Гобелены грез

Глава II

Хью Лайкорну, главному оруженосцу сэра Вальтера, случилось быть в Уорке, когда туда подошел со своим отрядом сэр Вильям де Саммервиль. Хью не имел намерения покорно сложить оружие, но не имел он и власти, чтобы приказать кастеляну [8] замка Уорк не делать этого.

Хью Лайкорна нельзя было отнести к мальчишкам, которых еще надо учить. Судя по возрасту, мастерству и опыту, ему уже давно следовало бы быть посвященным в рыцари. Но у Хью не было ни семьи, ни родового поместья, ни даже настоящего имени — он никогда не слышал, чтобы кто-либо еще носил фамилию Лайкорн, или, на общепринятом жаргоне, Единорог. И потому Хью не видел причин возлагать на себя бремя чести, которое не мог поддержать. На самом деле, если бы он пожелал, то мог бы иметь и рыцарство, и поместье как вассал сэра Вальтера. Сэр Вальтер великодушно предложил все это Хью, когда тот достиг двадцатилетнего возраста, но Хью вполне искренне заявил, что он предпочел бы остаться и служить оруженосцем у своего хозяина.

Итак, когда до Уорка дошел призыв Саммервилля сдаться и перейти на сторону Матильды, кастелян, чтобы обсудить угрозу шотландцев, созвал немногих офицеров крепости и не мог не пригласить на совет Хью, как наместника сэра Вальтера. Кастелян собрал людей в самой башне, а не в зале нижнего двора замка. Возможно, это было сделано специально для того, чтобы у собравшихся возникло чувство безысходности. Но Хью не поддался на уловку. Мрак в помещении, который почти не рассеивался светом, проникавшим лишь через открытую дверь да бойницы в стенах, создавал у Хью скорее ощущение уверенности, чем угнетенности. Кастелян как бы давал понять, что у них осталась единственная и последняя надежда, но Хью дерзко выступил против сдачи.

— У меня нет выбора, — ответил кастелян, гневно глядя на Хью. — Мы не в состоянии сражаться с целой армией скоттов.

— Но у нас есть запасы, чтобы выдержать осаду, — возразил Хью. — Если вы думаете, что они слишком сильны, сделайте хотя бы одну вылазку, чтобы несколько всадников могли ускакать и предупредить сэра Вальтера. Он…

— Преодолеть верхом весь путь до Лондона? — оборвал кастелян, усмехаясь. — А кто знает, там ли сэр Вальтер? Он может быть и в другом месте. Его поиски могут занять недели… и даже месяцы… А потом, когда его найдут, без сомнений, окажется, что Хью Лайкорн, против своих ожиданий, не столь хорошо понимает намерения сэра Вальтера. Сэр Вальтер не тот человек, который может нарушить свою клятву. Я думаю, что он будет придерживаться клятвы, которую дал на верность Матильде. И даже если сэр Вальтер присягал Стефану — что, надо полагать, ты и имеешь в виду? — Уорк будет разрушен еще до того, как он сможет вернуться на север и собрать войско.

Глаза Хью блеснули, а его губы были готовы произнести ответ, но он не стал этого делать. Он опустил глаза и сомкнул рот в жесткую линию. Хью понимал, что его протест не пройдет мимо ушей собравшихся, так как не он один среди них полагал, что Уорк может сопротивляться: маршал замка сообщил, что Уорк достаточно силен и может продержаться, по крайней мере, несколько недель, и управляющий хозяйством доложил, что у них достаточно запасов. Однако кастелян отмел советы офицеров так же, как ранее с еще большим гневом отклонил предложения Хью, которые были более точными и ясными. Теперь он указал, что если крепость сдать по-доброму, то она не подвергнется разрушениям, но если в результате штурма ей будет нанесен урон или шотландцы даже сровняют ее с землей, то для восстановления понадобятся немалые затраты.

Хью еще сильнее сжал свой широкий подвижный рот, воздерживаясь от горячих возражений. Сдавшуюся крепость редко удавалось вернуть без солидного выкупа. Что дороже: заново построить Уорк или выкупить — вопрос спорный, однако сейчас было неуместно его обсуждать. Сэр Вальтер был из тех людей, кто предпочитает скорее с радостью заплатить двойную цену за реконструкцию, чем выкуп, и не отдал бы так просто крепость в руки врагов.

Тем более что была она отнюдь не карточным домиком. Огромные бревна частокола и мощной деревянной башни толщиной два фута у комлей были глубоко врыты в холм, на котором стояла крепость. Надо рвом, окружавшим нижние стены замка, возвышался вал. Бревна, вымоченные зимними дождями и снегом, не так-то легко было поджечь. Насколько знал Хью, шотландцы не притащили с собой осадных орудий для разрушения бревенчатых стен. Но даже если бы таковые у них были, то камни, выпущенные из баллист или гладкоствольных орудий, перелетев через глубокий ров и преодолев высоту кургана, на котором стояла стена, потеряли бы почти всю свою мощь, и на то, чтобы разрушить оборонительные сооружения, потребовалось бы много времени. И это относилось только ко внешним укреплениям. Башня же стояла еще выше и была окружена еще более неприступным частоколом.

