Год Иова

ИЮНЬ

Вместе с Ричи Коуэном они совершают поход по каньону к югу от Пердидоса. В этот раз они забрались так высоко, как никогда раньше не забирались. Моросит серый дождь. Они сели в укрытии под большими соснами, чтобы перекусить, и наблюдают, как туман клубится рваными белыми облаками внизу, в глубине каньона, облекая собой остроконечные вершины скал и верхушки сосен. Они голодны. Они достают бутерброды с толстыми ломтиками окорока, которые дала им в дорогу мать Ричи. Хлеб пропитался кетчупом. Они пожирают бутерброды. Наполняют металлические кружки горячим кофе. Из термоса струится пар. У кружек есть откидные ручки. Джуит забыл их откинуть и обжёг пальцы о горячий металл. Есть и немного сладостей. Они аккуратно складывают салфетки с пятнами кетчупа, фантики от конфет и фольгу в пакеты, которые кладут обратно в рюкзаки. Они выпили горячего кофе, воздух холоден, и теперь хотят помочиться. Они мочатся на стволы сосен. Моча пенится вокруг их ботинок, испаряясь на холоде. Джуит протягивает руку и берёт в ладонь член Ричи. Ричи улыбается и берёт в ладонь член Джуита. «Я умираю», — говорит он. Он лежит ничком на мёртвой траве футбольного поля позади школы. Худые высокие мальчики в футбольной форме, которая им слишком велика, тяжело дыша, обступают его и глупо на него смотрят. Над ним наклоняется тренер. Его тонике рыжие волосы шевелит вечерний ноябрьский бриз. Он дуст со стороны трибун — пустых, потому что это всего лишь тренировка. Тренер переворачивает Ричи и прислоняет ухо к его груди, чтобы выслушать сердце. Ричи лежит слишком тихо и неподвижно. Джуит говорит мальчику, который стоит рядом и тоже тяжело дышит: «Это всего лишь тренировка». Он сидит рядом с Ричи в здании музыкальной школы, на последней скамье в классе пения. Это большая комната с дощатыми стенами. Окна открыли. Сквозь кружевную листву джакаранд проглядывает кусочек неба. Миссис Касл в старом чёрном платье и янтарных бусах дирижирует пухлыми руками. Голоса ребят в гармонии устремляются к дощатому потолку: «Бабье ле-ето…». Джуит чувствует, как пальцы Ричи Коуэна нежно теребят и поглаживают его шею. Джуит не знает, что будет дальше. Но его тело знает. У него эрекция. Он надеется, что миссис Касл не попросит его встать и исполнить песню в одиночку, как она иногда любит делать. Всё ещё стоя на коленях, тренер выпрямляется. «Ради Бога, не стойте так Позовите врача». Мальчики из футбольной команды что-то шепчут, бормочут и, наконец, бегут в сторону школьных зданий, в окнах которых отражается закат. Джуит смотрит на небо. Над чередой старых тёмных деревьев, что растут за трибунами по краям поля, летят три чёрных вороны. Тренер трясёт Джуита за плечи. «Ты кто? — кричит он. — Проснись!»

Джу^ит просыпается. Билл в своих рабочих штанах наклонился на Джуитом и трясёт его за плечи.

— Просыпайся, — говорит он. — Что это значит?

Он трясёт перед лицом Джуита квадратным белым конвертом с квадратной белой открыткой внутри. Джуит закрывает глаза, стонет, переворачивается на другой бок, натягивает одеяло себе на голову.

— Почему ты так рано встал? — бормочет он.

— Сегодня мусорный день? Вчера я забыл об этом. Я услышал, как подъехал мусоровоз, побежал вниз с помойными пакетами и нашёл это. — Он садится на край кровати и стаскивает одеяло с головы Джуита. — Ты хотел это выбросить? Да ты хоть знаешь, что это такое? Здесь приглашение на банкет к тому парню, который может стать следующим президентом.

Джуит издаёт непонятный звук, перекатывается на дальний конец кровати, поднимает с пола подушки. Он укладывает их в изголовье, переворачивается и прислоняется к ним спиной. Он проводит рукой по лицу.

— Оно персональное. Он написал тебе от руки, — говорит Билл. — Он назвал тебя Оливер.

Джуит пожимает плечами и тянется к сигаретам, лежащим на тумбе.

— Оливер, Ширли — всё это не имеет значения, Билл.

— Имеет! — кричит Билл. — «Надеюсь увидеть тебя снова после стольких лет. Рон». Он подписался Рон. Боже мой! Он всё ещё тебя помнит.

— Не будь наивным. — Джуит закуривает две сигареты и даёт одну Биллу. Тот выглядит несчастным. — Я не слышал никакого мусоровоза.

— Он приехал и уехал. Я чуть было не опоздал. Они забрали всё.

— Не всё, — говорит Джуит. — Они забыли вот это.

— Да что с тобой? Это будет отличная вечеринка. Там будет столько шишек. Там будет телевидение. И всем раздадут фотографии.

Джуит берёт с тумбы пепельницу и ставит сё на постель.

— Давай, что ли, выпьем кофе. Ты хочешь?

Билл встаёт.

— Ты мало бываешь в свете. Вот почему ты не можешь получить побольше работы. Если тебя заметят на такой вечеринке, от этого будет очень большая польза.

Оливер фыркает.

— Где это будет? В Сенчури-Плаза, да? Билл, там соберётся тысяча человек.

— Но не у всех будут персональные приглашения, которые написаны от руки. — Билл эксцентрично обводит рукой постеры на стене. — Оливер, он тебя помнит. Он твой друг, чёрт возьми.

— Кто-то составил ему список трёхгрошовых актёров, вместе с которыми он когда-либо играл. Адрес они нашли в каталоге Гильдии. Когда-то он был председателем Гильдии Актёров. Он вовсе не хочет меня видеть. Он хочет, чтобы я за него проголосовал. Только и всего. — Джуит протягивает руку. — Отдай мне эту бумажку.

Билл делает шаг назад, прижимая приглашение к своей груди.

— Оливер, мы уже сто лет не были на приличной вечеринке. Помнишь, последний раз это было, когда ты играл в «Моей прекрасной леди» в Оранжевом округе, в театре-ресторане? Мне так нравились эти вечеринки с актёрами. Тебе больше не хочется никакого веселья?

— Я тебе покажу веселье, — и Джуит с развратным смешком бросается в сторону Билла. Пепельница падает на пол.

Билл отступает.

— Нет, не такого.

Он неуклюже нагибается и подхватывает пепельницу. Окурки, оставшиеся в ней с прошлой ночи, усыпали весь ковёр. Он собирает их, кладёт в пепельницу, ставит её на место под лампу. Он поднимается, размазывая пепел по ковру босой ногой.

— Почему ты больше не играешь в театрах-ресторанах? Они тебя спросят.

Джуит строит гримасу.

— Люди не созданы для того, чтобы есть и смотреть на сцену одновременно. К тому же, это довольно трудная работа.

Он снова прислоняется к подушкам и расправляет одеяла.

— Не хочешь заниматься любовью, тогда давай хотя бы кофе попьём. Пожалуйста.

— Оливер. — Билл выглядит расстроенным. — Я. Хочу. Пойти. На Эту. Вечеринку. Если тебе не всё равно, что я хочу, ты наберёшь этот номер и скажешь, что придёшь.

