Глядя в будущее. Автобиография

Глава первая. "Хелло, Джордж…"

Считают, что политика — это нечто, связанное с людьми и с беготней, с погоней за должностью, со спешкой к новым местам и делам, но так или иначе все сводится к сидению в номерах гостиниц и к ожиданию. В сырой вечер 16 июля 1980 года я этим и занимался в отеле "Понтчартрейн", выходящем на Детройт-Ривер. Вдали мерцали огоньки Уинсора, Онтарио. Мы сидели с Барбарой, нашими детьми и несколькими друзьями, потягивая пиво, жуя воздушную кукурузу, глядя на экран телевизора и ожидая.

Ожидая, когда свалится второй ботинок.

Первый ботинок свалился шестью неделями раньше, в 1100 милях от Детройта, в гостиной моего дома в Хьюстоне. Джим Бейкер, мой руководитель избирательной кампании, собрал группу политических советников с разных концов страны, чтобы обсудить будущее моей президентской кампании. Совещание началось в 10 часов утра за чашкой кофе. Через 5 минут все пришли к единому мнению: у кампании нет будущего, ибо Рональд Рейган выиграет пост в первом же туре голосования. Прозвучал лишь один несогласный голос. Мой.

"Приближаются праймериз[4] в Калифорнии, Нью-Джерси и Огайо, — заупрямился я. — Там у нас еще есть шанс".

Так вот, хороший руководитель кампании должен быть наделен многими доблестями. Он обязан быть умелым администратором. Он должен хорошо знать полевых игроков не только своей команды, но и противной стороны. Он обязан оставаться холодным и расчетливым, когда кампания делается жаркой. Но — и это важнее всего — он должен уметь высказать своему кандидату то, что тот не желает слышать.

Джим Бейкер был хорошим руководителем кампании. В то весеннее утро он привез с собой в Хьюстон убедительное свидетельство — неофициальный подсчет делегатов. "Джордж, — сказал он, — вы должны знать, когда продолжать игру, а когда бросить карты. Взгляните на эти цифры".

Он разложил свои бумаги на кофейном столике, но я не дал себе труда их просмотреть. Я думал, что, если бы все дело сводилось к процентам, я вообще бы даже не вступил в эту гонку. "Джим, — возразил я, — я никогда ничего не бросал, пока дело не закончено. И не теперь начинать все заново".

Джим покачал головой. "Но кампания-то закончена, Джордж, — сказал он, ткнув пальцем в свои цифры. — Кажется, вы единственный, кто этого не знает". И, разложив на столе другой набор бумаг, он добавил: "К тому же у нас кончаются деньги".

"Шансы" в Калифорнии, Нью-Джерси и Огайо отпали сами собой. И на этом завершилась моя президентская кампания. В тот вечер Барбара, мои загородные гости и я отправились в "Молине", один из моих любимых мексиканских ресторанов, чтобы отведать национальных блюд — фасолевых лепешек-фриолес, омлета-тортильяс, вкуснейших тамалес и салата с острым перцем-чиле. У меня был. хороший аппетит. Он всегда хороший, когда решение принято, каким бы оно ни было — приятным или нет.

Я встаю рано, обычно около 6.00 или 6.30 утра. К 7.00 следующего утра, еще раз пробежав составленную мною поздравительную телеграмму губернатору Рональду Рейгану и отослав ее, я принялся обзванивать друзей по всей стране, выражая им свою благодарность за долгие дни и ночи, которые они вложили в эту кампанию.

Я не помню, кто первый упомянул об этом, но, кажется, двое из каждых троих обязательно спрашивали, а каковы шансы на бюллетень Рейган-Буш. Этот вопрос прозвучал снова на второй утренней пресс-конференции в отеле "Гэллериа". Я отмел это предположение. После трехлетней бешеной погони за президентским креслом мой внутренний механизм не был подготовлен к столь быстрому переключению скоростей. Мне было необходимо на время уйти от всего. Пережить период охлаждения. Разложить мысли по полочкам.

