Голливудский участок

Глава 4

Удивляясь, какого черта она вызвалась прочитать свою работу, хотя никто даже не знал, где она служит, Энди Маккрей присела на край преподавательского стола, словно совсем не волновалась и не боялась профессора Англунда, который весь семестр громко жаловался на нарушения гражданских свобод правоохранительными органами.

Когда вот-вот стукнет сорок четыре и близится устный экзамен на звание лейтенанта, важно доказать комиссии, что она заслужила степень бакалавра, и даже с отличием, — если, конечно, ее не потопит профессор Англунд. Она надеялась убедить квалифицированную комиссию, что, добившись в таком возрасте выдающихся успехов в учебе и имея двадцать четыре года выслуги, является достойным кандидатом на получение лейтенантского звания.

Но почему же она не отказалась, когда профессор Англунд попросил ее прочитать свою работу? И с какой стати в конце семестра и учебы в университете она решила выбрать тему, которая наверняка не понравится профессору и к тому же позволит узнать сокурсникам, что она, женщина среднего возраста, годящаяся им в матери, работает в Управлении полиции Лос-Анджелеса? Единственной причиной было то, что Энди до смерти опротивело целовать задницы в этом высшем учебном заведении.

Она не была согласна с тем, что говорил профессор и другие подобные ему все эти годы, пока она боролась за степень бакалавра, которую ей нужно было бы получить двадцать лет назад. Но тогда это оказалось невозможно, потому что время и силы отнимали полицейская служба и многочисленные заботы матери-одиночки. Теперь, когда учеба заканчивалась, ей стало стыдно, что она, получая одни пятерки, молча сидела в этой цитадели политкорректности и делала вид, что соглашается с чушью, от которой ее тошнило. В самом конце учебы ей вдруг потребовалось самоуважение.

Для такого случая вместо обычного шестидесятидолларового Энди надела блейзер, который купила в дорогом магазине за двести долларов. Под блейзером была подходящая по цвету голубая рубашка из того же магазина. Она не надела никаких украшений, кроме запонок с крохотными бриллиантами. Ансамбль дополняли черные туфли без каблуков. В четверг, помимо всего прочего, она сходила в парикмахерскую, поэтому надеялась достойно выглядеть на своем заключительном выступлении. Если бы не вчерашняя резня на Чероки-авеню, из-за которой она не спала всю ночь, чуть не опоздала на занятия и успела лишь забежать домой принять душ и переодеться… Энди боялась, что выступление окажется провальным. От избытка кофеина она покраснела и чувствовала легкую тошноту: чтобы хоть немного походить на сокурсников, излучавших молодую свежесть и бодрость, ей пришлось убрать мешки под глазами.

— Моя работа называется «Недостатки в деятельности Управления полиции Лос-Анджелеса», — начала Энди, глядя в двадцать три молодых лица. Женских среди них было всего четырнадцать, той же расы, что и у нее, — лишь четыре. Этого следовало ожидать от университета, который кичился своей толерантностью, хотя только десять процентов при этом не были белыми. Ей часто хотелось спросить: «Где же ваша толерантность по отношению ко мне? Ведь я представляю национальное меньшинство». — Но она никогда этого не делала.

Энди удивилась, когда профессор Англунд остался сидеть, а не встал, чтобы видеть ее лицо. Энди считала, что он уже слишком стар, чтобы интересоваться ее задницей. Или мужчины для этого никогда не бывают слишком старыми?

Она начала читать:

— «В декабре девяносто седьмого офицер Дэвид Мэк из Управления полиции Лос-Анджелеса ограбил банк на 772 тысячи долларов, а через два месяца его друг, офицер Рафаэль Перес из Рампартского участка, украл со склада вещественных доказательств восемь фунтов кокаина.

Арест Рафаэля Переса вызвал скандал в Рампартском участке, в ходе которого обвиняемый после одного судебного заседания выторговал сделку у окружного прокурора, чтобы избежать другого суда. Он дал показания в отношении полицейских, которых обвинил в противоправных арестах, неправомерном применении оружия, избиении подозреваемых и лжесвидетельстве, однако некоторые обвинения оказались явно надуманными, поскольку Перес хотел повысить свой статус в сделке о признании вины.

