Глядя в будущее. Автобиография

Глава четвертая. Разница между куриным салатом и…

Иногда мы смеемся над событиями лишь спустя многие годы, но в другой раз случившееся оказывается настолько смешным, что сразу же вызывает у нас хохот. "Мне действительно совсем не хочется показывать это вам, Джордж, — сказал один из организаторов моей избирательной кампании, вручая мне заметку с заявлением Ярборо, — но я думаю, что вам следует это знать…"

Было последнее воскресенье перед выборами. Я чувствовал себя усталым и выглядел, вероятно, так же. Каждый казался сверхозабоченным моими переживаниями, словно я был привязанным воздушным шаром на избирательном митинге и мог лопнуть от первого же прикосновения. Но я никогда не чувствовал себя в более приподнятом настроении — во всяком случае, с начала кампании. Это было похоже на пик формы бегуна, которую обретает кандидат, когда наконец после многомесячного марафона он уже видит финишную ленту.

Но цель состояла не просто в окончании гонки, а в победе. И мы на самом деле собирались победить, сомнений в этом ни у кого не было. Опросы общественного мнения показали, что кандидат в президенты Линдон Джонсон имел в Техасе подавляющее преимущество над Барри Голдуотером, но вот гонка за место в сенате шла голова в голову. Что-то назревало.

Это был побочный эффект пика моей формы в предвыборной гонке: абсолютная уверенность, что весь вложенный труд, не только мной лично, но и всей моей семьей, персоналом и агитаторами-добровольцами, будет вознагражден в день выборов. Никакая газетная статья или личный выпад против меня в последнюю минуту не должны были этого изменить.

Да и как это могло бы случиться? Все, что только можно было сказать или напечатать обо мне, уже было сказано или напечатано — включая выпад в рекламном объявлении на целую газетную полосу, что голосование за меня, как и голосование за Голдуотера, ведет к ядерной войне.

Избирательная кампания — это поучительный опыт. За полтора года, с тех пор как я вступил в гонку за место в сенате США против Ралфа Ярборо, я узнал очень многое. Барбара и я объездили Техас от Панхандла до Рио-Гранде, от Уичито-Фолс до Бивилла. Нет лучшего способа узнать штат и его людей, постигнуть их разнообразие. Многое я узнал и о себе. Фактически о нас.

Так, я узнал кое-что об отце Барбары Марвине Пирсе. Это было сказано в одном из памфлетов Джона Бэрча в самом начале кампании. Мистер Пирс, говорилось в памфлете, является президентом корпорации "Макколл".

Это я знал.

Фирма "Макколл" издавала журнал "Редбук".[31]

И это я знал.

А как подсказывало название, "Красная книга" была официальным изданием коммунистической партии.

Этого я не знал.

Потом был этот плотно сбитый парень, который просветил меня в отношении одного из жертвователей в мою кампанию, — и этого я раньше не знал. Рой Гудэрл, один из моих советников по избирательной кампании, и я обрабатывали толпу на своеобразном политическом пикнике в округе Панхандл. Мы раздавали карточки с лозунгом моей избирательной кампании: "Поможем построить еще более прекрасный Техас, поможем построить еще более великую нацию! Выберем Джорджа Буша в сенат США!"

"Буш. Угу, слыхал про вас, — сказал парень, когда я вручил ему карточку. — Но я не могу поддержать вас".

"Сожалею об этом", — сказал я, думая что он имеет в виду, что никогда не поддержит кандидата-республиканца. Именно это обычно подразумевали люди, когда реагировали таким образом. Мне лично вы нравитесь, Буш, но вы принадлежите не к той партии.

Вспомним, что это был 1964 год. Мы создавали республиканскую партию в Техасе, но дело подвигалось медленно, особенно в сельских районах. Однако парня беспокоило не то, что я принадлежал к республиканцам. За этим скрывалось что-то похуже.

"В вашем нефтяном бизнесе участвуют восточные деньги, не так ли?"

"Кое-какие", — сказал я. Рой Гудэрл потянул меня за рукав. "А в чем дело? Что вы имеете в виду? Каждый, кто бурит, обращается к вкладчикам капитала с западного побережья или с восточного. Такова природа этого бизнеса".

Но задавший вопрос покачал головой, даже не слушая ответа. "А что вы скажете о некоторых вкладчиках в вашу кампанию?" — И он упомянул известного хьюстонского адвоката, внесшего то ли сотню, то ли пятьсот долларов.

"А что можно сказать о нем?" — спросил я. Рой дернул меня за рукав посильнее. "Как это — что сказать? Вот именно, Буш, это я и имею в виду. Вы или не знаете, или вам все равно".

"Не знаю о чем?" — спросил я. Рой перестал тянуть мой рукав и взял меня за руку, поторапливая. "Пойдемте, Джордж, нам пора идти". "Знайте, — сказал человек, медленно разрывая карточку с лозунгом моей избирательной кампании и соря ее обрывками мне под ноги, — этот сукин сын — член Совета по внешним сношениям".

Этот эпизод открыл мне, что в сознании некоторых избирателей Совет по внешним сношениям был не чем иным, как всемирным инструментом международного заговора коммунистов и Уолл-стрита[32], и, что еще хуже, упомянутый хьюстонский юрист в свое время работал и на президента Эйзенхауэра — известного ставленника коммунистов с точки зрения некоторых членов "Общества Джона Бэрча".

Я живо представил себе эту разорванную на клочки карточку кампании, валяющуюся у моих ног, когда прочел, что Ралф Ярборо представляет меня "любимчиком Джона Бэрча". Ралф, должно быть, в полном отчаянии, подумал я, если, прибыв в мое родное графство, он говорит нечто подобное. Ведь в Хьюстоне хорошо знали, что бэрчисты включили меня в список политических противников.

Стратегия Ярборо была очевидной: он хотел связать свою кампанию с избирательной кампанией Линдона Джонсона и наклеить на меня ярлык "экстремиста". Среди избирателей Техаса Джонсон опережал Голдуотера по голосам примерно 2:1, ведя свою кампанию под одним лозунгом: если Барри изберут президентом, то он или взорвет мир, или сделает что-нибудь отчаянное, например втянет американские войска в сухопутную войну во Вьетнаме.

То, что я любимец Джона Бэрча, явилось для меня сюрпризом, но самый жестокий урок кампании состоял в открытии, что я не техасец (по крайней мере по определению моего противника. Как заявил Ярборо, я был "саквояжником" [33], прибывшим из Коннектику та). Даже Линдон Джонсон в ходе предвыборной поездки по штату поднял этот вопрос, хотя я рассчитывал, что, после того как я 16 лет жил, работал и воспитывал детей в Одессе, Мидленде и Хьюстоне, мои достоинства как техасца были довольно обоснованными.

