Год Иова

ИЮЛЬ

Джуит выпрыгнул из такси под тёплый июльский дождь. — Ты можешь не выходить. — Он захлопнул дверь машины. — Вещей у меня почти нет. Нести ничего не нужно. Я сейчас.

— Я всё-таки зайду.

Маленький упитанный Зигги Фогель выбрался из машины и сказал шофёру, чтобы тот подождал. Зигги вёл себя так, словно ему наплевать на дождь — а был он в изящно сшитом парадном костюме. Его маленькие ножки осторожно переступили канаву, по которой дождевая вода мчала мусор. Но потом он наступил прямо в воду, которая водопадом стекала по ступенькам у дверей театра. Джуит отпер дверь. Должно быть, Зигги мог позволить себе выкинуть ботинки, если те промокали в дождь — наверное, и костюм тоже. Этот костюм обошёлся Зигги в сумму, гораздо большую той, что удалось заработать Джуиту за свою короткую жизнь.

Джуит переспал с Зигги. Утром они завтракали в гостинице. Французское шампанское подали в серебряном ведёрке со льдом. Салфетки были белоснежными, накрахмаленными. Зигги предложил Джуиту переехать к нему, а потом, когда он закончит дела в Нью-Йорке, полететь с ним на западное побережье и продолжить там совместную жизнь. Роли Джуиту он найдёт. Он не обещал сделать его звездой. Возможно, он боялся, что Джуит не поверит ему, если он станет преувеличивать. Но Джуит и так ему не верил.

Годами испытывая голод — и в поисках еды, и в поисках возможности сыграть — Джуит стал скептиком. Он уже не надеялся, что с ним произойдёт что-то хорошее. Этим утром Зигги говорил много, но Джуита заинтересовало только одно — вместе с Зигги он сможет улететь обратно домой. Пусть роли для него не найдётся, но зато он вернётся в Калифорнию.

Если Зигги хочет какое-то время его кормить — как, например, этим утром или вчера вечером, когда в парке закончился спектакль по пьесе Шекспира — Джуит готов этим пользоваться, сколько позволит время. В постели Зигги усерден и нежен. Зигги считает, что этот высокий и стройный калифорнийский мальчик, у которого широкие плечи и узкие бёдра, не ошибается, думая, что прекрасен, потому что он и вправду прекрасен. Джуит провёл долгое время в холоде и одиночестве, прежде чем услышал это от кого-то другого. Полуприятели и разные незнакомцы, с которыми он спал с тех пор, как расстался с Фредом Хайнцем, не жаловали его комплиментами. Многие из них, и в особенности актёры, сами хотели услышать от него комплименты и даже выпрашивали их у него. Скажи, что я красивый. Все говорят, что у меня красивые глаза. Как по-твоему меня красивые глаза? Взгляни, какие они большие. Ты когда-нибудь видел такие? Зигги говорил ему комплименты. Неважно, были ли они искренними. Благодаря ним Джуит чувствовал себя лучше, чем всё это долгое, долгое время.

Итак, он снова был здесь, где ему неохотно выделили так называемую комнату, в которой размещалось его скромное имущество. Открыв дверь и ощутив подвальный запах, исходивший из тёмной пустоты полуподвального театра, Джуит почувствовал стыд. Он включил тусклый свет. Из темноты выступили неровные ряды откидных стульев, бетонный пол, усыпанный использованными носовыми салфетками и мятыми пачками из-под сигарет. Джуит поспешил мимо рядов, запрыгнул на невысокую сцену, пересёк её в два прыжка и нырнул под пахнущий плесенью занавес в темноту, где отыскал привычную дорогу. Ему не хотелось, чтобы Зигги увидел, как он живёт.

