Главная улица

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Как-то в субботу утром в начале сентября Ферн Маллинз вбежала и крикнула Кэрол:

— Во вторник начинаются занятия! Я должна еще раз покутить, прежде чем посадят под замок. Устроим сегодня пикник на озере. Поедем, миссис Кенникот! Может быть, и доктор согласится? Сай Богарт хочет поехать; он еще мальчуган, но очень живой.

— Кажется, доктор занят, — степенно ответила Кэрол. — Он говорил, что его вызывают за город. Но я охотно поеду.

— Вот и чудесно! Кого бы еще взять?

— Пригласите миссис Дайер, как солидную даму, она очень милая. Может быть, поедет и Дэйв, если освободится в магазине.

— А Эрик Вальборг? По-моему, он гораздо шикарнее здешних городских молодых людей. Вам он, кажется, нравится?

Таким образом, благопристойный пикник в составе Кэрол, Ферн, Эрика, Сая Богарта и четы Дайеров был намечен и утвержден.

Они поехали в березовую рощу на южный берег озера Минимеши. Дэйв Дайер паясничал напропалую. Он лаял, приплясывал, надевал шляпу Кэрол, спустил за шиворот Ферн муравья, во время купания (женщины скромно переодевались в автомобиле, опустив занавески, а мужчины разоблачались за кустами, восклицая: «Только бы не уколоться об ядовитый шип!») брызгал на всех водой и нырял, стараясь поймать свою жену за ногу. Он заразил и других. Эрик показал античный танец, который видел в каком-то варьете, а когда все уселись за еду вокруг разостланного на траве пледа, Сай взобрался на дерево и начал бросаться желудями.

Но Кэрол не могла веселиться.

Она причесалась на пробор, надела матросскую блузку с большим синим бантом, короткую полотняную юбку, белые парусиновые туфли и очень помолодела. Зеркало заверило ее, что она выглядит точно так же, как в колледже, что шея у нее гладкая, а ключицы едва выступают. И все-таки она была подавлена. Во время купания она наслаждалась свежестью воды, но ее сердили шалости Сая и непомерная резвость Дэйва. Танец Эрика ей понравился. У него не могло быть дурного вкуса, как у Сая или Дэйва. Она ждала, когда он подойдет к ней. Но он держался в стороне. Своей жизнерадостностью он, по-видимому, завоевал симпатии Дайеров. Мод наблюдала за ним и после еды крикнула ему:

— Подите сюда и садитесь возле меня, гадкий мальчик!

Кэрол стало больно, когда она увидела, с какой готовностью он стал «гадким мальчиком», подсел к Дайерам и с жаром принял участие в не особенно умной игре, состоявшей в том, что Мод, Дэйв, Сай и он хватали друг у друга с тарелок ломтики холодного языка. Мод, казалось, немного опьянела от купания. Она заявила во всеуслышание, что доктор Кенникот очень помог ей, назначив диету, но уже одному Эрику вполголоса она поведала о том, как она необычайно впечатлительна, как страдает от каждого резкого слова и нуждается в мягких и внимательных друзьях.

Эрик был мягок и внимателен.

Кэрол говорила себе: «У меня много недостатков, но я не ревнива. Я люблю Мод, она очень мила. Но не слишком ли она гонится за мужским вниманием? Замужняя женщина заигрывает с Эриком!.. Да… Смотрит на него так томно и мечтательно. Безобразие!»

Сай Богарт разлегся между корней большой березы; он курил трубку и поддразнивал Ферн, уверяя, что через неделю, когда он опять будет школьником, а она — его учительницей, он будет подмигивать ей в классе. Мод Дайер предложила Эрику пойти на отмель полюбоваться «прелестными маленькими пескариками». Кэрол осталась в обществе Дэйва, который старался занимать ее смешными рассказами о пристрастии Эллы Стоубоди к шоколадному драже. Кэрол видела, как Мод, чтобы не поскользнуться, опиралась рукой на плечо Эрика.

«Безобразие!» — опять подумала она.