Самый вопиющий случай, определенно не выдуманный, касался самого Переса и его напарника, офицера Нино Дурдена, которые в 96-м по ошибке ранили молодого латиноамериканца по имени Хавьер Овандо, в результате чего он оказался прикованным к инвалидной коляске. После этого Перес и Дурден дали ложные показания о том, что Овандо угрожай им винтовкой, однако они сами подбросили ему эту винтовку, чтобы оправдать свои действия. Прежде чем Перес сознался в содеянном, Овандо провел два года в тюрьме. — Энди смело оглядела аудиторию и продолжила: — Мэк, Перес и Дурден — чернокожие. Но чтобы понять происходящее, мы должны проанализировать инцидент с Родни Кингом, имевший место пятью годами раньше. Это был странный случай, когда белая женщина-сержант после долгой автомобильной погони нейтрализовала некоего Кинга, афроамериканца, недавно вышедшего из тюрьмы, с помощью электрошокера, а затем избила его, пьяного и одурманенного наркотиками. По всей видимости, она решила в одиночку заставить Кинга сдаться, вместо того чтобы вызвать подмогу и вместе с другими полицейскими надеть наручники на пьяного бандита. — Энди пристально посмотрела на сокурсников и снова начала читать: — Этот инцидент вызвал бунт чернокожего населения, большинство участников которого, судя по последующим допросам, никогда не слышали о Родни Кинге, однако сочли это хорошим предлогом, чтобы побуянить и помародерствовать. Бунт привел к тому, что в Лос-Анджелес прибыла комиссия под председательством Уоррена Кристофера, который позже стал госсекретарем у президента Билла Клинтона. Комиссия очень быстро, причем почти не опираясь на доказательства, пришла к выводу, что в Управлении полиции Лос-Анджелеса служит слишком много чрезмерно агрессивных, если не сказать „жестоких“ офицеров, которые нуждаются в строгом контроле. Белый шеф полиции Лос-Анджелеса, защищенный, как и его предшественники, законом о государственной службе, вынужден был вскоре уволиться.

Управление полиции Лос-Анджелеса возглавили афроамериканцы — вначале один, затем второй. Выходец из Управления полиции Филадельфии стал первым за несколько последних десятилетий шефом полиции, не находящимся на гражданской службе, и выполнял волю мэра и городского совета, а это был возврат к прошлому, к временам, когда полицией управляли коррумпированные политики. Однако вскоре отцы города выразили недовольство деятельностью шефа полиции и его пирушками в Лас-Вегасе, получившими широкую огласку.

Следующий чернокожий шеф полиции, из местных, всю сознательную жизнь проживший в Лос-Анджелесе, возглавил управление, когда разразился скандал в Рампартском участке, поэтому недоброжелателям стало труднее разыгрывать карту расовой принадлежности. Этот шеф полиции, сторонник жесткого контроля и ревнитель морали, быстро стал врагом полицейского профсоюза. Уличные полицейские, читавшие „Гарри Поттера“, называли его лордом Вольдемортом.

Когда Дэвид Мэк, Рафаэль Перес и Нино Дурден попали за решетку, Мэк утверждал, что принадлежал к уличной банде „Пиру Бладс“. Поэтому возникает вопрос: были ли это полицейские, ставшие бандитами, или бандиты, поступившие на работу в полицию? — Оглядев лица сокурсников, Энди ничего на них не увидела и, опустив глаза, продолжила: — В две тысячи втором году второй чернокожий шеф полиции, не вызывавший симпатии ни у политиков, ни полицейских, ни местных средств массовой информации, ушел в отставку и позже был избран в городской совет. На этот раз его заменил белый, до этого служивший полицейским комиссаром Нью-Йорка. Именно тогда управление полиции подписало „декретное соглашение о гражданских правах“ — договор между городом Лос-Анджелесом и Министерством юстиции США, по которому управление было вынуждено согласиться на надзор со стороны министерства, сроком на пять лет, который недавно был продлен федеральным судьей еще на три года на основании неких технических формальностей.

Таким образом, преданный городским руководством личный состав потерял былую славу самого компетентного, неподкупного и знаменитого городского управления полиции и оказался вынужден подчиниться пришлым назначенцам. Они могут прийти в полицейский участок и, образно говоря, перевернуть его вверх дном, угрожая расправой непокорным, мешая вести профилактическую работу, которая до скандала с Родни Кингом и Рампартским участком была отличительной чертой Управления полиции Лос-Анджелеса.

