Государево кабацкое дело. Очерки питейной политики и традиций в России

Глава 7 ВОДКА НА ПУТИ К КОММУНИЗМУ (1945–1984 гг.)

В свободной продаже. Суровые годы войны неизбежно должны были повлиять на уровень алкогольного потребления в стране. Правда, необходимо учесть, что сокращение спиртного в продаже (по известным данным, на 30–40 %^{554}) в некоторой степени компенсировалось за счет никем не учтенного самогона и регулярных выдач в действующей армии. Во время Великой отечественной войны в обстановке резкого сокращения предлагаемых товаров и услуг спирт (или специальные «ордера» на получение водки и иных товаров), как и за двадцать лет до этого, становился всеобщим эквивалентом, а в полевых условиях порой являлся единственным средством анестезии и дезинфекции.

Правда, с 1942 г. выдача «наркомовских» полагалась лишь бойцам на передовой. Остальным 100 грамм полагались только по праздникам: 7 ноября, 5 декабря (день Конституции), Новый год, 23 февраля, 1 мая, 19 июля (день физкультурника), 16 августа (международный день юношества), и в день полкового праздника. (См.: Комсомольская правда. 2003. 28 января.)

В 1944 г. ленинградский технолог В. Г. Свирида разработал по заказу для высшего командного состава Советской Армии знаменитую «Столичную». Новая водка так понравилась руководству страны, что была засекречена и в свободную продажу поступила только при Хрущеве зато стала на несколько десятилетий символом праздника во многих советских семьях^{555}. В феврале 1945 года прибывшие на Ялтинскую мирную конференцию члены «большой тройки» — Сталин, Рузвельт и Черчилль — первыми попробовали один из самых прославленных коньяков Тбилисского коньячного завода, завоевавший 21 медаль на различных международных выставках. Когда знаток коньяков Черчилль спутал его с французским, Сталин был очень доволен этой маленькой дипломатической победой и распорядился наградить автора напитка; так главный технолог Тбилисского коньячного завода Вахтанг Цицишвили стал лауреатом Сталинской премии.

Что же касается обычных потребителей, то они могли приобрести водку по коммерческим ценам. В 1944 г. она продавалась по цене 160 руб. за поллитровую бутылку); далее цены быстро понижались: в 1946 г. — уже 80 руб., затем — 60 руб.; по этой цене водка продавалась после отмены карточек.

В повседневной жизни послевоенных лет ожидания перемен к лучшему в общественной жизни довольно быстро столкнулись с новым витком репрессий, «холодной войной», очередными идеологическими кампаниями и медленно преодолеваемыми трудностями восстановления. В этих условиях послевоенного быта маленькие кафе-«забегаловки», пивные, закусочные с неизменной продажей спиртного (старшее поколение еще помнит набор «100 грамм» с прицепом — кружкой пива) становились естественными местами встреч вчерашних, фронтовиков, их не воевавших сверстников и подраставшего поколения. «Шалманная демократия» этих заведений (их частым прозвищем стало «Голубой Дунай») на какое-то время возвращала людям чувство товарищества и равенства, противостоявшее официальному «идейному единству» и казенному патриотизму^{556}.

После отмены карточек в 1947 г. в городах открылись наполненные товарами магазины. При зарплате в 500 — 1000 руб. килограмм ржаного хлеба стоил 3 руб., пшеничного — 4 руб. 40 коп.; килограмм гречки — 12 руб., сахара — 15 руб., сливочного масла — 64 руб., подсолнечного масла — 30 руб., мороженого судака — 12 руб.; кофе — 75 руб.; литр молока — 3–4 руб.; десяток яиц — 12–16 руб. (в зависимости от категории, которых было 3). Поллитровую бутылку Московской водки покупали за 60 руб., а жигулевское пиво за 7 руб. Из водок, помимо «Московской», были «Брусничная», «Клюквенная», «Зверобой», «Зубровка»^{557}.

Задачи послевоенного четвертого пятилетнего плана предполагали: «В большом масштабе будет организовано производство высококачественных вин, советского шампанского, пива и различных безалкогольных напитков, Выпуск вина возрастет с 13,5 млн. декалитров в 1940 г. до 18,5 в 1950 г., т. е. на 37 %. Единственным продуктом, по которому выработка в 1950 г. не достигнет довоенного уровня, является водка; она будет вытесняться продукцией пивоварения и виноделия»^{558}.

Однако в действительности все было не совсем так. Официальная статистика указывала, что в 1950 г. был значительно превзойден довоенный уровень производства всех основных видов пищевой продукции; особенно «по таким высокоценным продуктам, как животное масло, мясо, консервы, кондитерские изделия»^{559}, зато умалчивала об истинных масштабах производства спиртного. Но в то же время государство делало его доступнее.

Послевоенные годы памятны для многих людей старшего поколения систематическими весенними постановлениями Совета Министров и ЦК КПСС «О новом снижений государственных розничных цен на продовольственные и промышленные товары»; В число этих товаров неизменно попадала и водка — вместе с другой алкогольной продукцией; так, не случайно в 1947 г. цена на нее снизилась на 33 %, а в 1953 г. — на 11 %. Размеры снижения цен на водку стали предметом специального обсуждения на Политбюро в мае 1949 г. Ведь в послевоенные годы народ стал меньше потреблять водки и больше покупать кондитерских изделий, ширпотреба и пр. Снижение цен на алкогольные напитки должно было, по расчетам правительства, увеличить их реализацию и тем компенсировать снижение цены. Так, только за 1947–1949 гг. производство водки в СССР увеличилось с 41,4 до 60 млн. декалитров, т. е. почти в 1,5 раза, а цена 0,5 л водки снизилась с 60 до 30 руб.; но об этом «достижении» советской экономики пропаганда не распространялась.

Зато сообщалось, что задание четвертого пяти летнего плана (1946–1950 гг.) по восстановлению 144 заводов работники спиртовой промышленности выполнили со значительным превышением: «Построен ряд новых спиртовых заводов. На непрерывный и полунепрерывный способы переведены все спиртовые заводы, работающие на патоке, и большое количество заводов, работающих на зерновом и картофельном сырье. На основе проведенных мероприятий по техническому перевооружению, усилению борьбы с потерями в производстве и более полному использованию сырья и топлива спиртовая промышленность СССР достигла более высоких качественных показателей по выходу спирта из 1 тонны сырья по сравнению с 1940 годом. Так, выход спирта из тонны крахмала повысился с 603 литров в 1940 году до 633 литров в 1950 году. Выход спирта из тонны картофеля повысился со 102 до 109 литров… Только в 1950 году перечисленные мероприятия дали возможность получить дополнительно 90 миллионов литров спирта при том же количестве сырья».