Я мог бы справиться с этим выпадом, даже если бы он исходил от президента. (В конце-то концов я провел в Техасе с 1948 года больше времени, чем сам Джонсон). Но обвинение, с которым нельзя было ничего поделать, ибо оно было справедливо, относилось к моей партийной принадлежности. Несмотря на то что Эйзенхауэр в 50-е годы дважды победил в этом штате на выборах в президенты США — я занимался низовой избирательной работой в Мидленде в ходе обеих его кампаний, — Техас все еще оставался непоколебимо демократическим штатом. Когда в Техасе проводились какие-либо выборы, они практически проходили под лозунгом: "Имеется вакантная общественная должность. Республиканцы не требуются".

Правда, консервативный профессор Джон Тауэр выдвинул свою кандидатуру как республиканец и занял место Линдона Джонсона в сенате в 1961 году, после того как тот стал вице-президентом. Но Тауэр — исключение: он стал единственным республиканцем, который выиграл выборы в Техасе с середины прошлого века. На большей же части территории штата в начале 60-х годов техасская республиканская партия была очень малочисленной, и если бы вы захотели созвать митинг местных республиканцев, то для его участников хватило бы помещения чуть больше телефонной будки.

Мысль о том, что я мог бы что-то сделать для изменения этого положения и создания двухпартийной системы в Техасе, в начале и середине 50-х годов еще не приходила мне в голову. Моим первым приоритетом тогда было основать дело и заработать достаточно денег, чтобы обеспечить свою семью и дать образование нашим детям.

Что касается меня лично, то моя политическая философия определилась давно. Я во многом поддерживал внешнюю политику Гарри Трумэна в конце 40-х годов. Но мне не нравилось, что он и демократическая партия настаивали на создании мощного централизованного правительства, мне претили их уверенность, что "Вашингтон знает все лучше всех", а также политика и программы, которые вырабатывались таким путем. Себя я считал консервативным республиканцем, и в первые годы пребывания в Техасе, когда я окрашивал буровые станки в Одессе, у меня почти не было поводов вступать в какие-либо глубокие идеологические дискуссии.

Политика проникла в мое мышление иными путями и несколько позже, где-то в 1953 году, когда мой отец был выбран в сенат. Но это были пути, которые терзали меня тогда и продолжают терзать сегодня, 30 лет спустя. Они включают в себя политическую деятельность предпринимателей определенного рода, которые уверены, что все можно купить, а что нельзя купить, то можно приобрести силой. Я узнал, что нефтяной бизнес в те дни был богат людьми такого рода, которых президент Эйзенхауэр в момент раздражения назвал "безответственным и незначительным сегментом промышленности".

Айк [34] имел при этом в виду то, каким образом некоторые нефтяные лоббисты нарушали нормы поведения, стараясь провести законопроект об отмене контроля над ценами на природный газ в 1956 году. По-моему, это был хороший законопроект, потому что отмена контроля побудила бы независимых производителей заняться усиленной разведкой природного газа, что позволило бы увеличить его добычу и в конце концов привело бы к снижению цен. Но мое мнение было взглядом техасца, занятого в нефтяном бизнесе, и оно отличалось от мнения моего отца, сенатора от газопотребляющего штата. Он и его коннектикутские избиратели были против такого законопроекта. Я полагал, что они ошибались, считая, что отмена контроля над ценами будет означать более дорогостоящий природный газ, но именно таким было мнение отца и его избирательного округа 30 лет тому назад.

Благодаря мощным закулисным усилиям лоббистов законопроект в 1955 году прошел в палате представителей. Но когда в 1956 году он попал в сенат, давление лобби стало интенсивным. Всплыли обвинения, что нефтегазовая индустрия пыталась купить голоса влиятельных сенаторов оппозиции.

Приблизительно в это время в моем бюро начали раздаваться звонки от имени воротил нефтегазового бизнеса. Некоторые вкрадчиво спрашивали, не могу ли я убедить отца изменить его взгляды на этот законопроект; откровенные грубияны говорили, что для меня, черт побери, было бы гораздо лучше, если бы отец переменил отношение. Я старался сдерживать эмоции, даже когда звонившие становились слишком назойливыми. Я неизменно отвечал одно и то же: я не согласен с позицией отца, но уважаю ее. Да, я сказал ему, как отношусь к этому и другим вопросам. Он выслушал меня, но остался противником законопроекта.

Тогда начали звонить моему бывшему боссу в "Дрессер компани" Нейлу Мэллону. Глава "Филлипс Петролеум" К. С. (Бутс) Адамс сказал Нейлу, что "если Прескотт Буш не проголосует за этот законопроект, то забудьте о дальнейших продажах дрессеровского оборудования "Филлипсу" и скажите Джорджу Бушу, чтобы он забыл о своем морском бурильном бизнесе".

Затем однажды в 2 часа ночи мне позвонил один из самых агрессивных лоббистов в нашем деле, который работал на Сида Ричардсона. Ричардсон был техасским нефтепромышленником, которого в то время считали богатейшим в мире человеком. Именно он и был инициатором законопроекта об отмене контроля над ценами на газ. Его лоббист звонил из Корпус-Кристи. Он был в доску пьян, и, как он выразился, ему надоело ходить вокруг да около. Да, черт возьми, дело так и обстоит, и мне лучше бы понять, что если мой отец не станет "правильно" относиться к отмене контроля, "то рецепт один, Буш, — мы вышибем тебя из морского бурильного бизнеса".

Это был очень серьезный разговор, потому что если кто-либо в Америке и может вышибить кого-то из бурового бизнеса, то это только Сид Ричардсон. На другое утро — раньше чем обычно, потому что я не смог уснуть после этого звонка, — я зашел по пути на работу к Тому Фаулеру рассказать об этой истории. Том имел большой опыт в нефтяном бизнесе, и его мнение я ценил тогда и продолжаю ценить сейчас. Он был одним из первых, с кем Барбара и я завязали дружбу после переселения в Мидленд. Том знал Сида Ричардсона. Прежде чем я успел окончить свой рассказ, он уверил меня, что это не Сид, а один из его дураков-лоббистов. "Иди-ка в свою контору, Джордж, и позволь мне заняться этим самому, — посоветовал он. — Мы заставим этого идиота съесть ворону с перьями, клювом и всем прочим".

Перед самым обедом мне вторично позвонил человек Ричардсона. Его голос звучал хрипло, как после жестокого похмелья или же как будто, услышав слова Томаса Фаулера, он только что действительно проглотил вороний клюв. "Я сожалею о вчерашней ночи, Джордж, — сказал он. — Я зашел слишком далеко. Забудь о том, что я сказал, все это было ошибкой".