К тому же я знал, что за пост вице-президента не ведут кампаний — на него приглашают. И приглашающим является тот, кто стал кандидатом в президенты.

В Майами-Бич в 1968 году конгрессмен Билл Стейгер от штата Висконсин и некоторые мои друзья-доброжелатели, включая таких ветеранов партии, как Том Дьюи и Джон Брикер, провентилировали мою фамилию в качестве возможной кандидатуры на роль напарника Ричарда Никсона. Когда вопрос о его кандидатуре на пост президента был решен, Никсон занялся ритуалом испрашивания совета по поводу кандидата в вице-президенты. Как мы узнали позже, он уже остановился на губернаторе штата Мэриленд Спиро Агню. Но Никсон знал, что немного неопределенности необходимо, чтобы поддержать благосклонность прессы к съезду партии и заинтересованность телевизионной аудитории.

В качестве возможного "избранника" Никсона некоторые средства информации упомянули мэра Нью-Йорка Джона Линдсея. Он тогда был восходящей политической звездой и мог понравиться молодым избирателям. Но большинство делегатов сочли Линдсея слишком либеральным. Принимая во внимание потребность в новом, молодом республиканском лице, меня, сорокачетырехлетнего конгрессмена-республиканца из Техаса с семейными связями на Востоке, можно было рассматривать как возможный вариант.

Подобная характеристика не может обидеть молодого политического деятеля, даже если это всего лишь пустой пробный шар, за которым ничего нет. Так оно и было в тот год. На приеме после съезда Никсон выбрал время, чтобы объяснить, почему он отказался от меня.

"Ваша маленькая кампания, Джордж, прошла очень хорошо и была умело оркестрована, — сказал он клиническим тоном старого политического игрока. — Но вы понимаете… Я действительно не мог выбрать простого конгрессмена с одним сроком за плечами". Он был прав. Я не мог привнести в бюллетень ничего большего, чем новое молодое лицо, а этого явно недостаточно в национальной кампании.

В 1974 году, когда Никсон ушел в отставку и Джерри Форд стал размышлять о возможностях подбора вице-президента, снова всплыло мое имя. Но теперь мой политический вес был более солидным. Я был председателем республиканского Национального комитета, прослужил несколько лет в качестве постоянного представителя США в Организации Объединенных Наций и шел первым в списке предпочтительных кандидатур на пост вице-президента среди губернаторов и членов Национального комитета. На этот раз я получил вызов прямо от оператора Белого дома.

— Мистер Буш?

— Да?

— Секунду, сэр… Мистер президент, мистер Буш на проводе.

— Хелло, Джордж…

— Как вы поживаете, мистер президент?

— Хорошо, Джордж, хорошо. Я сейчас звоню вам, чтобы вы это знали. Через несколько минут я собираюсь объявить, что имя Нельсона Рокфеллера передается на Холм[5] для утверждения в качестве вице-президента…

— Да… Ну что ж, мистер президент, вы сделали прекрасный выбор, и я благодарен, что нашли время позвонить мне. Вам в самом деле не нужно было…

Ему и в самом деле это не было нужно, однако Джерри Форд не мог иначе. Он был столь же заботливым президентом, как и партийным лидером в палате.

Интересным обстоятельством при получении Рокфеллером этого приглашения в 1974 году было то, что он твердил о своем нежелании занимать эту должность, говоря, что не может видеть себя "закулисным механизмом". Это была все та же оценка, которую люди, в том числе и некоторые вице-президенты, давали должности вице-президента начиная с первых дней Республики.

Джон Адамс утверждал, что чувствовал себя несчастным на этом посту. Потом он стал президентом и приложил все силы к тому, чтобы сделать несчастным Томаса Джефферсона, своего вице-президента. Столетие спустя Теодор Рузвельт любил повторять шутку Марка Твена о двух братьях: один из них ушел в море, другой стал вице-президентом. С тех пор ни от одного из них не было ни слуху ни духу.