Сан Богарт накрыл своей красной лапой нервную руку Ферн, и когда она, немного рассердившись, вскочила и крикнула: «Пустите, говорят вам!», — он ухмыльнулся и помахал своей трубкой, этакий неуклюжий двадцатилетний сатир.

«Безобразие!»

Когда Мод и Эрик вернулись и группировка изменилась, Эрик шепнул Кэрол:

— На берегу есть лодка. Давайте улизнем и покатаемся.

— Что подумают остальные? — встревожилась она.

Мод Дайер устремила на Эрика влажный, собственнический взгляд.

— Пойдем! — сказала Кэрол.

С деланной развязностью она крикнула остальным:

— Прощайте все! Мы пошлем вам радиограмму из Китая!

Когда весла ритмично заскрипели и заплескались, когда Кэрол увидела, что плывет по призрачной нежно-серой поверхности, над которой разливается бледный закат, досада на Сая и Мод куда-то улетела. Эрик гордо улыбался своей спутнице. Он сидел без пиджака, в тонкой белой рубашке. Кэрол смотрела на него и чувствовала, что с ней мужчина, видела мужественные очертания его тела, узкие бедра, ту легкость, с какой он греб. Они разговаривали о библиотеке, о кинокартинах. Он мурлыкал, а она тихо подпевала: «Плыви, моя гондола». Дрожь ветра пробежала по агатовому озеру. Всколыхнувшаяся вода была похожа на панцирь из вороненой стали. Ветер обвевал лодку прохладной струей. Кэрол прикрыла воротником матроски обнаженную шею.

— Свежеет! Пожалуй, надо вернуться, — сказала она.

— Не стоит так скоро возвращаться к ним. Они начнут острить… Будем держаться у берега.

— Но вы сами любите острить. Вы с Мод отлично развлекались.

— Ну вот! Мы только прошлись по берегу и говорили о рыбной ловле.

Она почувствовала облегчение и угрызения совести перед своей приятельницей Мод.

— Понятно. Я ведь пошутила!

— Знаете что, причалим здесь, посидим на берегу — этот орешник защитит нас от ветра — и посмотрим на закат. Озеро-как расплавленный свинец. Только минутку! Мы оба ведь не хотим возвращаться и слушать их разговоры.

— Да, но…

Кэрол молчала, пока он усиленно греб к берегу. Киль зашуршал по камешкам. Эрик стоял на переднем сиденье и протягивал ей руку. Они были одни среди тишины и тихого плеска озера. Она медленно встала, медленно перешагнула через воду на дне старой лодки. Доверчиво взяла его руку. Молча сидели они на стволе старого дерева в золотисто-алых сумерках, говоривших о том, что пришла осень. Листья лип трепетали над ними.

— Хорошо бы… Вам все еще холодно? — шепнул он.

— Чуть-чуть! — Она дрожала, но не от холода.

— Хорошо бы зарыться вон в те листья, лежать и смотреть в темноту.

— Да, хорошо бы.

Она ответила так, будто они молчаливо условились не понимать этого дословно.

— Поэты говорили: «Смуглая нимфа и фавн».

— Нет. Я больше не гожусь в нимфы. Я слишком стара… Эрик, я и вправду старая? Поблекшая провинциалка?

— Да что вы! Вы моложе всех… У вас глаза девочки. Они у вас такие, словно… словно вы всему верите! Даже когда поучаете меня, я чувствую себя на тысячу лет старше вас.

— Вы моложе меня на четыре или на пять лет.

— Все равно! У вас такие невинные глаза и такие нежные щеки… Это глупо, но, глядя на вас, мне иногда хочется плакать: вы так беспомощны. А мне хотелось бы защитить вас… только жаль, не от чего!

— Я молода? Правда? Честное слово!

Она впала на миг в тот детский шутливо-просительный тон, каким говорят иногда даже самые серьезные женщины, если мужчина, чье общество им приятно, обращается с ними, как с маленькими. Детские нотки в голосе, по-детски надутые губы, робко поднятое вверх лицо.

— Ну, конечно!

— Как мило, что вы в это верите! Уи… Эрик!

— Мы будем встречаться с вами? Часто?

— Может быть.

— Вам в самом деле было бы приятно зарыться в эти листья и смотреть, как звезды проходят над головой?

