Год Иова

ФЕВРАЛЬ

Он опоздал и был собой недоволен. Уже восемь, и Билл, конечно, уехал, хмурый и возмущённый. Джуит отпирает тяжёлую стеклянную дверь и с ключами в руке пересекает тамбур по длинной небезупречно чистой ковровой дорожке с рисунком в виде гроздьев и лоз винограда. Он поворачивает ключ в замке тонкой латунной дверцы почтового ящика. Билл туда никогда не заглядывает — даже если бы подписался на лотерею, где обыкновенно разыгрывались дом, машина, видеомагнитофон и, среди прочего, как-то раз, чистокровная джерсейская корова. Рекламные проспекты с улыбками, голубым небом и премиальными кубками на плотной глянцевой бумаге время от времени привлекали его внимание. Правда, не часто. И не в последнее время. Во всяком случае тс, которые припоминал Джуит.

Всякий раз открывая ящик, Джуит и не помышляет о том, что там могут оказаться чеки на его имя. Но живёт с надеждой. Однажды, совершенно случайно, по телевизору повторили рекламный ролик, где он улыбается своему «внучку», который держит в руках пакет сухой каши. Ио это произошло не сегодня. Сегодня на дне ящика лежит одинокий конверт. Он вынимает его и толкает дверцу, которая захлопывается со щелчком. Он опускает ключи в карман и проходит через внутренний дворик мимо бассейна, где плещется голубая вода. Он поднимается по лестнице на галерею, глядя на конверт без особого интереса.

Он чувствует, что чертовски устал. Так, будто объехал сегодня всю южную Калифорнию. Отсюда, от пляжей Мар Виста, он проехал тридцать миль к северу и в низину к Пердидосу, затем вернулся на десять миль к Медицинскому центру Университета — в местной больнице Пердидоса болезнь Сьюзан лечить не могли. Оттуда он вернулся на Деодар-стрит, где перемыл посуду, которая накопилась за неделю, приготовил обед, убрал и пропылесосил в комнатах, сменил постель Сьюзан, приготовил ужин, наконец, принял душ. А после этого на обратной дороге выпутывался из пробок на трех шоссе, когда время назначенной встречи уже прошло.

В углу конверта — квадратное окошко с адресом получателей. Их с Биллом имена отпечатаны на принтере. В углу отправителя значится адрес фирмы, которая взимает с них рентную плату. Сейчас, однако, не та неделя месяца, когда они обычно получают счета. Кроме того, этот конверт большего размера. Он кладёт его в карман пиджака, вынимает ключи и отпирает квартиру. Пожалуй, сейчас он выпьет рюмку чего-нибудь покрепче, поставит какую-нибудь пластинку, снимет ботинки, сядет в кресло, закинет ноги на туалетный столик и, может быть, вскроет конверт, а может не вскроет. Возможно, он отложит это до завтрашнего утра. Он нащупывает рукой выключатель, и по комнате растекается свет.

Он вешает пиджак в шкаф, кладёт конверт на туалетный столик рядом со своим креслом, где намерен расслабиться. Кофе и вино, которые они со Сьюзан выпили за обедом, уже давно просятся наружу. Помочившись, он выходит из уборной, умывает лицо холодной водой, вытирается полотенцем, выходит из ванной и, направляясь обратно в гостиную, слышит из комнаты для гостей покашливание, шаги, перешёптывание. Он останавливается. Какое-то мгновение он только растерян. Но затем настораживается. Кто это ещё там? Как они проникли внутрь? Это не Билл — его машины в подземной стоянке не было. Он сейчас на пути в мюзик-холл. В одиночестве. Что ему весьма неприятно.

Джуит идёт на кухню — ближайший телефон находится там. Он не включает свет. Он снимает трубку, и на ней зажигаются прозрачные пластиковые кнопки. Его рука дрожит. Что нужно набрать, чтобы позвонить в полицию? Он не знает. Он нажимает «0». На другом конце провода — гудки. Джуит слышит шаги позади и оборачивается. Он испуган. Он чувствует себя стариком, неспособным постоять за себя. Но бояться нечего. Там стоит Долан Хэйкок. Он мало отличим от тени, но вполне узнаваем. Он заправляет рубашку в брюки. Он — отец Билла. Невысокий и подтянутый, как и Билл, но семнадцатью тяжкими годами старше своего сына. Джуит вешает трубку.

— О, Боже, — говорит Долан. — Извини. Я думал, тебя нету дома.

Он вздрагивает и прищуривается, когда Джуит включает свет.

Лоснящийся шейный платок Долана растрёпан, воротник расстёгнут, брюки помяты и в пятнах, как и перекинутый через руку пиджак, хотя костюм абсолютно новый. Дешевая вязаная безрукавка какого-то неописуемого рыжевато-зелёного цвета. Ковбойские сапоги, в которые заправлены брюки, тоже совсем новые, но, видимо, не дешёвые, хотя и бледноваты. Чёрные волосы Долана всклочены. Джуит улавливает запах Долана — помесь подсохшего пота с несвежей выпивкой. Долан говорит быстро, нервно, одно слово наскакивает на другое — так оправдывается уличённый лгун.

— Я тут немного прикорнул.

Он нервно оглядывается через плечо и придвигается ближе к Джуиту. Джуит уже не раз слышал этот самодовольный смешок, который всегда был ему неприятен.

— Я маленько перебрал вечером. У Скиппера. На пляже. Знаете, да?

Джуит знает. Это несколько деревянных лачуг выцветшего красно-кирпичного цвета, соединённых шаткими переходами. Заведение располагается на возвышенности — из его окон открывается неплохой вид. Там есть два бара с широкими окнами, замутнёнными солью морского воздуха, которые глядят в сторону моря, словно глаза с катарактой. Днём это место населяют подвыпившие бездельники с пляжа и старых яхт. А ночью в ресторане заведения собираются актёры, музыканты и телевизионщики из Малибу и Беверли Хиллз — дело в том, что у Скиппера лучший в стомильной округе шеф-повар, приземистая старая португалка с нравом ведьмы, чьи дети и внуки — метрдотели, официанты, посудомойщики — всегда суетятся, боясь её острого языка. Долан никогда бы не стал есть у Скиппера. Долан принадлежал к его дневной клиентуре, если он вообще мог к чему-то принадлежать. Тем не менее, то, что Долан знает про заведение, удивляет и возмущает Джуита. Джуит, как и большинство завсегдатаев Скиппера, хочет, чтобы о существовании этого места знали немногие. Это его обитель, его и Билла. Неужели Билл сглупил настолько, что рассказал о нём отцу? С Билла станется.