В позднейшие времена получил распространение эвфемизм, которым Джон Нэнс Гарнер из Техаса, первый вице-президент Франклина Д. Рузвельта, охарактеризовал этот пост. Вице-президентство, по его словам, не стоило и "бадьи теплых плевков". В 1932 году Гарнер отчаянно боролся против выдвижения Рузвельта в президенты, а когда тот предложил ему стать вице-президентом, "Кактус Джек" подхватил эту "бадью", хотя для этого ему пришлось отказаться от своего поста спикера палаты представителей.

Двадцать восемь лет спустя другой техасец, Линдон Джонсон, проиграл выдвижение в президенты другому выходцу с северо-востока, Джону Кеннеди. Джонсон также говорил, что он не желал бы быть вице-президентом, а его личная неприязнь к Кеннеди была даже еще сильнее антипатии Гарнера к Рузвельту. Но когда дым рассеялся, Джонсон отказался от своей влиятельной позиции лидера сенатского большинства, чтобы стать напарником Кеннеди в национальном избирательном бюллетене.

Смысл вышесказанного ясен: хотя каждый преуменьшает пост вице-президента, отказываются от него лишь немногие. Существует очевидная причина — она сформулирована столь же кратко, как и невесело, нашим первым вице-президентом. "Сегодня я ничто, — писал Джон Адамс, — а завтра могу стать всем".

Но помимо невеселых моментов, современное вицепрезидентство отличают некоторые реальные плюсы. Престиж (если не власть) этой должности значительно возрос с конца второй мировой войны. Когда Гарри Трумэн сменил Рузвельта, но еще не знал об А-бомбе, ему нужен был какой-то спешный инструктаж, чтобы справляться с основными задачами, которые стояли перед ним в последние дни второй мировой войны. Этот опыт побудил последующих президентов держать своих вице-президентов в курсе относительно решений Белого дома. При условии, что есть толковый президент, толковый вице-президент может оказывать влияние на политику администрации.

Все это я перебрал в уме в течение шести следующих недель, когда Барбара и я готовились отправиться на национальный съезд.

Был ли я заинтересован в том, чтобы стать напарником Рональда Рейгана по избирательному бюллетеню? Да. Мог ли я что-то сделать для этого? Не более, чем уже было сделано за 18 лет моей политической жизни. Либо меня пригласят, либо нет.

Тем временем оставалось незавершенным после моей борьбы за президентство одно дело: нужно было вернуть долг по предвыборной кампании — 400 тысяч долларов. Организаторы Фонда поддерживали меня до середины июля, когда долг был полностью погашен.

Затем все переместилось в Детройт.

Выбор кандидатов в вице-президенты всегда был одним из наименее предсказуемых ритуалов современной американской политической жизни. И то, что произошло на республиканском национальном съезде в 1980 году, не составило исключения.

Дик Уэртлин, эксперт Рейгана по опросам общественного мнения, предпринял в июне общенациональный опрос, чтобы выделить самого сильного напарника для бюллетеня, возглавляемого Рейганом. Результаты голосования пресса выудила у членов команды Рейгана: Джерри Форд шел первым, я был вторым, Говард Бейкер — третьим. Среди других имен, включенных после повторных проверок в список, который Уэртлин составил для своих полевых интервьюеров, значились Пол Лэксолт[6] и Джек Кемп.

Как республиканский лидер в сенате Говард Бейкер пользовался в Вашингтоне большим уважением, но его поддержка договоров о Панамском канале и ОСВ-2 восстановила против него многих сторонников Рейгана. Сенатор из Невады Пол Лэксолт, один из самых близких друзей Рональда Рейгана, не мог обеспечить республиканскому бюллетеню тот географический баланс, который необходим каждому национальному списку. Джек Кемп, сильный сторонник экономических взглядов Рейгана, не был достаточно известен за пределами своего нью-йоркского избирательного округа.

Казалось, все шло к выбору кандидатом на пост вице-президента Джерри Форда или меня. Поскольку было маловероятно, что бывший президент станет баллотироваться на пост вице-президента, Джим Бейкер[7] считал, что шансы на бюллетень Рейган — Буш были достаточно велики.