Хью понимал: когда нет власти, чтобы подкрепить свое мнение, возражать бесполезно. Он понимал и тайные намерения кастеляна. Казалось, они возникли при первом появлении шотландцев… или еще до того, как прибыл отряд Саммервилля? Эта мысль не оставляла Хью. Сдать замок, который ему доверили, для того, чтобы принести пользу своему покровителю, для кастеляна было бы простительно, но договариваться заранее, при отсутствии угрозы, о передаче крепости врагу было в высшей степени подло. Проницательность, однако, не мешала Хью удивляться. С того времени, как он прибыл, в поведении кастеляна сквозило что-то странное.

Хью приехал в Уорк собрать долю хозяина от урожая и ренту от арендаторов. Обычно сэр Вальтер приезжал сам, заодно проверял свою собственность, выслушивал жалобы, инспектировал латников и оборонительные сооружения крепости, просматривал счета. На этот раз из-за обострившегося политического положения сэр Вальтер, чтобы собрать и переправить в Хелмсли все, что ему причиталось, послал своего главного оруженосца Хью. Вместо того, чтобы сразу представить бирки [9] и отдать распоряжения на подготовку к перевозке сыров, соленого мяса и других продуктов для сэра Вальтера, кастелян объявил, что слишком занят и не сможет приняться за дело ни сегодня, ни завтра. Он весело заявил Хью, что задержка на несколько дней не будет иметь никакого значения, и тот был вынужден бездельничать до понедельника, пока кастелян составит счета.

Приняв извинения, Хью одновременно был слегка раздражен замечанием кастеляна о том, что ему наверняка понравится побездельничать несколько дней, воспользовавшись отсутствием хозяина. Теперь, вкупе с твердым намерением принять условия Саммервилля, нежелание кастеляна выполнять свои обязанности перед сэром Вальтером стало выглядеть подозрительным. Одно подозрение порождало другие. Ясно, что условия сдачи, с бешенством думал Хью, содержат, по всей видимости, соглашение, по которому кастелян будет продолжать владеть Уорком… или получит равнозначную компенсацию… возможно, какое-нибудь поместье в Шотландии… Будут ли условия сдачи столь же великодушными для тех, кто настаивал на сопротивлении, оставалось под вопросом. Возможно также, что кастелян и не стремился срочно оповестить сэра Вальтера о том, что Уорк сдан королю Дэвиду. В этом случае, думал Хью, самого преданного оруженосца сэра Вальтера вряд ли отпустят в ближайшее время… а может быть, и никогда?..

Хью опустил голову, делая вид, что расстроен дурацким положением, в которое его якобы поставили доводы кастеляна. Затем, продолжая разыгрывать сконфуженность, которая заставляет его стушеваться, сделаться менее заметным, он постепенно отступил к группе, окружавшей кресло кастеляна, пока не оказался в тени. Именно теперь, знал Хью, этот человек погружен в поиски оправдания своих действий и, возможно, почти нашел его. Однако Хью не думал, что кастелян действительно глуп; если он проанализировал происшедшее, то вполне мог заподозрить что-то неладное в быстром согласии Хью и осознать, что тот не сломлен и все еще намеревается предупредить хозяина о потере Уорка.

Пока кастелян говорил об условиях, которые он выставит врагам за сдачу крепости, Хью тихонько продолжал отступать назад, а затем в нижний зал, пока не выскользнул за дверь. К его счастью, подъемный мост между бревенчатой башней на вершине холма и расположенной ниже стеной замка был еще опущен. Он не слыхал, чтобы кастелян отдавал приказание держать его поднятым, но ведь можно сделать это тайно. Раз такого приказа не было, то, возможно, не были отданы и другие специальные приказы.

Хью спустился по ступенькам, пересек мост без признаков спешки, хотя двигался со всей возможной быстротой, и направился к большому помещению во дворе замка, где квартировал бок о бок с латниками.

Здесь он сбросил плащ и устремился к сундуку, в котором хранились его оружие и доспехи, на ходу расстегивая свой пояс. Открыв сундук, он извлек кольчугу тонкой работы. Рука Хью погладила ее с такой же любовью, с какой он думал о том, кто сделал этот подарок. Для человека своего происхождения, думал Хью, он был необычайно облагодетельствован. Взамен отсутствующего кровного отца судьба сделала двух мужчин его отцами по сердечной привязанности. Его кольчуга дорогой выделки, которую Хью вряд ли мог бы когда-нибудь купить сам, была подарком Тарстена, архиепископа Йоркского, на чье попечение он был отдан своей умирающей матерью, когда ему было всего несколько часов от роду. Кому-либо, знавшему Тарстена, этот подарок мог показаться странным — ведь Тарстен был человеком поистине святым и не принадлежал к числу воинствующих епископов, — но для Хью это был знак подлинной добродетели его приемного отца. Тарстен не выкручивал ему руки ради удовлетворения своих пристрастий. Видя, что, несмотря на здравые убеждения, у Хью не было склонности к религиозной жизни, он не принуждал подопечного ребенка идти по стезе служения Богу. Наоборот, он отдал мальчика в семью сэра Вальтера, где Хью добился желанной цели — стал воином.

