Греческий мир в доклассическую эпоху

Глава 1. КРИТ: КНОСС, ГОРТИНА, ДРЕР

Крит, расположенный к юго-востоку от Балканской Греции и к юго-западу от Малой Азии, — крупный остров: длина его достигает 243,2 км, а ширина разнится от 12 до 56 км. Хлеба здешняя земля рождала мало, зато у критян в изобилии были вино, оливковое масло и строевой лес. И хотя этот лежащий особняком остров служил добычей ветрам и был почти лишен удобных гаваней, само географическое положение — на скрещенье путей — позволило ему стать важнейшим звеном в связях между востоком и западом.

По истечении славной минойской эпохи (бронзового века) среди греков сохранялось предание о том, что первой из всех морских держав стало царство критского властителя Мино-са — сына Зевса и Европы, который, согласно Одиссее, правил по произволению своего отца — и продолжает быть главным судией в царстве мертвых. Посейдон (или, по другой версии, Афродита) наслал на жену Миноса Пасифаю, дочь Гелиоса, противоестественную любовь к быку, которого Посейдон прислал на Крит для заклания в жертву. Легендарный искусник Дедал смастерил деревянную телку для царицы, и та, забравшись внутрь, спозналась с животным и родила от него Минотавра — полумужа-полубыка. Чтобы сокрыть чудище, Дедал построил здание с запутанными ходами — лабиринт. Минос ежегодно требовал с Афин дани — юношей и девушек, — и отдавал их на пожранье Минотавру. В конце концов чудовище убил афинский герой Тесей. Ему помогла в этом дочь Миноса Ариадна, вручив путеводную нить. Они вместе отплыли с Крита, но Тесей покинул ее на Наксосе, а там ей на помощь явился бог Дионис.

На заре железного века греческой истории, после пришествия дорийских захватчиков или переселенцев, Крит — в отличие от большинства прочих эгейских государств — продолжал процветать, наслаждаясь тихими сумерками микенской эпохи. Благодаря этому на острове сохранилось множество более ранних традиций, восходивших к бронзовому веку¹. Согласно Илиаде, на Крите было сто городов. С другой стороны, в Одиссее говорится о девяноста городах — а также о четырех других племенах, помимо дорян населявших остров, и о не менее сложном (но, вероятно, не вполне отвечавшем племенному делению) смешении языков², — хотя получившийся сплав представлялся позднейшим греческим авторам достаточно однородным, чтобы можно было писать о неких общих «критских» обычаях и делах.

Согласно рассказу, в котором слышны явные отголоски | переселений той эпохи, критяне слыли основателями культа Аполлона в Дельфах (Глава IV, раздел 2). На протяжении IX и VIII веков до н. э. остров, вероятно, оставался богатейшим из краев во всей Эгеиде. Возможно, он был обязан этим богатством не только своему материальному прошлому — в значительной мере уцелевшему, — но и пиратству, которое стяжало критянам прочную славу «морских добычников». Об этой стороне их жизни косвенно упоминал еще сам Одиссей: сплетая о себе очередную небылицу, он выдавал себя за критянина, промышлявшего разбоем³.

Вместе с тем в критских полисах устоялась четкая сельскохозяйственная система. Правящая знать господствовала над низшими сословиями, к которым принадлежали и рабы, приобретенные путем грабежа либо купли, а также «крепостные» вроде илотов (κληρωται, μνοΐται, οικεΐς; ср. примечание 62 к Главе I), пользовавшиеся некоторыми ограниченными правами. Так, им позволялось владеть домами и орудиями труда, | по своему усмотрению распоряжаться урожаем — лишь бы исправно платили подать, — но запрещалось пользоваться оружием (а позднее — и посещать гимнасии).

Другие греки, заинтересовавшись критскими установлениями, отмечали сходство этого «крепостного» сословия с аналогичными порядками у спартанцев — имевших, как и критяне, дорийское происхождение. То же можно сказать и о прочих особенностях жизни в островных городах. Например, критские гражданские чиновники — космы (κόσμοι) — напоминали спартанских эфоров (с той только разницей, что этот институт не сосуществововал с царской властью, а, возможно, пришел ей на смену). Обнаруживалось сходство и в общин

И спартанцы, и критяне, сознавая подобную схожесть, всячески подчеркивали, что им обоим свойственно более заботиться о нравах, нежели о телесной красоте. С другой стороны, Платон, разделявший распространенное (и вероятно, ошибочное) мнение о том, что однополую любовь изобрели доряне, — с большей точностью отмечал, что Крит и Спарту роднит особенно рьяная и узаконенная форма подобных отношений⁴. Тимей высказывал мнение, что педерастия — критское изобретение; это же мнение отражено в рассказе Эфора об обрядовом однополом похищении на Крите, а также в мифе, переданном критским историком Эхеменом: тот доказывал, что прекрасного юношу Ганимеда похитил вовсе не Зевс, а критский владыка Минос. О «сожительстве мужчин с мужчинами» на Крите говорил и Аристотель, поясняя, что это помогало избежать чрезмерной рождаемости⁵. Все это — позднейшие источники (возможно, за исключением Эхемена), и потому нельзя воспринимать эти сведения как доподлинные свидетельства о древних временах. Но все они указывают на то, что, по крайней мере, один из спартанских обычаев — отношение к однополой любви — был заимствован с Крита.

То же подражание заметно и в других установлениях. Считалось, что многие черты спартанской жизни — в частности, трехчастное племенное деление и законодательные реформы Ликурга, — сформировались под прямым влиянием Крита. Но все эти сходства — которым, следует добавить, сопутствовало немало различий, — вероятно, объяснялись не столько прямым заимствованием друг у друга, сколько общим происхождением консервативных правящих сословий Крита и Спарты от дорийских переселенцев с их племенным членением. При этом, разумеется, между сородичами со сходными склонностями могли происходить различные заимствования — в обоих направлениях. Так, например, считается, что пэаны (гимны к Аполлону) проникли в Спарту с Крита, — с другой же стороны, критский город Ликт был спартанской колонией.

Кносс лежал в северной части острова, на западном берегу реки Кэрат (Кадратс*;). Величие города, в эпоху бронзы переживавшего небывалый расцвет, было погублено до 1350 г. до н. э. За этим последовало частичное новое заселение, и дорийские пришельцы отстроили город рядом с развалинами минойского дворца. Это возрожденное поселение вновь обрело прочное положение ведущего центра острова (заглавная роль ему отведена и в гомеровских поэмах)⁶. В его распора жении имелись гавани в Амнисе (ныне Картерос; здесь был порт легендарного Миноса) и Гераклионе (Ираклион, современный административный центр Крита). Согласно Псевдо-Скимну, жители Кносса колонизовали эгейские острова Пепаретос и Икос⁷.

Кносс оставался, как и прежде, естественным каналом связей с востоком, а потому он стал одним из первых греческих городов, испытавших влияние ориентализирующего стиля в искусстве. Ибо уже в конце IX века до н. э. на Крит явилась группа (или нечто вроде гильдии) мастеров-ваятелей из Северной Сирии или Финикии, и весьма скоро на острове возродились изобразительные искусства. Чужеземные искусники принесли новую технику обработки металлов — в том числе, зернь, филигрань и инкрустацию. Среди них были отличные бронзовщики и резчики по твердому камню. Кроме того, недавно на Крите были обнаружены вазы IX века до н. э. (в частности, колоколовидные кратеры) с разнообразными криволинейными узорами, выполненными в свободной манере, и с необычайно ранними фигурными изображениями. Не позднее чем к 800 г. до н. э. относятся и найденные кусочки, или комочки золота, серебра и электра, никак не помеченные — «предки» будущих монет. В последующем столетии критская школа ювелиров продолжала удерживать за собой первенство (хотя с ней уже начали соперничать мастера из Коринфа и Афин). Критские ремесленники были искусны и в изготовлении доспехов; на острове они состояли из особой разновидности шлема (μίτρα) и набрюшников.

Большую часть Крита составляют горные цепи. Они образуют четыре основные группы: Белые Горы на западе, Пси-лорити в центре острова, Ласити и Ситья на востоке. Высочайшая точка хребта Псилорити — гора Ида (юго-западнее Кносса), вокруг которой и располагались главные критские города.

