Государево кабацкое дело. Очерки питейной политики и традиций в России

Предисловие

«Русская водка»: в восприятии соотечественников и иностранцев это понятие, скорее всего, выглядит одной из составляющих образа России и русского национального характера. «Россия была известна в истории как крепко пьющая страна с разнообразием форм алкогольных злоупотреблений», — так, например, характеризует наше национальное своеобразие весьма солидное издание Кембриджская энциклопедия России и Советского Союза^{1}.

Но всегда ли так было на самом деле? Когда и почему пресловутое русское пьянство стало обыденностью? Какова в действительности была роль спиртного в политике государства и развитии российского общества? Ответам на эти вопросы и посвящена настоящая книга, которую ее авторы меньше всего хотели бы видеть очередным пропагандистским вкладом в дело борьбы с алкоголизмом.

Конечно, изучить феномен «русского пьянства» во всех его аспектах, и уж тем более предложить какие-либо радикальные рецепты борьбы с ним весьма трудно. Наша задача — показать, как складывалась в России питейная традиция, какой была роль государства в сфере производства и потребления спиртного (что в дальнейшем будет называться в книге «питейной политикой»), а также рассказать об удачном и неудачном опыте борьбы с пьянством в России. Особенное внимание мы уделили развитию государственной монополии на производство и торговлю спиртным, считая это очень важным для понимания многих особенностей российского «образа пития» и неудач борьбы с ним за последние десятилетия.

Возможно, в связи с очередным провалом кампании за всеобщую трезвость полезной для размышления окажется попытка непредвзятого взгляда назад. Практика застолья неизбежно отражала уровень развития производства, качество жизни и культурные запросы населения, экономическую и социальную политику государства. Проблема утверждения в обществе определенных норм и правил потребления алкоголя имеет не только медицинский и правовой аспекты, но в не меньшей мере — историко-культурный.

Но именно эта сторона вопроса известна слабее всего. Правда, сейчас уже появляются работы, авторы которых пытаются показать связь между некоторыми особенностями российской революции и потреблением спиртного, будившим низшие инстинкты, страсти и влечения, отнимавшим способность критически оценивать свое поведение и объективную ситуацию, рождавшим импульсивность и неуправляемость. Эти психофизиологические процессы отчасти объясняют внезапный взрыв кровавой, изощренной и часто бессмысленной жестокости, который «в немалой мере был обусловлен массовым и систематическим отравлением людей плохо очищенным алкоголем»^{2}.

Дело в том, что проблема «питейной политики» и пьянства в России долгое время не привлекала внимания, лишь к концу XIX столетия да, пожалуй, еще в 20-х гг. прошлого века она на какое-то время оказалась в центре общественного обсуждения. Более чутким барометром настроений общества стала художественная литература: от прославления дружеского застолья у поэтов пушкинской поры — до трагических нот у Блока и гротеска уже социалистических времен Венедикта Ерофеева.

Что же касается научных исследований, то одной из основных работ по данной теме остается изданная больше ста лет назад книга русского историка, этнографа и публициста И. Г. Прыжова (1827–1885 гг.)^{3}. Бедный чиновник и ученый по призванию, Прыжов одним из первых задумал цикл работ о социальном быте России, куда входил и трехтомный труд по истории кабаков, к сожалению, оставшийся незавершенным. Возникновение царева кабака историк связывал со временами Ивана Грозного, видел в его появлении «татарское», азиатское влияние, которое вводилось силой при сопротивлении народа. Прыжов впервые обратил внимание на факты народной борьбы за трезвость. Из печати вышла только одна часть книги и то в искаженном цензурой виде; остальное большей частью было утеряно или уничтожено самим автором, окончившим свои дни в сибирской ссылке по делу одной из революционных организаций.

Более узко — с точки зрения истории российских финансов — питейное дело рассматривали ученые-экономисты конца XIX в. в связи с введением государственной монополии на водку^{4}. Представляют интерес и работы общественных деятелей, юристов и врачей — участников трезвенного движения начала XX в^{5}.

