…Со многими неизвестными

Глава VII
ТУМАН РАССЕИВАЕТСЯ

Басов приехал в райком партии утром, прямо из дому.

Миновав высокий, светлый вестибюль, он поднялся на второй этаж и подошел к двери с табличкой «Первый секретарь райкома И.М.Васильев.»

- Здравствуй, Петр Максимович. Присаживайся. Что-то вид у тебя неважный, - сказал Васильев, отложив газету.

- Эх! - махнул рукой Басов.

- Чего рукой машешь? Газету читал? Здорово! - с каким-то мальчишеским восхищением воскликнул Васильев.- Атом! Атом в наших руках чудеса будет делать, новую эпоху откроет! И первыми! Обрати внимание - первыми! Ну, да ладно. Как у тебя дела?

- С жуликами вожусь. Какие у меня еще дела! - вздохнул Басов. - Настоящие дела у других. - Он указал на газету.

- Это ты зря, - укоризненно возразил Васильев.

- Но понимаешь, Иван Михайлович, вот прочту газету и иной раз обидно становится. Ну, сам подумай, что за судьба? Ведь в дрянь лезу день-деньской. Кругом до черта хорошего, интересного, узнаешь - дух захватывает. Вокруг миллионы хороших людей, а мне все гадость в руки идет, гниль, мерзость!

Васильев молча слушал и, прищурившись, следил за Басовым. А тот, неожиданно для самого себя распалившись, говорил с искренней горечью и уже не мог остановиться:

- Тебе толкуют о громадных планах, об открытиях таких, что голова кругом идет. А ты? Жулики одни - вот твоя работа. Вокруг грязной лужи крутишься. Да их, прохвостов, жизнь все равно в порошок сотрет и не остановится, не заметит даже: мошкара под ногами, погань, моль действительно какая-то! Кажется, хлопнул мимоходом ладонью - и нет ее!

- То-то и оно, что «кажется»,-заметил Васильев.- А поди выковыряй ее. Ну, что я буду тебе доказывать…

- Все ясно, Иван Михайлович, - вдруг усмехнулся Басов и потер широкой ладонью лоб. - Минутная слабость.

- Ну, раз минутная, то срок истек, - шутливо сказал Васильев и уже серьезно добавил: - А попросил я тебя заехать вот зачем. Как обстоит дело по нашей меховой фабрике?

- Установлено пока самое главное - хищения там идут…

- Ага. Идут?

- Да. Но мои сотрудники, по-видимому, промах какой-то допустили.

- Это ты насчет жалобы?

- Не только. Мы, видишь ли, еще до этого напали было на след. И метод вроде бы установили и канал сбыта. Но… в один прекрасный день все это неожиданно исчезло. Л появилась жалоба.

- Думаешь, прекратили они хищения?

- Ну, нет! Не такой это народ. Я бы сказал, природа их не такая.

- В чем же тогда дело?

- По-видимому, чем-то мы себя расшифровали. Хотя, признаться, я проверил наши действия шаг за шагом и ошибки не нашел. Странно, вообще-то говоря. Но так или иначе, а' мы их спугнули, насторожили.

- И они?…

- Перешли на новый метод хищений, придумали новый канал сбыта. Вот и все. Тем более, что внимание их мы усыпили.

- Каким образом?

- Немедленно вернули документы на фабрику и как бы расписались в своем поражении.

- Так. Выходит, и вам надо кое в чем менять методы.

- То есть?…

- Сейчас я тебя познакомлю с одним очень нужным человеком. Васильев снял трубку телефона и набрал номер.

- Владимир Николаевич? Товарищ Чутко у тебя еще? Так попроси его зайти ко мне.

Он положил трубку и, повернувшись к Басову, сказал:

- Вообще из этого дела, мне кажется, надо будет сделать серьезные выводы. В смысле подбора кадров, организации труда и учета, а также в работе с молодежью.

Басов кивнул головой.

- Верно. Только сначала надо это дело закончить. Скажи, а кто такой Чутко? Уж не…

В этот момент дверь отворилась и вошел Чутко. Васильев поднялся ему навстречу, крепко пожал руку.

- Знакомьтесь, товарищи. Это комиссар милиции Басов Петр Максимович. А это Тарас Петрович Чутко, секретарь партбюро меховой фабрики. Большой мой друг и однокашник. Сколько же мы с тобой знакомы, а, Тарас?

Чутко добродушно усмехнулся и расправил рукой усы.

- Да уж лет так двадцать, считай. С Донбасса. Потом партшкола. Ну, а потом на Первом Украинском, в войну. Ох, голуба, да зараз и не вспомнишь все…

- Да. - согласился Васильев. - Зараз не вспомнишь. Большой путь с партией прошли… - Он тряхнул головой, как бы прогоняя воспоминания, и уже другим тоном сказал, обращаясь к Басову: - Его надо полностью в курс дела ввести. Вообще больше опирайся на коллектив фабрики, Петр Максимович, на партийную организацию. Неоценимую помощь окажут. А теперь вот что. Я вас тут ненадолго оставлю, потолкуйте пока. У меня, - он взглянул на часы, - ровно в одиннадцать совещание небольшое. Ну, а потом договорим.

Оставшись одни, Басов и Чутко некоторое время молчали. Басов вытащил из кармана свою трубочку, аккуратно вставил в нее сигарету и не спеша закурил. «Видно, добренький, - иронически подумал он о Чутко. - Всех, конечно, жалеет!»

