Голубые луга

Елку поставили в самом большом классе. Из украшений — вата, как бы снег, да стеклянная звезда на вершинке. Начальник электростанции сам принес и вкрутил невиданно большую стосвечовую лампочку.

Елкой пахло на всю школу. Ребята раздевались в коридоре, клали пальто на парты и жались по стенам. Но вот пришел старичок с ящиком, завернутым в цветастый линялый платок. Поставил ящик на табуретку, развязал узел на платке, и оказалось, что это не ящик с подарками, а гармошка. Старичок сел, покашлял, топнул ногой — и полыхнули малиновые меха звонкой полечкой.

Пионервожатая Муся побежала вдоль стены, выхватывая ребят.

— В хоровод! В хоровод!

Пошли, побежали вокруг елки, в одну сторону, в другую. Сплясали под «Барыню», кто как мог.

— Все! Все!

Все и плясали.

Клавдия Алексеевна принесла новенькую книжку «Круглый год».

— Ребята, объявляю конкурс. Можно петь, плясать, стихи декламировать. Книгу получит тот, кого вы сами назовете победителем.

Оксана спела грустную песню: «Жил в Ростове Витя Черевичкин». У Вити были голуби. Пришли каратели и убили Витю.

Кто-то из четвертого класса сплясал «Яблочко», девочка из первого рассказала стишок-считалку:

А что было потом, Федя не запомнил — сам горел. Чего бы, чего бы такое прочитать? И как выйти — перед всеми?

Беспомощно оглянулся.

— Давай! — толкнул его Яшка.

— Еще! Еще! — звала смельчаков Клавдия Алексеевна. — Федя, пожалуйста! Послушаем!

Федя шагнул и остался один в пустом пространстве. Кинулся к елке, чтоб не быть одному, повернулся — и не увидал ребят.

вскрикнул он отчаянно, но сразу и пришел в себя.

А уж когда дело дошло до полковника, голос звенел, летел в неудержимом восторге:

Стихи кончились, Федя постоял, приходя в себя, и кинулся через кольцо ребят прятаться.

Кольцо он пробил, но вдруг что-то красное преградило ему дорогу. Поднял голову — Дед Мороз.

Дед Мороз взял Федю за руку и повел за собой к елке.

— Заслужил — принимай награду. Заслужил ведь?

— Заслужил! — закричали ребята.

Дед Мороз взял книгу у Клавдии Алексеевны и подал Феде. Потом хозяин зимы сел возле старичка-гармониста, положил ему руку на плечо и сказал:

— Ребята, в окошко гляньте. Что видите?

— Темнеет, — сказали ребята.

— То-то. Давайте выключим этот свет. (Свет тотчас выключили.) И давайте споем все вместе, тихонько, споем хорошие наши русские песни.

И Дед Мороз зарокотал, как издалека, певучим басом:

Слов ребята не знали, но следующую песню пели все вместе:

Пели долго с повторением последних строк, гармоника звенела, как звенели бубенцы у ямщиков. Ветер ударял в окна, да так, что окна дрожали. И всем было жалко бедного ямщика.

У Деда Мороза объявилась вдруг лучина. Он зажег ее, и тоненький огонек, затрепетав, потянул к себе. Ребята окружили Деда Мороза, и он сказал:

— А теперь послушайте стихи.

И не шумя, обыкновенным голосом, словно говорил про самое обычное, повел-привел стихотворную речку:

Ребята не шелохнулись, но тени на стенах покачивались, словно бор пришел в эту большую комнату. Стихи кончились, Дед Мороз вздохнул и сказал:

— Хорошо у вас! Уходить не хочется.

— Так и не уходи! — закричали ребята.

— Остался бы, да в других местах ждут. — Дед Мороз сощурил глаза и оглядел ребятишек. Лучина догорала, стала красной и совсем погасла.

— Свет зажечь? — спросила Клавдия Алексеевна.

— Не надо! У меня чудо есть. Кто здесь самый маленький?

— Я, — выставился Ванечка, меньшой.

Кто-то пискнул:

— Он — не школьник. Он — гость.

— Но точно, что он самый маленький?

— Точно, — согласились ребята.

— Держи! — Дед Мороз дал меньшому какую-то палочку. — Выше подними!

Ванечка поднял руку над головой.

