Именно поэтому Москва так отчаянно пыталась применить доктрину Микояна - а именно, использовать местные силы и избегать советского военного вмешательства - во время урегулирования кризиса в Афганистане. Хотя предложение Микояна об этом было отклонено Президиумом КПСС в 1956 году, советские лидеры хорошо усвоили этот урок. В своей стратегии урегулирования кризисов во время последующих конфликтов они всегда изначально и инстинктивно стремились использовать эту доктрину - например, в Чехословакии в течение восьми месяцев в 1968 году и в Афганистане в течение более чем полутора лет в 1979 году. Лидеры афганского коммунистического режима, установленного в апреле 1978 года, не менее четырнадцати раз до декабря 1979 года призывали советскую военную интервенцию для поддержки правительства против исламистских повстанцев. Однако Советы сделали все возможное для консолидации политической ситуации с помощью местных сил, оказывая экономическую, военную и логистическую поддержку, но категорически отказываясь от отправки боевых советских войск в соседнее государство. Таким образом, если вьетнамизация стала целью США на заключительном этапе войны в Индокитае, то Кремль, вероятно, пытался применить политику "афганизации" на начальном этапе афганского конфликта. Однако, согласно западной интерпретации, вторгнувшись в Афганистан, Москва нарушила негласное соглашение, основанное на европейской политике статус-кво с момента окончания Второй мировой войны. До этого момента Советский Союз не распространял свое военное присутствие ни на одно государство, которое не входило бы в негласно признанную советскую сферу влияния. Напротив, Советский Союз вывел свои войска из нескольких ранее оккупированных стран и военных баз (Чехословакия в 1945 году, Иран и Дания в 1946 году, Болгария в 1947 году, Корея в 1948 году, Австрия в 1955 году, Финляндия в 1956 году, Румыния в 1958 году) и не посылал войска для участия в Корейской или Вьетнамской войне.³³ Вторжение в Афганистан было воспринято Западом как тревожный шаг, начало новой советской политики, направленной на расширение советского влияния в мире путем отправки войск в союзные государства, если потребуется, где бы они ни были расположены. Однако в действительности это было не более чем применение (ограниченное) доктрины Брежнева, то есть спасение коммунистической системы в союзном государстве путем использования советских войск в качестве конечного решения.³⁴ Важно также понимать, что Афганистан фактически стал частью советской империи еще в апреле 1978 года, после захвата власти коммунистами, и не вызвал никаких протестов Запада; таким образом, сама советская военная оккупация этой страны не изменила статус-кво между Востоком и Западом.
В период с 1979 по 1985 год новая конфронтационная политика США (как при Картере, так и в первый срок администрации Рейгана) материализовалась в основном на пропагандистском уровне, в то время как механизм вынужденного сотрудничества продолжал отлично работать. Необходимость избежать столкновения между сверхдержавами была не менее убедительной, чем раньше. Политику Рейгана в 1981-1983 годах можно сравнить с двойственной политикой администрации Эйзенхауэра в 1953-1956 годах, когда реальной целью американской политики было нахождение modus vivendi с Советским Союзом, но это удобно сочеталось с благозвучной риторикой об освобождении "пленных народов" Восточно-Центральной Европы, которая, как теперь хорошо известно, не имела под собой реальной основы. В то время и даже в течение нескольких десятилетий этот секрет не мог быть подтвержден документально из первоисточников. Постепенно открывающиеся документы первого срока Рейгана, скорее всего, покажут американскую внешнеполитическую линию, следующую основному направлению реализма: традиционную политику, основанную на стратегии сдерживания, осознававшую необходимость вынужденного сотрудничества сверхдержав так же, как и ее предшественники. Имеющиеся источники, а также косвенные свидетельства убедительно подтверждают эту гипотезу, поскольку с 1983 года становится ясно, что администрация Рейгана стремилась к возобновлению сотрудничества сверхдержав.
Ухудшение отношений между советской и американской сверхдержавами, безусловно, произошло после принятия НАТО решения о двойном курсе и советского вторжения в Афганистан в декабре 1979 года. Однако впервые за эпоху холодной войны за этим не последовало автоматического ухудшения отношений между Востоком и Западом в целом. Взаимно заинтересованные в сохранении результатов разрядки, две части Европы стали тяготеть друг к другу, а не послушно следовать конфронтационной линии сверхдержав. Советские лидеры - с небольшими колебаниями в первой половине 1980 года - также были заинтересованы в сохранении этих результатов.
Вторжение в Афганистан предполагало определенный уровень критики со стороны Запада, но Советский Союз рассчитывал, что через некоторое время оно будет воспринято как свершившийся факт, подобно тому, как это произошло с Чехословакией в 1968 году. Они также полагали, что Запад вскоре забудет об афганской проблеме, полагая, что сохранение результатов разрядки является приоритетом, который отодвинет ее на второй план. Однако на этот раз Запад, особенно Соединенные Штаты, отреагировал иначе, поскольку правильно оценил ситуацию: впервые с 1945 года Советский Союз осуществил военную оккупацию страны, которая не входила в сферу советских интересов, молчаливо признаваемую Западом. Если во время восточно-центральноевропейских кризисов 1953, 1956 и 1968 годов Запад рационально признавал право Советского Союза на восстановление порядка внутри своей империи, то вторжение в Афганистан было расценено им как одностороннее и агрессивное расширение советской сферы интересов. Согласно западной интерпретации, Москва нарушила негласное соглашение, основанное на европейской политике статус-кво, которая успешно функционировала после окончания Второй мировой войны. Однако, учитывая геостратегическое положение Афганистана, захват этой территории нарушал лишь потенциальные интересы Запада, поэтому накал международного кризиса, вызванного советской агрессией, несмотря на чрезмерную официальную риторику США, так и не достиг уровня Берлинского и Кубинского кризисов начала 1960-х годов.
Так, вторжение в Афганистан, в котором несоветские страны Варшавского договора не участвовали, фактически способствовало укреплению представлений о Восточно-Центральной Европе, преследующей свои собственные интересы и обладающей особой идентичностью, существенно отличающейся от советской. Все это, как ни парадоксально, способствовало постепенному формированию общеевропейского сознания, которое складывалось с конца 1960-х годов: в эту постепенно формирующуюся фактически единую Европу непременно должна была войти Восточно-Центральная Европа, но не обязательно Советский Союз.
Советское управление кризисом во время польского кризиса 1980-81 годов также продемонстрировало, что Москва стремилась избежать нового советского вторжения, чтобы сохранить разрядку и шанс на продолжение диалога между Востоком и Западом. С самого начала они стремились применить доктрину Микояна, то есть сначала попытаться найти политическое решение, а затем осуществить военное решение силами местного населения, чтобы избежать использования советских войск, как это было в 1968 году в Чехословакии и в 1978-79 годах в Афганистане. Первое успешное применение доктрины произошло в декабре 1981 года, когда генерал Ярузельский ввел военное положение в Польше.³⁸ Во время польского кризиса 1980-81 годов советские лидеры применили иную стратегию ведения переговоров, чем в 1968 году, во время Пражской весны. Вместо того чтобы использовать Варшавский договор в качестве форума и организовывать многосторонние саммиты, теперь Москва хотела разрешить ситуацию в соответствии с советскими пожеланиями путем двусторонних переговоров с польским руководством. Хотя их усилия в конечном итоге увенчались успехом, важно уточнить, что существовал и план Б: если бы введение военного положения провалилось, для восстановления порядка были бы использованы советские войска.
Советские лидеры извлекли и другие уроки. Во время кризиса евроракет в декабре 1983 года Москва не повторила свою ошибку 1980 года после бойкота Олимпийских игр, а именно применение генеральной линии возмездия против Запада. Согласно директиве, направленной из Москвы лидерам советского блока: "В новых условиях важно тонко подходить к развитию отношений с различными западными странами. Страны, согласившиеся на размещение ракет, должны ощутить на себе политические последствия этого шага. Естественно, приоритет должен быть отдан странам, в которых такие ракеты размещены не будут. Представляется полезным активизировать наши отношения и контакты с нейтральными странами капиталистической Европы во всех отношениях и областях". Советская политика дифференциации теперь была четко направлена на поддержание диалога с максимально возможным числом партнеров на Западе.
