Греческий мир в доклассическую эпоху

Глава 1. АДРИАТИКА: КЕРКИРА, АТРИЯ, СПИНА

В древности названия Адриатического и Ионического морей, обозначавшие морское пространство между Апеннинским и Балканским полуостровами, которое образует вытянутое углубление шириной в среднем в 176 км, — оставались более или менее взаимозаменяемы. Позднее северная часть этого залива стала называться Адриатическим морем, а южная — Ионическим; за их границу был принят пролив Отранто, хотя суровое Адриатическое побережье севернее этой условной точки получило название Ионического залива. Первое греческое поселение, возникшее на этих берегах, должно было стать промежуточной остановкой на пути к эмпориям и колониям в Питекуссах и Кумах в Кампании для эвбейских купцов из Халкиды и Эретрии и для сицилийских — из Сиракуз.

Местом, которого в первую очередь коснулась колонизация здешних краев, стала Керкира (или Корцира, лат. Corcyra, прежде также Корфу). Это самый северный остров Ионического архипелага в одноименном море, лежащий неподалеку от северо-западного побережья Греции и отделяемый узким проливом от материка (ныне от Албании). Благодаря осадкам здесь более буйная растительность, нежели на соседних островах. У Фукидида записано предание о том, что Керкира — та самая гомеровская Схерия, где жили феаки¹, — хотя сам поэт и не думал отождествлять свою сказочную Схерию с каким бы то ни было существующим в яви земным краем.

По-видимому, изначально Керкиру населяли племена, родственные эпиротам, что жили на материке напротив², а среди прочих обитателей были апулийцы из Юго-Восточной Италии. Но в самом начале VIII века до н. э. эвбеяне из Эретрии заложили торговый пост на восточном побережье острова, где оно образовывало мыс. Этот эмпорий, поначалу звавшийся Дрепаной (Spexavn — «серп»: по преданию, именно на этом острове Деметра научила Титанов жатве), имел в своем распоряжении две гавани — одну на море, а другую — в глубоководной лагуне. Вдобавок, поселенцы или заезжие купцы прочно утвердились и на материке напротив, так что они господствовали над проливом целиком — а тем самым, и над торговыми судами, следовавшими к Италии и Сицилии.

Однако ок. 733 г. до н. э. (хотя называлась и более поздняя дата — ок. 706 г. до н. э.) на Керкиру явились коринфяне под началом некоего Херсикрата — и прогнали эретрийцев. Новые поселенцы основали колонию у порта — Па-яеаполь (чуть севернее нынешного города), защищенный акрополем (Аналепсис). Они заявляли, что название острова — Керкира- Корцира — имеет коринфское происхождение, что будто бы это искажение от «Горго» (горгоны): имелась в виду чудовищная горгона Медуза, которую сразил коринфский герой Персей, но которая в то же время олицетворяла оберег от зла. На самом же деле это название, быть может, имело негреческие истоки и восходило к иллирийцам, населявшим глубинные области Северо-Западных Балкан³.

Так как Коринф проявлял на редкость настойчивое желание удерживать свои колонии в подчиненном положении, — высказывалась догадка, что и Керкиру вначале постигла та же участь. Точно на сей счет ничего не известно, но в первое время два этих полиса действительно сохраняли тесные связи. Однако прошло не так много времени — и островная колония вступила в ожесточенную войну со своей метрополией, разгромив ее флот у Сиботских островов (это было первое морское сражение между греческими государствами). Битву относят примерно к 664 г. до н. э., хотя, возможно, она имела место несколько позднее.

Пока в Коринфе правил диктатор Кипсел, оба города участвовали в основании Эпидамна (позднее Диррахий, ныне Дуррес) на Иллирийском побережье. Главными колонистами стали керкиряне, хотя другие переселенцы, включая ойкиста, происходили из Коринфа (ок. 627 г. до н. э.; впоследствии фи-лархов, возглавлявших племенные объединения, вытеснил выборный Совет). Вероятно, Керкира принимала участие и в выведении Кипселовых колоний Амбракии (ныне Арта) и Анактория, а также поселения на острове Левкада. Первые монеты, выпущенные в Иллирийской Аполлонии, тоже наводят на мысль о ее совместном основании. Они восходят примерно к 600 г. до н. э.; а как раз в ту пору — хотя керкиряне и заручились помощью Книда (который, в свою очередь, колонизовал Черную Керкиру [ныне Корчула] — остров, названный так из-за своих темных сосновых лесов), — сын и преемник Кип-села Периандр (<ок. 625–585 гг. до н. э.) установил (или восстановил?) политический надзор над самой Керкирой, осуществляя свое господство через одного из сыновей⁴.

Однако позднее остров вновь обрел независимость. Когда именно это произошло — неясно, но зодчие и ваятели, которые работали над местным храмом Артемиды, возведенным ок, 580 г. до н. э. (или чуть позже?), по-видимому, еще были коринфянами. Считалось, что это первый греческий храм, построенный из камня (хотя в ту же пору камень уже использовался для антаблемента храма Аполлона в Сиракузах, другой коринфской колонии). Святилище на Керкире являло известняковый фронтон (самый ранний из известных образцов), который украшали изваяния: огромная Горгона — городская эмблема — с пантерами по бокам. К тому же, так как такому фронтону и прилегавшей к нему крыше требовалась более прочная опора, нежели деревянные столбы, — колонны тоже были сработаны из камня.

В следующем столетии, как мы узнаём из Геродота, Керки-ра была способна снарядить шестьдесят триер. Согласно Фукидиду, она стала первым греческим государством (не считая Сицилии), которое в VI веке до н. э. располагало такими военными судами в достаточном количестве⁵. Геродот упоминает об этом в связи с греко-персидскими войнами, во время которых керкиряне не согласились помочь греческому флоту в битве при Саламине, так как были убеждены в победе персов.

На противоположном берегу Адриатики, где не было удобных бухт и обитали воинственные племена, греческие полисы не пытались осуществить столь же деятельную экспансию. В самом деле, в отличие от южного и юго-западного побережий Апеннинского полуострова, — этих берегов греческая колонизация не коснулась. Правда, это не означало, что греков здесь не было вовсе, потому что к концу периода, рассматриваемого в настоящей книге, на северной оконечности Адриатического побережья выросли два поселения — Атрия и Спина, — где жили и торговали греки вперемешку с этрусками. Они передвигались по морю и по суше, плавали по реке Эридан (Пад, По), устанавливая обширные торговые контакты и с соотечественниками в прочих краях, и с негреческими народами в Центральной и Северной Европе.

Атрия (ныне Адрия) была торговым городом (эмпорием) севернее дельты По, между ним и рекой Атесис (Адидже). Значение города было таково, что в честь него получило имя и Адриатическое море, расстилавшееся всего в нескольких километрах отсюда. Одни мифы приписывали основание Атрии этрускам, другие — греческому герою Диомеду: после странствий по окончании Троянской войны он будто бы заложил множество италийских городов. Но мифы эти лишь сбивают с толку: в действительности древнейшими жителями Атрии следует признать совсем другой народ — иллирийское (?) племя венетов (энетов), прежде обитавшее к северу от излучины Адриатики⁶.

Но позднее эту местность поделили между собой греки и этруски — в то же время сохраняя связь с венетами (см. также о Спине, ниже). Они построили город, предварительно возведя сложнейшие сооружения на деревянных сваях. Какая из этих двух этнических составляющих господствовала среди поселенцев и торговцев, не совсем ясно. Однако раскопанные здесь греческие вазы — в частности, коринфские и восточногреческие изделия, — восходят к 560-м гг. до н. э., тогда как надписи и граффити, свидетельствущие об этрусском присутствии, относятся к сравнительно поздней эпохе. Поэтому с некоторой степенью вероятности можно предположить, что Атрия была портом, которым в первую очередь пользовались греки — дабы удобнее было связываться с Италией и более отдаленными краями Европы, — но в котором имелся и этрусский квартал. Нельзя точно сказать, из каких именно городов Этрурии происходили эти этруски. Зато эпиграфические данные говорят о том, что греческие колонисты были родом с острова Эгина (Глава II, раздел 6).

Спина, которую соединял с Атрией канал, лежала несколько южнее —* в 6,4 км к западу от современного города Комак-кьо, — где рукав дельты По впадал в морскую лагуну, служившую гаванью. Вначале здесь, как и в Атрии, были возведены поселки на сваях. Затем, в VI веке до н. э., эти разрозненные деревушки слились в единый город с портом — Спину. Она выросла вокруг длинного широкого канала (его очертания видны на снимках с воздуха), который служил и для расширения другого канала, соединявшего лагуну с морем. Спина, изрезанная вдоль и поперек каналами или канавами с мостами (как это будет потом в Венеции, недалеко отсюда), занимала площадь более чем в семьсот акров. Город был образован тщательно отмеренными кварталами, состоявшими из более или менее прямоугольных зданий. Дома были построены из кольев, глины и прутьев. К этому жилому району примыкали с обеих сторон пышные некрополи, лежавшие вдоль тогдашней береговой линии.

