Грустное начало попаданства

Глава 1

Сергей, кажется, Логинович Романов был наш сугубо типичный российский современник XXI века возраста где-то тридцати шести лет. Еще без лысины, но уже солидным животиком, так сказать внутренним резервом для непредвиденных случаев.

Как и положено, в наличии находилась любимая ненавистная работа, жена — ненаглядная гадюка белобрысая Лариса, двухкомнатная квартира в ипотеке, за которую предстояло выплачивать кредит за много лет вперед. Детей вот Господь не давал, что немало стало беспокоить обоих в последнее время. В общем, хватало проблем у Сергея. А у кого их нет в жизни? Только у сумасшедших в их розовых мирах!

А впереди ничего у него не было интересного и, может быть, и совсем ничего бы и не писали о нем, даже знатная дворянская фамилия Романов ни чем не была озвучена.

Вот если бы он не стал нечаянно обычным попаданцем. Простым таким героем тяжелого, но героического прошлого, попавшим туда из нашего мирного и, что греха таить, серого будущего.

День, когда он так геройски стал хронопопаданцем, был осенний, относительно прохладный, по сезону для октября. А еще для Сергея он был какой-то бестолковый и несуразный, как в странном и ужасном сне, из которого никак не можешь выбраться. Как будто и не в демократическом XXI веке он находился, а в каком-то тоталитарном сталинизме, о котором современные либералы рассказывают так страшно — безнадежно, как о древнем деревенском сортире, в который, однако, надо обязательно идти.

С женой ни за что поругался, с коллегой соседом на работе поконфликтовал на равном месте, начальник на той же работе накатил изрядную административную бочку за плохую, дескать, нетрудовую деятельность. И в конечном итоге он еще и глупо попал не в свой автобусный маршрут и почему-то вышел на неведомую остановку. Теперь вот смотрел как обалделый Наполеон на текущую замшелую, но все-таки столичную местность, такую как-то очевидно чужую и одновременно смутно когда-то знакомую.

«Где же я ныне нахожусь? — гадал он (Сергей, а не Наполеон Бонапарт), изумленно глядя на какие-то неизвестные здания, — куда он проехал? Это еще столица нашей Родины Москва или уже какое-то замшелое далекое Подмосковье»?

При чем, местность, вообше-то, была Романову, надо еще раз подчеркнуть, чем-то знакома. Здесь бы убрать пару небольших деревянных дома, сущая древняя рухлядь, будто и не Москва уже совсем. Да нелепую кирпичную лабуду, стоявшую, похоже, еще с незапамятного XIX века. Эх, вместо них построить бы девятиэтажные хоромины, да постелить асфальт вместо булыжника. И Сергей вполне бы признал Лубянку где-то около «Детского мира». То есть самый центральный район Москвы.

А так он почувствовал совершенно по-дурацки и подозревал, что вчерашняя водка или была откровенно плохой, и он отравился. Или туда ненароком был насыпан какой-то дурманящий галюцоген и он просто бредит, не узнавая об этом.

В пользу последнего указывало и то, что голова постоянно голова была какой-то мутной, словно бы его утром пыльным мешком хорошенько досталось. Ведь не хотел он тогда пить, но зараза Федор (еще один коллега на работе) натужно настоял и буквально матерно заставил пить полстакана горячительного напитка. Дескать, один пьешь — это пьянство, а двоем — плодотворный творческий разговор. И вот теперь Сергей ни за что, ни про что страдал.

Он постарался сильно напрячься и навести в голове относительный порядок, но, к своему удивлению, сумел только упасть в обморок, как стеснительная барышня при голом мужчине. Больше он ничего не видел.

«Какая барышня, да еще стеснительная, — недовольно удивился Романов напоследок, — черт знает, что творится сегодня на белом свете! Вроде бы не дьявольское тринадцатое число сегодня в мире?»