Согласно греческим мифам, в пещере на этой самой горе Рея произвела на свет Зевса, а нимфа Ида, дочь Мелиссея, вместе с сестрой Адрастеей вскормила божественного младенца молоком козы Амалфеи⁸. Прислуживали им мудрые демонические существа — идейские дактили, что значит «пальцы», так как всего их было десять (или пять). В это время куреты, полубоги минойского происхождения, помогали скрыть существование младенца от его прожорливого отца, исполняя пляску вокруг колыбели и бряцая оружием, чтобы заглушить его крики⁹. К тому же на Крите показывали могилу Зевса: на горе Юктас, над Арханами, между Идой и Кноссом. Но критяне повсюду слыли отъявленными лжецами¹⁰ именно из-за того, что объявляли свой остров местом рождения и смерти Зевса, тогда как прочие греки думали иначе. С исторической точки зрения, всевозможные рассказы о связях Зевса, индоевропейского небесного божества, с этим островом отражают частичное, неполное смешение его культа с культом других богов, почитавшихся ранее на Крите. Одним из этих критских богов был юноша-супруг богини-земли, олицетворявший умирающее и возрождающееся плодородие. Еще в VI веке до н. э. ему поклонялся полулегендарный критский чудотворец Эпименид (обнаруживавший сходство с шаманами — Приложение 2), который занес подобное смешение религиозных идей в Афины.

Другим древнекритским божеством, с которым стали отождествлять индоевропейского Зевса, был бог, почитавшийся в пещерах. В двух гротах на горе Иде были обнаружены остатки различных предметов бронзового века и ранних посвятительных приношений. Появились и более поздние находки, но и они принадлежат периоду до 700 г. К ним относятся большие конические бронзовые щиты, богато украшенные, с шишками в виде звериных голов и чеканными рельефами зверей и чудовищ. Такие щиты завозили сюда сирийские и финикийские ремесленники — а скорее всего, их делали на самом Крите переселенцы из тех краев; предназначались они для посвящения в культовых местах. Были найдены и тимпаны (τύμπανα — бубны, или барабаны), имевшие то же предназначение. Возможно, подобные изделия, в которых переплелись сирийские (и даже более восточные) и исконно критские элементы, создавались представителями второй школы художников-переселенцев, не имевшей отношения к той, что обосновалась в Кноссе, — но таковые свидетельства не вполне убедительны. Эта великолепная бронзовая пластика могла вдохновить мастеров, отливавших массивные котлы из того же материала — имевшие более или менее восточный вид, но происходившие из разных центров, — которые в огромных количествах посвящались в Олимпийском, Дельфийском и других святилищах, а также вывозились в Этрурию и Лаций — или искусно копировались там (Приложение 3). Но опять-таки, невозможно прийти к хоть сколько-нибудь твердому выводу относительно размаха такового влияния, если оно было; нельзя | указать и того размаха, что обрел Крит в качестве срединного звена в греческой ориентализации.

Однако то сирийское или финикийское влияние, которое I ощущается в этих и других раннекритских произведениях 1 искусства, примечательно еще и по иной причине. Дело в I том, что критские надписи, относящиеся примерно к 500 г. I до н. э. (равно как и надписи из Теоса и Митилены, а Е также некоторые места у Геродота) называют алфавит греков I фотксш, то есть финикийским¹¹. Это указывает на северно- I семитское происхождение перенятой ими письменности I (Приложение 1), а сирийцы и финикийцы могли занести I свое письмо на Крит вместе с узорной утварью — или вмес- I те с ее изготовителями, научившими критян разбирать и складывать этим буквы. Некоторые зашли еще дальше, пред- I положив, что греческий алфавит зародился на Крите, так I как там буквы напоминали финикийские (как и сходные I записи на Тере и Мелосе; ср. Главу I, примечание 35). I Однако такое происхождение кажется неправдоподобным, I ибо более убедительными представляются притязания Эвбеи, I поддерживавшей тесные контакты с северными сирийскими I портами (раздел 4, ниже); кроме того, создается впечатление, I что алфавит проник к грекам через какой-то единый канал. И все же критские города (наряду с кипрскими) оказались I среди тех, что первыми переняли и освоили это сиро-фи- I никийское новшество.

Гортина — извечный соперник Кносса — лежала в глу- I бине острова, к юго-юго-востоку от Кносса, по обоим бе- I регам реки Летей (Иеропотам, Митрополитанос). Она занимала стратегически выгодное положение у северной I оконечности плодородной Мессарской равнины. Она была I главным центром этой области, придя на смену поселению бронзового века — минойскому Фесту. Судя по упоминаниям в эпосе, Гортина, как и Кносс, была обнесена городскими стенами уже в эпоху бронзы — или, по крайней мере, в начале железного века. Согласно разным греческим преданиям, Гортина была основана не то критским владыкой Миносом, не то лаконскими колонистами — с названием их города Амикл перекликается гортинское культовое имя Амиклей. Другая же версия указывала на то, что сюда явились пришельцы из аркадийской Тегеи, где имя Гортин бытовало и в позднейшие времена.

Довольно большой храм в Гортине, с крупными каменными рельефами, с выложенной плитами жертвенной ямой в середине и, по меньшей мере, с тремя внутренними помещениями, прежде был отнесен к совсем ранней эпохе, но сейчас более вероятной датой представляется VII век до н. э. Должно быть, это и была та самая эпоха, когда жил и творил критский ваятель Дедал — древнейший ваятель, фигурирующий в греческой традиции. Высказывались сомнения в самом его существовании, потому что он носил то же имя, что и мифический зодчий, воздвигший Лабиринт, — и все же существование этого ваятеля вполне можно допустить. По-видимому, он жил в VII веке до н. э.; о месте его рождения не говорится ясно, но Павсаний ссылался на рассказ о том, что «Дедал женился в Гортине»¹², — так что, был ли он сам гортинцем, или нет, его связи с этим городом явно были крепки.

В честь него была названа «дедаловской» характерная для рассматриваемого периода историческая стадия в развитии стиля, представленная статуэтками и рельефами из дерева, терракоты, бронзы, слоновой кости и камня; в должный черед, появилась и крупномасштабная скульптура, отмеченная сходными чертами: таковы «девушка из Оксера» и мраморное изваяние (в масштабе, превосходящем человеческий рост), которое наксосец Никандр посвятил на Делосе Артемиде (ок. 650 г. до н. э.). Говорили, что Дедал первым научился наделять свои изваяния выразительными глазами, «живыми» ногами и руками¹³. Однако для скульптур «деда-[ловского» стиля характерны треугольные лица с остроконечным подбородком и прямоугольные парикообразные прически. Такая прическа имела северно-сирийское происхождение, но греческие ваятели упорядочивали ее форму на собственный лад, схожий с узорами на ориентализирующих вазах. В частности, «дедаловские» терракотовые статуи были обнаружены во многих центрах (главным образом, хотя не исключительно, дорийских), в том числе и в городах и святилищах Крита, который можно считать местом возникновения этого | стиля (а также появления первых форм для отливки статуэток из этого материала).

Если дело обстоит так, то эти критские изделия являются предтечами почти всего раннегреческого искусства. В самом деле, Дипэн и Скиллид — которые, по словам Плиния, «самыми первыми прославились ваянием из мрамора»¹⁴, перебравшиеся в Сикион, — родились именно на Крите, а иные даже утверждали, будто они приходились сыновьями Дедалу¹⁵.

На вратах святилища в Принии, между Кноссом и Гортиной был обнаружен прекрасный каменный рельеф VII века до н. э., изображающий женскую фигуру¹⁶.

Рассказывали, что в ту же пору жил и знаменитый Фалет — легендарный критянин, слагавший песни и пэаны. Считалось, что он родился в Гортине (или, согласно другим версиям, в Элире или Кноссе, на этом же острове), откуда затем переселился в Спарту. Аристократическая хоровая лирика Фалета побуждала соглаждан к законопослушности, к тому же сам поэт слыл законодателем. Так, некий известный Аристотелю источник утверждал, что Фалет был наставником других первопроходцев на той же ниве — Ликурга из Спарты и Залевка из Локров Эпизефирийских¹⁷.