— И Старый Добрый Рон собственной персоной поднимет трубку, — говорит Джуит.

Билл манерно разворачивается и удаляется на кухню. Женоподобные ужимки ему не к лицу. Джуиту хочется, чтобы Билл их больше не повторял. Он откидывает одеяло, становится босиком на ковер, тушит сигарету и идет в ванную. Он выключает душ, оборачивается и видит Билла, который стоит в дверях ванной. В руках у него кружка с литерой «О». Джуит берёт полотенце с литерой «Б» и говорит:

— Ты ведь уже недавно встречался с чиновниками. Они тоже своего рода политики.

Он вытирает волосы полотенцем, шорох которого слегка смазывает слова.

— Ты же знаешь, каково это. Наверное, компания арендодателей тоже устраивает прекрасные вечеринки.

Он вытирает плечи, грудь, на которой у него слегка завиваются волосы.

— Ты бы пошёл, если бы они тебя пригласили?

— Перестань, — фыркает Билл. — Политика здесь не при чём. К тому же, ты в ней не разбираешься.

Джуит перекидывает полотенце через голову и вытирает спину.

— Чтобы не хотеть себе смерти, в политике разбираться не надо. Придурковатый сукин сын думает, что это его новый фильм, что ружья — реквизит, пули — холостые патроны, а бомбы — пиротехническое хозяйство. Он верит в Хороших Парней и Плохих Парней. Он втянет нас в войну.

Джуит ставит левую ногу на крышку унитаза, вытирает стопу, лотом точно так же вытирает и правую. — Я не хочу воодушевлять его.

— Господи, но это же просто вечеринка.

Билл ставит кружку на край ванной.

— Думаешь, все, кто придёт, будут за него голосовать? Чёрт возьми, да они просто придут посмеяться, послушать музыку, выпить, просто во всё это окунуться.

— Это их дело.

Джуит включает фен. За звуком фена он не расслышал, что Билл ответил, если ответил вообще. Волосы высыхают, и он выключает фен, причесывается, обходит Билла, чтобы снять домашний халат с крючка на двери ванной.

— Как бы там ни было, по субботам я ухаживаю за Сьюзан. Он одевает халат и туго затягивает пояс.

— Ты знаешь.

— Ради такого ступая ты мог бы один раз съездить к ней в пятницу, — говорит Билл.

Джуит берёт кружку с кофе и выходит из ванной. Билл поспешно идёт за ним.

— Сьюзан, Сьюзан. Подумай хотя бы один раз обо мне.

— Я всё время думаю о тебе. — Джуит достаёт из холодильника четыре яйца, масло и прозрачную упаковку бекона. — Как обычно.

— Ты же сам говоришь. — возражает Билл, — что там будет тысяча людей. Никто не станет тебя ругать за его политические взгляды. Тебя вообще никто в такой толпе не заметит. — Но я буду замечать себя сам.

Джуит видит на плите кружку Билла, наполненную кофе. Он переставляет её на обеденный стол.

— Билл, я не могу пойти на этот банкет. Ты иди, если хочешь. Возьми приглашение и скажи им, что ты — это я. Швейцару это без разницы.

— Идти одному? Чёрт побери, да я везде теперь один. Ты нигде со мной не бываешь. Я не хочу идти один. Я хочу пойти с тобой. Ты же знаменитость.

Джуит отделяет друг от друга холодные жирные полоски бекона. Они отлепляются друг от друга весьма неохотно. Так и хотят остаться похожими на нелепое кружево. Он смотрит на Билла и бросает ему с улыбкой: — А ты очень красив, когда злишься.

Билл кричит не своим голосом и швыряет в него кружкой с кофе. Она пролетает в ярде от головы Джуита, расплескивая кофе по всей кухне, и приземляется невредимой в углу. Билл сорвался. Строгим голосом он выкрикивает из спальни: «На меня можешь не накрывать». Он снова появляется в дверях кухни, надевая свою старую хлопчатобумажную рабочую шотландку — в зелёную, жёлтую и коричневую полоску.

Мне не нужен твой завтрак. Не хочешь быть со мной? Ладно, я тоже не хочу быть с тобой. — Голос его дрожит, в глазах блестят слёзы. — Не хочу тебя ни видеть, ни слышать.

На этот раз он забывает манерно развернуться. Он шагает прочь.

Я иду на работу, — кричит он из гостиной, и хлопает входной дверью.

— У тебя сегодня выходной, — говорит Джуит в пустоту.

Он открывает шкафчик для щёток. Он завален всяким хозяйственным хламом. Джуит вдыхает терпко пахнущие частицы моющего порошка. Он отвязывает с крючка голубую губку на длинной рукоятке.

— Магазин сегодня закрыт. — Он вытирает пролитый кофе, споласкивает губку в раковине и убирает её. Он досадует на себя за то, что не порвал и не сжёг это приглашение. На самом деле он едва ли обратил внимание на этот конверт. Он морщит лоб и качает головой. Он даже не выкинул приглашение, а просто выронил его из пальцев. Последнее время он нередко бывает таким безразличным и безучастным. Просто в последнее время ему приходиться волноваться по поводу более важных вещей. Отчасти это из-за Сьюзан — его удручает её болезнь и его беспомощность — ведь он не может остановить того, что происходит с сестрой. Но безразличие возникло ещё раньше — когда он обнаружил, что стареет, что годы всё прибавляются и прибавляются, но сумма остаётся равной нулю.

Он кладёт два яйца обратно в холодильник и готовит себе одному, чего делать не любит, потому что чувствует себя бесполезным. Он не создан для того, чтобы жить для себя одного и ради себя одного. Но уж нет, больше ему не хочется никакого веселья — по крайней мере такого, которое имел в виду Билл. И теперь, когда он стоит на кухне, освещённой утренним солнцем, от этой правды у него мурашки по коже. Те вещи, которые говорит ему Билл при вспышках гнева, он уже с некоторых пор говорит всерьёз. Чтобы Билл продолжал чувствовать себя счастливым, Джуит должен превратиться в домохозяйку. Это, казалось бы, замечательно, однако последнее время ему всё чаще и чаще приходится притворяться перед Биллом. Прошлым летом Джуиту не хотелось ехать в Орегон на шекспировский фестиваль. Берег и океан, мимо которых они проезжали, были прекрасны. Однако спектакли казались ему однообразными, избитыми и объезженными. Прошлой зимой ему казалось, что те балеты, оперы и симфонические концерты, на которые они ходили, он смотрел и слушал множество раз. С Биллом он этим не поделился. Да и незачем было делиться. Тебе больше не хочется никакого веселья?