— Я думаю, лучше посидеть так.

Он сжал ее пальцы.

— Да… Эрик, нам пора назад.

— Почему?

— Сейчас, пожалуй, поздновато разъяснять вам такие понятия, как приличия и пристойность.

— Я знаю. Пора. Но вы все-таки рады, что мы убежали?

— Да.

Она чувствовала себя спокойно и совсем просто. Но она встала.

Он решительно обнял ее за талию. Она не противилась. Ей было все равно. В эту минуту он не был для нее ни деревенским портным, ни будущим художником, ни осложнением в жизни, ни источником опасности. Он был он, и в нем самом, в исходившей от него силе она находила безотчетное умиротворение. Вблизи она как-то по-новому видела его голову: последние лучи очертили линию его шеи, плоские, слегка румяные щеки, профиль носа, впадины висков. Кэрол и Эрик пошли назад — не робкие, смущенные любовники, а хорошие товарищи. Он поднял ее и перенес в лодку.

Пока он греб, она с жаром говорила:

— Эрик, вы должны работать! Вы должны добиться успеха. У вас отняли ваше царство. Отвоюйте его! Пройдите хотя бы заочный курс рисования. Такие курсы сами по себе, может быть, мало что дают, но это побудит вас рисовать и…

Когда они подходили к биваку, она спохватилась, что уже темно и, стало быть, они отсутствовали долго.

«Что скажут остальные?»-спрашивала себя она.

Их приветствовали неизбежным градом острот и шутливых упреков: «Где это вы пропадали, черт возьми?» «Недурная парочка, нечего сказать!» У Эрика и Кэрол был смущенный вид. Они отшучивались, но не слишком удачно. Всю дорогу домой Кэрол было не по себе. Один раз Сай позволил себе подмигнуть ей. Этот Сай, который еще мальчишкой подглядывал за ней с чердака сарая, смел смотреть на нее как на равную: мы, мол, все одинаково хороши. Она то сердилась, то приходила в ужас, то ликовала и была уверена, что Кенникот по лицу сразу догадается о ее похождениях.

Со смущенно-вызывающим видом вошла она в дом.

Муж, дремавший под лампой, приветствовал ее:

— Ну что, хорошо провела время?

Она не могла отвечать. Он поглядел на нее, но без всякой тревоги. Потом начал заводить часы, зевнул и произнес стереотипную фразу:

— Нн-ну?.. Пожалуй, пора идти спать.

И это все. Но она не почувствовала никакой радости. Она была, пожалуй, даже разочарована.

На следующий день зашла миссис Богарт. У нее был вид озабоченной курицы, занятой склевыванием крошек. Улыбалась она слишком уж благодушно. И сразу принялась клевать крошки:

— Сай говорит, что вчерашний пикник прошел очень весело. Хорошо было?

— О, да! Мы с Саем плавали наперегонки. Но он сразу же обогнал меня. Он очень сильный.

— Бедный мальчик, он так рвется на войну, но вот никак…. А этот Эрик Вальборг, кажется, тоже был там?

— Да.

— По-моему, он очень красивый молодой человек и, говорят, дельный. Он вам нравится?

— Он очень благовоспитан.

— Сай говорит, что вы с ним катались на лодке. Вот уж, верно, была приятная прогулка!

— Да, только, к сожалению, я не могла заставить мистера Вальборга разговаривать. Я хотела спросить его про костюм, который мистер Хикс шьет моему мужу. Но он все время пел. Конечно, было все-таки приятно с песней скользить по воде… Такое безмятежное и невинное чувство! Не кажется ли вам, миссис Богарт, что у нас так возмутительно мало времени посвящают подобным чистым и здоровым развлечениям — куда меньше, чем гнусным сплетням?

— Да… да…

Миссис Богарт говорила рассеянно. Чепчик у нее съехал набок, и вся она была невыразимо неряшлива. Кэрол смотрела на нее с презрением и чувствовала, что наконец готова восстать против всех этих бессчетных ловушек. Когда старуха начала снова закидывать удочку: «Будете еще устраивать пикники?» — Кэрол воскликнула:

— Не имею ни малейшего понятия! Ах, как будто Хью плачет? Я должна бежать к нему.

