Главная роль 3

Глава 17

Воскресное утро началось привычно — с разбора почты. И сразу отличные новости — деньги пришли откуда не ждали!

«Пензенская губерния, как вы, Георгий Александрович, и предполагали, страдает от засухи и перемен погоды», — писал князь Оболенский. — «Губернатор Алексей Алексеевич Горяйнов, вопреки вашим распоряжениям, меры принимать считает излишним — денег, мол, в бюджете губернии на дополнительные запасы не предусмотрено. Також отказывается он и обращаться за помощью в столицу и к местным состоятельным людям. Подарки от последних, впрочем, принимает охотно. Позволю себе привести почти дословную цитату: „Эти крестьяне любят плакаться, а у самих погреба да лари набиты зерном“. Отдельно сослался он на леса и водоемы — грибы, ягоды да реки, по его мнению, позволят населению губернии дотянуть до урожайных времен. Как вы и велели, Георгий Александрович, я смирил гнев и не стал грозить ему карами. Також, как вы и велели, я смирил гордость и принял преподнесенную мне взятку в размере двадцати трех тысяч рублей, кои были мною внесены на указанный вами счет в банке. Ныне я инкогнито прибыл в Оренбург, и, отправив это письмо, отправлюсь инспектировать деревни».

Было бы смешно, если бы не было так грустно. Ставим Оболенскому «плюсик» в репутацию — действует в полном соответствии с инструкциями, «смиряя» способные помешать эмоции. Отложив письмо в отдельную папку — потом к царю с ней пойду, в компании Дурново, показать какие губернаторы у нас специфические. Я не жадный: после отправки в отставку (на суд и не надеюсь) парочки самых беззащитных в плане высокородных покровителей, остальным можно дать шанс начать уже работать нормально. Жертв желательно отбирать не только по принципу «беззащитности», а с перспективой в будущем провернуть через государственный аппарат вредных для меня покровителей. Та же геология в принципе — без подпорок шахта рухнет.

Ну а взятка — это просто замечательно! Если и остальные мои «засланцы» — свою прошлую свиту я вчера вечером с напутственной речью в «рейд» по центральным губерниям отправил — принесут такие же суммы, получится очень достойно.

Следующее письмо — от князя Кочубея. Надо полагать, тоже с отчетом. Ну-ка…

«Как вам без сомнения известно, Георгий Александрович, Евгений Александрович Куровский состоит губернатором Воронежской губернии первый год. Богатый опыт исполнения обязанностей вице-губернатора сначала московского, затем — нижегородского и саратовского, по моему мнению, никоим образом не способствует исполнению порученных ему Его Императорским Величеством (каждый день, как и все подданные Империи, молю Господа за его здоровье) должным образом. Евгений Александрович считает, что его несправедливо обделили должностью, и обязанности свои исполняет с ленцой и изрядным пренебрежением ко вверенной ему губернии, называя ее „захолустьем“. Дважды в неделю Куровский дает приемы, на которых упивается до совершенно свинского состояния, без всякого принуждения делясь с гостями своим „горем“. Городские чиновники Евгения Александровича не любят. Особо не любит его полицмейстер — Куровский, будучи подкованным в делах юридических, сверх всякой меры влезает в работу Воронежской полиции, мешая ей блюсти порядок в губернии, и лишь обильные подарки способны заставить его обратить внимание на непосредственные обязанности. Говорить со мною о грядущем неурожае Евгений Александрович отказался — согласно его суждениям, тема сия его внимания не заслуживает. Разочарование мое в Евгении Александровиче было столь велико, что я, к огромному моему стыду, не смог сдержать гнева и прискорбнейшим образом нарушил ваши инструкции, выбив Куровскому два зуба. Приношу свои глубочайшие извинения по этому поводу и выражаю готовность понести любое наказание, которое вы сочтете нужным. Это никоим образом не оправдывает моего проступка, но Евгений Александрович не держит на меня зла и даже преподнес взятку в размере тридцати двух тысяч рублей — для сбора этой суммы ему пришлось выпотрошить всех достойных людей губернии. Выполняя ваши указы, деньги я передал в банк».

