Глядя в будущее. Автобиография

Глава третья. Либо на "Эй", либо на "Зед"

Мы снова были дома, но не в Коннектикуте, а в Техасе. Я пробыл немного менее года в Одессе, и тогда компания "Дрессер индастриз" перевела меня в Калифорнию, где я работал сначала в Хантингтон-Парке, затем в Бейкерсфилде.

В Хантингтон-Парке я работал сборщиком в другой дочерней фирме "Дрессер", "Пасифик пампе", платя свои взносы и посещая собрания в качестве члена профсоюза "Юнайтед стил уоркерс юнион". В Бейкерсфилде я стал полноправным коммивояжером "Идеко", продавая бурильный инструмент.

Жизнь торговца складывалась так: жаркие летние месяцы проходили в пути, продажа велась "с лотка". Я загружал свой автомобиль деталями и отправлялся за сотни миль в Карризо-Плейнс или Куяма-Вэлли, объезжая вышку за вышкой, выясняя, какие размеры буров нужны покупателям и в какой породе они ведут бурение. Я проезжал по меньшей мере тысячу миль каждую неделю.

Мы жили какое-то время в Уиттиере, потом в Вентуре, затем в Комптоне. Здесь, в Комптоне, в 1949 году родилась наша первая дочь Робин. Красивые карие глаза, мягкие белокурые волосы. Теперь, когда штаб- квартира "Дрессера" пошлет распоряжение о моем переводе в Мидленд, в Техас отправятся уже четверо.

Барбара и юный Джордж не могли дождаться, когда мы вернемся в Техас. Не мог и я. Калифорния, конечно, была прекрасна, но нефтяной бум шел в Техасе. А Мидленд, сердце пермского бассейна[27], получал должное как крупнейший город области бума[28].

Старожилы окрестностей Мидленда начала 50-х годов рассказывали, что это был уже не первый бум в городе. За полстолетия до этого местные граждане знали его как "город — королеву прерий" — центр фермеров, скотоводов, овцеводческих ранчо, только что связанный с внешним миром Техасско-Тихоокеанской железной дорогой.

Историк Техаса Гэс Клеменс в своей книге "Наследство" отмечает, что в те дни качество земель Мидленда определялось не нефтяными вышками, а техасскими "грушами… которые в диаметре достигали более 10 дюймов…". Одной из приманок для селящихся в этом районе было удобное расположение Мидленда по отношению к более крупным городам. Как утверждала реклама скорых поездов, можно было покинуть город с ночным поездом и "прибыть в Даллас к завтраку". Разведка в этой области велась с 1890-х годов. Но первый настоящий нефтяной фонтан ударил в графстве Риган [29] в 1922 году. Известный как "чудо св. Рита", он стал разрабатываться "Тексон ойл энд лэнд компани". После более чем годичного бурения "Тексон" углубился до 3000 футов, не встретив даже признаков нефти. Компания подумывала прекратить операцию. Затем, как пишет Клеменс, 28 мая "раздался громкий шипящий звук, за которым послышался оглушительный рев и стук падения разных обломков на крыши соседних домов. Выбежав на улицу, бурильщики в благоговейном ужасе наблюдали, как огромная масса нефти поднялась над старой вышкой и понеслась по прерии, одевая все предметы зеленовато-черным покровом… Нефть извергалась трижды 28 мая, дважды 29-го и к 30-му установилась на одном выбросе в день. 10 июня Восточная дорога направила к площадке специальный поезд, в котором было более 1000 пассажиров. В 4 часа 40 минут пополудни источник начал фонтанировать на высоту, превышающую буровую вышку, со столь громким ревом, что людям, стоявшим в изумлении вокруг, пришлось кричать друг другу. У. X. Уорли, нефтяной эксперт из Арканзаса, сообщал: "Тут нет и вопроса, что это нефтяной источник. Все сомнения на этот счет теперь исчезли…""

Другие спекулянты, не столь сдержанные, как Уорли, слетелись в этот район, и к концу 20-х годов Мидленд называл себя нефтяной столицей Западного Техаса. Но, как известно тем, кто занят в нефтяной промышленности, за каждым бумом наступает спад.

В 30-е годы в пермском слое еще была нефть, но депрессия и открытие новых месторождений в Восточном Техасе вызвали пресыщение рынка, и цены упали. "К концу 1931 года, — пишет Гэс Клеменс, — западно-техасская нефть продавалась едва ли не по 10 центов за баррель, и нефтяники сокрушенно говорили, что баррель воды… стоит теперь дороже барреля нефти".

