Гобелены грез

Глава VII

В тишине своей комнаты Одрис некоторое время пристально рассматривала работу на ткацком станке, и тут легкая дрожь пробежала по ее телу. Глаза у единорога на картине были такими же ярко-голубыми, как и у Хью. Она резко обернулась и увидела, что Фрита уже открыла сундук и вынимала из него платья и накидки на ее выбор. Одрис не заметила, чтобы служанка покидала большой зал, но не была удивлена. Явно Фрита слыхала, как дядя приказал ей одеться подобающе. Холодок страха проник в душу Одрис. Фрита, конечно же, считала: быть хозяйкой замка — великая честь, однако Одрис от всей души желала отдать Джернейв своему дяде и освободить себя от неминуемой опасности стать игрушкой в чьих-то руках.

Она начала разбирать выложенную одежду, но тут одна мысль заставила ее сжать губы. Никакой небрежности, — предупредила себя Одрис. Она должна показать, что ей ни в чем не отказывают, но также и не выглядеть чересчур роскошно, дабы не возбудить аппетит у тех, кто хочет набить мошну и счел ее за подарок. Одновременно возникло еще одно желание — приковать к себе взор голубых глаз, глядящих на нее, а не на мощный замок. Одрис не сомневалась, что интерес, который проявил к ней Хью, не имел ничего общего с ее состоянием. Да и шансов попасть в претенденты на место мужа наследницы у него не было. Если бы у него было хоть небольшое состояние или доступ ко двору, то в его возрасте он уже вполне мог быть посвящен в рыцари, но без богатства и без влиятельной поддержки Хью не мог рассчитывать на предложение вступить с ней в брак. Оба это знали, и потому его восхищение — или какое-то другое испытываемое им чувство — было адресовано именно ей.

Одрис улыбнулась и с возрастающим интересом поглядела на наряды, выбрав, наконец, платье из тонкой шерсти неяркого розового цвета. Общепринятое предпочтение отдавалось ярким цветам, но она знала, что на их фоне не будут заметны ее светлые глаза и волосы. В отличие от рабочей одежды, которую Фрита сняла с нее, это платье было богато расшито повторяющимся узором из золотых нитей вокруг глубокого декольте в виде буквы V и плечевых швов, а также вокруг непомерно широких обшлагов длинных рукавов. Так как платье было с глубоким вырезом, Одрис пришлось снять свою простую сорочку и заменить ее на более тонкую. Эта сорочка также была расшита узором вокруг ворота, а вдоль краев длинных рукавов имелись украшения в виде шести узких золотых полосок. Надетые на руки, они сложились так, что полоски шитья выглядели подобно блестящим браслетам и выделялись под широким рукавом платья.

Фрита помогла одеть на госпожу сорочку и ослабила шнурок, стягивающий горловину нарядного платья. В качестве повседневной одежды Одрис предпочитала более теплые длинную нижнюю тунику и короткую верхнюю, так как эти вещи, достаточно просторные, обеспечивали свободу движений и, чтобы не мешали при ходьбе, затягивались обычным поясом. Торжественный наряд — совсем иное дело, тут было не обойтись без посторонней помощи: его надо было пригнать по фигуре с помощью шнурков на спине.

Одень Одрис такой наряд, когда она впервые предстала перед королем, он никогда не назвал бы ее «дитя», а затяни Фрита шнурки, и стало бы ясно, что Одрис — довольно взрослая девушка, пусть даже и небольшая ростом. Стали заметны ее полные груди, высокие и упругие, узкая талия и округлые бедра. Эти достоинства еще сильнее подчеркивались тяжелым золотым поясом, охватывающим ее талию и завязанным сзади изящным узлом. Глазу, заинтригованному глубоким расшитым золотом декольте и золотым поясом, без сомнения, предстала бы вся женская зрелость Одрис.

Наконец, Фрита расплела косы Одрис, причесала ей волосы и заплела их снова, перевив их золотыми лентами. Концы кос были уложены в золоченые кожаные чехлы, украшенные маленькими жемчужинками. Одрис не нуждалась в накладных волосах или других уловках, позволяющих увеличить толщину: у нее были густые длинные до колен и волнистые волосы. Служанка широко улыбнулась и мягко захлопала в ладоши, выражая свое удовольствие от вида госпожи, затем принесла кусочек металла, отполированный до зеркального блеска, чтобы Одрис посмотрелась в него и оценила ее усилия. Одрис вздохнула и улыбнулась. Не потому, что она не хотела испортить настроение Фриты, а из-за радости, вызванной своим отражением.

Обычно Одрис ждала, пока тетя позовет ее сойти вниз, однако из-за того, что ей пришлось бы скоро прерваться, она не захотела вновь приступить к работе и провела слишком много времени, ничего не делая, предавшись беспокойным раздумьям. Одрис попросила Фриту принести ее голубой плащ, также расшитый по краям орнаментом, застегнула его на шее золотой брошью и отпустила Фриту до того времени пока не подойдет время ложиться спать. Снизу донеслись мужские голоса, но Одрис узнала их и решительно сошла вниз, до предпоследней ступеньки. Здесь она остановилась. Ожидавшие обсуждали создавшееся в стране положение и как поняла Одрис отнюдь не радужное, поэтому ее полные губы сжались в тонкую полоску.

— Боюсь, что Дэвид опять вторгнется, не так уж долго осталось ждать, — говорил Хью. — Слишком уж будет велик соблазн отхватить другую часть Нортумбрии, как он это сделал с Карлайлом.