В советское время данная тема оказалась актуальной только на короткое время в 20-х гг., когда появился ряд серьезных работ, вызванных развернувшимся было антиалкогольным движением^{6}. В дальнейшем она уже не привлекала внимания историков и других специалистов в сфере общественных наук, поскольку не вполне соответствовала официально утвержденному образу советского человека и столь же официальной трактовке целей и задач социалистической экономики. В крайнем случае пьянство признавалось досадным, но успешно изживаемым атавизмом дореволюционной эпохи^{7}.

Что же касается социально-экономической стороны темы, то она ограничивалась демонстрацией успеха отечественной пищевой промышленности и изменений показателей производства и потребления алкогольной продукции. На этом фоне лишь изредка попадалась тревожная информация — и то, как правило, приуроченная к' очередной кампании по борьбе с пьянством^{8}. Историки также весьма избирательно обращались к прошлому, рассматривая, например, трезвенное движение преимущественно с точки зрения развития классовой борьбы^{9}.

Прикладные медицинские и криминологические работы оставались информацией для достаточно узкого круга специалистов, а открытая статистика не давала оснований для серьезного научного анализа. Только на волне известной антиалкогольной кампании 1985 г. на страницах научной печати стали вновь появляться работы историков, юристов, социологов, экономистов, посвященные разным аспектам российской питейной традиции, в том числе и осмыслению опыта прошлых попыток ее изучения и «укрощения»^{10}.

До сих пор интересующая нас тема так и не получила сколько-нибудь последовательного и комплексного отражения в литературе. Относительно недавно вышедшая книга В. В. Похлебкина посвящена преимущественно описанию старых технологий производства. Другой задачей автора было утверждение национального приоритета при ответе на вопрос: «Была ли наша страна, Россия, в деле производства водки вполне оригинальна, или же в этом сугубо, как мы считаем, национальном вопросе нам кто-то из Европы… так сказать, «указал путь»^{11}. Правда, отечественные питейные традиции получили некоторое освещение в трудах этнографов^{12}. Уже опубликованы и первые работы, авторы которых пытаются показать социальную роль водки в перипетиях российской истории, но они разбросаны по различным изданиям^{13}. Другие появившиеся в последнее время книги носят в основном более рекламно-потребительский характер: как изготавливать и чем закусывать — хотя и такие пособия при нашей культуре застолья представляются отнюдь не лишними. Что же касается зарубежных работ, где расхожие утверждения о водке как «белой магии русского мужика» уже сменились серьезными исследованиями, — то эти работы не всегда доступны для массового читателя^{14}.

Поэтому и родилась эта книга. Ее авторы использовали разнообразные материалы: отечественное законодательство, средневековые летописи и акты, официальную и неофициальную статистику, свидетельства современников, публицистику, прессу, а также известные нам и частично названные выше работы. С их помощью мы хотели бы рассказать об истории появления и распространения спиртных напитков в России для попытки ответа на вопрос, каким образом водка на столетия завоевала свои позиции в общественной жизни и массовом сознании русских людей. Но хмельные напитки задолго до появления на Руси стали спутниками человечества.

Знакомство это началось с глубокой древности — с эпохи зарождения древнейших цивилизаций, когда люди начали систематически возделывать землю. На территории древней Месопотамии археологи обнаружили осколки глиняного сосуда, сделанного в шумерском государстве У рук 5500 лет назад, в котором когда-то хранилось вино; рядом с ним были найдены и столовые кубки, и отстойник для виноградного сока. К концу IV тыс. до н. э. виноградная лоза окультуривается и на плодородных землях Палестины. Вскоре вино становится важным и ценным экспортным продуктом — его отправляют в города Месопотамии и в Египет^{15}. Уже тогда их жители сумели оценить свойства этого напитка. Рисунки в египетских гробницах вполне натуралистично изображают, как тошнит от неумеренного употребления вина гостей и дам на пиру у вельможи, а тексты, переписывавшиеся школьниками II тыс. до н. э., включают и такие сентенции: «Ты узнаешь, что вино отвратительно. Ты дашь клятву, что не отдашь свое сердце бутылке…»^{16}

Благоприятные почвенно-климатические условия Средиземноморья способствовали быстрому распространению виноградарства и виноделия, ставшего одной из основных отраслей сельскохозяйственного производства в этом регионе. Сложился здесь и особый «южный» тип потребления спиртного: для всех винопроизводящих стран региона характерно присутствие в пищевом рационе сухого натурального вина как неотъемлемой части повседневной трапезы всех слоев населения. Перебродившее в течение нескольких лет вино греки и римляне разливали в амфоры, которые снабжались специальными ярлыками с указанием года, места производства и наличия сладких добавок.