Бум вернулся в 1934–1935 годах. На этот раз на сцену вышли крупные нефтяные компании. Вторая мировая война заставила скважины продолжать добычу, и к 1945 году население Мидленда выросло до 14 тысяч. С окончанием войны этот район соскользнул к новому экономическому спаду, но новые открытия привлекли к городу мировое внимание, что вызвало величайший период роста Мидленда. В 1945 году, когда я уволился из военно-морского флота, в городе было только три конторских здания, а к концу 50-х годов, после находок в графствах Кок, Скерри и Спраберри, город обрел силуэт и соответствующее ему название "высокого города на равнине".

Были и другие циклы взлетов и падений, но грядущее развитие Мидленда было определено. Как комментировал это развитие Билл Коллинз, тогдашний редактор мидлендской газеты "Рипортер телегрэм", "в действительности все только и началось после войны".

"Большие нефтяные компании начали первыми, затем появились независимые, — вспоминает Коллинз. — Очень скоро Мидленд стал штаб-квартирой независимых нефтяников Техаса. В течение 50-х годов почти каждый квадратный фут земли был арендован, поэтому мы строили много контор. Говорили, что мы строили слишком много, но это не так. Почти каждое здание приносило деньги вкладчикам. В Мидленде было трудно ошибиться".

Таков был Мидленд, куда переселились четверо Бушей в 1950 году. Магнит для других молодых не только из близлежащих штатов, но и с Востока. Мы обосновались в доме на Ист-Мэппл-стрит, в квартале, получившем название "ряда пасхальных яиц".

Этот квартал был бы, пожалуй, назван "Юппиленд-Уэст", будь это выражение в ходу в то время. Это был первый опыт массовой застройки в Мидленде, осуществленный подрядчиком из Аризоны по фамилии Каннингэм. У всех домов был единый поэтажный план — по 80 квадратных метров, — и они продавались по 7500 долларов. Но Каннингэм знал, что все техасцы — индивидуалисты, поэтому он нашел способ придать каждому дому свой особый вид. Прямоугольные дома были различным образом размещены на своих участках, и каждый был покрыт светящейся краской, отличной от других. "Пасхальное яйцо" семьи Бушей получилось светло-голубым.

Время, место и виды на будущее — все было светлым для семей, переселявшихся в Мидленд в начале 50-х годов. Мы тогда были, как сдержанно выражается Эрл Крэйг, переселенец из Питтсбурга, "молодыми людьми с изрядным запасом амбиций". За этим не стояло ничего особенного: просто все мы хотели быстро заработать кучу денег.

Быстро, но далеко не легким путем. Мы хоть и были новичками в бизнесе, но все же имели достаточно опыта, чтобы знать это. Требовалось много энергии, настойчивости, целеустремленности, преданности делу и, конечно, чуть-чуть удачи.

Каким бы захватывающим ни был нефтяной бизнес, жизнь в городе со столь односторонней специализацией имела свои недостатки.

Если вы были молоды и имели молодую семью, вам нужна была жена, которая бы вас понимала. Большинство жен в квартале "пасхальных яиц" пришли на равнины Западного Техаса из больших городов. Впоследствии тут будет и местный симфонический оркестр, и любительский театр. Барбара и я с нашими друзьями по улице энергично включились в поддержку этих и других инициатив общины. Однако поначалу общественная жизнь была бедной.

Единственным крупным событием недели в нашем квартале был массовый пикник после воскресной церковной службы. Он проводился прямо по Норману Рокуэллу: дети играли, собаки лаяли и в завершение праздника, в зависимости от сезона и от наличного состава, проводилась игра в тач-футбол или в софтбол.[30]

Было очень много тепла и товарищества в тех дружеских связях, которые Барбара и я завязали в те годы, и эта привязанность была очень похожа на ту, которую я чувствовал к своим товарищам по кораблю и летчикам своей эскадрильи во время войны, если не считать, что теперь эти чувства распространялись на семьи. Эти связи выходили также за пределы "пасхальных яиц" и Мидленда, проникая в соседние городки, где обосновались молодые семьи нефтяников. Мы время от времени собирались с жителями Лаббока, устраивая что-то вроде праздника двух соседних городов с обильным угощением прямо на улице.

Одно из таких празднеств дало мне возможность рассказать своим детям и внукам, что однажды я играл в тач-футбол против не одного, а сразу обоих великих американцев — техасца Бобби Лейна, игравшего в командах "Детройт лайонс" и "Питтсбург стилерс", а также Гленна Дэвиса, "м-ра Аутсайда" армии в военные годы. Дэвис привез с собой Терри Мур, известную молодую актрису, и для Мидленда было подлинной сенсацией принимать у себя настоящую кинозвезду. Жены и дети теснились на юношеском футбольном поле, чтобы взглянуть на нашу блестящую знаменитость, и удивлялись, видя Терри с волосами, завитыми в кудряшки, и фигурой, скрытой просторным свитером и синими джинсами.