— Ты хочешь сказать, что нам угрожают шотландцы? — беспокойно спросила Одрис, ступив на последнюю ступеньку.

Мужчины повернулись к ней, а затем, не прекращая беседу, все трое двинулись по направлению к месту пиршества.

— Сейчас опасности нет, молодая леди, — сказал Хью, и Бруно тут же добавил:

— Будь спокойна, Одрис.

Затем, заметив, что Хью, по всей видимости, не торопится вступить в беседу, продолжил:

— Хью боится, что мир, достигнутый королем Стефаном, долго не продержится, но я уверен: Стефан знает о соблазне Дэвида. И не потому ли он договорился с принцем Генрихом сопровождать его обратно в Англию? Я не считаю, что Дэвид нарушит перемирие, когда сын его во власти Стефана.

— Но Генрих не объявлен заложником, так? — спросил Хью. — Это значит, что он может найти какую-либо причину и в любой момент покинуть двор.

— Есть такая опасность, — согласился Бруно, — но, насколько мне известно, король приказал всячески угождать Генриху. Да и как Стефан назовет его заложником, если Генрих дал присягу от имени Хантингтона и получил титул графа?

Одрис с хмурым видом слушала этот разговор.

— Нет, я не это имела в виду, — вмешалась она. — Я хочу знать, вернутся ли шотландцы обратно в наши горы.

— Воины ушли, — ответил Бруно, — разве что остались отставшие войска. — Тут он испугался: — Одрис, а ты все еще гуляешь по горам в одиночестве? Как мой дядя может это допустить? С тобой все, что угодно, может случиться.

— Ну что со мной может случиться? — спросила Одрис, весело смеясь. — На мили вокруг не найдется никого, кто бы меня не знал, и никто из них не причинит мне вреда. Это ведь не дороги Англии, по которым каждый час проходит сотня странников. — Она крепко взяла Бруно за руку. — Пойдем, брат, не хмурься. Почти всегда я беру с собой Фриту…

— Немую! — воскликнул Бруно. — Да она и не пикнет, если вдруг что с тобой случится.

Одрис снова рассмеялась.

— Зато я закричу, а Фрита очень сильна. Не брани меня, братец. Годами мне не приходилось встречать в наших местах незнакомого человека. А когда гуляю по утесам, пастухи все время перекликаются, указывая, где я нахожусь. Если меня долго не видно, кто-нибудь из них отправляется на поиски, так что потеряться мне не дадут.

Хью слушал все это не проронив ни звука. Сначала его сильно поразил изменившийся вид переодетой Одрис. Когда он в первый раз увидел ее, то она показалась бледной и внушающей жалость. Но теперь ему пришло в голову, что она как чаша из тонкого молочного стекла, наполненная красным вином. Одрис, подобно этой чаше, пылала изнутри, но красота ее была столь хрупкой и нежной, что, имей даже он на это право, то боялся бы до нее дотронуться, опасаясь разбить вдребезги. Пока эти мысли проносились в его голове, она и Бруно спорили о небезопасных скитаниях по горам.

— Одрис, тебе нельзя забираться… — Бруно, по-видимому, был не в состоянии докончить предложение и взорвался: — Проклятье на мою голову, и зачем я учил тебя лазить по скалам!

Его восклицание прозвучало как раз в тот момент, когда они входили в зал.

— Помолчи, — зашептала Одрис, — ты только привлечешь к нам внимание, что нежелательно.

Но предупреждение последовало слишком поздно. Горестное восклицание Бруно заставило оглядеться вокруг Уорнера де Люзорса, самого красивого и самого бедного из юных придворных Стефана. Люзорс не мог слышать, о чем шла речь, но сумел поймать взгляд Одрис, которым та обвела все вокруг, а также заметил недовольное выражение ее лица. И расценил это по-своему. Он был уверен, что молодая леди испытывала недовольство, попав в общество своего брата и оруженосца Эспека, местных грубиянов, и ему страстно захотелось вклиниться в компанию людей, принадлежавших к более низкому сословию.

Люзорс слыхал, что Одрис говорила о своем нежелании выходить замуж, но, подобно Стефану, он расценивал это как обычную женскую скромность или лицемерие. Что же до упомянутых ею отказов на предложения, то здесь либо она лгала, — а все женщины лгут, — либо она желала в обмен на ее значительное состояние кого-то лучшего, чем этих варваров, родившихся в глуши. Ранее Люзорс имел значительный успех у женщин и считал, что перед ним не устоит ни одна из них, не говоря уже о застенчивой, наивной девчонке, которая всю свою жизнь провела в плену северного невежества. До настоящего момента путь к женитьбе, которая дала бы ему средства к существованию, преграждали отцы или опекуны наследниц, но теперь у него была поддержка короля. Люзорс был уверен: для покорения девчонки ему достаточно лишь предстать перед ней.

Не желая лишних расспросов, он постарался исчезнуть незамеченным и ему это удалось всего за несколько минут. Люзорс не мог пройти прямым путем к своей цели, так как слуги были заняты расстановкой столов для пира, но молниеносным взглядом обнаружил свою жертву, заметив также, сияние золота на платье Одрис. Это будет хороший брак, — думал Люзорс по пути к Одрис и ее друзьям. В этой дыре можно протоптаться до тех пор, пока девчонка не забеременеет. Он разрешит сэру Оливеру остаться и править крепостью, если, конечно, старик не будет мешать. Сам же может продолжать оставаться при дворе и снова «ловить птичек» — но теперь у него будет тугой кошелек, чтобы оплачивать свои удовольствия, а не потребуется прибегать к одурачиванию лестью. Если бы Люзорс услыхал презрительное замечание Одрис о кукушке — птице, откладывающей по яйцу в чужие гнезда, и чей птенец, только вылупится из яйца, а уже выбрасывает истинных обитателей, поедая все, что приносят приемные родители в клюве, он был бы поосторожнее в своем приветствии. Разгоряченный собственными мыслями, Люзорс слегка поклонился, улыбнулся и протянул руку со словами:

— Позвольте проводить вас из этого холодного угла, молодая леди. Такая прелесть должна быть на виду у всех.