Это же стремление стран советского блока продолжать политику разрядки и действительно улучшать сотрудничество между Востоком и Западом было продемонстрировано их отношением к конференции по выполнению решений СБСЕ, проходившей в Мадриде с сентября 1980 по сентябрь 1983 года. Поскольку встреча была созвана в довольно напряженной международной обстановке после советского вторжения в Афганистан, следовало ожидать, что резкие нападки на восточные страны за нарушения прав человека, которые были предприняты на первой конференции по выполнению решений СБСЕ в Белграде в 1977-78 годах, теперь будут умножены и дополнены обвинением в советской агрессии. С точки зрения пиара это выглядело проигрышным делом для советского блока. В такой ситуации логично было бы попытаться отложить или даже бойкотировать конференцию, чтобы избежать серьезной потери престижа. Однако советское руководство решило следовать первоначальной программе и вступить в борьбу. Во время работы конференции введение военного положения в Польше в декабре 1981 года еще больше обострило ситуацию. Однако к сентябрю 1983 года конференция принесла ощутимые результаты: были достигнуты договоренности по таким вопросам, как свобода вероисповедания и объединение семей. Самое главное, участники договорились о созыве трех важных встреч: конференции по правам человека в Оттаве в 1985 году, культурного форума в Будапеште в том же году и конференции по человеческим контактам в Берне в 1986 году.
Во второй половине 1970-х годов три государства Варшавского договора были самыми важными сторонниками разрядки в советском блоке: Польша, Венгрия и Румыния. Однако к началу 1980-х годов два из них - Польша и Румыния - были дисквалифицированы. Польша потеряла симпатии западных государств после введения военного положения в 1981 году, а Румыния перестала быть фаворитом Запада и особенно американской администрации из-за своей все более репрессивной внутренней политики. Таким образом, Венгрия стала фаворитом номер один в глазах Запада как наиболее презентабельная страна Восточного блока. Важным аспектом этого особого статуса было то, что он позволил Венгрии развивать интенсивные экономические и политические отношения с западными государствами именно в годы резервного этапа разрядки сверхдержав с 1979 по 1985 год.
В этот период, с момента вторжения в Афганистан до прихода к власти Горбачева в 1985 году, Венгрия служила образцовым примером, демонстрируя, как небольшое государство, руководствуясь своими экономическими интересами, могло - будучи "тесно сотрудничающим" членом Варшавского договора - поддерживать и усиливать политику разрядки, как будто между Соединенными Штатами и Советским Союзом ничего не произошло. На самом деле эти годы принесли динамичную и процветающую эру в развитии экономических и политических отношений страны с Западом: если в 1973 году Венгрия подписала Генеральное соглашение по тарифам и торговле, то в 1982 году она наконец смогла вступить в Международный валютный фонд (МВФ) и Всемирный банк. (Венгрия пыталась вступить в МВФ и Всемирный банк еще в 1967 году, но тогда, а также несколько раз позднее в 1970-х годах, этот план был заблокирован Москвой.) Более того, уже в 1981 году велись предварительные переговоры о возможном соглашении с Европейским экономическим сообществом. Позднее этому помешала не Москва, а канцлер Гельмут Шмидт, обеспокоенный возможным негативным влиянием такого шага на отношения его страны с Советским Союзом. Поэтому он прямо отговорил Кадара от этого плана во время его визита в Бонн в апреле 1982 года. В этот период контакты на высоком уровне с западными странами стали очень интенсивными. В 1977 году Кадар посетил Бонн и Рим, в 1978 году - Париж, в 1982 году - Бонн, а в 1985 году - Лондон. Венгрию, в свою очередь, посетили премьер-министр Франции Раймон Барре в 1977 году, канцлер Гельмут Шмидт в 1979 году, президент Франции Франсуа Миттеран в 1982 году и вице-президент США Джордж Буш в 1983 году. Во время этих визитов становилось все более очевидным, что альтернативы поддержанию и расширению диалога и сотрудничества между двумя частями Европы не существует.
Венгрия сыграла сдерживающую роль и во время польского кризиса 1980-81 годов. Будучи серьезно обеспокоенным потенциальным побочным эффектом этих событий, венгерское руководство постоянно общалось с польскими чиновниками на разных уровнях, включая профсоюзы. Янош Кадар играл посредническую роль, подобную той, что была в 1968 году, хотя интенсивность взаимодействия была значительно ниже. В то время как лидеры Восточной Германии, Болгарии и Чехословакии требовали восстановления порядка в Польше военным путем с осени 1980 года и были готовы участвовать в таком вторжении, Венгрия вместе с Румынией выступала за политическое решение, как публично, так и в ходе конфиденциальных двусторонних и многосторонних встреч вплоть до ноября 1981 года. Даже тогда для "спасения социализма" считалось приемлемым только использование польских сил, а от венгерской армии не ожидалось участия в любом потенциальном совместном маневре. На встрече министров обороны стран-членов ЗП в Москве всего за две недели до введения военного положения 13 декабря 1981 года именно венгерский министр по указанию Кадара заблокировал принятие предложения о включении в итоговое коммюнике фразы о возможном шаге Варшавского договора.
Самая яркая демонстрация венгерского посредничества в отношениях между Востоком и Западом произошла в разгар кризиса евроракет в 1984 году, когда Венгрию посетили три премьер-министра - Гельмут Коль, Маргарет Тэтчер и Беттино Кракси. Примечательно, что все три государства (ФРГ, Великобритания и Италия) находились в "черном списке" Советов, поскольку в предыдущем году дали согласие на размещение американских евроракет на своей территории.⁴⁷ Еще более интересным этот шаг Венгрии делает то, что он был совершен не путем девиантных внешнеполитических действий румынского типа, а путем убеждения советских лидеров в важности этих визитов для стабилизации экономики Венгрии, поскольку к тому времени страна все больше зависела от западных кредитов.⁴⁸ Поддержание контактов на высоком уровне с ключевыми лидерами блока НАТО через посредника в лице малого государства в действительности было выгодно и Москве, поскольку этот канал позволял советским лидерам вести двойную игру - "наказывать" страны, размещающие евроракеты, и одновременно держать открытой дверь для возобновления переговоров.
На конференциях по выполнению решений СБСЕ в Белграде, Мадриде и Вене венгерская дипломатия играла все более активную роль; так, не случайно единственной конференцией по выполнению решений, проходившей в государстве WP, был Европейский культурный форум, состоявшийся в Будапеште в 1985 году.
Глава 10. Советский Союз и Восточно-Центральная Европа, 1985-1990 гг.
В конце 1980-х годов, как и на протяжении последних нескольких столетий, судьба Восточно-Центральной Европы определялась великими державами и реалиями мировой политики. Не всегда это было невыгодно для стран региона: например, мирные договоры после Первой мировой войны явно отвечали интересам большинства из них, создавая национальные государства и удовлетворяя территориальные требования за счет побежденных стран. Однако после Второй мировой войны все государства региона были включены в состав советской империи и, за исключением Югославии и Албании, оставались в ее составе более четырех десятилетий, не надеясь на восстановление своей независимости. Таким образом, политические изменения 1989-91 годов не только привели к установлению демократии и восстановлению суверенитета, но и позволили восточно-центральноевропейцам после длительного периода насладиться социальным опытом, доказавшим, что соперничество между сверхдержавами и меняющиеся условия мировой политики могут оказывать положительное влияние на обеспечение их национальных интересов.
Имперский статус-кво, Имперское вооружение
Когда в марте 1985 года Михаил Горбачев был избран генеральным секретарем КПСС, перед ним встала не менее сложная задача - вдохнуть новую жизнь в социалистическую экономико-политическую модель, которая уже переживала серьезный кризис как в центре советской империи, так и на ее восточноевропейской периферии. Было бы интересно узнать, могли ли реформы, которые Горбачев проводил или только задумывал, оказаться эффективными несколькими десятилетиями раньше. Однако к середине 1980-х годов было уже слишком поздно. Гонка вооружений с США, необходимость поддерживать паритет в ядерной стратегии, расходы на нерационально разросшуюся имперскую периферию (Куба, Никарагуа, Афганистан, Эфиопия, Ангола и так далее), которая не приносила реальной прибыли, а также субсидирование союзников из Восточной и Центральной Европы настолько истощили экономические резервы Советского Союза, что шансы на консолидацию в социалистической экономической системе, которая в любом случае была крайне неэффективной, были весьма незначительны.