Долан тем временем трещит дальше:

— Я неважнецки вёл тачку. Проезжал мимо и подумал, если Билл на месте, он даст мне проспаться. Он сказал, что сегодня вечером вы куда-то идёте вдвоём. Он сказал, что вы встретитесь где-то в городе.

— Насчёт последнего он явно ошибся, — замечает Джуит.

— К тому времени, когда вы вернётесь, я собирался быть уже далеко отсюда, — возражает Долан.

Он улыбается жёлтыми зубами. Улыбка зажигает его и придаёт обаяния. От этого существа Билл унаследовал свою восхитительную улыбку. Джуит не выносит долановской улыбки.

— Послушайте, — говорит Долан, — вы же не хотите, чтобы я сейчас натворил дел на своей тачке на каком-нибудь перекрёстке? Это будет крупная неприятность.

— Ты здесь не спал, — холодно говорит Джуит. — Ты здесь был не один. Я слышал, как вы шептались. Где твоя потаскуха, Долан? Выметайтесь отсюда оба. Сегодня я никуда уходить не собираюсь.

— Потаскуха?

Долан словно ошеломлён. Не очень-то убедительно. Он снова бросает взгляд через плечо. Как только он это делает, из гостиной доносится какой-то шумок. Джуит идёт туда, и Долан трусит за ним.

— Послушайте, мистер Джуит, — настороженно говорит он приглушённым голосом, не желая, чтобы его услышали лишние уши; он испугался, и поэтому называет Джуита мистером, — это не потаскуха. Это леди высшего класса. Она была у Скиппера, и…

Леди высшего класса оказывается крупной женщиной, ростом повыше многих мужчин. Джуит заметил это, как только подошёл поближе к её ногам. Она неуклюже распростёрлась над своей широкой сумкой, которую умудрилась оставить прямо у входной двери. Теперь она что-то из неё достаёт. Сумка лавандового цвета из мягкой кожи. На женщине самотканое твидовое шотландское платье цвета вереска, зелёная блузка из чистого шёлка, зелёные туфли кустарной работы. Её лицо, обрамлённое серым импозантным париком, выглядит на шестьдесят лет, хотя, возможно, будь на нём косметика, оно бы выглядело моложе. Но у неё не хватило времени на косметику. Она говорит Джуиту:

— Извините нас. Мне ужасно жаль. Всё это сплошное недоразумение. — Она смотрит на Долана с насмешкой. — Он сказал, что это его квартира.

Взгляд её путешествует по комнате, где отблески света отражаются на причудливых очертаниях антикварной мебели, которую, купив по дешёвке, с любовью отреставрировал Билл. В равной степени Джуит завидовал и Сьюзан, владеющей ткацким ремеслом, и Биллу — краснодеревщику. Женщина говорит:

— Теперь я вижу, что это маловероятно.

Её речь и вкус выдавали в ней образованную женщину. Джуит не мог представить себе, как могла такая женщина согласиться пойти куда-либо с Доланом, не говоря уже о постели. Но, вероятно, Долан улыбался ей. Возможно, несколько часов назад в печальной тишине и меркнущем сиянии морского заката у Скиппера он не был таким замызганным и помятым. Джуит вспомнил, как однажды Долан умудрился испортить новую одежду, купленную на выигрыш в голливудском парке Санта-Анита, за один день. Возможно, эта женщина была пьяна — ему бросились в глаза тонкие красные сосудики на её упитанных щеках и мясистом носу — пьяна, одинока и неспособна отказать. Интересно, каково ей сейчас, когда она, уже будучи трезвой, поймана на чужой квартире вместе с мужчиной — дурно пахнущим Доланом? Улыбкой Джуит пробует поднять ей настроение.

— По правде говоря, мистер Хэйкок не помолвлен ни с кем из жильцов, — говорит он.

— Да, имя Хэйкок есть на почтовом ящике, — говорит Долан женщине. — Здесь живет мой сын. Эта квартира принадлежит моему сыну так же, как и ему. Ты видела моего сына.

— Разве? — она виновато и растеряно усмехается. — Может быть. Здесь? Когда?

— Когда мы приехали, несколько часов назад, — говорит Долан. — Ты помнишь, ну ты должна помнить.

На секунду он пристально смотрит на её лицо. Он покачивает головой.

— Ну, в общем, это — Мэвис Маквиртер, а это — мистер Оливер Джуит.

Они жмут друг другу руки. Мэвис Маквиртер говорит:

— Кажется, я видела вас раньше. По телевизору. Вы актёр.

— А она заправляет кампанией авиаперевозки, — с гордостью произносит Долан. — Маквиртер. Вы видели их рекламу. Огромная суперкомпания.

Она делает умоляющую мину.

— Отвергнутая жена младшего сына, — возражает она. — Его отец относился ко мне лучше, чем он. Перепало немного денег. Так, горсточку. Мне всегда хотелось играть на сцене. Сейчас я пытаюсь немного играть в театре. Правда, подыскать роль для человека с моим ростом нелегко. Особенно, если это женщина.

Она вдумчиво оглядывает Джуита.

— Когда я вас вижу, то всегда удивляюсь, почему вы — не звезда. Вы потрясающе красивы.

— Увы, мне от этого столько же пользы, — отвечает Джуит, — сколько вам от вашего роста.

— Видели бы вы сё машину — говорит Долан.

Он обнаружил бар и теперь со звоном вынимает оттуда бутылки. Это великолепный секретер из красного дерева прошлого века. Чтобы защитить его от следов, которые оставляют днища бокалов, поверхность была покрыта толстым слоем прозрачного пластика.

— Чёрт возьми! Ничего себе, горсточка денег! И такая машина? «Экскалибур».

— Мне надо выпить, — добавляет он. — Ничего, если мы пропустим по стопочке?

Мэвис Маквиртер говорит Джуиту:

— Машина такая же отверженная, как и хозяйка. Это подарок. Я заметила её рядом с особняком и пришла в восторг, а Дэйв отдал сё мне. Забавный жест. Во всяком случае, для него. Вместо неё он мог бы просто добавить немного лишних акций.

Долан принёс три рюмки на мексиканском подносе с рельефным рисунком. Он церемонно вручил им рюмки, взял свою и поставил поднос.

— За новых друзей, — произносит он.

Он выпивает. Затем выпивают они.

Мэвис Маквиртер говорит:

— Эта машина не антикварная вещь. Просто крик моды.

— На деньги, которые она стоит, можно жить ни один год, — говорит Долан.

— А можно и один день — на скачках, — замечает Джуит.