Считалось, что название «Спина» происходит из индоевропейского италийского диалекта умбров, чьи главные города лежали в Центральной Италии. Но впоследствии поселение было занято греками пополам с этрусками, о чем свидетельствует смещение мифов об основании Спины — не менее запутанное, нежели те, что окружали Атрию. И снова греческая версия связывает истоки поселения с именем героя Диомеда. (Другая же легенда глухо упоминает «пеласгов» — народ, явившийся из Додоны в Эпире и пробравшийся в Италию, а именно — в Умбрию, через Северную Адриатику.)

Очевидно, Спина возникла спустя одно-два поколения после основания Атрии, ок. 525/520 г. до н. э. На первый взгляд может показаться, что главенство и здесь оставалось за греками, потому что в трех тысячах местных могил было найдено огромное количество аттической керамики (с конца VI века до н. э. по вторую четверть V века до н. э.). К тому же были найдены надписи, сделанные ионийско-аттическим алфавитом и относящиеся к культам Аполлона, Диониса и Гермеса; а согласно Плинию Старшему⁷, Спина имела собственную сокровищницу в Дельфах (где хранила добычу, награбленную в морских походах). Однако другой италийский центр, Цере, обладавший теми же характеристиками, был не греческим, а этрусским городом (Приложение 3). Несмотря на находки греческой керамики в Спине, эпиграфические свидетельства — в частности, надписи-указатели территориальных границ, — и характер городской планировки, а также бронзовые изделия из Эрурии, — наводят на мысль, что Спина все-таки была городом этрусков, но имела и греческий торговый квартал. Тем самым, это была картина, обратная той, что наблюдалась в Атрии, но схожая в этом отношении с ситуацией в ряде других исконно этрусских городов (включая Цере). Оба эмпория были своего рода общими греко-этрусскими детищами, и если Атрия, видимо, служила важнейшим греческим портом в Верхней Адриатике, то в Спине главенствующая роль выпала этрускам.

Несомненно, этрусские купцы в Спине в первую очередь занимались тем, что переправляли заморские товары в главный этрусский город в Северной Италии — в Фельзину (Бонония, Болонья), — хотя, вполне вероятно, Спина не зависела в политическом отношении ни от Фельзины, ни от других центров, а оставалась самостоятельным поселением, подобно греческим эмпориям в Кампании, Сирии и Египте.

Вероятно, последовав примеру Атрии, Спина тоже завязала отношения с венетами, наладив путь для торговли ве-нетийскими лошадьми и балтийским янтарем в обмен на привозные товары (впоследствии обнаруженные при раскопках в германских землях), которые затем поступали в греческие и этрусские города-государства. Кроме того, I венеты сотрудничали с обоими эмпориями, возложив на I себя другую важную роль, а именно — охрану местных мор-1 ских просторов от соседей-соперников, которых они именовали пиратами, — хотя последние, в свой черед, тоже, наверное, не называли флот Спины и Атрии иначе как разбойничьим⁸.

Греки и этруски пришли к такому тесному взаимодействию в Атрии и Спине как раз в ту пору, когда соперничество I их соотечественников в Кампании вылилось в открытую | вражду, в которой главными противниками оказались Кумы I и Капуя. Возможно, и этруски из Атрии и Спины в конце I концов были втянуты в эти столкновения, ибо Дионисий Галикарнасский⁹, касаясь 525–524 гг. до н. э., упоминает о [ «долгом марше» против Кум, с которым выступили смешан-[ные войска под началом «тирренов (этрусков), населявших [земли у Ионического залива», — а так в ту пору назывался северный участок Адриатического моря.

Быть может, эти искатели приключений или наемники явились из Атрии и Спины, — а это означало бы, что к той поре мирное сотрудничество двух народов в этих городах уже дало трещину — во всяком случае временно. С другой же стороны, хронология Дионисия вызывает сомнение в силу его следующего заявления, что этих людей прогнали с насиженных мест галлы, — тогда как постепенное проникновение галлов в Италию, по-видимому, началось лишь ближе к 400 г. до н. э. (вопреки Ливию, утверждавшему иное¹⁰). В IV веке до н. э. над Атрией и Спиной, как и над остальной Северной Италией, утвердилось галльское владычество.

Глава 2. СЕВЕРНАЯ ЭГЕИДА И ПОДСТУПЫ К ЧЕРНОМУ МОРЮ

На севере Греции (в строгом смысле слова, имея в виду ее континентальную часть) лежало Македонское царство. Его ядро составляла плодородная Македонская равнина, по которой протекали Галиакмон, Лидий и Аксий — крупные, полноводные реки континентального типа, — впадавшие в Фермейский залив (залив Термаикос). Вокруг же двойной подковой раскинулись горы, где обитали дикие племена смешанного иллирийско-фракийско-греческого происхождения, жившие родовым строем под началом собственных вождей и владык. Южной границей Македонии служил Олимп — единственная гора Греции, высота которой превышает 3000 м.

Согласно Геродоту, в здешние края явились фригийцы (ок. 1150 г. до н. э.; Приложение 1), сменив и вытеснив культуру бронзового века¹¹. Однако позднее эти племена переместились в ту область Малой Азии, которая впоследствии получила название Фригии. Их вынудила к переселению вторая волна пришельцев — возможно, дорян. Именно потомки этих дорян, смешавшиеся с различными другими народами, но говорившие на близком к греческому наречии (быть может, на примитивном эолийском диалекте), и образовали высшие сословия среди македонян последующих эпох. В гомеровских поэмах о них не сказано ни слова, зато Гесиод передает греческий миф, прослеживающий их родословие вплоть до Македона — сына Зевса и Тийи, дочери Девкалио-на, который пережил Всемирный потоп¹².

Хотя касательно последующих колен македонских монархов ходили разноречивые предания, сами они возводили свой род к Гераклу, а имя своей династии — Аргеады — к Аргосу, похваляясь чистым греческим происхождением. Сталкиваясь с недоверием греков, обитавших в прочих краях, они со временем стали греками куда более истовыми, нежели их менее «сознательные» подданные. Так, их придворная религия носила подчеркнуто эллинские черты, включая культы Зевса Ге-тайрида (который «отвечал» за отношения царя с его знатным окружением) и Геракла Кинагида (покровителя охоты — этой излюбленной забавы правящего сословия).

Древнейшим македонским государством было небольшое воинственное царство в горах, над верхним и средним течением Галиакмона. Его главным городом, насколько известно, была Лебея, но местонахождение ее до сих пор не установлено. Но ок. 640 г. до н. э. царь Пердикка I — первый представитель династии Аргеадов, о ком что-либо достоверно известно, — двинулся на восток, занял Эордею западнее Ферцейского залива, выйдя за пределы Македонской (Эмафий-ской) равнины и ее прибрежной полосы. Он перенес столицу в Эги (Палатица, Вергина), хотя она и не стала полисом в подлинном греческом смысле слова, потому что Македония, как и некоторые другие политические объединения, оставалась этносом, не имевшим городского центра (ср. Главу I, примечание 11). Последующие поколения царей, воплощавшие государство собственной персоной и насаждавшие свою волю с помощью вымуштрованного пехотного войска, — богатея на скотоводстве, расширяли эти владения все дальше. Но ок. 512 г. до н. э., в результате балканского похода Дария I и захвата Фракии, Аминта I был вынужден признать персидское господство.

Однако еще до того, как в VII веке до н. э. властитель Пер-дикка I проник в прибрежные земли, этот край стал желанной целью для колонистов из греческих полисов. Прежде всего, предметом вожделения стали свободные земли в ближайшем негреческом (хотя частично эллинизированном) районе, доступном морякам-пришельцам. Вдобавок первые греческие поселенцы наживались на вывозе македонского скота и леса, потому что в ту пору само царство еще не отличалось достаточно высоко развитым устройством, чтобы самостоятельно наладить внешнюю торговлю или удерживать ее под своим надзором. Здесь, как и повсюду, тон задали эвбейские города; кроме того, рассказывали, что еще раньше семьсот эретрийцев, изгнанных с Керкиры вновь прибывшими коринфянами, приплыли сюда и основали Мефону на западном побережье Фермейского залива.

Еще более деятельными оказались эвбеяне из Халкиды, о чем говорит уже местное название Халкидики. Это полуостров к востоку от Фермейского залива, заканчивающийся на юге тремя вытянутыми зубцами — Палленой (ныне полуостров Касандра), Сифонией (Ситонья, или Лонгос) и Актой (Айон-Орос, или Атос). Халкидика весьма привлекала мореплавателей и своей изрезанной береговой линией, и близостью к золотым и серебряным копям на Пангее, — поэтому Халкида основала здесь множество колоний, главной из которых стала Торона у южной оконечности среднего полуострова-зубца (Сифонии). Торона, лежавшая на склоне скалистого мыса, располагала удобной гаванью (ныне Порто-Куфо).