В годы первой послевоенной пятилетки работники винодельческой, ликеро-водочной, пивоваренной отраслей восстанавливали предприятия, вели новое строительство и внедряли новую технику: такие операции, как мойка, разлив, укупорка бутылок и наклейка на них этикеток, до войны почти целиком осуществлявшиеся вручную, теперь выполнялись бутыломоечными, разливочными и этикетировочными автоматами и полуавтоматами производительностью до 2 500 бутылок в час.

Минпищепром и Минторг СССР регулярно отчитывались о торговле водкой и водочными изделиями в Совете Министров СССР. Министров могли вызвать «на ковер», если обнаруживались сбои — например, нехватка готовых бутылок, вызванная неудовлетворительной подачей вагонов и плохим качеством водочной посуды. В таких случаях срочно издавались грозные приказы об улучшении торговли водкой и водочными изделиями^{560}. Одновременно власти стремились пресечь нелегальное самогоноварение: Указ Президиума Верховного Совета СССР от 7 апреля 1948 г. «Об уголовной ответственности за изготовление и продажу самогона» устанавливал строгую ответственность за изготовление и хранение самогона с целью сбыта, сбыт самогона, а также изготовление и сбыт в виде промысла самогонных аппаратов.

Снижение цен в 1950 году было наиболее резким. Доступнее стал весь алкогольный ассортимент: водка, ликеры, наливки, настойки, коньяки; столовые, крепкие и десертные вина; советское шампанское. Крепкие и десертные вина подешевели тогда на 49 %, а пиво — на 30 %. Осенью 1948 г. в продаже появилось «плодово-ягодное» или «фруктовое» вино; кажется, как раз тогда его и стали называть «бормотухой». Бутылка такого пойла объёмом 0,75 литра стоила 25 рублей, а пол-литра 18. Портвейн продавался в те времена за 40–50 руб., 0,75 л портвейна 777 (знаменитые «три семёрки») в каком-нибудь уличном павильоне можно было приобрести за 66 руб. 80 коп. Бутылка водки стоила теперь 40 руб. 50 коп.

В пивной-«американке» за прилавком около продавца всегда можно было увидеть пивную бочку с вставленной в крышку железной трубкой, через которую выкачивалось пиво. На полках «американок» стояли бутылки, лежали пачки сигарет, а на видном месте красовалась дощечка с надписью: «Водка один литр 66 руб, 100 гр. 6 р. 60 к. Имеются в продаже горячие сосиски и сардельки (их часто не было, и место для указания цен оставалось пустым. — Авт.). Пиво жигулёвское 0,5 л 4 р. 20 к.»^{561}.

Для более респектабельной публики в отечественных ресторанах уже готовили первые советские коктейли с идейно выдержанными названиями — например, «Таран» (ликер «Шартрез», ликер мятный, настойка «Перцовка», коньяк или настойка «Старка», сок лимонный, фрукты консервированные); «Тройка» (наливка «Запеканка», наливка «Спотыкач», ликер ванильный, фрукты консервированные, сок лимонный); «Аромат полей» (ликер розовый, ликер алычовый, ликер мятный, ликер ванильный, фрукты консервированные, сок лимонный)^{562}.

А. И. Микоян на сессии Верховного Совета СССР в апреле 1954 г. с понятной гордостью за успехи своей отрасли доложил: «Что касается цен на алкогольные напитки, то они остаются значительно выше довоенных, а именно: пиво и вино виноградное более чем в полтора раза, а водочные изделия — более чем в два раза. Как видно, мы в первую очередь снижали и снижаем цены на важнейшие для населения товары. Поскольку алкогольные напитки не являются товарами первой необходимости, цены на них остаются еще высокими. Когда мы будем еще богаче, будем соответственно снижать цены и на них. (Оживление в зале, аплодисменты). Несмотря на такой уровень цен, продажа водки в 1953 г. достигла размеров довоенной продажи. Что же касается коньяков и виноградного вина, то, несмотря на серьезное повышение производства их против довоенного периода, раскупаются они охотно и на полках не залеживаются, а в летнее время во многих районах ощущается недостаток пива»^{563}.

При этом цена водки превышала тот же довоенный уровень в два раза: после отмены карточек в 1947 г. она достигала 60 руб. за литр (30 руб. за поллитровую бутылку). В январе 1955 г. Центральное статистическое управление представило в ЦК КПСС специальную докладную записку о состоянии советской торговли, из которой следовало, что цены 1954 г. в целом превышали уровень 1919 г. вдвое, а розничная стоимость литра водки увеличилась с той поры в 57 раз^{564}.

В такой ситуации доступный алкоголь по-прежнему играл роль безотказного пополнителя казны и вполне допустимого средства для «разрядки» социального неблагополучия в условиях существовавшего режима. При попустительстве местных органов власти расторопные деятели советской торговли распоряжались продавать винно-водочную продукцию без каких-либо ограничений. Психиатрические же диспансеры и стационары принимали на лечение лишь лиц, страдавших наиболее тяжелыми и запущенными формами алкогольного заболевания. Вытрезвители в основном выполняли административные функции по изоляции пьяных от общества и лечебных средств почти не применяли. С начала 30-х до середины 50-х гг. ни правоохранительная сфера, ни печать проблемой пьянства и алкоголизма практически не интересовались, не говоря уже о проведении каких-либо серьезных медико-социологических исследований.

В годы «оттепели». Положение принципиально не изменилось и после смерти Сталина, в годы наступившей «оттепели». Несомненные успехи СССР 50-х гг. в области развития просвещения, освоения космоса, атомной энергетики по-прежнему опирались на централизованную и экстенсивно развивавшуюся экономику и принципиально не изменившуюся — за вычетом репрессий — политическую систему. В этих условиях бюджет страны «полностью и окончательно победившего социализма» все больше становился «водочным».

После войны до середины шестидесятых годов ни одной оригинальной водки на прилавках не появилось. Но были другие новшества. По воспоминаниям старожилов знаменитого Московского ликеро-водочного завода «Кристалл», по заказу «дорогого Никиты Сергеевича» им пришлось делать водку с перцем: «А труд, надо сказать, это адский. Перец ошпарь, почисть, вытащи зернышки (горечь дают), и все вручную. Рабочие, занимавшиеся этой операцией, очень страдали — руки разъедало, запах прошибал до слез. Вздохнули свободно только после ухода Никиты Сергеевича на пенсию…»^{565} Хрущев же порой лично отбирал напитки для своих заграничных визитов. Сам он предпочитал «Перцовку», но для встреч с иностранцами делал исключение: его свита брала за рубеж от пяти до десяти ящиков «Московской» и «Столичной».

