Гобелены грез

Глава XXVI

Столкновение с последствиями набега кровожадных горцев подействовало на Хью так же, как и на Одрис. Нервы у рыцаря, конечно, были гораздо крепче, но и его ошеломило увиденное по пути в Джернейв настолько, что расставание с женой далось ему легче, чем было бы, вероятно, при иных обстоятельствах. Она находится в безопасности, если о какой-то безопасности вообще можно говорить в стране, терзаемой войной, — эта мысль согрела и успокоила его. Джернейв неприступен, и Хью не сомневался, что таким он и останется на протяжении многих месяцев. Рано или поздно шотландцев вышибут из Нортумбрии, и пусть даже это случится позже, чем он предполагает. Одрис не дадут умереть с голоду, пока в Джернейве останется хоть один ломоть хлеба и хоть одна крошка сыра.

Им так и не удалось догнать тот отряд, с которым они столкнулись на Диа Стрит, но ни Хью, ни его люди не сожалели об этом, поскольку по дороге на юг им попалось достаточно мелких шаек, на которых они смогли выместить накопившуюся в сердцах злобу и хоть немного удовлетворить жажду мести. Их было шестеро — слишком мало, чтобы бросить вызов регулярному армейскому подразделению, но вполне достаточно, чтобы спасти от полного истребления обитателей изолированной фермы или небольшой деревеньки. После первых стычек они действовали осторожнее и стороной огибали города или большие селения, где могли нарваться на слишком сильного противника. С собой они вели одну-единственную вьючную лошадь с припасами и одеялами и останавливались только тогда, когда вынуждены были вступить в бой или чтобы дать измученным скакунам возможность хоть немного передохнуть. К югу от крепости Раби следы нашествия шотландцев сошли на нет, и они направились по Римской дороге на восток, у Аллертона свернули еще восточнее и по торфяным, заросшим вереском пустошам, пользуясь известной Хью тропой, выбрались к Хелмсли.

Промокшие до нитки и смертельно уставшие, они въехали в Хелмсли незадолго до того самого ливня, который опустошил небесные хляби. Самого сэра Вальтера в замке не оказалось. Прием, оказанный молодому рыцарю и его людям родственниками покровителя, был как нельзя более радушным. Их сытно накормили, обогрели, и вообще обходились с ними, как с самыми желанными гостями. Поначалу Хью думал, что такая благожелательность связана с тем, что им стало известно об изменениях в его общественном и имущественном положении, но затем приметил, что в Хелмсли маловато мужчин. Они ушли с хозяином — это значило, что где-то сколачивалась армия для решающей битвы. Когда Хью спросил, куда отправился сэр Вальтер, ему дали более чем уклончивый ответ, когда же он стал настаивать, аргументируя это тем, что должен следовать за сюзереном, ему категорически заявили, что он должен остаться, чтобы защищать Хелмсли, поскольку именно этого желал бы сам сэр Вальтер.

Хью достаточно хорошо знал этих людей, чтобы удержать язык за зубами. Да и вряд ли молодой рыцарь смог бы выразить словами то яростное возмущение, которое охватило его, когда он увидел, как эгоистичны и трусливы те, кто должен был, казалось, любить сэра Вальтера даже больше, чем он. Ради того лишь, чтобы на самую малость утвердиться в собственной безопасности — ведь в самом деле, что значат пятеро латников и один рыцарь для защиты такой огромной крепости? — они готовы были лишить сэра Вальтера сильного и преданного соратника, положившись на то, что его будут защищать в бою какие-то наспех обученные оруженосцы, хотя замку в данный момент ничего не угрожает и, кто знает, возможно, и вовсе угрожать не будет, если шотландцам вовремя дадут отпор.

Хью той же ночью уехал бы из замка, но его люди и лошади нуждались в серьезном отдыхе, а до Йорка — единственного места, где он мог хоть что-нибудь узнать о местонахождении сэра Вальтера, было отнюдь не близко — не менее десяти лиг.

Молчание Хью сочли знаком согласия, поэтому тем более велико было разочарование и недовольство, когда он заявил, что уезжает. На голову молодого рыцаря посыпались горькие упреки, его обвиняли в неблагодарности и хамстве, грозили сообщить сэру Вальтеру о его дерзости и неподчинении приказам. Хью внимательно выслушал все сказанное и расхохотался — такого рода упреки прежде доставили бы ему множество страданий, но теперь они ровным счетом ничего, как впрочем и благословения, не значили, поскольку наполняли его сердце теплом, укрепляя веру в то, что он наконец-то нашел свое место в жизни. Любовь жены и дяди, их душевная поддержка, его собственная любовь к ним — все это являлось фундаментом, на котором зиждилась теперь его уверенность в себе, и что бы там ни готовила ему судьбу, отнять это у него было уже невозможно.