— Почему бы нам не присесть? — говорит Долан. — Чего это мы стоим? Садись, Мэвис.

Наблюдая за Джуитом, Мэвис говорит:

— Мне кажется, мистер Джуит не очень-то хочет, чтобы мы садились. Мистер Джуит хотел бы, чтобы мы ушли. — Она аккуратно ставит рюмку на мексиканский поднос. — Мы и гак уже достаточно злоупотребили его квартирой. Почему бы нам не пойти поужинать? У Скиппера, например.

Она перекидывает ремень своей большой сумки через могучее плечо. Сумка с виду кажется очень тяжелой. Джуиту приходит в голову безумная мысль, уж не золотые ли там слитки? По обеим сторонам ремня — по три больших блестящих кольца, и Джуит начинает думать, что слитки лежат там на самом деле. Мэвис Маквиртер нажимает рукой на дверную ручку. Она говорит:

— Мы ведь должны вернуться на твоей машине, не так ли? Долан подпрыгивает.

— Мне сперва надо в ванную. — Он было уходит, затем возвращается, залпом опрокидывает в себя содержимое своей рюмки, звучно ставит её на мексиканский поднос и удаляется по коридору. — Я мигом — одна нога здесь, другая там.

Мэвис Маквиртер говорит Джуиту:

— Мы могли бы как-нибудь позавтракать вместе.

Она залезает рукою в сумку и вынимает оттуда маленькую отделанную тканью визитную карточку, выполненную на старинный манер. Её имя в элегантной рельефной виньетке, а номер телефона и адрес отпечатаны мелким шрифтом в уголке.

— Я хочу немного поморочить вам голову насчёт сцены. Разумеется, угощать буду я.

Джуит изучает карточку, теребит мочку уха, смотрит в сё глаза, полные бесхитростного ожидания, вздыхает и говорит:

— Спасибо за приглашение. Но есть одна вещь, которую вам следует знать. Я гомосексуалист.

— Ах, Оливер!

Она слегка прогибается, изображая уныние. Интересно, как быстро он стал для неё Оливером? Неужели она уже мысленно затащила его постель? Выглядит она достаточно сильной.

— Вы думаете, что я девочка, у которой на уме только одно?

— Я этого не сказал, — говорит Джуит.

— Нет, конечно же, нет.

Она протягивает к нему свою большую лоснящуюся руку, чтобы дотронуться до него, как бы в знак извинения, но отводит, не дотронувшись.

— Какая-то особенность должна быть, не правда ли? Иначе, вы были бы так же идеальны, как ваша внешность. — Она прискорбно склонила голову. — Жаль только, что это не увлечение спиртным и не жена, которая вас не понимает. Это мне ближе. К этому я привыкла. Я во всём приобрела достаточно опыта.

— Ещё вы приобрели Долана, — сказал Джуит. — Зачем?

— Его так зовут? — говорит она, но возвращается Долан.

Он намочил волосы водой и расчесал. На пиджаке, который он наконец-то надел, видны тёмные пятна от брызг. Кроме того, он завязал свой ужасный шейный платок В руках у него ковбойская шляпа с широкими закруглёнными полями.

— Снимаемся с якоря, — говорит он, надевает шляпу и толкает дверь. — Увидимся позже.

Он выходит на галерею. Мэвис Маквиртер крепко сжимает руку Джуита.

— Мы всё же как-нибудь позавтракаем с вами и поболтаем о сцене?

— Мы созвонимся, — лжёт Джуит. — Спокойной ночи.

Они удаляются по галерее. Она выглядит такой огромной, что, кажется, может запросто запихнуть Долана к себе в карман.

Он смотрит, как в замедленной съемке в плохо освещённой московской квартире прошлого века бледный Джон Харт наносит смертельный удар топором морщинистой Беатрис Леман. Вдруг раздаётся телефонный звонок Джуит вздрагивает от удивления. Это означает, что либо он увлёкся действием фильма, а это маловероятно — обычно он смотрит фильмы не с увлечением, а просто оценивает, насколько хорошо или плохо выполнили свою работу актёры, режиссёры, операторы и редакторы; либо означает, что он просто заснул перед экраном. Если и так, то дело не в Харте и Леман. Они играют прекрасно. Он просто старик, который сегодня перетрудился. Он поднимает трубку и выдыхает «алло».

— Билли здесь? — Голос подростка. Мальчика.

— Его нет. Что-нибудь передать?

— Это вы, мистер Джуит? Это Лэрри. — Где-то на заднем плане кричит женщина, и Джуит понимает, откуда звонок. — Вы не видали моего предка?

— Что он на этот раз натворил? — спрашивает Джуит.

На том конце провода роняют трубку. Раздаётся клацание. Лэрри кричит: «Эй ты, панк, отдай её мне!» Джуит слышит, как прямо в трубку совсем маленький мальчик кричит: «Ёб, хуй, блядь, пизда!». После этого тот же маленький мальчик пронзительно визжит. Трубка снова в руках у Лэрри.

— Он ограбил Грэмпа и Грэн.

Звучит громкий шлепок, и малыш опять визжит не своим голосом. Женщина кричит: «Сейчас же марш в кровать, чёртов засранец!» Лает собака. Хлопает дверь. Звуки полицейской сирены и тормозящих колёс, наверное, издаёт телевизор, хотя как знать — в доме Хэйкоков возможно всё. Лэрри говорит:

— Сегодня утром они получили чеки от службы социальной защиты, получили по ним в супермаркете деньги, но даже не успели забрать свои благотворительные пайки. Мой предок обчистил их перед входом.

— Он был здесь, — говорит Джуит. — Думаю, ты опоздал. Он был в новой одежде.

— Подождите минутку, — говорит Лэрри. — Не вешайте трубку.

Он закрывает ладонью микрофон трубки, чтобы приглушить телевизионный шум. Там раздаётся уже другой голос. Это Шерри Ли. Она приходится женой Долану уже тридцать два года — в пику судьбе, а может благодаря ей. За Долана она вышла в тринадцать, потому что была беременна Биллом. С тех пор она была беременна каждые девять месяцев и девять минут. У неё хриплый голос — это от того, что она постоянно кричит на детей, думает Джуит. Ей никогда не приходило в голову обращаться к ним как-то иначе. Она говорит:

— С ним была какая-то женщина, да? И он был пьян. Можете не рассказывать. Вы видели у него какие-нибудь деньги? Он обчистил Грэмпа и Грэн до последнего цента. Почти на пятьсот баксов.