Хрущев запомнился руководителям советской ликеро-водочной отрасли тем, что распорядился проводить на ее предприятиях «дни открытых дверей», и от желающих лично проконтролировать качество изготовления зелья не было отбоя. В Москве металлурги завода «Серп и молот» направлялись на соседний ликерно-водочный завод с утра, сразу после ночной смены. К концу таких экскурсий некоторые еле стояли на ногах, но прекратить пропагандистские пьянки дирекция не могла. В застойные времена литр спирта стоил 61 коп., пустая бутылка — гривенник, этикетка — пятак, пробка — полторы копейки. Продавалась водка, как помнят многие соотечественники, по 2 руб. 87 коп., и с каждой такой поллитровой бутылки государство имело по 2 руб. 70 коп.

Некоторый поворот в сторону социальной сферы в период оттепели, несомненно, заставил обратить внимание на последствия постепенно нараставшей алкоголизации. Уже в 1954 г. в печати после долгого перерыва вновь появились антиалкогольные публикации; редакционная статья журнала «Партийная жизнь» призывала покончить с либеральным отношением к пьянству, приводя примеры массовых выпивок на производстве и во время различных мероприятий и праздников.

«Мобилизация общественного мнения» требовала соответствующей пропагандистской кампании и — как будет впоследствии не раз — цензуры за произведениями литературы и искусства, демонстрировавшими вредные привычки. Призывы к изживанию «позорного пережитка прошлого» сопровождались разъяснениями, что серьезная борьба с ним может быть успешной только при социализме, а также примерами физической деградации, нравственного падения и уголовных преступлений пьяниц. На долгие годы этот стиль стал штампом антиалкогольной пропаганды^{566}.

Затем в рамках целого ряда социальных мероприятий 50-х гг. последовали и конкретные акции административно-запретительного характера. Президиумом Верховного Совета РСФСР 19 декабря 1956 года был издан Указ «Об ответственности за мелкое хулиганство», согласно которому вызывающее поведение граждан в общественных местах (оскорбление, сквернословие и т. д.), в том числе пьяный кураж, наказывалось ныне прочно забытыми пятнадцатью сутками административного ареста, налагавшегося милицией и не считавшегося уголовным преступлением. Тогда же были сделаны и попытки ограничить широкую торговлю спиртным и поставить ее под контроль местных Советов^{567}.

На совещании передовиков сельского хозяйства Белоруссии Н. С. Хрущев указывал: «Пришло время резко поставить вопрос о борьбе с пьянством, а также с теми, кто самогон гонит. Этим должна заняться общественность и те, кому поручено следить за соблюдением законов государства». На необходимость усиления борьбы с пьянством и самогоноварением указывалось и на XXI съезде КПСС, провозгласившем победу социалистического строя в СССР полностью и окончательно.

В 1958 г. глава партии, выступая на XIII съезде ВЛКСМ, счел нужным подчеркнуть: «У нашей молодежи ясная цель. Она не страдает от безработицы, эксплуатации, и незачем молодому человеку затуманивать свои мозги алкоголем».

О других категориях населения Хрущев не упоминал, однако в декабре того же 1958 года было принято постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР «Об усилении борьбы с пьянством и наведении порядка в торговле спиртными напитками». Этот документ признавал, что, несмотря на полную победу социализма, «у части населения проявляются еще вредные пережитки помещичье-буржуазного строя, старого быта. Одним из таких позорных пережитков является злоупотребление спиртными напитками — пьянство».

В старом обществе пьянство порождалось антинародным социальным строем, невыносимым гнетом помещиков и капиталистов, тяжелыми условиями труда и быта. Трудные условия жизни вызывали у трудящихся стремление забыться в вине, залить горе вином. В советском обществе нет причин для подобных настроений. В наших условиях пьянство — в значительной мере проявление распущенности, результат плохого воспитания и подражания заразительным дурным примерам, обычаям и привычкам, унаследованным от прошлого: Пьянство подрывает здоровье людей, расшатывает семейные устои, отнимает у человека силы и волю, порождает халатное отношение к порученному делу, ведет к понижению производительности труда, к браку, прогулам и авариям в промышленности и на транспорте»^{568}.

Постановление впервые за прошедшие тридцать с лишним лет обращало внимание на накопившиеся недостатки, в том числе на устаревшую правовую — базу «антисамогонный» закон 1948 г. «Об уголовной ответственности за изготовление и продажу самогона», тем более что изготовление самогона без цели сбыта, т. е. для собственного потребления, не считалось серьезным правонарушением, а наличие сбыта было не всегда доказуемо.

Как по команде обратила внимание на проблему и пресса, из знакомства с которой видно, что грозные с виду указы не очень выполнялись. Так, по данным Тульской областной газеты «Коммунар», в одном из районов Тульской области за 1957–1958 гг. были привлечены к ответственности только два самогонщика, хотя самогоноварение в этом районе получило серьезное распространение. В других местах стражи порядка предпочитали просто отбирать у застигнутых за делом самогонщиков аппараты и произведенный продукт, но не привлекали виновных к ответственности: обе стороны, надо полагать, оставались довольны.

В постановлении указывалось, что пьянство мешает успешному решению исторических задач, стоящих перед советским народом; поэтому создание нетерпимого отношения к пьяницам и пьянству — одна из важнейших задач партийных, советских, профсоюзных, комсомольских организаций и всей советской общественности. Там же в очередной раз намечались меры по искоренению пьянства и алкоголизма, впоследствии ставшие традиционными для такого рода акций.

Правительствам союзных республик предписывалось прекратить продажу водки в неспециализированных магазинах, столовых, на вокзалах, вблизи предприятий и «культурных учреждений». Прекращалась реклама водки и водочных изделий. В начале 1958 года было проведено повышение цен на винно-водочные изделия: именно с этого времени появилась памятная цена в 2 руб. 87 коп. (после деноминации рубля в 1961 г.); продавать их стали только с 10 утра. В ресторанах и кафе полагалась норма в 100 г водки на человека и устанавливалась наценка на водку и коньяк в размере 50 % от розничной цены. После долгого перерыва была проведена в 1959 году Всесоюзная конференция по борьбе с алкоголизмом.

Естественно, на подобные меры массы отвечали образцами городского фольклора, прямо обратными по смыслу:

Появились новые правовые акты: указ Президиума Верховного Совета СССР, указы Президиума Верховного Совета РСФСР «Об усилении ответственности за самогоноварение и изготовление других спиртных напитков домашней выработки», «Об административной ответственности за управление транспортом в нетрезвом состоянии» (1961 г.), «Об усилении ответственности за изнасилование» (1961 г.), указ от 19 апреля 1961 года об установлений денежного штрафа за появление в пьяном виде на улицах или в других общественных местах.