Игра состоялась 29 апреля 1951 года. Разрекламированная как первая ежегодная встреча на кубок Мартини, она проводилась между командами мидлендских "Неудачников" и лаббокских "Пережитков". Лейн, который был разыгрывающим в команде Лаббока, хотел разбить нас ко всем чертям. Дэвис же, игравший полузащитником, запросил пощады. Игра закончилась вничью.

Отпечатанная на мимеографе программа этой классической встречи включала объявления, опубликованные компаниями "Лидтке & Лидтке, адвокаты" и "Нефтяная компания Буш — Оверби (Петролеум билдинг, тел. 16–78)".

Билл и Хью Лидтке переселились в Мидленд из Оклахомы. Билл начал адвокатскую практику, получив диплом и степень в Техасском университете. Его брат Хью, тоже юрист, присоединился к нему после года обучения в Гарвардской школе бизнеса. После того как Хью продемонстрировал большой талант на реализацию новаторских финансовых планов, братья Лидтке вступили в дело по покупке и продаже нефтяных аренд.

Фирма "Буш — Оверби" существовала первый год как независимая нефтяная компания. Она была создана, как вспоминает мой партнер Джон Оверби, в конце 1950 года, когда я "подцепил лихорадку и решил, что можно найти лучший способ принять участие в этом захватывающем деле, чем торговля железками в "Идеко"".

Оверби жили тоже в квартале "пасхальных яиц", через улицу от нас. Джон был независимым бизнесменом, занимавшимся арендой нефтеносных участков и связанными с этим выплатами (роялтиз). Как соседи, а некоторое время спустя и как добрые друзья мы часами толковали с ним о нефтяных сделках. Когда искушение найти собственный источник нефти стало слишком сильным, чтобы сопротивляться, Джон оказался идеальным лицом, с которым можно было войти в дело. Однако у меня было обязательство перед компанией "Дрессер", особенно перед Нейлом Мэллоном, который пригласил меня в Техас.

Решение было принято с трудом, поскольку продолжение службы в компании "Дрессер индастриз" означало бы восхождение по служебной лестнице в главной корпорации, тесно связанной с нефтяной промышленностью. Но меня "охватила нефтяная лихорадка".

Трудная часть дела наступила тогда, когда я отправился в штаб-квартиру "Дрессер", чтобы осторожно сообщить новость Нейлу.

В свои 26 лет я не просто уважал Нейла, я благоговел перед ним. Барбара часто рассказывает о том, как я купил маленький диктофон на нашу прикроватную тумбочку в Мидленде. Когда среди ночи меня осеняло, скажем, в голове возникала идея по поводу финансирования какой-нибудь сделки об аренде, я вставал, зажигал свет и записывал свои мысли на пленку. Я сказал ей, что это был только эксперимент. Но именно Нейлу некоторые из его лучших идей приходили в голову ночью, и это был его способ сохранить их в памяти до утра. Барбаре же это не нравилось. Нейл Мэллон был холостяк, и у него не было жены, которой ночью хотелось спать. (Эксперимент завершился без большой потери для предприятия "Буш — Оверби": в отличие от Нейла мои ночные бури в голове оказывались невнятными при свете дня.)

Теперь, через два с половиной года после того, как меня взяли на работу в "Дрессер индастриз" в качестве стажера, я покидал компанию. Как отреагирует на это Нейл? Это будет трудно определить по его поведению. В самые тяжелые для него дни он сохранял самоконтроль, никогда не взрываясь, не повышая голоса.

Он выслушал то, что я пришел сказать, потом снял свои очки, чтобы их протереть и собраться с мыслями. Затем он поднялся, вышел в соседнюю комнату и возвратился со стандартным желтым блокнотом. Он принялся писать, спокойно говоря при этом. "Мне действительно крайне неприятно, что ты уходишь, Джордж, — сказал он, дописывая страницу в блокноте. — Но если бы я был в твоем возрасте, я бы сделал то же самое и вот как бы взялся за это дело…"

И в течение следующего получаса я получил сжатый курс науки о том, как не только создать, но и финансировать независимую нефтяную компанию.

Нейл Мэллон был другом и наставником, уступавшим разве только моему отцу. Наблюдая его за работой, я понял, что руководитель, если он хочет эффективно руководить организацией, ни в коем случае не должен запугивать подчиненных. То, чему он научил меня, а этот урок я не забыл и поныне, заключается в том, что, если кто-либо, работающий с вами, хочет продвигаться, не становитесь на его пути. Протяните ему руку помощи.

Я покинул кабинет Нейла с чувством, что у меня с плеч свалился огромный камень. Конечно, настоящих трудностей только добавилось. В последующие недели я должен был получать жалованье только от фирмы "Буш — Оверби", и мы с Джоном и несли ответственность за то, чтобы банку было чем нам платить.