— Денег я не видел, — отвечает Джуит. — За женщину вы можете быть спокойны. Она может за себя заплатить.

— Что вы имеете в виду?

— Я хочу сказать, что эта женщина относится к тем, кого вы называете старыми богатыми потаскухами. Похоже, Долан изменил своё кредо. Он стал жиголо.

Шерри Ли фыркает.

— Она, похоже, слепая. И, наверное, не чувствует запахи. Вы меня не разыгрываете, мистер Джуит?

— Да нет, это правда, — говорит Джуит. — Когда вечером я вернулся домой, я застал их тут вдвоём.

Джуит смотрит на часы.

— Они ушли два часа назад.

— Не знаю, что теперь будет с Грэмпом и Грэн. Знаете, что он им сказал? Он сказал, что удвоит их деньги на каком-то матче, то ли футбольном, то ли баскетбольном, что-то такое.

— Возможно, он так и сделал, — с надеждой говорит Джуит.

— Чёрта с два, — говорит Шерри Ли. — Просадил он их, вот что он сделал. А то, что не просадил, потратил на шмотки и колу мальчикам.

— Не всем мальчикам, — говорит Джуит.

— Если Грэмп и Грэн будут в безвыходном положении, — говорит Шерри Ли, — не могли бы вы нам помочь? Билли не станет. Он не даст мне ни дайма. С тех пор, как Билл поручился за Долана, а тот не заплатил в срок, и платить пришлось Биллу, он не желает иметь с нами ничего общего. Ни я, ни дети ни в чём перед ним не виноваты, но он не станет нам помогать.

Она принимается хныкать. Её голос дрожит. — Но что тогда будет с Грэмпом и Грэн?

Джуит представил себе Грэмпа и Грэн. Они похожи на двух ощипанных индюков. Он никогда не уточнял, кто они Долану и Шерри Ли — родители одного из них или дальние родственники. Они очень старые. Они выглядят так, словно были стариками всегда. Они словно образы с выцветших фотографий, что лежат в пыльном мешке на антресолях — старики в рабочих комбинезонах и шотландских шапочках, которые стоят на неокрашенной деревянной террасе своего ранчо или, свесив тощие ноги, сидят в захудалом фургоне на калифорнийской дороге в тридцать шестом году. Они угловаты, морщинисты — кожа да кости. Невозможно представить себе, чтобы они пропустили хотя бы один завтрак, обед или ужин. Он представил, как они лежат на своих койках, прогибающихся со скрипом, и превращаются в мумии.

— Не беспокойтесь, — говорит он, — если всё будет совсем плохо, я не дам им умереть с голоду.

— О, спасибо вам, мистер Джуит, — хныкает Шерри Ли. — Вы самый добрый, самый хороший человек на свете. Я ещё доберусь до Долана. В этот раз я убью этого сукина сына.

— Лучше не надо, — говорит Джуит.

Прежде она уже пыталась убить Долана. Он пытался убить её. Однажды она выстрелила в Долана из ружья, но плохо прицелилась. Хотя, пожалуй, не так уж и плохо — выстрел ведь не повлёк за собой огромных больничных счетов. А Долан однажды пришёл домой в неурочный час и увидел, как Шерри Ли развлекает в постели молодого парня-соседа. Он тяжело ранил парня кухонным ножом. Но то были исключительные случаи. Обычно они только дрались. Однако, за драками всегда следовали полиция, суды, иногда, тюрьма; были взаимные обвинения, бумаги на развод, примирения; они сдавали детей в приют, теряли работу, теряли дома и квартиры. Но что бы ни происходило — всё требовало денег на погашение счетов. Ах да, ведь ещё были разбитые машины. Если она не могла добраться до Долана, она вымещала злобу на долановских машинах, которые очень редко — а именно когда были куплены не в рассрочку — принадлежали Долану целиком.

Джуит говорит:

— Это только прибавит вам неприятностей, за которые я расплачиваться не хочу и не буду. Так что, пожалуйста, успокойтесь, Шерри Ли. Просто успокойтесь. Может быть, всё утрясётся. Может быть, он выбрал правильную комбинацию номеров на футболе. Может, ему и удастся вернуть Грэмпу и Грэн их деньги и даже сторицей.

— Вы думаете, он сможет выбить деньги из этой старой богатой суки?

— Даже если не сможет, — говорит Джуит, — то вовсе не потому, что не попытался. Теперь послушайте. Если он придёт домой с пустыми карманами, ничего не говорите и ничего не делайте. Подравшись с ним, вы не сможете вернуть деньги, не правда ли?

— Но это будет ему уроком, — зловеще возражает Шерри Ли.

— Эти уроки его ничему не учат, — говорит Джуит. — Вы же знаете.

— Где, черт возьми, раздобыл себе мозги Вилли? — спрашивает она. — Книги, театр, антикварная мебель, билеты в оперу и всё такое? Он на все сто уверен, что всё это не от Долана. — Тогда всё это, наверное, от вас, не правда ли? — говорит Джуит.

— Если я так умна, — говорит она, — почему я тогда до сих пор с Доланом? Почему много лет назад я не взяла детей и не уехала с ними отсюда? Я могу прокормить себя и могу прокормить детей. Да чёрт возьми, мне и так почти всегда приходится делать это только самой.

— Я бы на вашем месте серьезно подумал над этим, — говорит Джуит, как говорил уже много раз до этого.

Вообще, эта часть разговора происходила между ними уже много раз. Разговоры не давали никакой пользы, и вряд ли когда-нибудь дадут, думал Джуит. Шерри Ли, как она себя называет — косметолог, или, как её называет Билл — парикмахерша. Шерри Ли хорошо знает своё дело, однако они с Доланом ломали оборудование в нескольких салонах красоты, как называет их Шерри Ли. Среди владельцев этих заведений прошёл слух, что Шерри Ли — ходячий убыток, поэтому ей приходится искать работу всё в большем и большем отдалении. Джуит припоминает, что сейчас Шерри Ли укладывает дамские локоны где-то в Четсуорте или каком-то другом далёком уголке Сан-Фернандо Вэлли.

— Я скоро перееду в другой штат, — говорит он. — Далёко отсюда. И, боюсь, не оставлю новых координат.

Шерри Ли печально вздыхает.

— Знаете, что со мной? Я волнуюсь за него. Я люблю его. Глупо, да?

И эта часть разговора уже много раз повторялась. Джуит говорит:

— Подумайте над этим хорошенько. Нам надо закругляться. Успокойтесь, не затевайте драку. Это не стоит драки. Билл будет дома очень поздно.