Затем и во многих республиках были приняты новые законы, специально посвященные мерам борьбы с пьянством и самогоноварением, — например, предусматривавшие меры общественной, административной и уголовной ответственности лиц, совершающих действия, которые могут способствовать распространению пьянства. Такими действиями были признаны: появление, в пьяном виде и пьянство в общественных местах, нарушение ограничений торговли спиртными напитками, вовлечение несовершеннолетних в пьянство, изготовление и сбыт самогона и других крепких спиртных напитков домашней выработки. Законодательно предусмотрено было также принудительное лечение алкоголиков. Согласно вновь принятым Уголовным кодексам союзных республик, общественно опасными и уголовно наказуемыми деяниями признавались изготовление и сбыт самогона и других крепких спиртных напитков, нарушение ограничений торговли спиртными напитками, вовлечение несовершеннолетних в пьянство^{569}.

Еще одним постановлением Совета Министров РСФСР (30 декабря 1958 г.) была впервые установлена ответственность продавцов за нарушение правил торговли спиртным, а его покупателей — за распитие в общественных местах. Повсеместно были введены ограничения времени торговли спиртными напитками; запрещена их продажа на предприятиях общественного питания (кроме ресторанов), а также лицам, находящимся в состоянии опьянения, и несовершеннолетним. Предусматривались также расширение ассортимента и увеличение выпуска безалкогольных и слабоалкогольных напитков, улучшение лечения больных алкоголизмом, усиление антиалкогольной пропаганды в печати, по радио, телевидению^{570}.

Где-то как, например, в Ленинграде — власти отреагировали быстро: сразу запретили продажу водки в столовых, кафе, закусочных и буфетах, в районных универмагах, в специализированных продуктовых магазинах, в мелкорозничной городской торговой сети. Запрет распространялся на все магазины, которые были расположены рядом с промышленными предприятиями, учебными заведениями, детскими учреждениями, больницами, санаториями и домами отдыха, культурными и зрелищными предприятиями, а также в местах массовых гуляний и отдыха трудящихся. Не разрешалась продажа любых спиртных напитков несовершеннолетним. В ресторанах отмеряли клиентам строго по сто граммов на посетителя. Пивные закрывались в семь часов вечера^{571}.

Изданный Министерством здравоохранения СССР в 1958 году приказ о мероприятиях по профилактике и лечению алкоголизма предусматривал, наряду с другими мерами, принудительное лечение хронических алкоголиков. С 1964 г. в Казахстане, Латвии и Узбекистане были организованы первые лечебно-трудовые профилактории (ЛТП), с 1967 г. они появились в России и других республиках. Практика направления на принудительное лечение «опасных для окружающих» алкоголиков была закреплена в статье 36 «Основ законодательства СССР о здравоохранении», принятых в 1969 г.

Однако главным средством истребления упрямого «пережитка прошлого» тогдашнее советское руководство в отличие от Горбачева при проведении кампании 1985 г. — считало все же общественное воздействие: в принятом в марте 1959 года Постановлении ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об участии трудящихся в охране общественного порядка» указывалось: борьба с аморальными, антиобщественными поступками должна вестись не только административными органами, но главным образом — «путем широкого привлечения трудящихся и общественных организаций к охране общественного порядка в стране».

Очередной пленум ЦК КПСС в 1963 г. предложил и соответствующие меры общественного воздействия на любителей спиртного: товарищеский суд или — в случае, если человек «уже увяз в болоте пьянства», взятие его на поруки трудовым коллективом, что на практике оказалось для выпивох вовсе не таким страшным. Трудовой коллектив охотно брал на поруки своих друзей и собутыльников; более серьезные меры, как правило, применялись задним числом, после того, как виновный гуляка уже отработал свои 15 суток или был уволен за пьянки и прогулы: «Суд передовиков строек и промышленных предприятий Москворецкого района города Москвы считает бывшего слесаря завода «Стекломашина» Корнюхина Виктора Егоровича, 1938 года рождения, виновным в тунеядстве, нарушениях трудовой дисциплины и пьянстве, также признает увольнение Корнюхина В. Е. с предприятия законным и правомерным. Учитывая чистосердечное раскаяние и твердое слово исправиться, суд считает выселение Корнюхина В. Е. за пределы города Москвы в административном порядке преждевременным…»^{572}.

Возможно, эти меры и принесли какой-то результат, но сколько-нибудь принципиально повлиять на решение проблемы были не в состоянии. Ведь одновременно пропагандистам «советского образа жизни» приходилось доказывать, что всякие радикальные попытки резко ограничить спиртное или ввести «сухой закон» принципиально ошибочны, т. е. неразумное население в принципе не поддается отрезвлению: «Сухие законы не раз вводились в ряде стран, но не давали и не дают положительных результатов. Алкоголики, спекулянты и любители легкой наживы начинают гнать самогон. Опыт введения «сухих законов» в ряде стран показывает, что этим поставленной цели не достичь. Население прибегает к подпольному изготовлению самогона, который более вреден, чем водка. Кроме того, запрет приводит к появлению большой группы людей, совершающих преступления против закона». Отсюда, следуя странной логике, делался вывод: «В нашей стране нет корней для массового распространения алкоголизма, поэтому не нужны и подобные законы»^{573}.

По опубликованным в хрущевское время цифрам (насколько им можно доверять — неизвестно), послевоенный Советский Союз «пил» умеренно: среднегодовое потребление различных спиртных напитков в 1948–1950 гг. (в литрах абсолютного алкоголя на душу населения) составляло всего 1,85 л^{574}. Однако впервые обнародованные в справочнике «Народное хозяйство СССР в 1958 г.» данные о производстве спирта показывали уверенный рост этой отрасли: 163 млн. декалитров в.1958 г. против 73 млн. в 1956 г.; так же росла и продажа алкогольных напитков. Этот же справочник показал, что и производство вин в СССР увеличилось почти в три раза по сравнению с 1940 г.^{575}

В самом конце хрущевской «оттепели» в этом же статистическом ежегоднике появились и сведения о производстве водки. Из них следовало, что в 1952 г. страна выпускала 81,1 млн. декалитров этого стратегического продукта, а в 1958 г. его производство достигло 145,4 млн. декалитров. В следующем году последовал спад, очевидно, связанный с ограничениями, о которых говорилось выше: в 1959 в продажу пошло только 137,3 млн. декалитров. Но затем отставание было успешно преодолено, и отрасль вновь стала наращивать обороты: в 1961 г. было выпущено 145,7 млн. декалитров; в 1962 г. уже 162 млн. декалитров^{576}.

