Холодная война в Венгрии. Международные отношения от окончания Второй мировой войны до распада Советского Союза

Однако Надь отождествлял совокупность этих принципов с самим понятием национальной независимости. Надь также выразил свою убежденность в том, что национальная независимость - это не просто вопрос достижения международной автономии, но и социальное измерение. Если говорить более конкретно, Имре Надь считал, что именно югославская модель - то есть социалистический внутренний порядок в сочетании с неприсоединившейся внешней политикой - дает Венгрии наибольшие шансы на достижение национальной независимости. Важно отметить, что ни одно из рассуждений Имре Надь не основывалось на том, чтобы Венгрия предпринимала какие-либо односторонние действия; он надеялся, что обнадеживающие тенденции в международных политических отношениях, особенно после 1955 года, в конечном итоге приведут к распаду спорных блоков мировых держав, что позволит странам Восточной и Центральной Европы продолжить строительство социализма на новом фундаменте национальной независимости, равенства и невмешательства во внутренние дела.

Надь считал последний сценарий тем более возможным в свете очевидно дружественного отношения Советского Союза к движению неприсоединения, принявшего в то время пять принципов мирного сосуществования. Прежде всего, именно сближение Советского Союза с Югославией подпитывало общую иллюзию того, что Советы готовы принять принцип, согласно которому строительство социализма может основываться на иной модели, чем их собственная.

Неблагодарной задачей Имре Надь как премьер-министра было примирить свое взвешенное видение перестройки международных отношений Венгрии со все более радикальными требованиями революции. Надь всегда прекрасно осознавал, что судьба революции полностью находится в руках Советского Союза, и с самого начала переговоров с высокопоставленной советской делегацией по урегулированию кризиса, возглавляемой Анастасом Микояном и Михаилом Сусловым, Надь пытался убедить Советы в том, что при соответствующей поддержке он сможет стабилизировать внутреннюю ситуацию.

Мирное разрешение польского кризиса, вероятно, укрепило Надь в убеждении, что Советы заинтересованы в аналогичном урегулировании в Венгрии, даже если для этого им придется пойти на определенные уступки. Именно по этой причине уже 25 октября Надь предположил, что призыв к советской интервенции был ошибкой и что в интересах успокоения народных волнений было бы разумно объявить о намерениях правительства начать переговоры о выводе советских войск из Венгрии. Позже в тот же день Надь сделал это заявление, несмотря на энергичные возражения советской стороны, в ходе радиообращения. На следующий день Надь, подчеркивая крайнее социальное давление, под которым находилось венгерское руководство, попытался убедить советскую делегацию, что помимо подавления вооруженного сопротивления, наиболее эффективным способом взять под контроль царящие беспорядки было бы поставить партию во главе массового общественного движения, возникшего после революции.

Подобная тактика характеризовала поведение Имре Надь в отношении заявления венгерского правительства на заседании Совета Безопасности ООН 28 октября. Согласно легенде, родившейся во времена революции, но дошедшей до наших дней, заявление постоянного представителя Венгрии в ООН Петера Коша, зачитанное в Совете Безопасности 28 октября и гласившее, что венгерское правительство протестует против обсуждения венгерской ситуации, было не чем иным, как фальшивкой, выдвинутой "предателем" Петером Кошем по приказу Советов. Чтобы придать этому убедительность, революционная пресса немедленно выяснила, что дипломата на самом деле зовут Лев Кондукторов и что он является советским гражданином. Все это, казалось, подтвердилось, когда на следующий день Кош был освобожден от должности. Истина заключается в том, что Петер Кош никогда не был советским гражданином, хотя и носил фамилию Кондукторов до начала 1950-х годов, когда, став дипломатом, он сделал ее венгерской. Теперь мы знаем, что действительно, правительственное заявление, о котором идет речь, было инициировано в Москве, но ему предшествовали обычные каналы. 28 октября Советы через своего посла в Будапеште Юрия Андропова призвали венгерское правительство выступить с немедленным заявлением, в котором говорилось, что события в Венгрии являются исключительно внутренним делом страны и что правительство протестует против включения этого вопроса в повестку дня Совета Безопасности.

В Москве логично ожидали, что Надь, продемонстрировавший готовность сотрудничать с ними с самого начала восстания, будет готов отвергнуть попытку вмешательства ООН. Надь, чтобы сохранить доверие Кремля, действительно немедленно выполнил "просьбу", однако далеко не полностью. В то время как в подробном советском предложении категорически утверждалось, что развязывание событий было вызвано в основном "махинациями империалистических государств", декларация венгерского правительства, одобренная также Имре Надьем и направленная Кошу перед заседанием Совета Безопасности ООН 28 октября, не содержала этой ссылки. В ней просто говорилось, что события в Венгрии являются исключительно внутренним делом страны и поэтому правительство протестует против обсуждения этого вопроса в Совете Безопасности. Более того, согласно первоначальному советскому плану, декларация должна была быть опубликована в прессе и передана по радио до заседания Совета Безопасности - "просьба", которой правительство Надь также пренебрегло. После внутриполитического поворота 28 октября, политических событий последующих дней и особенно после телеграмм Надь генеральному секретарю ООН 1 и 2 ноября выступление правительства в Совете Безопасности ООН стало довольно неудобным. Таким образом, легенда о предателе Косе, широко разрекламированная в революционной прессе, послужила для руководства страны удобным предлогом для того, чтобы общество возложило всю ответственность на "советского агента" за заявление, ставшее неудобным в свете радикальных политических изменений, произошедших в стране к первым числам ноября.

События последних дней октября, казалось, оправдали политику Имре Надь в отношении Советов; его обещания упрочить положение в Венгрии были призваны добиться от них дальнейших уступок: 28 октября они согласились на переоценку событий как "широкого национально-демократического движения", объявили о прекращении огня, а 29 октября советские воинские части начали вывод войск из Будапешта.²⁵ Заявление советского правительства от 30 октября содержало прямое обещание заложить новые основы отношений между СССР и другими социалистическими странами, основанные на равноправии и невмешательстве во внутренние дела; кроме того, оно обещало рассмотреть решение о выводе советских войск из Венгрии. В тот же день Надь объявил о восстановлении многопартийной системы и реорганизовал на этой основе внутренний кабинет своего правительства - и все это с одобрения кризисных менеджеров Микояна и Суслова.

Однако почти в то же время признаки реальных намерений Советского Союза стали множиться с угрожающей скоростью: начиная с 31 октября появились сообщения о том, что в страну входят новые советские войска, занимают все важные стратегические объекты, включая аэропорты, и окружают города. Именно в этот момент, когда стало ясно, что советское вторжение с очевидной целью свержения и похищения венгерского правительства неизбежно, кабинет решил предпринять героическую последнюю попытку спасти революцию: 1 ноября он объявил о выходе Венгрии из Варшавского договора и заявил о намерении страны придерживаться нейтралитета.

Выход из Варшавского договора и Декларация о нейтралитете

Выход из Варшавского договора и объявление венгерского нейтралитета были самыми спорными и часто критикуемыми мерами правительства Надь, поэтому стоит подробно рассмотреть, после каких событий было принято это радикальное внешнеполитическое решение, беспрецедентное в истории советского блока.

Требование вывода советских войск, которое еще за несколько недель до этого считалось бы крайней ересью, получило широкое распространение в стране уже в первые дни восстания. Поскольку Организация Варшавского договора рассматривалась многими как главный предлог для размещения советских войск в Венгрии, не было ничего неожиданного в том, что революционное общественное мнение рано или поздно обратится к необходимости выхода из военного союза.²⁸ Это произошло в очень короткий срок, и к концу октября не только различные революционные организации и рабочие советы, но и вновь созданные политические партии оказывали сильное давление на кабинет Имре Надь, требуя денонсировать Варшавский договор и объявить о нейтралитете страны. Требование нейтралитета выглядело логичным следующим шагом после поднятия вопроса о возможности выхода из военного союза; в этом отношении два упомянутых ранее фактора - выдающийся успех внеблоковой югославской внешней политики в 1955-56 годах и заключение Австрийского государственного договора и провозглашение постоянного нейтралитета страны - оказались весьма привлекательным примером.Однако, как уже отмечалось, в сложившихся международных условиях эти идеи не имели под собой реальной основы, поскольку статус Венгрии для Советов сильно отличался от статуса Югославии, не говоря уже об Австрии, а московским руководителям даже в голову не приходило рассматривать возможность выхода из советского блока какой-либо из стран-сателлитов, составлявших советский пояс безопасности на западной границе советской империи.

Таким образом, требование декларации о нейтралитете и денонсация Варшавского договора в 1956 году, какими бы благородными целями они ни мотивировались, были иррациональными и неразумными результатами самогенерирующейся революционной эйфории, которая усилила бы опасность новой советской интервенции и дестабилизации ситуации, даже если бы правительство Имре Надь отказалось их принять. В то же время требование нейтралитета продемонстрировало искреннее желание значительной части общества проводить политику вне системы блока, а также показало инстинктивно рациональную, самоограничительную природу иррационального и радикального массового движения. Так, практически любому было очевидно, что открытое заявление о намерении присоединиться к западному альянсу привело бы к немедленной советской интервенции, но статус нейтралитета вызывал у многих иллюзию, что нейтральная Венгрия может быть приемлема и для Советского Союза, поскольку она может обеспечить равные гарантии интересов безопасности Москвы. Аналогичная тенденция, основанная на рациональном самоограничении общества, преобладала в Венгрии в 1989 году во время политических преобразований. На начальном этапе весной зарождающаяся оппозиция единодушно утвердила нейтралитет в качестве желательной внешнеполитической ориентации страны среди двенадцати пунктов, провозглашенных 15 марта. Но к осени, когда выяснилось, что Советы готовы принять полный и неограниченный демократический переход, общей целью стало стремление к евроатлантической интеграции, то есть вступление в Европейские сообщества (предшественник Европейского союза) и НАТО.

Давление на правительство усиливалось еще и тем, что 31 октября Трансданубский национальный совет в Дьёре, организованный по региональному принципу и представлявший, таким образом, всю западную часть страны, а многими рассматривавшийся как центр потенциального контрправительства, принял резолюцию с требованием выхода из Варшавского договора и объявления нейтралитета Венгрии. Поскольку главной целью Имре Надь было скорейшее упрочение ситуации, так как это была единственная надежда на то, что Советы дадут согласие на уже произошедшие политические изменения, к концу октября он сам пришел к выводу, что общество не может быть умиротворено без выполнения этих требований, наиболее значимых в отношении национальной независимости. Его мнение разделяли не только некоторые лидеры недавно созданной Венгерской социалистической рабочей партии, в том числе Геза Лошончи, Ференц Донат и Янош Кадар, но и бывший президент республики Золтан Тильди, лидер реорганизуемой Партии мелких землевладельцев, который сыграл ключевую роль в сформированном 30 октября тесном кабинете министров.

Таким образом, венгерское руководство попало в ловушку: желая предотвратить советскую интервенцию, оно согласилось на одно из самых важных и радикальных требований общества, но этой меры было достаточно для того, чтобы московские лидеры приняли решение о вооруженном урегулировании в целях сохранения единства советского блока. Значительный вклад в превращение простых соображений в программную позицию внесла опубликованная в тот же день декларация советского правительства, признавшая ошибки, допущенные ранее в отношениях между СССР и странами Восточной и Центральной Европы, в которой говорилось, что "Советское правительство готово вступить в соответствующие переговоры с правительством Венгерской Народной Республики и другими членами Варшавского договора о пребывании советских войск на территории Венгрии".

Сегодня мы знаем, что советское руководство действительно имело в виду то, что говорило 30 октября; хотя об этом стало известно только в 1996 году с публикацией записок Малина, на том же заседании Президиума КПСС было принято единогласное решение о выводе советских войск из страны по требованию венгерского правительства. В то же время в декларации советского правительства не было даже намека на то, что Варшавский договор как организация должен быть реорганизован, тем более не было упоминания о возможности отказа от договора со стороны какой-либо из стран-участниц.

Имре Надь, однако, вместе с некоторыми другими, мог подумать, что если бы удалось заставить Советы принять несколько значительных политических изменений в критической ситуации, которые еще несколько дней назад считались бы верхом ереси, то открыто объявленная гибкая позиция московских лидеров могла бы способствовать признанию запланированной декларации о нейтралитете, особенно если бы это привело к быстрой консолидации ситуации в Венгрии.