Имя хозяина напомнило Хью, что теперь не время для воспоминаний, даже приятных. Он развернул кольчугу и расстелил ее на сундуке передней частью вниз, так, чтобы можно было, подняв спинку, просунуть внутрь голову и руки. Натянув кольчугу на предплечья, Хью разогнулся, нащупывая проймы рукавов. Как только его руки попали в рукава, кольчуга под собственной тяжестью сама скользнула вниз. Никто не обращал на него внимания. Не было ничего удивительного в человеке, надевавшем доспехи, когда за стенами крепости собиралась вражеская армия.

Он снова полез в сундук, вынул шпоры и положил их в мешочек, укрепленный на поясе, затем пристегнул к поясу меч. Этот меч также был весьма роскошным по сравнению с теми, которые обычно носили мужчины его сословия. Сэр Вальтер подарил его Хью, когда тот заявил, что пожелал бы остаться у своего хозяина и служить ему. Пальцы Хью охватили отделанную серебром рукоять и нежно ее погладили, но лицо его с широко расставленными глазами приобрело суровое выражение.

Еще одной причиной, по которой он остался оруженосцем, помимо любви к своему хозяину, было желание уменьшить зависть родственников сэра Вальтера — особенно племянников, — которая вызывалась его нескрываемой симпатией к Хью. Преподнесение в подарок меча, который был изготовлен для умершего сына сэра Вальтера, как бы компенсировало отказ Хью от рыцарства и от поместья, выглядевший со стороны непродуманным и лишенным пользы. Однако ситуация только усложнилась. Родились и поползли подлые инсинуации о том, что скромность — только хитрая маскировка стремления Хью пробраться в наследники сэра Вальтера.

Каждый раз, когда вспоминалась вся эта история, Хью становилось больно от опасений, что грязные слухи могут дойти до сэра Вальтера — и, даже если тот не поверит клевете, ударят по его сердцу. Был предельно простой выход: покинуть сэра Вальтера. Но взять и уйти, не высказывая причины, после того, как ранее заявил о своем намерении остаться, — это тоже причинит боль его дорогому хозяину. Оставалось, как и прежде, выбросить из головы и проблему, и ее решение. Вместо ноющего беспокойства его ум сразу же захлестнули другие вопросы, касающиеся практических трудностей осуществления побега из Уорка.

При всем его вооружении двигаться пешком было не очень-то выгодно, однако Хью знал: даже если кастелян дал бы ему уехать (в чем нельзя было не сомневаться), то проезд верхом через подъемный мост из нижнего двора замка прямиком приведет его в руки Саммервилля. Подвижный рот Хью скривился. Нужно было ухитриться спрятаться в крепости до темноты, перебраться ночью через стену и украсть у какого-нибудь шотландского рыцаря или оседланного коня, или коня и седло по отдельности. Успех побега и поисков сэра Вальтера становился все более призрачным по мере обдумывания собственных действий, но упрямый подбородок Хью напрягся. Именно сейчас представился случай, и лучше воспользоваться им, чем месяцами отсиживаться в Уорке… или умереть здесь.

Хью поднял плащ, который бросил рядом, пока надевал доспехи, и тут новая проблема, незначительная, но раздражающая, заставила его набросить капюшон. У Хью, к несчастью, была очень запоминающаяся внешность. Никто не мог его забыть, даже однажды взглянув на него мельком. Огненно-рыжие волосы, настолько огненные, что иногда какой-нибудь простак дотрагивался до них, чтобы узнать, не горячие ли они, выдавали его, привлекая внимание. Но волосы нетрудно было спрятать. А вот глаза, точно, могли действительно его выдать — большие, ярко-голубые и так широко расставлены под широкими бровями, что казалось, будто они смотрят в разные стороны. Мощный римский нос и рот, немного широковатый для длинного упрямого подбородка, довершали внешний вид, делая его абсолютно незабываемым.

Значит, если он не скроет свое лицо под капюшоном, то любой человек, мимо которого случится пройти, обратит внимание на него и на его действия… С другой стороны, если он закроет свое лицо так, чтобы упрятать глаза, — и это кто-нибудь может заметить и запомнить… В конце концов Хью решил все-таки использовать капюшон, поскольку челядинцы в замке Уорк не выглядели чрезмерно любопытными или склонными то и дело поспешать к кастеляну, чтобы доложить о чем-то странном. Некоторое преимущество Хью усмотрел в том, что герольд Саммервилля огласил ультиматум вскоре после восхода солнца, однако кастелян собрал совет только после обеда; теперь, ближе к вечеру, никто нигде в замке не ожидал появления Хью, и можно надеяться, что его отсутствие останется незамеченным до того, как все соберутся за стол к ужину.

Когда Хью вышел из парадной двери зала, он с облегчением отметил активность и оживление в подготовке к обороне замка, которые воцарились во дворе. Челядь и латники вымачивали шкуры в водосточных желобах, затаскивали их на настил, построенный примерно на четыре фута ниже верхнего края частокола, и укладывали в тех местах, которые считались наиболее уязвимыми для зажигательных стрел врага. На крышах складов с жизненно важными запасами уже были расстелены мокрые шкуры. Вдоль всей стены разложили кучки стрел для луков и арбалетов, расставили крепкие шесты с рогатинами или с крюками на конце, служившие для опрокидывания штурмовых лестниц. В небольшой кузнице изнуренный кузнец делал последний ремонт оружия и доспехов. Люди сновали от места к месту, подчиняясь распоряжениям начальника гарнизона крепости, спешили, подтаскивая все, что требовал кузнец… Хью улыбнулся в тени своего капюшона: вряд ли кто обратит особое внимание на еще одну суетящуюся фигуру. Он быстро достиг складских сараев и двинулся от одного к другому, заглядывая в каждый. В третьем сарае нашлось то, что ему было нужно. Он вошел, взял моток веревки, набросил на плечо и скрыл под плащом. Затем устремился к частокольной ограде и забрался на настил.