Пили вино в античности разбавленным больше чем наполовину, а праздничные пиршества непременно сопровождались развлечениями, музыкой, застольными песнями. Злоупотребление застольем или «варварское» питье неразведенного вина вызывало ехидные эпиграммы современников:

Даже римские рабы, согласно тогдашним рекомендациям, получали в месяц по амфоре вина — правда, самого плохого (но безусловно превосходившего по качеству советские крепленые портвейны), что составляло около 30 литров.

Столетия культивирования винограда позволили создать замечательные сорта вин (среди греческих виноградных вин лучшим считалось хиосское, а среди италийских — фалернское), славившихся во всем Средиземноморье. Не менее высоко они ценились и окружавшими античный мир «варварами»: экспорт вина достигал Скандинавии и Индии. Не случайно индийский император династии Маурьев Биндусари (293–268 гг. до н. э.) просил тогдашнего властителя Переднего Востока селевкидского царя Антиоха I прислать ему подарки: вино, фиги и ученого-философа. В самой Индии винопитие было включено в религиозный ритуал. И сейчас туристам демонстрируют в одном из древних индуистских храмов статую бога Кала Бхайрава, который поглощает любые пожертвованные ему напитки — от виски до самогона.

Традиции и искусство виноделия пережили крушение Римской империи: византийская сельскохозяйственная энциклопедия X в. «Геопоники» подробно рассказывает о десятках способов приготовления различных вин и настоек, многие из которых имели целебные свойства. Этот же труд сообщает, что в средневековой Византии существовали специальные дегустаторы вин, и описывает сам процесс дегустации, во многом похожий на современные международные конкурсы продукции виноделов. Составители энциклопедии предупреждали читателя, что вино не только «веселит душу», но и «отшибает память», и в качестве средства от опьянения рекомендовали пирующим прочесть одну из строк «Одиссеи» Гомера^{17}.

Вместе с римскими легионами и римской культурой виноделие пришло и в Западную Европу. Правда, варварские нашествия в эпоху «великого переселения народов» привели к запустению виноградников в Южной Англии, Северной Франции, Баварии; но к XII в. виноделие восстановило свои позиции^{18}. В Испании, Франции, Италии и Южной Германии вино по-прежнему сохраняло значение одного из основных пищевых продуктов. Служило оно и не только для трапез: в нем растворяли лекарства; без красного вина не могла обходиться литургия (месса) — главное богослужение христианской церкви.

Но по мере проникновения вглубь континента виноградное вино столкнулось с достойными конкурентами медом и пивом, распространенными у варваров-германцев: «Их напиток — ячменный или пшеничный отвар, превращенный посредством брожения в некое подобие вина», — так характеризовал знаменитый историк Корнелий Тацит неизвестное римлянам пиво^{19}, которое стало скоро частью постоянного рациона римских легионеров, разбросанных по гарнизонам Германии и Британии. Перебои в его поставках (как свидетельствуют недавно найденные в Англии таблички с записью канцелярской отчетности одного из таких гарнизонов) могли вызвать даже волнения солдат. Как хмельной напиток мед был известен еще римскому ученому Плинию Старшему (I в. н. э.), а пиво является одним из древнейших изобретений человечества — возможно, оно появилось даже раньше, чем вино.

Ячменное пиво упоминается в месопотамских и древнеегипетских текстах: оно входило в рацион строителей пирамид. Тогда же появились и древнейшие специализированные питейные заведения, со всеми вытекающими отсюда социальными проблемами: законы вавилонского царя Хаммурапи (1792–1750 гг. до н. э.) предписывали их содержателям воздерживаться от мошенничества при отпуске товара потребителям и произвольного увеличения. цены на «сикеру» и не допускать, чтобы в кабачке «сговаривались преступники», — за все это хозяев заведений полагалось топить^{20}. Древнее население Африки делало пиво из проса, индейцы доколумбовой Америки — из маиса; своеобразное «вино» из зерна делали и древние китайцы^{21}.