Разумеется, была создана новая комиссия по делам полиции, которую возглавил бывший руководитель Городской лиги Лос-Анджелеса. Перед своим назначением он сделал заявление газете „Лос-Анджелес таймс“. Цитирую: „В Управлении полиции Лос-Анджелеса существует давно установившаяся культура, когда некоторые офицеры, считая, что действуют с молчаливого одобрения руководства, издеваются и даже убивают афроамериканских юношей и мужчин“. Конец цитаты.

Эта необоснованная и грубая расистская клевета, очевидно, на руку нашему новому мэру, выходцу из Латинской Америки, который, утверждая кандидатуру председателя комиссии, заявил, что борется за гармонию в кипящем расовом котле, в котором полиция должна выполнять свою работу. — Энди, готовясь к заключительному аккорду, еще раз посмотрела на теперь уже озадаченные лица. — Все контролеры, назначенные после преступлений нескольких полицейских, поддерживаемые циничными политиками, подстрекаемые желтой прессой и оголтелой политкорректностью, а кроме того, стоящие налогоплательщикам миллионы долларов, дали ответ на вопрос, заданный римским поэтом Ювеналом еще в первом веке нашей эры. Его тоже волновали надругательства над правоохранительными органами, поэтому он спросил: „Кто стережет самих сторожей?“ В Управлении полиции Лос-Анджелеса более девяти тысяч офицеров знают ответ: „Все, кому не лень“». — С этими словами Энди повернулась и посмотрела на Англунда. Тот просматривал бумаги, лежавшие у него на коленях, с таким видом, будто не слышал ни слова. Тогда она спросила слушателей: — Есть вопросы?

Долгое время все молчали, потом одна азиатка, миниатюрная молодая женщина, ровесница сына Энди, спросила:

— Вы коп?

— Да, я коп, — ответила Энди. — Работаю в Управлении полиции Лос-Анджелеса, в которое поступила еще тогда, когда была в вашем возрасте. Есть еще вопросы?

Студенты переводили взгляд с настенных часов на профессора и обратно на Энди. Наконец Англунд сказал:

— Благодарю вас, миссис Маккрей. Благодарю вас, леди и джентльмены, за ваше усердие и внимание. А теперь, когда весенний семестр близится к завершению, почему бы вам не пойти погулять?

Последние слова профессора вызвали улыбки, смешки и даже аплодисменты. Энди уже собиралась уходить, когда Англунд произнес:

— Миссис Маккрей, задержитесь, пожалуйста, на минутку. — Он подождал, пока остальные студенты выйдут, и встал перед ней, сунув руки в карманы вельветового пиджака.

Его хлопчатобумажная рубашка была очень мятой, и вдруг Энди подумала, что у его жены нет гладильной доски. Седые волосы Англунда поредели, сквозь них проглядывала усыпанная перхотью розовая кожа. Ему было не меньше семидесяти.

— Почему вы до самого конца ничего не рассказывали нам о своей жизни? — спросил Англунд.

— Не знаю, — ответила она. — Возможно, мне нравится надевать костюм Бэтмена, только когда на город опускается ночь.

— Давно посещаете занятия?

— С перерывами — лет восемь.

— За все это время вы никому не говорили, где работаете?

— Нет, — ответила она. — Я любительница хранить маленькие секреты.

— Прежде всего, миссис Маккрей… или мне следует называть вас «офицер Маккрей»?

— Детектив, — сказала она.

— Прежде всего должен сказать, что ваша работа содержит утверждения, которые вы не сможете подтвердить, плюс собственные субъективные оценки. Тем не менее я не думаю, что вы расистка.

— Спасибо и на этом. Это по-нашему, по-белому, если мне позволено так выразиться. — И подумала: «Прощай степень с отличием. Хорошо еще, если он поставит три с минусом».

— Извините, — улыбнулся Англунд, — если мои слова прозвучали снисходительно.

— Наверное, им было до смерти скучно, — предположила Энди.

— Дело в том, что студентам глубоко безразличны гражданские свободы, злодеяния полиции и правоохранительных органов вообще, — сказал Англунд. — Более половины не могут даже понять, о чем идет речь в газетных статьях. Их интересуют плейеры, сотовые телефоны и премьеры фильмов. Большинство представителей поколения студентов дома не читают ничего, кроме глянцевых журналов, и вряд ли способны думать о чем-то более серьезном, чем загрузка видео из Интернета. Да, я считаю, вы не смогли их расшевелить, как, очевидно, намеревались.

