Главная роль 2

Глава 5

Прохладный вечерний ветерок доносил запахи костров, поспевающего ужина, пасущихся за пределами полевого лагеря лошадей и — едва ощутимо — проснувшейся природы. Обрывки разговоров вместе с дымами уносились в усыпанное яркими звездами небо. Не слепи многочисленные костры глаз, посмотрев налево, я мог бы увидеть Корею. Правее — собственно Манчжурия. Граница всего в двух километрах от нас — достаточно, чтобы нас не обстрелял кто-нибудь с той стороны. Перебдели, так-то нам ничего не угрожает — над границей второй день висит настоящий разведывательный воздушный шар, что плохо знакомого с армией меня поразило до глубины души. Когда Александр телеграфировал, что «пришлет воздухоплавателей», я решил, что прибудут гражданские энтузиасты. Нифига — прибывшие аэронавты являются служащими Учебного воздухоплавательного парка, подразделения Российской Императорской армии. Подчиняется Комиссии по воздухоплаванию, голубиной почте и сторожевым вышкам. Короче — связисты!

С шара сигналы передаются флажками — смотреть надлежит в недурного качества подзорную трубу. По ночам — спускают по веревке «якоря» корзину с донесением.

Тело Николая прибыло сюда с нами, и теперь потихоньку летит по воздуху в Иркутск. Вот так сохранить тело до Петербурга вполне реально — доберется гораздо быстрее. Александр, получается, в надежности актуального времени воздушного транспорта уверен.

Мне предлагали разместиться в домике пограничного поста — он тут совсем рядом — но я выбрал обыкновенную офицерскую палатку. Суворов с солдатами ночевал, значит и мне надо — вдруг от этого полководческий талант появляется? Перед нею поставили дощатый стол и дощатые стулья, на которых разместились мы с тремя князьями, японским принцем — позади последнего стоит переводчик-японец, чтобы мне не утруждаться — военным губернатором, тремя нашими офицерами и японским подполковником. Отдельного упоминания заслуживает начальник пограничного поста, коллежский асессор Ковалёв — он гражданский, потому что пограничники и таможня в эти времена подчинены одному и тому же ведомству. Это тоже придется исправить.

— Удачно перепела пролетели, — на правах старожила — третий день в лагере прожил! — заметил Оболенский, с хрустом оторвав ножку от запеченной в огне тушки.

Не здесь — с китайской стороны, где местные жители их набили и продали нам по цене пять копеек за пару. А чего им? Вызванный смертью Николая всплеск агрессии до сюда не добрался — хотя добрались слухи об этом — а торговать с пограничниками и время от времени наведывающимися сюда купцами местные привыкли. Я дополнительно велел отправить в Манчжурию гонцов, которые расскажут китайцам, что скоро будет нужно принять православие, выучить русский и быть готовыми отдать детей учиться в русские школы — последних пока не существует, но в будущем обязательно! Несогласным будет выплачена мелкая компенсация и дозволено покинуть обжитые места вместе с имуществом, но транспорт ищи сам.

Очень жалко людей на самом деле — они же реально ни в чем не виноваты, а я их в шею гоню. Но ведь выбор есть? Почему бы не жить как русский человек? Мы что, плохие? Ах, так⁈ Ну и скатертью дорога! Оставшимся освобождение от налогов на пять лет — включая будущих поселенцев, которые в дополнение получат пятьсот рублей «подъемных». Подданство Империи решивший остаться китаец получит через три года без нарушения законов. Нарушил — будь добр проследовать на ПМЖ в родной Китай, нам тут таких умных не надо. До этого за пределы Приморской губернии выезжать нельзя — на всякий случай.

Шпионов будет столько, что крути любого — не ошибешься, ну так и что? Секретных объектов здесь нет и не будет — иностранцев со всех сторон как грязи. Крепости, флот и армию прятать бесполезно — все равно узнают, это штуки заметные. Словом — пускай будут, потому что вреда принести неспособны физически.

— Удачно, — согласился военный губернатор, оторвав другую.

— Предприимчивый народ, — поделился наблюдением Ухтомский, отхлебнув компоту.