Он ставит поднос с тарелкой и кружкой кофе на обеденный стол и усмехается глупости Билла. Он чувствовал вину перед Биллом за то время, которое ему приходится проводить не с ним, а у Сьюзан. Крайности, на которые он из-за этого шёл, чтобы развлечь Билла, были нелепы и бесполезны. Ты нигде со мной не бываешь. Он садится за стол и безрадостно ест. За исключением тех недель, когда Сьюзан проходила курсы химиотерапии, Джуит проводил выходные с Биллом — сегодня они хотели отправиться в «Куин Мэри Тур» — в «Мир Океана», на Ноттс Берри Фарм, в Диснейленд. Но ни дельфины, что плещутся в лазорево-голубых бассейнах, ни механические гиппопотамы, что разевают пасть, когда на них натыкаются отдыхающие в лодках на манер африканской пироги, ни инсценированные перестрелки ковбоев не отвечали потребностям Билла. Во время «Юниверсал Студиоз Тур» Билл то и дело заговаривал с незнакомцами в широкополых шляпах, тёмных очках и бермудах и возбуждённо рассказывал им о том, что Джуит однажды снимался здесь в фильме. Незнакомцы из Миссури и Японии, Голландии и Айдахо откликались на эти рассказы утомлёнными улыбками, так словно Билл был безобидным психом или умственно отсталым. Джуита от этого передёргивало, и позже он ругал Билла. Напрасно. Ведь это был единственный день из тех скучных будней, на протяжении которых Билл так мечтал повеселиться.

Печально покачав головой, Джуит тушит сигарету в маленькой красной кухонной пепельнице, встаёт со стула, относит тарелку, кружку и вилку в раковину, моет их, вытирает и убирает в буфет. Сейчас он в может играть ни в театрах-ресторанах, ни в обычных театральных постановках — сейчас, когда Сьюзан так в нём нуждается. Ему сейчас подойдут лишь короткие телевизионные роли. Но эти роли не предполагают каких-либо вечеринок. А Биллу нужны вечеринки. Если жалкое упоение тем, что он близкий друг Джуита и об этом все знают — всё, что ему нужно от вечеринок, то пусть будет так. Джуит чистит сковороды и вешает их на крюки над плитой. Их медные днища сияют. Он обрызгал поверхность плиты, дверцы буфета и холодильника моющим средством и насухо вытер их бумажными полотенцами. Он ведь с первой минуты знал, что Билл находит в актёрах особый шарм. Может быть, он и любит Джуита ещё по какой-то причине. Но он никогда не говорил о ней. Джуит сомневается в этом. И сомневается в том, что это имеет значение. Он выбрасывает использованные бумажные полотенца и ставит баллончик с моющим средством на тёмную нижнюю полку.

Он убирает постель. Хорошо, что Билл вёл себя сегодня не так ужасно, как это бывает обычно. Когда они только стали жить вместе, он приводил домой каких-то незнакомцев из магазинов, где он работал, из закусочных, где он завтракал только гамбургерами, из супермаркетов, где он что-то покупал — приводил для того, чтобы доказать им, как перед Богом, что он на самом деле живёт с Оливером Джуитом, актёром. Я же говорил, именно он снимался в рекламе «Лонжин»? Джуит чувствовал себя экспонатом из зоопарка. Он пытался это прекратить, но удалось лишь слегка приостановить. Это возобновилось, стоило ему трижды удачно выступить в передаче «Вся семья в одном лице» в роли фригидной тётушки-самой-надменности, элегантной и дорогостоящей. Каждый божий вечер Билл устраивал пирушки по этому поводу. Джин и вермут лились рекой. Квартира кишела проворной и разновозрастной молодёжью, галдевшей как свора петухов. Билл был счастлив. А Джуит несчастен. Он взял за правило уходить из дома в половине пятого и не возвращаться, пока не стемнеет.

— Ты делаешь так, чтобы я выглядел дураком, — говорил Билл.

— Лучше уж ты, чем я, — отвечал Джуит.

Но лучше не становилось. С его стороны это было эгоистично. Это причиняло боль Биллу, а у него не было права причинять ему боль. Ведь Билл доставлял ему слишком много счастья и слишком мало боли. Да и вообще никакой боли. Время от времени раздражение, может быть, неудобство — не более. В остальном Билл был упорно и даже глупо покладист. В том месте на бежевом ковре, где красивые загорелые ноги Билла растёрли пепел, осталось серое пятно. Джуит выкатывает пылесос, разматывает красные петли шнура, которые крепятся к корпусу блестящими клеммами, нагибается, чтобы включить шнур в розетку и проводит несколько раз щёткой по серому пятну. Он хмурится. Ты же знаменитость. Он никакая не знаменитость, но, как бы он ни старался, Билл это не усваивал. Наилучший выход для Билла — расстаться с Джуитом до того, как с Джуитом расстанутся фильмы, телевидение и рекламные ролики. Расстаться с ним до того, как единственной ролью, которую Джуит смог бы сыграть, станет роль умирающего в инвалидной коляске отца в «Ночи Игауны» на сцене какого-нибудь мелкого уличного голливудского театра. Выход наилучший, но надежда на это слабая.

Джуит молит Бога, чтобы она так и оставалась слабой. Он знает, что рано или поздно потеряет Сьюзан. Если он потеряет и Билла, то с чем же останется? Боюсь, мне нужны наличные. Пекарня — это мечта. Как-нибудь в субботу он заглянет туда, и Молодой Джой скажет, что пекарня уже продана. Нет, Билл — это всё, что у него есть на самом деле. На самом ли деле? С его-то стариковскими представлениями о веселье? Полдня он будет проводить на кухне, помешивая и переворачивая изысканные блюда на сковородках. Будет есть их вместе с Биллом. При свечах, да простит нас Господь. Запивать хорошим вином. В полутьме будет тихо звучать Моцарт. А на десерт они выпьют гоголь-моголь в высоком стакане. Яблоки с тёртым сыром. Кофе и бренди. А после они, сидя в глубоких креслах, будут беззаботно болтать про завтра и про вчера, а может быть Джуит будет читать вслух — Биллу нравится, как звучит голос Джуита. Или смотреть по телевизору чёрно-белое кино. И рано ложиться спать. Пройдёт ни один десяток лет, прежде чем Биллу захочется или придётся к этому привыкнуть. Но есть ли у Джуита эти десятки лет? А есть ли у него, как он думал недавно, годы?

Пятно исчезло. Он проходится пылесосом по комнате и взгляд его останавливается на собственном отражении в зеркале трюмо «Генерал Грант». Он смотрит в зеркало, и щётка пылесоса слабо подёргивается в его руке, словно котёнок или щенок, пока он не нажимает ногой на кнопку выключателя. То, что он видит, пугает и озадачивает его. Он не выглядит стариком. Он выглядит гораздо моложе своих лет, и кажется, что линия его губ, вопреки его теперешним мыслям, должна произнести сейчас что-нибудь гениальное. Взгляд его кажется очарованным. Куда же девался тот образ, что он вынашивал в мыслях — трясущийся, беззубый старик, с хрупкими костями и сухой кожей, шаркая, еле плетётся за красивым мужчиной, который вполовину младше его, издавая жалкие, писклявые звуки? Что-то из Конгрива, Уичерли, Отуэя. А то и хуже, если бывает хуже. Глядя в зеркало, он понимает, что просто мысленно играл роль. Но почему? А ты красив, как всегда. Так сказала Сьюзан. Высок, строен и подтянут. Оливер Прекрасный. Рита Лопес сказала: «Ты с каждым годом выглядишь всё лучше и лучше». Они правы. Так почему же он чувствует себя, как Панталоне? Что с ним происходит? Он сходит с ума?