Кроме того, Горбачев и его соратники-реформаторы неадекватно оценили тяжесть надвигающегося кризиса, хотя и осознавали его неизбежность. Таким образом, вплоть до 1988 года реформы, изначально сформулированные с большой осторожностью в терминах перестройки и гласности, не привели к существенному улучшению ни политических условий, ни эффективности экономики. Хотя новое руководство с самого начала подчеркивало свою приверженность установлению нового международного порядка, который пришел бы на смену старому противостоянию времен "холодной войны", оно не смогло максимально использовать эту возможность, радикально и оперативно сократив расходы Советского Союза на вооружение. Хотя советско-американские переговоры по разоружению, которые с середины 1980-х годов становились все более интенсивными, принесли в декабре 1987 года замечательный результат - подписание Договора о ликвидации ядерных сил средней и малой дальности в Европе, вплоть до лета 1988 года советское руководство отказывалось от каких-либо односторонних шагов в области разоружения. Поскольку к середине 1980-х годов практически все остальные страны-участницы Варшавского договора находились в состоянии перманентного экономического кризиса, они остро нуждались в каких-то мерах помощи. Однако до середины 1988 года им не разрешалось облегчать ситуацию путем сокращения военных бюджетов. Только Румыния - откровенно отклоняющаяся от нормы "черная овца" блока, которая годами призывала к односторонним сокращениям, - несмотря на однозначную советскую "просьбу" об обратном, в 1986 году сократила свои вооруженные силы на 5 %.
Советское руководство не пошло на уступки, несмотря на то, что значительное преимущество СССР, особенно в обычных вооружениях, дало бы ему прекрасный шанс значительно сократить военные расходы уже на ранней стадии. Кроме того, это оказало бы положительное влияние на укрепление безопасности и доверия между Востоком и Западом, что Горбачев считал особенно важным. Следует также помнить, что гораздо менее дружелюбный Хрущев в конце 1950-х годов действительно очень эффективно использовал "оружие" односторонних сокращений и вывода войск в качестве мер укрепления доверия при сближении Востока и Запада. Из-за сопротивления советского военного лобби и консервативных членов руководства, а также традиционной имперской позиции, которая в значительной степени характеризовала взгляды даже реформаторов, реальный поворот смог произойти только на варшавской встрече ПКК ЗП 15-16 июля 1988 года. В своем выступлении все еще по должности оптимистичный Горбачев оценил роль социалистического лагеря в формировании мировой политики и его шансы на будущее как безусловно позитивные. С другой стороны, на закрытом заседании министров иностранных дел Эдуард Шеварднадзе открыто признал, что Советский Союз "оказался в критической ситуации" и больше не может позволить себе вести постоянную гонку вооружений с Западом, поскольку превосходит Восточный блок "во всех возможных отношениях". Поэтому он подчеркнул, что прекращение гонки вооружений должно быть абсолютным приоритетом, и необходимо использовать любой шанс, чтобы прийти к соглашению. По сути, это драматическое признание означало не что иное, как признание полного поражения в длившемся несколько десятилетий соревновании двух мировых систем. Поэтому этот момент можно считать началом конца для советского блока. Отныне соглашения, абсолютно необходимые для выживания блока, должны были достигаться не "нормальным" путем - то есть путем взаимных компромиссов на основе паритета, как в случае с Договором INF всего годом ранее, - а любой ценой. Это было решающее признание, которое привело к решению об объявлении значительных односторонних мер по разоружению. Таким образом, заседание ПКК ЗП в июле 1988 года в Варшаве можно считать важным поворотным пунктом и в истории холодной войны: с этого момента отношение советского блока к сближению с Западом уже не ограничивалось обязательным поиском паритета.
В связи с этим ПКК ЗП принял решение ускорить подготовку к предстоящим переговорам между Востоком и Западом по обычным вооружениям, преобразовать структуру и дислокацию вооруженных сил ЗП (в настоящее время предназначенных исключительно для удовлетворения оборонительных потребностей), разработать более гибкую стратегию ведения переговоров и, в частности, после изменения своей прежней позиции, предпринять односторонние шаги в области разоружения. Комитету министров обороны было поручено рассмотреть вопрос о том, как можно обнародовать реальные данные об армиях и вооружениях стран Варшавского договора. Однако на специальном заседании в Праге в середине октября 1988 года несоветские члены комитета были шокированы, узнав, что огромное численное превосходство Варшавского договора в обычных вооружениях на самом деле не выдумка западной пропаганды, как они сами искренне считали, а факт. Таким образом, комитет пришел к выводу, что признание преимущества ЗП в ряде областей до начала переговоров неблагоприятно отразится на позиции альянса. Поэтому этот шаг, который изначально предназначался для укрепления безопасности и доверия, был отложен до марта 1989 года, когда в Вене начались так называемые переговоры по ОВСЕ (обычным вооруженным силам в Европе).
Однако об односторонних шагах по разоружению Горбачев объявил задолго до этого, выступая 7 декабря 1988 года на Генеральной Ассамблее ООН. Тогда генеральный секретарь КПСС объявил, что Советский Союз сократит свои вооруженные силы на пятьсот тысяч военнослужащих и что это будет частично достигнуто за счет вывода части войск, размещенных в ГДР, Чехословакии и Венгрии. В общей сложности он планировал вывести из этих трех стран около пятидесяти тысяч советских военнослужащих. Об ухудшении к этому времени политико-экономической ситуации в СССР и значительно более гибком отношении к ней советского руководства свидетельствует тот факт, что за полгода до этого, на варшавском совещании ПКК ЗП в июле 1988 года, Горбачев утверждал, что общее сокращение советских войск может касаться лишь семидесяти тысяч военнослужащих и их вооружения.
Решение об одностороннем разоружении полумиллиона военнослужащих в то время казалось довольно радикальным для общественности, которая не знала, что это всего лишь около 10 процентов от общей численности советских вооруженных сил. Более того, это был довольно запоздалый шаг с точки зрения консолидации советской экономики, и он не был лишен непоследовательности. Сокращение численности вооруженных сил отнюдь не означало снижения военных расходов со стороны советского руководства. Напротив: как бы это ни казалось удивительным, летом 1988 года московские руководители намеревались увеличить оборонный бюджет на 43 %, в том числе за счет государственных резервов.⁶ Надвигающаяся программа всесторонней модернизации НАТО загнала Советы, которые по-прежнему стремились во что бы то ни стало сохранить стратегический паритет, в ловушку, из которой единственным выходом было провести неизбежное сокращение одновременно с ускоренной модернизацией Советской Армии или сразу после нее, что потребовало бы чрезвычайно больших краткосрочных затрат. Вполне вероятно, что именно этот вызов (или неспособность ответить на него), а не американская программа SDI "Звездные войны" в конечном итоге поставили Советский Союз на колени в гонке вооружений и тем самым привели к падению самой коммунистической системы.
Одним из наиболее примечательных результатов горбачевских реформ, несомненно, стало внедрение прагматичного подхода к формированию политики и уменьшение акцента на коммунистической идеологии как во внешней, так и во внутренней политике. Несмотря на эти стратегические изменения, почти ничего не было достигнуто в области, которая могла бы сравниться с тем, что могло бы принести Советскому Союзу наибольшую прибыль при наименьших инвестициях: сокращение имперской периферии. Горбачев был готов заменить советскую экспансионистскую политику, основанную на поддержке "освободительных движений" в третьем мире, на более современную стратегию экспорта революции через привлекательность новой социалистической модели, которая, как он надеялся, за это время была реформирована и стала функциональной. Однако из-за сопротивления консервативных членов руководства и необходимости учитывать престиж Советского Союза как мировой сверхдержавы до 1988 года было предпринято очень мало конкретных шагов в этом направлении. Хотя в начале того года начался вывод войск из Афганистана, а в январе 1989 года последовал вывод кубинских добровольцев из Анголы, они произошли слишком поздно. Даже в 1989 году финансирование имперской периферии, унаследованной в основном от брежневской эпохи, требовало огромных средств (только поддержание жизни Кубы обходилось в 27 миллиардов рублей ежегодно), ставя экономику на грань полного краха.
Такая негибкая имперская политика, предопределенная идеологическими соображениями, которые не позволяли своевременно отказаться от большинства ранее взятых обязательств, в конечном итоге привела к потере советского влияния на восточно-центральноевропейский регион. Кроме того, в результате постоянной экспансии, или исчерпания "радиуса действия" - проблемы, из-за которой в ходе истории рухнули несколько империй, - Советский Союз мог избавиться от непосильного экономического бремени поддержки своих союзников только путем собственного распада.