Но наверху она вспомнила, что миссис Богарт видела, как она шла с Эриком, возвращаясь в город после прогулки по железнодорожному полотну. Эта мысль обдала ее холодом, на душе стало тревожно.

Через два дня у «Веселых семнадцати» она изливалась в дружеских чувствах перед Мод Дайер и Хуанитой Хэйдок. Она воображала, что все следят за ней, хотя и не была уверена в этом, а в редкие минуты прилива сил думала об этом с равнодушным презрением. Теперь она могла восставать против всеобщего любопытства, так как у нее было что-то, пусть весьма неопределенное, ради чего стоило восставать.

Чтобы спасаться бегством, нужно, чтоб было не только откуда бежать, но и куда бежать. Кэрол знала, что с радостью покинула бы Гофер-Прери, покинула бы Главную улицу и все, что с ней связано, но раньше у нее не было осознанной цели. Теперь такая цель появилась. Этой целью не был ни Эрик Вальборг, ни любовь к нему. Кэрол продолжала уверять себя, что не любит его, а только «расположена к нему и желает ему успеха». Но в нем она нашла молодость, которой так жаждала, и узнала, что молодость приемлет ее. Не к Эрику стремилась она, а к жизнерадостной юности вообще — в классных комнатах и студиях, в конторах и на митингах протеста против всего современного порядка. Но эта «жизнерадостная юность вообще» была очень похожа на Эрика!

Всю неделю думала она о том, что хотела бы ему сказать. О высоких, благородных вещах. Она стала понимать, что без него чувствует себя одинокой. Тогда она испугалась.

В следующий раз она увидела его на трапезе в баптистской церкви через неделю после пикника. Она отправилась туда с мужем и тетушкой Бесси. Столы на козлах, покрытые клеенкой, были расставлены в подвале церкви. Эрик помогал Миртл Кэсс разливать кофе, которое разносили дамы, взявшие на себя обязанности официанток. Конгрегация отбросила свое благочиние. Под столами копошились дети, а церковный староста Пирсон громовым голосом приветствовал входящих женщин.

— Где же брат Джонс, сестра, где же брат Джонс? Не будет сегодня с нами? Так… Попросите у сестры Перри тарелку, и пусть она вам наложит побольше устричного паштета!

Эрик участвовал в общей суете. Смеялся с Миртл, толкал ее под локоть, когда она наливала кофе, шутливо отвешивал глубокие поклоны подходившим за чашками официанткам. Миртл была совершенно очарована им. Сидя в другом конце комнаты — матрона среди других матрон, — Кэрол наблюдала за Миртл, ненавидела ее и ловила себя на этом.

«Ревновать к туполицей провинциальной девчонке!» Но это не помогало. Она негодовала. Во все глаза глядела на неловкие выходки Эрика, на его «срывы», как она их называла. Когда он с подчеркнутым пылом — как русский плясун — обхаживал старосту Пирсона, а тот презрительно усмехался, Кэрол страдала. Когда, пытаясь занять разговором трех девушек сразу, он уронил чашку и как-то по-женски вскрикнул: «Боже мой!» — она с болью заметила, как презрительно переглянулись девушки.

Потом раздражение против него сменилось состраданием, когда она увидела, как его глаза молят всех о доброжелательности. Она поняла, как несправедливо она судит. На пикнике она вообразила, что Мод Дайер поглядывает на Эрика слишком умильно. И она говорила себе: «Терпеть не могу замужних женщин, которые распускаются и накидываются на мальчиков!» Но на этом ужине Мод помогала прислуживать; она сновала взад и вперед, разнося кекс и угождая старухам, а на Эрика не обращала внимания. Когда пришел ее черед ужинать, она подсела к Кенникотам. Как смешно было предполагать в Мод какие-нибудь амурные намерения: ведь вместо всех городских красавцев она предпочла беседовать с самым благонравным мужчиной — Кенникотом.

Взглянув снова на Эрика, Кэрол поймала на себе взор миссис Богарт. Ей стало жутко от сознания, что у миссис Богарт есть теперь повод шпионить за ней.