Он потянул за верёвочный выключатель, и в кабинке уборщика включился свет. Здесь стояла раскладушка, на которой лежал его спальный мешок. Этот мешок он выпросил у какого-то парня, который давно вырос из бойскаутского возраста. Джуит поднял его, но выронил. Мешок был грязный, весь в пятнах и дурно вонял. Лохмотья, которые служили ему рубашками, свитерами, носками и нижним бельём, он собрал в кучу, не разбирая грязных и чистых, и сунул в свой рюкзачок. Теперь, смотря новым взглядом, он видел, что его запасные ботинки, которые он считал более или менее приличными, исцарапаны, стоптаны и убоги. Он пнул их ногой, и они отлетели в угол, где какое-то существо издало писк и шмыгнуло прочь. Костюмы, которые он покупал себе, когда играл на Бродвее, были давно проданы, а деньги истрачены на еду. Его единственный пиджак, с кожаными налокотниками, и так был на нём. Этот пиджак забыл в зале какой-то зритель, которому, наверное, не особенно хотелось за ним возвращаться. С полки, где стояли рулоны туалетной бумаги, бутылки с дезинфицирующими средствами, мыльный порошок и щётки-ерши, он достал альбом с журнальными вырезками и альбом в обложке из кожзаменителя, где он хранил фотографии, сделанные им ещё по приезде в Нью-Йорк. Сунув это под мышку, он нагнулся за рюкзачком. Когда он обернулся, то увидел, что рядом стоит Зигги.

— Это здесь ты всё время ночевал?

— Да, здесь мне выделили место для сна. Лучше, чем на скамейке в парке или на паперти. — Таким плохим положение его не было никогда, однако он хотел, чтобы Зигги не презирал, а пожалел его.

Глаза Зигги наполнились слезами.

— Мне так жаль.

Джуит протянул Зигги свои альбомы и дёрнул за верёвочный выключатель. В темноте он дотронулся до Зигги.

— Пойдём, — сказал он.

Когда же они, наконец, дошли до края сцены, он остановился.

— Я должен здесь подмести. Это моя работа. Каждое утро. — Уже нет.

Зигги взял его за руку и вытащил его за дверь. Сияло солнце. Оно превращало капли дождя в блестящие стеклянные бусины. Зигги протянул руку и плотно закрыл дверь.

— Подожди, — сказал Джуит. — Я должен оставить ключ.

Он снова вошёл внутрь и положил ключ на полку билетной кассы. В последний раз он окинул взглядом это место, вышел на улицу и закрыл за собою дверь.

— Чёрт, я должен был оставить записку.

Зигги посмотрел на него с жалостью.

— С благодарностью?

— Они давали мне жить.

— А ты подметал для них каждое утро, — сказал Зигги.

Когда они сели в такси, Зигги выбросил рюкзачок Джуита в открытое окно. Рюкзак стукнулся о мусорный бак, но не попал внутрь. Бак опрокинулся, и всё его содержимое оказалось на мокром тротуаре. Джуит был поражён. Он посмотрел в зеркало заднего видения. Рюкзак одиноко валялся на тротуаре, точно собака, которую бросили, но которая думала, что её любят.

— Там была моя одежда, — сказал он.

— Сейчас мы поедем, — сказал Зигги, — и купим тебе новую. Сам знаешь, она тебе нужна.

В ночь перед вылетом из Нью-Йорка Зигги давал прощальную вечеринку. Зигги был в том же элегантном костюме, и Джуит радовался своей новой одежде, потому что все вокруг были одеты прекрасно. Было много актёров, однако Джуит не знал их имён: он долгое время не мог позволить себе купить билет ни в театр, ни в кино. Некоторые из них играли в шарады. Они называли это «Игрой». «Игра» была очень шумной. Они ползали по полу, кидались из стороны в сторону, выли, вскакивали на мебель. Джуит узнал Полетт Годар, Бурже Мередита и Чарльза Лафтона — все они были киноактёрами.

Имена продюсеров, с которыми он здоровался за руку, были ему знакомы. Многие из них отказывались его принять, когда он приходил к ним в контору. Многие режиссёры выпроводили его, когда он напомнил им об их обещаниях. Те же продюсеры и режиссёры, которые брали его на работу ещё до окончания войны, теперь делали вид, будто рады видеть его, жали ему руку, хлопали по спине.

— Где вы, чёрт возьми, пропадали всё это время? — говорили они. — Слушайте, у меня для вас есть прекрасная роль, позвольте прислать вам сценарий.

Он не стал говорить им, что пропадал там же, где и всегда — поблизости. Он не стал им напоминать, что они никогда не перезванивали ему, никогда не бывали на месте, когда он, договорившись заранее, приходил к ним в контору. Они это знали. Он просто говорил им: — Я еду в Голливуд.