Приехав в Йорк, Хью отпустил своих людей, попросив их позаботиться о лошадях. Он не собирался надолго задерживаться в городе, после того как побеседует с Тарстеном и узнает, где находится сэр Вальтер, возможно, король Стефан. Однако, когда он разыскал одного из секретарей архиепископа, который его хорошо помнил, и попросил устроить ему пятиминутную аудиенцию, не прошло и нескольких секунд после того, как тот скрылся за дверью приемной, как та настежь распахнулась и из нее выскочил сам сэр Вальтер, на ходу распростирая объятия.

— Ты приехал! — воскликнул сэр Вальтер со слезами на глазах. — Слава Богу! Слава Богу, ты здесь!

— Что-то случилось? — едва сумел выдавить Хью, охваченный внезапным страхом за своего названого отца и с трудом переводя дыхание в медвежьих объятиях сюзерена.

— Да нет же, ничего не случилось! — воскликнул сэр Вальтер, но затем улыбнулся и добавил: — Это не совсем так, как ты понимаешь. Много плохого случилось, но с сердца моего свалился огромный камень, когда я увидел тебя, Хью. Мы с Тарстеном очень боялись, что ты попал в лапы к шотландцам.

Хью вздохнул с облегчением.

— Значит, с Тарстеном все в порядке?

Сэр Вальтер вздохнул, и в голосе его сквозила печаль и озабоченность, когда он ответил:

— Не сказал бы, что с ним все в порядке. Впрочем, пойдем, сам все увидишь. Старик жаждет тебя увидеть и услышать собственными ушами обо всем, что с тобою приключилось. Он столько молился за твою жену, что и меня начало разбирать любопытство — я ведь не знаком с ней. Как она?

— Одрис в Джернейве, — ответил Хью, подстраиваясь под широкий шаг сэра Вальтера, направлявшегося к личным покоям прелата. — Замку ничего не угрожало, тогда я уезжал оттуда, но даже если шотландцы там появятся, им не скоро удастся сокрушить старый добрый Железный Кулак.

— В том, что они появятся, можешь не сомневаться, — мрачно заметил сэр Вальтер.

— Король уже движется к нам с армией? — быстро спросил Хью.

— Нет, у Стефана хватает забот на юге, — ответил сэр Вальтер, но в голосе его не было ни досады, ни горечи, когда он продолжал: — Как только пронесся слушок, что Роберт Глостер плывет в Бристоль, Вильям Лавл укрылся за наглухо запертыми воротами в Кари, Паганель — в Лудлоу, а Вильям де Мэхьюн в Данстере, Роберт де Николь в Уорхеме, Юстас Фитц-Джон в Мелтэне и Вильям Фити-Алан в Шрусбери проявили открытое неповиновение.

— Но, в таком случае…

Сэр Вальтер положил тяжелую руку на плечо молодого рыцаря, останавливая его на крыльце дома архиепископа.

— Справимся и без короля, — сказал он, улыбнувшись едва заметно. — Стефан мягкосердечен и легко идет на уступки, а сейчас настали такие времена, когда нельзя миндальничать. Я слышал о тех бесчинствах, которые творятся сейчас шотландцами в Нортумбрии, и полагаю, что полумерами, заключая мир ценою крепостей или даже целых графств, тут уже не обойдешься. Я присягал на верность Стефану и клятвы своей не нарушу. Но я считаю, что мы просто обязаны постоять сами за себя и проучить шотландцев так, чтобы им впредь неповадно было. — Сэр Вальтер помолчал секунду и сердито добавил: — И лучше уж драться с шотландцами, чем с южными баронами, до которых нам и дела-то нет.

— Если у нас достанет сил, — кивнул головой Хью, — о большем и мечтать не стоит.

Сэр Вальтер распахнул дверь и жестом предложил Хью войти внутрь.

— Силы будут. Тарстен собирается провозгласить войну с шотландцами священной, и люди на это откликнутся. — сэр Вальтер повысил голос. — А вот и он, милорд архиепископ, живой и здоровый. Я не слишком расспрашивал нашего рыцаря, торопился привести к вам.

Люди, окружавшие кресло архиепископа, расступились, и Хью, упав на колени, приложился губами к кольцу почтенного прелата, лишь затем поцеловав руку.