Дед Мороз чиркнул спичкой, поднес огонь к палочке, и палочка эта брызнула звездами.

Все глядели на звезды не дыша, и только Мартынов сказал:

— Бенгальский огонь! У меня дома тоже есть!

Палочка догорела, упали последние звезды, и стало темно. Клавдия Алексеевна зажгла электричество — Деда Мороза не было. Зато на том месте, где он сидел, на стуле, увидали мешок подарков. Все перевели дыхание, не торопясь дыхание перевели. Подарки — хорошо, очень хорошо, но сказка наяву — лучше.

Клавдия Алексеевна принялась раздавать пакеты, как вдруг закричали:

— Пожар!

Ребята бросились к окнам, а кто посмелей, кто не боялся простуды — выскочил на крыльцо.

— За парком горит! — Догадались: Иннокентий, Цветы — Обещанье Плода горит!

И тотчас на крыльцо выбежал сам Иннокентий. Он был в своем одеянии, но шапка на нем была с красным верхом, шапка Деда Мороза.

Огонь стоял высокий и светлый.

— Пропало пять лет труда, — сказал Иннокентий. — Ничего огонь не пощадит.

Федя понял: сгорели диковинные деревянные звери. А у него, у Феди, осталась лягушка на ладошечке.

— Тушить! Тушить! — закричал Федя, но Иннокентий перехватил его.

— Поздно! Поздно, мальчик! Я, кажется, забыл закрыть подтопок… Одна оплошность… Один уголек — и пяти лет труда как не бывало.

Иннокентий прошел в школу и скоро опять появился на крыльце, в шубе, в ушанке, с узелком.

— Прощайте, дети! — сказал он. — Сгорела одна сказка, но сказочник жив-здоров, значит, будет другая сказка. Самая новая.

Иннокентий повернулся и пошел в сторону реки. Федя метнулся было за ним, но на пожаре затрещало, и Федя невольно обернулся, загляделся на сноп искр, на кровавое облако над пожарищем. Облако было похоже на коровье вымя, и оно кровоточило.

Когда Федя повернулся бежать за Иннокентием, старика успела поглотить ночь.

Цура запрягал лошадь.

Николай Акиндинович Страшнов сдал дела новому лесничему Горбунову и теперь перебирался с семьей в соседнее лесничество, с понижением. Теперь он — объездчик, начальник трех лесников. Новое место называлось Красенькое.

— Под снегом не больно разглядишь, а летом, говорят, и впрямь красиво, — сказал отец.

И еще Федя знал: новое жилье — на кордоне. Дом на две семьи. У соседей есть дети. Школа в деревне, до нее километра три, лесом и полем.

Не будет рядом Кука, Яшки, Оксаны не будет, Лильки, но и Мартынова тоже.

Федя пошел отпустить лисенка.

— Никому не оставлю. На шкуру убьют.

— Отпускай, — сказал отец.

Все вышли во двор. Федя заглянул под крыльцо. Лисенок поднял уши, смотрел остановившимися блестящими глазами.

— Дурной, — сказал Федя. — Ты все боишься меня.

Кинул лисенку припрятанный в рукаве кусочек мяса. Лисенок и не поглядел, ждал, когда Федя уйдет.

— Скорее! — сказал отец.

Федя отворил дверцу и отошел в сторону. Лисенок сидел.

— Пугни его, — предложила мама.

Но тут рыжий огонь пролетел по двору, взметнул утреннюю порошу, махнул через утонувший в снегу сруб и замер. Федя сделал шаг за лисенком — вдруг да повернет, — но лисенок оскалил белые зубы и пошел, пошел через парк, а за парком был овраг.

— Ну, вот и все, — сказал отец.

Странно в пустой комнате. Она еще тебя любит, но уже чужая. Ждет других жильцов. И ты ждешь — другого жилья.

— Ну, присядем! — сказал Николай Акиндинович.

Сели на оставленные пеньки, ящики. Бабки Веры не было, она первая обживала новое место. Уже перевезли сено, перегнали корову Красавку и телку Жданку.

Мама смотрит на отца, отец на маму.

— Пора! — сказал отец.

Все поднялись.

— Стой ты, норовистая! — неслось со двора.

Цура унимал застоявшуюся лошадку.