- Неприятная у меня задача, - сказал он наконец. - Придется потревожить ваш душевный покой. Знаю, человек вы на фабрике новый…

- Да шо там. Нехай, тревожьте. - Тарас Петрович усмехнулся в усы. - Наперед знаю, что вас интересует.

- Что же именно, по-вашему?

- Та меня вже пытали ваши хлопцы насчет Климашина.

- Не то, дорогой Тарас Петрович, так ведь вас, кажется, зовут? Совсем не то.

Чутко удивленно посмотрел на собеседника.

- Вот те раз! Что же тогда стряслось?

- А вот что.

Басов глубоко затянулся табачным дымом и приступил к рассказу.

По мере того как он говорил, широкое, румяное лицо Тараса Петровича с сеткой добродушных морщинок вокруг глаз словно затвердевало, вместо добродушного оно стало суровым и настороженным, почти злым. И эта перемена была настолько разительна, что Басов невольно отметил про себя: «Однако мужик он совсем не такой уж добренький. С характером. Интересно, что он предложит».

Весь следующий день Геннадий Ярцев провел в кабинете, еще и еще раз проверяя и обдумывая каждый свой шаг в деле «Черная моль».

Где была допущена ошибка? Почему исчез с машин «левак»? Почему исчезли в магазине у Середы шапки из отходов? Как могли преступники догадаться, что ими заинтересовалось УБХСС? С кем имел дело Геннадий? Старый гравер? Этот не разболтает. Об Андрееве и говорить нечего. Клим, Сенька? Все не то. Остается Голубкова. Больше Геннадий ни с кем не говорил. Но и с ней он вел разговор очень осторожно. Она ничего не могла заподозрить. Правда, Голубкову так и не удалось вызвать на откровенность.

Каждый раз при мысли об этом Геннадия охватывала досада. Как могло такое случиться? Он помнил этот разговор почти дословно. И сейчас, чтобы еще раз проверить себя, начал повторять его вслух, останавливаясь и размышляя над каждым словом.

Так… Начало разговора было правильным, сразу установился хороший, дружеский тон. Голубкова осмелела, даже повеселела. Когда же появилась первая трещина? Он спросил, что у нее с рукой. Она охотно объяснила. Потом разговор зашел о ее работе: он поинтересовался, как она кроит шкурки. И опять последовал быстрый, уверенный ответ. Все шло нормально. Она даже посмеялась над ним: он не знал, что такое лекала. И тут же объяснила. Потом… Что было потом?

Геннадий наморщил лоб. Ах, да! Он спросил, кто их изготовляет, эти лекала. И сразу в ушах его прозвучал голос Лидочки, совсем другой, резкий, почти враждебный: «Не знаю я, кто их делает!» Геннадий тогда удивился и поспешил переменить разговор.

Так, так… Вот она, первая трещина. Но почему Голубкова вдруг так ответила? Почему взволновал ее этот вопрос? Лекала… Их изготовление… Для чего они нужны эти лекала? Чтобы меховые детали будущих шапок получались стандартными, одинаковыми по конфигурации и размеру. Ну, а если эти лекала изготовить иной конфигурации? Нельзя. Да и бессмысленно. А иного размера, поменьше? Тогда при раскройке шкурок получится дополнительная экономия…

Геннадий так увлекся, что не заметил, как в комнату вошел Зверев. Тот насмешливо прищурился.

- Разрешите доложить, товарищ капитан, - с изысканной вежливостью произнес он, - рабочий день окончен, сейчас ровно девятнадцать ноль-ноль. Машина у подъезда.

- Отставить машину! - весело откликнулся Геннадий. - Садись, Анатолий Тимофеевич, и слушай. У меня интересная мысль появилась.

- Ого! Каждая мысль товарища Ярцева у нас буквально на вес золота, - шутливо ответил Зверев и, опустившись на стул, пытливо взглянул на товарища. - Ну, ну, давай выкладывай.

Геннадий торопливо повторил весь ход своих рассуждений.

- Ты понимаешь? Это была первая трещина в разговоре, эти лекала! - возбужденно закончил он.

- Вернее, их изготовление, - поправил Зверев, - то есть их качество, их полноценность. Да, ничего не скажешь, все пока логично. Итак, возьмем на заметку лекала.

На чистом листе бумаги он сделал короткую запись, поставил перед ней цифру «1», обвел ее кружком и снова, уже нетерпеливо, посмотрел на Геннадия.

- Ну, а дальше? Были ведь еще трещины? Вспоминай, дорогой, вспоминай.

И Геннадий стал вспоминать. Да, тогда он поспешил переменить разговор. Они, кажется, заговорили о цехе, о конвейере. Да, да о конвейере. И Голубкова сказала, что прибавился заработок. Крой сам теперь едет к финишу, носить не надо. И тут он, Геннадий, спросил ее о чем-то. О чем же? Ах, да! Зачем стоят номера на чашках конвейера?… И Голубкова ответила, что у каждой закройщицы свой номер для учета выработки на финише. И вот тут-то вдруг и возникла новая трещина в их разговоре. Нет, вернее, не тут, он еще что-то спросил.

Геннадий вдруг с необычайной ясностью увидел перед собой лицо Лидочки, ее большие, испуганные глаза, нервно подергивающиеся уголки губ, вспомнил, как дрожала ее рука, когда она откинула со лба прядь волос, и вдруг почти явственно услышал, как Лидочка, чуть не плача, воскликнула: «Точный, очень точный!» Ну, да! Он спросил ее, точный ли ведется учет выработки у каждой из закройщиц. Это и была вторая, последняя, трещина. После этого ее ответа Геннадий понял окончательно, что откровенный разговор не состоится.