Для независимого западнотехасского нефтяного предпринимателя в период бума в начале 50-х годов его контора была таким местом, где найти его было труднее всего. Будучи сам себе хозяином, я проводил в дороге больше времени, чем когда был коммивояжером компании "Дрессер". Поездки были далекими, широкими по охвату и разнообразными. Но они никогда не были скучными. В этом был соблазн независимого нефтяного предприятия: один день вы ехали по пыльной дороге к какой-нибудь отдаленной ферме, разыскивая владельцев земли, а на следующий день — рыскали в желтом такси по большому городу в поисках фондов.

В марте 1951 года, когда компания только-только становилась на ноги, по Западному Техасу пошли разговоры о главном нефтяном месторождении в Северной Дакоте. Оно было известно как "Амерада Иверсон" № 1. Находилось оно в области, где нефть никогда раньше не добывалась, иначе говоря, это был тот самый случай, о котором говорят: "Какого черта мы теряем?" А именно этого и жаждали Буш и Оверби.

Мелкие операторы часто работают над проектами совместно, а по соседству с нами жил некто Гэри Лафлин, независимый предприниматель, который владел самолетом "Бонанца" Б-35. (Гэри в прошлом тоже служил в военно-морской авиации и во время войны летал на "корсарах".) Вскоре после того, как до нас дошел слух об открытии нефти в Северной Дакоте, двое из нас направились на север в Майнот, крупнейшее месторождение в том районе.

Достигнув Майнота, мы арендовали джип с крышей и боковыми панелями — в Мидленде была весна, а в Дакоте еще стояла зима — и направились в канцелярию графства, где хранились данные о землях. Умение читать данные о земле в районе месторождений — это менее занимательная, но необходимая часть нефтяного бизнеса, которой в Техасе никто не занимается.

Гэри и я искали фермеров, которые продали бы нам права на аренду участка или на использование недр. Большинство землевладельцев являются собственниками не только своей земли, но и прав на то, что лежит под ней, в недрах. Появляется нефтяная компания — назовем ее "Компания А" — и приобретает право аренды по твердой цене за акр, что дает ей право вести разведку минералов на протяжении определенного времени. Но обычно землевладелец сохраняет то, что называют арендными правами на разработку недр, он получает право удерживать один из восьми баррелей добытой компанией нефти. Это соотношение варьируется.

Но, конечно, всегда есть шанс, что "Компания А" начнет бурение и закончит его пустой скважиной. Это оставляет землевладельцу его ренту плюс "пустышку" — одну восьмую ничего не добытого в форме "арендной платы за разработку недр". И вот тогда на сцене появляются люди вроде Буша, Оверби или Гэри Лафлина, готовые идти на риск. Мы были "независимыми" нефтяными операторами, пытавшимися как-то войти в дело. Наше предложение землевладельцу звучало так: "Мы хотели бы приобрести определенный процент ваших прав на роялтиз. Правда, если нефть найдется, вы получите меньшую сумму денег. А если нет — ну, так лучше синица в руках…"

Это один возможный способ существования независимой нефтяной компании: вкладывая средства (по-другому — "спекулируя") в проценты от роялтиз. Другой путь заключается в "вышибании" фермы, то есть в выкупе прав на недра.

Например, приходит такой "независимый" к крупному нефтедобытчику, скажем "Стандард ойл оф Тексас" или "Галф", и говорит: "У вас есть четыре арендуемых участка в графстве Оз. Так вот, вы можете подстраховаться. Продайте два участка мне. Я буду бурить и определю, есть ли там нефть. Если мне повезет, вы будете знать, что в этом районе есть нефть, не вкладывая свои деньги в разведку; ну, а если мне не повезет, это мое дело, а вы будете знать, что нефти там нет, опять-таки не тратя денег на бурение".

Еще один способ, которым независимый оператор может заработать большую сумму, заключается в конкуренции за выкуп прав на аренду у собственников полезных ископаемых. Но может ли фирма "Буш-Оверби" даже надеяться конкурировать со "Стандард" или "Галф"? Оказывается, может, потому что мы меньше, у нас нет бюрократии и у нас больше гибкости в принятии решений о вкладе. Мы можем двигаться быстрее, но при условии, конечно, что у нас есть наличные деньги.

А чтобы получить деньги, надо привлечь вкладчиков извне, людей, желающих идти на риск или нефтяную спекуляцию. Если мы обнаружили нефть, наши вкладчики получают определенный процент дохода соответственно величине своего вклада. Если же скважина окажется сухой, они могут списать свои потери со счета.

Есть и другие виды спекуляций: можно исключить ферму из игры, а затем привлечь крупную компанию как соучастника отдельного проекта. Но какой бы ни была договоренность, независимый партнер всегда идет на риск.