— Благодарю вас, но я предпочитаю тишину этого угла, — жестко ответила Одрис, не обращая внимания на протянутую руку. — К тому же мне не холодно.

Она не была приучена к лести, и слова Люзорса могли бы возыметь свое действие, если бы не его глаза, которые слишком уж быстро переметнулись от ее лица к богатому платью, к усыпанным жемчугом чехлам на ее косах и на пояс тонкой работы. Одрис и сама была в замешательстве, ощутив внутреннюю напряженность Хью. Глянув на него, она увидела, как его губы, на которых играла улыбка, когда он говорил с ней, сжались теперь в жесткую линию, а длинный подбородок агрессивно выдался вперед. Определенно ему не понравилось, что другой мужчина подошел к ней и говорил комплименты. Одрис испытала раздражение от признаков ревности, но не понимала, что не одни только слова Люзорса подействовали на Хью. Он видел, как глаза сэра Уорнера впились в груди и бедра Одрис, в золотые украшения ее наряда.

— О, я защищу вас от любой назойливости, — мягко полушепотом говорил Люзорс. — Со мной вам не надо робеть, хотя я нахожу это очаровательным и восхитительным. — Оставшейся без внимания протянутой рукой он сделал жест Бруно и Хью, и когда те уставились на него, сказал: — Вы можете идти. Я прослежу, чтобы молодая леди… чтобы эта молодая леди не испытывала неудобств.

— Нет, оставайтесь, — сердито произнесла Одрис, беря Хью и Бруно за запястья. — А вас, сэр, я не задерживаю и советую узнать мое имя, прежде чем отдавать приказы моим сопровождающим и посметь предположить, что вы оградите меня от неудобств лучше, чем мой дорогой брат и мой друг.

На самом деле ни Хью, ни Бруно не подавали никаких признаков повиноваться приказу Люзорса, и Одрис знала, что их не надо просить остаться. Она взяла их за руки скорее для того, чтобы Люзорс не подвергся нападению со стороны ее выведенных из себя сопровождающих, чем показать им свое нежелание расстаться с ними, а ее высокомерные слова, обращенные к Люзорсу, были сказаны с намерением отвести его гнев на себя. Он ничего не мог причинить ей, а Бруно и Хью могут пострадать, если тот пожалуется на них королю. Краска залила лицо Люзорса, а поднятая рука сжалась в кулак, однако, он не смог дать волю наполнявшей его ярости, так как справа от него раздался взрыв смеха.

Еще один юный приближенный из окружения короля склонился в глубоком поклоне и, подняв улыбающееся лицо, произнес:

— Леди Одрис, я Генрих из Эссекса. Могу ли я принести свои соболезнования сэру Уорнеру…

— Я не нуждаюсь в ваших соболезнованиях! — взревел Люзорс. Затем, вспомнив о своей цели и о близком присутствии короля, он, сглотнув, выдавил из себя улыбку.

— Леди, — произнес он слегка сдавленным, но гораздо более тихим голосом, — уверяю вас, что знаю ваше имя. Оно слишком мило для меня, чтобы часто его произносить. Я хотел спросить на это вашего разрешения. Сэр Генрих слишком смел. А что касается приказа вашим сопровождающим, то я желаю им только добра. Удерживая их, вы вынуждаете их не подчиняться. Они и так довольно бездельничали. Это всего лишь оруженосцы и их долг — служить своим хозяевам.

— Которые, я уверена, их простят, — сказала Одрис, дивясь какой дурой счел ее Люзорс, неся столь откровенную ложь, — если я скажу, что Бруно и Хью ожидали меня по моей просьбе.

— Чтобы защитить вас от притязаний столь многих излишне пылких поклонников? — с усмешкой спросил Генрих из Эссекса. — В этом нет нужды. Смотрите, сюда идут Вильям Чести и Ричард де Камвилль. В таком охружении, леди Одрис, вам нечего бояться.

— Вы не за ту меня принимаете, сэр, — сказала Одрис более мягким тоном, чем при разговоре с Люзорсом, так как ее позабавила веселая искренность. — Я не испытываю страха: у меня есть свое собственное мнение и обо мне заботится мой дядя. Может быть, вы не слышали, что я говорила королю. Бруно давно не был в Джернейве. Я тяжело переживала его отсутствие и хочу провести в его обществе каждую представившуюся минуту.

— Что тем не менее жестоко по отношению к нам, — вступил в разговор сопровождавший Чести Ричард де Камвилль.

— Да, в самом деле, — вставил Чести. — Вы отдаете предпочтение тому, кто и так пользуется вашим вниманием, ибо Бруно хорошо вас знает, и лишаете его голодающих, ибо мы испытываем равносильное голоду чувство, стремясь с вами познакомиться и узнать, кто угодит вам.

— Вы лучше узнайте, кто угодит моему дяде, — парировала Одрис. — Я уже сказала, что удостою вниманием только того, на ком остановится его выбор.