Все эти соображения привели к тому, что решение в ближайшем кабинете созрело к 31 октября, и в тот же день во второй половине дня Надь выступил с речью перед публикой, собравшейся перед парламентом, в которой заявил, что "с сегодняшнего дня мы начали переговоры о выводе советских войск из страны и отказе от обязательств, лежащих на нас как на членах Варшавского договора". Однако он также добавил: "Прошу вас всех проявить терпение.... Я считаю, что результаты, которых мы достигли, заслуживают некоторого терпения с вашей стороны". Отвечая на вопросы западных репортеров после этой речи, Надь сделал еще более решительное заявление: "У Венгрии теперь есть возможность выйти из этого союза самостоятельно, без общего разрыва Варшавского договора, и мы будем твердо стоять на этой нашей позиции" Неизвестно, на чем основывалось это заявление, ведь в уставе Варшавского договора фактически не было предусмотрено никаких вариантов одностороннего выхода из организации. Скорее всего, это обещание было направлено в первую очередь на успокоение революционной общественности, поскольку теперь правительство - если оно действительно согласилось представлять эти радикальные требования - должно было подкрепить свою позицию какими-то "фактами", чтобы доказать, что стремление к этой цели не является абсолютно нереальным. Создание "легитимного" варианта выхода, правда, теоретически было возможно, но для этого потребовалось бы изменить устав Варшавского договора. Такой вариант, в свете заявления советского правительства от 30 октября, включавшего поистине удивительное обещание "пересмотреть вопрос о советских войсках, размещенных на территории" Венгрии, Румынии и Польши,³⁶ не казался венгерским лидерам совершенно невозможным.

Мы также знаем, что в сентябре 1968 года Албания - правда, уже после разрыва отношений с советскими странами в 1961 году - в знак протеста против вторжения Варшавского договора в Чехословакию в одностороннем порядке вышла из Варшавского договора, и хотя юридически это было невозможно, страны-члены Варшавского договора были вынуждены принять это решение к сведению.

Однако вряд ли можно предположить, что в конце октября 1956 года правительство Имре Надь рассматривало такой радикальный вариант. Стоит также отметить, что в своей речи Надь не использовал термин "нейтралитет", хотя, конечно, это было неявное послание общественности. Теперь мы знаем, что несколько часов спустя, вечером 31 октября, Надь и Янош Кадар встретились с польским послом Адамом Вильманом, которому сообщили, что после предполагаемого вывода советских войск из Венгрии страна выйдет из Варшавского договора. Здесь же они сообщили, что правительство "изучает вопрос о венгерском нейтралитете австрийского или швейцарского типа или сосуществовании по югославскому типу" и что они "консультируются с Югославией по поводу последнего".

Поэтому в это время еще не было речи о радикальном одностороннем шаге, который венгерское правительство должно было предпринять на следующий день в безвыходной ситуации; вместо этого обсуждались возможные длительные переговоры с Советским Союзом о независимом статусе как вероятном результате выгодного соглашения. Целью открытого заявления Надь, несомненно, было заручиться поддержкой революционного общественного мнения того времени и продемонстрировать, что политическое руководство одобряет основные требования общества; однако от общества, в свою очередь, теперь ожидалось, что оно примет переговорный характер обретения нейтралитета и безоговорочно поддержит правительство в укреплении ситуации в стране.

К концу октября, однако, в связи с политическими изменениями, которые уже произошли в стране (восстановление многопартийной системы, роспуск Полиции государственной безопасности, развал партийного руководства, пассивность вооруженных сил, периодические случаи насилия толпы над людьми АВХ и коммунистами, все более некоммунистический поворот в политике правительства, существование абсолютно свободной революционной прессы), советские руководители пришли к выводу, что "вопрос социализма", то есть советского типа коммунистической системы, в Венгрии вступил в окончательный кризис; поэтому на заседании Президиума КПСС 31 октября было принято решение о восстановлении порядка военной силой.

В результате к 1 ноября советско-венгерские отношения претерпели радикальные изменения. Если к 30 октября в результате достигнутого между сторонами соглашения советские войска покинули Будапешт, то начиная с 31 октября (как уже говорилось ранее) в страну входили все новые и новые советские войска, занимая важнейшие стратегические пункты, окружая города и захватывая все аэропорты. Ответы Андропова на протесты венгерского правительства делали очевидным, что назревает новая советская интервенция, направленная на подавление восстания и свержение венгерского правительства. Именно в этой безнадежной ситуации венгерское правительство пошло на радикальный шаг и в одностороннем порядке немедленно вышло из Варшавского договора, объявив страну нейтральной.

На переговорах с посланниками по урегулированию кризиса Микояном и Сусловым, проходивших в Будапеште с 24 по 31 октября, Имре Надь все это время пытался добиться от московских лидеров значительных уступок, отчасти опираясь на давление общественности, но в то же время он прилагал все усилия, чтобы сохранить доверие Советов. Как политик, слишком хорошо знавший советскую имперскую политику, он прекрасно понимал, что судьба революции зависит от того, как долго Москва сможет терпеть перемены в Венгрии и когда придет к решению, что шансы на политическое урегулирование потеряны окончательно. Так что в подобной ситуации Надь вряд ли, по собственному желанию или под давлением общественности, пошел бы на столь односторонний и откровенно провокационный шаг, если бы видел хоть какой-то шанс договориться с Советами. К началу ноября ситуация стала настолько безнадежной, что никакие меры венгерского правительства не могли ее ухудшить. Таким образом, мнения о том, что денонсация Варшавского договора и декларация о нейтралитете были непродуманными и поспешными, бросающими вызов новой советской интервенции, оказались бы несостоятельными. Напротив, парадокс ситуации заключается в том, что решение, принятое правительством 1 ноября, было настолько же рациональным - просто потому, что теперь уже нечего было терять, - насколько иррациональным и нереальным было требование общественности к кабинету Надь пойти на такой шаг.

Однако правомерно спросить, на что Надь рассчитывал после этого беспрецедентного за всю историю советского блока шага и каким образом он на самом деле пытался предотвратить полный крах. Естественно, вряд ли существовал шанс, что советские лидеры всерьез воспримут венгерский нейтралитет и, пусть и нехотя, смирятся с неизбежным и выведут свои войска из страны, раз и навсегда оставив Венгрию на произвол судьбы. Хотя в своих посланиях, направленных генеральному секретарю ООН 1 и 2 ноября, венгерский премьер-министр просил помощи у четырех великих держав для защиты нейтралитета страны, в действительности он не возлагал особых надежд на поддержку Запада или ООН. Сегодня совершенно ясно, что Надь, которого раньше часто характеризовали как нерешительного политика, плывущего по течению, прозорливо ухватился за единственную возможность, которая сулила хотя бы минимальный шанс на выживание: он пытался оказать давление на Советы косвенным путем.

Фактически, такое же отношение характеризовало его действия 1 ноября: услышав новость о вводе новых советских войск в страну, он дважды лично и один раз по телефону говорил с послом Андроповым в то же утро, пытаясь убедить его дать хоть какие-то гарантии того, что операция будет отменена и дальнейшие войска не будут пересекать границу. Однако, поскольку поведение Андропова дало Наги понять, что он больше не пользуется доверием Советов и что они пытались ввести его в заблуждение, в то же утро он созвал кабинет министров для обсуждения критической ситуации. Они приняли единогласное политическое решение, что правительство должно объявить о нейтралитете страны. Поскольку этот пункт был опущен в ранее известном протоколе заседания, текст стоит привести полностью:

В целях прекращения вооруженных столкновений и обеспечения полной и окончательной независимости страны кабинет министров обсудил вопрос о нейтралитете. Кабинет единогласно согласился с позицией, согласно которой правительство должно объявить о нейтралитете страны. Пока что [кабинет] воздерживается от решения, какую форму нейтралитета следует выбрать (Швейцария, Австрия или Югославия). В этот же день Геза Лосончи подготовит проект коммюнике для публичного объявления, а также одновременно информационную записку для дипломатического корпуса, проект телеграммы генеральному секретарю ООН и, наконец, объявление для прессы и радио.

Единственным конкретным решением кабинета, однако, было обращение к премьер-министру с призывом немедленно заявить Андропову протест против последнего вмешательства советских войск, а дальнейшие шаги зависели от реакции посла на этот протест; иными словами, было принято предварительное решение о том, что в случае неудовлетворительного ответа протест будет направлен во все дипломатические миссии, а также в ООН, и коммюнике по нему будет обнародовано.

Сразу после заседания кабинета министров Надь вызвал Андропова и выразил решительный протест против вмешательства советских войск. В своем ответе, направленном Наги через несколько часов, Андропов заявил, что Советский Союз направил в Венгрию часть войск государственной безопасности лишь для восстановления порядка и дисциплины среди войск, уже размещенных в стране.

Учитывая чрезвычайную ситуацию, Надь вновь созвал кабинет во второй половине дня 1 ноября, куда был приглашен и Андропов. Тем самым премьер-министр, скорее всего, хотел, чтобы посол убедился в том, что правительство едино оценивает ситуацию; таким образом, в результате планируемой интервенции Советам придется считаться не только с сопротивлением венгерского общества, но и с оппозицией единого руководства. Поскольку члены кабинета не сочли объяснения Андропова по поводу новой интервенции советских войск удовлетворительными, по предложению Надь орган принял единогласное решение (включая Яноша Кадара) о том, что Венгрия должна выйти из состава Варшавского договора, объявить о нейтралитете страны и обратиться за помощью в ООН, попросив четыре великие державы оказать содействие в защите нейтралитета страны и в то же время потребовав срочно включить венгерский вопрос в повестку дня ООН.

Сразу после заседания кабинета Надь отправил телеграмму генеральному секретарю ООН Дагу Хаммаршельду с просьбой к четырем великим державам помочь защитить нейтралитет Венгрии и срочно включить этот вопрос в повестку дня предстоящей Генеральной Ассамблеи.⁴⁶ Таким образом, правительство Имре Надя обратилось к западным великим державам и Организации Объединенных Наций - с идеалом нейтралитета австрийского образца - в последней попытке остановить растущую угрозу советского вторжения. Сам Надь, тем не менее, прекрасно осознавал крайнюю маловероятность активной помощи со стороны западных великих держав или ООН; он также был хорошо знаком с советской имперской политикой и поэтому понимал, что в существующем международном политическом контексте также очень маловероятно, что советское руководство, для которого подавление революции никогда не было вопросом более чем логистики, откажется от одного из своих стратегически важных доминионов только потому, что правительство там объявило о своей независимости.

Таким образом, Надь прилагал все усилия, чтобы сохранить возможность переговоров с Советами даже в самой безнадежной ситуации. Даже в этот драматический момент он приготовил сюрприз: прекрасно оценив ситуацию в том смысле, что единственной помехой для Советов в данных условиях могло стать участие ООН, он сказал Андропову, что, если Советский Союз остановит дальнейшее продвижение своих войск и отведет их к своим границам, венгерское правительство в свою очередь незамедлительно отзовет запрос, направленный в ООН, но страна при этом сохранит нейтралитет. После встречи Надь еще полчаса пытался убедить Андропова, что, несмотря на решение кабинета, он все еще верит, что "возникшие очень серьезные конфликты могут быть разрешены путем прямых переговоров"⁴⁷ Он сказал Андропову, что советские лидеры должны дать ему шанс сделать это. Хотя Андропов обещал передать его просьбу, ответа из Москвы не последовало, поскольку советские лидеры уже были заняты созданием контрправительства для ликвидации революции.

Тот же тактический маневр прослеживается и в формулировке его послания, направленного генеральному секретарю ООН. Хотя кабинет принял решение потребовать срочного включения венгерского вопроса в повестку дня, в телеграмме Надя от 1 ноября говорится, что венгерское правительство просит ООН включить этот вопрос в повестку дня следующего очередного заседания Ассамблеи, назначенного на 12 ноября, тогда как Совет Безопасности ООН начал обсуждать венгерскую ситуацию уже 28 октября, а специальная сессия Генеральной Ассамблеи была созвана на 1 ноября для обсуждения кризиса на Ближнем Востоке. Скорее всего, Надь хотел дать Советам время на рассмотрение его предложения о заключении соглашения, переданного через Андропова, поскольку согласие Советов на него - по крайней мере, в принципе - давало гораздо больше перспектив на будущее, чем любая резолюция ООН. Для этого, однако, необходимо было предотвратить любые быстрые действия ООН, поскольку скорая резолюция, осуждающая Советский Союз в Совете Безопасности и тем самым передающая вопрос на рассмотрение специальной сессии Генеральной Ассамблеи - хотя сегодня мы знаем, что такой опасности не было - уничтожила бы выгодное предложение Надья.