Оказавшись на стене, Хью уже не торопился. Часто останавливаясь, он тщательно рассматривал расположение вражеского отряда. Некоторые шотландцы устраивали лагерь, небольшие группы ускакали в близлежащие хозяйства, чтобы раздобыть фураж, другие были в деревне, раскинувшейся под крепостью. Пока он наблюдал, над соломенной крышей одной из лачуг вспыхнуло пламя. Хью вполголоса выругался. Жители деревни должны были укрыться в замке, однако для этого не хватило времени. Либо вторжение было в самом деле неожиданностью для кастеляна, либо тот настолько хорошо знал о нем, что не решился раскрыть это, предупредив деревенских жителей. Не успел Хью повернуть голову, как запылала другая крыша. Нетерпение Саммервилля росло, и он решил поторопить кастеляна Уорка с решением, демонстрируя свою мощь сжиганием деревни.

Хью смотрел в задумчивости, когда вспыхнуло еще несколько огней, однако, как он заметил, пламя охватывало, в основном, небольшие дома, далеко стоящие друг от друга.

Самое заметное здание в деревне — двухэтажный дом хозяйки пивной — находилось вдали от горящих строений. Его они не подожгли и, по крайней мере, не подожгут, пока там не кончится питье. Хью озабоченно посмотрел на небо. Утро было безоблачным, однако теперь насовывались тучи, и скоро станет достаточно темно, чтобы можно было незаметно уйти. Боковым зрением он уловил какие-то движущиеся отблески слева и увидел, что неподалеку на настиле собралось несколько латников, привлеченных пожарами в деревне. Хью быстро направился в западную сторону. К счастью, внимание воинов настолько было занято происходящим на юго-востоке, что никто не обратил внимания на необычную фигуру с лицом, скрытым капюшоном. Но когда один из них прокричал об увиденном во двор замка, и командир побежал в башню, чтобы доложить кастеляну, Хью почувствовал, что пора прекращать красоваться в таком виде.

Он стал двигаться быстрее, бросая взгляды то на пространство за стеной, то на лестницу, которая поднималась на курган к главной башне; из башни стали появляться люди. Кто-то в этой группе что-то кричал. Хью был слишком далеко, чтобы узнать лицо или голос кричавшего, однако ему показалось, что он услышал свое имя. Он пригнулся вниз, чтобы голова и плечи не были видны на фоне неба над стеной, и направился к одной из лестниц, ведущих с настила на землю. Как раз повернув на нее, чтобы спуститься, он поймал взгляд человека, бегущего от основания подъемного моста у главной башни к конюшням. Возможно, кастелян распорядился подготовить коня себе, чтобы выехать к Саммервиллю для выражения покорности и тем самым прекратить нападение на деревню, однако у Хью создалось впечатление, что кастелян пожелал узнать, находится ли в стойле конь главного оруженосца сэра Вальтера. Вид другого человека, бегущего в сторону охранников подъемного моста у стены нижнего двора замка, убедил Хью, что кастелян осведомлен об его отсутствии и разыскивает его.

Хью быстро спустился с настила и проскользнул за его опоры, находившиеся рядом со стеной. Здесь он приостановился, чтобы вывернуть наизнанку свой плащ, подбитый мехом; мех был более темным, чем изумрудно-зеленый верх плаща. Путь между опорами и стеной был ужасным. Никто здесь обычно не ходил, и всякие нечистоты и отбросы капали, брызгали и падали сюда сквозь щели между досками настила. Хью внезапно остановился, его лицо исказила гримаса отвращения, когда нога вступила во что-то хлюпающее, издающее тошнотворный гнилостный запах, но, возможно, он достиг своей цели — места примерно на половине пути вдоль западной стороны частокола, где прямо к подпоркам настила был пристроен один из складских сараев.

Здесь Хью отодвинулся от частокола и оперся спиной на заднюю стену сарая, встав рядом с одной из вертикальных опор настила. Теперь, чувствовал Хью, он будет в безопасности, если его поиски не станут столь тщательными, что факелами будет освещаться каждый дюйм. Он прижался к стене сарая плотнее, перекрестился и произнес молитву, прося помощи у Девы Марии и святого Иуды [10], спасителя всяких безнадежных дел. Хью не находил у себя склонности к религиозной жизни, однако архиепископ Тарстен оказал на него огромное влияние. Хью твердо верил во Всевышнего, что поощрял Вальтер Эспек, который сам был глубоко религиозным человеком. Утешив себя молитвой, Хью расслабился. Он продолжал прислушиваться к любым звукам, доносившимся сюда, ловил любой намек на усиление или ослабление интенсивности поисков, однако мысли Хью теперь были заняты тем, что он увидел со стены.