— А он говорил, — напомнил Генрих из Эссекса, — что вы отказывали каждому, представленному им. Это похоже на веселенькую задачку: кто кого учит — курица яйцо или яйцо курицу.

— Добрый Святой Бенедикт, прислушайся к ним. Один говорит о каком-то голоде, другой решает задачки о курице и яйце, — заметила Одрис, переводя взгляд с Хью на Бруно. Затем она внимательно осмотрела стоящих полукругом людей. — Думаю, все вы озабочены пустотой своих животов, но уверена: если попытаетесь удовлетворить аппетит мной, то начнете страдать расстройством желудка.

Хью не смог сдержать смех:

— В самом деле, я думаю так же, леди, ибо вы не что иное как смесь перца, уксуса и пряностей. Но смотрите, король занял свое место. Стол накрыт, и я уверен, что ваши животы будут там наполнены более нежными и удобоваримыми деликатесами.

Хью пошевелил рукой, которую удерживала Одрис, и та, почувствовав намек, почти выпустила ее, прикасаясь к ней только пальцами. Придворные Стефана оглянулись, желая убедиться в достоверности слов Хью, который использовал это минутное замешательство, чтобы провести Одрис между Генрихом из Эссекса и Вильямом Чести. Бруно шел вплотную сзади, почти полностью заслоняя Одрис от назойливых кавалеров. Ричард де Камвилль пожал плечами:

— Нельзя рассчитывать на благосклонность девицы, разве что король уничтожит ее дядю или отстранит его силой. Не случайно оруженосец Эспека и ее внебрачный братец поджидали ее. Определенно они служат при ней сторожевыми псами. Итак, либо леди Одрис на самом деле не желает замуж и попросила их защищать себя, либо ее дядя не знал о приезде короля и устроил хорошенькое представление, с которым согласился Эспек.

— В любом случае я согласен с тем, что рука леди Одрис, похоже, недостижима, — сказал Вильям Чести. — Король не будет силой решать этот вопрос. Ты ведь видел, как Эспек и другие следили за ним? Сэр Оливер пользуется уважением, он известен как человек чести. Сэр Оливер не будет вмешиваться в дела государства, не перейдет на сторону Матильды, ведь она в союзе с шотландцами. Поэтому Стефан не предпримет действий против сэра Оливера, а если предпримет, то Эспек, а заодно и его друзья расценят это как уготованное им в будущем. — Сэр Чести криво усмехнулся. — Король может любить нас, но разве богатая жена, которой он кого-то одарит, будет что-нибудь стоить по сравнению с потерей севера?

— С другой стороны, — заметил Генрих из Эссекса, — если бы молодую леди заставили сказать, что она желает кого-нибудь из нас в мужья, король поддержал бы ее, и, я думаю, Эспек тоже, так как он пристально наблюдает за ней.

— Слишком много хлопот, — отозвался Ричард де Камвилль. — Я не уверен, что пожелаю остаться здесь, в северной глуши, да и в любом случае не думаю, что кому-то будет дано узнать про искренние чувства леди Одрис. Мы здесь пробудем не дольше следующего дня, а за этот короткий срок она будет скрываться в своей комнате или находиться под хорошей охраной.

Уорнер де Люзорс в начале ничего не говорил: он все еще пребывал в бешенстве из-за отказа Одрис. Однако это не помешало ему внимательно следить за беседой соперников и постепенно его настроение улучшилось. Если девчонка хочет обмануть своих сторожевых псов, то, естественно, будет свирепее всех бросаться на того, к кому более благосклонна. Он также понимал, что ни Вильям Чести, ни Ричард де Камвилль не были особо заинтересованы в такой награде, так как оба, казалось, не обращали внимания на дядю, который определенно будет благодарен за то, что ему позволят остаться в Джернейве и с радостью платить за это место из доходов от земель и от ремесла девчонки. Тем лучше. Они даже не пытались застать ее в одиночестве. Что касается заинтересованности Эссекса, то здесь пока трудно что-либо сказать, и за ним надо понаблюдать. Однако Люзорс не думал, что Эссекс готов следить за каждым движением девчонки и овладеть ею, пусть даже по пути в туалет, когда та будет одна. Конечно же, она перепугается, но труда не составит успокоить ее и спрятать, пока не представится случай показаться с ней перед королем в отсутствии дядюшки.

Остаток вечера подтвердил правоту суждений Ричарда Камвилля. Одрис ни на минуту не оставалась в одиночестве, за исключением процедуры присяги верности королю, занявшей немного времени. За столом она сидела по одну сторону от короля, сэр Вальтер Эспек — за ней, ее дядя и тетя слева от короля. За едой долго не засиживались, так как задержка, вызванная приготовлением достаточного количества съестного, чтобы накормить «неожиданных» гостей, пробудила хороший аппетит. Надо также отметить, что еда была простой, хотя и изобильной, и состояла из незамысловатых блюд: мясных и рыбных пирогов, ломтей соленой свинины, горячей пряной ухи и сыра, мастерством приготовления которого Эдит славилась на всю округу. Особых церемоний не соблюдали, за исключением королевского стола, да и там они были сокращены, так как Стефан приказал прислуживающим ему рыцарям и оруженосцам оставить блюда с едой и разойтись по своим местам.

Как только Бруно был отпущен, он присоединился к Хью за последним столом, накрытым скатертью и, помимо всего прочего, уставленным лотками с белым хлебом. Ниже этих столов, за которыми также сидели оруженосцы, пришедшие со своими хозяевами — северными баронами, стояли столы для прислуги — на них пища была погрубее и не в таком изобилии.