К сожалению для многих, я не стал закрывать глаза на нескольких попавшихся на глаза покачивающихся краснорожих «старожилов» и объявил сухой закон до конца кампании. Ругают поди служивые, но мы же не на курорте, а на учениях!

— А чего им? — пожал плечами Ковалёв. — Давно рядом живем, ко всему привыкли.

Караванов китайских штук десять к границе приехало, торговать, и к вечеру убыли порожняком. Завтра, надо полагать, вернутся с пополнением — много нас здесь собралось, больше пяти тысяч без учета япошек. «С жиру бесятся» — так охарактеризовал любителей закупиться ерундой военный губернатор, а я был доволен тем, что казенное питание налажено отменно: полевые кухни Империя освоила и без меня, а американские припасы позволяют выдавать пайки побольше или продуктовые наборы тем, кто кашеварит в кругу товарищей — так можно.

— Китайцам неведома честь, — с высоты своего расизма заметил Арисугава. — И они готовы продать кому угодно что угодно!

Я бы поспорил, но это будет, как говорила Екатерина II, «политически близоруко». Да и смысл? Японский принц в силу своего происхождения и воспитания просто неспособен принять отличную от собственной точки зрения, поэтому подхватываем:

— Слышал я об одном случае — один китаец повадился ходить к жене другого.

Господа придвинулись поближе, демонстрируя внимание.

— Тому надоело носить рога, и он решил застрелить китайского Казанову. Взяв ружье, принялся бегать за ним по деревне и стрелять, да все мимо. Кончились патроны, а Казанова ему и говорит: «Могу еще продать».

Адаптация анекдота вызвала залп жизнерадостного гогота, и эстафету подхватил князь Барятинский:

— С вашего позволения, господа, поделюсь превеселым анекдотцем!

Мы приготовились.

— Есть у меня один приятель, статский советник. Приятнейший, доложу я вам, человек — в делах прилежен, характером кроток, да своего не упустит. И была у него жена — тоже приятнейшая женщина, дама знатных кровей. Тридцать лет, казалось, душа в душу жили. И как-то зимним вечером приходит он ко мне. Пьян вусмерть, в сапогах на босу ногу да в одной шубе поверх исподнего. Отродясь, замечу, пьяным его никто не видывал.

— Ну? — вежливо поторопил рассказчика Ухтомский, успевший начать конспектировать в блокнот.

— К фельетонистам попадет — зашибу, — ласково пригрозил Барятинский.

Посмеялись, и он продолжил:

— Отпоил я его кофием, отогрел, и заговорил мой приятель. «Сплю» — говорит — «И что-то неладное чую. Открыл глаза и жену над собою увидел. Она руку вытянула, чую — на лицо что-то сыплется. И так страшно стало! Только и смог спросить — 'Дорогая, что вы делаете?»«. А она ему — 'засолю тебя, чтобы не вонял, когда сдохнешь».

Представив эту жуть, мы содрогнулись.

— Вот так, господа, — приосанился довольный эффектом князь. — Оказалось — с самой свадьбы она его ненавидела, а никто и не догадывался. Пришлось разводиться.

Мы порадовались счастливому концу, и поюморить вызвался Арисугава:

— Французская женщина выйдет замуж за одного, и будет изменять ему с другим. Американская выйдет замуж за одного мужчину, разведется, и выйдет за второго. Русская женщина выйдет замуж за нелюбимого мужчину и будет всю жизнь скорбеть от этом. В Японии мужчины спросят старосту, кому жениться на женщине.

Пропущенная через переводчика шутка про суровую японскую дисциплину была не очень, но мы вежливо посмеялись, чтобы не обижать Арисугаву — уверен, ему тоже не все наши нравятся, но виду он не подает.

