Греческий мир в доклассическую эпоху

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Описанный в настоящей книге пятивековой период начался с почти полного упадка, сопутствовавшего гибели микенских дворцов и воцарившегося после их окончательного краха. Мы предприняли попытку проследить за тем, как греки постепенно преодолевали этот упадок, — поочередно рассмотрев различные географические районы и множество городов. Во всех областях греческой жизни — государственном устройстве, хозяйстве, общественном строе, поэзии, философии, науке, искусстве — в многочисленных полисах и районах произошли глубокие и значительные сдвиги.

Все эти достижения явились залогом блестящего будущего. В области политики граница между предыдущим этапом и последующим — то есть «классическим» — ясна. Ибо вскоре после событий, составивших предмет нашего изложения, начались греко-персидские войны. Они ознаменовали поворотный период, обозначенный такими вехами, как сражения при Марафоне (490 г. до н. э.), Фермопилах, Артемисии и Сала-мине (480 г. до н. э.), Платеях и Микале (479 г. до н. э.). Греки одержали победу, которая не только позволила их независимым городам-государствам процветать дальше, но и превратилась в неиссякаемый источник гордости для грядущих поколений.

Но не все было так просто. На протяжении всего нашего исследования мы наблюдали непрестанное противоборство между панэллинским духом, воплощенным в единстве крови, языка и религии, — и центробежной тягой, выливавшейся в межполисное соперничество. Когда же надо всеми нависла персидская угроза, единству все-таки удалось возобладать над разобщенностью. Но это отнюдь не означает, что против персов выступили все до одного государства Балканской Греции: иные, напротив, сочли нужным встать на их сторону, а иные предпочли сохранить нейтралитет, — но те, что взялись защищать свою свободу, выстояли и восторжествовали. Главенство в борьбе против персов принадлежало Спарте и Афинам (несмотря на их взаимные трения и вражду); однако о том, какое из этих государств в большей степени способствовало победе, — споры велись еще долгие годы.

По окончании греко-персидских войн повсюду осознали, что ту сплоченность, которая сделала возможным их успешный исход, следует каким-то образом сохранить. На деле же это сводилось к тому, чтобы признать главенство за Афинами или Спартой. Однако вскоре выяснилось, что Спарте недостает умения или желания — а может быть, и того и другого, — для того чтобы взять на себя такую роль. Поэтому Афины возглавили созданную ими Делосскую симмашю, превратившуюся в мощный военно-морской союз (под началом Перикла). Но такой рост афинского могущества не замедлил вызвать ревниво-враждебные настроения в спартанском* Пелопоннесском союзе, поддерживаемом также Коринфом и Фивами.

Исходом этой вражды (по чьей именно вине — до сих пор ведутся нескончаемые споры) стала Пелопоннесская война — точнее, войны (431–421 гг. до н. э., 416–404 гг. до н. э.), обретшие бессмертие благодаря Фукидиду. В конце концов побежденными оказались афиняне — прежде всего потому, что ранее они бескорыстно вмешались в антиперсид-ское повстанческое движение в Малой Азии. Кроме того, они выступали с походом против Сиракуз на отдаленной Сицилии, завершившимся полным крахом; позднее же афиняне казнили ряд своих полководцев, одержавших победу (при Ар-гинусских островах), за то что в буре после сражения погибло много людей.

Победа Сиракуз послужила напоминанием о том, что, хотя за Афинами и Спартой оставалось безусловное могущество, неведомое предыдущим эпохам, другие города, греческого мира тоже переживали подъем, о чем немудрено позабыть в перипетиях греко-персидских и Пелопоннесской войн. В пору битвы при Саламине Сиракузы и Гела нанесли поражение карфагенянам — и с тех пор Сиракузы оставались крупнейшей державой. Но об истории этого города в V веке до н. э. нам известно почти чудом — в силу того, что она наслоилась на афинские события, столь подробно изложенные Фукидидом. На дальнем западе была по-прежнему могущественна Массалия; сохраняли значимость и греческие города на северных берегах Черного моря — хотя уже не столько самостоятельные полисы, как прежде, сколько мощное царство Археанактидов на Боспоре Киммерийском (Крымском): <уг зерна, вывозившегося из этих краев, всецело зависело афинское благополучие.