Джим поддерживал дружеские контакты с Биллом Кейси, руководителем избирательной кампании Рейгана, и другими людьми из окружения Рейгана — например, с Эдом Мизом — на протяжении всего предвыборного периода. Прения в борьбе за выдвижение кандидатуры президента от республиканцев не носили язвительного характера. Однако в некоторых районах они были достаточно горячими, чтобы вызвать у средств массовой информации сомнения в том, что бюллетень Рейган — Буш возник в результате общего согласия на съезде.

Прежде всего речь шла о "шаманской экономике". Это выражение я использовал на праймериз в Пенсильвании в апреле. Направленное против одного из аспектов экономической программы, предложенной Рейганом, оно в то время прошло почти незамеченным, но потом было подхвачено средствами массовой информации и демократами. Естественно, возникал вопрос, можно ли примирить существовавшие между нами разногласия в экономической политике.

Несмотря на все, что говорилось об этом в ходе кампании, я думал, что ответ был "да", потому что Рейган и я разделяли в своей основе сходные положения философии свободного предпринимательства. Мы оба выступали за снижение налогов и возражали против чрезмерного правительственного вмешательства в деятельность рынка, и когда мы встретились в Лос-Анджелесе после съезда, чтобы спланировать стратегию кампании, выражение "шаманская экономика" ни разу не всплыло в наших беседах. Мы согласились, что экономические вопросы будут преобладающими в ходе кампании, и обсудили специфические области, в которых результаты правления администрации Картера были особенно уязвимыми: двузначная инфляция, высокие учетные ставки и промышленная стагнация. Основная линия — как в политике, так и в экономике — сводилась к тому, что решение экономических проблем страны потребует не только снижения налогов, но и значительного уменьшения правительственных расходов наряду с серьезным сокращением федеральной бюрократии и ослаблением вмешательства в экономику.

Если на пути бюллетеня Рейган — Буш и существовало то или иное препятствие, оно не было обусловлено фундаментальный расхождением в экономических или политических взглядах. Просто дело было в том, что Рональд Рейган и я не знали друг друга достаточно хорошо. Мы встречались несколько раз, когда я возглавлял республиканский Национальный комитет, а он был губернатором Калифорнии. Но мы никогда не беседовали подолгу. В 1978 году я нанес ему визит вежливости в его лос-анджелесской канцелярии, чтобы сообщить ему о своих планах вступить в борьбу за выдвижение своей кандидатуры на пост президента, но эта встреча тоже была формальной — теплой, но на расстоянии вытянутой руки.

По мере развития предвыборной борьбы те встречи, которые у нас случались, происходили как конфронтации лицом к лицу в ходе публичных дебатов, а такие моменты отнюдь не помогают наведению мостов.

Известие о проведенном Уэртлином опросе о перспективах на вице-президентство, казалось, прямо указывало на бюллетень Рейган — Буш. Однако другие сообщения, приходящие из лагеря Рейгана, говорили о том, что Рейган еще не принял решения о выборе напарника, что вопрос о выдвижении кандидата в вице-президенты остается в полной мере открытым.

Вскоре после полудня 16 июля, а голосование по кандидатуре президента и выбор вице-президента должны были состояться в тот же вечер, Дин Бэрч, отвечавший за мою программу на съезде, зашел ко мне в комнату, чтобы сообщить о том, что группа высших чиновников бывшей администрации Форда, включая Генри Киссинджера, Алана Гринспэна, Билла Брока и Джека Марша, встречалась, как он слышал, с высшими членами команды Рейгана. Предполагалось, что они работали над планом, при осуществлении которого мог сложиться "бюллетень-мечта" с Рейганом и Фордом.

"Это лишь слухи, — сказал Дин, — но я не стал бы сбрасывать их со счета". Он был прав. Большинство слухов на съезде отличаются краткостью жизненного цикла и затем исчезают. Но пополуденные часы текли, день клонился к вечеру, и зал имени Джо Луиса[8] заполнялся делегатами, прибывавшими на вечернее заседание, слух же о бюллетене Рейган — Форд не исчезал. Более того, он обретал форму и даже подробности.