В пользу этого предположения говорит и тот факт, что первый черновик телеграммы включал пункт о том, что "Венгерская Народная Республика подверглась вооруженной агрессии" со стороны Советского Союза, поэтому венгерское правительство просит "немедленных действий со стороны Совета Безопасности Организации Объединенных Наций"⁵⁰ Эта часть была в итоге исключена из послания, отправленного генеральному секретарю с согласия Надь, поскольку, по логике Надь, она значительно повысила бы вероятность нежелательно быстрого действия ООН.

2 ноября Надь снова вызвал Андропова и выразил решительный протест против повторного усиления советских войск, но в то же время объяснил, что Венгрия намерена поддерживать долгосрочные дружеские отношения с Советским Союзом. Он сказал послу, что венгерское правительство проинформирует все дипломатические представительства в Будапеште и Совет Безопасности ООН о последних событиях.

И действительно, в тот же день премьер-министр отправил еще одну телеграмму генеральному секретарю ООН, но в ней он по-прежнему не требовал "немедленного вмешательства" Совета Безопасности; скорее, он просто просил генерального секретаря призвать четыре великие державы признать нейтралитет Венгрии, а Совет Безопасности - приказать венгерскому и советскому правительствам немедленно начать переговоры о выводе советских войск.⁵³ Ведь главной целью Надь было не осуждение ООН продолжающейся советской интервенции, а, используя давление Совета Безопасности, убедить Советы начать переговоры с его правительством.

2 ноября советское правительство направило ответ на запрос венгров от 31 октября: в нем говорилось, что Советский Союз готов к переговорам и просит венгерское правительство назначить комитет для обсуждения политических вопросов, связанных с Варшавским договором, и создать военный комитет для обеспечения технических условий вывода советских войск. В меморандуме, однако, ничего не говорилось о новых войсках, которые постоянно вливались в страну, а военная ситуация тем временем изменилась в худшую сторону; таким образом, намерение вести переговоры с их стороны было, мягко говоря, сомнительным. Однако у правительства не было особого выбора. Кроме того, с этими переговорами была связана некоторая надежда - впоследствии оказавшаяся ложной - на то, что советская интервенция не состоится, пока ведутся переговоры. Поэтому в тот же день венгерское правительство направило положительный ответ на советский меморандум, и 3 ноября в парламенте начались переговоры о выводе войск.

3 ноября премьер-министр направил телеграммой Яношу Сабо - временному руководителю венгерской делегации в ООН - распоряжение решительно потребовать от Совета Безопасности на его нынешнем заседании "призвать великие державы признать нейтралитет Венгрии и незамедлительно обратиться к советскому и венгерскому правительствам с призывом начать переговоры". "Сабо также должен был рассказать о переговорах между штабами двух армий по техническим условиям отвода войск, а также о том, что советская делегация пообещала, что больше никакие войска не будут пересекать венгерскую границу. Поэтому в последний момент Надь предпринял еще одну отчаянную попытку использовать ООН - через венгерского и.о. представителя ООН - для предотвращения советской интервенции. Информирование Совета Безопасности об обещании советской делегации, вероятно, преследовало непосредственную цель создать как можно больше проблем для Советов, если они решат нарушить свое обещание. Если это так, то ожидания Надь не оправдались: Сабо, который, предположительно, проконсультировался с советским представителем в ООН Аркадием Соболевым о возможных событиях, ожидаемых на следующий день, намеренно передал на заседании Совета Безопасности 3 ноября только "позитивное" содержание послания премьер-министра, связанное с началом переговоров, даже не упомянув о вопросе нейтралитета. Это существенно облегчило выжидательную политику американских и югославских представителей После короткого обсуждения заседание Совета было перенесено на 5 ноября.

В первых числах ноября Надь вызвал послов социалистических стран, в первую очередь советского посла Юрия Андропова, чтобы попытаться убедить их в правильности своей политики. Надь также потребовал немедленной аудиенции с высшим советским руководством - просьба, которую Советы незамедлительно отклонили. Наконец, в ходе переговоров, состоявшихся в Будапеште с делегацией румынской партии 3 ноября, Надь попытался согласовать план, согласно которому Георгиу-Деж обратится к Хрущеву с просьбой о проведении советско-венгерской встречи на высшем уровне. Однако в тот же день советское руководство проводило в Москве встречу на высшем уровне совсем иного характера с Яношем Кадаром с целью координации насильственного свержения венгерского революционного правительства.

4 ноября началось массированное вторжение советских войск в Венгрию, в результате которого через несколько дней революция была подавлена. Было установлено контрправительство во главе с Яношем Кадаром, а Надь и его соратники временно укрылись в югославском посольстве.

Советский Союз и Восточный блок

Теперь ясно, что исход событий в Венгрии зависел (как утверждали многие) не от поведения Запада, а от того, как советские лидеры справились с политическим кризисом, разразившимся 23 октября. Хотя Тито в своей речи в Пуле 11 ноября 1956 года, как известно, назвал первую советскую интервенцию 24 октября ошибочным шагом, при взвешивании исторических шансов удивительно мало внимания уделяется тому, как Советы, и только Советы, были в реальном положении, чтобы принять решение 23 октября 1956 года - что тогда они еще могли решить иначе.

Противоречит прежним представлениям тот факт, что советское руководство, озабоченное польским кризисом, разразившимся 19 октября 1956 года, с явной неохотой подчинилось требованию Эрнё Герё и направило советские войска, дислоцированные в Венгрии, для разгона будапештской демонстрации 23 октября. Окончательное решение о вмешательстве было принято после неоднократных обращений за помощью в течение вечера и, прежде всего, под давлением посла Андропова, который оценил ситуацию как очень серьезную.

Президиум КПСС обсудил этот вопрос поздно вечером 23 октября. К этому времени в Будапеште произошли вооруженные столкновения, и советские руководители считали, что ситуация в Венгрии гораздо серьезнее, чем в Варшаве. Даже не возникло мысли о том, чтобы отложить обсуждение до следующего дня, когда союзники СССР могли бы проконсультироваться на московском саммите, изначально созванном для обсуждения ситуации в Польше, и вместе решить, следует ли размещать советские войска в Венгрии, как того требовало руководство страны. Тем временем, однако, по польскому кризису был достигнут компромисс: Москва отказалась от идеи вооруженного вмешательства, а Гомулка заверил Советы, что предполагаемые реформы не поставят под угрозу власть коммунистов и единство советского блока. Действительно, польский сценарий мог быть применен и в Венгрии, несмотря на вспыхнувший там ограниченный вооруженный конфликт.

На заседании президиума об этом очень четко сказал Микоян, один из ключевых членов советского руководства, лучше всех знавший венгерскую ситуацию: "Невозможно овладеть движением без [Имре].

Надь, а значит, и для нас это будет дешевле.... Что мы можем потерять? Пусть венгры сами наведут порядок. Давайте попробуем политические меры и только после этого введем наши войска"⁵⁹ В действительности это была единственная рациональная альтернатива в данной ситуации, но президиум стоял на своем и в конце концов принял решение отдать приказ советским войскам, дислоцированным в Венгрии, вмешаться и войти в столицу.

Решая мировые политические проблемы прагматично с 1953 года и даже в последний момент разрешив польский кризис, не поддавшись рефлексам холодной войны прибегнуть к вооруженному вмешательству по идеологическим и эмоциональным мотивам, советское руководство оказалось неспособным выждать время и проявить подобную сдержанность в случае с Венгрией. Тем самым Хрущев и его соратники приняли наихудшее с их точки зрения политическое решение и породили процесс, последствия которого были бы именно такими, от которых должно было избавить вооруженное вмешательство. Другими словами, они добились прямо противоположного тому, чего хотели: не быстрого умиротворения, а эскалации спорадических вооруженных действий в широкую антисоветскую освободительную войну, не имеющую аналогов в истории советского блока.

Рациональное предложение Микояна, несмотря на то что оно было отвергнуто его коллегами по президиуму, заслуживает особого внимания, поскольку его по праву можно назвать "доктриной Микояна". Оно заключалось не в чем ином, как в закладывании основ будущей советской стратегии управления кризисом в случае возникновения серьезного кризиса в одной из стран советского блока. Это означало, что сначала нужно было попытаться найти политическое решение по восстановлению порядка (если потребуется, в сочетании с использованием вооруженных сил), осуществляемое только местными силами, и таким образом любой ценой избежать советского военного вмешательства. Хотя предложение Микояна по этому поводу было отклонено Президиумом КПСС в 1956 году, в действительности советские лидеры хорошо усвоили этот урок. В своей стратегии управления кризисами во время последующих конфликтов они всегда стремились изначально и инстинктивно использовать эту доктрину: в 1968 году в Чехословакии в течение восьми месяцев и в Афганистане в 1979 году в течение более чем полутора лет.⁶² Хотя эти попытки в итоге не увенчались успехом, первое успешное применение "доктрины Микояна" произошло в декабре 1981 года, когда генерал Ярузельский ввел военное положение в Польше.

Фактически мы можем утверждать, что почти в каждом моменте своего отношения к кризису 1956 года в Венгрии Хрущев и его соратники действовали против собственных интересов и совершили три основные ошибки: (1) Они не обратили внимания на ожидания общества относительно более терпимой версии коммунизма, обещанной ХХ съездом КПСС, и слишком поздно приняли решение об отставке Ракоши, тогда как в Болгарии они без колебаний сместили Червенкова в апреле 1956 года. (2) Когда в середине июля Ракоши все-таки сняли с должности, его заменили не Яношем Кадаром или каким-то другим, менее известным, но приемлемым лидером, а Эрнё Герё, правой рукой Ракоши, в равной степени виновным в прошлых сталинских преступлениях и, следовательно, совершенно не подходящим для умиротворения общества. Известно, что он также работал на советский НКВД и отвечал за кровавое уничтожение некоммунистических политических противников во время гражданской войны в Испании. Кроме того, его характер казался еще более негативным, чем у Ракоси, так как из-за болезни желудка он никогда не улыбался. Поэтому, если его предшественник мог иногда играть роль веселого диктатора и производить впечатление даже на западных дипломатов, то Герё был просто суровым диктатором. Так что в действительности Советам удалось найти худший из возможных вариантов замены Ракоши.⁶⁴ Действительно, во время революции Хрущев признался на заседании президиума, что "мы с Микояном совершили ошибку, когда предложили Герё вместо Кадара. Мы попались на удочку Герё" (3) Наконец, решение о военном вмешательстве 23 октября означало, что у событий было только одно направление. Вопреки ожиданиям Кремля, быстрое советское вмешательство радикализировало массы до такой степени, что все шансы на политическое урегулирование были рассеяны. Кроме того, Советы невольно ввели венгерское общество в заблуждение своим методом вмешательства: изначально они намеревались умиротворить ситуацию демонстрацией силы, но на самом деле продемонстрированная ими военная сила была весьма ограниченной и неэффективной, тем более что советским войскам было приказано стрелять только в случае нападения на них. Такой "мягкий" вариант военного вмешательства мог показаться разумным с политической точки зрения, но стратегия вмешательства с человеческим лицом в итоге дала обратный эффект. Если бы Москва сразу же 24 октября восстановила порядок с помощью таких масштабных и радикальных военных действий, которые она собиралась предпринять 4 ноября, тем самым четко обозначив свою безоговорочную решимость сохранить коммунистическую систему любой ценой, революционные события 24 октября - 3 ноября, вероятно, не последовали бы.

Поэтому можно утверждать, что, как это ни парадоксально, Москва могла избежать революции в Венгрии двумя противоположными способами: применив доктрину Микояна и воздержавшись от использования советских войск для восстановления порядка, или начав подавляющее военное вторжение.

Вместо того чтобы выбрать один из этих двух рациональных вариантов, Хрущев и его соратники оказались в ловушке своего первоначального ошибочного решения. Теперь они пробовали сочетать военное и политическое решение, что революционная общественность восприняла как слабость и неуверенность. Это заблуждение, довольно часто встречающееся в ходе восстаний против диктатур, лишь еще больше радикализировало общество.