- Так. Очевидно, происходят какие-то махинации на финише, - спокойно констатировал Зверев, делая новую запись. - Да и в самом деле, если бы был точный учет, то откуда взяться «левым», то есть лишним, шапкам даже из отходов?

- Это все так, - согласился Геннадий. - Но как проверить, как задокументировать? Имей в виду, я больше уже к комиссару не сунусь, пока не проверю.

- М-да, не советую. Так что давай чего-нибудь придумывать.

Один план следовал за другим и тут же отвергался. Казалось, преступная цепочка выявлена: Плышевский-Свекловишников-Жерехова-Голубкова. Но оба чувствовали, что она неполная, в ней есть какие-то, пока неуловимые провалы. Нельзя было ухватиться пока что ни за одно из звеньев, нельзя было потянуть. Цепочка легко могла лопнуть…

Было уже около десяти часов вечера, когда неожиданно зазвонил телефон. Геннадий поморщился и снял трубку. Внезапно на лице его появилось изумление, потом радость.

- Кто, кто приедет? - закричал он. - Давай скорей! Слышишь? Бери такси!… Да, да, я вас сейчас встречу!…

А Сенька Долинин кричал ему в трубку:

- Геннадий Сергеевич? Это я, Сенька! Да, да!… Вы только никуда не уходите, мы сейчас к вам едем!… Кто? Я, Клим и Лида Голубкова. Что?… Как зачем? Она же вам сейчас все расскажет. Что?… На такси едем, ладно… Да! Только спускайтесь вниз, встречайте, а то у меня денег ни копейки!…

Геннадий бросил трубку и взволнованно посмотрел на Зверева.

- Это звонил Сенька! Сенька Долинин! Ну и ребята!… Ах, черт побери, что за ребята!…

В кабинет к комиссару Басову были срочно вызваны Зверев и Ярцев.

- Только что мне звонил Чутко, - сообщил Басов. - У них есть важный материал о Жереховой. Пришло время заняться этой особой. Все о ней надо выяснить подробнейшим образом, абсолютно все. Чтобы жизнь этого человека была нам ясна, как стеклышко. Ведь смотрите, что получается. Голубкова вывела нас на фальшивые лекала. Это первый метод хищений. Теперь Андреев выводит на обмен шкурок. Вот вам второй метод. Это значит, что, кроме «левой» продукции, они вывозят и целые шкурки. Поэтому надо искать и новые каналы сбыта. Раз идут хищения, то идет и сбыт. Это ясно.

Басов как бы рассуждал сам с собой, задумчиво посасывая трубочку с сигаретой, потом остро взглянул на обоих сотрудников.

- Жду срочных сведений о Жереховой. Что-то неладное с ней произошло, необычное.

- С цехом ее тоже что-то необычное произошло, - заметил Геннадий.

- Вот-вот… Одним словом, сейчас главное - Жерехова и каналы сбыта. Действуйте, дорогие товарищи. Туман в этом деле, кажется, начинается рассеиваться.

На этот раз Зверев и Ярцев действовали с особой осторожностью.

Геннадий занялся изучением домашнего быта Жереховой. И вскоре перед ним прошла вся ее безрадостная жизнь за последний год, жизнь, полная слез, истерических вспышек, припадков то панического страха, то самой мрачной меланхолии. Случалось, что Жерехова вдруг начинала с каким-то безудержным азартом швыряться деньгами, потом испуганно затихала, боясь истратиться на самое необходимое. К этому добавлялись нескончаемые скандалы с сыном. У соседей невольно закрадывалась мысль, что непутевый сынок уносил из дома значительно больше того, что могла заработать мать. Незаметно наведенные Геннадием на разговор о Жереховой, они, однако, дружно жалели ее, вспоминая, каким мягким, сердечным человеком была она раньше.

Зверев пошел другим путем: он забрался в бумаги, целыми днями просиживал в главке и райкоме партии. И здесь выяснились чрезвычайно важные обстоятельства.

В свое время Плышевский по просьбе Чутко дал, оказывается, письменные объяснения причин, которые привели к срыву работы раскройного цеха в первые месяцы после назначения туда Жереховой. При этом Плышевский ссылался как на неопытность ее, так и на объективные причины: отсутствие необходимого сырья и участившиеся поломки машин и конвейера, за что к ответственности был привлечен главный механик. Что же касается значительного перевыполнения плана в предыдущие три месяца, то, по словам Плышевского, это объяснялось в то время избытком сырья, неожиданным завозом его сверх всяких планов и, конечно, опытом и организационным талантом прежнего начальника раскройного цеха.

Зверев приступил к дотошной проверке каждой буквы этого документа.

Итак, почему же цех перед назначением Жереховой так значительно перевыполнял план? Неожиданный завоз сырья? И Зверев полез в документацию главка. Он охотился там за каждой бумажкой, за каждой цифрой с азартом и терпением, отличающими истинного охотника. И вот начались первые открытия. Из бесчисленных папок и сводок были выужены нужные данные. Оказалось, что завоз такого количества сырья был отнюдь не «неожиданным», его добился сам Плышевский, бомбардируя главк и поставщиков докладными записками, рапортами, письмами и телеграммами. Мотивировал он это тем, что создалась якобы опасность частичной приостановки в работе раскройного цеха из-за сильного износа некоторых машин и нужно во что бы то ни стало создать задел раскроенных деталей для того, чтобы обеспечить нормальную работу остальных цехов.