Вместе с тем на той же ниве закона Гортина стяжала особую славу по другой причине — благодаря массивному памятнику, известному как Гортинский кодекс¹⁸. Он представляет собой двенадцать колонн высотой в 2,8 м, испещренных 17 тысячами букв и относящихся к сравнительно поздней поре — ок. 480/450 гг. до н. э. Тем не менее они необычайно важны и для понимания предшествующей эпохи, потому что многие из этих указов, в которых перемешались отсталые и передовые воззрения, явно относятся к периоду, на двести лет предшествовавшему времени, когда здесь были высечены эти надписи. В действительности они являют для нас важнейший источник сведений относительно всего раннего, а также и классического, греческого законодательства.

Документ представляет собой ряд законов, образующих нечто вроде бессистемной кодификации с пересмотром устарелых норм. Население разделялось на «свободных людей» (которые принадлежали к мужским товариществам, откуда государство набирало должностных лиц) и на клеротов (кХарбпоа — «крепостных» наподобие илотов), которые также уничижительно именуются аяетагрог («лишенными товарищей»). Должников ожидало суровое обращение — однако менее суровое, нежели то, что бытовало во многих других местах (например, закабаление неоплатных должников возбранялось). Законы затрагивали и семейные дела, в том числе имущественные права, — и женщинам приходилось здесь куда лучше, чем, например, в Афинах. Так, когда в Гортине женщина разводилась с мужем, ей оставлялась та собственность, которой она владела ко времени замужества — а также половина принесенного ею прибытка, и половина любых тканей или одеяний, что она соткала для дома, — в том случае, если на разводе настаивал муж; если же тот слагал с себя ответственность, то о правомерности его отказа выносил решение судья. Существовали и законы относительно женщин, не имевших братьев — то есть наследниц — йАкХцхн, или, как их называли в Гортине, яатроюбхог. Опять-таки, здесь они пользовались большей свободой, нежели в Афинах, — потому что, если не находилось такого претендента на руку женщины, какого «предписывал» закон, она могла выйти за любого мужчину из своей гражданской филы, а если никто из ее филы не желал на ней жениться, она была вольна сама выбирать себе мужа. Вдобавок этот сравнительно передовой свод предусматривал и брачные соглашения для крепостных и рабов, так как браки между представителями разных общественных слоев получили необычайно широкое распространение.

Дрер располагался на северо-востоке Крита, на одном из уступов горы Кадистон (северный отрог гряды Ласити), западнее залива Мирабелло. Несмотря на свою небольшую площадь, город обладал двумя цитаделями и был одним из важнейших полисов на острове с VIII по VI век до н. э.

На месте этого поселения были обнаружены следы самого раннего из известных храмов железного века. Его строительство было начато примерно в 725–700 гг. до н. э. Руины сохранились благодаря тому, что материалом для постройки послужило не дерево, а, несмотря на столь раннюю дату, грубый камень. Вероятно, этот небольшой прямоугольный храм был посвящен Аполлону Дельфинию, который, наряду с Афиной Полиухой (Градодержицей), был главным божеством, почитавшимся в здешних местах.

Раскопкам этого сооружения предшествовало обнаружение трех изваяний, сработанных из чеканных бронзовых пластин (первоначально служивших облицовкой для деревянных поверхностей). По-видимому, они изображают Аполлона, Артемиду и Лето и являются древнейшими из известных ныне культовых изображений во всех греческих землях. Кроме того, во впадине между двумя дрерскими цитаделями лежат развалины древнейшей агоры, какая только известна в греческом мире. Она занимала обширное пространство со ступенями по краям (вдохновленными подобными театроподобными сооружениями при минойских дворцах) и, должно быть, служила местом общественных собраний — религиозных и политических, — и была прообразом театров и булевтериев позднейших греческих полисов. Эта агора явно относится к тому же времени, что и храм, так как они были возведены вдоль единой линии (и соединены двумя дорожками, поднимавшимися на холм).

Группа надписей из Дрера конца VII века до н. э. содержит рад древнейших предписаний, относящихся к области греческого права; они же являют самый ранний пример алфавитного письма, поставленного на службу государства. Здесь же имеется и первое прямое упоминание полиса как собственно политической единицы. Космам — правителям-олигархам — было воспрещено незаконно занимать должность дольше положенного срока, во избежание возможной диктатуры: один человек не имел права становиться космом дважды в течение трех лет¹⁹. Дрерские законы, наряду с наиболее консервативными указами Гортинского Кодекса, видимо, подтверждают традиционное мнение о том, что именно на Крите, прежде всех других греческих земель, законы впервые обрели письменное закрепление. Да это и подобало острову, где, согласно мифам, жил Минос — легендарный архетипичный владыка, ставший судией в загробном мире, — и где позднее родился первый из законодателей, Фалет. Критские законы слыли весьма справедливыми, их изучали и в других греческих центрах. В этой области, как и в сфере искусства, представляется возможным проследить влияние северно-сирийских и финикийских городов, чьи передовые своды законов критяне могли взять в качестве образцов.

Над восточной частью Крита господствует гора Дикте, состязавшаяся с Идой за право зваться местом рождения Зевса. Дикте отождествляли то с Ласити (горой к юго-востоку от Кносса), то (более удачно) с горой Моди, составляющей часть хребта Ситья на крайнем востоке острова и возвышающейся над святилищем Зевса Дикгейского (на месте миной-ского поселения в Палеокастро), где имеются руины VII и VI веков до н. э. Здесь и был найден сравнительно поздний Гимн к Зевсу Диктейскому²⁰. Согласно этой версии мифа о рождении бога, которой придерживается и Аполлодор, Зевс появился на свет в пещере (отождествляемой со святилищем в Психро), хотя такая подробность, быть может, объясняется смешением с другой версией, в которой местом события называлась пещера на Иде.

Хотя на протяжении бронзового века Крит переживал небывалый расцвет и продолжал занимать видное положение на заре железного века, впоследствии острову было суждено лишь скромное место на обочине греческой истории. Он почти не оказывал влияния на ее ход, — за исключением того, что он «поставлял» Греции многочисленных пиратов и немалое число колонистов²¹, а также огромное количество воинов-наемников (пращников и лучников), которые искали себе более завидной доли, нежели та, что ждала их на небогатом родном острове.

Глава 2. КИПР: САЛАМИН, ПАФОС

Кипр лежит километрах в восьмидесяти к югу от Киликии (юго-восточный край Малой Азии). Этот крупнейший в восточном Средиземноморье остров достигает наибольшей ширины в 96 км, а в длину имеет 224 км, причем треть этой длины составляет мыс Динарет (Карпас), вытянувшийся на северо-восток. Простиравшуюся среди гор равнину Месаорию покрывали густые леса, так что в избытке имелась древесина для строительства кораблей (хотя естественных гаваней на острове не много) и для плавки медной руды, запасы которой были здесь гораздо обильнее, чем где-либо еще в Средиземноморье, — поэтому впоследствии римляне стали называть металл лучшего качества aes Cyprium («кипрской медью»), по имени острова.

В эпоху поздней бронзы здесь существовали значительные микенские поселения, когда остров служил важным опорным пунктом на пути между Левантом и западными землями, — поэтому впоследствии Кипр, как и Крит, сохранял исключительно тесную связь с прошлым, с традициями микенского мира. Ибо местное население было потомством тех самых ахейцев (микенцев). К тому же киприоты — невзирая на приток греческих переселенцев из Пилоса и других городов Балканской Греции, а также на сравнительно непрерывную связь с избежавшими разрушения Афинами и Эвбеей (Лефканди) — продолжали говорить на собственном древнем диалекте греческого языка, обнаруживавшем родство со сходным явлением лингвистического обособления в Аркадии, благодаря чему эти два наречия были объединены под названием аркадокипрского диалекта²². Для записей на этом языке применялась (не совсем подходящая) система позднебронзового века, состоявшая из 56 или 57 знаков классического кипрского слогового письма (произвольно выбранных из двухсот знаков микенского линейного письма Б) — и это еще одно подтверждение того, сколь крепки оставались связи с прошлым.

Кипру, в отличие от Балканской Греции, не суждено было веками прозябать во тьме неграмотности. Более того, на острове благополучно процветали различные города-государства, среди которых особенно выделялись Саламин и Пафос. Сильны здесь были и местные монархии, не уступавшие места аристократической системе правления, как это происходило в прочих краях греческого мира.