— Наверное, мой сын такой же, — сказала она, представляя, как ее три с минусом превращаются в единицу с плюсом.

— Он студент?

— Солдат. Решил пойти в армию вслед за двумя своими друзьями.

Англунд несколько секунд изучал ее, потом спросил:

— В Ираке?

— В Афганистане.

Несмотря на недостатки в докладе, на меня произвела впечатление ваша личная заинтересованность. Вы являетесь частью организации и чувствуете настоящую боль от того, что посторонние люди разрушают то, что вы любите. Такой энтузиазм редко встречается в аудиториях в наши дни. Жаль, что вы раньше не открыли свое место работы.

Энди смутилась. Она очень устала, тошнота усилилась.

— Я бы и сегодня этого не сделала, профессор, — сказала она, — но через две недели мне стукнет сорок пять, поэтому я переживаю кризис среднего возраста, да такой, что иногда непреодолимо хочется натянуть черные колготки, мини-юбку и пуститься в загул. Неизвестно, какую еще глупость я могу выкинуть. Вчера ночью меня вызвали на место преступления, напоминавшее кровавую баню, и я очень устала. Но не так, как те два молодых копа, которым пришлось буквально купаться в крови, выполняя работу, которую не в состоянии выполнять нормальный человек. А когда все закончилось, в Голливудском участке один из них попросил у меня увлажняющий крем. Видите ли, он очень много времени проводит на воде и боится, что его шея станет сморщенной, как у галапагосской черепахи. Я готова была расплакаться. — Энди замолчала, потому что у нее перехватило голос. — Извините, что разболталась, — сказала она. — Мне нужно отдохнуть. До свидания, профессор.

Пока она собирала сумку и книжки, Англунд открыл журнал и показал ей оценку, которую выставил напротив ее фамилии, когда она читала доклад, думая, что он сидит позади и не слушает. Это было «отлично».

— До свидания, миссис Маккрей, — сказал он. — Будьте осторожны в своем ночном городе.

Энди Маккрей возвращалась в Голливудский участок, чтобы убедиться, что собраны все отчеты о вчерашнем происшествии. Она так и не привыкла называть его Голливудским отделом, как теперь полагалось, и вместе с уличными копами игнорировала новое название. Она была детективом второго класса в одной из трех бригад по раскрытию убийств, но в Голливудском участке не хватало людей, и ей приходилось самой заниматься текущей бумажной работой, в том числе и отчетами о вчерашнем самоубийстве и убийстве.

Энди решила послать профессору Англунду букет цветов за пятерку, которая гарантировала ей окончание колледжа с отличием. В конце концов, этот старый социалист оказался неплохим мужиком. Энди въехала на южную автостоянку участка на своем «вольво».

Автостоянки Голливудского участка пока справлялись со своей задачей, учитывая то количество патрульных, служебных и частных автомобилей, которое должно было здесь парковаться, но если личный состав когда-нибудь увеличится до штатного расписания, придется строить отдельную стоянку. Однако Энди сомневалась, чтобы Управление полиции Лос-Анджелеса когда-нибудь выросло до полного штатного расписания. И с какой стати городу выделять деньги на строительство отдельной стоянки, если уличные копы постоянно жалуются на нехватку даже такого оборудования, как цифровые фотокамеры и батарейки для фонариков? У них никогда не оказывалось нужных приспособлений, если приходилось ломать двери. У них не было ничего, что можно было бы использовать в нужную минуту.

Энди Маккрей была измучена не только потому, что не спала со вчерашнего утра. Штатное расписание Голливудского отдела предусматривало пятьдесят детективов, но их работу выполняли (или пытались выполнить) менее половины этого количества, поэтому она испытывала хроническую усталость. Она медленно шла к заднему входу в участок, копаясь в сумочке в поисках ключей, но не смогла их найти и направилась через парадный вход — на Уилкокс-авеню.

Здание представляло собой типовую бетонную коробку с единственным украшением — потускневшим от времени кирпичным фасадом. В крохотных кабинетах ютились четыре сотни душ. В качестве складского помещения приходилось использовать даже одну из комнат для допросов.