Черт возьми, это, конечно же, было ошибкой. Как оказалось, одной из многих ошибок. Каждая организация, принадлежит ли она к общественному или частному сектору, должна остерегаться таких сверхревностных деятелей, которые, исполняя свою работу, "заходят слишком далеко". Они могут не только навлечь неприятности на тех, для кого работают, но и испоганить саму идею, которую пытаются реализовать. Из-за грубых действий лоббистов, которые вмешались при прохождении законопроекта об отмене контроля над ценами на газ, президент Эйзенхауэр наложил на него вето, проклиная "невероятную глупость промышленности", и позже описал эту историю в своем дневнике как такое событие, которое может сделать "американскую политику жутким, совершенно разочаровывающим занятием для любого, кто питает хоть какое-то уважение к морали и этическим стандартам".

Однако этот инцидент не охладил моего стремления к политической деятельности. Я достиг всего, на что надеялся, когда мы переселялись в Техас. Я помог создать компанию с нуля. Мои капиталовложения, несмотря на взлеты и падения конъюнктуры в нефтяном бизнесе, по большей части оказались прибыльными. Фирма "Запата офф-шор" процветала. Мы были финансово обеспечены, у нас были здоровье, близкие друзья и комфортабельный дом. Я был еще достаточно молод, разменяв четвертый десяток лет жизни, чтобы бросить судьбе новый вызов.

В техасском воздухе всегда пахнет политикой, и начиная с конца 50-х годов я начал говорить близким друзьям о своем растущем интересе к государственной службе. Они в свою очередь советовали сменить партию, если я серьезно думаю о политической карьере.

Так говорили демократы, а среди них были такие влиятельные лица в техасской политике, как, например, друг Линдона Джонсона Джордж Браун из "Браун энд Рут констракшн компани". Они упомянули несколько возможностей, включая место в сенате США, если я перейду из своей партии и стану демократом. Такой переход, говорили они, будет безболезненным: на самом деле в Техасе существуют две демократические партии — консервативные демократы и либеральные демократы. Я просто занял бы свое место на консервативном краю демократического спектра.

Этот аргумент имел определенный смысл, но я его просто не понимал. Философски я был республиканцем, и мысль о перемене партии не укладывалась в моем сознании. Кроме того, в техасской политической жизни подули свежие ветры. Такие хорошо известные техасцы, как Питер О'Доннел, председатель техасской организации республиканской партии, и Тэд Хатчесон, один из выдающихся лидеров партии, пытались создать республиканскую организацию в масштабах всего штата.

Что касается техасцев, то антиреспубликанский настрой у них возник около столетия назад, во времена Гражданской войны и Реконструкции Юга. Штат был прочно настроен в пользу демократов, и эта приверженность техасцев к "партии наших отцов" стала еще прочнее на протяжении тощих лет Депрессии [35]. Стратегия демократов на всех выборах в 30-е годы сводилась к тому, что именно "гуверовские республиканцы" несли ответственность за безработицу и разорение ферм. Единственными друзьями народа были объявлены Франклин Д. Рузвельт и демократическая партия.

Однако начиная с 50-х годов в техасской организации послерузвельтовской демократической партии стали появляться трещины. Раскол между демократическими либералами типа Ралфа Ярборо и консерваторами вроде Аллена Шиверса стал глубже.

Дуайт Эйзенхауэр, республиканец, дважды одержал победу в этом штате на общенациональных выборах, получив подавляющее большинство голосов, а демократ Кеннеди, несмотря на то, что в его бюллетень входил уроженец Техаса Джонсон, чуть не проиграл выборы в этом штате республиканцу Никсону в 1960 году.

Что-то начало происходить в политических взглядах избирателей в Техасе, особенно в Хьюстоне и в графстве Харрис. В 1960 году в Хьюстоне республиканец Никсон одержал победу над Кеннеди, а это означало, что республиканским стал крупнейший городской ареал в этом регионе.

Техасские демократы ожирели и стали малоподвижными. Я чувствовал, что они теряют контакт с людьми. Пришло новое поколение техасцев, молодых людей, больше заинтересованных в будущем, чем в ужасных историях о Реконструкции Юга и о Герберте Гувере[36] . Это были избиратели, которые могли превратить Техас в подлинно двухпартийный штат.

Солнечным субботним утром весной 1962 года Рой Гудэрл, Том и Нэнси Толи, Джек Стил и другие местные республиканские лидеры собрались у меня дома на Брайар-драйв, чтобы поговорить о планах создания организации республиканской партии в графстве Харрис.

Гудэрл, молодой независимый нефтяной предприниматель, уже несколько лет проявлял активность в политической деятельности республиканцев в Техасе. У него только что стали появляться седые пряди в волосах, и он начал завоевывать репутацию разбирающегося в политике человека, за что позже в Вашингтоне его прозвали "серебристой лисой". Он начал с утверждения, что организация республиканцев в графстве Харрис переживает возрастающие трудности. Хотя интерес людей к республиканской партии возрос, в ней самой возникли фракции. Одна из них, состоявшая из членов "Общества Джона Бэрча", угрожала захватом лидерства.

Бэрчистами владела идефикс, что лишь они одни знают, в чем заключается благо для страны, и они проявляли нетерпимость к любым взглядам, кроме своих собственных. С их точки зрения, все американцы делились на три сорта людей: 1) тех, кто согласен с линией Бэрча; 2) коммунистов; 3) тех, кто не согласен с линией Бэрча и — сознательно или нет — является орудием в руках коммунистов.

Было ясно, что если партийную организацию в графстве Харрис возглавят бэрчисты, то это будет означать, что все достижения республиканцев за последние годы окажутся под угрозой.

Когда мы сели обедать, Гудэрл объяснил, что кандидат бэрчистов на пост председателя отделения республиканской партии в графстве Харрис на последних выборах потерпел поражение лишь с малой разницей в голосах; однако избранный председатель собрался уезжать, и исполнительному комитету надлежит выбрать его преемника. Если в избирательную кампанию не включится другой сильный кандидат, то председателем в графстве станет бэрчист. Кампания будет тяжелой, потому что бэрчисты хорошо организованы и крайне активны. Кто бы ни начал бороться за пост председателя против их кандидата, должен будет работать не считаясь со временем, объезжая графство, посещая каждый избирательный округ, выступая с речами каждый вечер в течение нескольких недель.

Гудэрл и эта группа хотели знать, не пожелаю ли я вступить в предвыборную борьбу. Я не нуждался во времени на обдумывание ответа. Это был тот вызов, которого я ожидал, а именно вступление в политическую деятельность "с нуля", с того уровня, откуда все начинается.

В последующие недели Барбара и я впервые попробовали вкус того, что в дальнейшем стало привычным образом нашей жизни. Мы были в дороге каждый вечер, ведя кампанию то в одном избирательном округе, то в другом. Иногда на моем митинге присутствовало 50 человек, иногда всего лишь двое, но и тогда я не терял оптимизма. Выступление перед малой аудиторией имело одно преимущество: если в своей речи я допускал грубый промах, то весть об этом не распространялась слишком быстро.