Первые успехи повстанческих отрядов в борьбе с плохо организованными советскими частями и постоянные уступки со стороны правительства Надь и Кремля в конце концов создали общую иллюзию, что революционная ситуация действительно имеет революционные возможности: необходимо лишь упорство, чтобы достичь даже конечной цели - парламентской демократии западного типа и полной независимости страны. Однако современное знание о намерениях советской власти ясно показывает, что судьба революции была предрешена еще до ее начала, к 22 октября. Семя окончательной катастрофы было посеяно в требовании свободных выборов, уже в одном из шестнадцати пунктов, составленных студентами Технического университета, и в течение нескольких дней стало всеобщим требованием, поскольку далее существовало только две возможности: либо общество вовремя поймет, что требование чрезмерно, и добровольно снизит свои требования до терпимого уровня - такое редко случается во время революции, что и делает ее революцией в первую очередь, либо те, кто осуществляет власть на практике, в данном случае Советы, решат положить конец неопределенности и применить силу, чтобы донести до восставших их ошибку в том, что они думали, что есть хоть какой-то шанс на коренные изменения.

Президиум КПСС на своем заседании 23 октября поставил на повестку дня не только ограниченное вооруженное вмешательство в дела Будапешта, но и некоторое содействие политическому развитию. Изучив опыт Гомулки, члены президиума решили, что Имре Надь может вернуться к власти в качестве премьер-министра, надеясь, что его престиж и популярность позволят Венгерской рабочей партии упрочить ситуацию. Они также решили направить в Будапешт делегацию из четырех человек для содействия эффективному управлению кризисом, что, несомненно, было рациональным шагом в сложившихся исключительных обстоятельствах. В состав советской делегации, прибывшей в Будапешт 24 октября, входили члены президиума Микоян и Суслов, глава КГБ Иван Серов и заместитель начальника Генштаба Михаил Малинин.

В течение нескольких дней после начала вооруженного конфликта Хрущев и все советское руководство продолжали надеяться, что вновь назначенный премьер-министр Имре Надь эффективно подавит царящие беспорядки и что венгерский кризис в конечном итоге можно будет разрешить в рамках тех же компромиссов и переговоров, которые оказались успешными в Польше. На переговорах с Надьем и остальным венгерским руководством 26 октября Микоян и Суслов определили внешние границы возможных советских уступок, выразив готовность допустить в правительство некоторых политиков, ранее принадлежавших к некоммунистическим партиям (возможность многопартийной системы на тот момент даже не рассматривалась), и вернуть советские войска в свои гарнизоны после восстановления порядка, подобно тому, как это произошло в Польше. Они также предупредили венгерское руководство, что дальнейшие уступки вполне могут привести к свержению коммунистической системы, что, по мнению советской делегации, вызовет энергичный ответ Москвы. Советское руководство не допускало ни малейшей мысли о восстановлении парламентской системы в Венгрии, опасаясь, что это приведет к дезинтеграции жизненно важной зоны безопасности в Восточной Европе.

Существовали также значительные идеологические факторы, побудившие Советы подавить венгерскую революцию. Как уже говорилось, в эти годы советские попытки расширить влияние мировой коммунистической империи были сосредоточены на странах третьего мира, и именно в это время разворачивалась интенсивная пропагандистская кампания в сочетании с политикой оказания экономической помощи. Советское руководство вполне могло представить, какой ущерб может быть нанесен этим попыткам расширения, если в Венгрии менее чем через десять лет после установления коммунистического режима произойдет восстановление многопартийной демократии западного типа путем антисоветского восстания.

Советский Союз считал, что для сохранения коммунистической системы в странах-сателлитах Восточной и Центральной Европы первостепенное значение имеют следующие элементы: компетентное и единое руководство коммунистической партии, мощный и решительный аппарат государственной безопасности, лояльные и дисциплинированные вооруженные силы и военное руководство, а также жесткий партийный контроль над всеми средствами массовой информации. Любой намек на беспорядки в любом из этих четырех институтов немедленно вызывал тревогу в советском механизме принятия решений; развал всех четырех из них сразу, как это произошло в Венгрии в 1956 году, оставлял Советам только один выход: вооруженное вмешательство.

Однако в краткосрочных интересах Советского Союза использовать этот радикальный вариант только в том случае, если все возможные мирные средства разрешения кризиса были исчерпаны; стремление СССР сохранить единство коммунистического блока и процесс сближения с Югославией, улучшить положение коммунистических партий на Западе и пропагандистские усилия в третьем мире, а также найти мирное решение польского кризиса - все это перевешивало против варианта вооруженного вмешательства.

Тактические соображения заставили Советы пойти и на дальнейшие уступки: 28 октября они согласились на прекращение огня, согласились вывести свои воинские части из Будапешта, не уничтожив предварительно группы вооруженных повстанцев, и согласились на переоценку событий как "широкого национально-демократического движения". Они не стали официально оспаривать содержащееся в новой декларации правительства заявление о начале переговоров о возможном выводе советских войск из Венгрии, хотя всего тремя днями ранее, 25 октября, эта идея была резко отвергнута советскими эмиссарами. Декларация советского правительства от 30 октября содержала дальнейшие обещания изучить возможность вывода войск из Венгрии.

Как многие подозревали в то время, советские лидеры с самого начала вели серьезные дебаты по поводу венгерской ситуации. О серьезности ситуации, несомненно, говорит тот факт, что с 23 октября по 4 ноября Президиум заседал почти каждый день; главным вопросом было, в какой степени и каким образом они должны пойти на компромисс с правительством Имре Надь, чтобы оно смогло закрепить кризис таким образом, чтобы социальная система Венгрии и место страны в советском союзе остались неизменными. Поэтому они единодушно согласились с тем, что отделение Венгрии от социалистического блока просто немыслимо и должно быть предотвращено любой ценой.

Вероятно, наибольшим возможным компромиссом стало то, что 30 октября, как уже говорилось, было принято решение о том, что для мирного примирения будет целесообразнее вывести советские войска из Венгрии, если венгерское правительство сможет обеспечить необходимые условия. Это решение, однако, ни в коем случае не означало отказа Москвы от Венгрии, как полагают некоторые исследователи; на самом деле все было как раз наоборот.⁷⁰ Полный вывод советских войск был бы максимальной политической уступкой, на которую они были готовы пойти, при условии, что правительству Надь удастся (1) консолидировать ситуацию, сохранив коммунистическую систему, и (2) сохранить членство в советском блоке.

Более того, в записках Малина можно найти множество конкретных доказательств того, что вопрос о выводе войск рассматривался бы только при соблюдении этих двух условий: сохранения коммунистической системы и единства советского блока. Пока, пожалуй, достаточно упомянуть только два наиболее ярко сформулированных или документально подтвержденных мнения. Министр иностранных дел Шепилов объяснил свою поддержку единогласного решения Президиума 30 октября следующим образом: "С согласия правительства Венгрии мы готовы вывести войска. Нам еще долго придется вести борьбу с национал-коммунизмом". Характерно, что последствия сохранения статус-кво любой ценой в самых недвусмысленных выражениях изложил именно Микоян, который в остальном последовательно представлял наиболее либеральную точку зрения в руководстве на Венгрию: "Мы просто не можем допустить, чтобы Венгрия была удалена из нашего лагеря", - заявил он на заседании президиума 1 ноября, через день после принятия решения о необходимости интервенции, а тем временем пытался убедить остальных, что возможность политического решения еще не полностью исчезла и что следует подождать еще десять-пятнадцать дней до вторжения.

Таким образом, предполагаемым результатом советской уступки 30 октября было не согласие на реставрацию капиталистической системы, а закрепление ситуации, подобной польской, то есть согласие на создание реформированной коммунистической системы, проявление большей независимости внутри страны, но сохранение лояльности Москве и в рамках советского блока.

Ирония истории заключается в том, что если в начале венгерской революции, 23 октября, Микоян был единственным членом советского руководства, который рационально оценивал ситуацию, выступая за выжидательную тактику, то 1 ноября он показал, что был единственным, кто не смог понять (или признать), что события действительно вышли за пределы допустимого для Советского Союза. Сегодня ни у кого не вызывает сомнений, что к самому концу октября в стране развернулся необратимый переход к демократии, который неизбежно привел бы к полной ликвидации коммунистической диктатуры в короткие сроки без внешнего вмешательства. События 1-3 ноября только подтвердили эту оценку; не случайно на заседании Президиума 3 ноября сам Микоян предложил Яношу Кадару стать главой созданного в Москве контрправительства.

Таким образом, можно утверждать, что в записках Малина нет ни одного факта или информации, которые указывали бы на то, что советское руководство или кто-либо из его членов был бы готов принять изменения в Венгрии, которые все больше свидетельствовали об отказе от коммунистического режима и приходе к демократической системе. Если задуматься, то это не так уж и удивительно. Позвольте мне снова обратиться к общеизвестному факту: давно известно, что на острове Бриони в ночь со 2 на 3 ноября Тито, ведя переговоры с Хрущевым и Маленковым, согласился с советским планом интервенции для спасения коммунистического режима в Венгрии, а позже подтвердил свою позицию и публично. Нет сомнений, что на международной арене именно Тито был наиболее заинтересованным лидером в становлении национального коммунистического режима в Венгрии, что, очевидно, означало бы поддержку правительства Имре Надь. Поэтому, если, несмотря на свою изначально позитивную предвзятость и поддержку Надь, к началу ноября он тоже считал (справедливо), что коммунистическая диктатура в Венгрии находится в смертельной опасности, было бы очень странно, если бы советские лидеры, которые ранее под тяжестью кризиса соглашались на гораздо более скромные изменения в рамках системы, теперь демонстрировали отношение более снисходительное, чем югославское.

Из записок Малина также ясно, что советские лидеры нисколько не боялись вмешательства Запада в дела Венгрии, хотя этот циничный аргумент беспечно выдвигался в дебатах с венгерскими лидерами как способ давления на них, и занял видное место в советской пропаганде. Но в записях заседаний президиума нет никаких признаков существенных материалов по этому вопросу. Если бы советские лидеры действительно считали, что существует риск западной интервенции, они должны были бы обсуждать этот вопрос не только серьезно, но и почти исключительно. Потребовались бы немедленные эффективные меры безопасности, включая полную мобилизацию армии, авиации и военно-морского флота, ведь это означало бы не что иное, как прямой риск начала третьей мировой войны. В отличие от этого, Хрущев на встрече 31 октября говорил об ожидаемых международных последствиях советской интервенции в лаконичной форме, точно отражающей мировые политические реалии: "Большой войны не будет".

Период оптимизма в советском руководстве закончился уже через день после принятия 30 октября решения о выводе войск, поскольку радикализация политической ситуации в Венгрии вынудила Кремль принять новое решение. Тщательный анализ и переосмысление событий 28-30 октября и сложившейся ситуации (оценка событий как революции, восстановление многопартийной системы, роспуск полиции государственной безопасности (ПГБ), дезинтеграция партийного руководства, пассивность вооруженных сил, нередкие случаи насилия толпы над людьми из ÁVH и коммунистами, все более некоммунистический поворот в политике правительства и существование абсолютно свободной революционной прессы) окончательно убедили советских руководителей в том, что коммунистическая система ленинско-сталинского типа в Венгрии находится в опасности и без советского вооруженного вмешательства ее не спасти. Стало ясно, что Имре Надь, которого уже оценили как оппортуниста и колеблющегося, подхвачен течением событий и уже не в состоянии или, что еще хуже, не хочет сдерживать процессы, грозившие разрушить советскую систему. Для них эта оценка означала, что шансы на мирное урегулирование кризиса исчерпаны, и на заседании президиума 31 октября было принято политическое решение о необходимости вооруженного вмешательства - то есть о подготовке операции "Вихрь".

Президиум также решил проинформировать о плане китайских, чехословацких, румынских и болгарских лидеров и провести личные переговоры с поляками и югославами. Поскольку это означало отход от обычного внутреннего механизма принятия решений в советском блоке, стоит подробнее рассмотреть коммуникации между Москвой и ее союзниками во время Венгерской революции.

Обсудив критическую ситуацию в Польше, Президиум ЦК КПСС на заседании 20 октября принял решение о необходимости срочного проведения многосторонней встречи, для чего "пригласил в Москву представителей коммунистических партий Чехословакии, Венгрии, Румынии, Болгарии и ГДР"⁸¹. Было также принято решение о личном информировании китайского руководства путем направления в Пекин представителя Центрального Комитета. Фрагментарные протоколы заседания Президиума показывают, что уже через день после возвращения советской группы по урегулированию кризиса с переговоров в Варшаве общее мнение сводилось к тому, что с ситуацией в Польше "надо кончать". Это подтверждают и намеченные меры, которые в аналогичных кризисах явно предвещали силовое решение или замену тогдашних лидеров, казалось бы, законным способом - отстранением их от должности и назначением новых: "Военные учения. Подготовить документ. Соберите комитет".