По привычке Энди старалась не наступать на звезды, выложенные на тротуаре перед зданием. В других лос-анджелесских участках не было ничего подобного. Эти символы, вырезанные из мрамора, в точности напоминали звезды на голливудской Аллее Славы, однако имена на них не принадлежали кинозвездам. Это были семь звезд с именами офицеров, погибших при исполнении служебных обязанностей, и среди них — Роберт Дж. Коут, застреленный грабителем, Рассел Л. Кастер, убитый в венгерском ресторане взбесившимся посетителем, Чарлз Д. Хейм, погибший при задержании наркодельцов, и Йен Дж. Кэмпбелл, похищенный и убитый бандитами.

Мемориальная дощечка на стене гласила: «Тем, кто преградил путь беде».

Голливудский участок имел также уникальное внутреннее убранство. Здесь и там на стенах висели афиши полицейских — и не только полицейских — кинофильмов, действие которых разворачивалось в Лос-Анджелесе. Полицейский участок с киноафишами сразу давал понять приходящим, где они находятся.

В коридоре по пути к своему отделу Энди встретила молодых патрульных, направлявшихся к выходу. Хотя в патруле работали несколько пожилых копов, офицеры Голливудского участка были в основном молодыми, словно начальство в управлении рассматривало Голливуд как тренировочную базу, а возможно, так оно и было на самом деле.

Энди поприветствовала невысокая японка, которую, кажется, звали Мэг.

Высокий чернокожий офицер, имени которого она не знала, поздоровался более официально:

— Добрый день, детектив.

Сержант из полиции нравов попросил экипаж «6-Х-66» заглянуть в несколько видеомагазинов для взрослых, чтобы убедиться, что в комнатах, приспособленных для просмотра, не совершаются непристойные действия. По словам сержанта, пара голливудских патрульных, наносящих незапланированные визиты, весьма преуспела в деле выкуривания из видеосалонов похотливых жучков. Мэг Такаре, самой низкорослой полицейской в Голливудском участке, определили напарником в машине «6-Х-66» самого высокого патрульного, двадцатипятилетнего Бенни Брюстера из южного Лос-Анджелеса.

Как-то утром почти месяц назад Пророк после инструктажа обнаружил на автостоянке группу полицейских, покатывающихся со смеху над Мэг Такарой, которая, положив в багажник туго набитую походную сумку, не смогла его закрыть, потому что крышка багажника поднялась слишком высоко для ее маленького роста.

Походная сумка Мэг на колесиках была забита самыми разнообразными принадлежностями. Помимо шлема Мэг имела при себе электрошок, запасной газовый баллончик, ружье, стрелявшее пластиковой дробью, приставку к бортовому компьютеру, куртку, фонарик, резиновую дубинку с боковой рукояткой, а также обычную выдвижную стальную дубинку и настоящее, заряженное крупной дробью ружье, которое крепилось внутри машины. Она была такого маленького роста, что вынуждена была обойти машину, придерживая рукой крышку багажника, пока та не захлопнулась.

Пророк несколько секунд наблюдал за происходящим и услышал, как один из копов отпускал шутки вроде: «Смотрите, какая маленькая япошка! Какая малюсенькая япошка!»

Пророк тогда сказал шутнику:

— Бонелли, ее прапрадед владел рестораном в Маленьком Токио на Первой улице, когда твои родственники еще жрали чеснок в Палермо. Поэтому оставь свои этнические шуточки, ладно?

— Извините, сержант, — сказал Бонелли.

Когда копы стали расходиться по патрульным машинам, Пророк решил, что нужно кем-то уравновесить эту малышку. Поэтому на месяц прикрепил к ней Бенни Брюстера, чтобы посмотреть, как они уживутся. Пока все шло хорошо, за исключением того, что у Бенни Брюстера появлялась культурно обусловленная идиосинкразия на видеомагазины, когда дело касалось гомосексуального порно.

— Эти педики выводят меня из себя, — говорил он Мэг. — Некоторые бандюганы в Комптоне склеили бы ласты от стыда, если б видели то, что мы видим у себя в Голливуде, — так он объяснил свое неприятие.

Но Мэг ответила, что ей до лампочки, педики или не педики играют в порнушках: они все отвратительны. Один из ее бывших приятелей-полицейских пытался пару раз разжечь в ней пламя страсти в своей квартире, показывая после ужина порно, но она считала, что во втором акте всех этих порноисторий не происходило ничего, кроме выплескивания спермы в лицо девушке, а как это может кого-нибудь возбудить, было выше ее понимания.