Утро выдалось прохладным, и горячий кофе пришелся очень кстати. Не замерз — просто влажно и ветер, которые заставляют ёжиться под мундиром. Сидя за столом перед своей палаткой в гордом одиночестве и отхлебывая из эмалированной кружки темную ароматную жижу, я просматривал прибывшие газеты и телеграммы. Новость дня — указ Александра о запрете опиумных салонов. Сам опиум на данный момент запретить нереально — его обильно выписывают больным, и до изобретения нормальных лекарств и обезболивающих с параллельным приучением общества к контролируемому обороту некоторых веществ мы просто выдавим опиум в подполье со всеми вытекающими: плохое качество вещества, всплеск преступности, множественные смерти от передоза, взяточничество и переполненные «барыгами» тюрьмы. Запрет салонов тоже ничего хорошего не принесет на самом деле — просто наркоманы начнут собираться на притонах, а не в специально отведенных местах. Но начало положено — Александр все-таки не робкий я, а давно сидящий на престоле самодержец, и грустные вопли разорившихся владельцев салонов ему до одного места.

Вторая новость была неожиданной, но логичной — из Владивостока вышел старообрядческий Крестный ход, взявший курс на Петербург. Хотят лично поблагодарить царя-батюшку за послабление в монополии РПЦ на оккультные услуги. Кипиша наведут знатно — каждый второй старообрядец страны хоть немножко, но рядом с ними пройдется. Те, кто могут сорваться в долгое путешествие, примкнут к Ходу насовсем, и в столицу они придут целой толпой.

К газете прилагалась записка от оставшегося в городе генерал-губернатора, в которой он поделился, что выдал «ходокам» сопроводительные бумаги с просьбой «посодействовать». Нормально.

Отложив газету, я в один глоток допил кофе и в ожидании новой порции пощурился на висящий над границей воздушный шар. Воздухоплаватель Коненко тет-а-тет рассказал, в какой ярости был Александр — по земле тело везти очень долго, по морю — страшно, потому что китайские или еще какие корабли могут потопить ценный груз. Что делать? И тут вспомнил он, что когда-то, пару лет назад, рассказывали ему про бензиновый двигатель изобретателя Костовича. Тогда некоторые воздухоплаватели-энтузиазмы предлагали построить дирижабли. Александра убедили, что проект «не взлетит», что ныне вылилось в снятие с должностей ряда чиновников средне-высокого ранга и приказ в кратчайшие сроки «родить» что-то хотя бы минимально похожее.

В режиме почти большевистского, особо ударного труда, удалось сплести большую и крепкую корзину, собрать из нескольких шаров один большой и присобачить к нему американский бензиновый двигатель с пропеллером — получившийся пепелац от нормального дирижабля бесконечно далек, но перевезти тело цесаревича способен, если, конечно, встречный ветер не слишком сильный. Что ж, с одной стороны очень хорошо, что «папа» и сам осознал важность развития воздушного транспорта, но с другой — я планировал заняться этим сам, озаботившись должным уровнем секретности. Ладно, времена сейчас медленные, народ вдумчивый, и, пока механизмы Империи возьмутся за авиастроение всерьез, я трижды успею вернуться в Петербург.

Движением брови поблагодарив ординарца Ваську за добавку, я взялся за телеграммы. Важная, как всегда, одна — от царя. В ней содержались конкретные указания по торгу с Китаем — спохватился-таки царь-батюшка, что я могу и дров на этом этапе наломать. Или просто показал, какое ко мне питает доверие, а теперь мягко загоняет в рамки? Я не против — до него далеко, поэтому рамки в немалой степени «резиновые».

Финальная часть телеграммы содержала новость, которая, полагаю, должна была меня расстроить, но на деле обрадовала:

«На семейном совете решили придать тело Никки земле, как только его доставят в столицу. Прости, мы не можем ждать твоего возвращения — матушка настаивает на том, чтобы гроб был открыт до последнего момента. Я рад, что ты телеграфировал о готовности продолжить поездку по стране согласно плану. Ее важность слишком велика для Империи. Прошу, не вини нас».

И в мыслях винить не было! Чем позже я вернусь в Петербург, тем лучше: успею наработать репутацию, познакомлюсь с уездной верхушкой, поговорю с народом. Что мне делать в столице? Рассказывать, как безбожно воруют Великие князья? А так у меня есть возможность прокатиться по стране оживляющей волной, вернувшись с такой репутацией и таким влиянием, что Александр с меня пылинки сдувать будет — он же чувствует, что болен, а значит будет рад, что его любимую Россию унаследует достойный этого сын.