Надо сказать, что наш герой особо мнительный не был, бедные черные кошки и прочие нехорошие приметы оставляли его равнодушными. XXI век на дворе, какие черные метки! Но в тринадцатое число он все же верил, особенно, когда в этот день в один из прошлых годов вдруг умерла его милая мама.

Впрочем, некие хозяева в нквдешных мундирах сталинской эпохи его быстро привели его в себя, дав по паре звонких и очень больных оплеухи. Обморочное положение сразу исчезло, превратившись в некую озабоченность своего тела (еще отнюдь не разума!).

Он, кажется, начал активизировался и даже начал крутить головой, которая, хотя и не думала, но по крупицам собирала полезную (бесполезную?) информацию. Как он понял, его почему-то притащили, пока он был в бессознательном состоянии, во что-то навроде застенка со стенами. Они были окрашены краской: — нижняя часть — синего цвета, верхняя часть — белого. Небольшая комната с одной стороны, была похоже на тюремную камеру — одиночку, с другой, кабинет следователя, в которой проводят допросы с пристрастием, а потому не держат цветы в горшках и различными мужскими безделушками. Больше он ничего не видел.

Где это он так? И зачем вдруг оказался в этом дрянном, пропитанном казенщиной помещении? И почему, гады, они с ними дерутся? Точнее, они ведь его били, он будет на них обязательно жаловаться!

Нет, вы только не думайте, что плакса и сентиментальный еврей-либерал, он просто как-то потерялся, интуитивно чувствуя не в своей эпохе. Но все же где он? Разум задницей чувствовал, что он где-то в сталинском времени, но глупое сознание все еще барахталось, отбиваясь от этих страшных фактов. Домой хочу с любимой гадюке!

— Пришел в себя, ваше благородие? — враз прекратив драться, весьма спокойно спросил его лейтенант госбезопасности.

Профессионал, — одобрительно и немного с надеждой подумал Романов, — просто так бить не будет, а только для стимула. Пустите меня отсюда!

Лейтенант госбезопасности (приравненный к армейскому капитану) Кирилл Дьяконов, видимо, был здесь главным. Поскольку второй — темноволосый в форменных брюках и закатанной белой рубашке — угрожающе приподнялся к Романову, но бить не стал. Звание у него было не видно, но явно меньше спецзвания лейтенанта госбезопасности. Логично ведь, правда?

Тринадцатый день, похоже, не прекратился. Более того, он зримо ухудшился. Ведь до того вообще его не били. Ни понарошку, ни всерьез смертным боем.

«Господи Боже мой! — в отчаянии почти осмысленно подумал Сергей. Потом мысли у него пошли в другую сторону: — А что милиция опять, полиция ведь? Или опять переименовали? А его не уведомили, ха-ха.

— Простите, а когда опять переименовали полицию в милицию? — на всякий случай вежливо поинтересовался Сергей.

Джентльменские манеры не очень и помогали. Их как бы и не увидели совсем или решили, что карательные органы находятся выше этого.

…. себе! — удивился лейтенант, — … божественная матерь. Ты ведь Романов, мать его, как сам сказал на предыдущем допросе! И теперь что, играешь только под это, сука!

Ну если сам сказал, не я, конечно, прежний Серега, — подумал Сергей, — тем более, он действительно Романов. Знали, или, скорее, угадали? Может, хоть бить так не будут, — наивно запрогнозировал он, буквально вися на руках нквдешника в рубашке.

— Тогда, скорее всего, ты еще и великий князь, — предположил лейтенант, хохотнув. И опять пояснил причину такого смелого факта: — сам сказал!

На этот раз доказательство было выдвинуто как-то нетвердо. Лейтенант явно это только что придумал и теперь навешивал на арестанта. Раз один получилось, то и второй раз получится.

Сергей хотел жестко отказаться. Нечего ему какие-то нелепые факты на него брать. Эти сумасшедшие полицейские-милицейские силы ему сейчас такого навесят. Может быть, это воровской авторитет по кличке Великий Князь и на нем куча трупов?