Он выключает пылесос из сети, сворачивает петли шнура, закрепляет их клеммами и закатывает пылесос в шкаф с одеждой, что стоит в гостиной. Ему хочется ещё чашку кофе. Он идёт на кухню и зажигает горелку под кофейником. Он возвращается в спальню и одевается. Старые джинсы. Водолазка. Сандалии. На улице уже тепло, и если день будет таким же, как вчера, к полудню станет довольно жарко. Он заглядывает в корзинку с грязным бельём в ванной — плетёную корзинку, которую Билл выкрасил пульверизатором в красный цвет. Грязных маек, трусов и носков пока ещё маловато, чтобы нести их в прачечную. Пожалуй, он поразмыслит над ужином и отправится в супермаркет. Пожалуй, сегодня он приготовит Биллу его любимое блюдо — кажется, это спидини из телятины. Да, точно. Потому что Джуит всё-таки не пойдёт на этот банкет.

Звонит телефон. Он мчится нa кухню, выключает газ под кофейником и хватает со стены трубку. Он всегда мчится, когда звонит телефон, и всегда хватает трубку. Как все актёры. Должно быть, на другом конце провода ему даст о себе знать большая передышка? Должно быть, это роль, которая сделает его звездой на вечные времена и принесёт миллион долларов? Ему лучше знать. Как бы там ни было, но всякий телефонный звонок заставляет его сердце биться чаще. Оно и сейчас забилось. Оно — настоящий идиот. Он выдыхает в трубку «алло».

— Мистер Джуит? Оливер? Надеюсь, вы меня помните. Это Мэвис Маквиртер.

Он вспоминает её, неуклюжую и громоздкую, в дорогой изящной одежде, немного навеселе и более чем немного униженную, когда той тёмной, далёкой зимой, Оливер удивил своим появлением в квартире её и Долана. По телефону голос её звучал пышно и столь же элегантно, как голос Маргарэт Дюмон.

— Так мы и не позавтракали вместе, как вы обещали.

— Я не забыл, — солгал Джуит. — Моя сестра заболела. Она живёт в другом городе. Большую часть времени я провожу с ней. Пожалуйста, не обижайтесь.

— Не буду, если мы позавтракаем сегодня, — говорит она. — Это очень важно. Мне очень нужен совет.

— В какой пьесе вы сейчас заняты?

— О, это не о театре. Это личное. Мне очень неловко вас беспокоить, но вы, пожалуй, единственный, к кому я бы могла обратиться.

— Позвольте мне угадать, — говорит Джуит. — Это связано с Доланом? Что он вам сделал?

— Я не хотела бы говорить об этом по телефону.

Джуит смотрит на часы.

— Не будем дожидаться второго завтрака. Приезжайте ко мне. Если вы голодны, я приготовлю вам что-нибудь лёгкое.

— Я слишком расстроена, чтобы есть, — говорит она. — Но я приеду. Минут через двадцать.

Однако, Джуиту кажется, что эта женщина сможет есть в любых обстоятельствах, поэтому он занялся приготовлениями. Включая «кровавые Мэри». И он оказывается прав. Сегодня на ней синяя рубашка, синяя блузка в белую крапинку, маленькая красная косынка, повязанная под двойным подбородком, красная губная помада, красный маникюр, красные полумесяцы на голубых туфлях. Высокий бокал с красным напитком она осушает довольно быстро. По поводу яиц-пашот, свежего бекона и горячих сдобных булок, политых сырным соусом, она восклицает: — Это божественно. Вам следует открыть ресторан.

О Долане она заговорила лишь после того, как разделалась с последним кусочком еды, оставила большую часть губной помады на сигарете и краешке чашки кофе и вновь аккуратно обновила помаду.

— Хотелось бы верить, что я не права, но я сомневаюсь, что не права. Взломщики не бывают столь мелочными. Пропал только один перстень, с большим квадратным изумрудом.

Она бросила помаду и зеркальце в свою огромную сумку через плечо.

— В любом случае, мы в Сандоваль Эстейтс очень хорошо защищены от воров. Все виды сигнализации, охрана, камеры слежения.

— Вам нужен не я, — говорит Джуит. — Вам нужна полиция.

Он ставит её тарелку в мойку, снова снимает со стены телефонную трубку и протягивает ей.

— Позвоните им. Прямо сейчас. Он этого вполне заслуживает.

— Но если я не права?

Испугавшись его предложения, она мотает головой и встаёт со стула, чтобы быть от телефонной трубки подальше.

— Наверное, я где-нибудь обронила его и не заметила. Может быть, он его и не брал. Представьте, как он обидится. Я этого не вынесу.

— Тогда спросите его.

Джуит вешает трубку обратно и начинает мыть сковороды под струёй горячей воды.

— Он гнусный лжец. Брал он его или нет, вы поймёте, когда он улыбнётся.

— О, я не могу. Поэтому я вам и позвонила. Я не могу сама обвинить его. Я думала, что вы бы… вы ведь его знаете. Мне показалось, тогда вы держали его на расстоянии с таким… достоинством. Я знаю, у меня нет никакого права просить вас, но если бы вы…

— Вы давали ему деньги, не правда ли? — спрашивает Джуит. — Будьте откровенны. Всякий раз он просил у вас денег, да? Не бойтесь, вы меня этим не удивите.

— Вот почему я и не могу этого понять. — Она стала плакать. Джуит вытирает сковороду.

— Сколько же вы ему дали?

Она пожимает массивными плечами.

— Сотню там, сотню здесь. Ну и, конечно, за спиртное и за обеды платила я. И за мотели.

Она смотрит на пустой стакан со следами томатного сока и ломтиком лимона.

— Не могли бы вы налить мне ещё стаканчик?

— Если за рулём буду я.

Джуит вешает на крюк сковородку и смотрит на неё, слегка вздёрнув брови. Она нервно кивает, снова взгромождается на стул и роется в сумке в поисках сигарет. Он берёт со стола стаканы, споласкивает их и наливает ей новую порцию.

— Как я понимаю, этот перстень с большим изумрудом стоит куда больше, чем сотня здесь, сотня там, да и кто знает?

Он ставит перед нею стакан, в котором постукивают кубики льда, и она с жадностью принимается за напиток.

— Он стоит много тысяч, — говорит она. — Куда мы поедем.

— Разыщем Долана и отберём у него закладную. Если она всё ещё у него. Вы не хотите его наказывать. Вы просто хотите вернуть перстень, да?

— Он не хотел причинить мне вреда.

Чиркнув раз десять кремнем свой зажигалки, инкрустированной камнями, она наконец-то извлекает из неё пламя и закуривает сигарету.

— Он бы не взял его, если бы знал, что я не смогу окупить потерю.

— Не рассчитывайте на это, — говорит Джуит. — Молитесь, чтобы закладная всё ещё была у него. Когда это случилось? — Пропажу я обнаружила этим утром — правда, я не всегда носила его. Я не могла поверить своим глазам. Я обыскала весь пол и все антресоли. Видели бы вы, как я весь ковёр на четвереньках исползала. Ковёр у меня с высоким ворсом. И никакого толку. Тогда я вам и позвонила. — Она еле-еле улыбнулась, косо и разочарованно. — Хорошо, что Долан такой невежда. Берёт что побольше, а не то, что ценнее.