Еьропе принадлежит открытие применения хмеля для пивоварения в XII в., и с этого времени пиво становится объектом международной торговли и серьезным соперником привозного вина в странах Центральной и Северной Европы. Так, в средневековом Гамбурге пивовары были представителями ведущей и наиболее многочисленной ремесленной профессии. Их продукция насчитывала десятки сортов, изготавливавшихся по особой технологии с использованием мака, грибов, меда, лаврового листа и т. д. В 1516 г. появилась «Баварская заповедь чистоты» — один из первых известных законов, защищавших интересы потребителя: согласно ей, пиво надлежало варить только из ячменя, хмеля и воды, без каких-либо сомнительных добавок, вроде дубовой листвы или желчи теленка.

Подлинной революцией в питейном деле стало изобретение водки. По традиции принято приписывать это открытие ученым арабского Востока конца I тыс. н. э.; правда, производители японской рисовой водки «сакэ» утверждают, что первые сведения об этом напитке относятся к III в. н. э. Более определенно можно сказать, что первый перегонный аппарат в Европе появился в Южной Италии около 1100 г.^{22} В течение нескольких столетий aqua vitae («вода жизни») — так был назван новый продукт в трактате врача Арно де Вильнева «Сохранение молодости» на рубеже XIII–XIV вв. — считалась исключительно лекарственным средством, дающим ощущение «теплоты и уверенности». Тогдашняя медицина полагала, что она может «оживлять сердца», унимать зубную боль и даже излечивать от чумы, паралича и потери голоса^{23}.

Новую эпоху открыла возможность получения спирта из перебродившего зерна — «винокурение». Сохранившийся документ 1494 г. с указанием рецептуры приготовления «воды жизни» из солода дал основание отпраздновать недавно 500-летие шотландского виски. Очевидно, подобное открытие было сделано не только на Британских островах, поскольку с конца XV — начала XVI в. относительно дешевое и не портившееся хлебное вино (или водка) начинает постепенно завоевывать Европу, а затем и другие континенты. Вслед за ней в разных районах получают широкое распространение виноградная водка (коньяк), ликеры (или, как их называли в XVII–XVIII вв., ратафии), джин, ром и другие спиртные изделия того же рода. В новое время в Северной Европе и Америке формируется иной, по сравнению с традиционным, тип потребления спиртного, на базе пива и неизвестных античности крепких спиртных напитков.

Обычный дневной рацион простолюдина средневековой Европы состоял из 1–1,5 кг хлеба, каши, дешевой рыбы и небольшого количества овощей. Пили, правда, по современным меркам немало: по полтора литра вина (во Франции, Италии, Греции) или ячменного пива (в Англии, Германии, скандинавских странах)^{24}. Но это была именно обычная норма потребления в течение всего дня и вместе с пищей, а не единовременная выпивка, которая для большинства населения являлась возможной лишь по праздникам. К тому же периоды относительного благополучия сменялись и на Западе, и на Востоке Европы частыми голодовками, когда даже обычная грубая пища становилась редкостью. Угроза голода, плохое и неравномерное питание с переходами от редких пиршеств к длительному воздержанию (в условиях постоянной общественной нестабильности), несомненно, формировали такие особенности психики средневековых людей, как резкие смены настроения, повышенная эмоциональность, вера в чудо и способность к различным «видениям».

Тысячелетнее знакомство человечества с алкоголем не только обогатило его стол, но и поставило перед ним серьезные социальные проблемы, связанные с физическим и моральным состоянием общества, соблюдением традиций и этических норм, сохранением политической стабильности — слишком многогранным было воздействие этого фактора на общественные институты. Поэтому уже в древности появились со стороны государства и общества первые попытки регулировать потребление спиртного и пресекать его нежелательные последствия. Самой ранней из них можно считать указ китайского властителя (1116 г. до н. э.) о недопущении пьянства среди подданных^{25}.

На другом краю ойкумены складывавшийся библейский канон отмечал и открытие виноделия («Ной начал возделывать землю и насадил виноградник»), и его последствия: сын Ноя Хам посмеялся над пьяным отцом и был им проклят. Пророки Аммос, Осия, Исайя (VIII в. до н. э.) сурово осуждали своих соплеменников: «Разврат и хмель обуревают все сердца!» — и прямо связывали падение морального уровня общества с утратой государственной независимости Израиля под натиском Ассирии.