Это был период еще одного ученичества, подобный тому, какой я пережил в Одессе. Мы проводили все собрания так, что я находился лицом к лицу со слушателями (это было особенно легко, когда в аудитории было лишь два человека), а тем временем Барбара, сидя за столом сзади меня, держала в руках что-нибудь острое. Это был способ, поясняла она, чтобы удержаться от сна в 10 часов вечера, слушая речь, которую она слышала уже 150 раз.

А в речи говорилось о том, как создать в Техасе двухпартийную систему и что должны предложить жителям Хьюстона республиканцы в качестве политической альтернативы устаревшей линии демократического истэблишмента. Это был такой стиль кампании, который меня полностью устраивал. Точно так же, как люди, слушающие выступающего в своей первой избирательной кампании кандидата, узнают кое-что о нем, так и этот кандидат узнает кое-что о самом себе. Я обнаружил, что стремление перегрызть горло политическому противнику — не мой стиль. Этот урок я вынес из своего делового опыта. Когда каждый стремится погубить конкурента, обычно проигрывают все. Иногда конфронтация становится единственным путем для разрешения проблем, но лишь как самое последнее средство, после того как испробованы все другие возможности.

Таков был подход, который я избрал в своей первой предвыборной кампании и которым я руководствовался, председательствуя в организации республиканской партии в графстве Харрис в течение двух последующих лет. Не было смысла пытаться решить глубокие идеологические разногласия среди местных членов партии, поэтому главные усилия я перенес на элементарные структурные принципы строительства партийной организации. Я говорил, что все мы придерживаемся консервативных принципов, но, чтобы действовать эффективно, нам надо сосредоточить усилия на том, чтобы справиться с демократами, а не друг с другом. К концу 1963 года численность нашей организации возросла и мы собрали достаточно денег, чтобы перенести свою штаб-квартиру в лучшее место.

Бэрчисты еще ворчали, но я вынес из своего опыта в бизнесе один хороший урок: вы не в состоянии угодить всем, каждому.

Ирония положения заключалась в том, что [в ноябре 1964 г.] Ралф Ярборо будет повторно избран в сенат "на фалдах фрака" Линдона Джонсона, хотя всего лишь за год до этого он назвал Джонсона "обуреваемым жаждой власти политиканом". Неприязнь между этими двумя демократами была столь острой, что, когда президент Кеннеди прибыл в Даллас 22 ноября 1963 года, ему понадобилась вся сила убеждения, чтобы заставить своего вице-президента и сенатора-демократа от Техаса пожать друг другу руки.

Но теперь Джонсон был президентом США, и, как сообщал журнал "Тайм", "было бы ударом по личному тщеславию президента, если бы в его собственном штате был избран Буш, который вместе с республиканцем Джоном Тауэром образовал бы всереспубликанскую группу техасцев в сенате".[37]

"Если Линдон не станет вмешиваться, — писал в заключение "Тайм", — то у республиканца Буша есть шансы. Но Джонсон не намерен держаться в стороне, что обрекает Буша на поражение".

Это была долгая, тяжелая кампания борьбы с фаворитом с того первого дня, когда председатель техасской организации республиканцев Питер О'Доннел убедил меня бросить вызов Ярборо. Мой опыт в графстве Харрис помог, но борьба с Коксом и с Ярборо внушила мне новое уважение к огромной территории Техаса. Опросы общественного мнения показали, что главным недостатком у меня как кандидата от целого штата было то, что меня знали лишь в Хьюстоне, Мидленде и Одессе, но на большей части штата избиратели видели лишь мое имя и мою улыбку на рекламных щитах.

Однако к началу октября я ответил почти всем на вопрос, "кто такой Джордж", ведя избирательную кампанию с засученными рукавами и пригласив музыкальные группы "Блэк маунтин бойз" и "Блюбоннет беллз", чтобы привлечь и подогреть толпы избирателей.

Политическое собрание в старомодном стиле за Джорджа Буша

Бесплатно! Содовая вода! Мороженое!

Бесплатно! Веселая музыка с эстрады!

Воздушные шары для детей!

Не наряжайтесь, а приходите запросто в субботу 17 октября в 7 часов вечера в нашу прекрасную мемориальную аудиторию.

Это была такая кампания, какую вряд ли кто мог отождествить с республиканскими кандидатами; это была некая страничка из старой техасской популистской книжки. А после наездов в Техас Барри Голдуотера, Ричарда Никсона и других известных всей стране лиц ход кампании все более затруднял моему противнику возможность выступать с личными выпадами против меня. Он назвал меня "саквояжником", и это было оскорблением, но вместе с тем это показывало, что Ярборо напуган. Дела шли неплохо…

Если бы только не вмешался Линдон Джонсон.

В Мидленде меня укусила какая-то муха, и я занялся нефтяным бизнесом. Теперь меня укусила другая муха. В феврале 1966 года, через 15 месяцев после моего поражения на выборах в сенат США, я ушел в отставку с поста председателя правления и директора-распорядителя фирмы "Запата", чтобы посвятить все свое время избирательной кампании за место в конгрессе. Поступить иначе было бы нечестно по отношению к акционерам и служащим "Запата". Кампания по выборам в сенат 1964 года научила меня, что роль кандидата требует полной самоотдачи. "Запата" же, как любое успешное дело, нуждается в твердом руководстве из своей штаб-квартиры.

Всем известно выражение: "Не сжигайте мостов за собой". Но в некоторых обстоятельствах можно сказать кое-что именно в пользу их сожжения. Отказ от должности оперативного руководителя фирмы "Запата" оставлял мне возможность идти лишь в одном направлении. Надо было идти вперед и завоевать место в палате представителей конгресса от вновь сформированного 7-го избирательного округа в Хьюстоне. А затем отправиться в Вашингтон.

Бастер Уиттингтон, один из моих коллег по фирме, не мог понять, какой бес в меня вселился. Позже Бастер сказал журналисту, что, когда он спросил: "Почему, черт побери, ты бросаешь все это ради работы, которая дает какие-то 18 тысяч долларов в год?", мой ответ был: "Я не могу объяснить этого даже своей жене, так как же, черт возьми, я объясню это тебе?"

На самом-то деле Барбаре ничего не пришлось объяснять. Она разделяла мою озабоченность тем, как шли дела в стране, и мое чувство, что мы были обязаны вернуть долг обществу, которое дало нам так много.

Эйлин Смит была из числа первых людей за пределами нашего семейного круга, кто ощутил, что выборы в сенат в 1964 году оказали глубокое воздействие на мое мировоззрение. Эйлин была моей секретаршей и позже присоединилась к нашему вашингтонскому аппарату. Она сказал тому же журналисту, который интервьюировал Бастера, что, когда я вернулся в свое правление после кампании против Ярборо, у меня "просто больше не лежало сердце к деланию денег".