Маленькая леди с огненно-рыжими волосами припёрла его к стене и требовала ответа — где он скрывался всё это время и почему. Она назвала его славным. Он не стал рассказывать ей про кабинку уборщика. Она утверждала, что первой «открыла» его. Он сказал, что «открытие» — дело рук Зигги, и она стала пробиваться сквозь толпу гостей, которые смеялись, ели и пили с подносов, чтобы поспорить с Зигги. Больше Джуит её никогда не видел. Он был возбуждён, пил шампанское бокал за бокалом, пока его не стало тошнить. Он добрался до двери в ванную и только её открыл, как столкнулся со стройным мулатом, который обвил его шею руками и поцеловал. Это произошло так быстро. Мулат мягко рассмеялся, сказал что-то на испанском и сжал гениталии Джуита тёплой рукой. Джуит оттолкнул его, ввалился в ванную, захлопнул за собой дверь. Его вырвало раньше, чем он добрался до унитаза. Он ещё что-то соображал, когда убирал за собой блевотину и шёл шатающейся походкой к себе спальню, расстёгивая одежду.

Ночь была жаркой, и одежда, казалось, душила его. В те годы на изготовление костюма шло много ткани — носить костюм было всё равно, что ходить, укутавшись в штору. Он бросился к постели, но она была занята. Из коридора в комнату проник свет. Джуит до сих пор помнит испуганные лица, но были это мужчина и женщина, две женщины или двое мужчин, он так и не знает. Голос был высоким. Вас когда-нибудь учили стучать? Он подошёл к шезлонгу и повалился на него. «Это моя комната», — пробормотал он, и сон поглотил его, точно акула. Всю дорогу в Лос-Анджелес его мучили головные боли и понос. С тех пор он питает ненависть к туалетам в самолётах.

Вечеринки для Зигги были нормой жизни. Он жил высоко в Голливудских холмах, и к дому его вели петляющие дороги, ограждённые эвкалиптами. Это был дом в колониальном стиле — три этажа и шесть комнат. Ослепительно белые стены, красная черепичная крыша, внутри — белые стены и железные притолоки, стальные чёрные канделябры, двери и лестничные перила с причудливыми орнаментами. Посреди внутреннего дворика, в тени пышных растений, в поросшей мхом раковине плескался фонтан. С этим звуком было легко засыпать. Проезжая вверх по дороге, можно увидеть теннисные корты. С террасы на первом этаже открывался вид на большой, голубой бассейн. По ночам, со стороны моря сверкали огни Лос-Анджелеса.

Жизнь была как на съёмочной площадке. Столь же многолюдной. Знаменитые лица незнакомых людей — в основном незнакомых, просто знаменитые имена — писателей, продюсеров, режиссёров. Зигги представлял Джуита всем этим людям по порядку, однако большинство их не замечало этого. Те же, кто замечал, рано или поздно пытались затащить его в постель, мужчины равно как и женщины. Сперва их внимание и лесть вызывали у него счастливый испуг — они расхваливали его внешность, его манеры, его приятный глубокий голос, его речь. И он соглашался позавтракать с ними до тех пор, пока не понял, что соглашаясь, даёт им повод думать, будто он станет с ними спать. Спать он с ними не собирался, потому что зависел от Зигги.

Зигги вёл непростую жизнь. Гораздо больше внимания он уделял бесчисленному потоку гостей, нежели Джуиту. Всё остальное время, помимо завтраков, ленчей, обедов, коктейлей и вечеринок после спектаклей, он проводил у телефона, улаживая сделки, обсуждая условия контрактов, утверждая или отвергая сценарии, смещая режиссёров, которые пришлись не по нраву звёздам, устраивая путешествия для своих клиентов. Как это ни банально, но Зигги иной раз и вправду лежал в цветастых надувных плавучих конструкциях и с середины бассейна диктовал письма секретарше, сидевшей за столом под зонтиком у края бассейна. Иногда за полночь звонил телефон, и Зигги покидал своё место рядом с Джуитом. Приезжала машина. Зигги часами сидел внизу с каким-нибудь плачущим клиентом, пьяным, больным, уколовшимся или же попросту грустным. Держа его за руки, бормоча тёплые слова.