— Как я рад, что вижу тебя, сын мой, — послушался тихий мягкий голос архиепископа. — Я боялся за тебя, боялся, что тебя захватили врасплох — твое поместье так далеко на севере, и мы не сумели предупредить тебя вовремя. — Тарстен, скользнув взглядом по лицам присутствующих, слабо улыбнулся: — Простите меня. Это мой подопечный, и хотя я понимаю, что должен думать о том, что всего сейчас важнее, мое сердце терзалось за него острой болью.

— Вам нет нужды просить у нас прощения за это. — Хью оглянулся и узнал в произнесшем эти слова Вильяма, графа Элбемарля. Граф улыбнулся и добавил:

— Столь милый и невинный порок свидетельствует о том, что вам не чуждо подлинно человеческое, и тем самым возвеличивает вас в наших глазах, заставляет относится к вам с еще большим почтением и послушанием. Вы отмечены в своей святости перстом Господним, но эта святость не просто так снизошла на вас, вы обрели ее в результате многолетнего и терпеливого служения.

— Боюсь, мне недолго пребывать в святости, — заметил с довольным смешком Тарстен, поднимая жестом Хью на ноги, — если вы и дальше будете искушать меня лестью.

Хью начал было боком отодвигаться в сторону, но его остановил, положив руку на плечо, Гилберт де Лэйси.

— Вы только что из Нортумбрии?

— Да, милорд. Ратссон — имение моего дяди — находится к северо-востоку от Морпета.

— Оно в руках неприятеля? — спросил стоявший рядом Вильям Пеперель Ноттингемский, чуть повысив мягкий приятный голос.

— Нет, когда я уезжал оттуда, о шотландцах не было еще ни слуху ни духу, и я надеюсь, что нас там вообще минет сия горькая чаша, — ответил Хью. — Мы живем на отшибе, ни одна из дорог с севера не ведет через Ратссон.

— А остаться, вы посчитали, было слишком опасно? — спросил де Лэйси.

Сэр Вальтер взорвался:

— Не говорите ерунды, Гилберт, а то Хью вам мигом голову открутит.

Де Лэйси нетерпеливо махнул рукой.

— Успокойтесь, Вальтер. Я знаю этого человека и не сомневаюсь в его храбрости. Я просто хочу знать причину, по которой он оставил поместье.

— Если вы имеете в виду те зверства, которые творят шотландцы, я понятия о них не имел, когда уезжал из Ратссона. За день до того, как они пустили по ветру Белей, в Морпете еще тоже не знали, что они выступили в поход.

— Как это?

Хью пожал плечами.

— Самого де Мерли не было в крепости той ночью, когда мы с женой остановились в Морпете на ночлег, но, я уверен, знай он сам хоть что-нибудь, обязательно дал бы мне знать об этом через своего управляющего. Де Мерли назначен королем Стефаном в Морпет совсем недавно и, боюсь, не успел еще завести при дворе короля Дэвида друзей, которые могли бы послать ему весточку о готовящемся нападении.

Сэр Вальтер улыбнулся, но улыбка его была не из тех, которые называют веселыми.

— Весьма правдоподобно. Стефан послал де Мерли в Морпет потому, что у прежнего кастеляна было слишком много друзей среди шотландцев и он уж чересчур охотно прислушивался к тому, что нашептывали ему на ушко люди Дэвида. То же касается Алника, да и иных королевских цитаделей.

— Свалились, говорите, как снег на голову, — покачал головой де Лэйси. — Но даже если это так…

— Так или не так, нет смысла сейчас гадать об этом, — вмешался Пеперель. — Но вот что хотелось бы услышать: не сгущают ли краски, когда взахлеб расписывают бессмысленную жестокость шотландцев?

— Именно бессмысленную — вы нашли верное слово, — кивнул головой Хью. — В том, что они творят, действительно нет никакого смысла. Этим землям всегда достается, они не раз переходили из рук в руки, но мне еще не приходилось видеть ничего подобного — во всяком случае в таких масштабах; бывает, конечно, налетит шайка горцев, пограбит поизмывается, но сейчас… В том, что они убивают йоменов, которые пытаются защищать свои жилища, нет ничего удивительного, но они же вырезают всех под корень — женщин, маленьких детей… Более того, я видел скот, сожженный прямо в хлевах, неразделанные туши, валявшиеся повсюду. Уж в этом-то какой им прок? Вместо того чтобы угнать и продать или скормить той же армии…

— Где вы это видели? — заинтересовался Элбемарль.