Это было верное наблюдение, хотя с семьей из семи человек действительно нельзя беспечно относиться к зарабатыванию денег. У нас с Барбарой теперь было целое семейство: Джордж, Джеб, Нейл, Марвин и наша младшенькая — Дороти.

Но к тому времени мы отложили достаточно денег для того, чтобы дать детям образование и жить на доход конгрессмена. Мы не были богаты по меркам техасской нефтяной элиты, но деньги для меня уже не были высшим мерилом успеха, как в молодые годы. Отметив свое сорокалетие, я пришел к выводу, что существуют и другие возможности обеспечить будущее наших детей. Переезд в Вашингтон в качестве члена конгресса как раз и был шагом в этом направлении.

Но чтобы попасть туда, я должен был нанести поражение Фрэнку Брискоу, консервативному демократу. Как атторней[38] округа Брискоу выиграл переизбрание за два года до этого с тройным перевесом голосов. В то же время в избирательных участках в новом 7-м округе я победил Ярборо при соотношении голосов 8:5. Гонка обещала быть трудной.

Джим Аллисон, мой близкий друг из Мидленда и один из самых трудолюбивых людей, каких я знал, прибыл, чтобы руководить моей избирательной кампанией. Гарри Трилевен взял отпуск в своем всеамериканском рекламном агентстве, чтобы разработать программу для средств массовой информации. Большими проблемами того времени были вьетнамская война и программы федеральных расходов по джонсоновскому плану создания "Великого общества". Другой проблемой был закон о праве на труд.

Мой соперник и я, мы оба поддерживали вьетнамскую политику правительства, обещали урезать федеральные расходы и одобряли закон о праве на труд.

В политическом контексте при отсутствии ясно выраженных идеологических различий между двумя кандидатами голоса избирателей отдаются за того из них, кто сможет лучше защищать интересы своего избирательного округа на Капитолийском холме. Трилевен, опытный организатор политических кампаний, рекомендовал, чтобы ключом нашей кампании стала идея "действия" — "Изберите Джорджа Буша в конгресс и следите за его действиями!" — и чтобы кандидат появлялся везде в рубашке с пиджаком, свисающим с плеча. Это стало ведущей темой нашей кампании. Но одни лишь темы не выигрывают на выборах, если отсутствует последовательность на организационном уровне. Мы вкладывали идею "действия" во все, что мы делали, наводняя в конце каждого рабочего дня соседствующие районы добровольцами, обходившими квартиры избирателей и звонившими им по телефону.

Это были критически важные для всей республиканской партии общеамериканские выборы. Ричард Никсон, подготавливая свою президентскую кампанию 1968 года, разъезжал по всей стране по поручению кандидатов в сенат и в палату представителей. Он приехал и в Хьюстон, чтобы дать нам встряску. Лидер республиканцев в палате представителей Джерри Форд приехал в середине октября для сбора избирательного фонда. Кампания привлекла внимание всей страны как проверка, способна ли "великая старая партия" вернуть себе власть после блестящей победы демократов в 1964 году.

Мы были способны на это.

Если в голосовании и был разочаровывающий момент, так это то, что я засыпался в черных избирательных участках вопреки нашим всеобщим усилиям привлечь черных избирателей. Это озадачило и огорчило. Будучи атторнеем округа, мой соперник был раскритикован лидерами черных, а его помощники по предвыборной кампании превратили в проблему даже мою поддержку софтбольной команды черных девушек.

Я надеялся, что республиканский кандидат сможет разжать хватку демократической партии, которой та держала черных избирателей в этом округе. Как председатель республиканской организации в графстве я вложил фонд нашей партии в принадлежащий черным банк и открыл контору партии с постоянным штатом сотрудников близ "Тексас сазерн", одного из главных колледжей для черных в Техасе. Борясь за пост в конгрессе, я говорил о возможности прорыва такого рода не только с местными черными лидерами, но и со старым другом Биллом Трентом, известным всей стране, который был председателем Объединенного фонда негритянских колледжей, когда я возглавлял движение за создание этого фонда в Йельском университете в 1948 году.

В 1966 году казалось важным — и по-прежнему важно в 80-х годах, — чтобы созданная еще Линкольном республиканская партия завоевала более сильную поддержку среди черных. Демократическая партия всегда считала, что голоса черных избирателей принадлежат только ей, а это условие не отвечает ни их собственным интересам, ни тем более лучшим интересам нашей политической системы.

Законопроект о равных гражданских правах в жилищном деле был внесен в палату представителей в апреле 1968 года, когда страна была еще тяжело травмирована убийством Мартина Лютера Кинга, младшего. Это был самый противоречивый из всех законопроектов, за который мне пришлось голосовать в течение четырех лет моего пребывания в конгрессе. Роуза Замариа, мой административный помощник, ежедневно сообщала о количестве получаемых писем из моего округа. В огромном большинстве мои избиратели были настроены против законопроекта. После того как я проголосовал за него, почта стала весомее. И отвратительнее. Угрозы высказывались не только против меня, но и против моего персонала.

Одни лишь письменные ответы не могли бы удовлетворить людей в моем округе, выступавших против равных прав в жилищном вопросе. Это была эмоциональная проблема, которую надо было обсуждать лицом к лицу с избирателями.

Неделю спустя после голосования я прилетел домой на митинг, организованный в западном секторе моего избирательного округа. Зал был набит битком. Судя по неодобрительным выкрикам и свисту, когда меня представили, аудитория кипела. Тон был задан другим оратором по повестке дня, который предсказывал, что новый законопроект "приведет к контролю правительства над частной собственностью, а это — цель номер один коммунистов".

В своем вступлении, после того как аудитория несколько успокоилась, я повторил определение, которое дал Эдмунд Бэрк [39] функциям законодателя в свободном обществе. "Ваш представитель, — писал Бэрк, — обязан вам не только своей работой, но и своим суждением, и он предает вас вместо того, чтобы служить вам, если приносит его в жертву вашему мнению".

Этим я и объяснил, в чем я вижу свой долг в качестве их конгрессмена; но было кое-что еще, что я считал нужным сказать независимо от того, как бы к этому отнеслась моя всецело белая аудитория. Это имело отношение к причине, по которой данный законопроект заслуживал их поддержки не меньше, чем моей.

Я напомнил им, что в то самое время, когда мы заседали, черные американцы сражались во Вьетнаме, чтобы защитить нашу свободу и наш образ жизни. Что они думают о черном американском ветеране из Вьетнама, вернувшемся домой, чтобы увидеть, как ему отказано в свободе, которой пользуемся мы, белые американцы?

"Так или иначе, но представляется главным, — сказал я, — что человек не должен натыкаться на дверь, захлопываемую перед его носом лишь потому, что он негр или говорит с латиноамериканским акцентом. Законопроект о равных правах на жилье, — подвел я итог, — дает надежду черным и другим меньшинствам, подвергнутым локауту традициями и дискриминацией".