О том, что это место было заселено с начала I тысячелетия до н. э., свидетельствовали захоронения кремированных и (_в меньшем количестве) ингумированных останков. Халкидское поселение возникло здесь вскоре после 700 г. до н. э., _а позднее получило и собственный правовой свод: законодатель Андродамант из Регия обнародовал законы касательно убийств и участи ЫкАлрог (женщин-наследниц, не имевших братьев)¹³. Ок. 655 г. до н. э. Андрос — остров, находившийся под эвбейским влиянием, — с помощью Халкиды и ее колоний основал Аканф на перешейке, соединявшем основную часть Халкидики с ее восточным мысом, Актой; поблизости же возникли еще три андросские колонии.

Исключением в этом районе, где хозяйничали эвбеяне и зависимые от них островитяне, стала Потидея, основанная ок. 600 г. до н. э. Коринфом на перешейке третьего, самого западного зубца Халкидики, то есть Паллены. Колонию в этом стратегически выгодном месте вывел коринфский диктатор Периандр, назначив ойкистом одного из своих сыновей. Он намеревался тем самым завладеть македонским участком трансбалканского торгового пути, который вел к Иллирии и Адриатике. А так как поселение расположилось на перепутье, это позволяло и подобраться к металлам на Пангее, и затеять торговлю с северо-восточными землями. Монету, которую Потидея начала чеканить ок. 500 г. до н. э., украшал Посейдон, давший городу название. Он был изображен с трезубцем — и на фракийском коне. Благодаря тесному общению с халкидскими колониями и Мефоной македоняне постепенно обратились к более «эллинскому» образу жизни.

Фасосу (ныне Тасос), что восточнее Халкидики, в 8 км от устья реки Нест, предстояло стать важнейшей греческой колонией в Северной Эгеиде. Этот гористый остров вытянут всего на 25,6 км в поперечнике, зато здесь имелись плодородные долины и источники пресной воды. До появления греков остров носил имя Одонис и был населен фракийским племенем синтов. Следы их обитания (а также других, более ранних, неолитических народов) были обнаружены на горе Кастри (где в Средние века находилась главная крепость, возле поселения Теологос, на юге острова), а также под пластами греческого города, на северном побережье. Основателями этого города были выходцы с острова Парос, а предводил ими аристократ Телесикл (ок. 650 г.? до н. э.), чье начинание заслужило одобрение в Дельфах (оракул этот сохранился доныне). Среди первых поселенцев на Фасосе был и паросский поэт Архилох.

Эти колонисты быстро завладели всем островом, и уже спустя двадцать — тридцать лет (как показывают находки керамики) они — или их сыновья — уже сами вывели поселения на материке напротив (Перея Фракийская) — Неаполь (Кавалла), Эсиму и Галепс. Опять-таки назначение этих колоний — очевидно, основанных совместно с дружественными местными племенами, — заключалось в том, чтобы завладеть соседними золотыми и серебряными рудниками на горе Пангей, куда прежде позволяло наведываться финикийцам фракийское племя сатров. Предание о том, что золотые жилы существовали и на самом Фасосе, подвергнуто сомнению, — зато подтверждено, что там действительно имелись месторождения серебра, железа и меди. А в более восточной части материкового приморья, напротив другого острова, Самофра-кии — заселенной самосцами и знаменитой своим культом близнецов Кабиров (богов подземного мира, впоследствии почитавшихся как покровители мореходов), — фасосцы спорили из-за господства над собственной колонией Стримой с Маронеей (основанной Хиосом до 650 г. до н. э.)¹⁴.

Фасос служил своеобразным оплотом эллинства против материковых фракийцев, чей город на самом острове, на горе Кастри, был покинут или разрушен, хотя одно захоронение на горе в греческом городе Фасосе, заложенном «сыновьями Бендида», свидетельствует о вторичном появлении фракийцев среди его жителей. Наивысший расцвет в жизни острова наступил в VI веке до н. э., когда Фасос вывозил древесину для кораблестроения и к тому же начал вывозить свои знаменитые вина. Разработка копей на материке, куда получили доступ фасосцы, оказалась делом чрезвычайно прибыльным, а приблизительно с 500 г. до н. э. добыча серебра на самом Фасосе позволила правительству чеканить собственные деньги. На монетах было выбито итифалличес-кое изображение сатира (Ционисова хмельного спутника), похищающего нимфу.

Главный храм Фасоса, под конец представлявший собой здание с пятью помещениями, был посвящен Гераклу, чей культ, возможно, вытеснил здесь культ финикийского Мель-карта. Храм этот стоял в нижней части города, где находились различные святилища других чужеземных богов (что отражало этническую пестроту обитателей), а также Диониса, Посейдона и Артемиды. Возле алтаря Артемиды были найдены вотивные предметы, относящиеся примерно к 500 г. до н. э. Раскопаны и жилые кварталы города.

У фасосцев имелся неплохой собственный флот, но в 491 г. до н. э. им пришлось предоставить его в распоряжение персов, вторгшихся в Европу (и направлявшихся для битвы в Марафон). При этом их городские укрепления, окружавшие одну из гаваней, подверглись разрушению; и прежде чем истекло столетие, та же беда успела обрушиться на них еще дважды.

9. Северная Эгеида

В материковой Фракии (Приложение 2) находился греческий город Абдеры — почти напротив Фасоса и в 18 км к северо-востоку от реки Нест¹⁵. Вопреки мифическим преданиям, относившим возникновение Абдер ко временам Геракла, — первая попытка основать здесь греческую колонию была предпринята ок. 654 г. до н. э. неким Тимесием (или Ти-нисием) из Клазомен в Ионии, — но она не удалась из-за сопротивления фракийцев. В 545 г. до н. э. здесь обосновались выходцы из другого ионийского города, Теоса, ибо персидское владычество казалось им невыносимым; среди этих поселенцев был поэт Анакреонт. Новоявленные абдериты, осмотрительно защищая свои земли от набегов фракийцев из внутренних областей, в то же время умудрялись успешно торговать с местным населением. На деле, в каждом из этих греческих центров господствующим фактором стали взаимоотношения с огромным скоплением фракийских племен. В результате таких связей в греческую религию постепенно проникли существенные элементы фракийской религии — в частности, культы Диониса и Орфея.

Сходная роль «передаточных звеньев» досталась и греческим городам, лежавшим несколько далее к востоку. Одним из них был Энос, основанный Лесбосом сообща с эолийской Кимой¹⁶; другим была Кардия, подобным же образом выведенная Милетом с Клазоменами. Кардия расположилась на перешейке Булаир, соединяющем материк с Херсонесом Фракийским (Галлипольский полуостров), который простирался к югу, к Геллеспонту (Дарданеллы) — первому из трех морских проходов (другими были Пропонтида [Мраморное море] и Боспор Фракийский [Босфор]) на пути к Черному морю, имевшему насущное значение для греческой торговли.

Геллеспонт получил свое название от имени мифической Геллы, дочери Афаманта и Нефелы: проносясь над проливом на золотом баране вместе с братом Фриксом (которого их мачеха Ино вздумала принести в жертву богам), она упала в море. Этот извилистый и неприветливый пролив, имеющий 64 км в длину и в среднем около 1,6 км в ширину, изобилует скалами и бурлящими течениями, которые врываются в него из Черного моря со скоростью в шесть — восемь километров в час и злобствуют здесь с возрастающей силой в течение девяти месяцев в году, пока дует нещадный северо-восточный ветер.

Поэтому греческие корабли, «натрудив полотно» в Эгейском море (а там им тоже приходилось плыть наперекор этим суровым ветрам), даже и не пытались зайти в пролив — не говоря уж о том, чтобы проплыть по нему дальше. Купцы были рады переправить груз на азиатский берег, где пролив только-только начинался, — а оттуда доставка товара в более удаленные края была уже не их заботой.

Зато южный — азиатский — берег Геллеспонта, с его приветливыми прибрежными мелкими водами, привлекал греков куда больше, нежели грозный северный — европейский — берег. Должно быть, этим отчасти и объяснялось то огромное значение, которое обрела на протяжении бронзового века Троя, господствовавшая над азиатским берегом. В историческую эпоху греки тоже основывали колонии на этом южном побережье: а именно, Абидос (ок. 680–652 гг. до н. э.), Лампсак (ок. 654 г. до н. э.) и Сигей (ок. 600/590 г. до н. э.), выведенные Милетом, Фокеей и Афинами, соответственно¹^. Тем не менее и возле сурового северного берега, на южной оконечности Херсонеса Фракийского, ионийский город Теос дерзнул основать колонию Элейос (ок. 600 г. до н. э.), а лесбосцы основали Сеет.