Однако начиная примерно с 1000 г. до н. э. на Кипр стало проникать все больше сирийцев, а до 800 г. до н. э. важные островные области заселили финикийские колонисты. Это была своего рода «восточная параллель» совместному заселению Сицилии финикийцами (карфагенянами) и греками. На Кипре крупнейшим из нескольких финикийских полисов было царство в Китионе (Карт-Хадашт), неподалеку от Лар-наки, на юго-востоке; там микенское население и другие переселенцы были вынуждены занять подчиненное положение. В начале IX века до н. э. в этих общинах появляются первые финикийские надписи, — а согласно одной догадке, именно с Кипра сиро-финикийский алфавит проник к грекам, которые со временем переиначили его на свой лад. Эту теорию — одну из целого множества (Глава I, примечание 35) — подтверждали надписи (а также упоминания у Геродота), где греческий алфавит именовался «финикийским» — фомкекх. Но одним из центров, где были обнаружены такие надписи, был и остров Крит, который также вполне мог оказаться опосредующим звеном в передаче письма, — хотя в целом по-прежнему наиболее правдоподобным представляется, что эта роль выпала городам Эвбеи, которым был открыт доступ к рынкам на северном побережье Сирии (раздел 4, ниже).

Приблизительно с 709 г. до н. э. на Кипре наступил период ассирийского владычества (киприоты служили в войсках Асархадцона в ход£ его вторжения в Египет в 681 г. до н. э.).

В течение VII века до н. э., пока длился этот режим, в городе процветали ремесла и наблюдалось всеобщее благоденствие. В ту пору кипрское искусство продолжало испытывать мощное ближневосточное влияние, вместе с тем не теряя собственной самобытности (отчасти уходившей корнями к микенской традиции); так что в определенном смысле Кипр — подобно Криту — оказался предтечей художественных движений в других греческих землях. Согласно одной теории, «эолическая» капитель впервые появилась на Кипре, хотя другим местом возникновения этого ордера называлась Финикия; греческое искусство резьбы по драгоценным камням также возводилось к кипрским мастерам, которые были знакомы с финикийской техникой их обработки.

После падения Ассирии (612 г. до н. э.) кипрские полисы ненадолго обрели независимость, но затем, в начале 560-х гг. до н. э., оказались в подчинении у Египта. На протяжении этого краткого периода египетского господства остров достиг вершины в своем культурном развитии. Пока сохранялись древнейшие традиции — не в последнюю очередь, и в религиозной сфере, — кипрская цивилизация процветала, ведя живейшие связи с ближневосточными и эгейскими центрами. Но ок. 545 г. до н. э. египетская держава ослабла, и киприоты были вынуждены покориться персам. Хотя в эту пору на острове были заброшены некоторые поселения, кипрские корабли и воины участвовали в ряде походов против Карии, Вавилонии, а затем и против Египта.

С 520 г. до н. э. цари кипрских городов начали чеканить собственные деньги. Монархи Китиона и Лапета — другого семитоязычного города, находившегося на севере, — выбивали на монетах финикийские надписи, но остальные шесть государств предпочли воспользоваться местным слоговым письмом: это были Саламин (северо-восток), Пафос (запад), Амаф (юг), Идалий (центр) и Марий (северо-запад). Но вскоре эти знаки на кипрских монетах сменились греческими буквами. Ибо если персы едва оставили след в кипрской культуре, то влияние греков-ионийцев, напротив, становилось все заметнее и шире. На острове появилась кипро-гре-ческая школа ваяния, начался ввоз восточно-греческих и аттических ваз (которым местные мастера порой подражали), а также греческих терракотовых статуэток. Накануне 500 г. до н. э. среди кипрских городов наметились четкие разногласия: одни заняли прогреческие, другие проперсидские позиции. Во время Ионийского восстания против персов финикийские города Кипра сохраняли верность Персии, зато греческие предприняли попытку мятежа, которая была подавлена (499–497 гг. до н. э.), о чем будет сказано в свой черед, по мере рассмотрения отдельных городов.

В микенскую эпоху на месте Энкоми, на восточном побережье Кипра (в 8 км от современной Фамагусты), существовал город, соединенный с устьем реки Педией (Педиас) пригодным для судоходства каналом. Но ок. 1075 г. до н. э. поселение в Энкоми сменилось соседним Саламином. Его акрополь размещался на плато, которое возвышалось над широким песчаным заливом возле устья реки, служившим естественной бухтой.

Согласно греческим мифам, основателем города был Тевкр, сын Теламона — царя другого, более древнего Сала-мина, что неподалеку от побережья Аттики (Глава И, примечание 15). Считалось, что первыми здешними поселенцами были греки, покинувшие родные места во время краха микенской цивилизации, — хотя, вне сомнения, они затем перемешались с теми микенцами, что населяли их новообретенную родину. Прочность таких связей с эпохой бронзы, характерных для многих областей Кипра, подтверждается археологическими данными.

Богатые находки из гробниц местных царей, живших в роскоши ассирийских подданных (гробницы эти появились ок. 750 г. до н. з. и продолжали возводиться в VII веке), вызывают в памяти описания пышных погребений в гомеровских поэмах. В действительности это сходство, быть может, отчасти обязано именно знанию Илиады, как раз распространявшемуся в греческих общинах в те годы. Кроме того, существовали еще и Киприи (Κύπρια) — эпос VIII века до н. э. в одиннадцати книгах, приписывавшийся то Гомеру, то (что более правдоподобно) Стасину Кипрскому или Гегесию из кипрского Саламина, и повествовавший о событиях, предшествовавших Троянской войне.

Правитель Саламина Эвелфонт (ок. 560–525 гг. до н. э.), мирившийся вначале с египетским, а затем с персидским засильем, имел и собственное политическое честолюбие. При нем Саламин был виднейшим полисом на Кипре — это признала царица Кирены Феретима, просившая Эвелфонта о военной помощи (в 530 г. до н. э.). В самом деле он даже хотел, чтобы его почитали царем всего острова. Об этом говорит чеканка саламинской монеты, за выпуск которой он взялся, по-видимому, первым из кипрских монархов, — возможно, в начале 520-х гг. до н. э. Ибо эти монеты, хотя для них использован персидский весовой стандарт (и хотя на них выбит египетский анх — Т-образный крест, увенчанный петлей), свидетельствовали о подчинении Саламину киприотов в целом: по-гречески указывались две первые буквы общего имени островитян (Ки>. Кроме того, Эвелфонт стремился к поддержанию связей и с остальными греками и, руководствуясь такой мыслью, отправил в Дельфы посвятительный дар — сосуд для воскурений.

Вместе с тем он прекрасно сознавал, что его политическое могущество зависит от дальнейшего благоволения персидское го владыки. Торг, правнук Эвелфонта, унаследовал его осмотрительность и потому отказался ввязываться в Ионийское восстание, направленное против персидского ига. Однако в результате он был свергнут своим младшим братом Онесилом, который примкнул к противной стороне и возглавил участие Кипра в мятеже. А участие это стало особенно деятельным после того, как эретрийская флотилия разгромила флот тех киприотов, что встали на сторону персов. Но в сражении под стенами собственного города (в 498 г. до н. э.) Онесил был побежден и убит персами, и те вновь утвердили над островом свое владычество.

В Старом Пафосе, на западном побережье Кипра, находилось святилище древней богини плодородия, в чьих обрядах фигурировали храмовые проститутки и священные голуби. Оно восходит еще к месопотамской (шумерской) Инанне и семитской Ашторет-Астарте-Иштар (Приложение 1), но впоследствии греки сплавили культ этой богини с почитанием Афродиты-Киприды. Именно в Пафосе микенцы впервые встретились с этой царицей чувственной любви — и отождествили ее с собственной Великой Богиней (рхубаскх); и именно отсюда распространился по Греции культ Афродиты. Пафосское святилище стало знаменитейшим храмом богини во всем Средиземноморье. Стоял храм на том самом месте, где, по преданью, она впервые ступила на землю, родившись из морской пены, — хотя право зваться родиной Афродиты оспаривал, например, и остров Кифера (в новогреческом произношении Китира), лежащий неподалеку от южного побережья Лаконии.