В графстве Маккензи, граничащем с Монтаной, мы предложили землевладельцам по 1,25 доллара с акра за права на недра. Не можем заключить сделку, ответили они. Права уже куплены какой-то "Монголия ойл компани". (Оказалось, что это — "Магнолия", ныне "Мобил ойл".) Мы объяснили им, что у "Монголии" — права на бурение, а мы ведем речь об аренде прав на ископаемые. Наше предложение — 1,25 доллара.

Они, конечно, были озадачены странными техасцами, готовыми платить наличными за право на ископаемые, которых могло не быть; но они взяли наши деньги, а мы получили свои права и через несколько дней отправились обратно в Майнот, чтобы лететь домой.

Вот тут-то и появился настоящий риск.

Мы заправили самолет Гэри и запросили погоду. Если позволят ветер и погода, мы рассчитывали на беспосадочный полет до Мидленда. Прогноз предвещал большей частью низкую облачность с несколькими грозами по пути. В этом не было большой проблемы, и мы взлетели, направляясь на юг. Однако прошло немного времени, и мы поняли, что прогноз был дико оптимистичен.

Погода была скверной, и мы решили переползти через этот участок, но, набирая высоту, натолкнулись на облачность, низкие температуры и лед. Мы попробовали вновь поднырнуть в поисках более легких участков. Гэри был хорошим пилотом, но без антиобледенительного оборудования и с нулевой видимостью обстановка складывалась для нас не лучше, чем во время серьезных переделок в годы войны. Однако, петляя над Монтаной, мы сумели найти небольшой просвет в облаках над Майлс-Сити. Мы снизились, и это было одним из счастливейших приземлений в летной карьере каждого из нас. Люди в аэропорту Майлс-Сити глядели на нас как на сумасшедших.

Они были правы. Из всего нашего прыгания по Северной Дакоте самой стоящей темой для рассказов, когда мы вернулись в Мидленд, была наша посадка. Нефть позже была открыта возле месторождений, которые мы купили, но при подсчете расходов и доходов мы оказались в убытке.

Всегда и везде единственной целью независимой нефтяной компании "Буш — Оверби" оставались поиски нефтяных игр. Другую цель составляли поиски денег для вкладов. Большинство крупных вкладчиков были на Востоке, так что время наше делилось поровну на рыскание за фондами по большим городам и на разъезды по владениям фермеров в поисках прав на нефть.

Мой дядя Эрби Уокер помог нам фондами и своим опытом инвестиционного банкира, когда мы начинали дело. Но в бизнесе, как и в политике, полагаться на поддержку родственников и друзей можно лишь до определенных пределов. Наряду с другими независимыми мы были заняты завязыванием связей и контактов — возможные вкладчики интересовались вступлением в нефтяные операции в Техасе или, в худшем случае, искали возможностей списывать налоги.

Одним таким контактом, возможно лучшим из тех, какие я установил в те дни как участник фирмы "Буш — Оверби", был контакт с Юджином Мейером, владельцем газеты "Вашингтон пост" и отцом Катарины Грэхэм, нынешней владелицы газеты. Фред Чеймберс и я искали фонды для "безошибочного производства" в Западном Техасе. Вопрос был не в том, будет ли источник давать нефть, а в том, сколько он будет давать. Я знал Мейера раньше: "Братья Браун, Гарриман и Ко" имели множество его счетов. Я позвонил ему. Он ответил, что время от времени действительно вкладывает деньги в нефтяные предприятия, но лишь после того, как со сделкой ознакомится специалист.

Специалист не был в диком восторге. Однако он и не облил нас холодной водой. Просто он уже видел множество таких вот светлоглазых молодых предпринимателей, как мы, и все они хотели от Юджина Мейера капиталов для финансирования "вернейших" сделок.

Как бы то ни было, Мейер согласился нас принять. Мы были приглашены на завтрак к нему в дом. За беконом с яйцами и кофе мы подробно рассказали о своем предложении. Он терпеливо слушал, сделал несколько замечаний, а затем сказал, что едет на деловую встречу, но готов подвезти нас к вокзалу Юнион стейшн, чтобы мы успели на поезд. Фред Чеймберс до сих пор вспоминает эту поездку с шофером и подбитый мехом полог, которым наш хозяин укрыл нам ноги в свежий вашингтонский день.

Я очень хорошо запомнил то чувство разочарования, которое разрасталось во мне по мере приближения к вокзалу. Наш хозяин, казалось, не интересовался деталями нашего предложения. Я боялся нажимать на него, даже когда мы выехали на улицу, ведущую к месту нашей высадки. В возрасте двадцати семи лет вы не обратитесь к Юджину Мейеру и не скажете: "Ну, так как же — да или нет?" Так что я просто ограничил свои размышления фактом, что мы хорошо позавтракали и могли рассказать своим соседям по дому о том, как выглядит изнутри лимузин Юджина Мейера.