Или еще, совсем фантастическое предположение, Сергей вдруг предположил, что он оказался попаданием во времени. Это была совершенная нелепость, но на железобетонной основе. С другой стороны, тогда бы все разные мелочи подходили в общую картину с четкостью шестеренки в швейцарском механизме. Больше он вариантов не знал, кроме как, что он неожиданно сошел с ума, а все это всего лишь сумасшедший дурман и на самом деле его бьют санитары (не больно и не в действительности, а остальное чокнутый разум пририсовывает).

Но, во всяком случае, он на каком-то примитивном сознании где-то в копчике, понимал, что Великим Князем ему подписываться нельзя, это был настоящий расстрел или, в случае смягчающим обстоятельств, десять лет настоящей каторги без права переписки.

Но неожиданно губы сами без помощи головного мозга подтвердили:

— Я — великий князь Сергей Александрович.

— Вот и все, — обрадовался лейтенант, — сознался ведь. И бить не надо. Теперь пусть решает начальство, к кому тебя привязать и дадут ли под это расстрельные статьи?

Вот опять факты в ту же корзине. Расстрельных статей в современной России уже нет, — подумал Сергей аналитическим отделом мозга, — а при И.В. Сталине, пожалуйста. И потом, какой Александрович, он же Кириллович. Похоже, меня с кем-то перепутали, и я сам, как дурак, ляпнул, не подумавши.

Лейтенант подмигнул Сергею, как старому знакомому, и поманил пальцем к столу:

— Подпиши протокол прошедшего допроса.

Тот попытался объяснится, поскольку явно оказалось недоразумение, в том числе и с его стороны, но второй белорубашечник внезапно сильно врезал ему в живот. Сергей лишь обессилено прижался к столу, понимая, что на большее его не хватит. Тем более, улыбчивый Дьяконов вдруг больно врезал его по почкам и он поплыл. Казалось, он одновременно находился в кабинете в ХХ веке и в голубом будущем в XXI.

Сергей еще услышал, как лейтенант ругался и предлагал Андрею, похоже, тому самому белорубашничеку, самому подписаться, причем очень похоже. А потом он потерял чувство реальности и ничего уже не помнил.

Нет, сознания он уже не терял, просто головные отделы мозга напрочь отказались работать и он механически пошел обратно в свою камеру, в которой он не был в новом состояние. Подпираясь когда об стенку, когда о милосердного надзирателя (вертухая, подсказал мозг), а когда и о воздух. Так и дошел до места назначения и буквально рухнул у порога. Вертухай его, конечно же, дальше не повел. Сказано до камеры, он и сопроводил, а дальне уже пусть сам, не маленький.

Впрочем, и дальше ему помогли теперь уже такие же заключенные. Так называемые сталинские зека, как и он. Арестованы и наказаны в основном по надуманным преступлениям против сталинского государства люди. В отличие от уголовников не профессиональные преступники, если так можно сказать. Зато уголовники были к советским гражданам классово не чуждые, в отличие от сталинских зека. Они-то как раз были классово чуждые. Особенно он, великий князь.

Кстати о последнем статусе, который теперь носил он. Он что действительно попаданец? Охти мне, ну я и попал!

Прошел в «свой» угол, который его указали сердобольные люди. Лег у стенки, чтобы никому не мешал. Ему охотно уступали, понимая, что после допроса он еще, как минимум, будет час отходить. Хотя, что уж там постельное место. Ни кровати, ни матраса, просто свободное место на полу, где он и лег, не протестуя. Пиджачком укрылся, пиджачок вместо простыни постелил. Хорошо, хотя и твердо. Отвернулся от остальных лицом к стене. И неоштукатуренные кирпичи компрессом приятно холодят разгоряченный лоб, позволяя хотя бы думать.

А здорово они меня на допросе избили. И ведь не пожалуешься, следов побоев нет, где синяки и шишки? А что почки болят, так это у него явный нефрит. Или какой-нибудь рак появился. Ха-ха.