— Говорю тебе: все будет хорошо, — выговорил Бруно между двумя большими глотками остывающего супа. — Она рассказывает королю о своих первых ткацких работах, а также о том, что не годится на роль хозяйки дома.

Как Хью ни старался не смотреть, но все же бросил взгляд на стол, стоявший на возвышении, как раз в тот момент, когда король, смеясь и отломив самый сочный ломоть пирога, совал его в рот Одрис.

— Из этой передряги получилась веселая история, — сухо прокомментировал он.

— У нее всегда так выходит, ответил Бруно, усмехаясь. — Одрис, бедняжка, такая легкомысленная, и как только ты кончишь хохотать, она ускользнет, и ты обнаружишь, что так и не сказал ей то, что собирался, особенно, если хотел упрекнуть ее, запретить ей что-либо сделать или приказать сделать то, чего она не хочет.

То ли Одрис вела с королем насыщенный остротами разговор, то ли король решил не обсуждать кое-какие спорные вопросы, пока Джернейв не дал ему присягу, но как Хью, так и Бруно видели, что все сидящие за почетным столом испытывали непринужденность и удовольствие. А когда трапеза была окончена, Одрис поднялась, взяла корзину у мажордома Эдмера и начала собирать не сброшенные на пол объедки для бедняков, которые каждый день приходили к воротам за милостыней. Часто это было обязанностью слуг, но столь же часто этим занималась и благородная леди, считая эту работу проявлением доброты, милосердия и смирения. Стефан и не думал запретить Одрис это делать, обратившись к сэру Оливеру и обсуждая устройство церемонии для принесения Одрис присяги и клятвы на верность.

Церемония эта была простой, что, однако, не умоляло производимого ею впечатления. Посредине помоста было поставлено кресло для проведения обряда. Чуть пониже, справа и слева, стояли в качестве свидетелей сэр Вальтер Эспек и другие северные бароны, затем — приближенные короля, а за ними — оруженосцы и челядь. Толстые свечи, насаженные на шипы в железных подсвечниках, висевших на закопченных кронштейнах, отбрасывали неравномерный золотистый свет на помост и на площадку в середине зала. Вставленные в настенные мундштуки пылали факелы; их огонь то вспыхивал, то пригасал под порывами ветра, дующего из плохо прилегающих оконных ставен и открытых дверей. Время от времени красные или золотистые отблески отражались от ручейков влаги, стекавшей по камням стен, а пылинки слюды или кварца, вкрапленные в камни, бросали ослепительные вспышки.

Такие же блистательные крупинки мерцали и в шитье платья Одрис, и в золотых нитях, вплетенных в волосы, сопровождая ее, когда она шла через половину комнаты и через проход, образованный свидетелями. Одновременно сэр Оливер пересек помост и почтительно встал позади кресла короля, слева от него. Справа встал спешно вызванный священник из аббатства Хексэм со священной реликвией для принесения клятвы. Одрис подошла к помосту, ступила на него и опустилась на колени; король поднялся. Некоторые из его подданных почувствовали беспокойство. Одрис была так мала по сравнению с королем, который, подобно башне, возвышался над ней, что всех невольно охватило ощущение его грозной силы и превосходства.

— Ты, демуазель Одрис, — полноправная наследница сэра Вильяма Фермейна, владельца крепости Джернейв… — Стефан умолк, и сэр Оливер тихо подсказал ему названия законных владений Одрис, которые громким голосом повторялись королем.

— Я, демуазель Одрис, наследница и владетельница, — подтвердила она.

Ее голос был уверенным и отчетливым. Те, кто, казалось, чувствовал беспокойство, одобряюще кивнули.

— И ты по своей собственной воле, без страха или оговорок желаешь стать моей подданной? — произнес Стефан ласковым тоном, напоминающим мурлыкание довольного кота, и почти все присутствующие заулыбались.

— Да, я желаю этого, — ответила Одрис.

После этих слов она сложила руки как бы в мольбе и подняла их, Стефан взял их в свои.

— Мой государь, — продолжала она, — я, доверяясь вашей благосклонности и чести, становлюсь подданной вам помыслами и делами, клянусь и обещаю быть преданной вам и только вам, я клянусь также защищать ваши привилегии всеми своими силами.

Эти слова вызвали новую волну веселья — тишину нарушили один или два смешка; даже король улыбнулся, но твердо ответил:

— Обещаем тебе, вассал Одрис, что мы и наши наследники гарантируем сохранность твоих земель под нашим владычеством для тебя и твоих наследников и что всей нашей властью обеспечим на них мир и покой.

Затем он нагнулся, помог Одрис встать и крепко поцеловал ее в губы. Священник шагнул вперед, протягивая золотую шкатулку, украшенную по бокам бриллиантовыми крестами и искусно изображенным Святым Губертом на крышке. Одрис положила руку на крышку.

— Во имя Святой Троицы и благоговейно чтя эту священную реликвию, я, Одрис, клянусь в том, что воистину буду хранить данное мною обещание и всегда оставаться преданной королю Стефану, моему повелителю.

Сэр Оливер передал королю кожаную латную рукавицу, обшитую стальными пластинками, который в свою очередь передал ее Одрис со словами:

— Этот дар делает тебя моим подданным.