Когда я говорил, свист, которым приветствовали мое появление, несколько поутих, и казалось, что аудитория успокоилась. В большинстве случаев я мог уловить какой-то намек на то, как воспринимается моя речь, но в тот вечер я не смог понять этого вплоть до самого конца.

Я кончил, осмотрел ряд за рядом молчаливые лица и повернулся к председателю собрания, чтобы поблагодарить его. Только тогда раздались аплодисменты, становясь все громче, пока зал не поднялся на ноги в общей овации. Все безобразное, что произошло вначале, было смыто, и я чувствовал, что произошло нечто особенное: это был перелом и в умах и в сердцах у присутствовавших на митинге, хотя не у всех.

Сегодня, более чем двадцать лет спустя, я могу честно сказать, что ничто, испытанное мной в общественной жизни до или после, не сравнится с чувством, которое я пережил, возвращаясь домой в тот вечер.

Члены палаты представителей, впервые избранные в 1966 году, прибыли в Вашингтон в то время, когда страна запуталась в джунглях Юго-Восточной Азии, а наши города раздирал расовый конфликт. За два года до этого Линдон Джонсон переживал пик своей власти. Теперь его влияние медленно падало.

Это было знаменательное возвращение республиканцев в конгресс в год между выборами президента. Президент терял контроль и над членами своей собственной партии. Происходил странный поворот политических событий. Демократы на Капитолийском холме и в других местах превращались в ожесточенных критиков вьетнамской политики своего президента, тогда как большинство республиканцев, возглавляемых Эвереттом Дирксеном в сенате и Джерри Фордом в палате представителей, оставались ее стойкими защитниками.

Джонсон весьма определенно высказался о демократах, которые покидали его. "Они побелили свои зады, — сказал он, — и удирают вместе с антилопами".

Одним из демократов, который поддерживал политику Джонсона по Вьетнаму, хотя и не принимал его программы "Великого общества", был Дж. В. ("Сынок") Монтгомери из штата Миссисипи. Хотя мы и занимали политически противоположные позиции, "Сынок" и я стали близкими друзьями в наш первый совместный год в палате представителей.

Большинство избранных на первый срок конгрессменов приезжают в Вашингтон с великими идеями и готовы ввести новые законы и осуществить смелые планы, чтобы спасти страну. Но как новоиспеченный конгрессмен вы — лишь один из 435 законодателей (или 535, если учесть сенаторов) и занимаете место в самом низу тотемного столба. Ваших избирателей куда меньше интересует одноминутная речь о внешней политике, которую поместили в "Конгрешнл рекорд", чем то, как удачно вы распутаете бюрократическую паутину, которая задерживает их пенсионные чеки, или решите вопрос о займах Управления по защите интересов мелких предпринимателей, что вполне справедливо, потому что как новичок вы можете сделать немногое для формирования внешней политики.

Короче, вам предстоит узнать очень многое о том, как работает конгресс. И для этого в таком большом законодательном органе, как палата представителей, вы ищете людей, которые проработали здесь дольше всех, а именно лидеров палаты.

Тогда демократами в конгрессе руководили спикер палаты Джон Маккормак и лидер демократического большинства Карл Альберт. Я и мои близкие республиканские друзья Билл Стейгер из Висконсина, Том Клепп из Северной Дакоты и Джон Пол Хаммерсмидт из Арканзаса смотрели на лидера меньшинства Джерри Форда и организатора партии меньшинства в палате Мэла Лэйрда.

Каждый из этих лидеров палаты представителей — Маккормак, Альберт, Форд и Лэйрд — следовал четырем правилам лидерства в свободном законодательном органе.

Первое: какой бы ожесточенной ни была борьба по любой проблеме, никогда не прибегайте к личным выпадам. Не говорите и не делайте ничего такого, что может обернуться против вас по другой проблеме в какой-то другой день.

Второе: выполняйте свое "домашнее задание". Вы не можете лидировать, не зная того, о чем вы говорите. В последующие годы, где бы я ни услышал чье-либо замечание об умении президента Форда схватывать суть проблемы, я указывал, что за четыре года работы в конгрессе я никогда не встречал никого, кто обладал бы лучшим пониманием деталей текущего законодательства, чем Джерри Форд, когда он был лидером республиканцев в палате.

Третье: американский законодательный процесс основан на принципе давать и брать. Используйте вашу власть лидера для убеждения, а не запугивания; важно, чтобы лидерами-законодателями из обеих партий на протяжении лет были такие люди, которые не склонны к пустым угрозам и напыщенности.

Четвертое: будьте внимательны к нуждам ваших коллег, даже если они находятся в самом низу тотемного столба.

Одним из лидеров палаты, которого я буду всегда помнить в этой связи, был Уилбур Миллс. В качестве председателя бюджетной комиссии палаты представителей Уилбур был одним из самых влиятельных членов палаты на протяжении двух сроков моего пребывания в ней. Хотя я и был новичком, меня назначили заполнить открывающуюся республиканскую вакансию в этой комиссии, и я научился уважать председателя-демократа, являвшегося примером того, каким должен быть хороший лидер конгресса.

Уилбур был трудягой и заставлял работать и свою комиссию. Никаких заморских командировок — по его мнению, это были "пикники". Он считал, что у нас было цело, которое надлежало делать как раз там, где мы находились, — в Вашингтоне. Он был признанным мастером в своей области — налоговом законодательстве, — и, когда он говорил, его коллеги слушали и учились. Но самое главное, Уилбур был неизменно вежливым лидером, который добивался своего не запугиванием, а терпеливой работой на основе взаимного согласия.

В какое бы время ни проводились слушания, мой республиканский коллега из Нью-Йорка Барбер Конэйбл и я приходили и занимали свои места на дальнем конце стола комиссии. Я не помню, на скольких слушаниях мы присутствовали. С годами законопроекты и проблемы смешались в моей памяти. Но одна вещь вспоминается неизменно: каким бы поздним ни был час, председатель задержит заседание комиссии, пока самые младшие ее члены не получат возможность задать свидетелям свои вопросы.

Большинство слушаний в бюджетной комиссии носили процедурный характер и не привлекали большого внимания средств массовой информации (от этого работа моего пресс-секретаря Пита Роуссела не становилась более легкой). Однажды мы проводили слушание по законопроекту, на которое был привлечен в качестве главного свидетеля Уолтер Рейтер, глава профсоюза работников автомобильной промышленности США.

Слушание затянулось до позднего вечера. Большая часть других членов комиссии задали свои вопросы и покинули заседание. Рейтер уже сказал очень многое из того, что должен был сказать. Ему надо было успеть на самолет, но в комнате еще были репортеры, и наш председатель Миллс, видя меня в конце стола комиссии, сказал, что, хотя он видит, что у свидетеля мало времени, "я думаю, что у м-ра Буша есть несколько вопросов, которые он хочет вам задать".