Видимо, он все же попаданец. Что же, дело такое, жизнь. И, похоже, тело у него от реципиента — от Великого Князя Сергея Александровича Романова, а вот разум уже от него самого — Сергея Логиновича просто Романова.

Тело, находясь в своей эпохе, пусть и в чрезвычайном положении, оставалось в покойном состоянии. Поэтому, видимо, и разум не подвывает, не скулит. Хотя в предыдущей обстановке он бы был весь на нервах.

Сергей осторожно повернулся на живот, так легче. О-ох!

— Писять не тянет? — спросил кто-то рядом. А ведь его, пожалуй, спрашивают! Сергей осторожно повернул голову. Мужчина, уже немолодой, как минимум, лет сорок. Хотя, может и меньше.

— Я говорю, хорошо, что у вас почки работают, — пояснил он Сергею, видя, что он его слышит, — то, что они болят, так это и младенцу понятно. На допрос же водили, а там собака Дьяконов, сволочь такая. У него любимый удар называется «кружка пива». По любому поводу врежет сволочь, потом несколько дней в области поясницы болит. Сам пережил это. Не переживайте поэтому. Вот если кровь с мочой пойдет, тогда будет куда хуже. Сходите, проверьтесь, хотя бы для собственного спокойствия, помочитесь.

А его помощник, сержант ГБ Решетов, тот больше мастер по удару в грудину. Так ведь даст, только искры в глазах полетят!

Хм, а ведь человек дело говорит. Тем более, пока шел разговор, ему уже и захотелось облегчится. Только куда? А, вон. люди, хотя какие люди, зека, то и дело ходили строго к одному месту, где, судя по звукам и вони, делали свое дело.

О-ох, Сергей, морщась и постанывая, поднялся. Потом сходил к заметному месту, помочился. Моча оказалась без крови и он прямо-таки почувствовал благодарность \тому Дьяконову. Хоть и сволочь изрядная, а мастер своего дела. Ударил, но не убил и не инвалидил. И ничего, что он сделал это не из гуманизма, а боязни неприятности по службе. Главное жив, пусть и не здоров.

С хорошим чувством приятно проведенного времени, Сергей вернулся обратно и сообщил пока еще незнакомому собеседнику, что у него все замечательно.

— Прелестно, — порадовался занего мужчина, отрекомендовался: — я, кстати, Алексей. Алексей Дуринцев, если полностью.

— Сергей, — представился он, — по фамилии Романов.

— Я знаю, — улыбнулся Алексей, — у нас в камере уже все знают, что вместе с ними сидит целый великий князь. Хоть кого-то расстреляют по делу, а не оговору.

— А что, вы думаете, нас действительно расстреляют? — Сергей почувствовал, что у него даже пальцы похолодели от неприятной новости.

— Статистика, мой милый друг, показывает, что подавляющие сталинские зека, то есть люди, идущие по 58 статье, как правило, заканчивают свою земную юдоль расстрелом. Да и действительно, куда нас девать, зачем кормить. Пуля в лоб и до свидания.

Обидно другое. Здесь, по крайней мере, в камере большинство обвиняется в троцкизме. В том числе и ваш покорный слуга. А что такое, мы не знаем. И кто они, настоящие троцкисты, не ведаем. Досадно, знаете, идти в последний путь не понято за что. Лично я, как статистик с многолетним стажем, уже понимаю, что попал в числовую погрешность. В Кремле решили зачистить страну от отребья и дали задание расстрелять, например, триста тысяч. И они расстреляют, потому как иначе расстреляют их. Ничего не сделаешь, это даже не жизнь, математическая погрешность. И ты ничего не сделаешь, забьют и тебя, и твоих родственников.