Советский Союз и Восточно-Центральная Европа
До сих пор наибольшее внимание привлекает вопрос о том, как советское руководство могло смириться с потерей региона, который ранее считался чрезвычайно важным и ради которого его предшественники шли на огромные жертвы на протяжении более чем четырех десятилетий. К моменту прихода Горбачева к власти советская политика продолжала отдавать сохранению Восточно-Центральной Европы как зоны безопасности Советского Союза тот абсолютный приоритет, которым она непрерывно пользовалась с 1945 года. Первоначально главной целью переходной политики, объявленной новым генеральным секретарем, было сделать экономическую систему более эффективной, а политическую - в ограниченном смысле демократичной, то есть модернизировать социалистическую модель, унаследованную от сталинской эпохи. Горбачев верил не только в то, что эта программа может быть успешно реализована в Советском Союзе, но и в то, что модернизация системы является "объективной необходимостью", вытекающей из существенных условий эпохи.¹⁰ Рано или поздно, утверждал он, страны Восточной и Центральной Европы по собственной воле последуют этому хорошему примеру, поскольку он представляет собой единственно возможное средство избежать надвигающегося кризиса или пережить его, когда он разразится.
В аналогичных ситуациях предки Горбачева, особенно отец кампании по десталинизации Хрущев, не гнушались опираться на принцип волюнтаризма, призывая партнеров последовать положительному примеру Советского Союза. Однако у Горбачева были веские причины не пытаться навязывать реформы своим союзникам. Он считал политическую стабильность ключевым фактором успешного перехода как в Советском Союзе, так и в Восточно-Центральной Европе. В то же время ситуация в этом отношении была довольно запутанной. В Венгрии и Польше, где приверженность реформам была вполне живой даже без советского влияния, тяжелые экономические условия, задолженность перед западными кредиторами и растущее социальное недовольство дали повод для серьезной тревоги уже в середине 1980-х годов. Однако в ГДР, Румынии, Чехословакии и Болгарии, в каждой из которых руководство было более консервативным, политическая ситуация, несмотря на очевидный застой, выглядела гораздо более благополучной. Таким образом, навязывание новой советской политики этим странам не только не соответствовало бы новому горбачевскому стилю, но и было бы сопряжено с риском дестабилизации обстановки в тех странах, в которых этой проблемы, по крайней мере, раньше не существовало. Поэтому во второй половине десятилетия Горбачев придерживался политики терпеливого убеждения и пытался добиться своих целей путем частых двусторонних и многосторонних переговоров, личных визитов и публичных выступлений.
На этих встречах Горбачев с самого начала пытался дать понять, что хочет установить отношения с союзниками из Восточной и Центральной Европы на новых началах, хотя принципы такой новой политики не были закреплены в каком-либо конкретном документе для общественности. Что касается принципов или обещаний этой политики, то здесь не было и не могло быть предложено ничего нового, учитывая, что декларация советского правительства от 30 октября 1956 года, сила которой никогда не была отменена, гласила, что социалистические страны могут "строить свои взаимоотношения только на принципах полного равенства, уважения территориальной целостности, государственной независимости и суверенитета, невмешательства во внутренние дела друг друга." Это не значит, что Горбачев, в отличие от своих предшественников, серьезно относился к этим высоким принципам или что он был готов отказаться от ведущей роли Советского Союза в социалистическом лагере. Очевидно, однако, что, в отличие от любого другого бывшего лидера, он всерьез верил в необходимость построения новых, более равноправных, чем в прошлом, отношений: таких, которые могли бы положить конец советской опеке,¹² которые могли бы достичь реальной взаимности в обмене идеями и опытом, которые признавали бы право на поиск собственного пути в рамках социалистической модели - как на практике, так и в принципе - и которые могли бы предоставить возможность относительно независимого формирования политики при условии соблюдения союзной системы. Можно даже сказать, что в 1985-1989 годах Горбачев предложил всему восточному лагерю союзную систему для длительного использования, которую хрущевское руководство, сбитое с толку событиями в Польше и Венгрии, считало приемлемой лишь на один день (30 октября 1956 года), да и то только для Венгрии.
Все это, однако, не означало отказа от брежневской доктрины, то есть признания того, что народы Восточно-Центральной Европы имели право на действительно свободный выбор, включая ликвидацию социалистической системы и восстановление западного типа парламентской демократии. Это необходимо подчеркнуть, поскольку некоторые бывшие соратники Горбачева полагали, что отказ от брежневской доктрины произошел, по сути, в 1985-86 годах или даже, как утверждают некоторые, в 1981 году, когда советская военная интервенция в Польше не состоялась.¹⁴ Однако на основании имеющихся на сегодняшний день источников можно четко установить, что до лета 1988 года никаких существенных изменений в советской позиции не произошло. Даже тогда, когда был принят тезис о том, что в случае потенциального кризиса в социалистических странах необходимо исключить возможность советского военного вмешательства, он был сформулирован в надежде, что результатом даже радикальных изменений станет новая модель социализма.
Все это было тесно связано с радикальными изменениями, произошедшими в Советском Союзе летом и осенью 1988 года. Прошедшая в июне Всероссийская конференция КПСС придала новый импульс перестройке, и с этого времени основным направлением реформ все больше становилась перестройка системы политических институтов, поскольку меры, которые уже были приняты в области экономики, принесли весьма плачевные результаты. В конце сентября Горбачев укрепил свои позиции в руководстве страны, и с этого времени он пользовался непререкаемым авторитетом, которым в мирное время должен был обладать каждый генеральный секретарь КПСС. За эти несколько месяцев в советской политике произошли качественные изменения по нескольким параметрам. На смену программе модернизации сталинской модели пришла попытка разработать новую модель социализма, которая могла бы сочетать в себе наиболее выгодные черты коммунистической и капиталистической систем, - новую модель, которая, благодаря своей способности к обновлению и, соответственно, популярности в обществе, могла бы обеспечить доминирующую роль коммунистической партии в политической жизни даже после свободных выборов. Эта "резиновая" концепция, на которую сильно повлияла теория конвергенции, пережила ряд переходов в 1989-90 годах. Никто не знал, что это такое на самом деле, пока не выяснилось, что это не что иное, как капитализм.
Именно в это время дуэт Горбачев-Шеварднадзе смог приступить к реализации собственных инициатив, на этот раз без каких-либо существенных препятствий. Это привело к настоящему прорыву в самой важной сфере - советско-американских отношениях, и между лидерами двух сверхдержав начали устанавливаться новые отношения, которые невозможно было представить даже несколькими годами ранее.
Учитывая горячие призывы Горбачева к построению нового мирового порядка, основанного на доверии, взаимной безопасности, мирном сосуществовании, сотрудничестве и ликвидации раскола Европы, нормализация отношений с ведущими державами Западной Европы приобрела исключительное значение. Хотя только летом 1989 года Генеральный секретарь нанес свои решающие визиты в Лондон, Париж и Бонн, интенсивный обмен мнениями начался раньше, и на смену серьезным оговоркам пришли качественные изменения в отношении советского правительства, особенно в отношении ФРГ. Это последнее событие в значительной степени было обусловлено вмешательством венгерского руководства, которое в течение некоторого времени культивировало прекрасные отношения с западными немцами, и было согласовано Кароли Грушем во время его московского визита в июле 1988 года по просьбе канцлера Коля.
Последнее оружие Горбачева: "плавающая" доктрина Брежнева
Что касается Восточно-Центральной Европы, то в этот период в советской политике произошли два фундаментальных изменения, в значительной степени определивших судьбу региона: принятие принципа "социалистического плюрализма" и внедрение новой стратегии в союз - "плавание" доктрины Брежнева, - термин, введенный этим автором. На конференции КПСС в июне 1988 года Горбачев без предварительной теоретической проработки провозгласил, что любой народ имеет право выбирать свою социально-экономическую систему. Канадский политолог Жак Левек называет три причины провозглашения этого очень важного (хотя и далеко не однозначного) тезиса. По его мнению, главной целью Горбачева было завоевать доверие Запада, поскольку, помимо его позиции по Афганистану, готовность Горбачева терпеть изменения в Восточно-Центральной Европе была главной основой, по которой Запад судил о его истинных намерениях. Другая цель состояла в том, чтобы подготовить советскую номенклатуру и партийный аппарат к переменам, чтобы они смогли избавиться от своих старых рефлексов. Третья цель, возможно, заключалась в том, чтобы предупредить коммунистических лидеров Восточно-Центральной Европы о том, что в будущем, в случае внутреннего кризиса, им не следует рассчитывать на автоматическую советскую помощь. Это можно рассматривать как своего рода политическое давление, направленное на то, чтобы подтолкнуть не желающих идти на реформы союзников.