Уилбур Миллс не забыл, что значит быть конгрессменом-новичком и как важно дать знать своим избирателям в Хьюстоне, что я занят делом. В то же время он знал, что я не забуду, что он позаботился о том, чтобы я имел шанс задать вопрос такому свидетелю, о котором сообщит пресса.

Таким я помню Уилбура в годы его расцвета. Позже он прошел через ужасные личные потрясения, был осмеян как алкоголик. Но к его чести, выздоравливая от этой болезни, он проявил те же волю и характер, какие он выказывал, действуя в центре власти на Капитолийском холме.

Я испытывал большое уважение к Уилбуру Миллсу во время моего пребывания в конгрессе. Двадцать лет спустя я продолжаю испытывать такое же уважение.

Я хороший слушатель. Это не похвальба, это нечто, что я узнал сам о себе еще в юном возрасте. Это качество усилилось, когда я прибыл в Вашингтон. Как большинство занимающихся политикой, я люблю слушать самого себя, но я люблю улавливать и точку зрения другого, особенно если ее рождает острый аналитический или склонный к новаторству ум.

Билл Стейгер [40] обладал таким умом. В возрасте 28 лет Билл был одним из самых молодых конгрессменов, но он обладал острым как бритва интеллектом, проникавшим в самую суть вещей, и интеллектуальной честностью, что позволяло ему следовать за своей железной логикой, — даже если это шло вразрез с лицемерием или расхожей мудростью вашингтонских кругов.

Билл и Джанет Стейгер вместе с судьей Верховного суда Поттером Стюартом и его женой Мэри-Энн были постоянными гостями неформальных субботних встреч, которые Барбара и я устраивали во внутреннем дворике нашего дома на Хиллбрук-лейн в северо-западной части Вашингтона. Мы купили его не глядя, по телефону, у ушедшего в отставку сенатора Милуорда Симпсона (отца нынешнего сенатора Алана Симпсона). Старый Милуорд оказался хорошим торговцем: мы сами продали этот дом менее чем через два года с убытком. Возможно, мы были единственными людьми, столь отличившимися на вашингтонском процветающем рынке недвижимости.

Затем мы переехали на Пэлисейд-лейн в идеальный дом в комфортабельном районе, откуда нашим детям было удобно добираться до своих школ.

Пикники в нашем дворике были единственным, что Барбара и я сохранили от образа жизни, к которому мы и наши дети привыкли в Хьюстоне. Джорджу было уже двадцать лет, но другие дети еще не вышли из детства и отрочества: Джебу было тринадцать, Нейлу только что исполнилось двенадцать, Марвину — десять, а нашей самой младшей — Дороти — было семь лет.

Оплотом семьи была, конечно, Барбара, которая всегда оказывалась на месте, чтобы решать повседневные проблемы и срочные дела в жизни наших детей. Но мои сотрудники знали — и это правило действует и поныне, — что, когда звонил кто-нибудь из моих детей, чем бы я ни был занят, их следовало соединить со мной. По уик-эндам мы организовывали дела так, чтобы я мог побыть с ними.

Это были самые важные часы, которые я проводил в течение недели. Жизнь в Вашингтоне может оказать огромное давление даже на семью конгрессмена-новичка. Она может оказаться ловушкой. Вы вступаете в общественную жизнь, надеясь обеспечить будущее для своих детей и следующего поколения. Затем где-то на пути, если вы недостаточно осторожны и внимательны, вы можете проглядеть тот факт, что ваша первейшая обязанность родителя быть с детьми именно сейчас, когда дети нуждаются в вас, пока они растут. Барбара и я были исполнены решимости и в Вашингтоне не забывать о своей наиглавнейшей родительской обязанности.

Конгрессмен хорош настолько, насколько хорош его штат сотрудников, и потому помимо приглашения в Вашингтон своей техасской команды, включая Джимми Аллисона, Пита Роуссела и Эйлин Смит, одним из моих разумнейших дел после избрания в конгресс был наем Роузы Замариа для управления моим офисом в "Лонгуорт-билдинг". Роуза раньше работала в штате сотрудников Альберта Томаса, ушедшего в отставку старейшего техасского конгрессмена из Хьюстона; она не только знала моих избирателей, но и понимала, как делаются дела на Капитолийском холме — механизм и нюансы (некоторые могли бы сказать — племенные обычаи), которые делают конгресс уникальным институтом.

Я нуждаюсь в поддержке такой-то резолюции? "Поговорите с конгрессменом А., - советовала Роуза, — его всегда интересовал этот предмет. Но лучше не беритесь за это совместно с конгрессменом Б, потому что, если это не имеет ничего общего с его округом, он не проявит никакого интереса к этому вопросу. А когда вы будете говорить об этом с конгрессменом В, не упоминайте имени конгрессмена Г, потому что они только что обсуждали это на закрытом слушании в своей комиссии и не договорились даже о дне месяца".

Роуза обладала также большим чутьем насчет того, как сделать нужное дело в нужное время. Лучший пример этого — случай в день инаугурации [президента Никсона] 20 января 1969 года. В значительной мере именно благодаря той эффективности, с которой мой персонал заботился о нуждах избирателей, я был переизбран в палату представителей без оппозиции. Для членов конгресса была сооружена большая трибуна, чтобы с нее любоваться инаугурационным парадом.

Я уже собрался было идти туда, но у Роузы возникла прекрасная идея. "Знаете, что вам следовало бы сделать? — сказала она. — Вам незачем сидеть на холоде три часа. Что вам следует сделать, так это отправиться на аэродром базы "Эндрюс" и попрощаться с президентом Джонсоном, пожелать ему всего доброго. Он — демократ, но он тоже техасец, и он был нашим президентом".

Она, конечно, оказалась абсолютно права. Я направился на военно-воздушную базу "Эндрюс", где члены кабинета Джонсона и горстка его друзей из сената и палаты выстроились в ряд, чтобы попрощаться с ним. Случилось так, что там я оказался единственным республиканцем. Президент шел вдоль линии, скрывая на лице мысли, которые владели им, когда он покидал город, в котором провел большую часть своей жизни. Как бы упорно я ни действовал против этого человека в течение ряда лет — не против лично Джонсона, а против его политики, — я не мог не ощущать горечь этого момента.

Это был президент, который лишь за несколько лет до этого проталкивался сквозь толпы, помогая себе руками. Он любил политику, жаждал власти. Он жил в Вашингтоне с 30-х годов, сформировал себя по образу своего идола Франклина Д. Рузвельта и, нет сомнений, надеялся войти в историю вместе с ним как один из почитаемых американских лидеров XX столетия. Но из-за Вьетнама приветствия в его адрес заглохли, и он возвращался в Техас побежденным человеком.