Уморительно! Этого точно «под нож» пускаем — ишь ты, цаца какая, обидели его, не пустили в московские генерал-губернаторы.

Сам Кочубей, пусть и обладает несколько буйным нравом, мне глубоко симпатичен — из всех составлявших мне компанию в Путешествии, он единственный, кто согласен со мной в неудовлетворительной оценке готовности нашей армии к большой европейской войне. Хватит с него инспекций, пожалуй — Виктор Сергеевич мне нужен здесь, в качестве личного адъютанта. Написав об этом записку, велел секретарю отправить Кочубею телеграмму и взялся за письмо Эспера Эсперовича Ухтомского, которому выпала участь инспектировать Уфимскую губернию.

«Ах, как вы были правы, Георгий Александрович! Тяжела и неблагодарна доля русского землепашца…»

Чертыхнувшись, я пропустил четыре листа из семи — писатель же, вот и развернулся в полную эпистолярную мощь — и пробежал глазами важное. Уфимский губернатор оказался умницей: вняв моим тревожным посланиям и прогнозам собственных спецов по сельскому хозяйству, он тряхнул мошной — собственной, губернской и чужой, собрав пожертвования с богачей — и уже приготовил изрядные запасы провизии. Приготовил их и на будущее — в виде оформления договоров с крупными производителями на два года вперед, что не даст латифундистам завышать цены, когда спрос на хлеб резко возрастет. Взятку давать Ухтомскому вроде бы не за что, но дали все равно — три тысячи рублей, чисто уважение «проверяльщику» показать. В соответствии с инструкциями, Эспер Эсперович эти три тысячи в «фонд будущего неурожая» и вложил.

Два к одному пока — довольная печальное соотношение бестолковых к толковым, но выборка еще маленькая, и от дальнейших выводов будет разумно воздержаться. Ждем вестей от остальных «проверяльщиков».

Вторая важная и порадовавшая меня вещь — пока я приятно (и частично полезно) проводил время с маменькой, государственный аппарат работал на сохранение моего лица и улучшение жизни рабочих. Подозреваю, что первая причина в глазах бюрократов гораздо важнее первой, но главное — результат. С сего дня, Высочайшим указом, заводские лавки законодательно запрещены, а штрафы — ограничены четвертью жалования. Дополнение ко второму пункту вызвало у меня уважение — не только высокородные бездельники в аппарате работают, но и толковые, прекрасно понимающие сущность капиталистов люди. Я бы, конечно, так не поступил, но на ограничение штрафов изрядная часть заводчиков отреагировала бы уменьшением жалования — что бы то на то и вышло. Нельзя — в Империи с сегодняшнего дня появилось понятие «минимальный размер жалования заводских, фабричных и промышленных рабочих». Не единый — «вилка» жалования сильно разнится, но ниже, чем вчера, жалования законодательно установить теперь нельзя. Контроль над исполнением указа ложится на плечи работников Казенной палаты. Будут взятки, будут махинации, но будут и образцово-показательные кары за это. Кара первая — огромные штрафы. Кара вторая — каторга до пяти лет. Авторов указа я записал в блокнотик, однозначно определив их как толковых и подлежащих Высочайшей благодарности.

Указ стал ключевой точкой, после которой можно вновь засветиться в газетах — слово сдержал, и стыдливо прятаться дальше смысла нет. Велев Семену вызвать ко мне журналиста — на завтрашний день, после встречи с Синодом будет в самый раз — я достал из коробки папку с давным-давно заготовленным докладом тому самому Синоду и велел секретарю-Николаю снести его папеньке. Может и исправит чего, но суть не изменится — Великий план Александром принят.