На тот же V век до н. э. — век греко-персидских и Пелопоннесской, войн — пришелся беспримерный интеллектуальный и культурный взрыв. Все течения в греческом мышлении и искусстве, описанные в этой книге, почти одновременно достигли той вершины, которая и претворилась в сложнейший скоротечный «классический» феномен, давший название целой эпохе и не знавший себе равных в дальнейшей мировой истории.

Но если различные достижения более раннего периода были рассредоточены по всему обширному пространству греческой ойкумены, и если это рассредоточение в известной мере сохранялось, — то расцвет «классической» культуры имел место прежде всего в Афинах. И такое утверждение не просто основывается на явном перевесе доступных нам афинских источников, уделявших недостаточно внимания политической истории других государств, — греческая культурная жизнь в эту пору действительно сосредоточилась в Афинах. Отныне сюда стекалось гораздо больше мыслителей и сочинителей, чем прежде: здесь обретались и «модные» философы — софисты, — и историк Геродот. Афинянином был и его преемник Фукидид; Афины стали родиной многих других литературных жанров — таких, как трагедия, комедия, — а также той разновидности диалектической, обращенной вовнутрь человека философии, которую Сократ (насколько мы способны воссоздать его образ суждений) довел до немыслимой дотоле глубины. Что касается изобразительных искусств, то стенная живопись той эпохи (как и более ранних) полностью утрачена, зато сохранилось множество образцов афинской краснофигурной вазописи, которые позволяют судить о смелых поисках в области натурализма и иных художественных задач. Возведенный в ту же пору Парфенон (ок. 447 г. до н. э.) и его статуи и рельефы, изваянные Фидием, заявили о первенстве Афин в архитектуре и скульптуре.

И тут встает неизбежный вопрос: почему в V веке до н. э. такой культурный взрыв произошел именно в Афинах? Если ответить: потому, что афиняне к тому времени усовершенствовали систему, унаследованную от Клисфена (Глава II, раздел 5), доведя ее до зрелой демократии, — то подобное объяснение едва ли покажется исчерпывающим, по той причине, что, как мы видели, греки умели создавать удивительные творения, когда демократии еще и в помине не было. Скорее напрашивается иной ответ (и Фукидид склонялся к подобному же мнению): созданная афинянами морская держава принесла им столько денег, что они смогли платить за досуг, позволивший исключительно даровитым людям без помех доводить свои творения до совершенства, а также платить зодчим и ваятелям за шедевры столь же исключительной красоты.

Велось немало споров о том, стоит ли считать успешной демократию, введенную Клисфеном в Афинах и привившуюся в том или ином виде во многих других греческих государствах. В ее пользу говорит то, что демократические установления позволили гражданам лично участвовать в жизни собственных государств — и подобного полноправного соучастия мир не видел ни прежде, ни позднее. Оборотной же стороной такой массовой деятельности, усугубленной к тому же жеребьевкой на равных основаниях, явилось множество серьезных просчетов.

В самом деле, те ошибки, из-за которых Афины проиграли Пелопоннесскую войну, допускались и на протяжении IV века до н. э., когда они пытались возродить былую морскую державу — в то время как Платон, величайший из когда-либо живших греческих мыслителей, по иронии судьбы, как раз сурово порицал демократию (впрочем, осуждая диктаторский режим в Сиракузах). Однако винить следовало не одних только демократов. Ведь и правительство Спарты которая, пусть теоретически управляя «равноправными» гражданами, не была демократией в том смысле слова, какое хоть сколько-нибудь отвечало бы нынешним понятиям, — уже к той самой поре, когда над Элладой сгустились персидские тучи, выказало явную неспособность сплотить под своим началом группу греческих государств, — предоставив затем Фивам совершить ту же попытку, впрочем, краткую и неудачную.

Филипп II Македонский (361–336 гг. до н. э.) положил конец всем подобным дерзаниям. До того его самодержавная и отсталая страна (Глава VIII, раздел 1) ничем особенно не славилась. Но, несмотря на старания талантливого афинского оратора Демосфена создать против Филиппа прочный союз, — последний, опираясь на свое царство, сделал его более могущественным, нежели вся Балканская Греция, а после битвы при Херонее (338 г. до н. э.) обратил былую независимость греческих полисов в пустой звук. А затем его сын, Александр III Великий (336–323 гг. до н. э.), совершив один из ярчайших в истории воинских подвигов и разгромив Персидскую державу, расширил греческий мир до границ, сравнимых только с великой колонизацией, происходившей за триста — четыреста лет до того.