Ходили разные предания и об основателе храма и города Пафоса. Согласно одной версии, им был Агапенор, царь Тегеи в Аркадии. Другой же миф называл Кинира, царя Пафоса и всего Кипра, — того самого, который, как говорилось в Илиаде, подарил Агамемнону нагрудник перед походом на Трою; его потомки, Кинирады, образовали целую династию царей-жрецов, правивших городом на протяжении долгих веков.

Как показали раскопки, Пафос уже существовал микенскую эпоху (поздняя бронза, ок. 1200 г. до н. э.), а в соседней деревне (Скалес) были обнаружены захоронения раннего железного века. В надписи ассирийского правителя Асархад-дона, относящейся к 673/672 гг. до н. э., упомянут пафосский монарх Этеандр²³. Внутри холма высотой в 915 м были раскопаны остатки древнейших укреплений; имелись следы осады и противоосадных сооружений: так, ввиду срочной | нужды строительный материал был позаимствован из ближайшего святилища. Должно быть, такая спешка сопутствовала | суровым сражениям в ходе участия эллинизированных кипр-: ских городов в Ионийской восстании, в результате которого в 498 г. до н. э. Пафос был разрушен персами. (На смену [Старому Пафосу пришел новый город, возникший к концу | IV века до н. э., в 16 км от прежнего.)

Другим кипрским городом, жестоко пострадавшим в Ио-; нийском восстании, были Солы. Этот город (Потамос-ту-Камбу) возле бухты Морфу имел акрополь, возвышавшийся к над нижней частью поселения, примыкавшей к самой гавани. I Согласно одной легенде, город основал герой Акамант, сын I афинского царя Тесея, с Фалером, которому приписывали также сооружение афинского порта Фалер. Другая же версия | относила возникновение Сол к гораздо более поздней эпохе, связывая их основание с именем афинского законодателя Солона. Тот будто бы, посетив Кипр (ок. 594 г. до н. э.) по приглашению Филокипра, царя Эпеи (Вуни), посоветовал ему перенести свой город в более удобное место, поближе к морю, — и там царь будто бы построил новое поселение, назвав его в честь гостя Солами (ЕбАхп).

Однако подобные «истории» — всего лишь шовинистичес-| кие подтасовки афинян, ибо в действительности Солы были куда древнее (как показали раскопки, они существовали уже в эпоху поздней бронзы), и к их возникновению Афины не имели ни малейшего касательства. Вероятно, это поселение, под именем Силлу, упоминается в надписи 673/672 гг. до н. э. ассирийского владыки Асархаддона. Впоследствии город попал под влияние персов и присоединился к неудачному Ионийскому восстанию против них. Солы продержались дольше всех прочих городов, но после пятимесячной осады пали; их царь I Аристокипр, сын Филокипра, погиб (497 г. до н. э.).

Курион, город на юго-восточном побережье, во время восстания ждала иная участь. Это древнейшее поселение, I некогда являвшееся пышным микенским центром, а позднее, согласно Геродоту и Страбону, заселенное аргивянами²⁴, [подпало власти сначала ассирийцев, а затем персов. Против последних курионцы выступили, поддержав Ионийское восстание, во главе со своим монархом Стасанором, но потом I предали мятежников, дезертировав в решающей морской битве при Ладе (495 г. до н. э.), что привело к гибели Онесила Саламинского и определило исход восстания.

Глава 3. КИРЕНА

Киренаика (известная также как Кирена), область в Северной Африке, занимала обширный округленный мыс, простиравшийся от залива Большой Сирт (Сирта, Сидра) на западе до египетской границы на востоке. Но из-за пустынь, отрезавших ее от Египта, Киренаика была более доступна для Греции, и хотя ее засушливые внутренние земли заселяли ливийские (берберские) племена, — северная прибрежная полоса (где в трех разных областях урожай собирали в разное время) оказалась занята группой греческих колоний.

Древнейшей из них была Кирена. Геродот весьма подробно живописует ее основание, и рассказ, несмотря на мифологические вкрапления, подтверждает подробная надпись, представляющая собой указ метрополии о выведении этой колонии²⁵. Историк повествует о том, как в начале 630-х гг. до н. э., следуя совету дельфийского оракула, небольшая группа греков по причине голода была вынуждена покинуть родную Теру (совр. Тира, Санторин) — остров в Кикладском архипелаге, где правила горстка аристократов, что вели род от первых дорийских пришельцев²⁶. Эти островитяне, ядро которых составляли граждане, набранные по жребию (весьма ранний зафиксированный случай подобного метода — усугублявшегося угрозой наказания для ослушников), с некоторым числом добровольцев, — отправились на выселки к берегам Киренаики — прибрежной области, еще не попавшей в подчинение ни одной могучей державе.

С помощью самосских купцов и под водительством Коро-бия из Итана на Крите — ловца улиток-багрянок (цорех), переселенцы доплыли до островка Платея в заливе Бомба (неподалеку от берегов Киренаики), где и высадились. Спустя год к ним присоединилась еще одна группа терян, прибывших сюда, как передавали (и у нас не имеется оснований в этом сомневаться) под началом некоего Аристотеля. Однако жизнь здесь не пришлась по вкусу колонистам, и они обратились в Дельфы с жалобой. В Дельфах же недовольным напомнили: им ведь было велено заселить Ливию — а остров Платея едва ли может считаться ее частью. Следуя этому указанию, переселенцы перебрались на материк и обосновались в Азириде (Вади-эль-Чалиг, возле Дарниса [Дерна]), где прожили еще шесть лет.

Но позже, в 632 г. до н. э. (если принять датировку Евсевия), соседи-ливийцы указали им землю получше, отведя на место будущей Кирены, в сотне километров к западу. Там, заверяли туземцы, они обретут «небо в дырках» — то есть обильные дожди. Там-то переселенцы и осели окончательно, а их предводитель Аристотель, облекшись царской властью, принял имя Батта (I). Вероятно, слово «баттос» по-ливийски означало «царь» и служило чем-то вроде титула, какой носили фараоны — властители Нижнего Египта. А то, что Аристотель взял себе такое прозвание, говорит об участии самих ливийцев в основании нового города, хотя на этой стадии речь еще не шла о гражданских правах.

Новая колония, удаленная на 9,6 км от моря, располагалась на известняковом плато (Аль-Джабаль-аль-Ахдар), возвышавшемся на 5490 м. Впереди расстилались плодовые сады, а позади — тучные нивы, где произрастали злаки для потребления и вывоза. Поселение занимало выступавший отрог — позднее, акрополь, — с запада и юго-запада защищенный глубоким изогнутым рвом, а *на северо-востоке — открытой долиной. С южных склонов на эту долину струились воды из «источника Аполлона», чья невеста, богиня природных сил Кирена (ее имя будто бы происходит от ливийского слова куга, обозначавшего асфодель), даровала городу свое имя.

Перед источником располагалась узкая терраса, а под ней простиралась еще одна, более широкая, терраса, где стоял главный храм города с алтарем Аполлона, восходивший к VI веку до н. э., но после того многократно отстраивавшийся. Неподалеку возвышались храм и алтарь Артемиды, развалины которых, с богатым и весьма разнородным пластом фундамента, относятся почти к самому времени основания города, — хотя, опять-таки впоследствии святилище не раз восстанавливали. Вокруг этих двух главных храмов располагалось несколько второстепенных святилищ. В некотором удалении находился священный участок с могилой Аристотеля Батта I — первого из основателей греческих колоний, о чьем посмертном чествовании в качестве героя (трах;) сохранились недвусмысленные свидетельства.

Вскоре город расширил свои первоначальные границы, захватив основную часть плато, другой холм, что пониже, и выплеснувшись на окрестную долину. Здесь был огромный храм Зевса, о чем свидетельствует дорическая колонна, ныне вновь поставленная стоймя. Это святилище, относящееся к первым годам существования колонии, тоже впоследствии подвергалось частым перестройкам, будучи ок. 515 г. до н. э. разрушено персами (а в 115 г. н. э. — восставшими иудеями; окончательно же его уничтожили христиане). По соседству (за Вади-Бель-Гадиром) был раскопан священный участок Деметры и Персефоны, занимавший пятиступенчатую террасу.