Лимузин подошел к повороту. Мы были готовы распрощаться, когда наш хозяин наконец заговорил. "Ну что ж, — спокойно произнес он, — запишите меня на 50 тысяч долларов". Так просто и сказал. Я был готов к вежливому отказу — "Спасибо, я дам вам знать", но он принял решение на месте, ставя, как я думаю, не столько на сам проект, сколько на нас.

Затем, прежде чем его автомобиль тронулся, Мейер опустил стекло окошка. "Вы говорите, — сказал он, — что это хорошее налоговое предложение?" Мы горячо закивали. "Отлично, — сказал он, — тогда запишите моего зятя на…"

Наша "вернейшая" операция не получилась такой, как мы надеялись, хотя с точки зрения налогообложения вкладчики все же выиграли. Но Юджин Мейер никогда не оглядывался. У нас были и другие сделки по нефти в последующие годы, большая их часть была доходной, все они — приятными.

Выдержка из письма Джона Оверби, 1986 год:

"Фирма "Буш-Оверби" развивалась и заключила несколько хороших сделок, а также несколько плохих, но ей удалось выстоять на протяжении целых трех лет. Бум в графстве Скерри начал спадать в 1951–1952 годах, но его сменил бум в Спраберри. Мы были активными в буме в Спраберри, и я в особенности запомнил одну сделку, которую ты там заключил.

Ты позвонил одному отсутствующему собственнику, жившему в Восточном Техасе, и после долгой торговли вы договорились о покупке части его аренды в графстве Риган за разработку недр по 150 долларов за акр. Когда вы оба согласились, ты предложил обменяться телеграммами, чтобы подтвердить сделку письменно. Продающий из Восточного Техаса отказался, сказав, что сделка есть сделка и "мое слово — это моя закладная".

Ты, воспитанный в духе мифа мелких нефтяных предпринимателей, что ударить по рукам и значит заключить контракт, который тебе нужен, отказался от обмена телеграммами и послал ему акт и черновик почтой. Прошло десять дней, а от этого парня не было вестей, и тебе пришлось позвонить ему снова. Он ответил, что получил твой акт и черновик, но продал эту собственность Нэшу Дудлю по 151 доллару 50 центов за акр. Очевидно, его "закладная" стоила 1 доллар 50 центов за акр.

Согласно недавним известиям, наш друг Хью Лидтке все еще заключает нефтяные сделки на основе рукопожатия, но, кажется, заключает их чуть выгоднее".

Билл и Хью Лидтке все еще имели лицензии на юридическую практику, но их своды законов, за исключением книг об аренде и о праве на добычу минеральных ресурсов, покрывались пылью. Лидтке уже давно покинули здание суда нефтяных приисков в качестве независимых дельцов по нефтедобыче с конторами, двери которых соседствовали с дверями "Буш-Оверби". Но вот в 1953 году Билл и Хью предложили нам объединить силы. Они обещали раздобыть сумму в 500 тысяч долларов, и пусть 500 тысяч долларов достанут Буш и Оверби. Тогда обе компании объединятся. Мы будем покупать производящие нефть участки на основе оплаты нефтью при общем капитале в 1 миллион долларов.

Согласны. Ну, а как мы назовем нашу новую компанию? Однажды поздним вечером Хью и я перебирали возможные названия. Мы хотели избрать что-нибудь броское, что привлекало бы внимание. Название компании, сказал Хью, должно выделяться для всех, кто когда-нибудь откроет телефонную книгу.

Человек с низким голосом и ярко выраженной оклахомской медлительной речью, Хью был весьма представителен даже в молодости, задолго до того, как он стал "мистером Пеннзойлом" — легендой в отечественной нефтяной промышленности США.

"Название должно начинаться с "Эй" или "Зед", — сказал он, — чтобы оно было первым или последним на страницах под рубрикой "Независимые нефтяные предприниматели"". Ничего такого, что стояло бы где-то в середине и было бы утеряно при перетасовке карт, — таков был лозунг Хью с самого начала.

В те дни в центре Мидленда шел фильм "Вива Запата!" с участием кинозвезды Марлона Брандо. Это была история Эмильяно Запаты, лидера мексиканских крестьян, поднявших в начале 1900-х годов восстание, целью которого была земельная реформа. Их лозунгом было — "Земля и свобода". Мы не могли позволить себе пригласить советника по общественным отношениям. Но если бы смогли, то он сказал бы нам, что именно этот девиз нужен был нашей корпорации.

Вот так и родилась компания "Запата петролеум". На следующий год она вышла из штопора как "Запата офф-шор", а со временем под изобретательным руководством Хью Лидтке превратилась в концерн "Пеннзойл".

"Запата" — в этом названии таился некий победный символ. Мы это чувствовали.