Со временем предмет внимания Афин тоже переместился с юга на север пролива, и ок. 555 г. до н. э., получив одобрение дельфийского оракула, весь Херсонес занял Мильтиад Стариший — афинский аристократ из рода Филаидов. Он принялся править полуостровом как независимым государством — правда, с помощью Писистрата (который готовил свой второй переворот в Афинах — Глава I, раздел 4). Кроме того, Мильтиад заручился поддержкой соседей-фракийцев (дол он — ков), которым оказал услугу, разбив их соотечественников и врагов — апсинтиев¹⁸. Затем он принялся укреплять перешеек Булаир, соединявший Херсонес с материком, и прибрал к рукам афинскую колонию Сигей (ок. 546 г. до н. э.).

Ок. 516 г. до н. э. его племянник Мильтиад Младший, занимавший должность афинского архонта, был послан сыном и преемником Писистрата Гиппием поддерживать афинскую власть на полуострове¹⁹. Мильтиад Младший, чеканя собственную монету, в то же время счел благоразумным — или необходимым — впасть в подчинение к персидскому царю Дарию I, и сопровождал его в скифском походе 513–512 гг. до н. э. (Приложение 1). Но позднейшее заявление Мильтиада о том, что именно он предложил разрушить Дариев мост через Геллеспонт, чтобы воспрепятствовать возвращению персов (этот план был расстроен диктаторами других греческих городов поблизости), — не заслуживает доверия, так как Дарий оставил его у власти, чего бы не про. изошло, соверши его подданный столь вероломный шаг.

Этот второй Мильтиад властвовал над туземными фракийцами в Херсонесе; он взял в жены Гегесипилу, дочь фракийского (сапейского) царя Олора²⁰, поэтому после кратковременного изгнания, к которому Мильтиад а вынудило скифское вторжение, именно фракийцы вернули его обратно (496 г. до н. э.). В дальнейшем он все-таки отважился выступить против царя Дария и, освободив от его засилья остров Лесбос, примкнул к Ионийскому восстанию. После провала этого мятежа (494 г. до н. э.) он вернулся в Афины, где подвергся суду за то, что учредил «тиранию» в Херсонесе, — а позднее прославился как главный творец исторической победы при Марафоне (490 г. до н. э.).

Через Геллеспонт путь лежал к более широким водным пространствам — к Пропонтиде, буквально «Предморыо». Ей было дано такое имя ввиду самого географического положения в качестве «преддверья» более просторного моря, Понта Эвксинского (Черного моря). Пропонтида, ныне называемая Мраморным морем, имеет 280 км в длину и 64 км в ширину в самом широком месте. Ее выгодное расположение породило жадное соревнование между морскими греческими державами, выводившими колонии, что явствует уже из перечня главнейших поселений, основанных ими по обоим берегам Пропонтиды²¹.

Как и в случае Геллеспонта, южное побережье было более гостеприимным, и именно здесь возник самый важный центр на Пропонтиде. Это была милетская колония Кизик (совр. Балкыз, Бел кис). Кизик занимал часть холмистого и широ-комысного прибрежного Арктоннеса («Медвежьего острова», напротив устья Эсепа). Затем он был превращен в полуостров: через морскую полосу пролегли две параллельные дамбы, укрепленные песчаными насыпями. Согласно греческой мифологии, царь Кизика оказал гостеприимство аргонавтам, которые чуть погодя его нечаянно умертвили. Если же обратиться к историческим событиям, то наиболее ранняя из двух дат основания, приводимых Евсевием (ок. 776 г. до н. э.), не поддается проверке (хотя нельзя напрочь отвергать возможность временного существования колонии, позднее, быть может, разрушенной вторгшимися из Фриши киммерийцами [ок. 695 г. до н. э.]). Но даже вторая предложенная историком дата — а именно, 679 г. до н. э., — не вызывающая подобных возражений, говорит о том, что Кизик был весьма ранним милетским поселением в здешних краях.

Кизик имел в своем распоряжении две главные линии сухопутного сообщения. Но эта местность была выбрана скорее по другим соображениям: из-за защищенного положения и доступа к двум прекрасным гаваням, простиравшимся по обеим сторонам и впоследствии соединенным искусственным каналом. Эти гавани превратили Кизик в порт, куда непременно заходили курсировавшие между двумя морями суда. Поэтому возникали всяческие истории, связывавшие этот город со скифами, жившими далеко за Черным морем (Приложение 2). Рассказывали, что один из скифов, Анахарсис, обучил свой народ кизикским обрядам (но сородичи его за это казнили); а другой полулегендарный персонаж, Аристей — грек с Проконнеса (принадлежавшего Кизику острова), якобы сверхъестественным образом объявившийся в этом городе после смерти, оставил сочинение о Скифии и ее обычаях.

Кизикское правительство, славившееся действенностью своих порядков, богатело за счет ловли тунца (а его обилие в здешних водах стало немаловажной причиной для возникновения многих греческих колоний), и изображение этой рыбы появилось в качестве городской эмблемы на кизикских монетах из электра (бледного золота). Возможно, их чеканка началась до 600 г. до н. э., а в течение следующего столетия кизикские деньги превратились в важнейшую единицу обмена в восточногреческих землях.

Однако Кизику не удалось сохранить политическую независимость на протяжении всего этого периода: вначале он попал под влияние лидийцев, а затем персов. Согласно рассказу Геродота, диктатор Кизика Аристагор отказался предать Дария I во время вторжения персов в Европу (ок. 513–512 гг.)²². Когда разразилось Ионийское восстание (499–494 гг. до н. э.), первое побуждение кизикских граждан присоединиться к восставшим было задушено в зародыше, так как сюда прибыл финикийский флот персов, и Кизику пришлось пойти на соглашение с Эбаром, персидским сатрапом в Даскилии.

Если на западе Пропонтида завершается Геллеспонтом, то на востоке ее сходным образом замыкает другой пролив — Бос-пор Фракийский (ныне Босфор). Течения, проходящие по Боспору, не менее прихотливы и коварны, чем в Геллеспонте: под напором ветра они зигзагами снуют от берега к берегу, семикратно меняя направление. И все же с ними приходилось бороться, ибо этот пролив был кратчайшей переправой между Европой и Азией — и вел к Черному морю. Кроме того, многих привлекало обилие рыбы, которая в период миграции устремлялась в это море или, наоборот, из него. Так, дельфины — во многих мифах действующих как друзья человека, — появляются на монетах двух важнейших городов на берегах Боспора — Калхедона (совр. Кадыкёй) на азиатском побережье, у южной оконечности пролива, и Византия (Константинополь, Стамбул) на европейском побережье, почти напротив. На калхедонской монете над дельфином изображен хлебный колос, а в Византии вместо колоса изображалась корова. Это вызывало в памяти скитания Ио — мифической дочери Инаха и жрицы Геры в Аргосе, — которую Зевс обратил в корову, чтобы спасти ее от ревности Геры; пролив же, который переплыла Ио, получил название Βόσπορος — «коровий брод».

Калхедон, где были обнаружены доисторические следы обитания, возможно, вначале был фракийским поселением, — но позднее его колонизовали мегаряне (согласно традиции, в 685 г. до н. э.). Геродот сообщает, что полководец Дария I Мегабиз называл основателей города слепцами — ибо они не заметили превосходного места по другую сторону пролива, где лишь семнадцать лет спустя был основан Византий²³. Но, скорее всего, первые пришельцы из Мегар не чувствовали в себе смелости вывести поселение на европейском берегу Боспора, среди фракийцев (там они были куда многочисленней и грозней, чем их соплеменники на южном берегу). Кроме того, Калхедон — хотя его порт оставался беззащитен против бурных течений — располагал хорошими пахотными землями (о чем красноречиво свидетельствует колосок на местной монете) и получал прибыль от медных копей и добычи полудрагоценных камней на соседнем островке Халкитида (ныне Хейбелиада), название которого, происходившее от слова χαλκός («медь»), позднее привело к «превращению» Калхедона — в Халкедон (истинное же происхождение исконного названия города неизвестно).

Местный законник Фалей (V век до н. э.?) записал — или закрепил — правила, предписывавшие поддерживать ограниченный состав граждан. Он настаивал на имущественном равенстве среди них — во избежание внутренних распрей. Позднее Калхедон, примкнувший к Ионийскому восстанию, был разрушен персами (494 г. до н. э.). Те, кто уцелел, нашли пристанище в Месембрии (совр. Несебр) на Черноморском побережье, который примерно десятилетием раньше был сообща основан Мегарами, Калхедоном и Византием.

Даты основания Византия назывались различные — 668, 659 и 657 гг. до н. э. Основали его тоже выходцы из Мегар, хотя, наверное, с ними прибыли и переселенцы из других городов Средней Греции и Пелопоннеса. Они подчинили себе коренное фракийское население, низведя туземцев до положения «крепостных» (вроде илотов) под прозванием пруников (яробуион) — «вьючного скота».