Чем дальше погружался Зверев в изучение документов, тем все яснее и яснее проступала перед ним широко и тонко задуманная комбинация: оставить цех без сырья, когда туда придет Жерехова, сорвать ей выполнение плана. Все было задумано для того, чтобы смять, раздавить, довести до отчаяния, парализовать волю и разум неопытного, доверчивого и мягкого человека, а потом развратить его бешеными, легкими деньгами и, шантажируя, сделать игрушкой в своих руках.

И Зверев, отнюдь не новичок в таких делах, невольно по-человечески ужаснулся при мысли, что же пришлось пережить этой женщине, когда она, опутанная шайкой матерых преступников, вдруг полетела в пропасть. И еще Зверев подумал, что это, пожалуй, самое страшное из всех преступлений, которые совершают люди типа Плышевского. И за это им нет и не должно быть пощады!

С гудящей головой, почти ослепленный бесконечным потоком цифр, параграфов, неведомых раньше терминов и названий, Зверев возвращался поздно вечером домой. Торопливо проглотив ужин, он валился без сил на кровать, зарываясь головой в подушки, словно прячась от кого-то, и забывался беспокойным, тревожным сном.

Наутро, как всегда спокойный, подтянутый, Зверев опять появлялся в коридоре главка, и сотрудники, поглядывая на него, недоумевали, кто этот молчаливый, худощавый, с воспаленными глазами человек, который чуть ли не неделю с утра до вечера сидит в отведенном ему кабинете и изучает папки с отчетностями.

В один из этих дней в главк был вызван главный механик фабрики. Перед Зверевым предстал щуплый рыжеватый человек в помятом костюме, лицо усталое, озабоченное, встревоженное. Он нерешительно постучался в дверь и, зайдя, остановился у порога. «И это главный механик!» - с огорчением подумал Зверев.

- Садитесь, товарищ Захаров, - сухо произнес он. - Я тут проверяю по отчетностям за прошлый год состояние станочного парка на фабриках. В связи с этим есть у меня к вам вопросы.

- Слушаю вас, - с готовностью отозвался Захаров.

Зверев не спеша сдвинул в сторону папки, потом достал блокнот, где были записаны вопросы. Он не мог побороть внезапно вспыхнувшей неприязни и теперь тянул время, чтобы взять себя в руки. Разговор надо было провести неофициально, расположить к себе этого человека, толкнуть на откровенность. Впрочем, Зверев уже не очень надеялся на успех.

- Так вот какие вопросы, - произнес наконец он. - В мае ваш главный инженер сообщал, что сильно изношено оборудование в раскройном шапочном цехе и в связи с этим планируется даже частичная приостановка работы там. Но ее не произошло. А вместо этого спустя три месяца за частые поломки вам было дано взыскание. Как же все это понять?

Зверев скосил глаза на Захарова и еле сумел подавить безнадежный вздох: таким растерянным и подавленным выглядел сейчас главный механик.

Трудно было даже предположить, что в эту минуту в душе Захарова шла напряженная борьба. Что-то новое, лишь недавно родившееся в нем и еще пугавшее своей дерзостью, толкало его на непривычно смелые поступки, последствия которых он не в состоянии был предвидеть и в успех которых не мог поверить. От напряжения на лице Захарова проступили красные пятна, он судорожно глотнул воздух и вдруг торопливо, но убежденно произнес:

- Все было не так. Да, да…

- Что не так? - удивился Зверев.

Но удивился он не столько тому, что услышал, сколько необычайной перемене, происшедшей вдруг с Захаровым. Выпалив эту, с таким явным трудом давшуюся ему фразу, он неожиданно успокоился, твердо посмотрел в глаза Звереву, и в этом взгляде можно было прочесть отчаянную решимость вести прямой и до конца правдивый разговор. Один только взгляд! И неожиданно совсем другим предстал перед Зверевым этот усталый, совсем, казалось бы, невзрачный человек. Так украшает людей внутренняя сила и убежденность в правоте своих поступков.

- Я вам скажу сейчас, что именно было не так, - ответил Захаров. - Парк станков в цехе не изношен, приостанавливать его работу не собирались, взыскания я не получал. А поломки действительно были. Но главный инженер, как я понял, нарочно загрузил мой отдел другими заданиями и велел говорить Жереховой (это был новый начальник цеха), что исправлять поломки сейчас некому. А я… я подчинился. Вот как все было.

Зверев внимательно слушал, каждую минуту опасаясь нового перелома в настроении этого странного человека.

- Это надо все записать, - сказал он, придвигая блокнот. Но Захаров не собирался больше робеть.

- Пожалуйста, - даже усмехнулся он. - Я могу повторить это и в глаза главному инженеру.

- Нет, пока этого не требуется, - строго и с ударением ответил Зверев. - Имейте в виду, ни в глаза, ни… за глаза. Вы меня понимаете?

Он каким-то внутренним чутьем почувствовал, что на этого человека, оказывается, можно положиться, что это его союзник. Захаров сейчас же уловил новую интонацию в голосе своего собеседника и понял ее значение. А это было сейчас для него самым важным в той ожесточенной борьбе, которую он вел с самим собой и со всем, что было в нем прежде.

- Очень хорошо понял, - благодарно и радостно улыбнулся он.

И вот наконец настал день, когда все, что было добыто Зверевым и Ярцевым, легло на стол комиссара Басова. Вся жизнь Марии Павловны Жереховой, вся ее тяжкая, уродливая, трагическая судьба прошла перед глазами этих трех людей. Вопрос теперь стоял так: как поступить дальше с этой женщиной, как ее спасти, если не поздно?