После легкой закуски около шести часов вечера я начал готовиться к выходу на сцену, чтобы обратиться к съезду. Моя речь предшествовала процедуре избрания кандидата в президенты. Технически она была нужна мне, чтобы снять свое имя как кандидата в президенты. Действительно, она была спланирована как речь для сплочения рядов партии, направленная на объединение всех делегатов — сторонников Буша на съезде вокруг избранника съезда Рональда Рейгана.

Это была важная речь, наиболее важная из всех, какие мне когда-либо доводилось произносить. Сильная речь могла изменить баланс при выборах кандидата в вице-президенты. Слабое выступление могло тоже изменить равновесие, но уже в пользу кого-то другого.

Я завязывал галстук, когда Уолтер Кронкайт[9] и Джерри Форд появились на экране телевизора, беседуя о праве Рейгана избрать себе напарника. В нескольких кварталах от меня, как я потом узнал, Рональд Рейган тоже следил за этим интервью. Когда он услышал, как Форд высказывал Кронкайту свои мысли о том, что президент и вице-президент могли бы разделить полномочия президентского поста (а это был явный намек на то, что с ним велись какие-то переговоры), Рейган, как говорили впоследствии, был ошеломлен. Он не знал, что Форд появится перед общественностью с этой новостью. Я тоже был ошеломлен, но по другим причинам. Ведь то, что излагал Форд, было равносильно сопрезидентству.

Дин Бэрч направился со мной в зал съезда. Аризонец по рождению, Дин начал свою политическую карьеру как старший помощник Барри Голдуотера и позже стал советником Белого дома в администрациях Никсона и Форда. Он обладал мягким голосом, редко выходил из себя, и всегда можно было рассчитывать, что он даст хладнокровную аналитическую оценку политических событий. Когда я спросил его, видел ли он интервью Форда, он выглядел смущенно. Да, видел, ответил он, но в этом нет никакого смысла, ни политически, ни в плане тех методов, которые использует Белый дом.

То, что, по-видимому, набрасывал Форд в своем интервью с Кронкайтом и что Киссинджер и другие пытались выработать на встрече с представителями Рейгана, являло собой некое распределение ролей, в соответствии с которым Рейган занимался бы внутренними делами и экономической политикой, а Форд, очевидно с помощью Киссинджера, отвечал бы за внешнюю политику и оборону.

"Выкинь это из головы, Джордж, — настаивал Дин, когда мы с ним пробирались через толпу, направляясь за кулисы. — Сосредоточься на своей речи".

Именно это я и старался сделать, вновь просматривая текст за пять минут до выхода на длинную авансцену к подиуму съезда, когда ко мне подошел какой-то рабочий сцены, похлопал меня по плечу и сказал: "Сожалею, мистер Буш, очень сожалею. Я болел за вас". "Сожалеете о чем?" — спросил я, когда мы пожали друг другу руки. "A-а, так вы не слышали? Все кончено. Рейган выбрал себе в напарники Форда".

И снова ожидание, когда свалится второй башмак…

Вернувшись в отель, я переоделся в спортивную рубаху и домашние брюки, уверенный в том, что в тот вечер мне больше не понадобится появляться на публике. Я был доволен тем, как приняли мое выступление. После того как Барбер Конэйбл, конгрессмен от штата Нью-Йорк, представил меня, последовала долгая овация — это "делегаты за Буша" прокричали свое последнее "ура". Сама речь раз 10–12 прерывалась приветственными возгласами и аплодисментами. Это не было такой уж неожиданностью, так как я критиковал администрацию Картера (верный способ заставить вскочить на ноги республиканскую аудиторию), а затем набросал облик будущего страны при администрации Рейгана.

Теперь, за исключением возможного "декоративного" появления на подиуме на следующий вечер после речей кандидатов в президенты и вице-президенты, выражающих согласие с выдвижением, мои обязанности на съезде были исчерпаны. Никаких медных колец, никаких сигар. Но в тот момент — никаких сожалений или ощущения агонии.