Я пожал его руку и пожелал ему счастливого полета. Он кивнул, сделал несколько шагов, затем повернулся, взглянул назад на меня и сказал: "Спасибо, что пришли".

Несколькими минутами позже он направился домой в последний раз на борту самолета ВВС № 1.

Был, правда, один сенатор, отсутствие которого бросилось в глаза в этот послеобеденный час на аэродроме базы "Эндрюс", — Ралф Ярборо. Я не заметил этого, но Джонсон, кажется, заметил. Друзья-демократы сказали мне, что в течение следующих двенадцати месяцев Ярборо написал Джонсону два длинных письма, чтобы объяснить, почему он там не был. У сенатора была причина для беспокойства: он готовился к переизбранию в 1970 году и не мог позволить, чтобы Джонсон был настроен против него.

Бывший президент удалился в свое владение на Педернейлс-Ривер. Через общего друга Овету К. Хобби до меня дошла весть, что Джонсон оценил мой приезд на аэродром базы "Эндрюс". Затем на одной публичной церемонии в Хьюстоне, где мы оба присутствовали, он пригласил Барбару и меня нанести визит на его ранчо. Мы вылетели туда на один день и испытали, что такое легендарная поездка по ранчо, которую Линдон обязательно совершал со всеми своими гостями. Это была гонка по разбитым дорогам в белом "линкольне" со скоростью 130–140 километров в час с нашим хозяином за рулем и машиной секретной службы, пытавшейся не отстать от нас.

Мы говорили о политике, но лишь в общих чертах. Он спросил о моем отце. Они вместе служили в сенате и уважали друг друга, оставаясь на противоположных политических позициях. Говорили также о том, как идут дела при администрации Никсона. Но ничего конкретного. В ту поездку — ничего.

Но в следующий раз мы вели именно специфический разговор. По Техасу циркулировали слухи, что Белый дом хочет, чтобы я снова выступил против Ралфа Ярборо. Президент Никсон и другие стратеги партии, включая таких техасских политических лидеров, как Питер О'Доннел, рассматривали кресло Ярборо в сенате как место, которое мы можем занять в результате общенациональных промежуточных выборов. Считали, что единственной причиной, по которой я не побил Ярборо в 1964 году, было то, что он "сидел на фалдах джонсоновского фрака". Шесть лет спустя он казался более уязвимым, чем когда-либо. Спекуляции о моей возможной борьбе за место в сенате начали проскальзывать в интервью, когда я посещал Техас. Не заинтересован ли я? Не откажусь ли я от моего места в палате ради выставления своей кандидатуры в сенат?

Правда же заключалась в том, что я еще не принял решения. С одной стороны, либеральное прошлое Ярборо еще шло вразрез со взглядами большого числа техасских демократов… Но…

Это были промежуточные выборы — что всегда неблагоприятно для партии, сидящей в Белом доме, — и страдала экономика; а эти два серьезных фактора работали в 1970 году в пользу демократических кандидатов.

У Джонсона и у меня было много общих друзей. Один из них предположил, что было бы хорошо спросить совета бывшего президента, стоит ли мне выставлять свою кандидатуру в сенат. Я не был настолько наивен, чтобы думать, что Джонсон, как бы плохо он ни относился к Ярборо, станет когда-либо поддерживать республиканского кандидата, но возможность узнать его мнение на этот счет была слишком заманчива, чтобы ею пренебречь. Джек Стил, мой хьюстонский друг и человек, оказывавший мне поддержку с тех пор, как я впервые занялся политикой, и я слетали на ранчо бывшего президента.

На этот раз визит не включал большой автомобильной гонки, поскольку Джонсон ждал приезда других гостей, включая одного из моих коллег-демократов по палате представителей Джейка Пикла. Я взял быка за рога. Наш хозяин сказал, что да, он слышал о возможном выдвижении моей кандидатуры, но (как я и ожидал) он — демократ и будет всегда поддерживать демократического кандидата в любой избирательной кампании. Конечно, у него есть друзья, которые вольны делать, что им угодно.

"М-р президент, — сказал я, — мне еще предстоит принять решение, и я хотел бы получить ваш совет. Мое место в палате гарантировано — в прошлый раз у меня не было оппозиции, — и у меня крепкое положение в бюджетной комиссии".

Линдон согласился, что это отличное место для молодого конгрессмена.

"Я не против того, чтобы рисковать, — сказал я. — Но через несколько сроков я получу старшинство в какой-нибудь влиятельной комиссии. Я просто не уверен, что должен вступать в эту рискованную игру, что она действительно стоит того".

"Сын мой, — сказал Джонсон, произнося это медленно и четко. — Я служил в палате. — Он помолчал. — И я имел честь служить в сенате тоже. — Еще одна пауза. — Оба места хороши для того, чтобы служить обществу. Так что я не буду советовать тебе, что делать, за исключением того, что скажу: вся разница между положением сенатора и положением конгрессмена — это разница между куриным салатом и куриным пометом. — Он снова помолчал. — Ясно ли я выразился?"

Джек Стил и я вылетели обратно в Хьюстон. Я начал склоняться к тому, чтобы вступить в борьбу, хотя я не предполагал, конечно, что Джонсон посоветует мне выставить кандидатуру против достопочтенного демократического сенатора. Но как бы то ни было, поездка была стоящей. Она прояснила мои возможности выбора. Если бы выбор зависел от меня и я смог бы провести правильно избирательную кампанию, я выбрал бы куриный салат.

Наилучшим образом разработанные планы… и политический риск.

"Кто бы подумал, — писал Рид Беверидж в "Хьюстон кроникл" после голосования, — что Буш получит 1 033 243 голоса и все же проиграет?"

Существуют некоторые вещи, объяснял я детям на следующее утро, которых просто не должно быть.

Во-первых, мы считали Ралфа Ярборо уязвимым и были правы. Настолько уязвимым, что консервативные демократы, проталкивая нужного кандидата (поддерживаемого не только Линдоном Джонсоном, но и бывшим губернатором Джоном Коннэлли), победили его прежде, чем я получил свой шанс.

Во-вторых, мы победили в городских районах — в графствах Харрис и Даллас — с общим перевесом в 100 тысяч голосов, но предложение "крепкие напитки в розлив" привлекло к урнам рекордное число избирателей в сельских графствах. В те дни все они были демократами, все голосовали против "открытых салунов" и все за строго однопартийных кандидатов.

Таким образом, я вернулся в Вашингтон и должен был дослуживать там последние недели моего срока как конгрессмен. Но сначала состоялась пресс-конференция в моем офисе в "Федерал-билдинг" в Хьюстоне. Первый вопрос, конечно же, сводился к тому, как я себя чувствую и что обещает будущее.

"После того как преодолеешь первоначальную боль поражения, все выглядит не так уж плохо, — отвечал я. — Будущее выглядит далеко не столь мрачным, каким оно казалось восемь часов назад".