— К востоку от Хьюга, если ехать по направлению к Диа Стрит, в полумиле или миле восточнее Диа Стрит, чуть южнее Адриановой стены, — ответил Хью. — Мы с женой и ребенком были в Хьюге, когда узнали о шотландском нашествии. Поскольку до Ратссона путь оттуда долог, да и в надежности его как убежища были у меня большие сомнения, я отвез Одрис и Эрика в Джернейв, а сам поскакал на юг, избегая дорог… Но даже на бездорожье мы на трех фермах столкнулись с бродячими шайками или… Нет, словами не опишешь то, что мы там видели. Южнее Раби о шотландцах еще не слышали.

— Может, остановятся, наконец, чтобы пережевать то, что не смогли проглотить сразу? — сердито заметил де Лэйси.

— Хочешь сказать, осадят те замки и крепости, которые не поддались им с ходу, и лишь затем рванут на юг? — задумчиво спросил скорее у самого себя, чем у де Лэйси, сэр Вальтер. — Но их защитники скорее сдохнут с голоду, чем откроют ворота, если то, о чем говорит Хью, да и другие тоже, творится повсеместно, — он покачал головой и сказал немного громче. — Нет, не думаю, что они остановятся. Быть может, они осадят Ньюкасл и Дарем, когда сольются обе армии, но основными силами двинутся все же дальше на юг, и, боюсь, чем богаче захватят добычу, тем больше рассвирепеют.

— Все выглядит так, словно они и в самом деле одержимы бесами, — сказал Тарстен. — Они убивают священников прямо на алтарях церквей и, словно этого богохульства еще недостаточно, сбивают с распятий головы Христа и сажают на их место отрезанные головы несчастных служителей Божьих. Я не могу поверить, что такое творит король Дэвид, — его голос осекся. — Не могу поверить.

Глаза Вильяма Элбемарля сузились.

— Кто знает, быть может Дэвид шокирован этим не меньше, чем вы милорд, — заметил он. — Однако не важно, творятся эти бесчинства с ведома Дэвида или потому, что он просто не в состоянии держать своих людей в узде, ясно одно: терпеть это дольше мы не можем, шотландцам пора дать отпор.

— Король Стефан поможет? — спросил де Лэйси. — Я знаю, сам он приехать сюда не сможет, но…

— Нет, — твердо прервал его сэр Вальтер. — С другой стороны, король Стефан не станет требовать с нас налогов и новых рекрутов, чтобы подавить мятеж на юге, так что…

— Итак, что мы имеем, — уныло подытожил Пеперпль. — Защищать наши земли придется нам самим. Налоги платить не будем, но и помощи ниоткуда ждать не приходится. Ладно, остается выяснить, а можем ли мы дать отпор шотландцам без поддержки извне?

— Господь Бог окажет нам помощь и поддержку! — воскликнул Тарстен, вскакивая с кресла. — Я сотворю для вас священное знамя, под которое стекутся все, кто любит и боится Бога, а те, кто провинился перед ним, будут навеки прокляты и повержены в прах.

— Нет, — прошептал Хью, подбегая к Тарстену, чтобы поддержать его под руку. Но, когда старик повернул к нему голову, благодарно улыбаясь, он увидел столько восторженного благочестия в его глазах, что проглотил слова протеста и лишь взмолился про себя: "О, Господи, дай ему силы! "

Отец Небесный, видимо, действительно, прислушался к молитве Хью, ибо иначе трудно объяснить, откуда взялось столько сил в немощном теле святого старца. Тарстен собрал у себя в храме стяги Святого Питера из Йорка, Святого Джона из Беверли и Святого Уилфреда из Рипона; очистившись телом и мыслями, он проводил долгие часы в молитве над ними и серебряной дарохранительницей — чистой и новой, сделанной специально по его заказу и должным образом освященной, чтобы принять в себя тело Христово. Благословленные стяги и дарохранительницу прикрепили к корабельной мачте, тоже предварительно освященной, мачту установили в повозке, чтобы получившееся в результате священное знамя могло передвигаться вместе с армией.

За богослужениями и молитвами Тарстен не забыл, однако, о делах более земных и насущных. Он разослал всех своих епископов, дьяконов и даже каноников по окрестным городам и весям, и с тех пор в воскресных проповедях, читавшихся с амвонов всех церквей и соборов, звучали страстные слова о дьявольской сущности презренных шотландцев и тех бедах и разрушениях, которым подверглась страна с их вторжением. И пришлые проповедники, и местные священнослужители настойчиво внушали также своей пастве мысль о том, что один в поле не воин, и, чтобы изгнать сатанинские орды с родной земли, следует присоединиться к тем, кого благословил на священную войну сам архиепископ, нарекая будущих воинов ангелами-хранителями, самим Господом богом избранными для справедливой мести.