Постепенно стало совсем темно, и он решился покинуть свое убежище. Вокруг было очень тихо. Хью начал подумывать, что его начальное предположение было неверным и кастелян его вообще не искал. Значит, та стремительная беготня к конюшням и к страже у ворот являлась подготовкой к переговорам о сдаче замка. Эта мысль разозлила Хью, однако такая ситуация была благоприятной для него: ведь тогда и охрана Уорка, и охрана отряда Саммервилля скорее ослабят бдительность, чем будут готовиться к штурму. Хью тихо прошел к углу сарая и выглянул. Ничего. Скользнув обратно, он прошел к другому углу — и оттуда не увидел никакого движения. После наступления сумерек он ни разу не слышал шагов по расположенному над ним настилу. Недалеко стояла стремянка. Хью покинул укрытие и полез на нее. Высунув голову над настилом, он помедлил и всмотрелся вправо и влево. В обозримых пределах, ограниченных темнотой, на настиле никого не было. Если там и оставались стражники, то все, вероятно, наблюдали за лагерем неприятеля. Хью полностью забрался на настил, пригнувшись, чтобы его не было видно над верхней линией частокола. Не разгибаясь, он стянул моток веревки с плеча, обвязал один конец вокруг заостренного конца бревна частокола… и застыл, как только раздался предупреждающий возглас, и факел, вставленный в гнездо, вспыхнул ярким пламенем

Паралич, порожденный неожиданностью, длился всего мгновение. Обхватив веревку сильными пальцами, Хью перебросил свое тело через стену и заскользил вниз так быстро, как и сам не ожидал от себя. От жара и боли, вызванных трением о веревку, он закусил губы; ее льняные жгуты находили нежные места в его мозолистых ладонях, раздирая их до мяса, но он не пытался замедлить спуск. От удара мечом охранника веревка резко задрожала. Однако боевой меч — не нож для шинковки капусты, и, чтобы перерубить веревку, стражнику пришлось нанести еще два удара. Когда последняя прядь, наконец, лопнула, Хью полетел вниз, и его ноги инстинктивно согнулись, чтобы смягчить удар; он был достаточно близко к земле, чтобы упасть без ушибов. Однако стенка рва под крепостным валом была крутой, и он беспомощно покатился вниз, получая толчки и жгучие ссадины от каменистой почвы.

Хью не обращал внимания на травмы, хотя каждый раз, перекатываясь, ощущал болезненные уколы от меча, кинжала и мешочка со шпорами в разные части тела. Его больше беспокоил создаваемый шум. При одном из перекатываний его взгляд мельком упал на стену, но этого было достаточно, чтобы заметить появление над нею еще нескольких факелов. Затем пламя расцвело буквально под ним, и пришлось скрутиться, приложив неимоверные усилия, чтобы не попасть в огонь факела, сброшенного со стены, чтобы осветить участок. Его тело не погасило бы пламя, вероятнее всего, горящая расплавленная смола подожгла бы плащ. Упали следующие факелы, но не так близко, однако Хью уже стукнулся о дно рва, осыпаемый землей и камнями. В тишине, которая наступила после того, как он ударился о противоположную стену рва, Хью услышал раздавшееся позади жужжание и щелчки выпускаемых стрел. Люди на стене ожидали, что он будет оглушен и останется лежать. Первые стрелы не задели его, так как Хью сразу же пополз на четвереньках вперед, сначала прямо на несколько футов, а затем петляя из стороны в сторону. И все же его спасло только то, что возбужденные люди стреляли порознь вместо того чтобы накрыть весь участок залпом.

Спустя мгновение Хью был за пределами освещенного участка. Он резко остановился, набрал полную горсть земли с галькой и бросил ее недалеко вперед. Опираясь на колени, он сгреб побольше земли обеими руками и снова кинул ее сначала левой рукой, а затем — сильнее — правой. Для Хью звук падающей земли не походил на тот, который мог бы сопровождать бегущего или ползущего человека, однако, достигнув частокола, шум должен был стать невнятным. Через некоторое время стрелы с жужжанием стали улетать в темноту и впиваться в почву на значительном расстоянии впереди Хью. Короткая передышка дала ему возможность растянуться лицом вниз, но не по дну рва, а по его склону, обращенному в сторону частокола. Он лежал неподвижно, стараясь сдерживать тяжелое дыхание.

Когда лучники осознали, что потеряли мишень, вниз полетели новые факелы, однако испачканный грязью мех плаща Хью достаточно хорошо маскировал его в их мерцающем и рассеянном свете. Распластавшись и не шевелясь, он казался сверху не более чем еще одной неровностью на изрезанной дождями насыпи. Наконец, преследователи двинулись вдоль частокола. К тому времени из факелов, сброшенных первыми, расплавленная смола ручейками потекла вниз по склону, заставляя гореть небольшие участки поверхности. Медленно поворачиваясь, Хью принял вертикальное положение и вернулся туда, где со стены все еще свисал обрубок веревки. Он рассудил, что, вероятнее всего, в этом месте, которое указывало начальную точку побега, будут искать в последнюю очередь.