По утрам он выезжал в контору. Кроме того, он много путешествовал. Иногда он приглашал с собой Джуита, а иногда забывал даже предупредить его о том, что куда-то едет. Джуит мог и сам об этом узнать от секретаря. Или от повара, толстой пожилой мексиканки, которая напоминала ему Магдалину из далёкого детства. Зигги пренебрегал им, но в то же время Зигги нашёл его, он кормил его, одевал и дарил ему нежность, когда находил время. Поэтому Джуит держался подальше от красивых людей, которые хотели с ним спать. Он слушал музыку или радио, сидел в комнате с кинопроектором и смотрел старые фильмы, плавал в бассейне или просто загорал у воды. Читал, впитывал солнце. У Зигги было много друзей, и он позволял им пользоваться бассейном и теннисными кортами, когда им захочется. Если кто-нибудь приходил один в белом и с ракеткой в руках, Джуит играл с гостем в теннис. Если не приходил никто, Джуит брал велосипед Зигги с большими красными колёсами и отправлялся на пляж. Там он смотрел на прибрежных птиц и ел привезённых с собой омаров. Или просто катался — по холмам, каньонам, шоссе.

Эти недели — бесцельные, одинокие — казались ему бесконечными. По ночам, когда Зигги был в отъезде, а огромный пустой дом спал в тишине, Джуита обуревал стыд. Он — мальчик на содержании богатого человека. С ним играют, на него смотрят — больше он ни на что не пригоден. Джуит не спрашивал Зигги о том, делает он хоть что-нибудь, чтобы найти Джуиту обещанные роли. Воспитание не позволяло ему просить больше у человека, чьи дары не оскудевали. Зигги ему ничего не должен. Скоро наступит ноябрь. Ночи стали холодными. Однажды ночью он даже проснулся от холода. Он встал, чтобы найти себе ещё одно одеяло, но вместо этого оделся.

Пришло время уйти. И пришло давно. Он надел на руку часы, сунул кошелёк в карман брюк, сунул мелочь в другой карман, взял сигареты и зажигалку, достал шофёрский костюм из шкафа, доверху набитого его вещами, и вдруг застыл. Шофёрский костюм, одежда в шкафу, одежда на нём. Всё это вещи Зигги. За них платил Зигги. Часы, сигареты и зажигалка. И кошелёк, и деньги, которые там лежат, принадлежали Зигги. Когда у Зигги не было времени сказать ему что-нибудь другое, он всегда спрашивал, достаточно ли у Джуита денег. На что ему было их тратить? Но Зигги не слышал его ответа. Он просто опять давал ему денег. Когда они перестали влезать в кошелёк, Джуит стал рассовывать их по ящикам комода. Сейчас в кошельке было сто долларов. Ещё пятьсот должно лежать в ящиках. Он повесил обратно шофёрский костюм. Если он не покинет этот дом голым, он покинет его вором. Он вернулся в постель.

Шофёром у Зигги служил бывший боксёр, которого звали Мик Клокерти — бугай с распластанным носом, кривыми ушами и рубцами вместо бровей. На нём были чёрные бриджи, краги и белая рубашка с засученными рукавами. Он поливал из шланга и драит губкой коричневый «паккард-бруэм» Зигги. К сорок восьмому «бруэмов» в Голливуде почти не осталось. Машина привлекала всеобщее внимание, поэтому Зигги не продавал её. Джуит сел в машину и стал смотреть, как по её блестящей поверхности стекает вода. Когда Мик скатал шланг и отвёз свою зелёную тележку куда-то прочь, Джуит вышел и закрыл за собою дверь. Мик не обращал на него внимания. Он стал вытирать капли с машины замшевой тряпкой.

Джуит сказал:

— Я мог бы следить за машиной.

Поглядев на него маленькими враждебными глазками, Мик ответил:

— Это моя работа. Ты хочешь отнять у меня работу?

Джуит пожал плечами.

— Просто, я думал, у вас и другая работа есть. Хотел предложить помощь.

Мик продолжал вытирать машину, но уже сухим лоскутом кожи.

— И не надейся, — ответил он.

Джуит и так уже не надеялся.

— Тогда я поеду с вами.