Богопослушные йомены начали толпами собираться в Йорк, концентрируясь в лагере, разбитом на северной окраине города, и сэр Вальтер послал туда Хью отобрать тех, кто хоть что-нибудь знал о военном деле и имел какое-нибудь оружие, чтобы с их помощью обучить остальных хотя бы тому немногому, что те сами умели. С этим же поручением под Йорк были посланы и иные люди, но все они оказались каплей в море, и Хью с рассвета до позднего вечера таскался по лагерю, опрашивая, выясняя, объясняя, натаскивая и советуя. Иногда он загорался и чувствовал необыкновенный душевный подъем, увидев, например, с какой страстной верой преклоняли колени собравшиеся в поле, чтобы получить благословение Тарстена, когда тому удавалось настоять на том, чтобы его пронесли по лагерю. Но чаще он изнывал от тоски и трясся от ярости, поскольку прекрасно понимал, что эти наивные люди, с чистой душой откликнувшиеся на призыв их пастыря, не более чем агнцы, предназначенные на заклинание, мясо для боевых мечей, камыш, пускаемый под серп, чтобы дать возможность развернуться бронированной коннице для решающего удара. Не чувствуя себя в силах смириться с этим и мучаясь состраданием, он пытался научить их хоть как-то защищать себя — прикрываться щитами, сплетенными из лозы, если уж не было под руками ничего лучшего, сдерживать натиск меченосцев остроконечными, обожженными на костре кольями, орудовать короткими кривыми косами.

Забывая поесть днем и слишком уставая, чтобы перекусить ночью, он ужасно исхудал и осунулся. Если бы не Морель, который добывал еду и тенью таскался за ним следом, пока хозяин не снисходил до того, чтобы бросить на бегу что-либо в рот, молодой рыцарь, вероятно, умер бы от истощения. Морель же с каждым днем все глубже и глубже погружался в отчаяние, поскольку помнил наказ Одрис немедленно сообщить ей, если Хью заболеет или получит ранение. Он бы птицей полетел в Джернейв, если бы не знал, что не сможет не только привести хозяйку к мужу, но даже увидеться с нею. Слухами земля полнится, и он знал от беженцев, что защитники крепости отступили из низины в замок, и что горцы, привычные карабкаться по скалам, готовятся к штурму крепостных стен. Пусть даже так, — думал Морель, за Джернейв беспокоиться нечего. Пока сэр Оливер держит в своих руках бразды правления, самое худшее, что может с ними случиться, — поголодают немного. Тех же, кто попытается штурмовать Железный Кулак, лучники, словно мух, посшибают со стен. Кроме того, там леди, и если что-то у мужчин пойдет не так, она спасет положение — в конце концов это ее замок.

Мореля гораздо больше беспокоила его собственная судьба. Леди добра к нему, но ни за что не простит, если он не выполнит то, что он ей клятвенно обещал. Морель покосился на Хью, который, с трудом впихнув в себя полмиски тушеного мяса, уже спал, беспокойно разметавшись в постели. Брови хозяина время от времени хмурились, по лицу пробегала тень, он бормотал что-то невнятное, даже пытался жестикулировать. Бог знает, что ему снится, сокрушенно думал Морель, то ли все еще учит этих остолопов уму-разуму, то ли уже мчится в Джернейв на выручку леди. Морель покачал головой. Ему, так же как и хозяину, жаль этих деревенских парней, этих чурбанов неотесанных, которые откликнулись на призыв архиепископа, но их судьба в руках Божьих. Ему, к примеру, тоже не безразлична судьба кровным трудом нажитой фермы, которая, быть может, лежит сейчас в руинах; у него также сердце кровью обливается, стоит подумать о сыновьях, внуке, даже о невестке, но при чем здесь еда и сон? Морель раздраженно сплюнул и вновь с ласковой озабоченностью покосился на хозяина — только благородные господа могут позволить себе роскошь терзаться из сострадания или из-за того, чему помочь не в силах. Морель фыркнул и сплюнул снова — этими душевными муками хозяин не только себя, но и его, несчастного, в гроб живьем загонит. Он заглянул в исхудалое лицо Хью и сердито оскалил зубы. Нет, дальше так нельзя, надо что-то предпринять. Леди на все пошла, все бросила, чтобы заполучить этого человека в мужья. Добрая она там или нет, но случись с хозяином что-то нехорошее, как пить дать сживет со света…