Я был в суде графства Эктор в двадцати милях от Мидленда, проверяя данные о земле, когда позвонила Барбара. Она сказала, что доктор Уайвелл хотела нас видеть. Немедленно. Дороти Уайвелл была врачом наших детей. В городе размеров Мидленда она была более чем врачом, она была добрым семейным другом.

Когда мы вошли в приемную и сели, я знал только, что Робин водили на консультацию, потому что она с некоторых пор стала апатичной. Но я понял, случилось что-то серьезное, прежде чем доктор Уайвелл произнесла первое слово. Она была человеком большого самообладания, и одного ее присутствия было достаточно, чтобы успокоить заболевшего ребенка. Но в тот день в ее глазах стояли слезы, и она с большим трудом подбирала слова.

Были сделаны некоторые анализы, чтобы разобраться, что случилось с Робин, сказала наконец врач. Результаты получены. Робин очень серьезно больна. У нее лейкемия.

В отличие от меня Барбара, казалось, сразу поняла все значение того, о чем говорила доктор. Когда я спросил, что можно сделать, ответ меня поразил. "Ничего", — сказала доктор Уайвелл. Против этого недуга нет защиты. Болезнь Робин прогрессировала, ей оставалось жить недолго, может быть, несколько недель или даже дней. Ее глубоко прочувствованный совет сводился к тому, чтобы взять Робин домой, устроить ее как можно удобнее и предоставить дело природе.

Доктор Уайвелл любила Робин. И она не хотела видеть нас слишком расстроенными.

Когда мы вернулись домой от врача, я позвонил моему дяде Джону Уокеру в Нью-Йорк. Он был президентом "Мемориал госпитал" и специалистом по раку. Когда я сообщил ему новость относительно Робин, он настоятельно посоветовал нам привезти ее в Нью-Йорк, где тогда начинались исследования по лейкемии. Они велись в "Мемориал госпитал" Фондом Слоан — Кеттеринг. Может быть, ничего уже сделать нельзя, сказал он нам, но мы никогда не простили бы себе, если бы не попытались. "Даже если есть один шанс из ста миллионов, — сказал Джон, — вы обязаны его использовать ради жизни".

Мы вылетели в Нью-Йорк, проверили Робин в "Мемориал госпитал" и приготовились к долгим дежурствам. Лечение началось. В течение следующих шести месяцев были периоды ослабления болезни, когда Робин казалась почти здоровой маленькой девочкой, какой мы ее всегда знали. Я помню, как однажды шел с ней по улице, она держала меня за руку и смеялась. Благодаря переливаниям крови она была особенно красива и полна жизни в тот день. Я встретил знакомого, мы кратко поговорили, и, когда мы собрались двинуться дальше, он спросил: "Джордж, а как поживает ваш другой ребенок, ну, тот, что болен лейкемией?" Он и не подозревал, что говорит об оживленной маленькой девочке, стоящей рядом со мной.

Но, несмотря на эти периоды облегчения, врачи постоянно говорили, что нам не следует питать особых надежд. Их прогноз был тот же, какой сделала Дороти Уайвелл. У Робин было самое высокое содержание белых кровяных телец — лейкоцитов, какое когда-либо встречалось у пациентов. Врачи делали все от них зависящее, но медицинская наука не знала ничего, что могло бы помочь.

Весна сменилась летом, лето — осенью. Барбара оставалась у постели больной, я сновал между Мидлендом и Нью-Йорком.

Молитва всегда была важной частью нашей жизни, но никогда столь важной, как в эти шесть месяцев. Барбара и я поддерживали друг друга; но в конечном счете именно вера действительно поддерживала нас, когда постепенно, но верно Робин ускользала от нас. Ей было три года и девять месяцев, когда она умерла. До сего дня, как и каждый родитель, который когда-либо потерял ребенка, мы спрашиваем: почему? Но мы всегда знали: какова бы ни была причина, она — в любящих руках Бога.

Буши переехали в Хьюстон после того, как "Запата" разделилась, причем Хью и Билл Лидтке сосредоточились на бурении и продаже, а мой интерес в предприятии привлекли морские нефтепромыслы и контрактации. Психолог мог бы проследить этот интерес до дней моей юности и заключить, что это имеет нечто общее с моей первой любовью — морем. Управлять компанией морских нефтепромыслов означало проводить дни на воде или над водой, причем не только Мексиканского залива, но и в океанах и морях всего мира, повсюду, где была сама нефть или перспективы на нее.

Весь раздел предприятия проходил очень дружественно, за завтраком. Как вспоминает это событие Джим Ричи, друг из Мидленда, братья Лидтке сказали: "Отлично, вы возьмете это, мы возьмем то", а я ответил: "Прекрасно, вы получаете это, мы получим то". Мы начали как друзья и расстались друзьями, приобретя очень многое, а не только богатство.