Джуит вытирает и вешает на крюк вторую сковороду.

— Он и за этим вернётся. Рано или поздно он добудет и это всеми правдами и неправдами. Если только вы не потрясёте его хорошенько. Он — плохое лекарство, Мэвис.

— С ним весело. — С задумчивым выражением она стирает красной салфеткой следы томатного сока со своего подбородка. — Мы так много смеёмся. И он очень хорош в постели.

— Великий Боже, — говорит Джуит. — Пойдёмте. Попробуем заполучить закладную. У вас есть чековая книжка?

Чековая книжка была у неё с собой. Он выехал на своей машине из подземного гаража и сказал ей, чтобы она запарковала свой «Экскалибур» на обочине слева. Они поехали на шоссе, ведущее в Сан-Диего, в Вэлли. Солнце обжигало крышу машины. Когда он отыскал улицу, то на мгновение испугался, не перепутал ли он её с какой-то другой. Хэйкоки часто меняли жилище. Он ничего не слышал о них с тех пор, как Долан ограбил Грэмпа и Грэн, а было это несколько месяцев назад. Это одна из тех улиц Вэлли, что напоминала ему тридцатые — грязная дорога без тротуаров, покосившиеся покорёженные заборы, ржавые проволочные изгороди. По краям улицы растут искривлённые и всклоченные перечные деревья, а во дворах — апельсиновые, лимонные деревья и ореховые кусты. Дома похожи на убогие коробки, те, что постарше — деревянные, те, что помладше — им теперь по сорок, по пятьдесят лет — покрыты жёлтой, зелёной или розовой выгоревшей на солнце штукатуркой. Кое-где во дворах есть газоны, местами шипят оросительные системы, где-то вьётся плющ, иногда попадаются выжженные солнцем цветочные клумбы. В иных дворах нет совсем ничего — только утоптанная земля. Где-то пробегает потрёпанная собака, где-то клюют крошки цыплята, а где-то утки переваливаются с ноги на ногу. В иных дворах видны корпуса старых автомобилей, посаженные на пни эвкалиптов. От пней по сухой траве расползаются запутанные длинные корни. То здесь, то там запаркованы трейлеры с опущенными жалюзи в окнах. Они ожидают хозяев, впитывая жару. Как ни странно, подъезд к дому Хэйкоков не больно запружен транспортом. Джуит запаковал машину. Мимо них медленно проходит лошадь, на которой сидят подростки в ковбойских шляпах, грязных джинсах и грязных ботинках. Лошадь попадает то в полосы света, то в тени деревьев. Слышен цокот больших копыт и скрип кожи. Когда подростки на лошади их минуют, Джуит выбирается из машины. Жара стоит невыносимая. Мэвис Маквиртер вынимает из сумки солнцезащитные очки и тоже выходит из машины, правда, не столь охотно. Она захлопывает дверь и стоит, уставившись на окрестности. Возможно, ей кажется, что это всего лишь дурной сон.

— Берегитесь свинцового корня, — говорит ей Джуит. — Его шипы могут порвать вам одежду.

Свинцовый корень уже перемахнул через забор, который, наверное, в скором времени рухнет. Сквозь плотную, пушистую, серо-зелёную листву, проглядывают выгоревшие на солнце голубые цветы. Живую изгородь за оградой из проволочной сетки, похоже, подстригали недавно. Надо же, и щеколда не отвалилась. Джуит толкает калитку и придерживает её, чтобы Мэвис Маквиртер прошла, но она отстраняется.

— А что если его жена дома? — молвила она слабым голосом. Джуит качает головой.

— В отличие от Долана, она работает.

— Почему бы мне не подождать в машине? — Мэвис отворачивается и наклоняется к двери машины.

— Я хочу, чтобы вы посмотрели на лицо Долана.

Она оглядывает улицу.

— Его машины здесь нет. — Она делает несколько шагов по обочине. На ней толстый слой сухих листьев перечного дерева. Листья свернулись в трубочки. Они хрустят под красивыми туфлями Мэвис. Она заглядывает за дом. — Гаража я не вижу.

— Кто-нибудь там обязательно будет, — говорит Джуит. — Хэйкоки — народ многочисленный. Сделайте одолжение. Я думаю, вам следует знать о Долане больше, чем то, что с ним вы много смеётесь и что он очень хорош в постели.

Он направляется вперёд по треснувшим цементным плиткам. Трава, которая проросла через трещины, так высока, что тропинка едва видна. Входная дверь на крыльце блестит лаковым покрытием, которое растрескалось и напоминает чешую. Сбоку от двери звонок. Он нажимает кнопку, но никакого звука внутри не слышит. Он слышит музыку.

— И что он вор, — добавляет он, чувствуя, как она стоит в двух шагах позади у ступенек с явной неохотой входить и нервничает.

Он стучит в дверь. Музыка звучит громко. Собака, которая обыкновенно лает на всех и вся, не залаяла. Джуит поворачивает дверную ручку, открывает дверь и заглядывает внутрь.

Вся мебель стоит у стен. Если здесь когда-нибудь и был коврик, то сейчас он отсутствовал. Пол покрывают прямоугольные виниловые пластины. На тронутой ржавчиной металлической подставке стоит телевизор, который оклеен местами отслоившейся и поцарапанной плёнкой под дерево. По телевизору идёт пугающе красивый цветной фильм. Джуит знает, что это за фильм. «Нижинский». В сегодняшней программе этого фильма нет. Если бы сегодня он шёл, Джуит плюнул бы и на «Куин Мэри Тур», и на Мэвис Маквиртер с её перстнем, потому остался бы дома, чтобы его посмотреть. На полке под телевизором он видит ящик, в котором узнаёт видеомагнитофон из рекламного ролика. Всё это он успел охватить взглядом одномоментно.

Но не в этом главная достопримечательность. Вместе с танцором на экране посреди комнаты танцует шестнадцатилетний мальчик. Его абсолютно голое тело покрывает лишь скользкая плёночка пота. Его загар, губы и профиль такие же, как у Билла. Ни тени дурного настроения, но та же дурацкая потливость и тот же здоровый юмор, которые были у Билла десять лет назад. Волосы до плеч, длинные густые ресницы и пустые глаза, устремлённые в никуда. Как у экспонатов на полках в чучельной лавке. Мальчик ростом повыше Билла, но высоким его не назовёшь. Он движется с такой грацией, которая Биллу и не снилась. Дверь открыта, и музыка звучит просто оглушительно.

— Эй! — кричит Джуит. — Лэрри! Можно нам войти?

Бросив испуганный взгляд через плечо, мальчик стремительно выбегает из комнаты. Телевизор продолжает работать. На экране под музыку танцует прекрасный молодой человек. Джуит подходит, садится на корточки, на мгновение застывает, а затем нажимает на кнопку. Комната наполняется благословенной тишиной, экран становится серым, а затем чёрным. На экране остаётся лишь плёнка пыли, на которой остался след. Видно, что по ней проводили руками.

— Одну минуту, мистер Джуит, — эхом доносится откуда-то голос Лэрри. — Будьте там.

Слышится плеск воды. Джуит встаёт. Мэвис Маквиртер всё ещё стоит за порогом. Чтобы чем-нибудь занять руки она закуривает сигарету. Лэрри возвращается в комнату. На нём джинсы и чистая майка. На шее висит полотенце. С волос капает вода. Он смущённо улыбается. Его улыбка красивее, чем у Билла — ровные белоснежные зубы без промежутков.