«Эллинистический» мир, оставшийся в наследство от Александра после смутного периода (века диадохов, или преемников), представлял собой преимущественно мир отдельных царств: это были сама Македония (позднее переустроенная Антигонидами), Египет Птолемеев (со столицей в Александрии, основанной самим завоевателем), и необъятные владения Селевкидов на Ближнем и Среднем Востоке (в которых правление осуществлялось из новых больших городов — Антиохии в Сирии и С ел ев кии у Тигра). Кроме того, были созданы или возродились заново другие царства — в частности, в Спарте (где появился ряд монархов-реформаторов или новаторов), в Сиракузах (которые по-прежнему раздирали политические разногласия), на Боспоре Киммерийском (теперь уже под властью новой династии Спартокидов), на важнейших путях через Малую Азию (уже ранее в Галикарнассе, а теперь еще и в Понте, Вифинии, Каппадокии и Пергаме), и даже на отдаленном Востоке, в Индии (Бактрия и Индо-греческое царство, а также негреческая Парфия).

Но и в эллинистическую эпоху продолжали существовать города-государства, не подчинявшиеся монархическому правлению: среди них особенно процветали Афины, Родос (где три полиса еще в V веке до н. э. слились в один) и Тарент в Южной Италии. Кроме того, был подхвачен опыт федеральных объединений, на более раннем этапе уже наблюдавшийся в Беотии (Глава IV, раздел 4): возникли Ахейский и Этолийский союзы, причем оба охватили территории, где прежде полисное устройство и городская жизнь не отличались высоким развитием.

В Афинах расцвела «новоаттическая» комедия Менандра (ум. в 293/289 г. до н. э.); этот же город оставался философским средоточием греческого мира: здесь учили Аристотель из Стагира во Фракии (ум. в 322 г. до н. э.) и его последователи — Зенон (из Китиона на Кипре) и Эпикур (с Самоса), основавшие стоическую и эпикурейскую школы, соответственно. Зато Александрия стала удачливой соперницей Афин в области поэзии: она заманила Каллимаха из Кирены, Аполлония с Родоса и Феокрита из Сиракуз. Вдобавок, Александрия превратилась в очаг науки и медицины, хотя виднейший ученый того века, Архимед, жил в Сиракузах. Во многих городах, особенно же в Пергаме и на Родосе, появлялись подлинные чудеса эллинистической скульптуры, причудливо соединившей новые — «барочные» — черты с многовековыми традициями ваяния.

Но эллинистические царства не поладили с поднявшейся новой державой — республиканским Римом (уже поглотившим этрусские города-государства, испытавшие греческое влияние — Приложение 3), то ли из-за собственной недальновидности, то ли из-за враждебных намерений некоторых римлян, а может быть, в силу обеих причин. Греки не объединили своих сил против Рима, как несколькими веками ранее несколько полисов столь успешно сплотились против персов, — и эллинистические царства гибли одно за другим, пока наконец Октавиан (Август), присоединив к римским владениям Египет Клеопатры VII (в 30 г. до н. э.), не положил мирного, хотя излишне «романтически» представленного, завершения этому затянувшемуся завоеванию. Индо-греческое царство, по-видимому, продержалось еще несколько лет, но о последнем периоде его существования известно мало.

Его покорили не римляне; зато остальной греческий мир к той поре составлял уже более половины Римской империи — правда, его политическое значение в эпоху римского владычества оставалось ничтожным. Ему предстояло «отыграться» уже позднее — когда Константин I Великий (306–337 гг. н. э.) преобразил древнегреческий Византий (Глава VIII, раздел 1) в совсем новый город, Константинополь, который сперва ненадолго превратился в столицу Римской империи, а затем, на целое тысячелетие, — в столицу сменившей ее Восточной Римской, или Византийской, империи. А по прошествии времени греческий вытеснил латынь в качестве официального языка Византийского государства.