— Он всё равно не позвонит, — хмуро произносит Шерри Ли. — Он сыт нами по горло, не мне его в этом винить, но мне из-за этого чертовски не по себе. Он же мой первенец. Первенцы — всегда самые любимые дети.

— Он любит вас, — лжёт Джуит. — Просто он терпеть не мог тех вещей, которые годами вытворял Долан. Во всём виноват Долан — не вы.

На самом же деле, виновато было всё семейство, включая собаку.

— Ну, хорошо. Я вешаю трубку. Дайте мне знать о Грэмпе и Грэн.

— Хорошо. Спасибо вам. Простите, что беспокою вас, я просто не знаю, как всё обернётся.

Она отводит трубку, чтобы положить, но прежде, чем связь обрывается, Джуит слышит еще одну реплику: «Старый педрила!». Он смотрит на трубку, слегка вздёрнув брови, затем кладёт её на аппарат. Его стакан пуст. Он вскакивает с кресла и идёт к великолепному бару, чтобы налить себе ещё немного спиртного. Он смеётся и качает головой. Его телефонные разговоры с Шерри Ли и раньше заканчивались подобными фразами. Чему он удивляется?

Потягивая виски со льдом, он возвращается в кресло, кладёт ноги на туалетный столик и смотрит, как Джон Харт, стоя посреди грязной кухни, вынимает из-под полы пальто топор и вешает его на печь над черной духовкой. Морща лоб, Джуит припоминает — всегда ли она отпускала в конце эту фразу? Или в тех случаях, когда она обращалась за помощью, и он не отказывал, она не произносила её? Да нет, она произносила её регулярно — подобной закономерности не было. Oна ненавидит саму его сущность, поэтому ей, должно быть, больно просить его о помощи, и вдвойне больнее принимать эту помощь, когда он не отказывает.

Да нет же. Неверно. Дело не в том, чтобы он почувствовал, как ей больно. Насмешка в конце опровергает это. Она глубоко подавлена из-за каждого дайма, доллара, сотни долларов, которые он давал ей когда-либо. Даже если ей стыдно, это от того, что она представляет себе, будто принимает эти деньги в обмен на тело и душу своего первенца. Джуит представил, как она сидит в резком люминесцентном освещении у себя в гостиной с виниловым полом и стеклянной дверью. На белых гипсовых стенах нет ничего, кроме детских каракуль угольными мелками. Пленка с рисунком под дерево, которой оклеен телевизор, местами треснула и отслоилась. Сам телевизор никогда не замолкает, но его никогда и не слышно из-за криков детей, ругани взрослых и лая собаки.

Он представил себе Шерри Ли — худую, как щепка, с лоснящимся лицом. Она носит выцветшие розовые шорты на помочах, запачканные сигаретным пеплом. Её голые ноги с узловатыми венами обуты в грязные розовые пушистые тапки. Волосы завиты на большие розовые пластмассовые бигуди. Из угла рта свисает сигарета. Он представляет себе, как она усмехается, мстительно и с презрением, когда нажимает на клавишу телефона и прерывает связь, чтобы оставить его наедине с этой последней фразой, которая, как она надеется, будет уязвлять его постоянно. Это так же по-детски, как и выходка её младшего сорванца, который успел прокричать в трубку матерные слова, пока в разговор не вступила она. И это ей тоже известно. Джуит не станет развивать в себе чувство обиды. Он даст ей то, о чём она просит.

Он поднимается и выключает телевизор. Обходит комнату и выключает все лампы, кроме одной. Дверь не заперта на засов, а только на ключ. Он берёт с собой недопитую стопку, идёт в спальню и раздевается там. Принимает душ. Возможно, она и сама не знает, отчего он вызывает у неё такое презрение. Она умна, но невежественна. Её, должно быть, сводит с ума, что Джуит никогда не показывал ей, что зол на неё, как это делает или пытается делать Билл. Джуит смывает шампунь с волос. Нет, вряд ли это невежество. Это недостаток воображения. Она не понимает, что у неё с ним общий камень преткновения. Она в силах бросить Долана так же, как Джуит не в силах бросить Билла. Если ты связываешься с одним Хэйкоком, приходится иметь дело и с прочими Хэйкоками. Он вытирается полотенцем, сушит волосы феном, чистит зубы. Никто не может войти в жизнь другого человека беспрепятственно, не сталкиваясь с его окружением. Об этом даже и думать не стоит, потому что так не бывает. В молодости он хорошо усвоил этот урок от Джоя Пфеффера.

Он взбивает подушки, ложится в постель, включает радио. Играют что-то из Брамса на рожке, пианино и арфе. Он читает, курит и медленно допивает спиртное. Он не хочет засыпать до тех пор, пока не вернётся Билл — Джуит должен извиниться перед ним за своё опоздание. Но он слишком устал. Он совсем не воспринимает то, что читает. Он закрывает книгу и бессмысленно смотрит на стены, где Билл развесил постеры из фильмов, в которых Джуит играл главные роли в поздних сороковых и ранних пятидесятых — в то дурацкое время, когда он ещё думал, что у него есть будущее. Билл затратил немало сил и времени, чтобы разыскать эти безвкусные картинки в магазинах, где торгуют подержанными вещами. Он сделал это тайком от Джуита. Тайком он аккуратно наклеил их на картон, изготовил к ним красивые рамки. Он дождался момента, когда Джуит уехал куда-то далеко на съёмки, и развесил постеры в гостиной, чтобы сделать Джуиту приятный сюрприз к возвращению.

Джуит не почувствовал приятного удивления. Он почувствовал отчуждение. Вздрогнул от неловкости. И не смог скрыть того, что чувствовал. Билл очень огорчился. Он не мог понять, почему Джуит не гордится, не наслаждается, глядя на эти постеры, почему не получает удовольствия от того, что на них обращают внимание пришедшие в гости друзья и знакомые, почему эти регалии его триумфа не производят на него впечатления. Билл, разумеется, гордился ими. На Билла они впечатление производили. Джуит так и не смог ничего ему объяснить, но в конце концов уговорил расстроенного Билла перевесить эти никчёмные картинки на стены в спальне, где бы их, к счастью, никто не увидел. Джуит и сам уже не замечал их — он слишком привык к ним, чтобы испытывать боль. Теперь его просто слегка раздражало, насколько они художественно слабы.

Он убирает лишние подушки, выключает лампу, ложится на свою сторону и закрывает глаза. Однако, к нему приходит не сон, а ненужные воспоминания. Он не противится им, надеясь, что скоро они превратятся в чепуху, а из чепухи в сон. Эта уловка, к которой он всякий раз прибегает перед сном, иногда срабатывает.