Начало было положено нашей покупкой 8100 акров в месторождении "Уэст-Джемисон-филд" в графстве Кок. К концу 1954 года у нас была пробурена 71 скважина, и они давали около 1250 баррелей в день.

Хью Лидтке вспоминает, что, прежде чем окончилась эта часть нашей игры, собственность фирмы достигла 127 пробуренных продуктивных скважин, без единой сухой. Посторонние люди могли видеть в этом лишь невероятное везение, словно выбрасывание шестерок при игре в кости. На деле в этом было больше элементарной геологии, чем удачи.

Наши 127 скважин были пробурены фактически в матраце из песка. Мы знали, прежде чем заключить эту сделку, что в данном районе есть нефть. Это была операция "ферма вон" в партнерстве с компанией "Перкинс-Протро", главной компанией в Уичито-Фолс. Существовал риск, но это был не безумный риск по принципу — все или ничего. Раз геологи и инженеры решали, где нам следует бурить, единственным вопросом было, насколько хорошей получится эта скважина.

Скважины "Уэст-Джемисон-филд" были в конечном счете не самыми щедрыми в мире. Но они были хорошими скважинами, и, по мере того как мы продолжали бурение, наши доходы росли. Теперь мы имели достаточно средств, чтобы вкладывать их в другие продуктивные предприятия Западного Техаса, а также обращать взгляд в сторону моря, то есть к тому, что, как я считал, составляло будущее отечественной добычи нефти, — к морским нефтепромыслам.

новая бурильная платформа

спуск на воду во вторник

Никто не сомневался в том, что нефтепромыслы в море — это будущее нефтяного бизнеса, но то, что предложил Ле Турно, было гигантским скачком в будущее. Он обратился к главным морским нефтепромысловикам вроде фирмы "Керр — Макджи". Однако, проявляя интерес к его революционным идеям, они колебались, оказать ли ему финансовую поддержку. А у Ле Турно не только оборудование отличалось от привычного, сам этот человек был весьма неортодоксальным.

Но мы не для того назвали нашу компанию "Запата", чтобы убояться революционных, чрезвычайно рискованных предприятий. Мы выслушали Ле Турно, просмотрели то, что он мог предложить, и решили поставить наше морское будущее на его трехногого монстра.

Это принесло нам массу паблисити и несколько хлопков по спине за то, что дали ход смелому делу. Единственная проблема заключалась в том, что эта проклятая штука не работала, по крайней мере поначалу. Когда "Скорпион" был спущен на воду, для первого испытания, его водозащитный кожух не выдержал, и солевая вода залива попала в механизмы.

Для Ле Турно это был возврат к чертежным доскам, а компании "Запата" необходимо было принять главное решение, продолжать ли дело с "Винегарун", другой трехногой буровой, спроектированной Ле Турно, и затратить ли на нее еще 3,5 миллиона.

Мы пошли на риск. Подобно тому как Юджин Мейер поставил некогда на Фреда Чеймберса и на меня, руководство "Запата" основало свое решение на интуитивной оценке Ле Турно как человека. И спустя некоторое время трехногие монстры Ле Турно — "Скорпион", а за ним "Винегарун" и "Маверик" — стоимостью в 6 миллионов долларов стали образцом искусства в производстве современных морских бурильных установок.

Ле Турно был резок, эксцентричен, своего рода Джордж Паттон, но в инженерном деле. Он был человеком действия, с мистической стрункой, динамо-машиной, творческим гением. Он пришел к нам с предложением: он построит "Скорпион" за свой счет. Мы предложили ему 400 тысяч долларов, возмещаемых, если законченная вышка не будет работать; если она будет работать, он получит дополнительно 550 тысяч долларов и на 38 тысяч долларов акций "Запата офф-шор". Мы чувствовали, что тот, кто был так уверен в себе, стоил азартной ставки.

Вопреки первоначальному разочарованию в Галвестоне наш риск себя оправдал. Ле Турно не вернулся к чертежной доске, он самолично отправился на палубу. Мы с недоверием следили, как он осматривал ноги своего монстра, затем приводы стоек и поперечин. Затем прямо там, на стальной палубе, он достал кусок мела и набросал изменения, которые было необходимо внести.

Ни инженерных чертежей, ни даже логарифмической линейки. Но это сработало. Переконструированный "Скорпион" был снова на воде и бурил скважины в течение месяца после первой неудачи. Мы подписали заказ на "Винегарун", второй монстр Ле Турно, в марте 1957 года. Он обладал улучшенной конструкцией, настолько прочной, что выдержал свой первый тайм-аут — ураган "Одри" с ветрами до 100 миль в час. Краска была сорвана, но вышка продолжала качать нефть.