— Простите, что не сразу услышал вас. — Он поднимает с пола обтягивающие шорты и суёт их под подушку на стуле.

— Мне следовало сперва позвонить, — говорит Джуит, — но я хотел сделать сюрприз твоему отцу. Он дома?

— Дома никого. Просто рай. Первый раз пользуюсь один этим видиком. Я устроился на работу к «Полковнику Сандерсу», но сегодня позвонил им и сказал, что болею.

— Значит, это новая вещь? — спрашивает Джуит. — Извини. Он делает знак Мэвис Маквиртер, и она неуверенно поднимается по ступенькам.

— Мэвис Маквиртер — Лэрри Хэйкок.

Они жмут друг другу руки. Лэрри смущён, но улыбается лучше, чем удалось ей. Её улыбка натужна. Джуит дотрагивается до видеомагнитофона сандалией. — Откуда он взялся?

— Долан купил. Несколько дней назад. И дал нам карманных денег, чтобы мы купили себе каких-нибудь фильмов. Только Ньютон купил самокат. Долан сказал, что выиграл деньги в «Доджер».

— Ты ему поверил?

— Вот жопа, — фыркает Лэрри.

— Извините, — говорит он Мэвис.

— Где он?

— На «Волшебных горках». Он взял туда всех, кроме меня и собаки. Мать на работе. А откуда он взял эти деньги? Вы приехали из-за этих денег, да?

— У миссис Маквиртер пропал перстень, — говорит Джуит.

— Вы дружите с Доланом? — удивлённо спрашивает Лэрри.

Из-под изящного парика Мэвис стекают тонкие струйки пота. Они бегут ручейками по толстому слою её косметики.

— Должно быть, он поднял его, — она плетётся к выходу, чтобы стряхнуть пепел, — положил себе в карман и забыл. Она возвращается с неубедительной улыбкой.

— Я так часто роняю вещи.

— Да, а он так часто их подбирает.

Лэрри смотрит на новый видеомагнитофон.

— Я так и думал, что это какой-нибудь перстень.

Джуит говорит:

— Я обыщу его карманы, хорошо? Или, может быть, ты?

Мгновение Лэрри кажется сбитым с толку, но потом лицо его проясняется.

— Нет ли там закладной квитанции, да?

— Наверное, он решил, — то ли ради мальчика, то ли ради того, чтобы поддержать собственные иллюзии, Мэвис Маквиртер пытается обелить Долана, — что будет разумно сохранить перстень в надёжном месте, пока не представится возможность вернуть его мне.

Лэрри смотрит на неё с жалостью.

— Я сейчас, — говорит он и выходит из комнаты, вытирая волосы полотенцем.

Теперь на видеомагнитофон уставилась Мэвис.

— Вы видите? — оборачивается она от Джуита со слезами на глазах. — Он добрый, разумный и щедрый. В конце концов, он ведь мог истратить эти деньги на себя и ничего не сказать своей семье.

— Не беспокойтесь — большую часть денег он истратил на себя, — говорит Джуит. — Подарки пошли на то, чтобы поднять авторитет у домашних. Как вам известно, наверное, авторитета ему не хватает. Все они знают, что он такое. Когда же вы, наконец, это поймёте?

— Всё это догадки, — возражает она и выкидывает окурок во двор. — Проблема в том, что я слишком много пью и иногда отключаюсь. И никому неизвестно, что я могла сделать с этим перстнем.

Из дальнего конца дома доносятся какие-то оживлённые звуки вперемежку с возбуждённым собачьим лаем.

Джуит говорит:

— Насколько я знаю Долана, он, должно быть, внёс самую минимальную сумму за этот видеомагнитофон, и через девяносто дней продавец явится сюда, чтобы забрать покупку обратно.

Мэвис говорит:

— Лучше бы я сюда не приходила.

И Лэрри вбегает в комнату. В руке у него закладная. Упоённый своим триумфом, он держит её высоко над головой, а у его ног взвизгивает собака. Это большая, лохматая псина с длинной шерстью карамельного цвета. Собака радостно наскакивает на Джуита, и тот слегка отстраняется, а когда Лэрри вручает закладную Мэвис, собака наскакивает на неё.

— Перестань, — мягко говорит она, — перестань.

Лэрри оттаскивает собаку в коридор, её лапы сперва упираются в пол, потом скользят по нему. Лэрри закрывает за нею дверь. Она лает и царапает дверь. Мэвис смотрит на закладную поверх тёмных очков. Её выписали всего четыре дня назад. Джуит заглядывает ей через плечо. Она оборачивается, встречает взгляд Джуита и отводит глаза.

— Ломбард Шонфельда, — говорит она и опускает закладную в сумку. — Кажется, это на следующей остановке? На Вудмэн.

Подходя к двери и спускаясь по ступенькам, она, слегка оборачиваясь, говорит театральным жизнерадостным голосом:

— Лэрри, спасибо, дорогой. Пока. Была рада с тобой познакомиться.

— Да, — говорит Лэрри. — Пока.

Джуит говорит ему:

— Ни слова об этом Долану, ладно? Пусть она сама ему скажет. — А она скажет?

Лэрри с сомнением смотрит ей вслед, пока она удаляется по цементным плиткам, поросшим травой.

— Не беспокойтесь, — говорит он Джуиту. — Вы бы видели, из какого кармана я это достал. Там были пустые спичечные коробки, пустые пачки от сигарет, старые чеки из баров и старые ставки со скачек. Зачем она ему? Перстень? Ему бы только лёгких баксов срубить.

— Правильно, — улыбается Джуит. — Продолжай смотреть фильм.

Мальчик заливается краской, однако, не успевает он и двери закрыть, а музыка, в которой Джуит узнаёт «Полдень Фавна», уже звучит. Щеколда стучит о дверь у него за спиной. Они сидят в машине и ждут, пока кондиционер не разбавит жаркий воздух. Мэвис тяжело дышит, вытирает вспотевшее лицо несколькими платками, а затем заунывно МОЛВИТ:

— Пожалуйста, давайте поищем место, где можно выпить.

И они отыскали, где можно выпить. Мэвис, конечно, заказала себе две порции. Вход в таверну был выложен камнем, внутри их ждали прохладный воздух, тень, чёрный деревянный стол и чёрные стулья, обитые кожей. Перстень они отыскали в просторном и светлом помещении ломбарда. Электрогитары и серебряные подносы, подаренные на свадьбу, сияли на полках почти как новые. Это кладбище утраченных надежд, казалось, излучало надежду. Куда только подевались тусклое подвальное освещение, пыльный беспорядок, мрачные решётки и небритые толстяки — всё, что в молодости он видел в Нью-Йорке? Возвращение перстня стоило Мэвис тысячу долларов, однако, перстень снова при ней. Надолго ли? Джуиту не хочется думать об этом.