Исходя из имеющихся на сегодняшний день источников, представляется вполне вероятным, что в июне 1988 года эти факторы оказывали на намерения Горбачева скорее инстинктивное, чем осознанное влияние. Важнейшей целью могло быть внедрение нового типа дискурса по все более острой теме отношений Советского Союза с государствами Восточной и Центральной Европы - дискурса, который мог бы предоставить руководителям советских реформ большее пространство и возможность для маневра, чем они имели до этого, и тем самым дать им возможность гибко реагировать на постоянно меняющуюся ситуацию. Этот тезис неоднократно и в разных формах повторялся Горбачевым и другими лидерами в течение 1988-89 годов и очень скоро был дополнен публичным обещанием прекратить применение военной силы. Более того, особенно в 1989 году, время от времени прямо заявлялось, что "доктрина Брежнева" больше не действует, что в принципе нельзя было истолковать иначе, чем то, что Москва больше не будет осуществлять военное вмешательство в дела союзных государств в случае внутреннего кризиса. Но так ли это было на самом деле? Теперь мы знаем, что по состоянию на лето 1988 года советское руководство отказалось от идеи военного варианта. Таким образом, хитрость заключалась в том, что с этого момента Горбачев хотел получить положительный международный эффект от этого благожелательного публичного обещания, но в то же время сделать все возможное, чтобы ввести в заблуждение коммунистических лидеров стран Восточной и Центральной Европы, заставив их поверить, что это предложение действительно только в том случае, если они смогут удержать реформы в рамках социалистической системы. Это и есть то, что мы можем назвать плавающей доктриной Брежнева. Следовательно, суть этих многофункциональных деклараций, одновременно адресованных всем заинтересованным сторонам и заведомо двусмысленных, заключалась в том, что, хотя они косвенно отвергали возможность военного вмешательства, в них никогда не говорилось категорически, что Советский Союз не будет вмешиваться во внутренние дела союзника, если политический переход выйдет за рамки новой модели социализма и, horribile dictu, приведет к полному отказу от социализма и восстановлению парламентской демократии западного типа.Иными словами, этот тезис о свободном выборе отдельных стран можно удобно интерпретировать в соответствии с собственными интересами и желаниями, но в то же время, учитывая неспокойную обстановку, его можно трактовать и прямо противоположным образом.
Что еще более важно, все это сопровождалось постоянными предупреждениями из Москвы лидерам восточно-центральноевропейских стран по секретным каналам и на конфиденциальных двусторонних переговорах. Посыл был таков: пределом преобразований является сохранение социализма. Иногда этот диалектический подход проявлялся в очень конкретной форме. Например, во время визита Кароли Груша в Москву в конце марта 1989 года Горбачев заявил, что "сегодня необходимо раз и навсегда исключить возможность повторения вмешательства во внутренние дела других социалистических стран", но, с другой стороны, он также подчеркнул, что "мы должны четко проводить границы, думая одновременно о себе и о других. Демократия очень нужна, и интересы должны быть согласованы. Однако пределом является сохранение социализма [выделено мной] и обеспечение стабильности" Что касается того, как интерпретировать "границы", то никто в Восточном блоке не имел в этом большего опыта, чем венгры, поскольку официальное объяснение советского вторжения 4 ноября 1956 года было основано на той же логике: "сохранение социализма" было невозможно без советского вмешательства.
Изначально инстинктивная, а затем все более осознанная тактика распространения "доктрины Брежнева" оказалась успешной и эффективной, по крайней мере временно. Она также оказала определенное стабилизирующее воздействие на ускорение переходного процесса как в Восточной Центральной Европе, так и в Советском Союзе и в значительной степени способствовала сохранению мирного характера перемен. Можно представить, что произошло бы с позицией советских реформаторов как в руководстве страны, так и в обществе, если бы в одночасье было сделано категорическое заявление о том, что Восточная Центральная Европа, за которую Советская Армия пролила столько крови, теперь может свободно определять свою судьбу, в том числе и возможность капиталистической реставрации. В то же время плавающая "доктрина Брежнева" имела то преимущество, что позволяла советскому руководству постепенно приучать общество, да и себя тоже, к мысли о том, что Советскому Союзу, возможно, придется смириться с неслыханными доселе радикальными переменами в Восточной Центральной Европе.
Эта тактика оказала аналогичное стабилизирующее воздействие на переходный процесс в регионе и, вероятно, сыграла ключевую роль в том, что, за исключением румын, коммунистические лидеры были слишком неопределенны в отношении советских намерений, чтобы решиться на какие-либо репрессии против массовых движений, возникших осенью 1989 года. Тот же блокирующий эффект, обусловленный неопределенностью, можно в целом наблюдать в политике оппозиционных сил, хотя он и проявился в разных формах в двух ведущих странах реформ: Польше и Венгрии.
Отклонение от польской модели и особый характер венгерского переходного периода хорошо отражены в том, что в начале 1989 года венгерское руководство было заинтересовано в ликвидации доктрины Брежнева не меньше, чем оппозиция, поскольку надеялось перевести основу своей легитимности с советской поддержки на потенциально положительный исход предстоящих выборов. Как ни странно, оппозиция ожидала, что ее политический соперник, ВСП, обеспечит внешние условия для мирного перехода и даст им гарантию того, что доктрина Брежнева больше не действует. Представители Круглого стола оппозиции задали прямой вопрос на эту тему министру обороны Венгрии Ференцу Карпати 30 августа 1989 года, когда он предоставил им конфиденциальную информацию по текущим военно-политическим вопросам.
Помимо всего прочего, с середины 1988 года плавающая "доктрина Брежнева" стала практически единственным оружием советского руководства, с помощью которого оно могло хотя бы на короткое время повлиять на политические процессы, протекавшие в Восточно-Центральной Европе. Ведь к этому моменту Горбачев и его соратники уже отказались от возможности военного вмешательства. В отличие от своих предшественников, ставивших перед собой куда более скромные цели, советские реформаторы, стремившиеся к радикальному переустройству отношений между Востоком и Западом и созданию нового мирового порядка, основанного на сотрудничестве, просто не могли позволить себе вооруженное вмешательство, направленное на восстановление порядка и старой системы без ущерба для уже достигнутого прогресса.Это не только представляло бы опасность для мировой политики, но и привело бы к потере доверия Запада к Горбачеву. В конечном счете это означало бы крах перестройки, программы преобразований, которая была главным приоритетом Горбачева.
Именно в это время судьба Восточно-Центральной Европы была подчинена двум факторам иного порядка: высокоамбициозным целям горбачевского руководства в мировой политике, с одной стороны, и успеху советского переходного периода - с другой. Последнее, исходя из имеющихся источников и знания последующих событий, вполне можно назвать борьбой за выживание Советского Союза "на жизнь и смерть". Таким образом, я считаю, что главной причиной того, что Советский Союз так легко согласился отпустить Восточно-Центральную Европу, было то, что впервые со времен гражданской войны в России советское государство - парадоксально, но в военном смысле все еще одна из двух сверхдержав биполярного миропорядка - оказалось в ситуации, когда на карту было поставлено его собственное выживание. Приоритет спасения имперского центра был логичным и необходимым шагом, по отношению к которому восточно-центральноевропейская периферия постепенно теряла свое значение. Если попытаться найти историческую параллель, то это можно описать как пример Брест-Литовского синдрома. В тот критический момент гражданской войны в марте 1918 года Ленин выступил за подписание мирного договора с немцами, который, хотя и требовал потери огромных территорий, тем не менее обеспечивал бы сохранение советского государства. Ленин оказался прав, но, как и сам Советский Союз, его последующий преемник Горбачев был превзойден историей.
Эта ленинская традиция означала, что в критической ситуации, чтобы защитить целостность имперского центра, Москва могла временно пойти даже на серьезные территориальные уступки. Но, как отмечает Мелинда Калмар, она не могла планировать эти отступления навсегда; имперский радиус мог быть отодвинут на некоторое время, чтобы затем снова расшириться. Примечательно, что территория, отданная Горбачевым в 1989 году (ГДР, Польша, Чехословакия, Венгрия, Румыния и Болгария), была того же порядка, что большевики передали Германии и Австро-Венгерской монархии по Брест-Литовскому мирному договору и, в связи с ним, Турции. Интересным совпадением является и то, что между 1918 и 1939/1940 годами, когда Москва вернула себе большую часть территорий, утраченных в 1918-1921 годах, прошло двадцать два года, а аннексия Крыма Россией произошла примерно через двадцать два года после распада Советского Союза.