В эллинистическом Египте при династии Птолемеев (III в. до н. э.) вводится уже государственная монополия на производство самого массового алкогольного напитка — пива. Египетские пивовары обязаны были покупать у местного «эконома» — финансового администратора — лицензию на право заниматься своей деятельностью, после чего получали сырье (ячмень) из царских амбаров — варили пиво и продавали его по установленным ценам и все это под бдительным надзором специальных чиновников-«казначеев»^{26}. Естественно, такая система имела целью не заботу о нравственности подданных, а прежде всего увеличение доходов казны. Открытие такого мощного фискального рычага сопровождалось с тех же самых времен хорошо известными попытками его обойти: двухтысячелетней давности папирусные документы повествуют о неуплате налогов, занижении объема производства, «левой» торговле, подкупе и прочих злоупотреблениях чиновников.

Известны попытки как-то ограничить неумеренное пьянство и в более поздние времена. Франкский король Карл Великий (768–814 гг.), например, особым указом запретил являться в суд в пьяном виде тяжущимся сторонам, их свидетелям и… самим судьям. Правитель Египта Абу Али аль-Хаким (996—1021 гг.) наложил запрет на производство традиционного для египтян пива и повелел закрывать все трактиры в канун священного месяца Раджаб^{27}. Периодически запрещали своим подданным употребление спиртного и багдадские халифы. Но давние традиции виноделия у народов Ближнего Востока делали все эти усилия напрасными, несмотря на строгие предписания ислама и военную мощь Арабского халифата. Министр почт и по совместительству ученый-географ второй половины IX в. Абу-ль-Касим ибн-Хордадбех написал даже специальное руководство — «Книгу об искусстве питья». Да и сами повелители правоверных не отличались трезвостью: в X в. халиф ар-Ради даже дал торжественный обет не пить и выдержал его… целых два года! А его предшественник аль-Кахир запретил для подданных вино, песни и рабынь-певиц только для того, чтобы самому скупить наиболее известных исполнительниц^{28}.

Ограничительные меры вводились и в древней, и в средневековой Европе. Уже римские императоры I в. до н. э. Тиберий и Клавдий запрещали продавать в тавернах пищу, чтобы посетители не задерживались; иначе приказывали закрывать заведения. К римскому времени относятся и новые попытки административного регулирования продовольственного рынка: император Домициан (81–96 гг.) постановил наполовину сократить виноградники в Италии, а Диоклетиан (284–305 гг.) издал впервые эдикт о твердых ценах на тысячу разных товаров, в том числе и на вино.

В средневековой Англии королевские акты XIII в. предписывали закрывать таверны до обхода ночной стражи^{29}. Впрочем, подобные акции диктовались не только заботой об общественной нравственности: кабачки легко становились центрами притяжения для недовольных, обездоленных, выбитых из колеи людей и вызывали соответствующую реакцию властей. Однако вовсе не эти робкие попытки имели значение для регулирования поведения людей того времени. Сами устойчивые традиции и предписанные вековым обычаем нормы повседневной жизни аграрных докапиталистических обществ препятствовали распространению пьянства. Люди того времени с детства были «вписаны» в достаточно жесткую систему социальных групп — сословий, определявших их профессию, стиль жизни, одежду и поведение. Ни античный гражданин в системе своего мира-полиса, ни средневековый человек в рамках крестьянской общины или городского цеха не могли себя вести, как им заблагорассудится. Однообразный ритм повседневной жизни, полной напряженного труда, опасностей (в виде неурожая, болезней или войн) и лишений, только по праздникам сменялся атмосферой лихого карнавального веселья.

Однако и в такие дни поведение участников пиршества определялось сложившейся традицией и ритуалом. Члены купеческой гильдии французского города Сент-Омера в XII в. в этих случаях руководствовались особым уставом, содержавшим следующий порядок: «С наступлением времени пития полагается, чтобы деканы уведомили свой капитул в назначенный день принять участие в питии и предписали, чтобы они мирно явились в девятом часу на свое место и чтобы никто не затевал споры, поминая старое или недавнее…» Далее празднество шло по определенному регламенту, за соблюдением которого следили избранные «заливалы». Члены братства должны были выделить «порцию» больным и охранявшим их покой сторожам, а «по окончании попойки и выплате всех издержек, если что останется, пусть будет отдано на общую пользу, т. е. на благоустройство города и благотворительность»^{30}.