Очень возможно, что именно этот ударный рост в «эпоху развернутого строительства коммунизма» — согласно принятой в 1961 г. новой программы КПСС — был сочтен неудобным для публичного ознакомления. И конкретные данные о потреблении самого популярного российского напитка исчезли сначала со страниц предназначенных для широкого читателя изданий^{577}, а с 1964 г. — из статистических сборников Народное хозяйство СССР. Отныне там помещались только данные о производстве вина, которое советскими гражданами потреблялось так же охотно — тем более что государство само этому способствовало.

Согласно статистическому ежегоднику за 1964 г., советские граждане получили тогда 127 млн. декалитров виноградного вина, по сравнению с 77,7 млн. в 1960^{578}. По объявленным лишь в 1986 г. данным, рост производства спиртного в СССР выглядел таким образом^{579}:

К сожалению, данные приведены только в десятилетнем интервале, и мы не можем точно сказать, на какой цифре остановился уверенный производственный рост винно-водочной продукции к концу хрущевской «оттепели».

К тому же даже относительно небольшое повышение цен и сокращение продажи спиртного вызвало проблемы у торговых организаций, руководствовавшихся жесткой директивой «Выполняйте план товарооборота!». В докладе Центрального статистического управления СССР в Совет Министров СССР об уровне и движении цен в 1959 г. и недостатках в ценообразовании 28 марта 1960 г. констатировалось: «В 1958 г. государственные розничные цены на виноградные и плодоягодные вина повысились в целом по СССР по сравнению с 1957 г. на 19 % и по сравнению с 1956 г. — на 22 %. Повышение цен на вина оказало неблагоприятное влияние на ход реализации вина. Объем реализации вина в 1958 г. по сравнению с 1957 г. сократился на 17 % и был ниже, чем в 1956 г. При этом поставка вина в розничную торговую сеть в 1958 г. была выше, чем в 1955–1957 гг. Значительная часть товарных ресурсов вина не была продана населению и отложилась на товарных запасах. Вследствие этого товарные запасы в розничной торговой сети в течение 1958 г. возросли в 2,2 раза».

В заключение следовал бодрый вывод: «Проведенное с 1 июля 1959 г. снижение розничных цен на виноградные и плодоягодные вина и отмена сельской наценки на виноградные вина привели к значительному росту реализации вина и резкому сокращению товарных запасов»^{580}.

Таким образом, отсутствие обещанного товарного изобилия на советских прилавках делало абсолютно необходимым присутствие там же максимально доступного винно-водочного ассортимента, вопреки всем благонамеренным попыткам ограничения пьянства. Падение спроса заставило уже через год снизить цены на виноградные и плодово-ягодные вина на 20 %, что, по мнению изобретательных пропагандистов, непременно должно было способствовать уменьшению употребления наиболее крепких спиртных напитков. Благодарное население тут же увеличило закупки винно-водочной продукции на 70 %^{581}.

В результате от всех этих попыток уцелело лишь изобильное словоблудие в бесчисленных брошюрах и более серьезных псевдонаучных сочинениях о строительстве и почти что наступлении «коммунистического» быта. В те времена воскресли давно забытые планы переустройства быта на коммунистических началах. В 1960 г. академик С. Г. Струмилин на страницах «Нового мира» вновь выдвинул идею создания «коммун-дворцов», где будут ликвидированы противоречия между личными и общественными интересами и исчезнет почва для бытовых драм и преступлений^{582}.

Благостную картину портили только отдельные родимые пятна: «В городах есть еще молодые люди, которые нигде не работают и не учатся, среди части молодежи еще бытуют явления мелкобуржуазной распущенности, стремление к бездумному времяпрепровождению, обывательские представления о смысле жизни и подражание дурным вкусам, принесенным из буржуазных стран. Именно такие молодые люди чаще других становятся на путь пьянства и хулиганства, ведут праздный, разгульный образ жизни, увлекаются дурными танцами, распутничают и сквернословят»^{583}.

К сожалению идеологов, имела место и «несознательность» в рядах основных строителей нового мира — рабочего класса. Таких ренегатов осуждали в типичном для эпохи стиле: «Термист ремонтно-механического цеха одного из заводов Николай Г., получив зарплату, сильно напился. На следующий день он совершил прогул. Вследствие того в цехе создалась угроза срыва плана: напарники Г, одни выполнить дневное задание не могли. Администрации цеха пришлось заменить Г, другим рабочим, что, в свою очередь, создало серьезные трудности в том участке цеха, который обслуживал этот рабочий, Для ликвидации всех затруднений, вызванных прогулом Г., пришлось ставить на сверхурочные работы трех рабочих. Только таким путем удалось предотвратить перебои в работе цеха».

Разумеется, не обошлось и без кивания на тлетворное влияние мирового империализма и его агентов, «которые необходимые для них сведения, получали от подвыпивших людей, а свои кадры изменников Родине вербовали из морально опустившихся пьяниц». Таким образом они якобы стремились разложить моральную непорочность советских граждан: «На пресс-конференции советских и иностранных журналистов бывший шпион Якута рассказал: «Мы должны были посещать клубы, рестораны, магазины, пивные и другие общественные места, расположенные вблизи важных промышленных объектов, примечать там часто бывавших посетителей, устанавливать с ними дружеские отношения, выпивать с ними, давать деньги в долг, ставить в зависимость и таким образом изучать подходящих людей для вербовки и получения шпионских сведений»^{584}.

Беспомощной оказалась антиалкогольная пропаганда, не поднимавшаяся выше описания клинических последствий алкоголизма: «Инженер Ф, после двухнедельного беспробудного пьянства, будучи у себя дома, стал требовать от домашних, принимая их за рабочих завода, выполнения его приказаний. При попытке его успокоить он встал на четвереньки и, бегая по комнате, с криком, бранью, визгом судорожно ловил какие-то только ему одному видимые мелкие существа». Популярными были также рекомендации народной мудрости в духе следующих сентенций: «Пей, пей — увидишь чертей», «Вино любишь — сам себя губишь», «За чаркою заседать — трудодней не видать», «Бригадиру грош цена, коль любитель он вина», «Много вина пить — беде быть» и т. д…^{585}

Одновременно доверчивых граждан пугали кошмарными картинами дичавшего и загнивавшего капитализма: «В столице США г. Вашингтоне в любое время дня и ночи можно встретить множество пьяных (например, в районе Диксон-Корт). В Филадельфии пьянство молодежи начинается с раннего утра — со времени открытия винных магазинов — и продолжается в течение всего дня. Уже к полудню толпы пьяных студентов и школьников заполняют улицы города, творят всевозможные бесчинства»^{586}.