«Что со мной? Неужели я влюблена в Эрика? Неверная жена? Я? Я хочу молодости, а не его! Но я не хочу, чтобы эта жажда молодости разбила мою жизнь. С этим надо покончить, и поскорей!»

На обратном пути она сказала Кенникоту:

— Уил! Я хочу уехать на несколько дней. Не хотел бы ты прокатиться в Чикаго?

— Там пока еще очень жарко. В больших городах хорошо только зимой. Зачем тебе ехать?

— Там люди. Мне нужно дать работу мозгу. Мне нужно возбуждающее!

— Возбуждающее! — он говорил благодушным тоном. — Откуда ты взяла? Это все из глупых романов о женщинах, которые не знают, чего они хотят. Возбуждающее! Впрочем, шутки в сторону — я не могу уехать.

— Тогда почему бы мне не съездить одной?

— Гм…Дело, конечно, не в деньгах… но как быть с Хью?

— Я оставила бы его с тетей Бесси. Ведь это вопрос всего нескольких дней.

— Не нравится мне это — оставлять детей и уезжать. Это им вредно.

— Так, значит, ты находишь…

— Вот что я тебе скажу: отложим это до окончания войны. Тогда мы предпримем большое, интересное путешествие. Нет, не думаю, чтобы тебе стоило ехать теперь!

Так он сам толкал ее к Эрику.

Кэрол проснулась глубокой ночью, в три часа, проснулась сразу и окончательно. И с холодным спокойствием, как ее отец, когда он произносил приговор над закоренелым преступником, сказала себе:

«Жалкая и глупая любовная история…

Ни блеска, ни вызова. Самообман ничтожной женщины, шушукающейся по углам с претенциозным, ничтожным человеком…

Нет, он не ничтожество! В нем есть утонченность и стремление к прекрасному. Он ни в чем не виноват. Какими нежными глазами он смотрит на меня! Нежными-нежными!»

Ей было жаль себя при мысли, что ее роман жалок; она вздыхала о том, что в этот тусклый, строгий час он представляется ей таким глупым.

Потом в страстном порыве к бунту, всколыхнувшем всю ее ненависть, она подумала: «Чем мельче и глупее этот роман, тем больше вина Главной улицы! Я увидела, как я жажду бежать от нее. Все равно куда! Я готова на всякое унижение, лишь бы бежать. И в этом повинна Главная улица. Я пришла сюда, горя желанием делать добро и работать, а теперь… только бы вон отсюда!

Я им так доверяла. Но они хлестали меня розгами скуки. Они не знают, они не понимают, как нестерпима их самодовольная скука! Как муравьи или августовское солнце на живой ране.

Глупо! Жалко! Кэрол — чистая девушка с легкой походкой — шмыгает и шепчется по темным углам, сентиментально ревнует на церковных ужинах!»

К завтраку муки утихли, забылись, как ночной кошмар. Остались только душевная тревога и нерешительность.

Мало кто из аристократов «Веселых семнадцати» приходил на трапезы баптистской и методистской церквей, где Вудфорды, Диллоны, Перри, мясник Олсен, жестянщик Брэд Бемис и староста Пирсон в обществе друг друга находили спасение от одиночества. Зато вся знать посещала празднества на открытом воздухе, которые устраивала епископальная церковь. Там они чувствовали себя превосходно и были холодно-вежливы с людьми иного круга.

В этом сезоне прощальный праздник такого рода, с японскими фонариками, карточными столами, пирожками с курятиной и неаполитанским мороженым, устроили Хэйдоки. Эрик уже не считался совершенно чужим. Он ел мороженое среди людей, принадлежавших к лучшему обществу. Тут были Дайеры, Миртл Кэсс, Гай Поллок, Элдеры. Сами Хэйдоки относились к нему свысока, но другие не сторонились его. «Никогда, — думала Кэрол, — не быть ему одним из столпов города, потому что он не увлекается ни охотой, ни автомобилями, ни покером. Он подкупает лишь живостью и веселостью, а это в нем не самое главное».

Когда Кэрол подозвали туда, где в окружении гостей стоял он, она высказала несколько весьма верных замечаний о погоде.