Двери лифта издавали нежный шорох у него за спиной. Открываясь и закрываясь. Он сидел на мягкой кожаной софе в просторной приёмной Морри Блока, листая журнал. Стены приёмной были обшиты тёмными панелями. На них в плетёных сетках висели горшочки с традесканцией. Перед Джуитом на низком столике из такового дерева стоял красивый коричневый фарфоровый кофейник. От него исходил пар. Всё это для того, чтобы он чувствовал себя желанным гостем — шел семидесятый год, когда небольшие роли в фильмах приносили ему по тысяче долларов в неделю. Морри регулярно получал свои десять процентов. Ничего сногсшибательного, но достаточно для того, чтобы Джуит, придя сюда всякий раз, мог рассчитывать на большой кофейник и сияющую улыбку секретарши, которая всё время забывала, как произносится его имя.

Это делалось не только в знак благодарности, но и в знак надежды на дальнейшее сотрудничество. Роли, которые доставались Джуиту, с каждым разом были всё лучше. Лучше означало длиннее — с каждым разом всё больше минут перед камерой. Но Морри был уверен в успехе. Он смотрел на экран и ждал того дня, когда наступит передышка — когда Джуит, скажем, получит одну из главных ролей в каком-нибудь сериале, и так, неделю за неделей, будет зарабатывать по две, а то и по три тысячи долларов за серию. Джуит понемногу стал доверять оптимизму Морри, и ему стало нравиться заходить сюда чаще. Ему было сорок семь лет, и он слишком хорошо знал этот бизнес, чтобы радоваться заманчивым обещаниям. Уже завтра он может наскучить тем, кто распределяет роли — тогда судейскую мантию или полосатый костюм управляющего наденут уже на какого-нибудь другого стройного привлекательного седого актёра. Но иногда, например, этим утром, ему хотелось стряхнуть с плеч бремя холодной реальности и чувствовать себя ребёнком, которому прочат блестящее будущее.

Агентство, в котором работал Морри, полностью занимало двенадцатый этаж белоснежной башни, что располагается в конце бульвара Ла Шинега, который спускается вниз по склону на юг. Все, кто выходил из лифта у него за спиной, шли только в одном направлении — к столику секретарши, который стоял на виду у Джуита, за ансамблем пышных филодендронов. Там то и дело прерывисто звонил телефон, и молодая блондинка отвечала на звонки мягким музыкальным и жизнерадостным голосом. Чтобы рассмотреть каждого, кто вышел из лифта, Джуиту надо было лишь немного подождать. Он бы не удивился, если бы новый посетитель оказался знаменитостью — кинозвездой, рок-музыкантом или обозревателем криминальной хроники. Но Джуита интересовали не знаменитости. Просто он машинально поднимал голову всякий раз, когда появлялся кто-нибудь новый.

Не то, чтобы эти люди привлекали его. Причина лежала глубже. Это было даже не навязчивым состоянием, а своего рода рефлексом. Его мать годами пыталась отучить его заглядываться на людей. Ей этого так и не удалось. Он постиг уловки, благодаря которым она и не подозревала, что он за кем-то наблюдает, тогда как он только этим и занимался. Он научился наблюдать за людьми между миганиями. Многие не замечали этого — ни за час общения, ни за всю жизнь. Зачем он это делал?

Для того ли, чтобы запомнить жесты, походку, манеры поведения, разговора, то, как слушают или смотрят на собеседника, встают, садятся, едят, пьют, снимают пиджак — и затем совершенствоваться в игре? Это было бы слишком просто. Такое объяснение удовлетворило бы тех, кто застал бы его за этим занятием. Но не его. Это было неким страстным желанием, неким голодом, которые он не мог себе объяснить. Иногда это занятие опечаливало его, иногда заставляло злиться на себя, иногда истощало своей неплодотворностью, но он не мог перестать заниматься им, как не смог бы приказать себе не дышать.

Теперь он смотрел на невысокого, подтянутого, загорелого парня, почти мальчика. Тот шёл к столу секретарши по ковру соломенного цвета. Голова немного великовата, как у жокея, крепкие плечи, узкий таз, черный костюм, только что снятый с вешалки в магазине Дж К. Пенни во Фресно. Он нёс маленький букет цветов, голубых и оранжевых Походка как у петушка-забияки. Глаза его сияли, а широкий рот расплылся в усмешке так, словно он вспомнил про себя какую-то шутку. За дальним рядом кушеток и стульев, он сунул букет в зубы и перевернулся «колесом». Молодая секретарша от удивления встала, а Джуит засмеялся. Парень поклонился, вручил её цветы, заправил галстук под жилет и произнёс, слегка гнусавя по-деревенски: — Уильям Хэйкок, мисс. К мистеру Морри Блоку, если можно.

Джуит вздыхает и переворачивается в постели. «Колесо» и букет должны были очаровать молодую женщину; чтобы мисс запомнила Уильяма Хэйкока навсегда. Может, она и запомнила его, а может и нет. Это значения не имело. Морри ошибся в Билле. На сцене маленького театра во Фресно тот выглядел таким ярким и многообещающим, как новая игрушка. Но оказалось, что у него недостаточно твердый голос, плохие зубы, маленький рост и что он, кроме того, совсем не умеет играть. Всё это было не смертельно, но он, ко всему прочему, был совсем не фотогеничным. Стоило ему только повернуть голову, будучи в кадре, и он начинал выглядеть, как кто-то другой. Поэтому он был нечастым гостем в приемной Морри.

Джуит вздрагивает. Ночь стала холодной. Он включает лампу, встает, прикрывает окно, вытаскивает свитер из выдвижного ящика и надевает его. Затем заползает обратно в постель и выключает свет. Он сворачивается под одеялом и смыкает веки. Теперь он сидит рядом с Биллом на переднем сидении побитой машины Билла, которая тарахтит вдоль дороги. Улица ослепляла неоновыми вывесками. Они ехали в мотель в пригороде Сан-Диего, где Джуит ночевал после игры в «Макбете» на шекспировском фестивале в театре «Глобус», что в парке Бальбоа. Этот театр был приблизительной реконструкцией шекспировского «Глобуса» в Лондоне — высоким деревянным цилиндром. Недавно его спалил дотла какой-то сумасшедший ребенок. Джуит усмехается, лёжа под одеялом.