Когда Жерехова пришла в тот день на работу, первым увидел ее начальник охраны Дробышев, случайно оказавшийся в тот момент в проходной.

- Мария Павловна, что с тобой? - с тревогой осведомился он. - Тебя же не узнать. Глянь, вся почернела даже. Случилось что-нибудь?

- Много больно знать хочешь, - по привычке отрезала Жерехова, но тут же торопливо добавила: - Заболела, вот и все. Ну и… ночь не спала.

- А зачем пришла? Врача надо было вызвать.

- Иди ты со своим врачом!…

Жерехова зло сверкнула глазами и, закусив губу, отвернулась.

Но от Дробышева не так-то легко было отделаться. Это был, пожалуй, единственный человек на фабрике, на которого совершенно не действовала манера Жереховой разговаривать с людьми. И в тот момент Дробышев не разозлился и не обиделся. В прошлом кадровый строевой офицер, он умел разговаривать с самыми разными людьми, которых судьба забрасывала в его подразделение, инстинктом угадывая тот единственно верный тон, который надо было принять в таком разговоре.

Невысокий, худощавый, в офицерской шинели без погонов и до блеска начищенных сапогах, он невозмутимо посмотрел на Жерехову и подчеркнуто сухо произнес:

- На работу тебе идти нельзя. А будешь ругаться…

Жерехова резко обернулась, и Дробышев увидел на ее глазах слезы. Сделав над собой усилие, она хрипло проговорила:

- Не буду я ругаться. Сама пойду к главному инженеру. Для этого только и явилась… больная. Понятно тебе?

- Понятно, - кивнул головой Дробышев. - Иди. Только не сворачивай.

Жерехова с непонятным испугом посмотрела на него и, не говоря ни слова, торопливо зашагала прочь.

Она дошла до кабинета Плышевского и без стука толкнула обитую клеенкой тяжелую дверь.

Плышевский был один. Как всегда щеголеватый, подтянутый, он небрежно проглядывал бумаги, насвистывая какой-то бравурный мотивчик.

Услыхав звук открываемой двери, он поднял голову, и в тот же момент с его вытянутого, костистого лица сбежала безмятежная улыбка, глаза под стеклами очков тревожно блеснули.

- Ого! Явление прямо с того света, - усмехнулся он. - Что с тобой, дорогуша? Заболела?

Жерехова, тяжело ступая, подошла к столу и почти упала в кресло. На ее широком, дряблом лице с темными кругами под глазами проступила на миг жалкая усмешка, но тут же уголки сухих губ стали вдруг подергиваться задрожал подбородок.

- Все, - почти выдохнула она. - Нету больше моченьки. Так ночью и решила: или руки на себя наложу, или… - Она с мольбой посмотрела на Плышевского. - Отпусти… Слышишь, отпусти ты меня…

- Я тебя не держу, Мария Павловна, - пожал плечами Плышевский. - Только…

- Ведь кем стала? - лихорадочно перебила его Жерехова. - Зверем, сущим зверем через все это стала. И рядом тоже зверя вырастила. Вот, смотри!…

Торопясь, она расстегнула дрожащими пальцами пальто и судорожно рванула у шеи кофточку, обнажив плечо, на котором растекся фиолетовый, с желтыми подпалинами синяк.

- Видел? Бил он меня сегодня! Денег требовал. А я… что я…

- Закройся, - брезгливо произнес Плышевский, нервным движением доставая папиросу. - О сыне твоем наслышан. По нем давно тюрьма плачет.

Жерехова тяжело навалилась на стол и свистящим шепотом произнесла:

- По нас она плачет.

- Ну, знаешь…

Жерехова, не дав ему договорить, умоляюще протянула через стол руки и сказала:

- Никому… Никому ни словечка не скажу. Клещами раскаленными не вытянут. Только кончим, давай кончим все это… Силушки нет терпеть… всю душу истерзала себе…

- Ты просто больна, Мария Павловна, - с досадой произнес Плышевский.

Отшвырнув незажженную папиросу, он поднялся, подошел к двери и плотнее прикрыл ее.

- Сама не знаешь, что говоришь, - раздраженно докончил он.

Жерехова всем корпусом повернулась к нему и вдруг тяжело осела на пол.

- Отпусти… Бросим…

- Брось лучше мелодраму тут мне устраивать, - злобно ответил Плышевский. - Сейчас же встань!

Но Жерехова, уткнувшись лицом в пыльную ковровую дорожку, глухо, надрывно зарыдала.

Плышевский растерянно огляделся по сторонам, потом, спохватившись, запер дверь на ключ и, подбежав к маленькому столику в углу кабинета, торопливо схватил графин с водой.

Но в этот момент за его спиной раздался пронзительный крик:

- О-ой!… Ой, умираю!… Ой-ой!…

И Жерехова судорожно схватилась обеими руками за грудь.

Плышевский метнулся к двери и, повернув ключ, крикнул секретарю:

- Живо врача! Скорее, черт вас подери!…

Последнее, что слышала Жерехова, это лихорадочный шепот Плышевского:

- Помни, никому ни слова! Все бросим…

Сознание возвращалось медленно. Сначала возник лишь неясный, монотонный шум, потом стали выделяться отдельные звуки; очень далекие, они постепенно приближались и начинали обретать смысл. Перед глазами проступила темная, дрожащая сетка, она все светлела и светлела. Жерехова чувствовала, что если она сейчас откроет глаза, то все увидит, все поймет, но открывать глаза не было сил, и потом было почему-то страшно.

Среди доносившихся звуков она различала два человеческих голоса.