Сэр Оливер мертв! Одрис стояла на коленях над израненным телом, содрогаясь от рыданий, ее окровавленные руки все еще пытались сомкнуть зияющие раны, которые были слишком широкими и глубокими, чтобы она могла что-либо сделать. Одрис понимала, что дядя умер, но отказывалась поверить в это и, не обращая внимания на священника, который закончил уже с отпущением грехов, лихорадочно возилась с холодеющим телом, повторяя самой себе, что он не может умереть. Он же пришел в башню на собственных ногах — она видела это своими глазами. Он поднялся на десяток ступеней и лишь затем рухнул наземь. Если он шел, настаивала она, его еще можно спасти. Но нельзя лгать самой себе вечно. Эдит, громко рыдая, насильно оттащила ее в конце концов в сторону, крича в отчаянии: «Да оставишь ты, наконец, в покое мертвеца, ты, ведьма?»

— Не мертвеца! Не мертвеца! — воскликнула Одрис, вновь подползая к телу, но заметив, что из раны, которую перед тем зашивала, кровь не бьет уже ключом, а стекает спокойной струйкой, перевела взгляд на лицо.

— Дядя, — простонала она, — ах, дядя. Ты спасал меня, почему же я не смогла спасти тебя?

— Он не сможет теперь спасти никого из нас, — заливаясь слезами, сказала тихо Эдит. — Шотландцы перебьют нас всех.

— Шотландцы? — эхом отозвалась Одрис, сдерживая рыдания и содрогаясь уже от ужаса, а не горя. — Где? В замке?

— Я не знаю, — прошептала Эдит дрожащими губами. — Но кто удержит их, если Оливера больше нет?

Одрис вскочила на ноги и помчалась вниз по лестнице. Слово «шотландцы» воскресило в ее мозгу воспоминания о том, что она видела по дороге из Хьюга в Джернейв, и единственно, чего она теперь страстно желала, это найти Эрика и своей рукой избавить его от грядущих страданий. Одрис была уже на середине просторного зала, когда вдруг осознала, что не слышит ни лязга мечей, ни предсмертных воплей сражающихся. Более того, стояла мертвая тишина, все застыли на своих местах, повернувшись к ней побледневшими лицами. Появление Одрис на людях в Джернейве и раньше никогда не проходило не замеченным. Внимание собравшихся в зале заставило ее собраться и преодолеть панику. Она уже поняла, почему тишина показалась ей мертвой: внезапное вторжение окровавленной женщины, с руками, платьем, даже лицом, испещренным багровыми пятнами, ошеломило всех, даже тех, кто не был с ней знаком. Одрис глубоко вздохнула и медленно повернулась к толпе.

В глазах собравшихся было нетерпеливое ожидание, и она прекрасно понимала, чего они ждут.

— Сэр Оливер мертв, — сказала она в тишине столь глубокой, что ее слабый горестный голос донес эти слова до каждого из стоявших в зале. — Мой…

— В таком случае замок мой, — оборвал ее грубый нетерпеливый голос. — И я приказываю немедленно выслать герольдов и договориться об условиях…

Говоривший сделал шаг вперед, а Одрис была настолько ошарашена бесцеремонностью наглеца, что застыла на месте. Услышав слова незнакомца, она вновь пришла в ужас. Увиденное по дороге в Джернейв убедило ее в том, что с шотландцами нельзя идти ни на какие переговоры; страшные воспоминания о насаженных на кол детях и изувеченных женщинах молнией промелькнули в ее голове.

— Взять его! — крикнула она. — Он один из них, вкрался к нам в доверие!

Чужак схватился за меч, пытаясь выхватить его из ножен, но стоявшие рядом слуги набросились на него и повалили наземь. Рыцарь яростно взревел, взывая о помощи, но Одрис уже склонилась над ним и, приставив кинжал к горлу, прошипела сквозь плотно сжатые губы, что следующее его слово будет последним. Рыцарь глянул в ее побелевшее, измазанное кровью лицо и содрогнулся от ужаса.

— Я не шотландец, — прохрипел он.

— Он не шотландец, — сказал второй рыцарь, подступая ближе. — Как смеешь ты, мерзкая сука…

— Угрожать мне?! — крикнула Одрис. — Эй, стража!