Реакция Запада на изменения в Восточно-Центральной Европе
Приход к власти Горбачева, его реформы и инициативы в области международной политики и внутренних отношений бросили серьезный вызов администрации Рейгана, возглавлявшей Соединенные Штаты с 1981 года. В первые два года правления Рейгана его новая конфронтационная риторика утверждала, что историческая миссия Америки заключается в завершении холодной войны таким образом, чтобы новый виток гонки вооружений, возобновившийся во второй половине 1970-х годов, привел к банкротству Советского Союза. Главным средством реализации этой новой стратегии должна была стать программа "Звездных войн" (SDI), начатая в 1983 году. В действительности, как мы видели в главе 9, эта пропаганда предназначалась в основном для внутреннего потребления, демонстрируя необходимость "сделать Америку снова великой", тогда как на международном уровне она была направлена на то, чтобы убедить Советский Союз начать серьезные переговоры о контроле над вооружениями.
После выхода Горбачева на сцену становилось все более очевидным, особенно в течение 1987-88 годов, что динамичная личность Горбачева - это не просто очередной Хрущев и что к его инициативам, направленным на устранение конфронтации, следует относиться серьезно. В это время начала вырисовываться новая, довольно заманчивая альтернатива. Эта альтернатива предусматривала возможность соглашения и длительного сотрудничества, что позволило бы радикально сократить вооружения, а также снизить международную напряженность. Из-за дефицита бюджета Соединенные Штаты также были заинтересованы в сокращении военных расходов, хотя вполне вероятно, что при необходимости они смогли бы найти необходимые ресурсы для финансирования программы SDI, пусть и ценой больших жертв. Такой пакт между сверхдержавами имел бы также преимущество в укреплении лидирующих позиций Соединенных Штатов по отношению к Западной Европе, стоящей на пороге объединения в потенциальную третью державу. Шагом в этом направлении можно считать встречу Горбачева и Рейгана на высшем уровне в Рейкьявике в октябре 1986 года, которая вызвала резкую критику со стороны западных союзников Соединенных Штатов. К этой же категории встреч относится и саммит на Мальте между Бушем и Горбачевым, состоявшийся три года спустя. В политике Соединенных Штатов в Восточно-Центральной Европе до 1989 года не произошло существенных изменений. Эта политика предполагала различный подход к каждой из стран региона, а целью, реалистичной в данных обстоятельствах, было смягчение и либерализация коммунистических систем несколькими способами: оказанием экономического давления, постоянным призывом этих стран к ответственности за соблюдение прав человека и поддержкой оппозиционных движений. Как ни странно, в период с 1985 по конец 1988 года американские и советские взгляды на желаемый переход в регионе постепенно сближались. Для Советов все больше элементов могли рассматриваться как часть процесса демократизации и новой социалистической модели, в то время как для американцев все еще оставалось мало надежд на действительно радикальное изменение ситуации, то есть на восстановление парламентской демократии.
Первое важное изменение произошло весной 1989 года, после вступления в должность президента Буша в январе. Однако это было связано не с тем, что новое руководство заняло совершенно новый подход к вопросу, а с тем, что в это время в Восточно-Центральной Европе наметился поворот исторического значения. В начале февраля в Польше начались переговоры за круглым столом между правительством и юридически признанным профсоюзом "Солидарность". К апрелю они пришли к соглашению, и в июне удалось провести первые "полусвободные" выборы, которые завершились ошеломляющей победой оппозиции, получившей большинство мест на выборах. В Венгрии ЦК ХСВП на заседании 10-11 февраля принял введение многопартийной системы, а также занял позицию, что события 1956 года в Венгрии были народным восстанием, а не контрреволюцией. В июне начались переговоры за круглым столом между государственной партией и членами "Круглого стола оппозиции", а также состоялось перезахоронение бывшего премьер-министра Имре Надь и его соратников, казненных после венгерской революции 1956 года. Хотя позиции и социальная легитимность венгерской оппозиции были гораздо слабее, чем у польской, на карту было поставлено не меньше, чем полный снос партийного государства, восстановление конституционного государства и подготовка к свободным выборам.
Если оценивать это с американской точки зрения, то самым важным фактором было то, что эти события, которые еще год назад показались бы невероятными, произошли без какого-либо советского возмездия или даже признаков неодобрения. Весной 1989 года администрация Буша начала приучать себя к мысли, что старая американская мечта, заложенная президентом Эйзенхауэром, вот-вот сбудется: мирное самоосвобождение Восточно-Центральной Европы под одобрение Советского Союза. Все, что требовалось для успеха, - это чтобы Соединенные Штаты и Западная Европа в целом предоставили Советскому Союзу - насколько это было возможно - возможность достойного ухода из региона. Посещая Будапешт после поездки в Варшаву в июле 1989 года, президент Буш прямо подчеркнул на переговорах с лидерами венгерского правительства и ВСВП, что Соединенные Штаты будут придерживаться нейтральной позиции в отношении венгерского переходного периода.³⁶ По сути, та же позиция была озвучена на встрече с лидерами оппозиции, которая оставила у президента Буша довольно плохое впечатление. Он объяснил своим помощникам, что "это действительно не те парни, которые должны управлять этим местом. По крайней мере, пока".
На саммите на Мальте в декабре 1989 года Буш изложил Горбачеву суть своей политики в очень четких выражениях:
Надеюсь, вы заметили, что, пока происходили изменения в Восточной Европе, Соединенные Штаты не делали снисходительных заявлений, направленных на то, чтобы нанести ущерб [престижу] Советского Союза. В Соединенных Штатах есть люди, которые обвиняют меня в излишней осторожности. Это правда, я осторожный человек, но я не трус, и моя администрация будет стараться избегать действий, которые могли бы повредить вашему положению в мире. Но мне настойчиво советовали сделать нечто подобное - взобраться на Берлинскую стену и сделать широкие заявления. Моя администрация, однако, избегает этих шагов,
[как] Мы выступаем за сдержанное поведение.
В действительности в 1989-90 годах политика США в отношении переходного периода в Восточно-Центральной Европе была не просто нейтральной, время от времени Вашингтон по конфиденциальным каналам прямо призывал лидеров Польши и Венгрии проявлять умеренность и замедлить процесс политических преобразований. Все это было призвано поддержать реформы Горбачева и его позиции в Советском Союзе, не усугубляя его положение в странах Варшавского договора.
Выход Горбачева на сцену стал серьезным вызовом не только для Соединенных Штатов, но и для Западной Европы, по крайней мере, в двух аспектах. Самым важным вопросом была безопасность западной части Европы - то есть проблема потенциальной советской угрозы, которая с 1945 года была кардинальным вопросом для западных политиков и обществ. Новая советская политика, обещавшая устранение конфронтации и подлинно мирное сосуществование двух систем, а также горячие призывы к построению нового мирового порядка, основанного на доверии, взаимной безопасности, сотрудничестве, преодолении раскола Европы и нормализации отношений с ведущими державами Западной Европы, казалось, давала шанс на прочное решение этого вопроса.⁴⁰ Западноевропейские надежды на новую модель сосуществования с Востоком начали расцветать, особенно после подписания Договора INF, ликвидирующего ракеты малой и средней дальности в Европе в 1987 году; начала одностороннего сокращения вооруженных сил Советского Союза и Варшавского договора в декабре 1988 года; начала многообещающих переговоров в Вене о радикальном сокращении обычных вооружений в Европе в марте 1989 года.
Горбачевское видение "общего европейского дома" подразумевало, что объединенная Европа сможет играть более значимую роль в биполярном миропорядке, чем раньше, создавая потенциальную "третью силу". Поэтому многие политики и значительная часть общества в Западной Европе восприняли советские инициативы с большой симпатией, особенно в течение 1988-89 годов. Этому способствовало то, что горбачевская идея "общеевропейского дома" была крайне расплывчатой концепцией, допускавшей различные толкования и позволявшей легко рассматривать ее как реализацию постхелсинкской мечты многих западноевропейцев: практически единая Европа, где капиталистический Запад и государства коммунистического Востока с радикально реформированными и либерализованными (но все еще коммунистическими) политическими системами могли бы жить бок о бок и цивилизованно сотрудничать как "нормальные" партнеры до скончания веков.⁴² Историческая ирония заключается в том, что в советской оценке наиболее позитивная реакция исходила от двух главных врагов Советского Союза во время Второй мировой войны: ФРГ и Италии.