Вокруг города появились некрополи с могильниками и вырубленными в скалах саркофагами, являвшими большое разнообразие форм. Древнейшие из этих гробниц (VI век до н. э.) располагались вдоль дороги, что вела к киренскому порту, в 19 км к северу, — Аполлонии (которая в византийскую эпоху превратится в главный город области). Там археологи совершили немало открытий, хотя большинство береговых сооружений ныне сокрыто под толщей вод.

Аполлония возникла ок. 600 г. до н. э., и в ту же пору киренцы отрядили поселенцев на запад, основав колонию в Эвгесперидах (Бенгази), на мысе, обращенном к северным берегам морской лагуны. Предварительный же шаг в этом направлении был сделан еще раньше, когда киренцы выслали колонистов в Тавхиры (ныне Токра), что примерно на полпути в ту же сторону; там были обнаружены черепки восточно-греческой и критской керамики. Это было делом рук Аристотеля (Батта I) и его преемника Аркесилая I. Последний к тому же учредил в Кирене монархию — наподобие тех, что существовали в Фессалии и Македонии, — опиравшуюся на знать из числа конников-землевладельцев (а порой и враждовавшую с ними). В правление следующего царя, Батта II Эвдемона, или Счастливого {ок. 583–560 гг. до н. э.), колония упрочила свои позиции: по наущению дельфийского оракула, сюда хлынул новый поток греков-пересе-ленцев с островов (в том числе с Крита и Родоса [из Линда]); прибыли сюда и пелопоннесцы {ок. 573 г. до н. э.).

Однако таковая экспансия привела к отчуждению коренного ливийского населения. Поначалу отношения с ними были весьма дружественными. Ливийцы нашли колонистам удобное место для поселения, вошли в подданство их правящей греческой династии (откуда и появился, как уже говорилось, ливийский царский титул — Батт), и, несмотря на свой полукочевой образ жизни, начали вступать с ними в смешанные браки. Поэтому происходил взаимный обмен обычаями, и в Кирене не были редкостью ливийские имена.

Но отныне приток новых поселенцев начал представлять угрозу для этой былой дружбы, так как пришельцы принялись отбирать у ливийцев землю. Между двумя общинами вспыхнула война. На помощь ливийцам пришел Априй (Хофра), ок. 588 г. до н. э. унаследовавший престол египетских фараонов. Так как он не решился выслать своих гре-чееких наемников (лучшие войска, имевшиеся у него), опасаясь, что их верность службе дрогнет при встрече с против-никами-греками, — он ограничился лишь египетскими отрядами. Их сил оказалось недостаточно, и они были наголову разбиты в сражении при Ирасе (ок. 570 г. до н. э.).

В итоге ливийцы были вынуждены покориться киренцам. Но при Аркесилае II Жестоком (правил примерно с 560 г. до н. э.), хоть местный поэт Эвгаммон и превозносил правящую династию в своей Телегонии — возводя ее род к самому Одиссею, — внутренние распри предоставили недовольным возможность отыграться. Ибо Аркесилай II настолько рассорился с младшими братьями, что они вовсе покинули Кирену, перебравшись на 120 км западнее, и основали там собственный город — Барку (Аль-Мардж). Она была удалена на 26 км в глубь суши от Тавхир, но могла пользоваться двумя гаванями, укрытыми между мысом и соседними островами. В этом предприятии участвовали ливийцы, которых рассерженные основатели Барки подстрекали и к возобновлению дойны с Аркесилаем II. Тот же, вознамерившись вновь вогнать их в покорность, оказался заманен в пустыню, где потерпел сокрушительное поражение, потеряв убитыми семь тысяч киренских гоплитов. Некоторое время спустя, по свидетельству Геродота, Аркесилаю наследовал его брат Галиарх; но вскоре новый властитель был умертвлен вдовой Аркесилая Эриксо, которая таким способом заполучила трон для своего сына, Батта III Хромого²⁷.

Пока не наступили эти смутные времена, Кирена благополучно процветала, извлекая немалые доходы из торговли зерном, маслом, лошадьми и шерстью. (На одной лаконской вазе даже изображен царь Аркесилай II, самолично надзирающий за взвешиванием и погрузкой шерсти.)

Другим выгодным источником прибыли было дикорастущее целебное растение — сильфий, — которое так до сих пор и не поддается точной идентификации, несмотря на тщательное воспроизведение на киренских монетах (выпускавшихся примерно с 560/530 г. до н. э.) как самого растения целиком, так и его листьев, и семенной коробочки или плода, и набухшего бутона. Согласно одной из догадок, это был лазерпиций (laserpitium, latifolium, родственный assa foetida). Сильфий, который был специфически киренской диковинкой (выяснилось, что он не переносит пересадки), славился по всему Средиземноморью. Его листья годились в пищу, корень засаливали впрок; употребляли его как слабительное и как антисептическое средство. По существу, силь. фий стали рассматривать как панацею от всех бед — от змеиного укуса до простуды. Так как ему приписывались столь разнообразные целебные свойства, — сильфию, несомненно отводилась важная роль в учениях врачебной школы, возникшей в Кирене в VI веке до н. э., — одной из старейших подобных школ во всем греческом мире.

Однако в период правления Аркесилая II центральная власть в киренском государстве оказалась заметно подорвана — в силу раздоров в царском доме и, прежде всего, в силу недавнего военного краха. Поэтому преемник Аркесилая, Батт III, прибег к услугам знатока — Демонакта из Манти-неи, что в Аркадии, — дабы подвергнуть пересмотру государственное и законодательное устройство Кирены и тем положить конец всем разногласиям. Демонакт не предлагал упразднить монархию, но урезал ее полномочия, сведя их к жреческой деятельности и пышной видимости. Кроме того, он разделил население на три филы, которые состояли, соответственно, из граждан, происходивших с Теры, вместе с «окрестными жителями» (туземцами-периэками; ср. Главу I, примечание 61), пелопоннесцев (предположительно, спартанцев) и критян, а также выходцев с других островов.

Эта попытка уравнять в положении представителей разных слоев местного населения (тем самым упразднив привилегированный статус потомков первых поселенцев) примечательна тем, что периэки оказались включены в первую из упомянутых фил²⁸. Ибо, вопреки противным утверждениям, они, очевидно, были потомками тех ливийцев, что в самом начале участвовали в основании Кирены; теперь же, благодаря содействию Демонакта, им было предоставлено полное равенство с греками. Кроме того, их внесение в списки также способствовало значительному увеличению численности этой первой из трех новообразованных фил.

Однако сын Батта III, Аркесилай III, оказался недоволен ограничением царских полномочий, сопутствовавшим реформам Демонакта, и вознамерился обернуть дело вспять. Его попытка не удалась, и он бежал из страны в сопровождении своей матери Феретимы. Ее старания заполучить поддержку Эвелфонта, могущественного царя кипрского Саламина, не увенчались успехом, но Аркесилаю III удалось набрать войско из числа самосцев, посулив им земли, и цаправить этот отряд на отвоевание своего царства. Однако жестоким обращением с поверженными соперниками он нажил себе столько врагов, что ему вновь пришлось покинуть Кирену, оставив мать за правительницу. Там Феретима самолично распоряжалась делами Совета, пользуясь такой полнотой власти, какая и не снилась большинству гречанок в ту эпоху. Между тем Арке-силай III удалился в Барку, где обрел защиту, и женился на дочери местного царя Алазеира (ливийское имя). Но родственники и потомки тех киренцев, которых изгнал в Барку Аркесилай II, подстрекнули народ к мятежу, и Аркесилай III пал от рук убийц.

После такой беды его вдова Феретима, чей отец был убит в той же резне, бежала в Египет и обратилась за помощью к правившему там персидскому сатрапу Арианду. Ее покойный муж в свое время успел войти в подчинение персидского царя Камбиса (525 г. до н. э.) — когда тот завоевал Египет, — и теперь у сатрапа имелись веские причины вступиться за династию Баттиадов, тем более, что это открывало возможность для расширения персидского влияния над Ливией в целом. Поэтому он отрядил многочисленные сухопутные войска под командованием некоего Амасиса (не путать с его тезкой-фараоном), и тот после длительной осады захватил Барку (ок. 515 г. до н. э.), благодаря помощи местных предателей. Впоследствии Феретима вновь воцарилась в городе и казнила зачинщиков восстания. Во время этих потрясений Барка понесла серьезный ущерб (хотя и не была полностью разрушена, как полагает Геродот²⁹), а многие ее граждане были высланы в Бактрию в Центральной Азии. Пострадала от разрушений и Кирена.