Как только Одрис обвинила наглого рыцаря в предательстве, несколько слуг помчались за управляющим, и Эдмер как раз в эту секунду ступил в зал, за его спиной молчаливо шагали латники с обнаженными уже мечами и лучники с готовыми к бою арбалетами. Лучники мгновенно выстроились вдоль стены по обеим сторонам от входа, латники устремились вперед. Слуги, кроме тех, которые удерживали на полу предателя, скользнули между лучниками и прижались к стенам за их спинами. Центр зала опустел, там остались лишь Одрис и двое слуг, прижимавших к полу рыцаря, Эдмер и его латники, а также пятеро рыцарей из тех, что нашли прибежище в Джернейве. Один из последних держал руку на рукояти меча, его правая нога отведена была назад, словно он готовился пнуть ею Одрис. Рыцарь медленно опустил руки и, держа их на удалении от тела, осторожно отступил назад. Одрис тем временем поднялась на ноги, поворачиваясь лицом к управляющему.

— Я не собирался угрожать вам, миледи, — пробурчал рыцарь.

Эдмер не сводил глаз с Одрис, его лицо было белее пергамента.

— Сэр Оливер… — сказал он дрогнувшим голосом.

— Умер, — ответила Одрис, и глаза ее вновь наполнились слезами, — но сейчас не время скорбеть о нем, — проглотив комок в горле, она с трудом удержалась от рыданий. — Этот подонок — шотландец.

— Это неправда, — запротестовал рыцарь, несколько осмелевший, когда кинжал перестал угрожать его горлу.

— Если не шотландец, то их лазутчик, — настаивала Одрис. — Он хотел приказать сдать Джернейв шотландцам.

Эдмер моргнул. На лице его отразилось крайнее недоумение.

— Приказать? Но сэр Оливер… — начал он, однако не стал продолжать начатую фразу и лишь покачнул головой. — Сдать замок? — повторил он растерянно.

— Нет! — в один голос воскликнули трое из рыцарей.

— Но это единственный выход… — начал тот, который собирался пнуть ногой Одрис.

Одрис свирепо глянула в его сторону. Рыцарь осекся, пригляделся к ней внимательнее и густо покраснел, его лицо вытянулось.

— Да, — сказала Одрис, горько улыбнувшись, — перед вами владелица замка и всего поместья. Вы когда-то настаивали на том, чтобы я вышла за вас замуж и грозили дяде, что пожалуетесь на него самому королю за то, что он не желает выпускать меня из-под своей опеки. Но вы даже не взяли на себя труд вспомнить, как я выгляжу, чтобы узнать при следующей встрече.

— Но я слышал, что вы уехали из Джернейва, — пожал рыцарь плечами. — Вы не можете винить меня за то, что я не узнал вас: вы так перепачканы кровью.

— Кровью дяди, — горько сказала Одрис. — Моего любимого дяди, который берег и лелеял для меня Джернейв все эти годы и погиб, защищая его. И вы хотите сдать замок противнику, сдать сейчас, когда кровь не успела еще свернуться в его ранах, вы хотите сдать замок, несмотря на то что ему еще ничего серьезного не угрожает?

— Не угрожает? — презрительно ухмыльнулся рыцарь. — Только невежественная женщина и могла сказать такое. Нас вышибли из низины при первой же атаке. У нас огромные потери, воистину огромные. Мы лишились более чем трех четвертей латников убитыми, ранеными или пленными. Замок окружен огромной армией, вот-вот начнется штурм, а вы говорите, что нам ничего не угрожает. Если мы сейчас пойдем на переговоры, то, быть может, сумеем еще выторговать приличные условия сдачи.

— Как ни велика армия, которая топчется там внизу, стоит ли ее так уж бояться? — вернула Одрис рыцарю презрительную улыбку, ее голос окреп и зазвучал в полную силу. — Как они подступятся к стенам? По дороге? На ней помещаются лишь трое в ряд — прекрасная цель для лучников. И что им делать под стенами? Хватит ли там места, чтобы поставить осадные лестницы? Что скажете, лучники? Вас и вправду пугает враг, который прет на крепость шеренгами по трое, а затем мечется под стенами, словно угорелый.

Лучники, стоявшие по периметру зала, пригорюнившиеся было, когда услышали слова рыцаря, отозвались одобрительным хохотом.