Мегарское поселение Византий — которое средневековый хронист уподобил треугольному парусу, развевающемуся на ветру, — заняло большой мыс у западной оконечности Бос-пора, южной стороной обращенный к Пропонтиде, с продолговатой естественной гаванью Хрисокерас (Хргхюкерои;, Золотой Рог) с севера. Золотой Рог, лишенный речных стоков, представлял собой свободную от наносов заводь, защищенную от северного ветра холмами. Он служил переправой еще в более ранние века и был спасительной гаванью для судов, собиравшихся «штурмовать» опасные воды Босфора или только что это проделавших. К тому же ветры, чинившие столько препон, загоняли в Рог несметные косяки рыб, — из-за чего, может быть, он и был прозван «Золотым».

Когда персидский царь Дарий I возвращался из похода в Европу (ок. 513–512 гг. до н. э.), диктатор Византия Аристон, вслед за Аристагором Кизикским, отказался чинить ему зло. Однако во время Ионийского восстания многие византийцы покинули город, прежде чем прибыл финикийский флот персов, и вместе с калхедонянами бежали в Месембрию, основанную совместно с ними.

Между тем будущему Византия ничто не угрожало: его было легко защищать, а оборонительные стены города почитались крепчайшими во всех греческих землях. Кроме того, «с моря местность прилегает к устью Понта, — как позднее заметил Полибий, — и господствует над ним, так что ни одно торговое судно не может без соизволения византийцев ни войти в Понт, ни выйти из него. Понт обладает множеством предметов, весьма нужных для человека, и все это находится в руках византийцев»²⁴. Полибий написал это во II веке до н. э. С той поры, на протяжении тысячи лет с лишним, дали о себе знать и многие другие преимущества Византия; будучи мостом между Европой и Азией, этот город стал, уже под именем Константинополя, столицей всего западного мира.

Глава 3. ПРИЧЕРНОМОРЬЕ: СИНОПА, ИСТРИЯ, ОЛЬВИЯ

Греки называли Черное море Понтом Эвксинским (Ей^тчх;), го есть «гостеприимным», хотя считалось, что это эвфемизм, заменивший более раннее название — Понт Аксинский СА£е-то есть «негостеприимный». Но не исключено, что новое название было искажением какого-то негреческого слова, означавшего «темный» или «северный». В мифологии море было знаменито благодаря истории об аргонавтах, изложенной в эллинистической эпической поэме Аполлония Родосского, но отражавшей морские географические исследования (в поисках меди?), которые восходили ко II тысячелетию до н. э.

К 800 г. до н. э. ионийцы и другие восточные греки уже знали кое-что об обычаях племен, населявших берега Понта, и гомеровские поэмы обнаруживают смутное знакомство с его южной кромкой. Но достоверные сведения об этих краях появились у греков лишь в VII веке до н. э… В ту пору милетяне настолько освоились в Черном море, что практически превратили его в «собственный водоем» (Глава V, раздел 2).

Войдя в море, они, по-видимому, в первую очередь обратились к его южному побережью: оно было доступнее остальных, потому что течение здесь устремляется вдоль берега на восток. За приморской полосой северной Малой Азии, которую они принялись заселять, начинались глубинные земли, тоже носившие название Понта. Там обитали разноязычные племена негреческого происхождения, объединявшиеся в крупные независимые храмовые сообщества, которыми управляли жрецы с помощью «священных рабов» (иеродулов). Понт, область плодородная и хорошо орошаемая, обладал мягким климатом в поймах Галиса (Кызыл-Ирмак) и Ириса (Ешиль-Ирмак) и в прибрежных равнинах. Здесь в изобилии произрастали зерновые культуры, разнообразные плоды и орехи, имелись и тучные пастбища. Ближайшая из параллельных горных цепей в глубине области одаряла поселенцев строевым лесом для кораблей. Кроме того, здешние склоны были богаты железом, которое добывали халибы — по преданиям, первый в мире народ, постигший обработку металлов²⁵.

В срединной точке этого побережья милетяне основали Синопу (совр. Синоп). Имевшееся здесь ранее поселение занимало полуостров или мыс, а обитателями его были местные понтийцы — пафлагонцы, возможно, вперемешку с фригийцами (Приложение 1). Но в одном важном вопросе мнения античных авторов разделялись: пришли ли милетяне в Синопу — а иными словами, начали ли они колонизацию Причерноморья, — ок. 756 г. до н. э. или ок. 631 г. до н. э.? Имеющиеся свидетельства запутанны — Евсевий предлагает обе даты, — но вполне вероятно, что какие-то выходцы из Милета, а быть может, и из других мест, действительно учредили здесь торговый пост (вроде тех, что существовали в Кампании и Сирии) в период, соответствующий более ранней дате. Передавали, что они явились под началом некоего Габ-ронда. Но этот эмпорий — если он и вправду существовал — позднее разрушили киммерийцы (Приложение 1), а уже позднее, ок. 631 г. до н. э., группа милетян во главе с изгнанниками Коем и Кретином заново основала здесь колонию.

Синопа имела большие запасы пресной воды и могла выращивать собственные маслины — в отличие от прочих понтийских городов, кроме Амиса. Она располагала сельскими угодьями и лесом и имела доступ к серебряным и железным рудникам в глубинных областях. Местные находки — фригийские вазы — подтверждают такую связь с малоазий-скими внутренними районами. К тому же город прославился своим суриком, или рДтск; — иначе, «синопской глиной», рыжей охрой или бурой окисью железа, — который шел на покраску кораблей. Сюда же его доставляли из Каппадокии, хотя неясно, когда именно была налажена торговля этим красителем.

Но, в любом случае, всякое сухопутное сообщение было для Синопы нелегким, сильнейшей же опорой для нее служили две глубоководные гавани. Эти порты считались чуть ли не лучшими в округе на много километров, и синопиты богатели на ловле тунца. Кроме того, колония располагалась в такой точке, откуда лежит кратчайший путь до противоположного берега Черного моря, и поэтому ее граждане без труда контролировали движение судов через свои воды.

Судя по товарам, вывозившимся в самые разные края, в Синопе изготовляли множество амфор, которые недавно подверглись тщательному исследованию (как и местные надписи). Сосуды, найденные в местных захоронениях, происходили по большей части из восточногреческих городов, хотя попадалась и коринфская утварь начала VI века до н. э… В области словесности связи с греческой культурой тоже бережно сохранялись: известно, что здесь было в чести изучение гомеровских поэм — по крайней мере, в отдельные периоды синопской истории²⁶.

Трапезунт (Требизонд, Трабзон), расположенный к востоку на том же побережье, возвышался на прибрежном горном отроге у подножья Париадр. Его основание — как и основание его метрополии Синопы, согласно одному из рассказов Евсевия, — возводят к 756 г. до н. э. Из этого следует вывод, что и здесь еще в VIII веке до н. э. мог возникнуть эмпорий, впоследствии превратившийся в самостоятельный город, — хотя в начале IV века до н. э. его граждане по-прежнему выплачивали дань городу-основателю Синопе²⁷. Трапезунт, располагавшийся на плато столовой горы (по-гречески трйяе^а — «стол», откуда и название), был одинаково удален от Синопы и от дальнего края северного побережья. Окрестности его населяло варварское племя моссинэков, которые украшали свои тела татуировками в виде цветов, питались вареными каштанами и приторговывали чудовищно раскормленными мальчиками.

Так как в остальном их, должно быть, не подпускали к новой колонии, — моссинэки оставались недружелюбными соседями, а неудобная гавань Трапезунта оказалась еще одним препятствием для развития. В то же время, город был хорошо защищен: по обеим сторонам поднимались утесы, за которыми простирались лощины. Его расположение способствовало и торговле с халибами, обработчиками железа. И наконец, Трапезунт служил крайней северной точкой главной сухопутной дороги, которая затем, через Зиганский перевал, вела в Армению и Месопотамию.

Ок. 564 г. до н. э. милетяне и фокеяне сообща основали Амис (совр. Кара-Самсун). В окрестностях хорошо прижились маслины — что для прочих мест, кроме Синопы, было здесь редкостью. Амис, лежавший к востоку от Синопы и к западу от Трапезунта, между дельтами Ириса и Лика, — располагался, подобно Трапезунту, на торговом пути, ведшем во внутренние районы (об этом свидетельствуют фригийские вазы, найденные в Ак-Алане, километрах в шестнадцати в глубь страны), и, подобно Трапезунту, получал от халибов железо, которое затем развозил по греческому миру. Опять-таки, как Трапезунт, Амис занимал хорошо защищенное место — полуостров, с обеих сторон омываемый морем и почти отрезанный от суши глубоким ущельем, — так, что он более походил на остров.