Важно подчеркнуть, что на готовность Горбачева сотрудничать с Западом сильно повлиял и проект Рейгана SDI, который должен был начать новый и неожиданно дорогостоящий качественно иной этап гонки ядерных вооружений сверхдержав. На этом новом этапе у Советского Союза с его разрушающейся экономикой не было шансов продолжать соревнование, в то время как с 1945 года и до этого момента Москва - хотя и ценой огромных жертв со стороны своего народа - всегда была способна ответить на новые американские вызовы. В плену у своего статуса сверхдержавы Москва была вынуждена все время поддерживать паритет, поэтому для нее было жизненно важно каким-то образом заблокировать разработку СОИ. Когда советскому лидеру стало ясно, что президент США не желает отказываться от своего плана "звездных войн", лицемерно называя его чисто "оборонительным проектом", у Горбачева остался единственный выход - обратиться к американским налогоплательщикам. Зачем им тратить чудовищные суммы на противоракетную систему космического базирования, если врага больше не нужно бояться? План сработал, и во время беспрецедентно интенсивных встреч на высшем уровне с 1985 по 1988 год между Рейганом и Горбачевым возникло настоящее партнерство. Ирония истории заключается в том, что к концу своего второго срока в 1988 году, когда Советский Союз находился на грани распада, Рейган, который изначально обещал разорить Советы с помощью новой волны гонки вооружений, сделал все возможное, чтобы стабилизировать власть своего оппонента Горбачева. Стоит также отметить, что эти исключительные отношения были основаны на постоянной игре двух превосходных актеров: Рейган, профессионал своего дела, использовал несуществующий проект, чтобы подтолкнуть Москву к сотрудничеству и разоружению, а Горбачев смог "продать" Советский Союз как мощную сверхдержаву, даже когда она была на грани развала.
Вплоть до 1989 года никто в Западной Европе не предполагал, что события в Восточно-Центральной Европе могут привести к полному краху коммунизма, а тем более к распаду Советского Союза; таким образом, судьба региона - как это всегда происходило на протяжении предыдущих десятилетий - была логически подчинена интересам западно-советских отношений, которые становились все лучше и перспективнее. Главным соображением для политиков, заинтересованных в успехе перестройки, было обеспечение интересов безопасности Советского Союза, и сохранение статус-кво в Восточно-Центральной Европе рассматривалось ими как ее главная гарантия. Хотя по моральным соображениям они поддерживали события, указывающие на демократические преобразования в этих странах, и оппозиционное движение, боровшееся за этот курс, сохранение стабильности любой ценой имело первостепенное значение. Такая позиция была продиктована не только опасениями по поводу возможной реакции СССР, но и тем, что полный крах восточно-центральноевропейских стран, оказавшихся на грани экономического банкротства, может привести к социальным взрывам, этническим конфликтам и т. д., что окажет негативное влияние и на Западную Европу. Такие конфликты поставят под угрозу процесс интеграции и, что еще важнее, поставят под угрозу стабильность всего континента.
Поэтому лидеры западноевропейских стран не просто хотели сохранять нейтралитет, они намеревались оказывать блокирующее и сдерживающее влияние на процесс перехода к восточно-центральноевропейской модели. Они представляли себе этот переход как медленный процесс, который будет длиться годами, как и предполагали коммунистические реформаторы. Поэтому, когда в первой половине 1989 года события в Венгрии и Польше ускорились - отчасти по инициативе реформаторов, - большинство западноевропейских лидеров сочли темпы перехода слишком быстрыми. Поэтому они намеревались оказывать сдерживающее влияние в двух разных направлениях: с одной стороны, они периодически заверяли советское руководство и самого Горбачева в том, что Запад не будет вмешиваться в события в Восточно-Центральной Европе и не предпримет ничего, что могло бы вызвать дестабилизацию в этих странах. С другой стороны, они стремились убедить как коммунистических, так и оппозиционных лидеров Венгрии и Польши в том, что им следует замедлить темпы перемен ради сохранения стабильности. На встрече с Горбачевым 12 июня 1989 года в Бонне канцлер Гельмут Коль прямо заявил: "Я не делаю ничего, что могло бы дестабилизировать ситуацию. Это относится и к Венгрии, и к Польше. Вмешиваться сейчас в чье-либо внутриполитическое развитие означало бы занять деструктивную линию, которая отбросила бы Европу назад во времена осторожности и недоверия".
На встрече с Горбачевым в Лондоне 6 апреля 1989 года премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер не только выразила убеждение, что Ярузельский - "выдающийся и честный политик", который "делает все возможное для своей страны на очень сложном этапе ее развития", но и заявила, что предупреждала лидеров "Солидарности" "искать диалог, не ограничиваться конфронтацией. Я сказала им, что никогда нельзя оставлять кресло для переговоров пустым, это ни к чему не приведет, и я вижу, что они прислушались к моему совету".
Руководство ФРГ настолько серьезно относилось к этой сдерживающей роли, что даже летом 1989 года считало, что желаемую стабильность можно сохранить, только избежав изменения всей системы, то есть самого политического перехода. На встрече с Горбачевым 14 июня 1989 года Гельмут Коль изложил свою позицию по венгерскому переходу следующим образом: "У нас довольно хорошие отношения с венграми. Однако мы также не хотим дестабилизации в этой стране. Поэтому, когда я встречаюсь с венграми, я говорю им: мы считаем реформы, которые проводятся в вашей стране, вашим внутренним делом, мы относимся к ним с пониманием. Однако, если вы хотите услышать наш совет, мы рекомендуем вам не ускоряться слишком сильно, потому что вы можете потерять контроль над своим механизмом, и он начнет работать на разрушение самого себя [выделено мной]."
Глава 11. Международный контекст политических преобразований в Венгрии
Политический переход и внешняя политика Венгрии
С конца 1970-х годов венгерская внешняя политика имела особый, относительно независимый статус. Одним из важных аспектов этого особого статуса было то, что он позволил Венгрии развивать интенсивные экономические и политические отношения с западными странами именно в те годы, когда отношения между сверхдержавами находились на низком уровне, невиданном со времен Кубинского ракетного кризиса (см. главу 9). После прихода на сцену Горбачева ситуация изменилась в той мере, в какой советское руководство взяло на себя роль основного инициатора диалога между Востоком и Западом. Инициативный и умеренный характер венгерской внешней политики сохранялся все это время, но теперь лишь в качестве второй скрипки.
Первый качественный поворот во внешней политике - как и переходный период внутри страны - произошел в 1988 году. Этот поворот не был связан ни с отстранением Кадара, ни с майской партийной конференцией, а скорее со значительными позитивными изменениями, которые могли бы обеспечить Венгрии роль своеобразного моста в отношениях между Востоком и Западом, основанных на новом мировом порядке сотрудничества. Эта концепция по-прежнему предполагала сохранение существующих рамок альянса (Варшавский договор, Комекон), но при этом ожидалось, что эти организации претерпят необходимые демократические изменения и, как следствие, перестанут препятствовать Венгрии в установлении отношений с другими странами или организациями, которые бы отвечали ее собственным национальным интересам.
Старая внешняя политика, зародившаяся в 1970-е годы, строилась на относительной автономии, что в просторечии означало: что не запрещено, то (возможно) разрешено. В свою очередь, новая концепция означала - заимствуя термины из правил дорожного движения, - что если полицейский говорит вам остановиться, то, вместо того чтобы падать духом, постарайтесь убедить его пропустить вас. Более того, если вы считаете это оправданным, вы можете даже рискнуть последующим предупреждением, проигнорировав офицера и просто проехав перекресток. Эта новая, динамичная и активная внешняя политика на практике была направлена на достижение своего рода квазинейтралитета, хотя этот тезис никогда не формулировался в явном виде ни для публичного, ни для конфиденциального использования. Однако сегодня мы можем утверждать, что именно так характеризовались усилия Венгрии в период между 1988 и всеобщими выборами 1990 года.
Вопрос в том, как этот новый подход повлиял на шесть важных областей: (1) венгеро-советские отношения, (2) конфликты со странами советского блока, (3) реорганизация Варшавского договора и вопрос нейтралитета, (4) сокращение военных расходов и вывод советских войск, (5) трансформация Комекона и (6) открытие для Запада и присоединение к процессам европейской интеграции.