Делай все возможное и не оглядывайся назад. Таков был тот урок, который я усвоил, когда мне исполнилось тридцать с небольшим и я работал по 18 часов в день, создавая компанию с нуля. В те годы я постоянно испытывал тревогу, и во время одной лихорадочной деловой поездки в Лондон я однажды утром проснулся в отеле, начал одеваться и вдруг оказался на полу своего номера. Не было ни боли, ни головокружения. Я попытался подняться на ноги, но не смог этого сделать и кончил тем, что подполз к кровати и нажал кнопку, призывая на помощь.

Испугался ли я? Нет, скорее был потрясен. Когда вы постоянно здоровы, а ваше тело вдруг оказывается на полу без видимых причин, вы столь же внезапно обретаете иное представление о приоритетах. Я и понятия не имел, что случилось. Быстрый осмотр гостиничным врачом успокоил меня. Он сказал, что это всего лишь легкое пищевое отравление, выписал какое-то несложное лекарство и рекомендовал отдых.

Пищевое отравление! Кое-как продержавшись до вечера, я прервал свой визит, купил билет на ночной трансатлантический самолет и прибыл обратно в Хьюстон. Там в Техасском медицинском центре мой друг и врач д-р Ли Крэйн сказал, что у меня открытая язва. К счастью, кровотечение остановилось само по себе.

Открытая язва? Но и у других людей бывают открытые язвы. Сдали нервы, но не я.

Д-р Крэйн быстро избавил меня от этих мыслей. "У тебя, Джордж, классическая ситуация для язвы, — сказал он. — Молодой бизнесмен лишь с одной скоростью — самый полный вперед. Ты стараешься сделать слишком много и слишком много нервничаешь".

Я ответил, что всегда таким и был и что вряд ли смогу значительно переделать себя в этом возрасте.

"А было бы лучше, если бы ты смог, не то протянешь не больше десяти лет, а то и пяти", — возразил он, выписывая рецепт с пометкой "cito!"

Тут он всецело завладел моим вниманием. "Я даю тебе временный курс и строгую диету, — продолжал он. — Но это может только снизить ущерб, который ты себе уже причинил. А если хочешь, чтобы такое не повторялось, принимай меры. Это в твоих руках!"

Его долгосрочное предписание не включало ни лекарств, ни диеты, оно относилось к источнику моей болезни. Всю свою жизнь я работал над тем, чтобы управлять своими эмоциями, пытаясь не позволять, чтобы гнев или огорчение влияли на мои мысли. Но я никогда особенно не задумывался над тем, чтобы канализировать свою энергию, давать ей правильный выход. Однако это положение изменилось, когда я усвоил то, что вынужден был сказать мне д-р Крэйн. Со временем моя язва полностью зарубцевалась, и никаких новых приступов у меня не было.

Все, что рекомендовал врач, сводилось к здравому подходу к работе, но понадобилась открытая язва, чтобы я это осознал. "Ты должен принять как истину, что ты не способен сделать все, — сказал он. — Научись концентрировать свою энергию на том, что ты можешь изменить, и не тревожься по поводу того, что ты изменить не можешь".

Если когда-либо обстановка и соответствовала такому определению, то в тот вечер в Детройте я оказался именно в ней. Некоторые из моих детей огорчились из-за того, что меня обошли с выдвижением в вице-президенты. Я слушал новости у телевизора, думая о совете д-ра Крэйна. Но дети не были настроены столь философски, слыша, как телевизионные обозреватели списывают их отца. Они воспринимали это как личную обиду. Я сказал им, что надо успокоиться, что тут уж ничего не поделаешь. Поезд ушел, и представителям Рейгана и Форда осталось лишь договориться о нескольких мелких деталях, после чего "бюллетень-мечта" станет реальностью.