В то же время, он чувствовал себя так, будто спалил театр сам. Он не был хорош в роли Макбета. Ему казалось, что та неделя никогда не закончится. Местные критики язвили на предмет красоты его голоса, а также о том, что он чересчур полагается на свой голос и его красоту. На следующем представлении он стал выть и хрипеть — режиссёр спросил, не сошёл ли он с ума. Лос-Анджелесские обзоры вышли днём позже. Критики насмехались — Джуит двигался, как танцор. Он пытался двигаться, шаркая как медведь, ковыляя как хромой футболист. Потом, за кулисами, леди Макбет предложила ему купить корсет. Она говорила, что едва сдерживала смех, прикрывая рот ладонями, в которых сжимала окровавленные кинжалы. Он не был хорош в роли Макбета и никогда не сыграл бы его хорошо.

Он холодно поблагодарил Билла за то, что тот пришёл. Не потому, что Билл смог бы объяснить ему, как надо играть. Этого ему никто бы не смог объяснить. Ему не хотелось торчать один на один со своими мыслями в проклятом мотеле всю ночь напролёт. Он уже устал от насмешек, которыми то и дело осыпал себя за слепую и тщеславную уверенность в том, что сможет сыграть эту роль. То была не вина режиссёра, который заискивал перед ним, и не вина других членов съёмочной группы — они то и дело изумлялись опыту и достоинствам мастера, которые он демонстрировал на репетициях. То была его собственная вина, потому что он верил им. Он презирал себя. Ему нужно было провести эту ночь с Биллом. По крайней мере тогда ему будет легче закрыть глаза на собственную глупость.

Билл припарковал машину у шумного тротуара, там, где кончалась цепочка одноэтажных номеров мотеля — домиков с потрескавшимися крышами и стенами песочного цвета. Свет фар прополз под кронами приземистых кедров. Билл протянул руку к заднему сидению, за холщовой сумкой с эмблемой авиакомпании, которую захватил с собой, а Джуит тем временем устало вылез из машины и громко хлопнул дверью, которая не закрылась бы, если бы ей не хлопнули. Билл выбрался из машины с другой стороны и посмотрел на Джуита. Крыша машины Билла была местами тронута ржавчиной — краска, которой он её покрывал, плохо переносила морской воздух. Билл посмотрел спектакль и поздравлял Джуита с успехом. Пока они ехали, Билл ни о чём другом и не говорил. Джуит не говорил вообще ничего. Он съёжился на сидении и хмуро смотрел в окно, подавленный от презрения и жалости к себе.

Билл сказал:

— Знаешь, почему мне никогда не стать актёром? — Он хлопнул дверью машины на своей стороне. — Потому что я никогда не любил этого. Вот ты любишь. А знаешь, что я люблю? Реставрировать мебель.

Джуит сказал:

— Ты умеешь это делать. А я не умею играть.

— О, господи! — фыркнул Билл и, мотнув головой, направился вдоль тротуара.

Белая эмблема авиакомпании на маленькой сумке Билла в свете огней казалась голубой.

— Да что с тобой? Эти вонючие обозрения? — Он обернулся и остановился. — Ты идёшь или нет?

Джуит вздохнул, сунул руки в карманы и, опустив голову, поплёлся вслед за ним.

— В обозрениях всё написано правильно, — сказал он.

— Нет неправильно. — Билл перехватил сумку и взял Джуита за руку. — Макбет был слабаком. Эта строчка — «мне волю пришпорить нечем, кроме честолюбья, которое, вскочив, валится наземь» — это не про него. Это про его жену. Ты разве не знал? Макбет был слабаком. Он позволил своей жене вить из него верёвки. Он просто делал то, что она хочет, чтоб только эта сука оставила его в покое.

Джуит посмотрел на него, вынул ключи, открыл дверь своего номера, вошёл внутрь и включил свет.

— Разве так я его играю?

— А разве нет? — Билл прошёл в комнату, поставил сумку на кровать и расстегнул молнию. — Макбет стал смелым, только когда понял, что его убьют. Он это понял. Он не верил в это дерьмо про «никто из тех, кто женщиной рождён», и не верил ведьмам. Эта она верила ведьмам.

— Он верил в призрак Банко. — Джуит взял бутылку скотча, которую Билл вынул из сумки и отправился в ванную за пластмассовыми стаканами. — Он верил в видение убитого ребёнка и видение окровавленного кинжала.

Джуит вышел из ванной.

— Мы не хотим сходить за льдом?

Но Билл уже разложил постель и раздевался. Было лето, жара. Сейчас, когда он укрывается одеялом от февральских заморозков в своей постели, он представляет себе стройное и смуглое тело Билла и улыбается так, как улыбался тогда. Билл всегда удивлял Джуита. Своим умом. Его тело Джуита уже не удивляло. Оно просто доставляло ему удовольствие, как ничто другое на свете. Голый Билл забрался в постель, уселся там, не покрывая себя простыней, и протянул руку за стаканом виски с водой.

— К чёрту лёд, — сказал он. Он выпил немного виски и хлопнул по постели маленькой мозолистой загорелой ладонью. — Иди сюда.

Джуит разделся. Воротничок рубашки был заляпан оранжевым гримом, а сама она пахла потом.

— Мне надо принять душ, — сказал он.

Когда он вернулся, Билл лежал на его стороне и наливал себе в стакан новую порцию виски. В воздухе этой чистой, никому не принадлежащей комнаты, повис сигаретный дым.

Он сказал:

— Он верил в призрак Банко, потому что она довела его до безумия, заставляя делать вещи, на которые у него не хватало ни сил, ни злобы. Это старая история. — Он поставил бутылку на тумбу. — Одни позволяют другим вить из них верёвки, ломать их жизнь. Правда же? А им всегда говорят, что это для их же блага.

Джуит сел на постель спиной к Биллу, взял свой стакан, отпил из него и закурил сигарету.

— Ты прямо как ученик Шекспира. Ты меня удивляешь.

— Чёрт возьми, — сказал Билл, — не сам же я это придумал. Это мой школьный учитель английского.

Под Джуитом прогнулась кровать. Он почувствовал, как губы Билла касаются его шеи. Билл обвил Джуита руками и прижался всем телом к его спине.

— Я бы даже не вспомнил об этом, если бы не прочёл эти дурацкие обозрения и если бы не увидел, как ты сегодня сыграл это так, как это надо играть.

Он вынул сигарету из пальцев Джуита и положил её в пепельницу, проштампованную названием мотеля. Он взял у Джуита стакан и поставил его за пепельницей. Он выключил свет.

Джуит обернулся и поцеловал Билла в прокуренный рот.

— Твой школьный учитель всё объяснял неправильно, — сказал он. — Зато, благодаря тебе, я чувствую себя гораздо лучше.