Миртл крикнула Эрику:

— Пойдем! Что нам делать здесь со стариками!. Я хочу познакомить вас с замечательной девушкой. Она приехала из Уэкамина и гостит у Мэри Хоуленд.

Кэрол видела, как он рассыпался перед гостьей из Уэкамина. Потом, тихо беседуя, прогуливался вдвоем с Миртл. Не выдержав, она сказала миссис Уэстлейк:

— Смотрите-ка, а Вальборг и Миртл — прямо неразлучная парочка!

Миссис Уэстлейк странно поглядела на нее и лишь затем ответила:

— Да, в самом деле.

«Что за безумие так говорить!» — подумала Кэрол.

Чтобы придать себе уверенности, она обратилась к Хуаните:

— Как очарователен ваш газон при японских фонариках!

В это время она почувствовала, что Эрик хочет подойти к ней. Он просто прогуливался, заложив руки в карманы, и даже не смотрел на нее, но она знала, что он зовет ее. Она отошла от Хуаниты. Эрик поспешил ей навстречу. Она холодно кивнула ему и порадовалась своей холодности.

— Кэрол! Мне представляется великолепный случай. Не знаю, не лучше ли это даже, чем ехать на Восток изучать искусство. Миртл Кэсс говорит… Вчера вечером я заглянул к ней и долго разговаривал с ее отцом. Он сказал, что ищет молодого человека, который стал бы у него работать, изучил бы мукомольное дело и со временем, может быть, сделался заведующим. Я разбираюсь в пшенице еще с того времени, как жил на ферме, и потом в Керлу я месяца два работал на мельнице, когда мне осточертело шитье. Что вы об этом думаете? Вы говорите, что всякая работа прекрасна, если ее делает художник. А мукомольное дело такое нужное! Что вы об этом думаете?

— Подождите! Подождите!

Лаймен Кэсс и его худосочная дочь ловко подвели бы податливого мальчика под общий ранжир. Но разве их план поэтому ненавистен ей? «Надо быть честной. Нельзя играть его будущим в угоду моему тщеславию». Но она не видела ясного пути.

— Как я могу решать? — напустилась она на Эрика. — Это ваше дело. Хотите вы стать таким, как Лаймен Кэсс, или вы хотите стать таким, как… как я? Подождите! Не надо льстить. Будьте честны. Это важный вопрос!

— Я знаю. Я уже считаю себя таким же, как вы! Я хочу сказать: я тоже бунтарь!

— Да. Мы похожи друг на друга, — серьезно сказала она.

— Но я не уверен, смогу ли я осуществить свои планы. Я, право, неважно рисую. Мне кажется, что у меня хороший вкус к тканям, но с тех пор, как я узнал вас, возня с платьями опротивела мне. Сделавшись же мукомолом, я имел бы средства… книги, рояль, путешествия…

— Я буду откровенна и резка. Неужели вы не понимаете, что Миртл Кэсс любезна с вами не только потому, что ее отцу нужен для мельницы толковый молодой человек? Неужели вы не понимаете, что она сделает из вас, когда вы будете принадлежать ей? Ведь она заставит вас ходить в церковь и быть добродетельно-приличным.

Он смотрел на нее.

— Я не знаю… Наверное.

— Вы удивительно непостоянны!

— Что ж с того! Я рыба, вытащенная из воды. Не рассуждайте, как миссис Богарт! Как же мне не быть непостоянным, если я бросаюсь от фермы к портняжной мастерской, от мастерской — к книгам; если у меня нет образования; если у меня одна забота — заставить книги говорить со мной! Скорее всего меня ждет в жизни неудача. Я знаю, что иногда бываю неуравновешен. Но когда я думаю об этом деле с мельницей и… и о Миртл, тут нет никакого непостоянства. Я знаю, чего я хочу. Я хочу вас!

— Что вы, что вы! Оставьте!

— Мне нужны вы! Я уже не школьник, а взрослый человек. Мне нужны вы. Если я возьму Миртл, то лишь для того, чтобы забыть вас.

— Оставьте! Не надо!