Коммунистический саммит, спешно созванный в Москве 24 октября, изначально предназначался для подготовки и координации советской военной интервенции в Польше. Очевидно, что политическая консультативная роль полуторагодичного Варшавского договора все еще не была значительной, поскольку не было даже предложено достичь соглашения путем созыва его ПКК, созданного в январе 1956 года, хотя Варшавский договор обеспечил бы необходимую правовую базу. Урегулирование кризиса по-прежнему осуществлялось традиционным способом - вызовом партийных лидеров в Москву. Из-за короткого срока и чрезвычайной ситуации только чехословаки, восточные немцы и болгары смогли прислать своих представителей 24 октября. Эрнё Герё был задержан событиями в Будапеште, а румынское руководство во главе с Георге Георгиу-Деем 20-27 октября находилось с покаянным визитом в Белграде. Тем временем ситуация кардинально менялась. Первоначальный план интервенции в Польшу был снят с повестки дня, поскольку новый лидер польской компартии Владислав Гомулка заверил Хрущева по телефону, что коммунистической диктатуре в Польше ничего не угрожает и интересы безопасности советского блока могут быть гарантированы. Это означало, что страна останется лояльным членом Варшавского договора и не будет поднимать вопрос о выводе советских войск. Но ситуация достигла критической точки в Венгрии, где мирная демонстрация 23 октября, призывавшая к реформам, к вечеру переросла в вооруженное восстание. Поэтому Хрущев представил на саммите 24 октября факты, которые имели место.

В тот же день в Москву прибыла китайская делегация во главе с Лю Шаоци, также для обсуждения кризиса в Восточной Центральной Европе. Суть того, что обсуждали Советы и китайцы, теперь более или менее известна, но почти нет источников, позволяющих сказать, было ли достигнуто соглашение с союзниками по Восточной Центральной Европе, и если да, то какого рода. Из обнаруженных источников следует, что до начала ноября им приходилось опираться в основном на информацию, которую можно было почерпнуть из советской прессы. Дальнейшие консультации были проведены только после того, как 31 октября президиум принял решение подавить венгерскую революцию, начав вторую советскую интервенцию. Тогда же было решено, что Хрущев, Молотов и Маленков встретятся на следующий день, 1 ноября, с польскими лидерами в Бресте, после чего Хрущев и Маленков отправятся в Югославию, где вечером того же дня обсудят с Тито подготовку к интервенции.⁸⁵ Таким образом, к тому времени еще не было предложено провести срочные личные консультации с другими лидерами, их просто проинформировали. Это удивительно еще и потому, что в случае с Польшей, как мы видели, Москва созвала союзников, когда советское вмешательство стало серьезной возможностью, но решение еще не было принято. Теперь же советские лидеры явно решили в одиночку подавить венгерское восстание и назначить контрправительство, несмотря на непредсказуемые последствия, которые это имело бы для советского блока в целом. Неотложными задачами оставались лишь консультации с "проблемными" поляками и обеспечение нейтралитета югославов.

На переговорах в Бресте, на советской стороне границы с Польшей, Гомулка, Чиранкевич и Очаб выступили против интервенции, как и предсказывали Советы, подчеркнув, что венгры должны сами урегулировать ситуацию. Новое руководство во главе с Гомулкой, вышедшее из октябрьского кризиса, первоначально решительно поддержало усилия Имре Надь по консолидации ситуации и осудило первую советскую интервенцию. Это означало, что польская общественность, единственная в советском блоке, могла открыто выражать свою солидарность с венгерской революцией в массовых демонстрациях, заявлениях, кампаниях по сбору донорской крови и помощи, а пресса могла беспристрастно освещать события. В конце октября в Будапешт отправилась партийная делегация в составе двух человек с целью получить прямую информацию о ситуации от венгерских лидеров, в частности от Надь и Кадара, и попытаться убедить их в том, что реальные шансы добиться чего-то существуют только через "польское решение". Но политические изменения в Венгрии в первых числах ноября польское руководство наблюдало с растущей тревогой. Выход из Варшавского договора и декларация о нейтралитете рассматривались польскими лидерами как угроза геополитической структуре, возведенной после 1945 года, и, возможно, даже польско-германской границе. Поэтому Гомулка был вынужден принять к сведению советское решение о вмешательстве для спасения коммунистического режима, вероятно, надеясь, как и Надь, что в последнюю минуту его удастся избежать каким-то чудом. Так, в коммюнике, с которым коммунистическая партия обратилась к польскому народу 1 ноября, после Брестской встречи, содержалось заявление о том, что задача защиты социализма в Венгрии принадлежит венгерскому народу, а не внешнему вмешательству. Тем не менее, советские лидеры были уверены, что поляки лояльно примут реалии после интервенции.

Возникает вопрос, почему вопреки первоначальному плану были проведены консультации с румынскими, чехословацкими и болгарскими лидерами. Молотов вернулся из Бреста в Москву, как и планировалось, но Хрущев и Маленков, вместо того чтобы сразу отправиться на встречу с Тито, полетели в Бухарест, где провели переговоры с румынским и чехословацким руководством, одобрившим запланированную интервенцию, для которой румыны даже предложили вооруженную поддержку.⁸⁸ Чехословацкие лидеры, вероятно, сделали аналогичное предложение, поскольку вечером 2 ноября, после возвращения Новотного и Сироки, Политбюро Чехословацкой коммунистической партии приняло резолюцию, в которой говорилось, что Чехословакия, "если возникнет необходимость", будет активно сотрудничать в борьбе против венгерской "контрреволюции" в защиту народно-демократического строя.Еще более удивительно, что Хрущев и Маленков вылетели из Бухареста в Софию для встречи с болгарскими лидерами, которые по каким-то причинам не смогли присутствовать на бухарестской встрече.⁹⁰ То, что было обнаружено до сих пор, может подтвердить предположение, что Советы рассмотрели бы предложения Румынии и Чехословакии, если бы у них было больше времени на подготовку к интервенции.

Такое поспешное информирование союзников бросается в глаза не только потому, что Советский Союз никогда ранее не делал ничего подобного, но и потому, что в постановлении Президиума от 31 октября, как мы видели, ничего подобного не предусматривалось.⁹¹ Одно из возможных объяснений состоит в том, что после встречи с поляками было решено, что полезно проконсультироваться и с другими союзниками, тем более что не было сомнений, что чехословаки, румыны и болгары (в отличие от поляков) окажут планируемым мерам решительную поддержку. Не исключено также, что напутственный совет дала китайская делегация во главе с Лю Шаоци, покинувшая Москву 31 октября, мотивируя это тем, что консультации повысят легитимность советской интервенции. Наконец, нельзя исключать, что Хрущев мог вспомнить о правительственном заявлении от 30 октября, поскольку всего за пару дней до этого был сделан новый акцент на переводе отношений между Советским Союзом и его союзниками на новую основу "партнерства". Вряд ли этому соответствовало бы вмешательство в дела одной из стран Варшавского договора без консультаций с другими членами. Безусловно, этот инцидент предвещал медленное, но неизбежное развитие процесса многостороннего согласования. Два кризиса в Восточно-Центральной Европе косвенно помогли Варшавскому договору "определить себя", а также развить свою политическую консультативную функцию и, в некоторой степени, полицейскую роль.

После того как Хрущев и Маленков посетили Бухарест и Софию, вечером 2 ноября они в полном изнеможении прибыли на остров Бриони, где провели переговоры с Тито, Александром Ранковичем, Эдвардом Карделем и югославским послом в Москве Велько Мичуновичем. Советы были готовы осуществить план, даже если бы югославская точка зрения была отрицательной, но они все же провели переговоры, так как знали, какое сильное влияние югославская пропаганда оказала на радикальную партийную оппозицию в Венгрии, особенно в 1955-56 годах, и, таким образом, косвенно на интеллектуальную подготовку к венгерской революции. Кроме того, в письме Тито центральному руководству Венгерской рабочей партии от 29 октября содержалось обещание поддержать правительство Имре Надь и его новую политику переоценки событий, хотя в нем и содержалось суровое предупреждение об опасности контрреволюции. Однако Тито надеялся, что Венгрия пойдет по югославскому пути, и был разочарован событиями в Венгрии в последующие дни. Вместо этого он обнаружил, что новая система сделала два шага за раз и стала напоминать австрийскую модель, которую Тито считал неприемлемой. Поэтому для Хрущева и Маленкова было большим облегчением узнать, что югославские лидеры согласились с необходимостью вмешательства и даже пообещали помочь убрать группу Имре Надь с политической сцены.

Китайское руководство, которое только начинало переоценивать свои отношения с Советским Союзом как ведущей силой в социалистическом лагере, поначалу с пониманием отнеслось к событиям в Польше и Венгрии, надеясь, что они ограничат влияние Советского Союза в Восточно-Центральной Европе и усилят собственное влияние Китая. Октябрьские события в Польше предоставили прекрасную возможность проверить это на практике. Москва, первоначально желавшая проинформировать китайскую компартию, направив в Пекин своего представителя, в итоге пригласила китайских товарищей для консультаций в Москву, куда 23 октября прибыла делегация во главе с Лю Шаоци. Мао Цзэдун уже 19 октября направил послание лидерам КПСС, в котором прямо высказался против военного решения польского кризиса. Первоначально предполагалось, что китайские делегаты будут играть посредническую роль в польско-советском конфликте, но к моменту их прибытия ситуация полностью изменилась. Советы отменили военную интервенцию в Польше, но решили направить силы Советской Армии на подавление вооруженного восстания, вспыхнувшего в Будапеште. В период с 24 по 31 октября советское руководство неоднократно обсуждало свои взгляды с пекинской делегацией, а последняя присутствовала также на нескольких заседаниях Президиума КПСС.⁹⁶ Китайские делегаты не ограничивались только кризисом момента; они резко критиковали ошибки, допущенные Москвой в отношениях с союзниками в сталинские времена, и призывали к отношениям нового типа, основанным на Панчселе (пяти принципах). Первоначально они в корне соглашались с действиями СССР в Венгрии, даже с интервенцией 24 октября, но 29 октября высказали мнение, что советские войска должны быть выведены из Венгрии, чтобы дать возможность консолидировать ситуацию и тем самым спасти коммунистическую систему в стране. Как мы видели, Президиум КПСС также пришел к этому решению на своем заседании 30 октября, и наши нынешние знания позволяют предположить, что мнение китайцев сыграло в этом важную роль. Однако в тот же день в Пекине произошла решительная перемена в оценке ситуации. До сих пор китайцы призывали к политическому решению событий в Польше, а затем в Венгрии, подчеркивая в обоих случаях, что изменения означают лишь обновление коммунистической системы. Но 30 октября Пекин дал новую оценку: в основе польских событий лежал антисоветизм, а венгерских - антикоммунизм. Таким образом, китайские лидеры на день опередили Советы в признании истинной природы венгерской революции, в конце октября назвав ее контрреволюцией, которой она логично являлась с их точки зрения, а роль Имре Надь в ней - предательством. В связи с этим Лю Шаоци на заседании президиума 30 октября рекомендовал не выводить советские войска из Венгрии.

Очевидно, что "упущенная" историческая возможность в 1956 году, которую многие ищут и сегодня, не может заключаться в том, что венгерская революция победила бы при более удачных условиях, и демократия и национальная независимость были бы восстановлены. Один примечательный аспект, отличающийся от прежних знаний, заключается в том, что советские лидеры все равно были бы готовы 30 октября 1956 года вывести свои войска из Венгрии, если бы правительство Надь каким-то чудом смогло быстро остановить процесс демократизации. Историческое значение этого решения заключается в том, что на тот момент Москва все еще была готова пойти на большую уступку в отношении Венгрии, чем в отношении Польши, где вопрос о выводе советских войск никогда всерьез не поднимался. Теперь же Кремль был готов предоставить привилегию относительного внутреннего или внешнего самоопределения (разумеется, при условии сохранения коммунистической системы и единства советского блока) конкретной стране: Венгрии. Столкнувшись с этой необычайно критической ситуацией, Хрущев и его команда пошли бы на сложную уступку, на которую советское руководство больше никогда не пошло бы в ближайшие десятилетия. Москва действительно терпела в десятилетия после 1956 года относительно независимый и более либеральный, чем в других странах советского блока, тип внутреннего развития Венгрии и Польши, но ценой этого была лояльность во внешней политике. Румынии, с другой стороны, было позволено подобие внешнеполитической независимости, но ее внутренняя система оставалась во многих отношениях более репрессивной, чем постсталинская советская. Имперские интересы диктовали, что нельзя допускать квазинезависимой внутренней и внешней политики в одной и той же стране-союзнице. Анализ первой советской интервенции 24 октября показал, что исторические шансы для революции были лишь теоретическими, поскольку советское предложение от 30 октября зависело от сохранения двух основных вещей: коммунистической системы и единства советского блока, что правительство Имре Надь - или любое другое правительство или лидер - не имело шансов сделать в условиях масштабных радикальных революционных изменений, вызванных первой советской интервенцией.