— Зови китайца, — отдав почту ординарцу, велел я.

Козырнув, он, на ходу упаковывая бумаги в портфель, отправился на организованное казаками и гвардейцами КПП в двухстах метрах он наших палаток — князья-соотечественники и вице-губернатор разместились рядом со мной, Оболенскому ради этого пришлось переезжать со старого места. Спят, лежебоки, ну и пускай — рано или поздно под меня подстроятся.

Китаец прибыл пару часов назад, я тогда еще сладко спал. Нельзя же целому цесаревичу сразу принимать завоеванного простолюдина! В поле зрения он появился в компании пары казаков и коллежского асессора Ковалёва — он будет переводчиком. Визави — не посол, а авторитетный лысый дед с длинной седой бородой. Одет в серое длинное платье — не знаю как называется — с черной бараньей жилеткой поверх нее. На ногах — нормальные сапоги нашего производства, в них много китайцев ходит. По профессии пожилой Куан Су купец, через его компанию проходит добрая треть торгового трафика городка Хуньчунь — специально укрепленного и усиленного войсками опорного пункта с населением тысяч в пять без учета войск, которые уже ушли на Юг. Чиновника посылать нельзя — пока не последует команды, они должны подчиняться Запретному городу. Лезть вперед посла — чудовищное нарушение, но Куан Су после аудиенции явно пойдет на ковер к чиновникам, и мне есть, что им предложить.

Ну а как иначе? Несколько десятков тысяч не знающего языка населения нужно интегрировать в тело Империи, а значит нужны китайцы-управленцы, которых мы научим работать по-нашему.

Остановившись шагах в пяти от меня, дед опустился на вытоптанную травку в глубоком поклоне, отразив лысиной рассветное солнышко:

— Долгих лет жизни великому владыке!

Я погрозил пальцем коллежскому асессору — расслабился после совместных посиделок, шутит. Смутившись, он перевел нормально:

— Старый торговец безмерно благодарен Вашему Императорскому Высочеству за аудиенцию.

— Вставай, уважаемый Куан Су, выпей со мной чаю, — пригласил я.

Кофе мне сегодня уже хватит.

Старик поднялся на ноги, поклонился еще раз — изобразив руками «кольцо», как это принято у китайцев — и со словами благодарности занял предложенное место. Индийская, черная бурда в кружке явно не вызвала у него энтузиазма, но он вежливо отхлебнул и поблагодарил.

Я с улыбкой кивнул:

— Говори, уважаемый Куан Су.

— Войска Ее Величества покинули Ханьчунь, — озвучил он. — Торговцы приносят тревожные слухи. Дозволено ли мне будет спросить Ваше Императорское Высочество, что нас ждет?

— Вы разминулись с нашими посланниками, уважаемый Куан Су? — поинтересовался я.

— Простите, Ваше Императорское Высочество, — виновато поклонился китаец. — Я и уважаемые люди, которые оказали мне огромное доверие, отправив сюда, многократно имели честь общаться с вашими посланниками. Их слова повторяли и наши торговцы. Однако люди порой могут исказить даже донесения Императора.

— Расскажи, что они передавали тебе, — велел я.

Китаец оживился и пересказал мне мои указы, приписав к ним пятьсот рублей «подъемных» для решивших остаться манчжуров, возможность для чиновников перейти на службу Империи в соразмерном чине и освобождение «местных» торговцев от пошлины на десять лет.

Как и положено — просит с во-о-т таким запасом.

— Хорошо, что вы пришли ко мне сами, уважаемый Куан Су, — улыбнулся я. — Иначе нас всех ждало бы прискорбное недопонимание. Посыльные все же исказили мои указы, но я не стану их за это винить — их путь был долог, а человеческая память несовершенна.

Куань Су с улыбкой покивал, очень довольный тем, что я не погнал его в шею за наглость, а не против поторговаться.

— Верны пункты о… — я перечислил. — Касательно остального уточню. Соразмерный чин для чиновников — это невозможно. Они не знают языка, не знают предстоящей им работы. Зачем они нам?