Мы не располагаем какими-либо сведениями о том, насколько серьезно эта проблема вообще рассматривалась партийно-государственным руководством в 50 — 60-е гг. (расчеты такого рода стали известны, вероятно, только в 80-е гг.). Но появившиеся в последнее время работы по материалам партийных архивов показывают, что на рубеже 50 —60-х гг. пьянство и моральное разложение были вполне характерны для партийной среды: 40 % исключенных из КПСС по Ленинграду понесли наказание именно по этой причине^{587}.

К тому же в те времена пьянство вообще не рассматривалось как социальное явление, «присущее современному обществу, а лишь как пережиток проклятого прошлого, тяжелое наследие, доставшееся нам от царской России, и этот пережиток можно и нужно преодолеть». Первые массовые социологические опросы молодежи (анкета «Что вы думаете о своем поколении?», опубликованная в «Комсомольской правде» 6 января 1961 г. и собравшая свыше 19 тысяч отзывов) показали, на радость тогдашнему идеологическому истеблишменту, безусловное одобрение его курса.

На вопрос: «Какие отрицательные черты молодых людей наиболее распространены?» молодые современники дружно отвечали: «Преклонение перед заграничной модой, пустой музыкой и танцами»; «У нас еще бывают случаи хулиганства, пьянства, преступлений. А почему? Потому что люди равнодушно смотрят на это»; «Это те, кто не желает трудиться, кто живет трудом всего нашего народа, кто позорит священное звание «советский гражданин»; «Модные техасские штаны и крикливый галстук, низкопробные остроты, подражание заграничной моде, стиляги, хулиганы, пьяницы»^{588}.

Спустя много лет авторы этого опроса, ставшие маститыми социологами, были вынуждены даже с некоторым удивлением признать наличие у масс живого, неподдельного, в том числе и чисто материального, интереса к строительству нового общества; причем интереса, до поры до времени этим строительством с лихвой удовлетворяемого, что и было основой возникновения «новой породы» или «разновидности людей». Сохранявшие анатомию и физиологию homo sapiens, новые «особи» существенным образом отличались от своих прародителей как раз своим менталитетом — общим образом своих мыслей и чувств, а также специфически «советскими» механизмами восприятия мира и специфически советской же логикой оценки вещей.

Вот в этой-то специфически советской картине мира сила мифа и поддерживающей его пропаганды в формировании общественного сознания была тогда, вне всякого сомнения, поистине огромной. Из этого, в числе прочего, следовало, что критика «стиляжничества» или преклонения молодежи перед Западом, как и осуждение «врага № 1» — пьянства, воспринималось тогда как некая привычная формула с нечетким содержанием и границами, за которой вовсе не стояли принципиальные и самостоятельно выработанные убеждения. Да и само увлечение спиртными напитками было оценено в качестве главного минуса молодежи лишь самыми юными участниками опроса — школьниками; среди молодых людей старше 18 лет только четверть видела в выпивке действительное зло^{589}.

В итоге отставка «любимого Никиты Сергеевича» в числе прочих отзывов сопровождалась и таким:

Час Волка. Большим любителем застолий был и сменивший Хрущева Л. И. Брежнев, который мог объявить на официальном приеме: «Обожаю компанию! Но дела, дела, никуда не денешься. А вы, товарищи, пейте, пейте! И смотрите за соседом, чтобы выпивал рюмку до дна»^{590}. Порой пристрастия Генерального секретаря приводили к неожиданным осложнениям. Так, во время первого его визита в ФРГ помощники привезли с собой изрядное количество «Московской». Информация об этом просочилась в местные газеты, и практичные немецкие потребители стали требовать именно ту водку, которую пьет советский лидер, а не ту, что монопольно импортировала из СССР немецкая фирма «Симекс»; таким образом продвижению вполне конкурентоспособного товара на привередливый западный рынок был нанесен немалый ущерб^{591}.

Правда, на внешнем рынке имелись и некоторые успехи. В 1954 г. на международной выставке в Лондоне наши «Столичная» и «Московская» были признаны лучшими и тем посрамили американскую «Смирновскую водку № 21». С 1965 г. советская водка начала экспортироваться в США, и отечественные производители выиграли битву за торговую марку. В 1982 г. решением международного арбитража за СССР были бесспорно закреплены приоритет создания водки как русского оригинального напитка, исключительное право на ее рекламу под этим именем на мировом рынке и рекламный лозунг: «Только водка из России — настоящая русская водка».

В самом же Советском Союзе эпохи развитого социализма, по официальным данный, душевое потребление алкоголя (в пересчете на спирт) быстро росло: в 1960 г. оно составляло 3,9л, а в 1970 г. — уже 6,8 л^{592}. Поэтому неудивительно, что в 1972 г. тем же органам пришлось принимать новое постановление «О мерах по усилению борьбы против пьянства и алкоголизма» (и последовавшие за ним одноименные постановления Советов Министров союзных республик). На базе этих документов и изданных на их основе актов вновь была предпринята попытка навести порядок в торговле спиртным.

Более жестко регламентировались условия и время продажи: теперь уже с И часов (когда выскакивал волк на циферблате знаменитых в Москве часов на фронтоне кукольного театра С. Образцова). Усилилось наказание за нарушение правил торговли — вплоть до уголовной ответственности за их повторное нарушение. Строже стала административная и уголовная ответственность за вовлечение в пьянство несовершеннолетних, самогоноварение, нарушения общественного порядка и управление транспортом в нетрезвом состоянии. В очередной раз предусматривалось сокращение продажи спиртного в розничной сети и повышение цен на него: отныне водка стала стоить 3 руб. 62 коп.^{593}

Однако (с учетом прошлого опыта?) антиалкогольная акция включала и ряд новых подходов.

Во-первых, с введением в 1974 г. нового «Положения о лечебно-трудовых профилакториях» была сделана попытка усовершенствования системы учета и лечения алкоголиков в этих наркологических учреждениях; правда, эта мера носила в основном репрессивный характер, с внесением соответствующей статьи в Уголовный кодекс РСФСР. Отныне органы внутренних дел могли за нарушение достаточно широко трактуемых правил «социалистического общежития» отправлять своих подопечных на принудительное лечение и трудотерапию сроком на 1–2 года. До недавнего времени и вытрезвители входили в систему МВД с соответствующим обслуживанием клиентов (в Англии, США, Финляндии подобные учреждения находились в компетенции органов здравоохранения).