Одрис взяла рукавицу, поцеловала ее и, сделав глубокий реверанс перед королем, сошла с помоста. Идя обратно между рядами свидетелей, она несла рукавицу с важным видом, казавшись полностью проникнутой этим даром, но, как только выстроившиеся к церемонии люди остались позади нее и разошлись, она свернула к толпе слуг, собравшихся в нижней части зала поглазеть на обряд. Здесь ее обступили Бруно и Хью. Молодые рыцари короля, которые были начеку на тот случай, если де Камвилль заблуждался и Одрис освободится после принесения присяги на верность, понимающе кивнули друг другу и не стали ее преследовать. Это дало возможность провести восхитительный и запоминающийся вечер.

Вместо того, чтобы как можно скорее скрыться в своей комнате, Одрис, наконец, смогла обстоятельно побеседовать с сэром Вальтером Эспеком и с другими местными баронами. Она ни у кого не оставила сомнений в том, что любит своего дядю, что с ней хорошо обращаются и она удовлетворена своим настоящим положением. Более того, она дала понять каждому, что если и решит выйти замуж, то только за того, кто ей понравится, за человека родом из северных графств, кто знает эти земли и здешние обычаи, и, наконец, что она не имеет ничего против тех, кого уже ей представляли и которым было отказано. Это был самый хитрый ее ход, ибо он вселял новую надежду любому, достигшему брачного возраста, за которым стояли его семья или друзья, а также побуждал его противодействовать ее замужеству с королевским ставленником.

Кое-что уже успев выяснить из бесед, Стефан вскоре понял, куда дует ветер и отказался от своего первого намерения, сделав это без особых сожалений. Ему понравилась Одрис, и он не хотел принуждать ее в выборе мужа. Она доставила ему достаточно веселых минут, чтобы позабыть о тревогах, которые, казалось, с каждым днем его правления становились все тяжелее и мучительнее, несмотря на то что успех следовал за успехом. Его страстно тянуло к своей жене, которая всегда могла утешить и отвлечь его, и зачастую умело справлялась сама с его бедами. Если бы Мод была с ним, подумал Стефан, то вполне вероятно, что эта маленькая озорница уже выбрала бы себе в мужья того, кто ей лучше всего подошел, однако эта мысль была нежной похвалой его жене, а не сердитым обвинениям Одрис. Он уже не боялся, что Джернейв мог быть потерян для него. Стефан считал, что сэр Оливер сдержит свое слово — а если нет, то его вполне легко можно заменить Бруно, который обязан ему не меньше, чем другие, и который всегда тепло будет принят Одрис.

То, что Стефан легко принял отказ Одрис от замужества с одним из его рыцарей, удовлетворило сэра Вальтера Эспека, а также других лордов. Сэр Оливер, избавленный от необходимости принести королю свою собственную присягу на верность, вздохнул с огромным облегчением. В ту ночь все отправились спать в приподнятом настроении, за исключением Уорнера Люзорса. Сэр Уорнер пребывал в плохом настроении, потому решил подождать, пока все не отправятся ко сну. Затем он сбросил свой тюфяк со скамьи, которая была предоставлена ему в качестве кровати, чтобы улечься на полу, вдали от тепла равномерно горящего огня в камине, на обледенелом пространстве возле двери, ведущей в южную башню. Именно здесь он рассчитывал поймать Одрис до того, как ему помешают ее «сторожевые псы». Люзорс был полон решимости заполучить Одрис в жены. Другие могли рассчитывать, что подвернется другой шанс, однако он выстрадал достаточно из-за того, что его надежды расходились с реальностью, и желал иметь птичку в руке. Он усмехнулся, накинув на себя только подбитый мехом плащ. Холод не даст ему крепко уснуть, он чувствовал, что его разбудит любой звук или движение.

В эту ночь беспокойно спал еще один человек — Хью. Было тепло, хотя он дальше находился от камина, чем другие рыцари. Кроме того, он был счастлив, обретя нового друга, которого не интересовало ни его происхождение, ни его положение. Преданность Одрис Бруно, а также поведение в отношении его указывали на доброту ее сердца и на отсутствия высокомерия. Но Хью также мучило беспокойство, и каждый раз, когда он засыпал и ему снились эротические сны, он просыпался, проклиная себя за грешное мужское желание.

Сначала благодаря религиозности ему и в голову не приходили мысли о грехе. Даже если бы он принял предложение сэра Вальтера посвятить его в рыцари, то и тогда он не имел бы права так думать об Одрис. Сэр Хью Лайкорн будет такой же безземельный и безродный, как и оруженосец Хью Лайкорн, и также не будет годиться леди Одрис в мужья. Он жалел, что Одрис потратила почти весь вечер, намекая на то, что она все же может согласиться выйти замуж за кого-нибудь из северных землевладельцев. К сожалению, должность кастеляна, которую обещал ему сэр Вальтер, не давала ему права владеть землей. Сэр Вальтер не молод, и когда он умрет, его земли поделят сестры, мужья или сыновья которых могут не пожелать, чтобы Хью остался на прежней должности. В любом случае кастелян должен жить на тех землях, которыми управляет, в отличие от тех высокочтимых людей, которым король передал множество замков и вместе с ними полномочия правителя. Может быть, Одрис доверит Джернейв заботам своего дяди, но для чего? Чтобы жить с ним в маленькой деревянной крепостенке?