Что касается этого "бюллетеня-мечты", то теоретически я мог увидеть выгоду от вклада опыта Джерри Форда в руководство страной и от его личной популярности, завоеванной благодаря успешной работе в стране и в республиканской партии. Хотя и проиграв Джимми Картеру в 1976 году, Форд покинул свой пост с огромным багажом уважения и признательности со стороны общественности. Имело значение и то, что лучшим человеком, какого мог найти Рейган для критики администрации Джимми Картера, был именно тот человек, которому четырьмя годами ранее Картер нанес поражение.

Однако на практике мог ли тот, кто сосредоточил все помыслы на одной, высшей точке своей политической карьеры, приспособиться к роли второго? Ведь в конце концов Джерри Форд однажды уже вел свою кампанию за пост президента, когда он принимал решения и спускал их своему кандидату в вице-президенты Бобу Доулу. А что, если его идеи о стратегии избирательной кампании отличны от взглядов Рейгана?

Вопрос еще более важный: как стала бы функционировать связка Рейган — Форд, будучи избранной? Может ли сопрезидентство, в котором один отвечает за внутреннюю и экономическую политику, а другой — за внешнюю политику и за оборону, нормально действовать? Как и у Дина, у меня относительно этого были серьезные сомнения. В Овальном кабинете есть только один стол.

Телефон в комнате отеля зазвонил. Джим Бейкер говорил с кем-то, кто только что прибыл с переговоров между Рейганом и Фордом. Прикрыв телефонную трубку рукой, Джим окликнул меня через комнату. "Держитесь, — сказал он. — Эта штука вот-вот сорвется. Кто-то там передумал".

В комнате зашевелились, но в моем сознании этот вопрос был уже решен. Время было позднее. Длительное напряжение в течение дня и усилия, вложенные в подготовку моей речи перед съездом и в саму речь, истощили меня. Если даже бюллетень Рейган — Форд и не будет принят, есть другие возможности, кроме варианта Рейган — Буш. Действовал фактор непредсказуемости, который принес сюрпризы при выдвижении вице-президентских кандидатур Билла Миллера в 1964 году, Спиро Агню — в 1968 году; если бюллетень Рейган — Форд не получился, мог возникнуть вариант Рейган — Лэксолт или какой-то другой, о котором никогда не упоминали.

Я знал наверняка лишь одно: я мало что мог сделать, чтобы изменить ситуацию. Опрос Уэртлина и близкие сотрудники Рейгана, вроде Эда Миза и Билла Кейси, могли, конечно, поставить в порядок дня вопрос о включении меня в бюллетень, но в конце концов кандидат в президенты будет руководствоваться собственным инстинктом.

Снова телефонный звонок. На сей раз это были сотрудники секретной службы, которые сообщали, что они занимают комнату под нашей двумя этажами ниже. "На случай, если вам что-нибудь понадобится".

"Понадобится? — спросил кто-то, удивляясь этому звонку. — Что, черт побери, это должно означать?"

Ответ последовал через несколько секунд. На этот раз к телефону вызывали меня.

Не узнать этот голос было невозможно, хотя тон был иной, чем тот, что запомнился мне по нашим предсъездовским дебатам.

"Хелло, Джордж, — сказал Рон Рейган (последовала пауза). — Я хотел бы отправиться на съезд и объявить, что выбираю вас кандидатом в вице-президенты… если это вас устраивает".

Сработал фактор непредсказуемости. Политика — занятие не для тех людей, которые не любят сюрпризов. Когда я ожидал этого звонка, его не последовало. Теперь, когда я его не ждал, он раздался. По правде, поток событий повернул в обратную сторону так быстро, что я не мог полностью сосредоточиться на том, что происходит. Но я был достаточно сосредоточен, чтобы суметь ответить на вопрос Рейгана: "Для меня это честь, губернатор".

Последовала краткая пауза на другом конце провода. Потом я услышал: "Джордж, есть ли что-нибудь такое, что… насчет платформы или чего-либо еще… что-нибудь неудобное, что могло бы потом вам помешать?"