Далее, ок. 560 558 гг. до н. э., на том же побережье, но значительно западнее этих трех городов, мегаряне под началом Гнесилоха основали еще одну новую колонию — пополнив свои ряды беотянами и, возможно, получив молчаливое согласие милетян. Эта колония была названа Гераклеей Пон-тийской (ныне Эрегли) — в честь Геракла, который, по преданию, спускался в подземное царство через Ахерусию — пещеру на одноименном соседнем полуострове (Баба-Бурун). Город располагался ступенчатыми террасами, наподобие театра; было подсчитано, что здесь могло проживать до десяти тысячи человек. Коренных обитателей-варваров, представителей племени мариандинов, колонисты поработили, но, в свой черед, обязались за пределы родины никого из них не продавать.

Аристотель упоминает о нетипично ранних политических новшествах в Гераклее²⁸. Ее первые правители — γνώριμοι, то есть «знатные», — были низложены почти немедленно, взамен же был введен демократический строй. Но изгнанники возвратились, свергли этот режим и вновь учредили олигархию, которая опиралась на народное собрание из шестисот граждан.

Нажившись на тучных сельских угодьях и прибыльной рыбной ловле, Гераклея вскоре распростерла свое влияние на побережье вплоть до Китора (ныне Кидрос) — города, упомянутого в «Илиаде»².

Весьма рано — согласно общепринятой датировке, в 657 г. до н. э., — милетяне добрались и до западного побережья Черного моря. Они основали колонию Истр (Истрия) в нынешней румынской Добрудже, чуть южнее дельты Дуная (Истра, который и дал этому месту название) и менее чем в 80 км от большой излучины, которую образует эта река, прежде чем впасть в море.

Новая колония расположилось на невысоком холме у оконечности острова или полуострова — внутри залива, позднее превратившегося в морскую лагуну, а ныне представляющего собой озеро Синое, со всех сторон окруженное сушей. Колонисты обосновались на месте бывшего поселения гетов (Приложение 2). По сообщению Аристотеля, правление осуществлял узкий круг знати, который со временем вытеснила группа богачей, дотоле не допускавшихся к власти³⁰.

Поначалу Истрия оставалась скромным селением с каменными домами в одно помещение, построенным на сваях — для укрепления болотистых земель возле древней пристани. Жители довольствовались рыбной ловлей в дельте Дуная. Но со временем колония приобрела более внушительные размеры. Ибо раскопки возле лагуны, проводившиеся на глубине около 4 м ниже нынешнего уровня земной поверхности, обнаружили целое скопление культовых сооружений, в том числе ранний храм Афродиты. Кроме того, Истрия наладила торговлю с восточногреческими центрами. (Об этих связях свидетельствует хотя бы имя гончара, работавшего ок. 650 г. до н. э. в Смирне, — Истрокл.) Такой торговой деятельности способствовало и то, что Милет вывел и другие колонии на морском пути от Боспора Фракийского. Одной из них была Аполлония Понтийская (совр. Созопол), основанная, согласно традиции, ок. 610 г. до н. э., — своего рода греческий оазис в гуще враждебных фракийских племен (саму же ее постоянно раздирала междоусобная борьба олигархов-расхитите-лей)³¹. Примерно в ту же пору был основан Одесс (совр. Варна), а позднее, незадолго до 500 г. до н. э., — Томы (совр. Констанца), куда пятьсот с лишним лет спустя был сослан Овидий, к превеликому его отвращению. Истрийцы учредили ряд небольших эмпориев — в частности, Истрий-скую Гавань, значительно дальше по Черноморскому побережью, неподалеку от Ольвии (см. ниже).

В то же время Истрия поддерживала живейшие связи и с соседями-варварами. Обнаруженные в пригороде дома из сырцового кирпича — предположительно, жилища туземцев, — наводят на мысль, что колонисты жили бок о бок с коренными обитателями — гетами, — неплохо уживаясь с этими и другими племенами, населявшими богатые зерном внутренние земли. Такой вывод подтверждается археологическими данными: на месте, туземного поселения Тариверде, в 18 км к юго-западу, в начале VI века до н. э. существовал богатый эмпорий. Греческая торговля с окрестными народами приняла следующий оборот: внутрь Европы греки отправляли вино и масло (в сосудах местного изготовления), а также домашнюю утварь и оружие, — а взамен приобретали и везли в прибрежные земли рабов, шкуры и сельскохозяйственные продукты. Кроме того, близость к Дунаю — у излучины которого был создан эмпорий (возле современной Брэилы), — позволяла подобраться к залежам золота и серебра в горах на другом берегу.

Но этим поселениям не суждено было просуществовать долго: прежде чем наступил 500 г. до н. э., нагрянули скифы (Приложение 2) и разрушили Истрию. Правда, со временем город воспрянул, и даже значительно расширил свои торговые связи в последующем столетии, — но до заката античности ему предстояло еще трижды подвергнуться основательному разрушению.

Всего десять лет спустя после основания Истрии, как рассказывали — а недавние археологические открытия опровергают более позднюю датировку, — группа предприимчивых миле-тян, с примкнувшими к ним выходцами из других греческих городов, проделала изрядный путь к северу и основала Ольвию (близ современного села Парутина) у самой дальней точки Черного моря.

Новое поселение, основанное под покровительством Аполлона — с одобрения его дельфийского оракула, — расположилось на правом (восточном) берегу Гипаниса (Буга), возле входа в его большой залив, образованный его устьем, — лиман (от греческого λιμήν), в 37 км к западу от реки Бо-рисфен (позднее Данапр, ныне Днепр), который сперва и дал колонии свое имя (пока ее не назвали ^Ολβια — от слова όλβος «счастье»). Место, выбранное для колонии, хотя и не занятое прежде оседлыми жителями, отличалось выгодным расположением, потому что отсюда легко было контролировать движение торговых кораблей в глубь суши по обеим этим крупным судоходным рекам, составляющим типичную особенность южнорусского ландшафта.

Новое поселение состояло из нижнего города возле Гипа-нисского (Днепровско-Бугского) лимана и верхнего города на плато, поднимавшегося на 36,6 м над морем. Сейчас нижний город частично погружен в воду из-за поднятия уровня моря, но недавно были произведены раскопки в четырех зонах затопленного участка. Выяснилось, что численность населения быстро возросла с шести до десяти тысяч жителей. Общественные здания в верхнем городе восходят, очевидно, к 550–500 гг. до н. э. Рядом с агорой стояли священные участки Зевса и Аполлона Дельфиния, а к северу от нее располагались большие купеческие дома с закромами для припасов (причем подобный размах даже в Балканской Греции был еще в диковинку). Контраст им составляли хижины, числом около сорока, обнаруженные неподалеку и принадлежавшие людям более скромного достатка. Другой жилой квартал был выявлен у западного края города, над Заячьей Балкой; там же имеются следы ремесленных мастерских. Могильники вокруг города поражают разнообразием форм.

Стремясь подчеркнуть свою греческую принадлежность, колония поощряла изучение гомеровских поэм. Сходное явление наблюдалось и в Синопе, но родиной подобных штудий была, разумеется, Иония, — Ольвия особенно старалась во всем походить на свою ионийскую метрополию, Милет. Она заключила с Милетом договор об исополитии (совместном гражданстве) и, возможно, освобождала милетян от налогов³². Кроме того, в Ольвии соблюдали точную последовательность милетских месяцев года (и сохраняли их названия), а также предоставляли пристанище — временное или постоянное — милетским златокузнецам.

Но великолепные золотые изделия, которые они производили, предназначались главным образом для населявших внутренние области скифских племен, с которыми ольвиополиты тоже поддерживали тесные связи. Эти отношения были отражены в многочисленных рассказах Геродота (который самолично здесь побывал и знал о Гипанисе не понаслышке, проделав многодневное путешествие вверх по его течению)³³. По-видимому, между колонистами и туземцами заключалось немало смешанных браков, и по меньшей мере один из скифских кочевых народов — каллипиды — под влиянием ольвиополитов перешел к оседлому образу жизни.

Такие отношения породили разумное предположение, что уже с самого начала Ольвия — хотя и обнесенная стенами, но достаточно уязвимая, — была обязана своим существованием защите соседей-скифов, — хотя теория о том, будто скифы составляли важную прослойку в ольвийском правящем сословии, якобы подкрепляемая рассказом Геродота о прогречески настроенном скифском царе С киле (Приложение 2, примечание 50), так и остается недоказанной. Археологические свидетельства выстраиваются в схожую историю о тесном этническом взаимодействии. Так, воинское погребение в Ма-рицыне (ок. 490 г. до н. э.) являет пример полного культурного смешения: в типично скифский могильник поместили множество греческих изделий. А в другом кургане было найдено 377 наконечников от стрел, причем все — той определенной формы с гнездышком, которую занесли к скифам греки.