Для Хью не составляло особого труда убедить свой беспокойный ум и подавить желание, которое, как он знал, является несбыточным. Но стоило ему уснуть: все преграды рухнули и во сне он поднимался по лестнице в башню Одрис, ожидавшей его с открытыми объятиями. Она была теплой, нежной и обнаженной; он склонился, коснувшись губами розовых сосков ее грудей, затем опустился на колени, чтобы поцеловать светлые пряди на бугорке Венеры, найти своим языком маленький язычок в ее нижних устах. Она прижала его голову к себе, щекотала его уши, поглаживала шею, дрожала и стонала… и Хью опять просыпался, широко раскрывая рот и ужасаясь развратности своих снов. Только он не ощущал ничего, похожего на разврат.

Хью знал, что такое разврат. Когда он был еще мальчишкой, сотоварищи — оруженосцы и другие, с которыми он находился в услужении, подстрекали его колкостями и насмешками вступить в первую связь с одной из шлюх. Он сознавал, что это деяние было грешным и бесстыдным, удовольствие полученное им, смешалось с отвращением и ужасом. Исповедь и на удивление легкое раскаяние, изгнали ощущение страха, однако чувство отвращения осталось. И хотя Хью вступал в связь с женщиной, когда его желание становилось достаточно сильным, он не испытывал при этом наслаждения, как от чистого, незапятнанного акта. Он никогда так не ласкал купленную женщину, как грезил ласкать Одрис. О ласках он узнал из рассказов от других: — одни добросовестно пытались обучить его, а другие, немногие, дразнили его, подстрекая к применению насилия, которое они расценивали как особую извращенность в интимных отношениях. И все же во сне Хью не чувствовал ни бесстыдства, ни отвращения. Да, тело его жаждало, но с чистой радостью, не оставляющей безобразных отметин.

И тем не менее разрешить себе ощущать такое влечение к Одрис было опасно. Очнувшись, Хью чувствовал лишь тихую грусть и сильную решимость, о которой она никогда не должна догадаться, иначе будет встревожена его пылкой страстью. Не давая себе снова заснуть, он открыл глаза, возблагодарив судьбу за то, что увидел тусклый серый рассвет, просачивающийся сквозь ставни. Хью, скрестив руки за головой, с удивлением думал о том, доставит ли опять Одрис удовольствие его роль телохранителя или она предпочтет самый простой способ, оставшись у себя в комнате. Его глаза, блуждая, остановились на проеме, ведущем в южную башню. Он едва ли сознавал, куда глядел. Его ум с удовольствием пребывал в забавных воспоминаниях о предыдущем вечере. Медленно, по мере того как светало, он стал различать очертания темной массы около дверного проема, — и когда она пошевелилась, понял, что кто-то там спал.

Это Бруно, — сначала подумал он. Однако Бруно лежал рядом с ним, и Хью не помнил, чтобы тот покидал свое ложе. Он повернулся и посмотрел, Бруно был на месте. Нахмурясь, Хью приподнялся на локте и увидел, что в ряду скамеек, на которых спали рыцари вблизи камина, одна пустовала. Он глухо выругался. Ясно, что один из рыцарей Стефана не укладывался и поджидал Одрис, чтобы схватить ее, когда она будет сходить вниз. Хью начал стягивать шерстяное одеяло, покрывавшее его, и отогнал мысли, завладевшие им. Одрис, вероятно, не сойдет до обедни, и не стоило затевать ссору с людьми Стефана. Он может наблюдать со своего места до тех пор, пока все не проснутся.

Едва Хью заставил себя лечь, как в дверном проеме в башню показался силуэт в плаще и капюшоне. Он бесшумно двигался через зал к наружной двери. Эта дверь была заперта на щеколду, но дверная решетка не была поставлена, — в самом деле, когда ложились спать, Хью слышал, как один из оруженосцев сказал в шутку своему соседу, что нет смысла огораживать дверь решеткой, если враг уже находится внутри. Силуэт в капюшоне открыл дверь и выскользнул наружу. Так как спавший вблизи порога не шевельнулся, то глаза Хью, естественно, следили за движением силуэта, и он стал подумывать не ошибся ли, приняв служанку, вышедшую по какому-то поручению, за Одрис.

Однако, как только дверь закрылась, лежащая фигура поднялась и, натягивая на плечи плащ, поспешила вслед. Хью тоже поднялся, злясь на то, что сразу не догадался надеть верхнюю одежду и обувь, как только увидел фигуру около двери, ведущей к Одрис. Это были единственные предметы одежды, снимаемые им и другими оруженосцами, не удостоенными такой роскоши, как скамья и пуховый матрац, защищавшие от сквозняков во время сна. Он сожалел, что Одрис побеспокоили, но не чувствовал тревоги, так как сама мысль о возможности насильно склонить ее к замужеству не приходила ему в голову. Поэтому он не торопился, одеваясь, и даже нашел время причесать свои непослушные огненные волосы и прополоскать рот.

У Одрис вызвало раздражение, когда Уорнер де Люзорс ворвался за ней по пятам в конюшню и приветствовал ее комплиментом, исполненным грубой лести и нелепости. Он сравнивал ее красоту с яркостью восходящего солнца. Одрис не удостоила его ответом, а лишь резким кивком головы, сознавая, что тот может впасть в ярость, но была слишком нетерпеливой, чтобы осторожно от него избавиться. По ее мнению, для столь решительного преследования недостаточно и холодной вежливости, тут скорее пригодилась бы грубость.