Такой вопрос кандидата в президенты своему вероятному напарнику по бюллетеню казался необычным. Но этот вопрос кое-что сказал мне о различии между Рональдом Рейганом и другими политическими лидерами. Что-нибудь неудобное для меня? В наши дни возможному вице-президенту задают другой вопрос: "А нет ли у вас чего-нибудь этакого, что могло бы потом стать неудобным для меня!"

Я сказал ему, что у меня нет серьезных вопросов ни по платформе, ни по его позиции, ни по каким другим проблемам и что я уверен, что мы сможем работать вместе и что важно, чтобы он победил на выборах в ноябре.

"Отлично, — сказал он, — я иду на съезд, а затем мы встретимся утром".

Я поблагодарил его, затем медленно положил телефонную трубку на рычаг. Барбара и дети бросились ко мне, мы обнялись. Джим Бейкер и Дин Бэрч пожали мне руку. Кто-то включил телевизор. "Не Форд! — кричал с трибуны телерепортер. — Это — Буш!"

Комната отеля, которая десять минут назад напоминала политические поминки, вдруг взорвалась: друзья, сотрудники аппарата, визитеры, агенты секретной службы набились в нее до отказа. Это был сокрушающий ушные перепонки бедлам. Но я оставался безразличным к нему. Как бы резко ни звучал этот гвалт, он был куда приятнее, чем глухой стук падения второго башмака.

На следующее утро мы с Барбарой встретились с супругами Рейган в гостиной их апартаментов в "Ренессанс-центре" недалеко от "Понтчартрейна".

Наша встреча была позже описана прессой как обсуждение стратегии, как сцепление наших политических шестерен перед отбытием из Детройта. Как это часто бывает на политических встречах, подобных этой, не было никакого определенного разговора ни о стратегии, ни о проблемах, ни о каких-то внезапных событиях, которые привели к моему избранию кандидатом в вице-президенты.

Все это уже стало историей. Это было утро после победы, а политический ритуал заключается в том, что баллотирующиеся напарники не оглядываются на прошлые разногласия. Меня не заботило то, что я не был первым избранником Рейгана. Значение имело, как я считал, лишь то, чтобы спустя и шесть недель, и шесть месяцев, и четыре года он был уверен, что сделал правильный выбор.

Кандидат в президенты тепло приветствовал Барбару и меня, без малейшего намека на какую-либо напряженность, сохранившуюся от наших сражений на первичных выборах. Несколькими минутами позже к нам присоединилась Нэнси Рейган. За кофе мы беседовали о семье, о друзьях, о том, как идет съезд. Легкая беседа, но в тот момент каждая мелочь в ней так же важна, как любой разговор о большой политической стратегии. Важна потому, что, даже когда президент и вице-президент беседуют с глазу на глаз о важных проблемах, их долгосрочные политические отношения могут быть прочными лишь в той мере, в какой прочны отношения личные. И вопреки тому что миллионы американцев видели в тот вечер, как Рейганы и Буши улыбались и приветственно помахивали руками на заключительном заседании съезда, мы еще разглядывали друг друга сквозь специфическую оптику политического, но не личного опыта.

Все изменилось в течении нескольких дней, по мере того как совершался послесъездовский ритуал совместных пресс-конференций и политических совещаний. Согласно программе, предстояло открытие кампании в Хьюстоне, где Рейганы должны были посетить наш дом, позавтракать у нас и познакомиться с нашей семьей. Затем должно было состояться общетехасское собрание в отеле "Гэллериа", в том самом отеле, где я провел пресс-конференцию, объявив о своем отказе бороться за выдвижение на пост президента.

Утром 18 июля мы вылетели в Хьюстон на борту рейгановского спецсамолета "Боинг-727", выделенного для избирательной кампании. Был и почетный эскорт автомобилей при въезде в город, и толпы, приветствовавшие нас, куда бы мы ни ехали… "Прием более помпезный, — заметил я Барбаре, — чем та встреча, которую мне оказали при первом появлении в Техасе в качестве стажера "Идеко", только что вышедшего из стен колледжа, всего каких-то тридцать два года назад".