— Ваше Императорское Высочество, — поклонился визави. — Наши чиновники очень прилежны в работе и честны, многие из них знали русский язык еще до вашего появления, а ныне его учат все. Достойнейшие и честнейшие люди много лет состояли на государственной службе, они знают все об этих местах. Все мы не сомневаемся в вашей мудрости и дальновидности, Ваше Императорское Высочество. Прошу вас — дайте этим честным и высокообразованным людям возможность служить Великой Русской Империи.

«Честность» и «китайский чиновник» штуки несочитаемые, но посыл понятен, а если приставить русских напарников, воровать будут поменьше. Да и есть бонусы покруче возможности «пилить бюджет» — например, народное уважение и вытекающий их этого поток подарков. Подарок же не взятка, правильно?

— Это имеет смысл, — кивнул я. — Достойнейших мы, разумеется, примем на службу, но в малом чине — не выше кабинетского регистратора. Вам знакома наша Табель о рангах, уважаемый Куан Су?

— Знакома, Ваше Императорское Высочество. Кабинетский регистратор — совсем незначительный чин для чиновников среднего класса, — заметил Куан Су.

О верхушке, значит, речи не идет — уже свалили. А как иначе? Высокоуровневый китайский чиновник просто обязан иметь солидные капиталы и связи по всей стране. Как-нибудь да устроятся на остатках Империи Цин.

— Однако многие наши подданые идут к этому чину годами, — пожал я плечами. — Я понимаю, что ваши чиновники среднего ранга тоже таковыми не родились, но методы китайского управления применимы лишь к Китаю. И кабинетский регистратор — это для самых уважаемых людей, остальным придется довольствоваться меньшим или искать себя в другой работе. Однако, после получения подданства, никто не станет чинить препятствий повышению ваших чиновников. Кто знает — может у них получится взобраться на самый верх?

— Я передам им ваши слова, Ваше Императорское Высочество, — пообещал торговец.

Из палатки выбрался одетый в исподнее князь Барятинский. Сонно таращась на нас, он встал на травку босыми ногами и почесал волосатую грудь в прорехе рубахи, отодвинув мощный золотой крест. Надо заканчивать с дедом и переходить к другим делам.

— Далее, — привлек я внимание отвлекшегося на князя Куан Су. — Пошлина питает государственную казну, однако я понимаю, что сдвиг границы повлечет для вас и ваших коллег определенные неудобства. На один год я согласен уменьшить для вашей и еще трех торговых компаний пошлину в половину, уважаемый Куан Су. Но дальше вам придется работать на общих основаниях.

— Ваша щедрость воистину велика, Ваше Императорское Высочество, — с довольной рожей кивнул не ждавший и этого торгаш. — Но я не могу не заметить, что ускоренное получение подданства хотя бы отдельными представителями выделенных вами компаний стало бы самым желанным подарком для нас.

— Через год, — кивнул я. — Двадцать достойнейших. Дальше, — оборвал возможность торга. — Решившие остаться жители Манчжурии — наши будущие подданные. Как говорил Философ: «Управляйте народом с достоинством, и люди будут почтительны. Относитесь к народу по-доброму, и люди будут трудиться с усердием».

— Великолепные слова, Ваше Императорское Высочество, — одобрил китаец. — Могу ли я узнать имя философа, которому они принадлежат?

Так себе в Манчжурии с культурным образованием — оно и понятно, тут земледелие и животноводство, зачем им?

— Конфуций.

— Простите этого необразованного старика! — склонился он в виноватом поклоне.

Стыдно! Так, князь Барятинский оделся и движется к нам, мешать мне получать удовольствие от разговора, пора заканчивать:

— Каждая решившая остаться семья крестьян и скотоводов сохранит свое имущество и получит по тридцать рублей помощи. Это все, уважаемый Куан Су.

Поднявшись на ноги, китаец низко поклонился:

— Благодарю вас за уделенное время, Ваше Императорское Высочество! Я буду спешить изо всех сил, чтобы донести вашу мудрость до ваших будущих подданных.

Вроде недорого за обеспечение лояльности населения взял.