— А непостоянны-то вы! Вы говорите, играете, но вы боитесь. Если бы мы с вами ушли навстречу бедности и я должен был копать канавы, разве это остановило бы меня? Нисколько. А вас — да. Я думаю, что вы могли бы полюбить меня, но вы не признаете этого. Я не говорил бы таких вещей, если бы вы не смеялись над Миртл и мельницей… Я должен пойти на это, потому что, узнав вас, я уже не могу сделаться просто портным. Разве вы справедливы?

— Нет. Пожалуй, что нет.

— Я вам нравлюсь? Скажите!

— Да… Нет! Оставьте… Я больше не могу говорить.

— Да, здесь, конечно, нельзя. Миссис Хэйдок смотрит на нас.

— Ни здесь и нигде. О Эрик, вы мне очень нравитесь, но я боюсь!

— Чего?

— Их! Моих властителей! Гофер-Прери… Дорогой мальчик, мы говорим глупости. Я нормальная женщина и хорошая мать, а вы… О, вы совсем еще зеленый юнец!

— Я нравлюсь вам! Я заставлю вас полюбить меня!

Она взглянула на него только один раз и пошла спокойной походкой, которая была на самом деле беспорядочным бегством.

Возвращаясь домой, Кенникот проворчал:

— Ты что-то очень дружна с этим Вальборгом!

— Да, мы дружны. Он интересуется Миртл Кэсс, и я вовсю расхваливала ее.

У себя в комнате она с удивлением подумала: «Я стала лгать. Я запуталась во лжи, в туманных рассуждениях и желаниях, а ведь я всегда была так уверена в себе!»

Она пошла в комнату мужа, присела на край его постели. Он сонно протянул ей руку из тепла одеял и украшенных фестонами подушек.

— Уил, право, мне надо бы съездить в Сент-Пол или Чикаго!

— Мне казалось, что мы на днях уже договорились об этом! Подожди, пока можно будет предпринять настоящее путешествие. — Он стряхнул сонливость. — Поцелуй меня на ночь.

Она добросовестно исполнила его просьбу. Он прижимал ее губы к своим невыносимо долго.

— Ты больше совсем не любишь своего бедного мужа? — просительно и ласково произнес он.

Приподнявшись, он нерешительно обнял рукой ее стройную талию.

— Что ты! Я тебя очень люблю.

Даже для ее слуха это звучало неубедительно. Почему она не может говорить с притворной страстью, как некоторые женщины?

Она потрепала его по щеке.

Он вздохнул.

— Мне жаль, что ты так устаешь. Как будто… Ну, конечно, ты слабенькая.

— Да… Так ты не думаешь, что мне… Ты считаешь, что мне следует оставаться в городе?

— Об этом мы уже говорили. Конечно!

Она побрела в свою комнату — маленькая робкая фигурка в белом.

«Я не могу говорить с Уилом, настаивать на своем праве. Он так упрям! А я даже не могу уехать и снова начать жить своим трудом. Я отвыкла. Он толкает меня… И подумать страшно, на что он меня толкает.

Страшно!..

Неужели этот человек, храпящий там, в духоте, мой муж? Неужели какой-то обряд мог сделать его моим мужем?

Нет! Я не хочу обижать его. Я хочу любить его. Но не могу, когда вспоминаю об Эрике. Неужели я слишком честна — что за нелепая честность наизнанку, верность неверности! Жаль, что моя душа не разгорожена на отдельные клетки, как у мужчин. Я слишком моногамна… по отношению к Эрику… ребенку Эрику, которому я нужна… Запретная любовь похожа на карточный долг: она требует большей щепетильности, чем законный долг супружества. Не потому ли, что ее нельзя взыскать судебным порядком?

Все это вздор! Я ни капли не влюблена в Эрика. И ни в кого другого. Я хочу быть одна в женском мире — в мире без Главной улицы, без политиканов, без дельцов, без мужчин, чьи глаза вдруг загораются голодным огнем, этим неискренним блеском, который так хорошо знают жены…

Если бы Эрик был здесь, если бы он посидел смирно и ласково поговорил со мной, я могла бы успокоиться и лечь спать…

Как я устала! Только бы заснуть!»…