Но персы, распространяя свою власть над большинством обитаемых и пригодных для обработки земель этого края, назначили Батта IV, сына убитого киренского монарха Аркеси-лая III, царем над всей страной, включая четыре греческих города — Кирену, Барку, Тавхиры и Эвгеспериды. Батт IV мечтал создать под опекой персов собственную крупную сухопутную державу — странное желание для грека в ту эпоху. Но когда, по его настоянию и, очевидно, по наущению дельфийского оракула, некий Дорией, сын спартанского царя Анаксимандрида и сводный брат Клеомена I, попытался продвинуться в глубь Киренаики, на запад (ок. 514–512 гг. до н. э.), его попытка основать колонию на реке Кинип (Уэд-Укирре) натолкнулась на сопротивление карфагенян, которые держали под своим влиянием все окрестные земли. Тем не менее династия Баттиадов сменилась республиканским правительством лишь ок. 440 г. до н. э., — и к той поре в ней насчитывалось уже восемь поколений.

Хотя существуют некоторые подтверждения того, что греки поддерживали прямые связи с финикийскими городами-государствами³⁰, — по меньшей мере еще три портовых города на северном побережье Сирии, за пределами самой Финикии, сыграли даже более значительную роль в раннегреческой истории, служа своего рода каналами, по которым всевозможные ближневосточные товары поступали в греческие земли. Среди них были и предметы, представлявшие художественную ценность, которые послужили толчком для «ориентализирующей» стадии в греческом искусстве. Кроме того, по-видимому, оттуда же к грекам был завезен и алфавит.

Одним из этих центров — и портом, занимавшим ведущее место в греческой торговле на протяжении почти всего VIII века до н. э. и последующих веков, — была торговая гавань в Аль-Мине (ее точное название неизвестно) возле устья реки Оронт (Эль-Аси), на территории нынешней турецкой провинции Хатай. Прилегающий холм (Сабуни) являет следы поселения микенской эпохи (поздняя бронза) и его торговой деятельности. Важнейшее же торговое поселение возникло здесь в последней четверти IX века до н. э.³¹ Оно находилось в пределах арамейского царства Унки (Паттин), лежавшего вокруг Кунулуа, или Калеха (Телль-Тайинат?), и примыкавшего к другому арамейскому государству Гузана (Телль-Халаф). Греческим купцам не приходилось рассчитывать на дружбу между этими сирийскими царствами (Приложение 1) — но, коль скоро большинство этих властителей были друг с другом на ножах, торговцы оставались в выигрыше, ибо их странам не грозило сколько-нибудь согласованное нападение.

В торговых делах Аль-Мины принимали участие финикийцы и киприоты, а возможно, и народы Малой Азии, но большинство купцов происходило, вероятно, из раннегреческих полисов — Халкиды и Эретрии на Эвбее, — наряду с кик-лад цам и, зависевшими от эретрийцев, и, в меньшей степени, выходцами из городов Родоса и других восточногреческих областей. Торговцы эти скупали в Аль-Мине ткани, слоновую кость, металлы (особенно золото) и рабов, и оттуда, начиная с VIII века до н. э., переправляли все это в греческие города, ~ те же взамен слали вино и оливковое масло.

Среди получателей ближневосточных товаров были и западногреческие города. Ибо существовал канал сообщения между Аль-Миной — через посредничество не только Халки-ды и Эретрки, но и Керкнры (Корфу), первоначально эретрийской колонии, — с прочими эвбейскими торговыми постами, вплоть до Юго-Западной Италии. Особенно следует отметить Питекуссы (остров Искья) и Кумы, что лежали по другую сторону моря, на побережье Кампании. Из этих же пунктов иноземные товары поступали к этрускам, которые, со взаимной выгодой, обменивали свою медь, железо и олово на золото и прочее добро, привозимое из греческих портов в Сирии.

По всей вероятности, алфавит, переиначенный греками из северносирийского и финикийского письма (отсюда и его название — φοινχκεια — у Геродота и в надписях; примечание 11), также впервые проник в Халкиду и Эретрию на Эвбее из Аль-Мины и других портов Северной Сирии³². Хотя таковую роль могли оспаривать и другие греческие центры (Глава 1, примечание 35), вполне возможно, служившие дополнительными связующими каналами, — все же, опираясь на эпиграфические и исторические данные, можно утверждать, что именно эвбеяне первыми из греков переняли алфавитное письмо. Насколько позволяют судить наши нынешние знания, одна из самых ранних надписей, выполненных греческим алфавитным письмом, появилась в халкидском эмпо-рии в Питекуссах.

Правда, в самой Аль-Мине не сохранилось никаких эпиграфических свидетельств, несмотря на большое количество найденной керамики — как греческой, так и негреческой, — но, быть может, это чистая случайность. Если уж на то пошло, то в Аль-Мине не обнаружено и никаких следов греческих захоронений или сооружений. Иными словами, ничто не указывает на то, что здесь была греческая колония или город. Города и племена (έθνη) не были единственными формами устройства раннегреческого общества. Существовали еще и торговые посты (έμπόρια), которым установления и тех и других были свойственны лишь в зачаточном виде. В ходе своей эллинизации Аль-Мина (где обитало также немало выходцев из ближневосточных стран) и была одним из таких эмпориев — подобно Питекуссам и (поначалу) Кумам, лежавшим в противоположном краю греческой ойкумены.

Очевидно, ок. 700–675 гг. до н. э., во время восстания киликийцев (на юго-востоке Малой Азии; см. Приложения, примечание 2) против ассирийского господства, — Аль-Мина подверглась разрушению. Позднее город был отстроен заново, причем греческое присутствие заявляло о себе больше, чем прежде, — вероятно, в силу того, что финикийцы понемногу уходили на запад, чтобы избежать ассирийского гнета, о таком укреплении греческих позиций красноречиво свидетельствует появление на этой стадии керамики не только из Коринфа (которую заносили сюда эгинцы, да и сами коринфяне), но и из различных восточногреческих центров. Незадолго до 600 г. до н. э. здесь возводились новые и восста навливались старые постройки — возможно, вслед за укоренением вавилонского владычества. Однако в течение первой половины VI века до н. э., о чем говорит «зияние» в археологическом материале, строительство в Аль-Мине не велось. Здесь возможны два объяснения. Либо завоевание этой области вавилонянами, как только что говорилось, не привело ни к каким восстановительным работам, а напротив, принесло лишь ущерб, — либо нам просто недостает сведений о самой местности ввиду того, что в течении Оронта давно произошли изменения.

Но в любом случае после того, как вавилонское господство сменилось персидским, здесь возник новый город (ок. 520 г. до н. э.), ввозивший огромное количество товаров, особенно из Афин. Исследования местности показали, что здесь существовали одноэтажные ремесленные мастерские, лавки и склады. Они были построены из сырцового кирпича, покоились на каменных основаниях и имели внутренние дворики.

Другим греческим торговым центром был Посидейон (Рас-эль-Бассит), удаленный отсюда на 20,8 км и расположенный по ту сторону горы Касий (Мусадаг), к югу от Оронта. Как показали недавние находки, он поддерживал торговые отношения с греками почти со столь же древних времен, что и Аль-Мина. Греки часто называли мысы Посидейонами — в честь бога моря Посейдона, — вот и это поселение на сирийском побережье лежало неподалеку от одного такого мыса, ныне известного как мыс Бассит. От места поселения в глубь суши идет дорога среди холмов, уводящая к долине Оронта.

В Посидейоне существовало поселение микенской эпохи (поздняя бронза), служившее, подобно Аль-Мине, эмпорием для эвбеян и других греческих купцов, налаживавших торговый обмен между своими родными краями и заселенными областями на западе. От того Посидейона ныне мало что осталось, но в начале прошлого столетия его руины все еще виднелись.