- Значит, опасность миновала, доктор? - спросил один из них, молодой и встревоженный.

- Особой опасности и не было, - ответил второй голос, спокойный и очень солидный. - Со стороны сердца, в общем, все в порядке. Нервное потрясение. Через несколько дней на работу пойдет.

- На работу ей так скоро идти нельзя, - возразил первый голос.

«Правильно, - подумала Жерехова. - Нельзя мне туда».

Это была ее первая мысль, а за ней уже понеслись другие мысли, обрывочные, лихорадочные, торопливые: «В больницу угодила… После той ночи… Из его кабинета… Там и грохнулась… Обещал все кончить… А туда мне нельзя, нет… Вот так бы лежать и лежать!…»

И она опять со страхом прислушалась.

- Тут вот с фабрики ее проведать хотели, а вы, говорят, не разрешили, - продолжал солидный голос. - Ну пока-то, естественно, незачем было, а сегодня или завтра…

- Ни сегодня, ни завтра, доктор, - твердо перебил его молодой. - Это приезжал их главный инженер. Его визит только ухудшит состояние больной.

- Вот как? Ну, вам, конечно, виднее.

«Это почему же ему виднее? - настороженно подумала Жерехова. - А, тот, значит, приезжал… Хорошо, что его не пускают ко мне. Выходит, молодому спасибо сказать надо…» Она чуть-чуть приоткрыла глаза.

Около кровати стояли два человека в белых халатах. Один из них был среднего роста, очень полный, с седой головой и черными лохматыми бровями на румяном лице. Из кармана отутюженного до блеска халата высовывались резиновые трубочки и металлическая дужка стетоскопа. Второй человек был значительно выше ростом, худощавый, с узким лицом, белокурые волосы аккуратно причесаны на пробор; большие серые глаза смотрели внимательно, сосредоточенно, но правый слегка щурился, лукаво и добродушно.

Молодой первый заметил, как задрожали ресницы больной и легкий румянец проступил на щеках. Обращаясь к Жереховой, он весело сказал:

- Смелее, Мария Павловна! Открывайте глаза. Здесь вас никто не обидит. Наоборот, вылечим от всех болезней.

Так началось выздоровление.

Молодой человек, оказавшийся Анатолием Тимофеевичем Зверевым, часто дежурил у кровати Жереховой. Неизменно веселый, он то шуткой, то теплым словом старался приободрить больную. И она с благодарностью принимала его заботу. Но порой лицо ее становилось вдруг напряженным и мрачным, взгляд угасал и сквозь плотно сжатые губы вырывался легкий стон. В такие минуты Анатолий Тимофеевич клал свою прохладную, широкую ладонь на ее руку и строго говорил:

- Не надо пока ни о чем думать, Мария Павловна. Потом, потом поговорим. И все будет хорошо, обещаю вам. Ну, верите?

И Жерехова через силу улыбалась, стараясь прогнать мрачные мысли.

Однажды Анатолий Тимофеевич сказал:

- К вам Плышевский приехал. Пропустить?

В глазах Жереховой мелькнул испуг.

- Не надо.

- Вот и я так думаю, что не надо.

- А вы-то почему так думаете?

- Полагаю, отмучились вы с ним. Сыты небось по горло.

- Это точно, отмучилась.

- Ну вот. И хватит пока об этом.

Другой раз Жерехова сама спросила:

- Да вы откуда? Здесь, что ли, служите?

- Пока здесь, - улыбнулся Зверев.

Через два дня Жерехова начала вставать, прошла головная боль, появился аппетит.

- Все сулитесь поговорить, - укоризненно сказала она Звереву. - А когда же время-то для разговора настанет? Скоро уйду от вас. Опять туда.

Она неопределенно махнула рукой и тяжело вздохнула.

- Время найдем, Мария Павловна. А вот на фабрику сейчас возвращаться не советовал бы.

- А куда же прикажете податься?

- Надо вам уехать на месяц, отдохнуть. Чтоб вздохнули полной грудью, отвлеклись от мыслей всяких.

- Мысли мои всегда при мне останутся. А вернусь, опять то же, - угрюмо ответила Жерехова…

- Нет, не то же. К примеру, кое-кого на прежнем месте, может, уже не найдете.

Жерехова с тревогой посмотрела на Зверева и опустила голову.

- У меня с ними один ответ, - тихо произнесла она.

- Нет, разный. Вы себя уже таким судом судили, который им и не снился. А они… они жизнью своей довольны. И бросать свои дела добровольно, кажется, не намерены. Их заставить надо.

Жерехова снова посмотрела на Зверева.

- А ведь вы, Анатолий Тимофеевич, не здешний.

- Ну и что? - улыбнулся тот. - Теперь и разговаривать со мной не станете?

- Человек вы хороший. А то бы, конечно, не стала.

- Эх, Мария Павловна! Много ведь хороших людей вокруг. Не заметили вы их только. Ну, да ладно. Ведь условились, что разговор будет потом, как выздоровеете. Ладно?

- Да уж ладно, - вздохнула Жерехова.

А через три дня этот разговор состоялся в кабинете у Зверева.

- Присаживайтесь, Мария Павловна, - сказал он. - Устали, небось? А теперь давайте я вам все расскажу, как вы жили и что вы делали…

- Ну нет, милый, - решительно прервала его Жерехова, вытирая платочком со лба бисеринки пота. - Рассказывать буду я. Другой выход у меня - только головой в петлю. Вот расскажу, а там уж решайте, как знаете.

Все эти дни Геннадий Ярцев занимался другим, не менее сложным делом.