Билл уложил Джуита на простыни, смеясь и шепча: — Ты ничего не увидишь…

Джуит просыпается в февральской холодной тьме. Он смотрит на красные цифры будильника. Час двадцать. Где же, чёрт возьми, Билл? Билл стоит у входа в спальню. Свет из гостиной оттеняет его силуэт.

— Привет, — говорит Джуит. — Извини, что я опоздал. Никогда ещё не бывал в таких пробках. Было много аварий.

Он включает лампу и жмурится от яркого света. — А какие у тебя извинения?

Билл входит, развязывая галстук. Он садится на край кровати. От него сильно пахнет спиртным.

— Со мной захотел подружиться мужик, который сидел рядом. — Он издаёт короткий, ироничный смешок и расстёгивает рубашку. — Его рука заблудилась у меня на бедре.

Чувствуя угрозу, Джуит приходит в ярость.

— Раньше ты этого никому не позволял, — говорит он. — Я и сейчас ничего не позволил.

Билл снимает рубашку и сбрасывает её. Он наклоняется, чтобы снять ботинки. Делая это, он кряхтит, как будто он старый и толстый. В нём нет ни грамма лишней плоти. В ноябре ему исполнится тридцать два. Может быть, он невольно подражает старому Джуиту. Билл выпрямляется, снимает брюки, сворачивает их и вешает на спинку стула, выполненную в виду петли — одна из лучших его работ. — Он попытался угостить меня выпивкой в антракте. Вместо этого я пошёл в туалет. Он пошёл за мной. Ха. Я застегнулся и вышел, но, когда антракт кончился, он уже сидел на своём месте. Когда погасили свет, я пересел на твоё место, а он не решился пересесть на моё.

Билл снимает носки, майку, трусы, выключает свет, валится на постель со стоном изнеможения и покрывает себя одеялом.

— Значит, ты опоздал не из-за него, — говорит Джуит. — Без пижамы ты можешь простудиться. Холодно. Тебя греет антифриз, которым ты накачался, да?

— Иди ко мне, — говорит Билл, крепко обхватывая его. — Согрей меня.

Джуит ложится за спиной Билла.

— Обними меня, — говорит Билл.

Его голос звучит полусонно. Он дышит медленно и глубоко. Он говорит:

— Он ещё кое-что предложил.

Билл берёт руку Джуита, кладёт на свои гениталии и удовлетворённо вздыхает.

— Он — рекламный агент. Он знаком со всеми актёрами. А я хотел познакомиться с Оскаром Серено, помнишь? Этот Серено — невероятно толстый актёр, на которого стоило посмотреть, даже его роли сумасшедших учёных по телевизору. Он сказал, что познакомит меня с Оскаром Серено. Ты ведь так давно не играл в театре. А твои последние спектакли я пропустил. Ты меня взбесил, поэтому я пошёл.

— А что тот мальчик — Бу Керриган? Кажется, так?

Билл на секунду умолкает. Затем пожимает плечом.

— У него всё в порядке. На телевидении такие как он косяками ходят. Серено всё так и увивается вокруг него. Знаешь, это было прямо в Мюзик-Холле, в баре. У всех на виду. Там довольно светло. Господи, я подумал, Серено будет делать это с ним прямо там. Парнишка очень стеснялся. Я даже не думаю, что он не гей.

— Значит, Серено не раскрыл тебе тайну, как стать хорошим актёром? — спрашивает Джуит. — Ты не спросил его, как надо играть Макбета? Этот толстяк играл его на шекспировском фестивале. Прилипала.

— Я попросил у него автограф. А он облапал меня, когда программку подписывал. Нет, как стать актёром, он не рассказывал. Да вряд ли он знает. У него на уме только одно.

— Ты очень задержался, — говорит Джуит.

— Там было весело, и всех угощали выпивкой.

— Ты знаешь, что здесь был твой отец? — спрашивает Джуит. Билл напрягся.

— Что? В смысле, когда ты пришёл?

— В гостиной, вместе с женщиной.

Билл резко отодвигается от него, чуть не падая с кровати.

— Извини. Мне надо проблеваться.

Пошатываясь, он исчез в темноте. Джуит ждёт его и засыпает. Он просыпается от того, что Билл говорит с ним, сидя на постели в белой водолазке. Билл говорит:

— Он пришёл, когда я уже собирался уходить. Он выиграл немного денег и пришёл похвастаться этим. Купил какую-то страшную одежду.

— Согласен, — говорит Джуит.

— Я выгнал его, когда уходил. Но когда мы спускались по лестнице, он сказал, что забыл свою шляпу. Он вернулся со шляпой и заодно познакомил меня со своей громадной дамой на пижонской машине. Модная подделка. Там я от них и отвязался. Наверное, он не запер дверь.

— Они трахались в комнате для гостей. — говорит Джуит. — Когда он, наконец, перестанет тобой вертеть? Знаешь, откуда у него эти деньги? От Грэмпа и Грэн. Это их пособие. Мне рассказала твоя мать. Она позвонила.

Билл свернулся в постели и натянул одеяло на голову.

— Я не хочу об этом слышать.

— Извини, — отвечает Джуит.

Билл прижимается к нему.

— Я хочу, чтобы ты меня обнял, — говорит он, нащупывает руку Джуита и кладет сё туда, где она лежала раньше.

С горечью в голосе он произносит:

— Она просила у тебя денег, чтобы Грэмп и Грэн не умерли с голоду, да?

— Ещё она сказала, что убьёт Долана.

— Лучше бы она не болтала об этом, а сделала, — говорит Билл. — Тогда бы я отделался от них обоих, и стал бы беспокоиться только за Лэрри, Тилли, Ньютона, Джо Элен и…

Язык его заплетается. Он так и не заканчивает перекличку своих братьев и сестёр. Джуит думает, что он заснул. Но нет. Он, как бы между прочим, внятно спрашивает его: — Ты не смотрел это письмо от Кэлкоста? Знаешь, о чём там? Нам надо выметаться.

— Выметаться? — переспрашивает Джуит. — Откуда?

— Отсюда. Здесь больше не будет квартир. Здесь будут кондоминиумы. У нас есть право выкупа. Потому что мы прожили туг десять лет. Сто пятьдесят тысяч долларов. У тебя есть сто пятьдесят тысяч долларов? Или ты отдал их Грэмпу и Грэн?

— Чем ты там обкурился? — спрашивает Джуит.

Но Билл уже спит. Очень крепко. Он почти никогда не храпит, даже когда спит на спине. Сейчас он лежал на боку, но начал храпеть.