Третья приятная почта — письмо от Маргариты. Распечатав конверт, достал фотокарточку. Волосы невесты вопреки актуальной моде волнами свисают до плеч, скрывая специфическую анатомию черепа. Уже на пятьдесят процентов красивее, чем была. Стоп, это что, нижняя половина одетой в чулочек голени из-под подола торчит? Ах ты развратница! Это же приравнивается к фото в пикантной позе и почти невидимых стрингах из моего времени! Что ж, я сам начал эту игру, отправив ей то фото с голым торсом. Долго решимости набиралась, почти полгода! Или просто даму-фотографа долго отыскать не могли? Мужчине ТАКОЕ запечатлеть точно не дали бы — разве что с последующей смертной казнью.

Ощутив, как щеки при виде голени начинают нагреваться, я потряс головой и взял себя в руки. Очень давно «пощусь», и поститься минимум до октября. А горничные и фрейлины такие, зараза, хорошенькие встречаются! Не думаем в эту сторону, смиряем плоть аки протопоп Аввакум.

Переодевшись, я отправился в столовую, где выпил кофе в компании семьи. Переодевшись второй раз, с семьею же отправились в храм на воскресную службу. По дороге я немного нервничал — казалось бы, что мне нынешнему этот Толстой? Просто юродствующий граф с литературным талантом, но груз прошлой жизни слишком велик, и мне до боли не хотелось разочаровать Льва Николаевича. Карета поскрипывала рессорами, за окошком ползла Гатчина, по спине бегали противные мурашки, но все это не мешало мне радовать младших пересказом сказки «Рики-Тики Тави», заменив малопонятного для наших краев мангуста на выросшего в семье охотника соболя по имени Тайга, а кобру — на гадюку. Потом в книжку это превратим, добавив приписку «записано со слов старого казака Димитрия Белана в N-ской губернии». Культа Индии и других стран мне здесь не надо — на родное надо напирать, оно народу понятнее, а значит полезнее.

Воскресная служба в компании Августейшей семьи — мероприятие строго регламентированное, и кого попало сюда не допускают. Рожи уже вполне знакомые — на приемах с большинством виделись. Службу проводить будет епископ Антоний. Я о нем справки навести успел и остался доволен: с подачи Антония студенты Петербургской семинарии начали активно «ходить в народ» и вести там религиозно-просветительскую деятельность. Упор пока на первую, но недооценивать важности идеологических «скреп» нельзя, а повышение грамотности народа, пусть и по остаточному принципу, штука архиважная, как ни крути. Читал и статьи Антония в профильных журналах — епископ, даром что ему покровительствует лично мракобес-Победоносцев, отличается весьма здравыми взглядами на мир.

Сам Константин Петрович здесь тоже присутствует — с того самого вечера, когда я продемонстрировал волшебную регенерацию, мы с ним не виделись. Судя по умиленно увлажнившимся при виде меня глазам за круглыми очками и восторженному выражению лица, религиозный экстаз из Победоносцева не выветрился, и это для меня очень-очень хорошо.

Поздоровавшись с ним, епископом и рядом шишек, я наконец-то добрался до смиренно ждущего своей очереди Толстого. Юродство юродством, но в лаптях и рубахе граф себе позволяет ходить только в родном имении. Манеры, речь, осанка, дорогущая и очень стильная трость, великолепно сидящий костюм — все атрибуты высшей аристократии Лев Николаевич сочетал в себе как положено, включая, само собой, отношение к Августейшей семье.

Он поцеловал ручку Дагмаре и княжнам, подарил Мише вырезанного из дерева волчонка и поклонился мне:

— Доброе утро, Ваше Императорское Высочество.

Тучки на небе разошлись, и выглянувшее солнышко блеснуло на лысой макушке великого русского писателя. Дыхание перехватило — гуманитарная часть моей личности всегда доминировала, и только стремление иметь запасной план в виде хорошо оплачиваемой работы заставило меня освоить геологию.

— Доброе утро, Лев Николаевич, — поздоровался я в ответ, и, словно зомбированный удавом Каа бандерлог протянул графу руку.