Медленно и осторожно Хью принялся карабкаться на другой берег рва, стараясь цепляться руками и ногами так, чтобы не вывернуть камни. К счастью, этот склон защитники выжгли не очень тщательно, и на нем остались кустики, облегчавшие подъем. Ров и вал предназначены, во-первых, для того, чтобы приостановить атакующих, а во-вторых, для того, чтобы создать препятствие и затруднить им подход к крепости. Поэтому тот склон рва, который поднимался к частоколу, начисто лишали всего, что могло бы прикрыть атакующих или дать им там зацепиться. Никого из защитников не интересовало, насколько быстро отойдут нападающие, поэтому противоположный склон рва очистили лишь от крупных кустарников, которые мешали бы лучникам целиться. Хью обнаружил растения с достаточно сильными корнями, на которые можно было поставить ногу или ухватиться за них рукой. Правда, большинство из них представляли собой кустики ежевики, и в руки Хью, израненные паклей веревки, впилось дополнительно множество колючек, однако быстрота и безопасность сейчас значили больше, и он терпеливо сносил уколы.

Взобравшись наверх, Хью прошел около двадцати шагов и остановился, прислушиваясь. Безмолвие зимней ночи сковало землю, не щебетали, не пели птицы, не жужжали насекомые, не квакали жабы и лягушки. Но краем уха он уловил слабый звук, равномерный рокот, состоящий из гудения и потрескивания множества костров, храпа, дыхания и движения животных, отдаленных людских голосов. Для Хью важно было, что в этом рокоте отсутствовали более резкие звуки, которые указывали бы на близость охранников, наблюдающих за окрестностями в темноте. Будь они где-нибудь поблизости, то, возбужденные его побегом, двигались бы и переговаривались.

Удовлетворенный, Хью быстро зашагал в сторону лагеря шотландцев. На ходу он снял плащ и стряхнул с него грязь, насколько это было возможно. Затем поднял капюшон кольчуги и закрепил так, чтобы скрыть волосы. Приподнимая рукава кольчуги, вытер манжетами лицо и руки. Конечно, он больше был озабочен здоровьем собственной кожи, нежели тем, что грязь могла бы его выдать: воины действующей армии не славились своим пристрастием к чистоте.

Увидев первые огни вражеского лагеря, Хью замедлил шаг и постарался прикинуть расстояние, на которое удалился от края рва. Спустя мгновение он мрачно усмехнулся и двинулся дальше. Он был почти уверен, что сможет пройти незамеченным через лагерь. Если бы его даже заметили, то приняли бы за своего человека, ходившего посмотреть вал, а не за чужака. Эта уверенность не подвела — по крайней мере, его никто не окликнул. Хью предполагал, что те, кто разглядит его достаточно ясно, чтобы отличить от какого-нибудь рядового воина, бредущего по нужде или в поисках товарища, отнесут его, судя по виду богатого подбитого мехом плаща, к числу норманнских соратников Саммервилля. Чтобы не заподозрили обмана, Хью пошел уверенным широким шагом, как если бы он точно знал куда идет.

Так оно почти все и оказалось, хотя Хью с радостью отклонился бы от своей цели, если бы увидел оседланного коня, которого можно было б увести. На окраине лагеря коней не было, поскольку большинство воинов здесь было представлено рекрутами из бедняков, пехотинцами. По мере того, как Хью углублялся в расположение неприятеля, он заметил нескольких лошадей в путах, однако не было никакой надежды заполучить хотя бы одну из них и скрыться. Когда Хью показалось, что лагерные костры перед ним выстроились в линию, он было засомневался, не стишком ли сильно отклонился от своего пути, дойдя до южной окраины лагеря, но опасался спрашивать что-либо или казаться нерешительным. При оклике он готов был ответить надменно, что могло спасти его, однако не встретил ни вопросов, ни взглядов удивления и без помех миновал последнюю линию костров. Вскоре впереди стала неясно прорисовываться огромная сплошная тень — это был дом.

Шепча молитву благодарности и следом за ней вторую с пылкой просьбой о постоянной поддержке, Хью резко свернул вправо, чтобы обогнуть возделанный клочок земли, который обычно располагается позади каждого дома, а затем влево, и тут возникла вторая тень, пролегшая между двумя постройками. Подойдя поближе, он ощутил ужасное зловоние пожарища. Губы широкого рта Хью плотно сомкнулись в гневе и жалости. Когда он доберется до сэра Вальтера, то уж не забудет рассказать о принесенных в жертву жителях деревни — ведь это были именно жертвы, а не обычные издержки военных действий. Если кастелян и решил сдаться, то мог бы сразу сказать об этом Саммервиллю, а не бездельничать все утро и ждать, пока тот отобедает; тогда, наверное, не было бы приказа или разрешения жечь дома.

Эти сердитые мысли не отвлекали Хью от необходимых мер предосторожности. Он замедлил шаг, всматриваясь в упавшие балки и всякий хлам. Все-таки он споткнулся обо что-то мягкое — и чуть не вскрикнул, когда рука, которую он протянул, чтобы не упасть, наткнулась на чье-то холодное неподвижное лицо. По крайней мере, это был мужчина, если судить по коротким волосам и щетинистому подбородку. Мертвая женщина или ребенок вызвали бы у Хью отвращение и такую ненависть, что он мог бы забыть, для чего сюда пришел. Он на мгновение опустился на колени рядом с телом, закрыл глаза и пробормотал молитву об, отпущении грехов, а затем вознес другую к Деве Марии, моля ее о безграничном милосердии к этому бедняге, умершему со всеми своими грехами, не имея шанса исповедаться.