Во-вторых, в качестве профилактического шага при исполкомах местных Советов и Советах Министров. союзных и автономных республик были образованы специальные комиссии по борьбе с пьянством, которые должны были координировать деятельность государственных и общественных организаций в области изучения проблемы, постановки организационной и идейно-воспитательной работы. Их постановления были обязательными для всех местных учреждений; но, как нередко было в советском законодательстве, никаких санкций за невыполнение распоряжений комиссий не предусматривалось.

Наконец, смысл постановления 1972 г. состоял не только в ограничении производства и продажи спиртного, но и в изменении структуры его потребления: сокращении производства водки и других крепких напитков (прежде всего — низкокачественных крепленых вин) с компенсацией бюджетных потерь за счет увеличения продажи натурального виноградного вина и пива. В 1978 г. появилось еще одно постановление Совета Министров СССР («О дополнительных мерах по усилению борьбы с пьянством и алкоголизмом»), предусматривавшее создание системы противоалкогольного воспитания в средней и высшей школе и в системе профессионально-технического образования — той самой, куда переводили школьников, чтобы обеспечить кадрами массовые профессии. Данными об эффективности этой акции мы не располагаем; зато социологические исследования однозначно показывают: «пэтэушники» начинали пить раньше и пили больше своих более благополучных сверстников^{594}.

Трудно говорить и о сколько-нибудь реальном влиянии неуклюжих «установок» пропаганды трезвости, подобных тем инструкциям Госкино, которые предписывали В. Шукшину изменить сценарий фильма «Печки-лавочки»: «В сценарии несколько раз показывается, что герой выпивает, а это значит, что в фильме он почти все время будет пребывать «под парами». Режиссеру будущего фильма следует подумать над тем, чтобы картина не стала пропагандистом дурной наклонности, против которой наше общество должно вести активную и непримиримую борьбу…»^{595}.

Но и новая кампания, несмотря на более широкую программу, оказалась мертворожденной. Сложившаяся в СССР экономическая система исчерпала к тому времени возможности своего развития: с 1971 г. шло неуклонное падение важнейших экономических показателей (темпов роста национального дохода и производительности труда). С середины 60-х гг. начал снижаться и удельный вес расходов на социально-культурные нужды; в итоге к 1985 г. на просвещение и здравоохранение тратилось меньше, чем в 1940 г. Советская экономика оказалась не в состоянии обеспечить прирост товаров и услуг, призванных «связать» алкогольные расходы населения, и осуществить декларируемые социальные программы. Не позволил отказаться от притока «пьяных» денег в казну и растущий с конца 60-х гг. дефицит бюджета, что признал в 1990 г. тогдашний министр финансов В. С. Павлов. Предусмотренного сокращения продажи низкосортного пойла так и не произошло.

Стремление к «полному удовлетворению потребностей населения» в продовольствии и прочих товарах на практике обернулось массовым производством новых сортов водок («Старорусская», «Пшеничная», «Сибирская») и недоброй памяти крепленых вин типа «Рубин», «Солнцедар», «Кавказ». Интересно, что выпуском последних занялись на предприятиях многих ведомств, в том числе Министерств черной металлургии, лесной и даже угольной промышленности. Проходившая в 1979 г. проверка около 3 тысяч винзаводов завершилась решением закрыть 519 из них по причине опасности их продукции для потребителя. Но и она неизменно находила сбыт, поскольку системе отечественной торговли для выполнения плана было невыгодно продавать натуральные вина, в два раза уступавшие по цене забористым крепленым «портвейнам».

Такая ценовая политика находила полную поддержку в Министерстве финансов. Его руководители в том же году официально разъяснили коллегам из Министерства пищевой промышленности, что предусмотренное ими увеличение продажи сухого вина означает потерю для товарооборота 120 миллионов рублей^{596}.

Но к началу 80-х гг. и этот источник бюджетных поступлений оказался мал. Несмотря на стремление к стабильности цен, характерное для брежневского режима, пришлось в 1981 г. вновь поднять цену на водку до 5 руб. 50 коп. (при себестоимости 28 коп.) — что, впрочем, не вызвало никакого социального протеста и воспринималось с известным юмором:

Судя по позднейшим признаниям В. С. Павлова, реакция «масс» была услышана: осенью 1982 г. подготовлены соответствующие документы о повышении цен. Но помешала смерть Брежнева, а его преемник не счел возможным начинать свою деятельность со столь жесткой меры^{597}. Вероятно, поэтому памятная кампания по борьбе за трудовую дисциплину («от рабочего до министра») сопровождалась появлением в 1983 г. гораздо более популярной новинки — дешевой водки — «андроповки».

Дело обстояло не только в необходимости для бюджета многомиллионного питейного дохода. Неумеренное питие поддерживали и другие условия социального порядка (уравниловка, растущее отчуждение человека от реального участия в экономической и политической жизни, максимальная заорганизованность любого проявления общественной деятельности), вызывавшие на закате советской системы уже не массовый энтузиазм, а пассивное неприятие и стремление «выключиться» из мира «реального социализма», где лозунги разительно отличались от действительности.

Официальная идеология и пропаганда создавали миф об идеальном трудящемся; он, по характеристике Л. И. Брежнева на XV съезде профсоюзов, аполитически активен, нетерпим к расхлябанности и безответственности, к любым недостаткам в организации производства. Он непримиримый враг всякого мещанства, любых пережитков прошлого в сознании и поведении людей. Идеалы партии, идеалы коммунизма стали для такого рабочего сутью всего его мировоззрения...» Однако уже в 70-х гг. немногие проводившиеся по интересующей нас проблеме исследования показывали, что реальный рабочий весьма отличается от идеологически предписанного образца, чье свободное время наполнено исключительно «богатым содержанием и творческим поиском»:

— 44 % из опрошенных крепко пьющих пролетариев считали, что «выпивка работе не помеха»;

— 38 % не могли указать никакой существенной причины для выпивки; полагали таковой встречу с приятелем или получку соответственно 26 % и 16 %;

— 40 % не представляли себе предельно допустимой дозы выпивки^{598}.

Сухие цифры подводили итог многовековому внедрению не самых лучших алкогольных традиций. Питие не просто стало обрядом, заменой естественного состояния раскрепощенности; оно превратилось в характерный стереотип поведения людей, где естественным являлось уже не только «бытовое пьянство», но и выпивка на работе.

Публиковавшиеся уже тогда данные показывают, что каждый третий ребенок 11–14 лет познакомился с алкоголем в 7–8 лет, получив первую рюмку от родителей и ближайших родственников. У повзрослевших школьников спиртное уже служило важнейшим средством социализации, «включения» во взрослую жизнь своей социальной группы, ее традиции и завоевания признания с ее стороны. В итоге даже среди людей, хорошо информированных о вреде алкоголя, 59 % продолжали им злоупотреблять, причем треть из них не могли объяснить причины такого поведения^{599} — вероятно, не только из-за привычных страхов, а по очевидной невозможности жить иначе.