«Раз идут хищения, идет и сбыт», - сказал Басов. Новые методы хищения были теперь установлены, их оказалось два: в виде «левой» продукции, то есть лишних шапок, и в виде целых шкурок. Соответственно должно было существовать и два канала сбыта. Вот их-то и требовалось найти.

«Левые» шапки могли сбываться только через магазины, где у преступников были сообщники. Такой магазин уже удалось нащупать. Но каким образом доставляется туда «левый» товар? Проверка показала, что количество коробок с шапками теперь строго соответствует накладным. И, однако, хищения продолжаются.

Геннадий потерял покой. Шутка сказать: хищения продолжаются! Это означало, что пока он, Ярцев, медлит, государство продолжает нести ущерб, люди - сотни, тысячи покупателей - продолжают получать заведомо недоброкачественную продукцию, а группа хищников продолжает обогащаться.

Уже дважды звонили из райкома партии: «Как продвигается дело по меховой фабрике?» - и Геннадий, краснея, отвечал: «Заминка произошла, товарищ Васильев. Но скоро, честное слово, закончим».

На третий день приехал молодой следователь из прокуратуры, высокий, худой, в больших роговых очках. Ломающимся баском он участливо сказал:

- Ну, Геннадий, давай рассуждать вместе. Согласен?

- Согласен.

- Значит, так. Как эта «левая» продукция туда попадает? Вариант первый: подделка накладных. Сначала там ставят истинное количество вывозимых шапок, потом, возвратившись на фабрику, переделывают подлинник и копию накладной в сторону уменьшения.

- Вариант отпадает, - покачал головой Ярцев. - На фабрике в бухгалтерии сидят честные люди. Проверено.

- Так, - не сдавался следователь. - Превосходно. Тогда должен быть второй вариант. Что подсказывает опыт?

- Опыт подсказывает, - снова улыбнулся Геннадий, - что может быть пересортица.

- Ага! - обрадовался следователь и на всякий случай уточнил: - То есть общее количество шапок указывают верно, но дорогих сортов отправляют больше, чем значится в накладной. Разница - в карман.

- Совершенно верно.

- Ну, а если нагрянуть с ревизией в магазин, как только машина туда придет?

- И этот вариант мы обдумали, - вздохнул Геннадий. - Ничего не получится. Ведь они тут же смешают новые шапки со старыми, которые уже есть в магазине. И привет - все концы в воду!

- Так-таки уж и все?

- Будь уверен. Спокойненько начнут продавать у тебя под носом и те и другие.

…Вечером, после работы, Геннадий отправился домой пешком. Густо валил снег. Мутными, желтоватыми пятнами проступали над головой уличные фонари. Геннадий шел медленно, выбирая самый длинный путь по глухим, безлюдным переулкам. Снежинки перед глазами падали неторопливо, монотонно, бесконечно. В этот момент думалось удивительно легко и спокойно.

Геннадий вспоминал свой разговор со следователем. Как это он спросил: «Так-таки уж и все концы в воду?» И Геннадий ответил ему: «Будь уверен». Но почему-то он сам сейчас не очень в этом уверен.

Вот идут шапки с фабрики в магазин. В дороге их задерживать бесполезно. Это ясно. В самом магазине тоже. А потом они переходят в руки покупателей и исчезают из поля зрения, бесследно исчезают, не найдешь их. Постой, постой!…

Геннадий даже приостановился, усталость точно смыло с его лица, оно стало сосредоточенным, глаза зорко всматривались во что-то за сплошной стеной падающих снежинок.

Бесследно исчезают? Бесследно? Нет, совсем нет. Следы остаются. И, кажется, очень важные.

Геннадий снова двинулся вперед, незаметно для себя все убыстряя шаг. Он мечтал сейчас только об одном: чтобы скорее наступил завтрашний день…

На следующее утро, часов около одиннадцати, черноглазый лейтенант Арбузов, красавец и весельчак, появился в скромном помещении горторготдела. Молодые сотрудницы невольно отрывались от бумаг, счетов и арифмометров, бросая быстрые, но вполне, казалось, равнодушные взгляды на нового посетителя.

Арбузов остановился около кабинета заведующего инспекционным отделом и вежливо постучал.

…Час спустя он возвратился к себе на работу. В комнате Ярцева собрались сотрудники его отделения.

- Дело, значит, обстоит так, - доложил Арбузов. - Последняя ревизия в магазине была два месяца назад. Следующая будет проведена по нашей просьбе через два дня. После каждой ревизии все кассовые чеки и контрольные ленты направляются на утиль базу для переработки.

Геннадий прошелся по комнате.

- Помните, товарищи, ко дню ревизии у нас все должно быть готово.

…Утром в четверг Арбузов доложил Ярцеву:

- Ревизия в магазине началась.

- Порядок. Завтра поедем на утильбазу.

Работа оказалась еще сложнее, чем предполагал Геннадий. С самого утра во двор базы урча въезжали грузовые машины с туго набитыми мешками. На каждой машине их было по нескольку десятков. В мешках были кассовые чеки и контрольные ленты из магазинов, с которыми база имела договор на получение утиля.

Рабочие торопливо разгружали машины, и мешки один за другим летели по наклонному дощатому настилу в обширный подвал. Там их подхватывали сотрудники Ярцева. Каждый мешок тут же вспарывали, и по чекам устанавливалось, из какого магазина они доставлены.

Количество мешков уже перевалило за четвертую сотню, их везли из самых различных магазинов, но мехового среди них не было.