Хью знал, что не имеет права молиться об отпущении грехов и что, во всяком случае, эта молитва запоздала, однако считал, что она не повредит. Вера Хью в милосердие Матери Божией была безгранична. Он поклонялся ей еще с малых лет. Как полагал Хью, его интерес к ней в ранние годы был обусловлен, вероятно, тем, что у него самого не было матери. Однако, когда он повзрослел, именно Матерь Божия занимала его мысли, потому что Дева Мария, в отличие от многих других святых, не была такой жесткой и непреклонной. Она была нежна и милосердна. Во многих сочиненных о ней легендах рассказывалось, как она защищала явно грешные деяния, если таковые предпринимались ради самообороны или из каприза, а не диктовались жестокостью или стремлением ущемить ближнего своего.

Сделав все возможное для мертвеца, Хью воткнул вокруг его тела колышки и продолжил путь с еще большей осторожностью. Больше трупов он не обнаружил и вскоре увидел цель — дом хозяйки пивной. Там Хью надеялся найти лошадь какого-нибудь командира из шотландского войска, который распоряжался чужой пивоварней, однако перед домом не было привязанных животных. Постояв в нерешительности, Хью двинулся вперед. Он вспомнил, что за домом находится сарай. Возможно, у этой семьи была лошадь, которая все еще могла находиться там.

Насколько он помнил, к задней стене дома было прилеплено какое-то сооружение. Хью продвигался медленно, принюхиваясь, чтобы определить, какие запахи исходят от того места — животных или кухни, ведь такая пристройка вполне могла служить кухней, или приютом для хозяйской живности, или и тем, и другим сразу. Попытка была сорвана удушающим смрадом горелого дерева и смешавшимся с ним зловонием человеческих и животных испражнений, рвоты, мочи и других отбросов.

Треск и пронзительный визг в доме позади заставили его на мгновение застыть. Хью сразу понял, что там находятся шотландцы, и поспешил свернуть за угол, где его не будет видно, если кто-нибудь откроет окно или дверь. Ощупывая вход в сарай, он внезапно остановился, наступив на какую-то цепь, и опять застыл, ожидая, что собака набросится на него со злобным лаем, но тут же сообразил, что та уже подняла бы тревогу, если бы могла. Чтобы убедиться в отсутствии собаки в сарае, готовой подать голос и броситься на любого вошедшего, Хью согнулся и стал нащупывать конец цепи. Его рука натолкнулась на еще одно холодное тело, на этот раз покрытое шерстью. По привычке и как бы извиняясь, Хью погладил погибшее существо. Он относился к животным с большой любовью, и его поразило, что какая-то ссора между людьми породила убийство зверя.

Эта короткая пауза спасла его. Как только Хью отнял руки от трупа собаки, послышался скрип гравия под ногами и слабое бряцание металла. Человек обогнул угол — Хью одним быстрым движением обнажил, поднял и вогнал кинжал тому в горло, охватив при этом другой рукой его голову сзади так, чтобы жертва не могла вырваться. Однако лезвие кинжала не уперлось в кожаный панцирь или кольчугу, как ожидал Хью. К его удивлению, оно мягко скользнуло прямо и вошло по рукоять. Тело забилось в судорогах, однако Хью был готов к этому и машинально сжал его снова. В следующее мгновение тело мягко обвисло, и Хью дал сползти ему вниз.

Только когда враг был уложен рядом с собакой, Хью быстро вытащил свой кинжал из раны — он не хотел испачкаться в крови: кровь пугает лошадей. Он вытер лезвие кинжала и ребро ладони, по которому от раны бежала струйка крови, об одежду жертвы, после чего пробормотал молитву о прощении грехов и за упокой вознесшейся души. Он сожалел о том, что убил, хотя не намеревался этого делать, однако перед ним прежде всего был враг, который сам виноват в том, что не потрудился надеть доспехи. Хью приходилось убивать людей и раньше, и еще одна смерть не нанесет ему вреда.

Его мысли были полностью заняты догадками о том, кто этот человек: если он — охранник, посланный сторожить сарай, то не находится ли внутри сарая другой, которого должны были сменить? Но в сарае не было заметно света, а вряд ли охранник будет ожидать в темноте. Тем не менее Хью продолжал держать кинжал обнаженным, прикрыв поблескивающий клинок краем плаща, и направился ко входу в сарай уверенно, как будто его там ждали. Около входа он остановился и прислушался. Из глубины строения доносились только звуки дыхания и низкий храп отдыхающих животных, а также постукивание подкованных копыт.

Глаза Хью привыкли к темноте, и в слабом свете, проникавшем сквозь дыры, он смог различить силуэты нескольких лошадей, столпившихся вместе в небольшом стойле. Ни одна из них не была оседлана. Хью сдержал возглас досады. Но досада быстро сменилась надеждой. Он знал, что даже зажиточная хозяйка пивной не могла не только позволить себе содержать стольких лошадей, но и найти им работу. Было холодно и дул пронизывающий ветер. Вероятно, некоторые офицеры предпочли переночевать в этом доме, а не в палатке. Пока такие мысли проносились в его голове, глаза Хью обшарили сарай и сразу же поймали слабый отблеск света от темной груды около задней стены. Это были седла!