Она повернулась в сторону Люзорса, чтобы взглянуть на сокольничего, ожидавшего госпожу в конюшне с рассвета по распоряжению, отданному еще накануне вечером. Оба они стояли около насеста с великолепным соколом; птица повернула свою накрытую чепцом голову и раскрыла клюв, издавая шипение в ответ на голос Люзорса, слегка расправив крылья. Одрис произнесла мягкий воркующий звук и погладила птицу большим гусиным пером, после чего та успокоилась.

— А он достаточно приручен? — обеспокоенно спросил сокольничий, когда понял, что его хозяйка не желает обращать внимания на вторгшегося. — Только вы выпускали его, и, как видите, он не любит мужские голоса, кроме моего.

— Я знаю, — ответила Одрис. — У моего дяди не было возможности заниматься с ним. И все же это самый чудесный сокол из всех, которые у нас есть, и я желаю сделать королю богатый подарок, потому что уже отказала ему в том, ради чего он прибыл.

— А как насчет Уорлока? — спросил сокольничий, проходя в глубь конюшни к следующему насесту.

Одрис последовала за ним, не обращая внимания на Люзорса, скрежетавшего зубами от ярости. Пока она обсуждала с сокольничим достоинства второго сокола, Люзорс решил, что его план потерпел крушение и уже повернулся, собираясь уйти, когда Одрис сказала:

— Думаю следует предупредить дядю о моем решении. Иди и объясни ему, в чем дело. — Сокольничий удивленно вытаращил глаза, а Одрис добавила: — Я уезжаю и не вернусь, пока не уедет король. Теперь иди, Нильс, и постарайся передать это дяде наедине.

Сокольничий поклонился и вышел. Одрис улыбнулась Уорлоку и пошла еще дальше в конюшню, разговаривая с каждой птицей и заботливо проверяя их реакцию и внешний вид. Она слышала, как Люзорс приближался и поморщилась от отвращения, нарочито отвернув голову и сердито дернув плечом в его направлении. Поэтому, когда тот схватил ее, она была застигнута врасплох. Люзорс с силой повернул Одрис к себе и впился губами в ее губы. Нападение ошеломило девушку. Она не помнила, чтобы ее когда-нибудь хватали и удерживали против воли, поэтому не смогла ничего предпринять в свою защиту и лишь инстинктивно отвернула голову от влажного, отвратительного и душившего поцелуя.

— Ты так же хитра, как и прекрасна, — зашептал Люзорс наконец оставив ее рот. — До меня не дошло, пока ты не отослала сокольничего и не объяснила своего последующего отсутствия и намерений. Мы будем вместе, ну, а потом будет слишком поздно. Твой дядя вынужден будет дать согласие на наш брак.

— О чем ты говоришь? — простонала Одрис, — Отпусти меня.

— О, какая милая, какая наивная! — засмеялся Люзорс. — Но со мной такие шуточки не пройдут. Я понимаю, ты старалась показать неприязнь ко мне, чтобы никто не заподозрил о твоем избраннике, но теперь мы одни. Отбрось застенчивость. Я придумал грандиозный план: мы найдем тихое местечко, где, уж поверь моему опыту и своему прелестному телу, смогу обучить тебя получать удовольствие. Потом, когда нарушу твою девственность, я отведу тебя к королю, мы исповедуемся и сразу же обвенчаемся.

— Ты сумасшедший, — проговорила, задыхаясь, Одрис, все еще не оказывая сопротивления, пораженная услышанным.

— О, нет, — уверил ее Люзорс, неверно истолковывая ее пассивность. — Я знаю, ты боишься своего дяди, но в этом нет нужды. Раз мы женимся, я буду с тобой и встану на твою защиту.

— Ты идиот, — воскликнула Одрис, но по-прежнему тихим голосом. — Я не боюсь дяди. Пусти меня.

С этими словами она лягнула Люзорса в лодыжку и вывернулась, освободившись, воспользовавшись тем, что хватка Люзорса ослабла, пока он говорил. Теперь уже его удивление дало ей возможность отступить назад, однако спустя мгновение ярость из-за того, что она так «жуликовато» ускользнула, охватила его. Он рванулся следом, пытаясь снова схватить ее, но поймал только плащ. Одрис бросилась бежать, потеряв брошь, застегивавшую одежду. Люзорс в сердцах отбросил безделушку и снова рванулся, на этот раз ему удалось схватить Одрис за левую руку. Ее развернуло к нему, и, используя стремительность поворота, она вложила всю силу в правую руку, ударив его в лицо сжатым кулаком. Не готовый к такому отпору, Люзорс не увернулся, и кулак Одрис угодил ему в глаз, задев сбоку нос. Из носа хлынула кровь, и он взвыл, отпустив ее руку.

— Заткнись, — прошипела Одрис. — Ты, коровье дерьмо. Тебе только с птицами драться.

Сейчас она была и разъярена, и испугана, но не отважилась выбежать из конюшни, чтобы Люзорс, который, представлялся ей сумасшедшим, не излил свой гнев на ее соколов. Она также не осмелилась позвать на помощь: крики могли потревожить или напугать птиц и те попытались бы взлететь, несмотря на покрывавшие их колпаки. Дальность их полета ограничивали ремни, прикрепленные к насесту, но они же представляли реальную опасность, так как хаотические полеты птиц неизбежно привели бы к их неисчислимым повреждениям и пагубно отразились бы на привязанности к Одрис.

Она вновь отступила назад, беспокойно глядя на Люзорса, чье лицо было искажено яростью и испачкано кровью. Он прежде всего потрогал нос и глаз, желая, очевидно, убедиться в реальности случившегося, но затем вытянул руки, предотвращая тем самым возможность повторного удара, и пошел на нее.