Неудивительно, что при таких установках даже самая правдивая информация о вреде пьянства могла вообще не восприниматься. Опросы, проведенные в 1984 г., показали: 70 % посетителей привычных казенно-лекционных мероприятий такого рода были к ним глубоко равнодушны и по своей воле там бы не оказались^{600}.

Еще более тяжелая ситуация складывалась в колхозной деревне, уставшей от бесконечных экспериментов, вроде борьбы с «неперспективными деревнями» или показных кампаний: «Из школы — в колхоз» и т. п. Отток наиболее квалифицированных и энергичных людей в города, отсутствие перспектив, утрата ценностной ориентации привели к тому, что уже в 60-е гг. деревня стала пить даже больше города; в структуре семейных расходов на селе этот показатель составлял 5,1 % против 3,8 % у горожан — а в дореволюционной России дело обстояло как раз наоборот^{601}.

Мнимые успехи внутренней и внешней политики, нарушения законности, коррупция, подавление (не обязательно репрессивное) любого инакомыслия в сочетании с неофициальной вседозволенностью в повседневной жизни — все это формировало ту застойную атмосферу, о которой В. Высоцкий сказал:

В условиях унизительного «дефицита» и постоянных привычных ограничений — в жилье, работе, творчестве — выпивка становилась компенсацией неуютного бытия. «И это желание выпить вовсе не желание просто выпить, а то же тяготение к демократии. Заставить в себе говорить то, что по разным соображениям помалкивало, то есть позволить взглянуть на те же вещи по-иному», — писал в 1982 г. автор знаменитой ныне книги «Москва — Петушки», герой которой уходил в ирреальный пьяный мир подмосковной электрички, а за ним, вставал образ спившейся страны…

Социологические исследования подтвердили, что в советском обществе выпивка была необыкновенно важна для идентификации с окружением, включения в традицию, как способ получения признания со стороны коллег и товарищей и, наконец, для утверждения известного демократизма, ибо за столом все равны. Другая, не менее важная причина пьянства — крайне слабое развитие индустрии досуга и самодеятельных форм активности граждан, мягко говоря, не поощрявшихся властями. Наконец, в условиях тотального дефицита бутылка оставалась не подверженной никаким колебаниям «валютой» при неформальных рыночных операциях: «ты — мне, я — тебе»^{602}.

В реальном мире «развитого социализма» власть предержащих интересовало, в первую очередь, сохранение внешней стабильности, а не сущность развивавшихся в обществе тенденций: на рубеже 70 —80-х гг. уже ни о какой борьбе’ с пьянством со стороны официальных структур говорить не приходится. Зато директора Московского ликеро-водочного завода могли вызвать «на ковер» в сельхозотдел ЦК КПСС для выяснения, почему вышла в продажу «Петровская водка» с «царским» Андреевским флагом^{603}.

Под осуждения «еще встречающихся в нашем обществе отклонений от социалистических норм нравственности» в речах Л. И. Брежнева на съездах КПСС потребление спиртного неудержимо росло при поддержке сложившейся системы отечественных производителей, торговли и финансовых органов. Ведомственные издания Министерства пищевой промышленности начала 80-х гг. рисуют картину стремительного наращивания мощностей (на 65 % за годы 10-й пятилетки!) и технического перевооружения спирто-водочного производства^{604}. Не отставала и импортная политика. Только в течение 1970–1984 гг. зарубежные закупки различных питий (включая и безалкогольные) увеличились с 200,8 до 685,2 миллионов руб. В последний из названных год на его оплату не хватило даже выручки от всего экспорта отечественных легковых автомобилей (500,5 млн руб.)^{605}, однако казна не осталась внакладе за счет разницы оптовых закупочных и розничных цен на вино.

Скороспелые кампании, колебания в питейной политике и забвение исторического опыта общественного движения за трезвость в условиях сложившихся за 400 лет питейных традиций показали несостоятельность расчетов на административные меры. Не произошло и запланированного в 1972 г. изменения вкусов потребителей: рост продажи вина и пива нисколько не уменьшил реализации более крепких напитков, в том числе и самогона^{606}. Что же касается научной базы антиалкогольной политики, то она, по сути дела, отсутствовала: проводившиеся в то время социологические исследования и немногочисленные работы на «бытовую тему» или не были востребованы, или этой проблемы как бы не замечали; читая их, можно подумать, что в России пили только до революции, но никак не после^{607}.

В итоге, по официальным данным, душевое потребление алкоголя (в пересчете на спирт) стремительно росло и достигло в 1980 г. 8,7 л^{608}. В 1984 году оно уже составляло 10,5 литров алкоголя на человека в год, но без учета самогона.

С 1960 г. расчеты самогоноварения и общего потребления алкоголя сначала в СССР, а позже в Российской Федерации производил американский советолог Владимир Тремл. По его оценкам, истинное среднедушевое потребление алкоголя в России с учетом самогона в 1970 г. было очень высоким (12 литров), а через десять лет еще выросло: до 14,2 литра алкоголя на душу населения, из которых более четверти приходилось на самогон. Последняя цифра уже на порядок превосходила дореволюционную отметку и вывела Советский Союз на 6-е место в мире, а по потреблению водки — на 1-е; таким образом, мы хоть в чем-то обогнали Соединенные Штаты^{609}.

Если считать, что российские мужчины выпивали 4/5 общего количества спиртного, а главные потребители алкоголя — мужчины в возрасте от 15 до 65 лет, то на одного взрослого мужчину приходилось 180 бутылок водки в год, или в среднем 1 бутылка на два дня. Но так как в России все-таки есть мужчины, которые вообще не пьют или пьют мало, то получается, что 80 % взрослых мужчин выпивали в среднем около 220 поллитровых бутылок водки в год. По оценке, в том же 1984 году полные потери в связи с алкоголем, т. е. прямые (смерти при отравлении алкоголем, в связи с алкогольными психозами или циррозами печени, острыми алкогольными панкреатитами и алкоголизмом) и непрямые алкогольные потери (дорожно-транспортные происшествия со смертельным исходом, связанные со спиртным; другие насильственные или неестественные смерти; смерти в связи с соматическими заболеваниями, осложнившими алкоголизм или пьянство или осложненными алкоголизмом или пьянством, и другие) составили 525 тысяч человек, или 31,8 % всех зарегистрированных в России смертей^{610}.

В начале 80-х гг. общий кризис системы неизбежно должен был вновь поставить перед руководством страны и эту, так и не решенную за предыдущие годы, проблему.