Западный мир, Суэцкий кризис и Организация Объединенных Наций

Западная общественность, испытывавшая определенную вину за трагедию восточноевропейских "порабощенных народов", с самого начала восприняла известия о польских и, что еще важнее, венгерских событиях октября 1956 года с заметным сочувствием. Не только в Европе и Северной Америке, но и, за исключением советского блока, почти по всему миру проходили небольшие или более масштабные мероприятия - протесты и демонстрации, организованные с целью выразить сочувствие венгерской революции. Венгерская революция также стала первым крупным медийным событием холодной войны за пределами "железного занавеса". Пресса и электронные СМИ, благодаря репортажам западных корреспондентов и съемочных групп, которые могли спокойно работать в Будапеште вплоть до начала второй военной интервенции Советов 4 ноября, впервые сообщили из первых рук о вооруженном восстании, которое происходило в стране-члене советского блока. Западная общественность со смесью восхищения и тревоги наблюдала за борьбой революционеров, которые сражались с превосходящими по численности советскими войсками с помощью стрелкового оружия и бутылок с зажигательной смесью. Что касается правительства Имре Надь, то до 28 октября они в основном осуждали его. Однако после того, как правительство и повстанцы достигли соглашения, которое, похоже, принял и Советский Союз, общая атмосфера на Западе стала атмосферой надежды и ожидания, и многие посчитали немыслимое вдруг правдоподобным - что советское государство-сателлит может освободить себя без внешней помощи.

В то же время западные правительства - в отличие от общественного мнения, которое с самого начала выразило горячую солидарность с венгерским восстанием, - прекрасно понимали, что их возможности для маневра в рамках существующего европейского статус-кво крайне ограничены, и с самого начала реагировали на восстание в Венгрии с большой осторожностью, а в большинстве случаев доходили до того, что открыто поддерживали принцип невмешательства. За реакцией Запада на венгерскую революцию стояло осознание того, что в сложившихся международных политических условиях любая военная интервенция Запада в Венгрию содержала неявную угрозу войны с Советским Союзом, вполне возможно, с применением термоядерного оружия, что, скорее всего, привело бы сначала к уничтожению тех самых народов Восточно-Центральной Европы, которые интервенция была призвана освободить, а затем и всего остального мира.

Тем не менее, между вооруженным вмешательством и полной пассивностью могли быть альтернативные решения, особенно для трех великих держав, с помощью которых они могли бы попытаться повлиять на принятие решений в СССР в положительном направлении. Вопрос в том, рассматривали ли вообще правительства США, Великобритании и Франции эти возможности, и повлиял ли вооруженный конфликт на Ближнем Востоке в конце октября, в который были активно вовлечены Великобритания и Франция, на внешнюю политику трех великих держав в отношении Венгрии, и если повлиял, то в какой степени.

Соединенные Штаты Америки

События, произошедшие в Польше и, особенно, в Венгрии в октябре 1956 года, застали американское правительство врасплох, хотя оно было прекрасно информировано о политических изменениях, происходивших в этих странах. Государственный секретарь Джон Фостер Даллес уже публично дистанцировал администрацию от возможности вооруженного вмешательства во время польского кризиса, хотя эта информация так и не дошла до тех, кого кризис затронул больше всего. Выступая 21 октября в популярной телевизионной политической программе Face the Nation, Даллес заявил, что Соединенные Штаты не пошлют войска в Польшу даже в случае советского вооруженного вмешательства. Американское правительство было исключительно удовлетворено тем, что оно считало позитивным развитием польского кризиса в последующие дни, поскольку оно произошло без какого бы то ни было участия Америки. Более того, вопреки всем пессимистическим прогнозам, Советы не стали вмешиваться в ситуацию военным путем и в итоге согласились принять новое польское руководство.

Поэтому американцы восприняли известие о восстании в Венгрии с тем большей тревогой, что у американского правительства не было заранее подготовленной стратегии действий в случае столь маловероятного события. Именно в это время администрация Эйзенхауэра столкнулась с тем, что, вопреки одной из главных тем массированной освободительной пропаганды, которую она вела на Восточно-Центральную Европу с 1953 года, даже у Соединенных Штатов, величайшей военной державы мира, были лишь крайне ограниченные возможности в отношении любого вмешательства в советскую сферу влияния. Тем не менее Соединенным Штатам было очень важно скрыть это бессилие, чтобы сохранить свой международный престиж; именно по этой причине 24 октября Даллес предложил президенту Эйзенхауэру вынести вопрос о советской интервенции на рассмотрение Совета Безопасности (что и произошло 28 октября, после того как три западные великие державы потребовали включить этот вопрос в повестку дня Совета).

26 октября высший консультативный орган Соединенных Штатов, Совет национальной безопасности, в первый и последний раз за время Венгерской революции собрался на заседание, чтобы оценить события, происходящие в Восточно-Центральной Европе, и определить, какое официальное послание следует направить в отношении политики США в этом регионе. Среди общей неразберихи, царившей на заседании, было одно разумное предложение, сделанное Гарольдом Э. Стассеном, советником президента по вопросам разоружения: Стассен предположил, что было бы целесообразно предоставить Советам гарантии того, что Соединенные Штаты не будут стремиться использовать возможную независимость стран-сателлитов каким-либо образом, который мог бы угрожать безопасности Советского Союза. Хотя это предложение было быстро отвергнуто Советом национальной безопасности, на следующий день сторонникам плана удалось добиться того, что президент одобрил расширенный вариант первоначального предложения Стассена. Согласно этому плану, Соединенные Штаты через Тито или по другим дипломатическим каналам попытаются убедить Советы, что зона строго нейтральных стран, не входящих в НАТО, политически схожая с Австрией, обеспечит им такую же безопасность, как и существующий буфер из стран-сателлитов. Основная логика этого предложения заключалась в том, что во время переговоров по Австрийскому государственному договору именно Советы настаивали на том, чтобы Австрия стала строго нейтральной и не была допущена к НАТО. Конечно, к восточноевропейским странам-сателлитам СССР не применялись те же возможности для компромисса, что и к Австрии, но в жестких рамках, ограничивавших возможности Соединенных Штатов для маневра, план, претендующий на возможность взаимных уступок, такой как предлагавшийся в то время, был предпочтительнее полной пассивности. В итоге Эйзенхауэр поручил государственному секретарю Даллесу включить это послание Советам в предвыборную речь, которую Даллес должен был произнести в Далласе 27 октября. Даллес, который, однако, с самого начала выступал против этого предложения, поскольку считал, что оно предлагает Советам преувеличенные идеологические уступки, смягчил его - частично с согласия президента, частично по собственной инициативе, - исключив любые упоминания о нейтралитете и запрете на членство в НАТО. В итоге послание американского госсекретаря Советам состояло, в общем, из следующей знаменитой фразы: "Мы не рассматриваем эти страны как потенциальных военных союзников".

Этот кардинально измененный вариант первоначального предложения Стассена не достиг своей первоначальной цели - умиротворения Советов - или, что, возможно, более точно, достиг ее в преувеличенной степени. Если первоначальная идея заключалась в том, чтобы попытаться склонить Советский Союз к уступкам путем прямого признания его интересов безопасности, то пересмотренный вариант носил явно оборонительный характер, что, по логике Советов, означало, что Соединенные Штаты не собираются предпринимать никаких действий в защиту независимости стран Восточной и Центральной Европы. Тем не менее американское руководство приложило максимум усилий, чтобы убедиться, что послание дошло до адресата: 28 октября Генри Кэбот Лодж, представитель США в ООН, процитировал Представитель США в ООН Генри Кэбот Лодж процитировал на заседании Совета Безопасности те места из речи Даллеса, которые касались стран-сателлитов; 29 октября американский посол в Москве получил инструкции конфиденциально повторить основные положения речи советскому руководству, включая маршала Жукова; а 31 октября сам Эйзенхауэр повторил ранее процитированный отрывок в ходе телеобращения.

Заявление администрации, несмотря на то, что обычно подчеркивается ее роль в умиротворении Советов, имело историческое значение, даже в таком радикально измененном варианте. До этого все официальные заявления администрации Эйзенхауэра в отношении стран-сателлитов основывались на предположении, что в случае обретения независимости эти государства будут присоединены к западному миру, что в данном контексте автоматически означало членство в НАТО. Поэтому заявление о том, что Соединенные Штаты не рассматривают эти государства в качестве потенциальных военных союзников, фактически означало отказ от прежнего мнения и начало процесса, определявшего их политику в последующие десятилетия, процесса, который в конечном итоге избавился от двуличного характера американской внешней политики, очистив ее от остатков освободительной пропаганды.

В конце октября в специальном докладе National Intelligence Estimate, подготовленном совместно ЦРУ, Госдепартаментом и организациями военной разведки, было определено, что у Советов есть только два варианта: либо уступить стремлению Венгрии к независимости и рискнуть развязать аналогичные силы во всех странах-сателлитах, либо насильственно восстановить свое господство над страной. Авторы доклада, тем не менее, не оставляли сомнений в том, какой вариант выберет московское руководство в чрезвычайной ситуации.¹⁰⁵ Что касается возможной американской политики в отношении кризиса, то в докладе консультативного комитета Совета национальной безопасности по анализу последних событий в Восточно-Центральной Европе, завершенном к 31 октября, в основном выражалось мнение, что перспективы конкретных действий США крайне ограничены.В нем содержалось одно обоснованное предложение о компромиссе с Советским Союзом, согласно которому, если Советы выведут свои войска из Венгрии, американцы в обмен на это пропорционально сократят численность своих войск, размещенных в Западной Европе.

Повестка дня заседания Совета национальной безопасности на 1 ноября предусматривала обсуждение этого документа, однако еще до начала заседания президент Эйзенхауэр по настоянию Даллеса решил отложить обсуждение вопроса о Восточно-Центральной Европе на более поздний срок, чтобы совет мог посвятить все свое время и силы рассмотрению Суэцкого кризиса, переросшего 29 октября в вооруженный конфликт.¹⁰⁷ Американское руководство не было склонно вновь заниматься событиями, происходящими в Венгрии, до момента второй советской интервенции 4 ноября. Эйзенхауэр и Даллес справедливо решили, что, поскольку у Соединенных Штатов не было эффективных средств влияния внутри советской сферы, их силы должны быть сосредоточены на разрешении Суэцкого кризиса, где им предстояло установить закон - не с соперничающей сверхдержавой, а со своими военными и политическими союзниками, Великобританией и Францией. Несмотря на все сложности, это было гораздо более легким и реальным делом, и уже через несколько дней решительные действия США, в частности экономическое давление на Британию, принесли свои плоды.

НАТО, приобретавшая в эти годы все большее значение в западноевропейской интеграции, с июня 1956 года была озабочена вопросом о том, как Запад должен реагировать на вызов, брошенный изменениями в Восточно-Центральной Европе, произошедшими после 1953 года. 24 октября совет НАТО должен был обсудить только что завершенное после долгих месяцев подготовки предложение о своей политике в отношении стран-сателлитов. Однако из-за польских и венгерских событий, произошедших за несколько дней до этого, не было возможности для проведения дебатов, поэтому изумленные делегаты прежде всего подчеркнули, что в исследовании, очевидно, неправильно оценивается роль титоизма как единственной эволюционной возможности для стран Восточной Центральной Европы добиться большей независимости. Совет провел еще несколько заседаний во время венгерской революции, на которых, с одной стороны, пытались оценить текущую ситуацию, а с другой - рассмотреть возможности действий. В конце концов, однако, единственным пунктом, по которому они согласились, было то, что НАТО не должна корпоративно принимать чью-либо сторону в этом вопросе, потому что это только предоставит Советскому Союзу основу для дальнейшего вмешательства.

Таким образом, единственным международным политическим форумом, который, очевидно, был готов уделить достойное внимание венгерскому кризису, стала Организация Объединенных Наций. Однако упомянутый ранее конфликт интересов, возникший между западными великими державами в момент одновременного начала двух международных кризисов, уже через несколько дней после включения венгерского вопроса в повестку дня начал проявляться и в ООН.