Вот я признался, что троцкист. За это, как вы знаете, не судят. Судебная система СССР при всем при этом весьма мягкая. Так что пришлось признаться еще и в подготовке к убийству товарища И.В. Сталина. А вот это уже уголовная статья с расстрельным приговором. Так что жду спокойно суда, оглашения приговора и расстрела.

— И вы об этом так спокойно говорите! — ужаснулся Сергей.

— А что еще сделаешь? — философско ответил Алексей, — с точки зрения государства, оно право. Заговоришь на суде, что ты не виноват и тебя оговорили, так снова попадешь к Дьяконову и Ко. Отлупцуют, добьются признания и снова в суд. Или, если вы твердый, вас забьют во время допроса. Как видите, даже здесь, на смертном одре, есть варианты. Какой пожелаете, гражданин Романов?

Сергей угрюмо промолчал. Действительно, положение хуже губернаторского. Что за жизнь такая пошла у попаданца!

— Так что я и говорю, вам легче идти на расстрел, хоть есть за что. Ведь вы действительно великий князь!

А? — понял, наконец-то, Сергей всю глубину задницы, в которую он как-то умудрился залесть. И ведь вроде бы и не хотел и стройными колоннами не лез, а вот на теле. Безвременно почивший в бозе раб божий Сергей Александрович, тьфу!

Грустно все это, телу хочется покаяться и всплакнуть. Но разум, прибитый к этому берегу неведомым хронологическим течением аж из XXI века, покорно каятся и ложится под нож палача, как телец, не хотел и взбунтовался.

«Ладно, пусть, если уж так меня перенесло в прошлое и теперь здесь с неведомого счастья меня расстреляют, — ожесточенно думал Сергей, — но свой последний путь я пройду, до конца борясь, а на расстреле встану с гордо поднятой головой!»

Разумеется, он понимал, что всяко в жизни повернется. Сам читал, что жертвы иногда ставили на колени, чтобы выстрелить в затылок. Пусть, главное непреклонный дух и железная воля, а остальное приложиться.

С тем он неожиданно уснул, хотя избитое тело ныло, а местами простреливало и как-то неприятно кололо, пол был не только твердый, но и весь в острых бугорках и комочках и Сергей никак не мог выбрать спокойную позу для сна. А разум беспокоился на счет неприятного пессимистического будущего.

А вот поди ж ты! То на мягкой постели полночи маешься без сна, дергаешься от любого сна, как проклятый. А тут в переполненной камере, в которой, похоже, никогда не бывает тишина и всегда горит тусклая, грязная лампочка, он уснул!

Недолгий сон принес ему покой и отдых и для тела, и для разума. Правда, тело уже другими частями жаловалось на твердость и неровности, зато побои на допросе заметно утихли. Сергей порадовался за себя и за свое будущее. Он жив и будет жить несмотря не на что!

Даже его разум, вчера заметно пришибленный новостями о другом временном пространстве и мрачным будущем, сегодня приободрился. Он в темном прошлом? Ха, можно сказать, что для него и то современное будущее было светлое! Зато не будет этой гадкой Ларисы, постоянных проблем с деньгами, которых постоянно не хватало. В новой эпохе и он будет с нового листа. Гм, как бы.

Хотелось бы, правда, провентилировать свой двусмысленный статус. Великий князь в советской даже сталинской действительности. Сюрреализм какой-то. Неужели они не все бежали за границу, а в Советской России в годы Гражданской войны не всех перестреляли? Впрочем, видимо не всех, коли его предшественник дожил до сталинских репрессий! Прожил же в СССР почти двадцать лет… так, а какой сегодня год? У кого спросить — прежнего собеседника Алексея Дуринцева?

Сергей поднял голову и посмотрел на соседей. Нет, все еще крепко спят. Он бы даже сказал — жарко спят. Говорят про себя вслух, кто шепотом, кто громко, шевелятся и вздрагивают, как еще соседей не будят.

Кажется, он слишком рано проснулся, на его субъективный взгляд сейчас часиков пять, не ранее.

Надо и ему немного еще поспать!