— Или вы думаете, что они взлетят по отвесным стенам? — гремела Одрис. Она была на голову ниже всех, но, казалось, свысока смотрела на окружавших ее мужчин. — По канатам, заброшенным на пальцы старого доброго Железного Кулака? Эти трусливые псы, — она прошлась взглядом по четверке рыцарей, остановив его на их приятеле, все еще валявшемся в ногах у слуг, — свалятся со стены от испуга, когда увидят, как на нее карабкаются, пыхтя и отдуваясь, перебирая руками канат, кровожадные горцы. Скажите, латники, вы тоже наложите в штаны, когда столкнетесь со столь грозным противником.

Теперь уже латники покатились от хохота. Чистая правда — как бы ни велика была армия, лишь единицы будут одновременно карабкаться по стенам, отбиваться от них не составит труда даже небольшому гарнизону.

— Я знаю — Джернейв устоит, — воскликнула Одрис, — если среди нас не отыщется негодяя, способного на предательство.

Краска бросилась внезапно в лицо Эдмера.

— Вы… Вы это видели, миледи Одрис? — жадно спросил он.

Говоря по-правде, Одрис ничего не видела, лишь отчетливо представляла себе, что случится с ней и сыном, если шотландцы захватят крепость: как будет извиваться на колу беспомощное тельце ребенка, как саму ее будут терзать и насиловать вонючие мерзкие подонки. Да и в прошлом, когда ее действительно посещали какие-то видения, она их либо игнорировала, либо пыталась объяснить рационально. Сейчас же, однако, Одрис мгновенно уцепилась за подсказанную мысль.

— Да! — воскликнула она. — Да! Я видела, что мы уцелеем в Джернейве. Я не знаю, как долго нам придется сидеть в осаде — уж этого-то я не могла увидеть, но я видела внешний двор в наших руках и к замку скачут с подмогой наши.

Зал разразился многоголосым ревом, от которого у нее чуть было не лопнули барабанные перепонки. «Боже, — подумала молодая женщина, — они в таком восторге — и из-за чего? Говоришь им чистую правду, что замок неприступен, — соглашаются, но нехотя. Лжешь, играя на дурацкой вере в „видения“, — попадаешь в самую точку. Впрочем, так ли уж важно, чем удалось их окончательно убедить? Главное — они будут защищать крепость». Одрис, скользнула задумчивым взглядом по лицам лучников, опустивших уже арбалеты, посмотрела на слуг, которые, поддавшись всеобщему настроению, отпустили пленника.

— Нет! — воскликнула она. — Держите арбалеты наготове! Вы, там, хватайте этого мерзавца и второго тоже. В моем видении был намек… Я видела, как некто пытался открыть крепость изнутри. Не знаю, кто это будет — эти вот, или кто-то иной пробрался либо проберется в замок, чтобы открыть ворота своим приятелям… Джернейв невозможно взять штурмом, но он может пасть в результате измены.

— Что прикажете, миледи? — спросил Эдмер. — Перебить тех, кого мы не знаем, и за кого не поручатся те, кого мы знаем? Тут есть люди, которые пришли в замок издалека.

— Нет, Боже упаси! — поежилась Одрис. — Не станем уподобляться тем извергам, которые терзают нашу страну. Достаточно, если уверимся в том, что дозорную службу на стенах несут верные люди, часовые ночью не пропустят в крепость лазутчиков. И еще — выстави двойную стражу из надежных людей у каждых ворот и ключевые посты тоже удвой на всякий случай.

Она помолчала, пытаясь припомнить что-нибудь еще из того, о чем говорил Хью, когда рассказывал о превратностях своей службы, но, поскольку ничего не приходило в голову, ограничилась тем, что добавила:

— И вообще, Эдмер, не полагайся лишь на мой слабый женский ум, делай все, что сочтешь нужным, чтобы держать крепость на крепком замке и обеспечить полную нашу безопасность.

— А что делать с этими, мадам? — спросил он, кивнув головою в сторону рыцарей.

— С этими? — задумчиво переспросила она, поджимая губы. — Они собирались заключить с шотландцами сделку. Ну и ладно, я не собираюсь им мешать. Скатертью дорога! Вышвырните их за ворота, и пусть себе на здоровье торгуются там с шотландцами, может, что-нибудь и выторгуют.

Рыцари взмолились о пощаде, но их голоса потонули в громогласном хохоте латников, посчитавших слова Одрис удачнейшей из шуток. Однако, едва по залу прокатились последние отголоски веселого смеха, со стен донеслись крики дозорных. То, что еще недавно казалось невероятным, свершилось. Саммервилль, узнавший, вероятно, о смертельном ранении или даже смерти сэра Оливера, решил воспользоваться безвластием и паникой и бросил армию на штурм Джернейва.