Великобритания, Франция и Суэцкий кризис

Правительства Великобритании и Франции, которые уже были заняты подготовкой к нападению на Египет, также были застигнуты врасплох событиями в Восточно-Центральной Европе. Более того, из-за их первостепенного желания добиться успеха на Ближнем Востоке реакция британцев и французов на советскую интервенцию в Венгрии была даже более осторожной, чем привычно сдержанная реакция западных правительств на события в Восточной и Центральной Европе.

Вопреки известности цитировавшегося ранее обращения американского госсекретаря в Далласе, малоизвестным фактом является то, что представители британского и французского правительств выступили с аналогичными посланиями Советскому Союзу, которые подразумевали признание советских интересов безопасности в Восточно-Центральной Европе. 26 октября министр иностранных дел Франции Кристиан Пино, выступая перед журналистами, подчеркнул, что хотя западные державы приветствуют события, происходящие в Восточной Центральной Европе, было бы неразумно пытаться использовать их в своих военных и политических интересах; кроме того, Пино настаивал, что поднимать вопрос об отношениях между Западом и Восточной Центральной Европой еще опасно преждевременно и что Франция ни при каких обстоятельствах не будет вмешиваться в дела Польши или Венгрии. Британцы были еще более категоричны, стремясь избежать даже случайной провокации Советов и, кроме того, не дать им повода обвинить Запад в том, что он каким-либо образом спровоцировал вспышку венгерской революции. Согласно меморандуму от 27 октября, написанному сэром Джоном Уордом, заместителем заместителя государственного секретаря, сверхсекретные источники сообщили британцам, что Советы готовятся к западной интервенции в Венгрии.¹¹¹¹ Соответственно, 1 ноября правительство заявило в парламенте: "Мы не имеем ни малейшего намерения пытаться использовать события, происходящие в Восточно-Центральной Европе, для того, чтобы подорвать безопасность Советского Союза".

Поразительная одновременность Суэцкого и Венгерского кризисов неизбежно поднимает вопрос о том, повлияла ли вспышка Венгерской революции на сроки нападения на Египет, которое было запланировано в ходе секретных переговоров между Великобританией, Францией и Израилем, проходивших в Севре между 22 и 24 октября. Монографии и первоисточники, опубликованные после 1989 года, показывают, что дата нападения Израиля на Египет (29 октября) почти наверняка была определена в первый день Севрских переговоров. Когда этот условный график был установлен, министры иностранных дел Великобритании и Франции сразу же дали понять, что они хотели бы, чтобы нападение Израиля было назначено на еще более раннюю дату. Основанием для этого послужило не предположение, что Советский Союз будет занят кризисом в Венгрии, как это принято считать, поскольку венгерская революция вспыхнула только на следующий день. Однако польский кризис, разразившийся несколькими днями ранее, 19 октября, мог оказать определенное влияние на выбор времени нападения - такое предположение встречается в различных израильских источниках. Но самой важной причиной поспешности британцев и французов, несомненно, было то, что их экспедиционные силы находились в состоянии полной готовности - состояние, которое не могло сохраняться бесконечно долгое время, - и просто ждали политического "зеленого света" для начала атаки на Египет.

Официальный протокол, содержащий результаты секретных Севрских переговоров, был окончательно подписан 24 октября. В этом протоколе день израильского нападения был конкретно назначен на 29 октября; таким образом, факт начала венгерского восстания накануне не вызвал ни малейших изменений в существующей стратегии и, вопреки прежним предположениям, не послужил переносу даты военной акции на Ближнем Востоке. Имеющиеся источники даже вызывают сомнения в том, что тема Венгрии вообще поднималась в последний день переговоров 24 октября, когда новости о восстании в Будапеште вполне могли дойти до партнеров по переговорам. Согласно дневнику израильского премьер-министра Бен Гуриона, он узнал о начале венгерской революции и предполагаемом ее подавлении Советским Союзом только после возвращения в Израиль, где-то в полдень 25 октября.

Венгерский вопрос в Совете Безопасности ООН

Американская администрация, руководствуясь прежде всего соображениями престижа, решила 25 октября, что совместно со своими союзниками она инициирует обсуждение в ООН вопроса о венгерском восстании.¹¹⁶ Британцы и французы поначалу выразили неохоту, когда 26 октября Даллес предложил трем странам выступить с совместной инициативой по созыву заседания Совета Безопасности. Поскольку решение о суэцкой акции уже было принято, британское и французское руководство опасалось, что если вопрос о советской интервенции в Венгрии будет внесен в повестку дня и обсужден в ООН, это может послужить прецедентом для аналогичной процедуры в отношении совместного израильско-британско-французского нападения на Египет, которое должно было состояться в конце октября. Но поскольку они не проинформировали США о своих планах, то были вынуждены уступить американскому давлению, и 27 октября США, Великобритания и Франция подали совместный запрос о созыве Совета Безопасности для изучения ситуации в Венгрии.

С этой даты и до 3 ноября представители трех западных великих держав постоянно встречались за кулисами, чтобы выработать стратегию ООН, с которой все могли бы согласиться; поведение США, Великобритании и Франции во время трех сессий Совета Безопасности, посвященных венгерскому вопросу, 28 октября и 2 и 3 ноября было полностью спланировано заранее в ходе этих секретных переговоров.

В дни, предшествовавшие израильскому нападению на Египет, представители трех западных великих держав в ООН согласились с тем, что крайне важно выступить с резким публичным осуждением советской интервенции и что помимо этого действия они будут проводить выжидательную политику до тех пор, пока запутанная ситуация в Венгрии не станет более прозрачной. Следствием такой политики стало то, что три западные державы, поставившие венгерский вопрос на повестку дня, даже не внесли проект предложения на заседании Совета Безопасности 28 октября. После расширения вооруженного конфликта на Ближнем Востоке с вступлением в него Великобритании и Франции 31 октября, тенор переговоров между западными великими державами относительно Венгрии полностью изменился. Эйзенхауэр и Даллес, придававшие все большее значение установлению хороших отношений с арабским миром с целью расширения американского влияния на Ближнем Востоке, гневно отреагировали на действия своих европейских союзников. Они не только публично осудили Суэцкую акцию, но и поручили американскому представителю в ООН представить проект предложения, призывающего к немедленному прекращению всех военных операций на Ближнем Востоке. Это предложение привело к обстоятельству, не имевшему прецедента в истории ООН: представители США и Советского Союза проголосовали согласованно против Великобритании и Франции.

В результате внезапного ухудшения отношений между западными державами последующие дискуссии между ними по венгерскому вопросу проходили во все более ледяной атмосфере, в которой партнеры по переговорам были не столько заинтересованы в осуждении и тем более препятствовании советской интервенции, сколько хотели использовать венгерский кризис во имя своих собственных, в данном случае кардинально противоречивых, великодержавных интересов. Начиная с этого времени, британцы и французы предприняли попытку добиться переноса венгерского вопроса из Совета Безопасности на чрезвычайную сессию Генеральной Ассамблеи, которая была созвана для обсуждения Суэцкого кризиса 31 октября, где, как они надеялись, одновременное рассмотрение двух вопросов приведет к смягчению порицания, которому они подвергались. Передача венгерского вопроса на рассмотрение Генеральной Ассамблеи принесла бы случайную пользу силам перемен в Венгрии, поскольку в Генеральной Ассамблее отсутствует право вето, что оставляло хотя бы теоретическую возможность того, что ООН примет резолюцию, положительно влияющую на исход событий в Венгрии. Единственной целью американского руководства в сложившихся условиях было урегулирование ближневосточного кризиса, поэтому оно сделало все возможное, чтобы сорвать вышеупомянутую стратегию британцев и французов: до 4 ноября американцам удалось не допустить внесения проекта предложения по венгерскому вопросу в Совет Безопасности и далее заблокировать передачу вопроса на чрезвычайную сессию Генеральной Ассамблеи по процедуре "единения во имя мира".

После второй советской интервенции 4 ноября американский представитель в ООН Генри Кэбот Лодж в одностороннем порядке реализовал прежнюю британско-французскую стратегию, не обращаясь за содействием к своим западноевропейским союзникам в Совете Безопасности, с которыми он накануне прервал переговоры по Венгрии в качестве наказания за действия Великобритании и Франции в Суэце. Когда 4 ноября Совет Безопасности был созван после получения известий о возобновлении советской интервенции, Лодж инициировал процедуру "объединения во имя мира", которая фактически обошла советское вето и передала венгерский вопрос непосредственно на вторую чрезвычайную сессию Генеральной Ассамблеи. Во второй половине того же дня подавляющее большинство членов этого органа проголосовало за принятие проекта резолюции, представленного в одностороннем порядке представителем США, который осуждал интервенцию Советского Союза, призывал его вывести свои войска из Венгрии и признавал право венгерского народа на правительство, которое будет представлять его национальные интересы.

В то же время в этой резолюции не было даже упоминания о признании нейтралитета Венгрии, к которому так настойчиво призывал Имре Надь в своих посланиях генеральному секретарю ООН 1 и 2 ноября, хотя британцы и французы с самого начала поддерживали эту идею, надеясь, что столь важный вопрос поможет перенести венгерскую проблему из Совета Безопасности в Генеральную Ассамблею. Возможно, отчасти это объясняется тем, что нейтралитет Венгрии был неприемлем для ведущих деятелей американского руководства. Концепция венгерского нейтралитета нашла широкую поддержку в Государственном департаменте, где она стала предметом обсуждения еще за несколько дней до того, как Надь обратился с призывом в ООН. Однако Даллес, который испытывал серьезные сомнения в отношении набирающего силу движения неприсоединения и поэтому в целом был недоброжелательно настроен к идее нейтралитета, не удивительно, что в отношении Венгрии он выступил против этой идеи. Даллес твердо верил, что, если Венгрия и добьется успеха в борьбе за освобождение от советского господства, Соединенные Штаты не должны довольствоваться нейтралитетом этой страны, когда существует реальная возможность включить ее в западную сферу влияния. Сам президент Эйзенхауэр симпатизировал идее создания зоны нейтральных государств в Восточно-Центральной Европе, но он надеялся достичь этой цели путем переговоров с Советами в широких рамках общей реконструкции отношений между Востоком и Западом. Парадокс истории заключается в том, что, хотя эволюционные взгляды Эйзенхауэра и Имре Надь на нейтралитет, как мы видели, были очень похожи, венгерское решение, принятое в экстраординарной ситуации, просто не могло быть поддержано Вашингтоном при рассмотрении политических последствий. Открытая поддержка одностороннего радикального шага венгерского правительства, то есть признание его нейтралитета, таила в себе опасность того, что американское правительство возьмет на себя международную ответственность, от которой будет крайне трудно избавиться после подавления венгерского восстания, которое, казалось бы, было уже совсем близко. Однако еще более важным для Эйзенхауэра было то, что подобный дипломатический шаг из-за вероятной резкой реакции Советского Союза поставил бы под серьезную угрозу хорошо налаживающиеся советско-американские отношения и, косвенно, весь процесс разрядки.

Ранним утром 4 ноября Соединенные Штаты, тем не менее, горячо осудили возобновление советской интервенции в Венгрии - Эйзенхауэр даже направил личное послание с протестом Булганину - и таким образом сумели заставить мир поверить, что с самого начала играли конструктивную роль в попытках урегулировать как суэцкий, так и венгерский кризисы.

Реальное столкновение противоположных точек зрения в ООН, вопреки прежним интерпретациям, происходило не между западными державами и Советским Союзом на заседаниях Совета Безопасности, где высказывания обеих сторон предназначались прежде всего для публичного потребления, а за кулисами, в ходе секретных переговоров между представителями США, Великобритании и Франции.

В результате разногласий, возникших в отношениях между западными великими державами из-за Суэцкого кризиса, ООН оказалась не в состоянии предпринять решительные шаги по урегулированию венгерского вопроса в тот момент (с 1 по 3 ноября), когда обстоятельства в Венгрии, например, просьба Надь о посредничестве ООН, делали такие шаги возможными.

Однако не стоит переоценивать потенциальное влияние любой резолюции чрезвычайной сессии Генеральной Ассамблеи ООН, осуждающей советскую интервенцию, - эта мера оставалась вполне вероятной вплоть до 3 ноября. Советский Союз, учитывая свой статус мировой сверхдержавы и обнадеживающие обещания, полученные от Соединенных Штатов, отнюдь не был склонен позволить моральному авторитету резолюций ООН помешать ему в случае необходимости осуществить военное вмешательство для восстановления порядка в стране, находящейся в сфере его собственного влияния.