В письменных источниках много говорится о торговле с Причерноморьем в позднейшие периоды, но о торговом обмене, происходившем до 500 г. до н. э., они ничего не сообщают. Зато о характере этого обмена позволяют судить археологические данные. Что касается сухопутного сообщения, то главный торговый путь Ольвии уходил прямо на север, по долине реки Ингул (впадавшей в тот же лиман, что и Гипанис), — туда, где сейчас находятся Смела и Черкассы. Оль-вийские купцы плавали и вверх по Гипанису, добираясь в края, удаленные от устья по меньшей мере на 320 км: ибо в ходе раскопок в Немирове были найдены восточногреческие вазы конца VII века до н. э.

Если обратиться к морским путям, то найденные в Ягор-лыке и на Березани (см. ниже) каменные глыбы эгейского происхождения явно были использованы как судовой балласт. Это означает, что сюда прибывали корабли со сравнительно легким грузом (вино, масло), так что им требовался дополнительный вес, — а отсюда они увозили груз более тяжелый (зерно), выбрасывая не нужный более балласт. В VI веке до н. э. Милет способствовал этим межгреческим контактам, выведя очередную колонию, Тиру (ныне Белгород-Днестровский), у лимана реки Тирас (Днестр), между Ольвией и Истрией, — а последняя, как уже говорилось выше, основала собственный эмпорий, Истрийскую Гавань близ Ольвии.

Ольвиополиты подчинили себе многие греческие причерноморские поселения и торговые посты, и в их владении находилась обширная территория — глубиной в тридцать и протяженностью в 64 км. И эта прибрежная полоса была густо населена: как показали недавние исследования, здесь обитало не менее семидесяти сообществ, объединенных продуманной системой связи. Досадным упущением является невнимание большинства книг по истории Греции к этому обширному участку эллинского мира (которое объясняется тем, что отнюдь не многим под силу одолеть отчеты российских археологических экспедиций, выходящие на русском языке) составляло ядро торговых отношений греков со скифами из внутренних районов. Античные авторы писали о несметных количествах зерна, привозившегося из плодородного черноземья украинских и молдаванских равнин; а о той роли, которая принадлежала Ольвии в этой хлебной торговле, можно судить по находке в Широкой Балке — урочище в полутора километрах к югу от городища: там были раскопаны двенадцать огромных зерновых ям, а вдобавок к ним и печь — вероятно, использовавшаяся для сушки зерна.

Но хлеб был не единственным богатством, каким могли похвастаться здешние глубинные земли. Полибий позднее упоминает скот, мед и воск³⁵; к ним можно добавить мех, строевой лес, металлы (сплавлявшиеся сюда по реке из Трансильвании), а еще — массу рабов, которых вывозили из Ольвии и прочих причерноморских городов в другие греческие края; грузили же их, по большей части, на милетские суда. Взамен греческие корабли, заходившие в черноморские порты, привозили в изрядных количествах вино и оливковое масло — и не только для греческих поселенцев, желавших пировать не хуже своих соотечественников в дальних землях, но и для варваров, населявших необъятные просторы Северной и Центральной Европы и Средней Азии. Можно заключить, что уже в VI веке до н. э. эта торговля велась в обоих направлениях.

Важнейшим из соседних поселений, находившихся под влиянием Ольвии, была Березань (ее греческое название неизвестно). Располагалась она на островке (в древности, должно быть, являвшемся полуостровом), в устье Борисфена (с которым в этом месте сливается Ингул) и Гипаниса, впадающих здесь в море и образующих крупнейший из черноморских лиманов. Существует предположение, что Березанское поселение возникло раньше Ольвии, впрочем, оно труднодоказуемо. Вероятно, дело все-таки обстояло наоборот.

Дома на Березани представляли собой крытые соломой жилища в одно помещение, чаще всего прямоугольные, но иногда и круглые, величиной примерно 1,8 м на 2,8 м или 2,8 м на 3,7 м. Они были частично врыты в землю — для защиты от зимней стужи, — и снабжены очагами. Обнаружены здесь и ямы — для хранения запасов или для отбросов. Островок, на котором ныне находятся развалины Березани (в том числе пристань на восточном берегу), оказался богат находками самых разных периодов. В частности, недавно была найдена небольшая группа монет из Электра, относящихся к VI веку до н. э.

В трещине стены было обнаружено частное письмо (ок 500 г. до н. э.), написанное на свинцовой пластине и скатанное в свиток³⁶. Этот ранний образец торговой переписки свидетельствует о существовании «профессионального» слоя купцов. Письмо, написанное на ионийском диалекте, изобилует неясностями и намеками, но, согласно одной версии истолкования, суть сводится к следующему. Автор послания, Ахиллодор, совершает деловое путешествие по поручению некоего Анаксагора, но тут вмешивается третье лицо — Мата-сий, — захватывает его груз, а его самого пытается обратить в рабство. Возможно, посягнув на товар Анаксагора, Матасий попытался воспользоваться правом личного захвата собственности: часто гражданин одного полиса, понеся обиду от гражданина другого города, пускал против него в ход это право. Ибо Матасий заявляет, что ранее лишился имущества по вине Анаксагора, — а потому Ахиллодор, будучи рабом Анаксагора, подлежит захвату, ради возмещения убытков. Ахиллодор же просит своего сына Протагора сообщить все эти новости Анаксагору и поясняет, что он свободный человек, а не раб и потому не подлежит захвату.

Скифский поход Дария I ок. 513–512 гг. до н. э. (Приложения 1 и 2), должно быть, посеял панику среди подобных купцов, да и среди всех жителей Ольвии и Березани. Вероятно, из-за него пресекся их доступ к одному из источников прибыли — рудникам в Трансильвании; кроме того, возникла угроза, что Причерноморье превратится в персидское озеро.

К юго-востоку от Ольвии находился Херсонес Таврический (Крымский полуостров), гористые области и свирепые жители которого внушали греческим морякам несказанный ужас. И все-таки восточная оконечность полуострова (Керченский полуостров), выходящая к Боспору Киммерийскому (Керченскому проливу), показалась колонистам — особенно милетя-нам — заманчивой, потому что этот пролив вел к озеру Меотиде (Азовскому морю) — пусть и бурному, зато буквально кишевшему рыбой.

Кроме того, через озеро путь на север лежал к Танаису (Дону), в устье которого милетяне (если это были они, что кажется весьма правдоподобным) основали самую дальнюю из всех своих колоний (ок. 625–600 гг. до н. э., или чуть раньше), названную по имени реки Танаисом; она открыла грекам доступ к скифским внутренним землям. Страбон писал о крупном греческом эмпории Танаис — общем торговом центре европейских и азиатских кочевников³⁷, — в котором была опознана нынешняя Недвиговка, — но, очевидно, более древнее поселение находилось в каком-то ином месте. Возможно, оно было в Таганроге — где под водой обнаружилась греческая керамика VII века до н. э., — или в островной станице Елизаветинская (где, по другой версии, располагалась древняя Алопекия)., возле главного южного рукава дельты Танаиса.

У южного края Меотиды, по обоим берегам Боспора Киммерийского, выросли греческие колонии. Важнейшей из них стал Пантикапей (совр. Керчь) на западном побережье, основанный ок. 600 г. до н. э. милетянами. Он расположился на месте прежнего скифского поселения (Панти-Капа), ранее торговавшего с заезжими греческими купцами: в скифском царском кургане на Темир-Горе, в 3 км от городища, был найдена греческая энохоя 640–620 гг. до н. э.³⁸ Пантикапей, явно поддерживавший тесные отношения с окрестными племенами, был обязан своей мощью выгодному расположению — под прикрытием хорошо защищенного акрополя (на горе Мигридат); а его граждане богатели благодаря соседству лучил их во всем Херсонесе Таврическом хлебородных земель.

Наследственными правителями (архонтами) Пантикапея были представители милетского рода Археанактидов. Спустя одно или два десятилетия после завершения периода, охваченного в настоящей книге, они упрочили свое могущество, образовав долговечное Боспорское царство, которому подчинялся ряд местных коренных народов, более или менее обратившихся в эллинство. К той поре рядом с Пантикапеем возникли и другие греческие колонии³⁹.

Пантикапей не обошел вниманием и восточный (кубанский) берег Боспора Киммерийского (ныне Таманский полуостров, омываемый Таманским — в древности Корокондамским — заливом), стремясь подобраться к богатому залежами металла Кавказу. Насколько возможно судить, самое раннее греческое поселение на этом побережье было основано (как и сам Пантикапей) милетянами. Поселение это — Гермонасса (совр. Тамань). Находясь вблизи южного входа в пролив, Гермонасса пользовалась всеми возможными выгодами такого расположения. В ее распоряжении было и устье реки Антикит (ныне Кубань)⁴⁰, главный рукав которой в древности впадал в Черное море чуть южнее этого города (а не в Азовское море как сейчас). В ходе недавних раскопок в Гермонассе был обнаружен ряд сооружений, улиц и захоронений начала VI века до н. э. — то есть эпохи основания города. Другие колонии по соседству восходят приблизительно к тому же периоду⁴!. По речной долине греки легко добирались до туземных центров в глубине полуострова, — среди которых было небольшое укрепленное поселение, позднее покинутое изгнанными киммерийцами (Приложения, примечание 2), — хотя иные из этих племен имели обыкновение захватывать ионийских моряков в плен и приносить их в жертву своей Великой Богине (Табити).