В вестибюле жилого дома в Мар Виста, лучезарном от декоративного папоротника, Джуит смотрит на часы. Десять минут третьего. Интересно, было ли отсюда когда-нибудь видно море? В почтовом ящике лежит письмо, адресованное Биллу из конторы городского совета. Джуит вскрывает письмо трясущимися руками. Только бы в нём были хорошие новости, которые обрадуют Билла. Ему страшно подумать, что новости будут плохими — последнее, что рассказывал Билл о своих встречах с арендодателями, предвещало новости именно этого сорта. Если верить Биллу, конечно. Он читает. И улыбается. На переоборудование дома под кондоминиумы наложен трёхмесячный мораторий. Теперь новостей надо ждать в октябре. Он вкладывает письмо обратно в конверт, сворачивает конверт, засовывает его в карман брюк и вновь оборачивается к стеклянным входным дверям. Возможно, Билл смилостивится над тем, кто принёс хорошие новости. Возможно, Билл забудет о проклятом банкете. Джуит не станет звонить в магазин. Он отвезёт туда письмо. Он надеется, что Билл обнимет его.

В западном Лос-Анджелесе не так жарко, как в Вэлли. Но хотя тенты и деревья с широкими листьями придают этим кварталам бульвара Робертсона тенистый, прохладный вид, жара здесь стоит не меньшая. По тротуарам в тени навесов идут стройные женщины в босоножках на высокой платформе, коротких блузках и мини-юбках — писк моды восьмидесятого. Даже они выглядят прохладно. Короткие надписи на позолоченных пластинках в витринах, сами витрины, изысканная старинная мебель, восточные ковры, длинные ряды изделий внутри магазинов, сверкающие на солнце бюсты расколотых греческих статуй, трещины на средневековой резьбе по дереву и картины, потускневшие от времени — всё выглядит прохладно. Вообразить, что, глядя на эти вещи, кто-либо вспотел, столь же невозможно, как и представить, что кто-либо решился купить одну из этих вещей, хотя бы и вспотел. Все обочины заполонили «корнихи», «мерседес-бенцы» и «альфа-ромео». Негде запарковать машину.

Джуит паркует «тойоту» на ближней улочке, в аллее, где верхушки деревьев возвышаются над бетонными стенами, среди которых цветут красные бугенвиллеи. Старенькая машина Билла стоит напротив ворот из красного дерева. В мебельных магазинах — а они конкурируют между собой за услуги Билла — Билл зарабатывает достаточно. Однако он так же привязан к своей старушке-машине, как и к квартире. Он любит веселье, но не перемены. Рядом с машиной Билла стоит новенький жёлтый спортивный автомобиль. Джуит едет дальше и паркует машину в аллее, напротив зелёной решётки, за которой стоят мусорные баки. Он возвращается к воротам из красного дерева, поднимает деревянную задвижку, однако дверь подаётся вперёд сама — не полностью, на несколько дюймов. Он открывает её и оказывается во внутреннем дворике, который вымощен терракотовым паркетом. На полу стоят ящики из красного дерева, в которых цветут растения. К балкам из красного дерева подвешены плетёные сетки, выполненные техникой макраме, с глиняными горшками, где тоже цветут растения. В прошлый раз здесь не было всего этого. Может быть, он перепутал магазин? Может быть, это дом престарелых? Но нет. Билл здесь.

Джуит видит его сквозь поникшие листья и красные щетинистые цветы бутылочного дерева. Он застывает на месте. Билл сидит в кресле из необработанного красного дерева. Это такое кресло, в котором сидят на веранде или на улице. На его подушках вышиты синие и зелёные цветы. Колени Билла раздвинуты. На нём его рабочие штаны в пятнах краски. Между его коленями, к нему лицом, сидит юноша в жёлтой майке и жёлтых спортивных штанах на тесёмке. У него белокурые, очень светлые волосы. Его голова скрывает промежность Билла. Медленно его голова опускается и поднимается. Снаружи слышен шум машин, которые проносятся по бульвару. Шум громок, но Джуит готов поклясться, что сквозь этот шум он слышит, как постанывает юноша. Чуть наклонив свою голову, Билл смотрит на юношу с улыбкой. Его руки гладят светлые волосы мальчика. Джуита он не видит.

Джуит дотрагивается до кармана брюк, где лежит свёрнутое письмо. Он вынимает письмо, смотрит на него невидящим взглядом, кладёт обратно. Отдавать письмо он не собирается. Что же он собирается делать? Он чувствует себя так, словно ему с силой ударили в грудь. Ему надо сесть. А лучше лечь. Лечь так, как лежал Ричи Коуэн, на сухой траве футбольного поля. Ничком, неподвижно, чтобы ни видеть, ни слышать, ни думать, ни чувствовать, не навсегда — ведь это всего лишь тренировка — на какое-то время. Ясно одно: Билл не собирается его обнимать. Он медленно поворачивает голову, как если бы нарушил тишину скрипом, поверни он голову быстро. Он смотрит на приоткрытые ворота, на ржаво-красный паркет, усыпанный мелкими листьями и лепестками красных цветов бутылочного дерева. Украдкой он прикидывает высоту, на которой в плетёных сетках висят горшки с традесканцией, над ним и по левую руку. Он осторожно отступает назад и осторожно закрывает за собою ворота. Тренировка? Тренировка чего? Он возвращается к машине, и спину ему жжёт солнце.

Он проталкивает вперёд блестящую проволочную коляску между рядов в супермаркете. Он не видит красочных упаковок и баночек Он видит длинную тёмную полосу, след от пота, который стекает по спине и пропитывает жёлтую майку белокурого мальчика. Он встряхивает головой, прогоняя видение. Ему не удаётся найти полиэтиленовую упаковку, где телятина была бы нарезана тонкими ломтиками. Он вызывает звонком мясника, чтобы тот сделал тонкую нарезку специально для него. В овощной секции он находит петрушку в прозрачной упаковке, испанский лук и чеснок в тонкой хрупкой кожурке. Есть ли дома сухие листы розмарина? Он берёт баночку в секции пряностей. Он вспоминает о румынском сыре и катит коляску обратно к гастрономической секции. Вновь возвращается в овощную за укропом и грибами. Солнечный свет, прерываемый тенями, которые отбрасывают горшки с традесканцией, отражается на голых плечах белокурого мальчика. В постели, тёмной холодной ночью, Джуит спрашивает — Бу Керриган? Кажется, так? Билл пожимает плечами. У него всё в порядке. На телевидении такие как он косяками ходят. Джуит кладёт в коляску рис и панировочные сухари. Билл улыбается мальчику и ласкает его. Я даже не думаю, что он гей. Джуит бросает в коляску пачку сигарет. В винном отделе Джуита окружают ряды бутылок, которые отбрасывают мутные блики, точно витражи в окнах какого-нибудь гедонического собора. Он выбирает дорогую бутылку калифорнийского белого полусухого и направляется к кассам. Джуит занимает очередь за человеком, у которого огромный живот и сутулые плечи. Ветхие джинсы висят на нём как мешок, сквозь дырки в грязных холщовых голубых гетрах проглядывают пятки. В его коляске пачка мороженых завтраков, шесть банок дешевого пива и новая программа телепередач. Билл говорит: «Тебе и без меня хорошо». Джуит закрывает глаза.