К тому же лишь достаточно узкий круг знати и состоятельных людей из низших сословий мог позволить себе разнообразный стол. Но и их рацион пытались регламентировать. В 1279 г. французский парламент (судебный орган) даже принял постановление, определявшее число блюд за обедом: суп, два вторых и десерт^{31}. Особой утонченностью и роскошью отличались пиры византийской аристократии, на которых, по выражению современника, подавались «холмы хлеба, леса зверей, проливы рыбы и моря вин»^{32}. Но будничная еда знати не всегда была похожа на ее званые угощения; праздничные пиры средневековых рыцарей и купцов сменялась постами, когда пища и питье строго контролировались обычаем и церковью.

Некоторым вызовом сложившейся системе норм и ценностей была поэзия вагантов — странствующих клириков, школяров, монахов, воспевавших дружеский круг, любовь и шумное застолье. В самом популярном из вагантских стихотворений — «Исповеди» — безымянный автор, немецкий поэт (архипиит Кельнский), несмотря на требуемое по форме отречение от заблуждений молодости, воспевал вино и пьянство:

Однако эта и подобные ей, порой даже кощунственные «кабацкие песни» вагантов — как и знаменитые стихи их восточного единомышленника, поэта и ученого Омара Хайяма — вовсе не свидетельствуют о поголовном пьянстве их создателей и того круга образованных людей, который они представляли. Конечно, средневековые университеты были далеко не богоугодными заведениями, и уже в XII в. хронисты осуждали парижских школяров за то, что они «пьют без меры»; но слагавшиеся в то время «гимны Бахусу» можно считать не признаком падения нравов, а скорее утверждением нарождавшейся интеллигенции, символом свободного творчества и свободной мысли.

Подлинным рубежом в антиалкогольной истории Европы стал XVI в., когда открытие сравнительно дешевой и легко производимой в любом месте водки наложилось на серьезные социальные сдвиги эпохи Возрождения и Реформации. Постепенной разложение феодальных структур и традиций, рождение новой светской этики и системы ценностей порождали иной тип человека, новый стиль жизни и бытового поведения, гораздо менее ориентировавшимся на прежние сословные нормы.

С другой стороны, с ростом торговых связей исчезала прежняя патриархальная замкнутость. Шестнадцатое столетие стало временем быстрого распространения водки, с которой голландские и немецкие купцы познакомили население стран Северной и Восточной Европы, а затем — своих колониальных владений в Азии, Латинской Америке и Африке. К середине XVII в. только в одном Амстердаме действовало 400 водочных заводов, а в 1718 г. открылась специализированная водочная биржа.

Именно в это время начинается длительная борьба с «водочным чертом» (Schnapsteufel), как стали называть эту социальную проблему. В 1496 г. власти немецкого города Нюрнберга запретили по праздникам свободную продажу спирта. Во Франции в 1536 г. пьяницам грозила тюрьмой, а пойманным в третий раз — отрезание ушей^{33}. В Англии в первой половине XVIII в. также не раз принимались законодательные ограничения производства и продажи спиртного. Но все эти и подобные им запретительные меры показали свою полную неэффективность. Доступность производства и потребность в алкоголе легко преодолевали административные запреты, а выгода заставляла торговцев идти навстречу потребителю и, в свою очередь, формировать его вкусы: «Простое опьянение — пенс, мертвецкое — два пенса и солома даром^{34}», — гласило объявление на дверях английских «забегаловок» XVIII в.

Колоссальная прибыль от продажи спиртного не могла де интересовать и государство: питейные деньги в различной форме становятся одной из важнейших статей дохода и объектом высокой политики. Знаменитый кардинал Ришелье счел необходимым включить в свое политическое завещание пункт о расширении французской северной торговли, ибо «весь Север безусловно нуждается в вине, уксусе, водке…»

Как же обстояли питейные дела на Востоке Европы на Руси?