Во всем остальном Бенни казался ей нормальным, преданным службе офицером, никогда не злоупотреблявшим полицейским жетоном, не обращавшимся грубо с задержанными — будь они педики или нет, — если они того не заслуживали. Поэтому Мэг не жаловалась. И ей было очень спокойно, когда стоявший рядом Бенни одним взглядом отшивал подонков, любивших подразнить копов маленького роста, особенно женщин.

Они встретили Дурачка с картофелиной в первом же порномагазине на Уэстерн-авеню — еще более грязном, чем большинство таких заведений, с несколькими кабинками, в которых парни могли смотреть видео и мастурбировать за закрытыми дверями. Но в этом была еще одна комната побольше — импровизированный кинозал с тремя рядами пластиковых стульев, широким экраном и качественным проектором, висящим под потолком.

Кинозал был отгорожен тяжелыми черными портьерами, и в нем не было никакого освещения, за исключением света от экрана. Предполагалось, что случающиеся время от времени визиты копов отбивали у зрителей охоту заниматься онанизмом на публике — будь то в одиночку или в тандеме, — пока они смотрели, как два или три, а то и пять парней трахали все, что появлялось перед ними, — на фоне песенок в стиле хип-хоп об изнасилованиях и содомии.

Бенни шел по проходу с видом человека, которому хочется поскорее закончить эту работу. Мэг двигалась по другому проходу и вдруг услышала:

— Надень штаны и пошли со мной!

Один из зрителей был так увлечен своим занятием, что не заметил очень высокого черного копа в темно-синей форме, пока тот не подошел совсем близко. Эрекция у него, как почти и у всех остальных в комнате, пропала, но Мэг подумала, что крыша у некоторых из этих придурков настолько съехала, что присутствие полицейских их только возбуждало.

Она посветила фонариком, чтобы увидеть, что происходит, но зритель уже натянул и застегнул брюки. Бенни вел его под локоть к черному занавесу и все время повторял:

— Черт!

Когда его вывели из просмотровой комнаты, Мэг спросила:

— Ну что? Статья шесть-сорок семь, пункт А? — имея в виду раздел Уголовного кодекса, который предусматривал наказание за непристойные действия.

Бенни посмотрел на мужчину, на черные резинки, затянутые на его запястьях, и спросил:

— Чем ты там занимался кроме того, что демонстрировал свой хрен? Что за завязки у тебя на запястьях?

Перед ними стоял пухлый человечек в очках лет пятидесяти, с бахромой каштановых волос и обиженной миной.

— Я предпочитаю пока ничего не объяснять, — сказал он.

Но когда его поместили в застекленный «обезьянник» в Голливудском участке, он показал, чем занимался. Едва демонстрация началась, Бенни поспешно вышел. Человечек снял брюки, распутал замысловато завязанные на поясе резинки, продел их через промежность, соединил с резинками на запястьях и, наконец, продел в дыры на картофелине, которую с изяществом фокусника и некоторой гордостью извлекал из анального отверстия.

Устроив представление перед копами, стоявшими с разинутыми ртами, арестованный показал, как, сидя на одной ягодице, можно извлекать картофелину, манипулируя резинками на запястьях. Подняв руки, он со знанием дела наполовину вынимал ее из заднего прохода и заталкивал обратно, просто садясь на нее. Он был похож на дирижера. Руки подняты — картошка вынута. Потом снова садился, поднимал руки… И так далее.

— Наверное, в салоне он делает это под музыку, — предположила Мэг. — Нужно отдать ему должное, мужик оказался изобретательным.

— Я не прикоснусь к вещественному доказательству, — сказал Бенни. — Никогда в жизни. Пожалуй, я переведусь из этого сумасшедшего дома. Буду работать где угодно, только не в этом пидерском Голливуде!

Это ее расстроило. «Пидерский». Почему все так говорят?

В конце смены Бенни найдет в своем ящике в раздевалке подарочную коробочку, перевязанную лентой, и карточку с надписью «Офицеру Брюстеру». Внутри будет лежать свежая картофелина с прикрепленными к ней пластиковыми глазками и губами, а рядом — написанная от руки записка: «Поджарь меня, испеки меня, сомни меня. Или укуси меня, Бенни. Твой навеки, Дурачок с картофелиной».