Разлад между западными державами, возникший в результате ближневосточного конфликта, несомненно, облегчил положение Советов, хотя можно с уверенностью сказать, что и без Суэцкого кризиса они проводили бы аналогичную политику. Чтобы убедиться в этом, достаточно рассмотреть обстоятельства интервенции в Чехословакию в 1968 году. В то время, когда свобода передвижения западного альянса не была ограничена никакими внутренними конфликтами, Запад все же отреагировал на вторжение, направленное на спасение коммунистического режима, с той же пассивностью, что и в 1956 году. Более того, теперь мы знаем, что президент США Линдон Б. Джонсон, который в конце августа 1968 года осудил интервенцию в Чехословакию в громкой декларации для общественности, спустя всего несколько недель (в сентябре) предложил по дипломатическим каналам провести встречу на высшем уровне с Брежневым, чтобы обсудить Вьетнам, ситуацию на Ближнем Востоке и вопрос о противоракетных системах.

Таким образом, пассивность Запада в 1956 году была вызвана не Суэцким кризисом, а ограничением его возможностей в Восточно-Центральной Европе, заложенным в сложившемся европейском статус-кво и понятии сфер влияния. Суэцкий кризис просто послужил удобным оправданием, особенно для Соединенных Штатов, чтобы объяснить, почему после многих лет освободительной пропаганды они не в состоянии оказать даже минимальную поддержку восточноевропейской стране, которая поднялась с оружием в руках в попытке освободиться от советского господства.

На этом фоне становится очевидным, что Соединенные Штаты не могут быть виноваты в том, что не оказали вооруженной помощи венгерской революции. В условиях холодной войны проведение политики невмешательства было, по сути, единственно возможным рациональным решением, поскольку вмешательство создало бы прямую угрозу развязывания третьей мировой войны. Однако потенциальные инструменты политического давления также были принципиально ограничены сложившейся в 1945 году системой сфер влияния, поскольку добиться от Советского Союза каких-либо серьезных уступок можно было только путем значительной компенсации. Чарльз Гати рассматривает вопрос об оккупационных войсках как таковой и предлагает Вашингтону предложить в обмен на вывод советских войск из Венгрии вывод своих войск из одного из западноевропейских государств. Но само по себе присутствие советских войск в союзной стране не могло иметь никакого значения для сохранения коммунистического режима: в Болгарии советских войск не было с конца 1947 года, в Чехословакии - с 1945 по 1968 год, в Румынии - с 1958 года, однако ни в одной из этих стран коммунистическая система не рухнула. И, как мы видели, решение Президиума КПСС от 30 октября о выводе советских войск из Венгрии было принято без какого-либо давления со стороны Запада, поскольку на очень короткий исторический момент в Москве посчитали, что эта уступка может способствовать умиротворению ситуации и укреплению коммунистической системы, оказавшейся на грани краха.

Если довести дело до абсурдной крайности, то, если бы Запад действительно хотел добиться от Москвы "отказа" от Венгрии, страны, входившей в состав советской империи, ему следовало бы предложить компенсацию равной стоимости. Тогда обменной стоимостью уступки такого масштаба могла бы стать "добровольная" советизация меньшего государства-члена НАТО - например, Дании, Нидерландов или Греции - и передача этой страны в советскую сферу влияния. Легко понять, что такой вариант не был бы привлекательным ни для западных политиков, ни даже для общественности.

Поэтому после начала восстания у американского правительства не было политических средств, с помощью которых оно могло бы повлиять на ход событий и способствовать победе венгерской революции. Парадоксально, но у Вашингтона был исторический шанс внести свой вклад в предотвращение революции. Теперь мы знаем, что взрыв в Венгрии произошел в основном по внутренним причинам, а также из-за серьезных ошибок, допущенных Советами в их стратегии управления кризисом в 1956 году. Однако на характер восстания могла повлиять американская освободительная пропаганда, неустанно проводившаяся с 1953 по 1956 год, - а именно, что социальные волнения приняли самую радикальную форму: вооруженное восстание и война за независимость против Советской армии. Вместо того чтобы раздавать эти изначально благонамеренные, но в итоге трагически безответственные обещания, Вашингтону следовало бы применить гораздо более дифференцированный подход, по крайней мере после подавления Познанского восстания в июне 1956 года, которое ясно показало опасность, присущую американской освободительной риторике. Они должны были поощрять восточно-центральноевропейские общества не к активному сопротивлению, а к принятию реальности и работе по либерализации своих режимов, как это и произошло позже, начиная с 1960-х годов.

Эта, несомненно, пораженческая и в то же время реалистическая позиция позволила бы понять то, что для многих в 1956 году было еще совершенно непонятно: восстание в советской империи было обречено на провал, и помощи извне ждать не приходилось.

Глава 5. Международное влияние польских и венгерских восстаний

Отношения между Востоком и Западом: Подтверждение статус-кво

Тщательное исследование международных последствий Венгерской революции с использованием многоархивных источников еще предстоит провести. Однако, опираясь на имеющиеся в настоящее время источники и уже проделанную работу по данной теме, стоит попытаться сделать набросок влияния венгерских (и польских) событий октября-ноября 1956 года на международную политику, особенно на отношения между Востоком и Западом.

Наиболее очевидным результатом неудавшейся революции в международно-политическом плане было то, что отсутствие реакции западных государств раз и навсегда доказало их безоговорочное согласие с послевоенным европейским статус-кво, несмотря на всю предшествующую пропаганду. Это было большим утешением для советского руководства: помимо молчаливого соглашения, которого они придерживались с западными государствами до этого момента, отсутствие реакции Запада в ноябре 1956 года давало им полную гарантию того, что в случае возникновения любого будущего конфликта в границах их империи, они будут иметь полную свободу действий, не опасаясь вмешательства Запада. В этом отношении венгерская революция была выгодна советскому государству. Фактор неопределенности, внушаемый американской психологической войной, то есть провозглашенная администрацией Эйзенхауэра цель добиться "освобождения порабощенных народов", которая, как казалось, угрожала буферной зоне Советского Союза в Восточно-Центральной Европе, практически исчез.

Очевидно также, что венгерская революция и ее репрессии не вызвали настоящего кризиса в мировой политике. Проще говоря, она не привела к прямому конфликту между двумя противоборствующими сверхдержавами и их военными блоками. Однако широкая общественность считала и до сих пор считает, что эти события представляли собой серьезный кризис; ярая освободительная пропаганда, которую американцы вели с такой интенсивностью вплоть до октября 1956 года, заставила многих поверить, что такое событие, как революция, обязательно приведет к конфликту и политическому кризису между Востоком и Западом. Твердая публичная позиция администрации Эйзенхауэра против советской интервенции, дебаты и резолюции чрезвычайной сессии Генеральной Ассамблеи ООН, одновременный Суэцкий кризис и советские ракетные угрозы наводили многих наблюдателей на мысль, что венгерская революция на самом деле была серьезным кризисом в отношениях между сверхдержавами.

Таким образом, реальное значение Венгерской революции с точки зрения международной политики так и не было четко осознано общественностью ни в западных странах, ни в восточном блоке. Напротив, параллельные события в Венгрии и Польше, а также Суэцкий кризис способствовали и продолжают способствовать мифическим интерпретациям бездействия Запада. Эти объяснения, вместо того чтобы рассматривать отсутствие реакции Запада как результат общего принятия постъялтинского европейского статус-кво, пытаются представить его как обусловленное той или иной исключительной ситуацией, применимой только к конкретному случаю венгерской революции. Так, были придуманы часто цитируемые аргументы: то кризис на Ближнем Востоке помешал западным государствам выступить единым фронтом против Советского Союза, то американское руководство было занято предстоящими президентскими выборами, то госсекретарь Даллес попал в больницу в самые критические дни, то американские войска не могли быть введены в Венгрию только из-за географии.

Венгерская революция и ее подавление на короткое время нарушили процесс разрядки, развивавшийся с 1953 года, но в целом не остановили его и даже не повлияли на его дальнейшее развитие. Напряженность, которую вызвала советская интервенция и последовавшие за ней упреки Запада, в основном ограничилась уровнем пропаганды на сессиях Генеральной Ассамблеи ООН. Все это не повлияло на готовность США (или Франции и Великобритании) и Советов к переговорам, и поэтому весной 1957 года возобновился взаимный политический дискурс. К концу того же года началась интенсивная подготовка к саммиту четырех держав по женевскому образцу.

Однако за эти несколько месяцев отношения двух сверхдержав претерпели радикальные, беспрецедентные изменения, полностью изменившие мировую политику.¹ К лету 1957 года Советский Союз разработал первое поколение межконтинентальных баллистических ракет, в августе провел первое успешное испытание этих ракет, а в октябре запустил свой первый спутник, Спутник. Новые советские ракеты представляли угрозу не только для Западной Европы, но и непосредственно для территории Соединенных Штатов, стратегическая неуязвимость которых исчезла в одночасье. Таким образом, до сих пор теоретический баланс сил начал становиться реальным, и с этого момента гонка вооружений сводилась лишь к вопросу о том, какая из сторон сможет угрожать своему противнику большим количеством ракет. Такой поворот событий почти до иррациональной степени повысил самоуверенность советских лидеров, в первую очередь Хрущева. Хотя они были готовы к переговорам и даже часто инициировали их, они, по сути, стояли на другой земле и вели переговоры с гораздо более сильной позиции. В 1955-1956 годах, когда советско-американские отношения претерпели самое впечатляющее улучшение с 1945 года, Советский Союз был заинтересован в достижении соглашения с Соединенными Штатами, особенно в области контроля над вооружениями, даже если это требовало значительных компромиссов. С середины 1957 года, напротив, Советы пытались использовать переговоры только для получения политической выгоды и улучшения собственного положения. Резко изменившаяся стратегическая ситуация, а главное - новая уверенная позиция Советов, привела к отказу от часто звучавших в конце 1950-х годов призывов к "полному разоружению" и, наконец, к бешеной гонке вооружений 1960-х и 1970-х годов.

Учитывая все это, возможно, не будет совсем уж голословной гипотеза о том, что если бы венгерская революция не нарушила процесс разрядки, остановив переговоры на эти решающие несколько месяцев, то сверхдержавы могли бы прийти к соглашению, которое привело бы к снижению уровня вооружений и, соответственно, к снижению напряженности в мире в последующие десятилетия. Есть, однако, и другой аргумент, который также основан на вопросе о том, что могло бы произойти, если бы процесс разрядки не был временно прерван событиями 1956 года. Согласно этой линии рассуждений, тяготы гонки вооружений, продиктованные американцами, были бы предотвращены или, по крайней мере, смягчены и отложены. Эта гонка вооружений, продолжает аргумент, практически искалечила советскую экономику и в конечном итоге привела к ее полному краху. Такое политическое развитие событий, следовательно, могло бы продлить эпоху застоя на десятилетия, и, естественно, заключает эта линия, падение коммунистических режимов в Восточной и Центральной Европе не могло произойти в конце 1980-х годов. Оба аргумента имеют убедительные элементы, и, как и в случае со всеми историческими вопросами "что, если", нет возможности узнать, какой сценарий был бы реализован.

Организация Объединенных Наций и Третий мир

Единственным форумом международных отношений, где подавление венгерской революции приобрело значительное значение, была Организация Объединенных Наций. Вторая чрезвычайная сессия Генеральной Ассамблеи (первая была посвящена Суэцкому кризису) 4 ноября 1956 года, инициированная США, и одиннадцатая сессия Генеральной Ассамблеи в ноябре и декабре приняли несколько резолюций, призывающих Советский Союз вывести свои войска, а правительство Кадара - принять генерального секретаря ООН и наблюдателей ООН. Поскольку венгерское правительство отказалось сотрудничать, у ООН не было возможности изучить ситуацию на месте. Чтобы обойти эту проблему, в январе 1957 года ООН создала специальный комитет, который должен был составить отчет о точном ходе и характере событий в Венгрии, основываясь на рассказах тех, кто принимал участие в революции и затем бежал на Запад, а также на любых других источниках, доступных на тот момент. В докладе, завершенном к июню 1957 года, восстание оценивалось как спонтанное и инстинктивное выражение стремления венгерского народа к свободе. Генеральная Ассамблея одобрила доклад подавляющим большинством голосов в сентябре. Тем не менее, ей неоднократно не удавалось провести в жизнь какие-либо решения, касающиеся Венгрии, и венгерский вопрос бесплодно продолжал стоять на повестке дня ООН из года в год вплоть до декабря 1962 года.