Но главной греческой колонией на восточной стороне пролива была Фанагория, лежавшая чуть к северу (возле нынешней станицы Сенная), на острове между Меотийским и Корокондамским озерами и протокой Антикита. В отличие от большинства причерноморских колоний, основали ее не милетяне, а выходцы из другого ионийского города — Теоса. Поселение занимало две террасы: одна из них служила акрополем, а вторая — нижним городом. Булыпая часть последнего в настоящее время погружена в воду (на расстоянии от 92 см до 92 м) в силу геологического явления, получившего название «фанагорийской регрессии». На верхней же террасе раскопаны остатки четырех ранних жилищ, одно из которых, видимо, относится к самой поре возникновения колонии. Находки в пригородном некрополе свидетельствуют о преобладании в тот период ионийской керамики, вслед за которой появились сосуды из аттических и фасосских мастерских; начиная же с VI века до н. э., греческим вазам стали подражать местные гончары. К юго-запашу и к западу от города были возведены пышные усыпальницы. Среди найденной в них погребальной утвари оказались роскошные дары, например, седла и упряжь из золота и позолоченной бронзы.

Так, минул всего век — и западное и северное Черноморские побережья оказались сплошь усеяны греческими городами, поначалу служившими как торговые посты или а1рарные селения. Кроме того, и на восточной стороне моря, неподалеку от Кавказских гор, раскинулось несколько милетских поселений VI века до н. э., хотя неясно, были ли они полноправными городами (πόλεις) или только рынками (έμπόρια), лишенными гражданского статуса.

Самым северным из них был Питиунт (совр. Пицунда, Бичвинт) в землях племени гениохов, от которых греческие поселенцы или торговцы, возможно, находились в некоторой зависимости. (Ныне это территория Абхазской Автономной республики, входящей в состав Грузии). Далее, возле устья речки Беслетки, располагала Диоскуриада (совр. Сухуми, столица Абхазии), вытеснившая туземное поселение, восходившее ко II тысячелетию до н. э. (или присоседившаяся к нему). Несмотря на свою удаленность, этот торговый городок постепенно стал ввозить товары из самых разных греческих краев, одновременно наладив вывоз местной соли и кавказской древесины, льна и конопли. Рассказывали, что на торговых площадях Диоскуриады раздавалась речь на семидесяти языках — а по словам иных, на трехстах наречиях, — хотя Страбон подвергал последнюю цифру сомнениям⁴².

Еще южнее находился третий милетский эмпорий — Фасис, где-то возле устья реки с тем же названием (ныне — Риони в Грузии). Из-за речных наносов его точное местонахождение определить трудно, но, возможно, это было в Симагре, в 18 км вверх по течению: там, на холме, были раскопаны руины строений VI века до н. э… Верхняя долина реки Фасис (прежде чем перейти в гнилостную болотистую низину) снабжала эмпорий теми же дарами земли, что продавались в Диоскуриаде; к тому же сюда поступало железо из страны халибов (примечание 25). Эта плодородная область составляла ядро Колхидского царства, которое, возможно, возникло в течение VI века до н. э., придя на смену разрушенному ок. 720 г. до н. э. государству Колха, или Кулха⁴³, — хотя, согласно другой точке зрения, Колхида обрела черты государственного строя не раньше 300 г. до н. э.

Как бы то ни было, в греческой мифологии Колхида занимала видное место уже с весьма древних времен — быть может, со II тысячелетия до н. э., или, во всяком случае, с самых ранних лет милетских географических исследований. Земля колхов была той самой сказочно богатой страной, куда плавали аргонавты за золотым руном. Там правил царь Эет, чье имя происходило от названия его царства — Эя, то есть страна восходящего солнца. Эю обычно отождествляли с Колхидой, хотя в качестве другой возможности порой указывают Таманский полуостров.

Во главе аргонавтов стоял Ясон, которого Пелий, захвативший власть в Фессалийском Иолке, хитростью услал добывать золотое руно, прежде чем юноша заявит о своих законных правах на престол Иолка. Войдя через Боспор Фракийский в Понт Эвксинский, благополучно миновав «сдвигающиеся скалы» Симплегады (пустив впереди Арго голубку), моряки встретили радушный прием у мариандинов. Затем, после недолгой остановки в Синопе, они приплыли в Эю, или Колхиду, высадившись в устье Фасиса, возле которого и стоял царский город. Благодаря помощи царевны Медеи Ясон справился с заданиями, порученными ему Эетом, а именно — впрячь в ярмо пару огнедышащих быков, вспахать на них поле, засеять его зубами дракона или змея (убитого некогда Кадмом) и перебить вооруженных воинов, которые вырастут из посеянных зубов. После этого, опять-таки с помощью Медеи, Ясон завладел руном и пустился в бегство. О его возвращении в Грецию ходило немало противоречивых рассказов, да и вся эта история являет целое нагромождение легенд и элементов волшебной сказки. Вместе с тем в мифологической форме она отразила подлинные ранние странствия греков, отважно исследовавших опасное Черноморское побережье.

С дальними берегами Черного моря, или даже с областями, лежащими в стороне от моря, связан и другой известнейший греческий миф, а именно — миф о племени амазонок. Они обитали в Темискире на реке Термодонт на севере Малой Азии, к востоку от Амиса и от реки Ирис⁴⁴ (откуда, впрочем, по словам Страбона, их изгнали⁴⁵; возможно, такое утверждение основывалось на полном отсутствии следов их пребывания здесь). Иные же рассказывали, что амазонки жили далеко на северо-востоке — возле устья Танаиса⁴⁶, а то и еще восточнее, у Каспийских ворот, к югу от одноименного моря⁴⁷.

Здесь важно одно: греки «поселяли» их у самого края ведомого мира, потому что их жизнь представляла обратный — по сравнению с «обычным» — ход вещей (являя образец известного типа народных сказаний: со сходными мерками Геродот, например, подходил к египетским обычаям)⁴⁸. Ибо амазонки — женщины и вместе с тем воительницы не хуже мужчин: так, Гомер дважды награждает их эпитетом аупбуецхп⁴⁹. Так, среди них царил «порядок наоборот» — потому что война почиталась исключительно мужским уделом. А греки — пожалуй, как никто еще — были убеждены (за исключением очень немногих), что женщины стоят на другой (гораздо более низшей) ступени, нежели мужчины.

Амазонки же не только были «мужеподобны» — они еще и сражались против мужчин. Так, Арктин — милетянин, живший в VIII веке до н. э., — повествовал в своей «Эфиопиде» (или «Амазониде»), как во время Троянской войны царица амазонок Пентесилея явилась на помощь осажденной Трое⁵⁰ (тогда как в «Илиаде», напротив, она изображалась врагиней троянцев⁵¹) и вступила в единоборство с Ахиллом. Он поверг ее наземь и убил: амазонки во всех мифах погибали, сражаясь с мужчинами (прежде Ахилла амазоноубийцами стали Геракл, Тесей и Беллерофонт). Ибо их чудовищную гордыню — соперничество с мужской воинской доблестью — требовалось покарать. Но о том значении, которым греки наделяли этот миф, говорят сцены амазономахии, часто сопоставляемые в искусстве со сценами кентавромахии, — а такое подразумевающееся сравнение должно было подчеркнуть сходство обоих этих вымышленных народов. Пусть одно племя — похотливые самцы, а второе — целомудренные женщины: обе стихии одинаково враждебны «правильному» строю людских отношений, в котором царят мера и лад. Такие изображения амазонок появляются начиная с VII века до н. э.: воительницы облачены в короткие туники, а иногда — в скифские или восточные штаны.

Но исключительная дерзость и отвага, которой наделялись в мифах эти грозные женщины, настолько захватила воображение греков, что амазонки фигурируют в самых различных ролях и местах, — причем не только в качестве вопиющего примера, оправдывающего расхожие взгляды на различие полов и засилье «мужского шовинизма» (пользуясь бытующим ныне выражением), но и в качестве основательниц важных городов на западе Малой Азии, в том числе Кимы и Эфеса (ибо Артемида Эфесская далеко не всегда сохраняла неподвижный облик изваяния в своем главном храме, но порой принимала амазоноподобный образ). Голос Геродота явно выпал из общего хора, когда он предположил относительное равенство между полами, а именно — «выдал» амазонок замуж за родственное скифам племя савроматов или сарматов, живших к северу от Танаиса⁵². В описанном им вымышленном обществе отношения между мужчинами и женщинами были установлены, а их роли распределены, таким образом, что ни одна из сторон не могла похвалиться полным господством над другой.