Мик хмыкнул и выжал замшевую тряпку грузными кулаками. Он разложил её сушиться на солнце, чтобы разгладились складки.

— Я не могу тебе мешать.

Сидения в открытой части машины были обиты коричневой кожей. Мик сел в машину, чтобы смахнуть несуществующие пылинки новой замшевой тряпкой. Он протёр коричневую приборную доску. Он нагнулся за губкой. — Я уезжаю сейчас.

Он исчез за маленькой дверцей гаража. Когда он вернулся, то был уже в кепке с металлической кокардой и жакете с поднятым воротом и пуговицами в два ряда. Он натянул перчатки. Джуит сидел спереди. Мик сердито посмотрел не него.

— Ты думаешь, мне охота с тобой сидеть? — спросил он. — Убирайся. Поедешь сзади.

Джуит убрался. Был ясный, солнечный день. Ему хотелось ехать в открытой части машины. Он захлопнул дверь. — Знаете, — сказал он, — Зигги тоже гомосексуалист.

— Он не проститутка.

Мик сел за руль, закрыл дверь и завёл мотор. Джуит ехал сзади.

Они проходили под высокими навесами Юнион Стэйшн. Мик не позволил бы Джуиту помочь нести багаж Зигги. Багажа было слишком много для одного человека, но Мик, тем не менее, нёс всё сам, шагая по светлым прямоугольникам, которые образовал на полу солнечный свет, лившийся сквозь высокие чистые окна. Так они прошли весь этот длинный путь по мраморному полу и вышли на улицу, где в маленьком палисаднике росли оливковые деревья. Зигги семенил рядом, не переставая болтать жизнерадостным голосом. Джуит ощущал бесполезность двух своих рук. Они свисали с плеч, тяжёлые и никчёмные. Казалось, что они свисают до самой земли. Всё его тело казалось ему тяжёлым, никчёмным и бесполезным. Кроме члена, конечно. От него был хоть какой-то толк — по крайней мере, для Зигги. Джуит мрачно наблюдал, как Мик погружает чемоданы в багажник. Его оплывшее лицо взмокло. Когда они ехали в машине, мимо угрюмых серых зданий, он сделал глубокий вздох и сказал Зигги:

— А когда я получу роль в картине?

Зигги посмотрел на него с удивлением.

— Тебе нужна роль в картине?

Джуит почувствовал, что краснеет.

— Разве ты привёз меня сюда не для этого?

— Я привёз тебя сюда для того, чтобы сделать счастливыми двух людей. Я пока что был счастлив. А ты?

— Конечно, но… — этот вопрос взбудоражил его. Он посмотрел на свои сандалии, слегка встряхнул головой и мягко произнёс:

— Нет, я не был счастлив.

— Мне казалось, — ответил Зигги, — что тебе по душе твой нынешний образ жизни. По сравнению с тем, как ты жил в Нью-Йорке.

— Конечно, конечно. — Джуит попытался улыбнуться. — Это так, Зигги, прости меня. Просто, мне стыдно. Я должен сам зарабатывать себе на жизнь. Я чувствую себя, даже не знаю, каким-то паразитом.

Зигги весело покосился на него:

— А разве орхидеи — не паразиты? Но это не портит их красоты. По крайней мере, не в моих глазах.

— Мик назвал меня проституткой.

— A-а, душка Мик. Он, знаешь ли, очень религиозен.

Джуит знал это. Он как-то заглядывал в комнаты Мика над гаражом. Просто из любопытства. От нечего делать. В прихожей, у голой стены, стояла рака с гипсовой фигурой Непорочной Девы в золотисто-голубом одеянии. На стене в скудно обставленной спальне над железной койкой висело распятие, а с абажура лампы свисали чётки.

Зигги сказал:

— Мик хочет стать священником, однако ему этого не позволят, потому что он женился и разводился, и у него есть дети. Поэтому, он не может претендовать на то, что его брак достиг поставленной цели. Церковь предполагает безгрешие, а это не всем доступно. — Он положил ладонь Джуиту на колено. — Забудь о том, что сказал Мик. Он фанатичный аскет.

— Но он нашёл себе весёлого хозяина, — заметил Джуит.