Хочу потрогать живого Толстого! Ладонь Льва Николаевича крепко сжала мою, дав ощутить мозоли и сохранившуюся вопреки возрасту силу. Окружающий народ жест оценил и явно сделал выводы внутри головы, поставив классика в неписанной иерархии гораздо выше, чем до этого — у графа сложный характер, огромный авторитет, страсть к юродству, и все это просто не может не наплодить Льву Николаевичу врагов.

Служба прошла так, как и должна — мирно и спокойно, оставив приятный, теплый осадок в моей душе. Проделов обратный путь, мы переоделись — Толстой, будучи графом, привез сменную одежду с собою — и семейно пообедали в компании классика, Победоносцева и Барятинского. После обеда двое последних отправились общаться с Императрицей, а мы с графом — в мой кабинет. Усевшись в кресло у стены — встреча же не «рабочая», а просто поговорить — я велел принести нам чаю. Лев Николаевич опустился в соседнее, погладил бороду и улыбнулся:

— Говорят, вы от еретиков да шарлатанов дворец чистить начали, Георгий Александрович?

Сразу после службы обращение «оптимизировал», как-то прямо неловко, когда целый Толстой «высочеством» погоняет.

— Грустно, — вздохнул я. — Мне все эти спиритизмы глубоко противны, равно как и Господу нашему. Понять можно — от скуки праздностью да достатком продиктованной им спасаются. Силы темные в сердцах людских содержатся, не в мире нашем, материальном. Спиритизм — это такая форма фокусов, и Господь наш в милости своей любителей им баловаться может и простит, но, даже если в отрыве от духовной компоненты рассматривать, вред от него большой — посетил я сеанс, послушал спирита. Вывод единственный могу из своего опыта сделать: сеанс направлен на то, чтобы бездельники и дальше безделию предавались, ибо выдуманные шарлатанами «духи» излагают исключительно лестные, дарующие ложную надежду, предсказания. Как будто индульгенцию лентяям дают. Праздность — грех большой, и в нашей Империи ему не место.

На «отрыве от духовной компоненты» и «посетил сеанс» Лев Николаевич с ласковой укоризною на лице покачал головой, но по существу, видимо, согласился, потому что ограничился попыткой меня подловить:

— Ее Императорское Величество, стало быть, от праздности шарлатанов привечала?

— У моей доброй матушки большое сердце, — улыбнулся я. — И порою оно толкает ее на расположение к странным личностям. Полагаю, шарлатан-Марко образовался при Дворе с подачи скучающих фрейлин — вот они в большинстве своем праздности подвержены очень сильно. А матушка трудится не покладая рук — сейчас, когда Его Величество болен, на нее легла большая государственная нагрузка, — вздохнул. — Стыдно признаваться, но я не в полной мере готов облегчить ее ношу. Сейчас мы с нею и государственными умами работаем над реформою просвещения. Посетив Японию, я увидел, сколько усилий их власти уделяют образованию народа. И это — язычники, которые веруют в божественное происхождение их императора. Спаси, Господи, души заблудших сих, — перекрестились. — Обидно мне, Лев Николаевич — язычники островные грамоте всей страною учатся, а мы пару крохотных шажочков на этом пути сделали и как будто хватит.

— Народ у нас добрый, — благожелательно кивнул Толстой. — К учению большое расположение имеет. Благое вы дело затеяли, Георгий Александрович. Однакож не могу не заметить, что и без Государевой воли народ учить можно.

— Не все такие, как вы, Лев Николаевич, — сопроводил я комплимент разведенными руками. — Пока по Империи нашей ездил, всякого наслушался — мол, крестьянину и чтение-то с письмом да счетом не нужно. Тёмного да безграмотного обмануть, обобрать да в узде держать всяко легче, нежели ученого.

— Истинно так, — покивал граф. — Много на свете людишек корыстных да мелочных. Ну да Господь им судья.

Перекрестились, и классик продолжением вызвал у меня легкую нервную дрожь:

— О другом я с вами поговорить хотел, Георгий Александрович, ежели позволите.

— Конечно, Лев Николаевич.

Сейчас начнется настоящий разговор.