От радости он потерял бдительность и не успел рвануться к цели, как нога опять наткнулось на чье-то мягкое тело, которое вздрогнуло, указывая, что это живое существо, но не издало никакого звука, кроме слабого повизгивания. Хью моментально опустился рядом с человеком, уперев в его горло кинжал. На этот раз он действовал осторожнее, и убийства не случилось. Да в том и не было необходимости. Сильный запах пива и рвоты ударил в нос Хью, когда он наклонился, чтобы вполголоса отдать приказ молчать. Это и предопределило дальнейшие действия. Потребовалось не больше минуты, чтобы обрезать у пьяного нагрудные шнурки, которыми связать ему руки и ноги. Следующей минуты хватило, чтобы вогнать ему в рот кляп из лоскута, вырванного из его же одежды. Перешагнув через спящего, Хью приблизился к седлам. Его руки нащупали фонарь с погасшей свечой. Немного помедлив, он достал из поясного мешочка кремень, кресало, трут и зажег свечу. Если человек, лежащий на полу, был охранником, а убитый — его сменщиком, то, вероятно, пока никто больше не придет в сарай. Правда, было слабое опасение, что фонарь выдаст его, но он же позволит оседлать коня гораздо быстрее, и Хью решил рискнуть.

Он поднял фонарь — и от души улыбнулся. Седла, до которых он добрался, были украшены выпуклым орнаментом из серебра, чепрак, лежавший рядом, был расшит серебром и золотом. Хью повернулся, чтобы взглянуть на лошадей, и, увидев высокого, сильного боевого коня, выделявшегося среди других, менее рослых животных, улыбнулся еще шире. Он подумал, что здесь остановился сам сэр Вильям де Саммервилль. Теперь Хью был благодарен кастеляну за задержку со сдачей Уорка. Ведь Саммервилль наверняка разместился бы в крепости, если бы она перешла к нему.

Мгновением позже руки Хью ласкали статного боевого коня. Многие, наверное, дважды подумали бы, прежде чем без помощника пытаться седлать чужого боевого коня, поскольку у таких коней воспитывают лютую ненависть к посторонним. Однако Хью имел подход к животным. Он что-то нежно бормотал коню, поднося ему полную горсть зерна из мешка, стоявшего рядом с седлами. Такая взятка в сочетании с бесстрашием Хью быстро сделала свое дело. Пока конь выбирал последние зернышки с его ладони, были закреплены удила и повод. Затем Хью подвел коня к мешку, который осчастливил скакуна на то время, пока надевались чепрак и седло. После этого не составляло труда вывести жеребца наружу, где шум вряд ли потревожил бы тех, кто находился в доме, и дать тычка ему под ребра, чтобы надежно затянуть подпругу.

С улыбкой до ушей Хью вскочил в седло, миновал рысью двор и выскочил на дорогу. Ему часто говорили, что человек, верный и преданный долгу и творящий добрые дела, облегчает себе путь на небеса и этим вознаграждает сам себя, но на сей раз вознаграждение было совершенно реальным. Хью теперь стал богаче, обретя чудесного коня и его роскошное снаряжение. И все это отобрано у богатого врага. И не надо испытывать чувство вины за то, что поживился за счет последних грошей бедняков.

Однако судьба приготовила для Хью новые испытания. Ему не удалось скрыться незамеченным. Случайно один из выпивавших с сэром Вильямом де Саммервиллем в доме хозяйки пивной вышел по малой нужде как раз тогда, когда Хью удалялся в направлении дороги. Этот человек был пьян, но не настолько, чтобы не заподозрить что-то неладное во всаднике, скачущем к югу из деревни, зычно окликнул его и приказал остановиться, что Хью, конечно, пропустил мимо ушей. Наоборот, он пустил коня галопом и не сбавлял темпа до тех пор, пока не проехал через весь лагерь, строго держась дороги, ведущей прямо на юг. Но когда Хью решил, что стук тяжелых копыт больше не будет доноситься до лагеря, он сдержал коня и повернул на запад. Он знал, что, как только Саммервилль обнаружит пропажу своего коня, за ним снарядят погоню, но к тому времени он будет достаточно далеко, и надеялся, что преследователи решат, будто он держит путь в южном направлении или, наверное, свернул на восток в поисках защиты в Прудго или в Ньюкасле.

Эти раздумья породили у него сомнения. Так как король Дэвид сам не пришел к Уорку, то, очевидно, есть другие замки, более для него значимые. Хью, конечно, не мог точно угадать места, которые подверглись нападению, и решил, что разумнее будет избегать всех городов и крепостей, пока он не окажется далеко на юге, в Англии. Это привело его к мысли о Великой стене, пересекавшей Англию. К югу от нее он был бы, точно, в безопасности. Стена представляла собой руины, кроме тех участков, где ремонтировалась, однако это были грозные руины высотой десять-двенадцать футов. Лишь в отдельных местах были преднамеренно сделаны проломы. Хью нахмурился. Он не знал, где именно находились такие проломы, и, двигаясь без дороги, при скрытых облаками звездах не мог определить, куда же держать путь.