— Много лет назад, когда я ещё не научился быть осторожным, — сказал Зигги, — я вступил в одну грязную сделку на тёмной аллее и не нашёл с людьми общего языка. — Я думал, всё кончится тем, что они убьют меня. Но Мик пришёл мне на помощь. С тех пор он работает у меня. И, надеюсь, так будет и дальше. Он обо мне заботится — даже о моей бессмертной душе.

— Я думал, евреи не верят в бессмертие души.

— Я не знаю, во что они верят, — отрезал Зигги.

Он лгал. Джуит слышал, как Зигги перекидывался еврейскими шутками и фразами на идише с двумя еврейскими клиентами, известными актёрами-комиками. О том, во что они верят, Зигги знал всё. Он был евреем. Однако, ему не нравилось, когда этим словом его называли люди, которые евреями не являлись. Жаль, конечно, что он сейчас об этом упомянул, однако он собирался закончить начатое.

— Я не проститутка, — сказал он. — И не орхидея. Я актёр, Зигги — ты не забыл? Я хочу работать.

Некоторое время Зигги изучал лицо Джуита, затем слегка поцеловал его в губы и снова сел.

— Хорошо. — Он сказал это таким тоном, словно провожал кого-то в последний путь. — Если ты этого хочешь, ты получишь это.

— Хорошо, — говорит Зигги тридцать два года спустя. — Если ты этого хочешь, ты получишь это.

Однако теперь он произносит это слащаво, это уже другой Зигги, пергаментная кожа да кости, лысый семидесятисемилетний старец. Джуиту кажется, что красивые вставные зубы с трудом помещаются во рту Зигги. Теперь лишь две вещи выдают в этом старике прежнего Зигги — исключительно дорогая одежда и ясные, любознательные глаза. Ему не требуются очки, чтобы прочесть контракт, который лежит на бюро. Он делает пометку на контракте тонко золотой шариковой ручкой. Золотая запонка опускается на поверхность письменного стола. Он поднимает брови и дружелюбно смотрит на агента Джута, толстого Морри Блока: — Что-нибудь ещё?

Морри ослабил узел своего галстука и расстегнул пуговицу на воротничке. Он сдвигает тёмные очки на густые кудрявые волосы. Он смотрит на Джуита. Джуит не в силах подумать о чём-то другом. Он ошарашен. Контора Зигги так же пуста и бела, как комнаты Мика Клокерти, если не считать нескольких мексиканских гравюр на жести с изображениями santos — святых. Они висят на стене над головой Зигги. В углу тихо сидит сутулый священник средних лет, которого им пока не представили. По словам Зигги, этот священник препроводил старого Мика к безмятежному и праведному концу. Мик не страдал. С ними были Бог, Иисус и Непорочная Дева. Они облегчили ему боль. Он умер не в одиночестве. Зигги предвидел себе одинокую смерть, и это отрезвило его. Он стал католиком. На случай внезапной смерти при нём всегда находится священник. Интересно, думает Джуит, спрашивает ли Зигги священника, достаточно ли у того денег? Возможно. Всё это довольно странно, однако Джуит оторопел и потерял дар речи вовсе не от этого.

То был телефонный звонок, который раздался сегодня утром, когда Билл уже ушёл на работу. Тот самый звонок, услышать который Джуит уже давно не надеялся. Сперва он заявил Морри, что это розыгрыш. Он не помнил случая, когда бы Морри пошутил таким образом. Зигги Фогель, единственный изо всех продюсеров, позвонил с предложением, чтобы Оливер Джуит, единственный изо всех актёров, сыграл главную роль в «Тимберлендз», одном из самых успешных телесериалов — Джуит не мог воспринять это иначе как розыгрыш.

— Морри, — сказал Джуит, — он меня ненавидит. Он не объявлялся уже сто лет.

Это было февральским утром пятьдесят четвёртого года. На холмы, покрытые вельветом весенней травы, с серебристо-серого неба падал дождь. В то утро Джуит в последний раз вышел из дома в колониальном стиле, чтобы начать новую жизнь с Ритой Лопес, в доме на пляже, в нищете и любви, и больше не слышать от Зигги не единого слова. Когда Джуит услышал, разговор был коротким. Зигги позвонил в тот маленький театр, где работала Рита. Джуит ждал её там. Когда Джуит вернётся к Зигги? Никогда. В таком случае, ему уже никогда не сниматься в фильмах. И связь прервалась. Зазвучали короткие гудки. На стене в служебном помещении театра висели фотографии актёров. Это были засиженные мухами фотокарточки размерами восемь на десять. Обои отслаивались от стен. Джуит так и застыл посреди служебного помещения, пока кто-то не вынул из его руки телефонную трубку и не положил её обратно на аппарат.