Ему хочется, чтобы приготовление любимого блюда Билла продлилось как можно дольше. Дома на кухне он нарезает тонкие ломтики телятины мелкими кубиками, солит и перчит кубики, режет петрушку, укроп, головку чеснока, трёт сыр, смешивает всё это с кубиками телятины, заворачивает их, перетягивает леской. Он насыпает полтарелки панировочных сухарей и кладёт в них телятину. Тарелку он помещает в полиэтиленовый пакет и убирает в холодильник. Пока ещё только без шести четыре, а Билл приедет домой не раньше половины шестого. Он всегда приходит в это время домой. Обедать. Всегда.

Джуит ставит сковороду на огонь, растапливает масло, режет грибы и обжаривает их. Он насыпает в дуршлаг рис и моет его. Когда вода закипает, он помещает дуршлаг над кастрюлей, смешивает рис с обжаренными кусочками грибов, накрывает всё это крышкой. Готовиться это будет долго и медленно. Он моет ножи, тарелки, кастрюли, разделочную доску и кухонный стол. Он протирает кончики пальцев лимонным соком, чтобы избавиться от запаха чеснока, моет руки. Из глубины великолепного старинного секретера он достаёт дорогой джин, который хранится для особых случаев, и готовит на кухне мартини. Он перемешивает кубики льда стеклянным шпателем, а потом извлекает кубики, пока их края не подтаяли. Он закрывает пластмассовый лоток с ячейками для льда и кладёт его в морозильную камеру, а затем острым ножом отрезает витки лимонной кожуры. Их он тоже кладёт в морозилку, в пакете. Он нагибается и заглядывает в духовку, чисто ли там. Там чисто. Он снова смотрит на часы. Двадцать пять минут пятого.

Он работал так долго и сосредоточенно, что даже вспотел. Ему было жарко в Вэлли — ему кажется, что он ездил туда так давно, словно это был сон — жарко было и во внутреннем дворике магазина, и когда он шёл по аллее. Пожалуй, он примет душ. Он раздевается в спальне и замечает, что стёкла на постерах запылились. Уже раздетый, он возвращается на кухню за флаконом моющего средства и бумажными полотенцами. Он аккуратно протирает стёкла. Биллу будет приятно. С флаконом и полотенцами он возвращается на кухню. Он суетится, как невеста перед званым обедом. Он суетится, как идиот. Он ведёт себя так, будто произойдёт что-то особенное, хотя знает, что особенного ничего не предвидится. Он просто испуганный человек, который не знает, что делать.

Принимая душ, он говорит себе, что пойдёт с Биллом в кино. Билл просто помешан на фильмах. Долгое время они вместе ходили на все новые фильмы. Однако потом Джуит долгое время отказывался. Теперь уже не осталось тех, кто знает, как делать фильмы. Их делают любители. Освещение чересчур яркое, звук либо неразличим, либо слишком громок. Редакторским искусством уже никто не владеет. Сюжетные ходы возникают и обрываются так же небрежно, как Джуит выкинул приглашение. Ничему не придаётся значения, потому что зрители, как правило, невнимательны. Они не переставая болтают друг с другом, и вовсе не фильме. Они лишь хрипло посмеиваются либо над самыми интимными, либо над самыми кровавыми кадрами — вот и всё внимание. В такие минуты Джуиту кажется, что у него омрачается рассудок. Он не может поверить, что это происходит наяву. Но Билл и слышать не хочет о его возмущении и отчаянии — поэтому Джуит и перестал ходить с ним в кино. Кроме сегодняшнего вечера. Сегодня он предложит ему пойти. Билл должен остаться довольным и счастливым. Как, впрочем, и от обеда. Господи, он совсем позабыл про десерт! Он выскакивает из душа.

Есть яблоки. Есть сахар и мука, корица и мускатный орех. Счищая кожуру с яблок, он обрезает палец. Руки его трясутся. Он обкатывает ломтики яблок в муке, корице, сахаре и мускатном орехе, растапливает масло на сковородке, высыпает на неё ломтики, нарезает в них ещё масла, перемешивает и ставит всё это в духовку. Пять часов вечера. Через десять минут он пробует яблочные ломтики вилкой. Уже стали мягкими. Он заливает туда тесто, приправляет его корицей и сахаром и закрывает духовку. Неплохо выдержано по времени. Ну что ж, вот и десерт. Ещё двадцать пять минут, и он готов. Надев рукавицу-ухватку, он вынимает сковороду из духовки и ставит её на плиту.

Десерт никто есть не стал. Ни десерт, ни спидини. Мартини со льдом и белое полусухое тоже никто не попробовал. Рис удался на славу. Он стоит на плите под облаком пара. Через какое-то время пар уже не идёт. Джуит берёт вилку и накладывает себе немного риса. В кухне становится темнее. Он пробует раз, другой и откладывает вилку. Он не голоден. Он начинает чувствовать усталость. Он знал, знал в глубине души, в глубине, где хранился его здравый смысл, что вся эта кухонная суматоха ничем не окончится, и Билл не придёт обедать. Не хочешь быть со мной? Ладно, я тоже не хочу быть с тобой. Джуит наливает себе мартини и идёт со стаканом в гостиную. Там он садится в кресло, закуривает сигарету и наблюдает за тем, как день краснеет и угасает. Он сидит в темноте. Он идёт на кухню и, не включая свет, смотрит в темноту морозильной камеры, куда он поставил лёд. Он снова пробует рис. Но тот остыл и перестал быть аппетитным. Он несёт второй стакан мартини в гостиную. Он садится там, запрокидывает ноги, кругом темнота, которую разбавляют лишь огни уличных фонарей, кругом тишина, которую изредка нарушают проезжающие мимо машины. Он хорошо знает звук машины Билла, но его он не слышит. Так он и засыпает в ожидании этого звука.

Проходит время, и его что-то будит. Мартини уже тёплый. Он ложится в постель. Проходит ещё время, и его опять что-то будит. На этот раз Билл. Он проснулся не от того, что тот включил свет. Билл лёг рядом под одеяло, мягкий, тёплый, знакомый. Но уже не такой, как прежде, не совсем такой. А точнее совсем не такой. Прежним он не будет уже никогда. Джуит говорит:

— Твой несказанный отец украл перстень у той громоздкой дамы, с которой он был здесь зимой.

— Которая ездит на пижонской машине?

— Мы вернули его, — отвечает Джуит. — Это было не сложно. — В смысле, ты его вернул.

Билл поворачивается к нему, притягивает его к себе и целует в губы. На его губах вкус соуса барбекю. — Ты такой замечательный. Иногда ты выводишь меня из себя, но ты замечательный. Я не хочу никого, кроме тебя. Мне казалось, что я хочу. Этим утром я думал, что мы расстанемся. Но я не хочу, чтобы мы расставались.

— Дело твоё, — говорит Джуит. — Тебе пришло письмо из городского совета. Арендодатели проиграли. Но временно. Я приезжал в магазин, чтобы показать письмо тебе. Около половины третьего. Я вошёл через заднюю дверь.

Он почувствовал, как Билл замер.

— В следующий раз, когда ты захочешь завести себе другого мужчину, будь добр позвони и предупреди, чтобы я не ждал тебя к обеду.

— Это в первый раз, — говорит Билл.

— Я знаю. Ты улыбался. Надеюсь, ты доказал себе, что пока не становишься старым и некрасивым?

— Этого больше не повторится, — отвечает Билл.