- Эх, братцы, а что если их сегодня и не привезут? - вздохнул Арбузов, с усилием расправляя затекшую спину.

- Да-а, работенка! И закурить нельзя, - проворчал другой сотрудник. - Может, выйдем?

Но на дворе снова заурчали моторы, и через минуту в подвал полетели мешки.

Спустя еще час напряженной работы вдруг раздался чей-то возглас:

- Есть! Наш магазин!…

После этого мешки из мехового магазина стали обнаруживаться один за другим. Их оттаскивали в глубину подвала и выстраивали вдоль стены.

Когда мешков набралось уже около десяти, Геннадий невольно подумал: «Хоть бы уж конец им был!» Он заметил, что и другие сотрудники поглядывают на мешки у стенки с явной опаской.

А мешки из мехового магазина все прибывали. Каждый из них встречался уже без всякого энтузиазма. Двенадцать… тринадцать… четырнадцать… В конце концов набралось семнадцать мешков. Их перетащили в соседнее помещение.

После обеда приступили к разборке чеков. В помощь была вызвана группа опытных счетных работников. Геннадий провел короткий инструктаж.

- Что требуется, товарищи? Надо, во-первых, разобрать все эти кассовые чеки и контрольные ленты по дням и подсчитать выручку магазина за каждый день. Потом надо будет выявить чеки на следующие суммы…

Геннадий назвал стоимость шести фасонов шапок, которые были получены магазином за последние два месяца с меховой фабрики.

Работа закипела. Всех охватил азарт поиска. Все чувствовали: сейчас, именно сейчас они напали на новый след, который неминуемо выведет к цели, даст в руки следствия огромной важности улики, поможет разоблачить хитро замаскировавшихся врагов.

Людей невозможно было оторвать от длинных столов, за которыми производился подсчет чеков. Уже болели глаза, немели руки от бесконечной вереницы серых измятых квадратиков бумаги, каждый из которых надо было разгладить и внимательно рассмотреть через лупу, но никто не уходил, хотя Геннадий дважды уже напоминал, что рабочий день окончился.

На третий день утром Геннадий вошел в кабинет Басова, изо всех сил стараясь казаться спокойным.

- Разрешите доложить, товарищ комиссар?

Басов оторвался от бумаг, посмотрел на Геннадия и сердито сказал:

- А ну-ка, идите сюда поближе. Что это у вас с глазами?

- Ничего особенного. Просто устали.

- Ничего особенного, говорите? Послушайте, Ярцев, прежде чем вас поздравить с успехом - а я по вашим красным глазам вижу, что вы пришли не с пустыми руками, - должен сделать серьезное замечание: так работать нельзя. Утром встретил в коридоре вашего Арбузова. Ведь парень с ног валится от усталости.

- Да я их не мог выгнать домой, товарищ комиссар! - воскликнул Геннадий.

- И не надо было выгонять, - спокойно возразил Басов. - Надо было просто приказать. Ну, ладно. Учтите это на будущее, а теперь докладывайте.

Геннадий, все еще сдерживая себя, как можно спокойнее разложил на столе бумаги.

- Версия с пересортицей подтверждена, товарищ комиссар. Судя по накладным, магазин за два месяца должен был получить три тысячи шапок-ушанок стоимостью в сто двадцать рублей каждая и шестьсот каракулевых шапок по триста пятьдесят рублей. Но чеков достоинством в сто двадцать рублей обнаружено только две тысячи пятьсот. Зато чеков достоинством в триста пятьдесят рублей обнаружено соответственно не шестьсот, а тысяча сто. Значит, вместо дешевых шапок завозились «левые», дорогие. Разница в стоимости составляет свыше ста тысяч рублей. На эту же сумму магазином сдано меньше денег в банк. Вот все справки и акты.

- Следовательно, сумма хищений только за два месяца составляет свыше ста тысяч? - спросил Басов.

- Если не больше, - убежденно ответил Геннадий. - Иногда суммы выбивались, вероятно, не одним, а двумя чеками. И такие случаи мы, конечно, учесть не могли.

- Вполне возможно, - кивнул головой Басов. - Но главное сделано: установлен первый канал сбыта. Теперь двинемся дальше. Надо выявить второй канал, по которому Плышевский и компания сбывают целые шкурки. Для этого надо изучить связи Плышевского вне фабрики. Кто у вас там пока что выявлен?

Геннадий раскрыл пухлую папку с делом «Черная моль».

- Артист Славцов, его сестра, тоже артистка…

- Так, так, - нетерпеливо перебил Басов, - об этом потом. Эти трое непосредственного отношения к сбыту шкурок, конечно, не имеют. Кто там у вас еще?

- Еще? - с сомнением переспросил Геннадий. - Еще есть один человек. Загадочная личность. Плышевский сочинил очень странную надпись на рукоятке ножа, который ему подарил.

- Кто же это такой?

- Некий Вадим Д. Установить его не удалось.

- Надо установить, - резко сказал Басов. - Надо во что бы то ни стало установить, что это за человек.

В этот момент зазвонил телефон. Басов снял трубку.

- Да? Я, здравствуй, Илья Григорьевич… Так. Слушаю… Коршунов? Ого! Ну, хоть в двух словах расскажи. А потом я к тебе зайду.

Басов внимательно слушал, сделав знак Геннадию, чтобы тот не уходил. Геннадий с волнением увидел, как нахмурился Басов, как сузились его глаза, на скулах появились каменные желваки. «Что-то случилось! - мелькнуло в голове у Геннадия тревожная мысль. - Что-то серьезное случилось с Сергеем Коршуновым».