Морри сказал:

— Джад Нортон, тот самый старик, который играет отца, умер на съёмочной площадке от сердечного приступа. Это случилось в понедельник. Сценаристы хотят заменить его младшим братом, который приезжает с Уолл стрит, чтобы управлять Тимберлендз. Это классический, образованный, элегантный герой. Твоя копия, Оливер. В этой роли ты будешь выглядеть очень естественно. Твоя роль позволит им ввести интересные сюжетные ходы. Этот сукин сын, Ти Джей, старший брат — ждёт, что управлять империей станет он, так? Но тут появляется его дядя — то есть, ты. Старик наказывает Ти Джея лёжа в могиле, так? Только представь — ты окажешься в ореоле опасности, но всякий раз будешь с умом пускать прахом все интриги Ти Джея. Похоже, это будет самая интересная роль в сериале.

— Морри, ты не должен так громко сморкаться. Это очень вредно для носовых пазух.

— По-твоему, я стал бы шутить?

— Он говорил про деньги? — Когда продюсеры говорят о деньгах, это значит, они говорят серьёзно. — Сколько, Морри?

— Семь тысяч в неделю, — ответил Морри.

У Джуита подкосились колени. Он опёрся о кухонный стол, стараясь не верить ни единому слову.

— Ведь это неплохо, правда? Я же говорил, рано или поздно это должно было случиться. Эй, с тобой всё в порядке? — Не верю я Зигги Фогелю.

Зигги позвонил со своей угрозой всего через несколько дней после той драматической сцены выяснения отношений. Зигги рыдал, просил, умолял и, в конец концов, попытался совершить самоубийство, и совершил бы, если бы не упал в обморок, при виде собственной крови, струйка которой вытекла у него из запястья, когда он стал резать себе вены. Вся эта буря эмоций означала только одно — Зигги Фогель не выносил поражений. Джуит был в его жизни удачным приобретением, элегантным, зависимым, но не более. Однако угрожал он не в шутку. И если бы в скором времени кинематографический бизнес не претерпел изменений, если бы отказ от студийной системы не пробил брешь в былом могуществе Зигги и ему подобных людей, эта угроза воплотилась бы в жизнь. При том навсегда. Однако, сегодня Зигги снова могуществен.

— Может быть, он придумал новый способ, как наказать меня за то, что я ушёл от него. У него было много лет на раздумье, Морри. Он стар. Может, он хочет заклеймить меня перед тем, как отправится на тот свет.

— Ты говоришь, как писатель, — сказал Морри. — Ты знаешь, где находятся «Блэкбёрд Продакшнз»?

Он не стал дожидаться ответа и назвал адрес.

— Я буду тебя там ждать. Если нам что-нибудь не понравится, мы ничего не подпишем. Послушаем, что он скажет. Что в это плохого? Ты же со мной. Я договорюсь на одиннадцать. Господи, Оливер, тебе трудно угодить. Ты ведь столько времени голодал. Ты заслужил эту передышку.

Контракт они подписали. Священник и маленькая аккуратная секретарша в красных бусах и с чёрной шевелюрой, напоминавшей кукурузной поле, поставили подписи как свидетели. Секретарша уходит. Священник остаётся и снова читает контракт. Зигги жмёт руку Джуиту над глянцевой поверхностью письменного стола. Слабое старческое рукопожатие. Он нежно смотрит в глаза Джуиту, и улыбается большими вставными зубами. Это улыбка святого.

— Я причинил тебе много вреда, Оливер. Надеюсь, что возмещу тебе этот вред.

Джуит не знает, что ответить. Он кивает.

— Я накоплю эти деньги. Я хотел бы купить небольшую пекарню. В моём родном городе. Что ты об этом думаешь?

— Если ты этого хочешь, — говорит Зигги.