Третьим подобным центром был Палт (Телль-Сукас, Будда), находившийся километрах в пятидесяти южнее Поси-дейона. Над холмом с привычными микенскими развалинами оказались следы поселения раннего железного века, возникшего здесь ок. 850 г. до н. э. Об этом говорили находки керамики, происходившей, по большей части, с Эвбеи и Киклад. Сохранились и руины древнего храма, однако нельзя установить, был ли он греческим. Но торговый пост в Палте представлял в глазах греков особую ценность, ибо, избегая государства Унки, не всегда дружественного, он поддерживал отношения с центром обработки слоновой кости Хамой, столицей другого царства, Хамата, в глубине Сирии, — пока Хамат не был разрушен ассирийцами ок. 720 г. до н. э.

Палт тоже, в свой черед, подвергся серьезному разрушению (ок. 675 г. до н. э.). Но затем поселение было отстроено заново, и на протяжении последних лет этого века сюда стекалось все больше товаров из восточногреческих городов (в отличие от Аль-Мины, которая в эту пору уже зачахла). Однако ок. 588 г. до н. э. Палт постигли новые потрясения, а спустя некоторое время, ок. 552 г. до н. э., он пострадал еще сильнее, возможно, от вавилонян.

Здесь обнаружились остатки храма в греческом стиле, а какая-то гречанка выцарапала свое имя на ткацком грузиле. Но было бы неверно полагать, будто Палт действительно был греческим городом или даже колонией какого-нибудь греческого полиса. Это был такой же торговый центр, или эмпо-рий, как Аль-Мина и Посидейон.

Египет (Приложение 1) в ту раннюю эпоху был менее доступен для греков, нежели Сирия. Однако к 660 г. до н. э. в дельте Нила появились броненосные ионийские воины вместе с негреками-карийцами: до этого они либо служили наемниками у лидийского царя Гига, либо преследовали собственные пиратские цели. По прибытии они поступили на службу к фараону саисской династии Псамметиху (Псамтику) I (ок. 663–609 гг. до н. э.), который впоследствии разослал их не только в подвластные ему египетские города-гарнизоны — в Марею (на западе: местоположение доподлинно не установлено), в Дафны (Телль-Дефенне, пост на восточной границе) и в Элефантину (на юге: эти наемники оставили граффити на ногах изваяний в Абу-Симбеле, ок. 591 г до н. э. ³³), — но и в города-лагеря (Стратопеды) по обоим берегам восточного (Пелусийского) рукава Нила, где их присутствие (по крайней мере, в несколько более поздний период) было выявлено в ходе недавних раскопок.

Кроме того, Псаметтих I отрядил наемников-милетян в так называемую Милетскую крепость возле Больбитского устья Нила, на западе дельты (ок. 650 г. до н. э.), а позднее — после того, как они разгромили египетского узурпатора Инара, — позволил им основать торговый пункт (эмпорий) в Навкратисе (по-египетски Пиемро, совр. Ком-Гиейф), на самом западном рукаве реки, где были обнаружены греческие изделия VII века до н. э… Априй (Хофра, 589–570 гг. до н. э.) двинул 30 тысяч ионийских и карийских наемников против Амасиса (Амоса), но безуспешно, так как Амасис в конце концов вышел победителем и сменил его на фараон-ском престоле (570–526 гг.). Этот филэллински настроенный правитель, взявший в жены греческую девушку родом из Ки-рены, стал (на некоторое время) союзником Поликрата Самосского и слал дары различным греческим полисам, среди которых были Линд, Кирена, Самос, Спарта и Дельфы.

Тот же Амасис (если только Априй до него уже не предпринял первых шагов) не только набрал себе личную стражу из числа греческих и прочих наемников, но и превратил На-вкратис в крупнейший открытый порт и торговое звено между востоком и западом. Навкратис был не колонией какого-то одного греческого города, а эмпорием наподобие тех торговых портов в Сирии, о которых шла речь выше. Внутреннее устройство сирийских таких городов-рынков воссоздать нельзя, зато нам известно, что в Навкратисе действовал договор, предусматривавший совместное участие в его торговле целого ряда греческих государств. Ибо, как сообщает Геродот, обнесенное стеной святилище в Навкратисе, известное как Эллиний, было возведено сообща девятью такими восточногреческими полисами — четырьмя ионийскими (Хиос, Клазомены, Теос и Фокея), четырьмя дорийскими (Родос, чьи три города, позднее слившиеся в один, действовали совместно, а также Галикарнасе, Книд и Фаселида) и одним эолийским (Митилена)³⁴.

С другой стороны, Милет и Самос (извечные враги), а также Эгина (единственное не восточногреческое государство, представленное здесь), имели свои обособленные святилища — посвященные Аполлону, Гере и Зевсу, соответственно. Установлено также местонахождение храмов Диоскуров и Афродиты, возможно, принадлежавших и другим греческим общинам. Таков исключительный пример успешного сотрудничества между несколькими независимыми городами-государствами; и союз этот оказался весьма длительным и прочным. Он зародился в пору мощной экспансии греческой торговли (что доказывается местными находками — керамикой из самых разных центров) и послужил прецедентом для живейшего насаждения колоний в других краях, которое тоже потребовало известного (хотя не столь широкого и более формального) межполисного сотрудничества, потому что колонистам из метрополий зачастую нужно было пополнять свои ряды выходцами из чужих государств.

По утверждению Геродота, Навкратис стал единственным портом в Египте, где фараоны разрешали греческим купцам высаживаться и селиться. Однако великое множество находок в северо-восточной части дельты — более чем в десятке различных мест — наводит на мысль, что такое утверждение упрощает суть дела. Тем не менее при всем филэллинстве Ама-сиса, в его интересах было не позволять грекам разбредаться по всей стране, — к тому же предполагалось, что Навкратис станет главным очагом их деятельности, под фараонском надзором. Вдобавок этот город служил портом для Саиса, египетской столицы, что была удалена отсюда всего на 16 км.

Главным товаром, который Навкратис мог предложить грекам — приезжим и поселившимся в здешних местах, — было египетское зерно (о котором с восхищением упоминал Вакхилид³⁵). Они вывозили на родину это зерно, а также фаянс, алебастр и некоторые выделанные товары — такие, как лен (потребный для изготовления одежды и парусов) и папирус (применявшийся в качестве писчего материала и для плетения корабельных канатов). Взамен же купцы везли сюда серебро (которым фараоны выплачивали жалованье наемникам), а также греческую древесину, зерно, оливковое масло (для большинства целей подходившее лучше, чем египетское касторовое масло) и вина (обладавшие лучшим вкусом, нежели египетские сорта). Так, брат Сапфо Харакс, приплывший в Навкратис из Митилены, привез в Египет груз лесбосского вина и завел здесь любовницу — одну из тех соблазнительных продажных красавиц, которые, по словам Геродота, «в На-вкратисе вообще отличались особой прелестью»³⁶. Рассказывали также, что при Амасисе Египет посетил Солон³⁷, тем самым упрочив среди греков славу этой страны как обители древней премудрости. В одном из своих стихотворений он упоминал Канопское устье Нила, как раз являвшееся морским входом в Навкратис.

Другие же греческие купцы, приезжавшие в эмпорий, осе-дали здесь, пополняя число постоянных жителей. Вместе с тем, должно быть, протекло немало времени — согласно преобладающему мнению, несколько веков, — прежде чем египетские власти позволили Навкратису обрести статус и порядки, подобающие полноценному городу. После того, как Египетское царство разрушили и прибрали к рукам персы (525 г. до н. э.), торговый центр продолжал процветать, хотя размах его деятельности стал уж не тот. Позднее он стал предметом поэмы «Основание Навкратиса» (Аполлония Родосского), а в книге «Об Афродите» Полихарма, уроженца Навкратиса, также, надо полагать, сообщались сведения из местной истории. Другими здешними историками были Харон и Филист. Но, пожалуй, величайшим поводом для гордости городу служило то обстоятельство, что именно через него — но, быть может, и через другие греческие поселения, разбросанные по Египту, — греки в других краях впервые (или заново, после длительной утраты связей с эпохи бронзы) познакомились с достижениями египетского зодчества и ваяния, которые они затем быстро усвоили и усовершенствовали. Часто высказывалось предположение (несмотря на сомнения), что греческие куросы были вдохновлены именно египетскими статуями в человеческий рост; а про Феодора Самосского рассказывали, например, что он применял египетскую технику³⁸. В то же время очевидно, что уже сам вид сооружений в этой стране послужил грекам мощным стимулом для создания первых монументальных храмов на собственной земле.