Виртуальная коалиция Москва-Варшава-Будапешт
Венгеро-советские отношения характеризовались особой дихотомией в вопросах перестройки, гласности и реформ в целом. Венгрия одновременно выступала в роли лучшего ученика и учителя. Не случайно политика Горбачева была воспринята в Венгрии наиболее благосклонно, ведь венгры считали ее последующим оправданием реформ, которые шли с 1960-х годов в условиях неблагоприятных восточных ветров. Внимательно изучив венгерский опыт, Советы внесли ряд изменений и нововведений, таких как реорганизация сельского хозяйства, признание роли рынка в ограниченном смысле и принятие более чем одного кандидата на всеобщих выборах. Более того, осенью 1988 года, изучив то, чего добились венгры за несколько месяцев до этого, были сформированы различные специальные комитеты ЦК КПСС, в том числе новый Международный комитет во главе с Яковлевым.
В течение 1988-89 годов сформировалась неформальная виртуальная коалиция Москва-Варшава-Будапешт, которую в современных венгерских документах называют "тесно сотрудничающей"⁴ Лидеры трех стран пытались согласовать свои взгляды на экономические и политические реформы в ходе двусторонних переговоров, а поскольку в Варшавском договоре и Комеконе они были в численном меньшинстве, то стремились выработать единую позицию в рамках обеих организаций, чтобы иметь возможность оказывать давление на страны с консервативным руководством. Эти особые отношения, скорее всего, внесли значительный вклад в позитивное отношение и терпимость Советов к переходному периоду в Венгрии и новаторским усилиям внешней политики этой страны.
Однако тесное сотрудничество имело и свои недостатки. Скоординированные действия очень часто означали, что советское руководство просило поддержать позицию, которая, хотя и была более прогрессивной, чем позиция консервативного лагеря, не полностью или даже частично представляла интересы Венгрии, которая значительно опережала своих партнеров в переходном процессе. Венгрии был навязан значительный компромисс в отношении урегулирования венгеро-румынского конфликта, который стал достоянием гласности к 1988 году. В июле 1988 года Горбачев объяснил Каролю Грушу, новому лидеру ХСВП, во время его визита в Москву, что советское руководство, безусловно, принимает сторону Венгрии в дебатах, но не может представлять эту позицию официально, поскольку такой шаг - в отношении сепаратистских движений и этнических конфликтов внутри страны - может иметь непредсказуемые последствия для внутренней стабильности Советского Союза. Хотя Горбачев был абсолютно прав, он ошибся, убедив явно не желавшего этого генерального секретаря пойти на шаг - встречу с румынским лидером Чаушеску в Араде, - который не только уничтожил престиж Груша как лидера, но и подорвал позиции ВСП. Это произошло потому, что встречу, которую общественное мнение расценило как предательство венгерских национальных интересов, "естественно" нужно было продать как самостоятельное венгерское решение. Единственное возможное объяснение агрессивного вмешательства Горбачева в венгерскую политику заключается в том, что советский лидер был не просто обеспокоен возможным исходом открытого одобрения венгерской позиции, а рассматривал сам факт румыно-венгерского конфликта как источник опасности, способный еще больше подорвать и без того слабую внутреннюю сплоченность Варшавского договора и - что еще хуже - усилить центробежные силы в самом многонациональном Советском Союзе. Только в этом контексте можно понять, что заставило Горбачева просить своего близкого союзника пойти на столь неудачный компромисс с румынским руководством, которое уже обвинило Советский Союз в предательстве социализма и о котором сам советский генеральный секретарь был весьма невысокого мнения. На самом деле на карту было поставлено не что иное, как выживание имперского центра, которому, как мы видели, придавалось первостепенное значение.
В то же время весной 1988 года реформаторы из ХСВП полагали, что могут с полным правом рассчитывать на прямую советскую поддержку в деле смещения Яноша Кадара, который теперь стоял на пути радикальных перемен. Однако Кадар - после Горбачева - все еще оставался самым уважаемым и презентабельным лидером восточного лагеря на Западе. Учитывая его конкурентов, само по себе это не было выдающимся достижением, но именно так его расценивали советские лидеры, для которых попытка улучшить отношения между Востоком и Западом была важным фактором. Кроме того, несмотря на застой при Кадаре, венгерский переходный период все еще значительно опережал советские реформы. Таким образом, Горбачев изначально не был заинтересован в ускорении процесса реформ в Венгрии. Однако теперь мы знаем, что к весне 1988 года он убедился в том, что сохранение Кадара у власти может вскоре стать дестабилизирующим фактором, поэтому перед майской национальной партийной конференцией ХСВП Горбачев направил главу КГБ В. А. Крючкова в Будапешт для встречи с Кадаром. Хотя до сих пор ничего не известно об их беседе, из других документов ясно, что его задачей было убедить стареющего венгерского лидера уйти.
Первым важным событием в ходе венгерского переходного периода, на которое не было согласия СССР, стало интервью Имре Позсгая от 28 января 1989 года - точнее, его оценка октябрьских событий 1956 года как народного восстания. Это заявление становится еще более значимым, если учесть, что оно также было первым "антисоветским" шагом венгерского руководства, поскольку новая интерпретация событий означала, что 4 ноября 1956 года Советский Союз подавил демократическое национальное движение, а не контрреволюционное восстание. Этот тезис был настолько далек от современных советских взглядов, что, хотя чехословацкое вторжение 1968 года было осуждено в декабре 1989 года, подобный шаг так и не был предпринят за все время существования Советского Союза. Поэтому логичным шагом было бы осуждение венгерского руководства. Сегодня мы знаем, что проект письма был написан, но по прямому указанию Горбачева так и не был отправлен в Будапешт. Горбачев должен был прекрасно понимать, что этого джинна уже никогда не удастся загнать обратно в бутылку, и в то же время он мог надеяться, что позиции ВСПВ могут значительно укрепиться, если партия сама займется этим вопросом, а не позволит оппозиции извлечь из него политическую выгоду. Кроме того, правильный диалектический характер решения проблемы позволял избежать необходимости обращаться к прямой исторической ответственности Советского Союза. С формальной точки зрения эту потребность в основном удовлетворил текст заявления, опубликованного после заседания ЦК ВПШ 10-11 февраля, в котором говорилось, что 23 октября 1956 года вспыхнуло народное восстание, но что в связи с неизбежным исходом к концу октября начали разворачиваться контрреволюционные события.
Все это совпало с радикальным поворотом в ранее намеченной восточно-центральноевропейской политике Советского Союза, в результате которого четыре десятилетия жесткого контроля сменились автоматическим процессом, центральным элементом которого было плавание доктрины Брежнева и сознательное поддержание вытекающей из нее неопределенности. Этот поворот некоторое время не воспринимался даже теми, кто в нем участвовал, что, собственно, и было задумано. Мы уже обсуждали опыт Кароли Груша в этом отношении во время его визита в Москву в марте 1989 года. Лучший пример почти неразрешимой дилеммы, которую она поставила перед венгерскими лидерами, можно найти, сравнив два современных заявления Дьюлы Хорна. Будучи заместителем государственного секретаря Министерства иностранных дел, Хорн сказал следующее в своем выступлении во второй день заседания ЦК ВСВП 20-21 февраля 1989 года: "Сегодня вообще не может быть и речи об интервенции в рамках Варшавского договора - мы давно превзошли доктрину Брежнева, что хорошо видно на примере решения о многопартийной системе, которое было нашим собственным суверенным решением." Однако четыре месяца спустя, в конце июня, Хорн, уже в роли министра иностранных дел, предостерег членов Центрального комитета от иллюзий: "Не следует путать нашу ситуацию с ситуацией в любой другой демократической стране. В Венгрии нет ротации в политике.... Если ХСВП падет как правящая партия, это будет равносильно политическому переходу, другой политической системе. Интересно, будет ли это терпимо для системы альянса? Я так не думаю". Так предсказывал венгерский политик, который, скорее всего, обладал наибольшей информацией о намерениях советского руководства, после победы "Солидарности" на всеобщих выборах в Польше в июне. В конфиденциальном анализе, сделанном за несколько недель до этого, прямо говорилось, что "нынешние гарантии не исключают возможности того, что в случае отступления к старой системе [в Советском Союзе] односторонние или многосторонние военные действия должны произойти во имя защиты социализма [в Венгрии]"."¹² Успех советской тактики хорошо отражает тот факт, что спустя десять лет после событий Резшо Ньерс отметил июль 1989 года, а Имре Позсгай - ноябрь того же года как момент, когда они были уверены, что Советы не будут вмешиваться в дела Венгрии, даже если переход приведет к полному отказу от социализма.
Конфликты со странами советского блока
К 1988-89 годам структура конфликтов внутри Варшавского договора радикально изменилась. С начала 1960-х и до конца 1970-х годов основной раздел проходил между блоком, заботящимся о безопасности, и блоком, ориентированным на экономику. С середины 1960-х годов существовала еще одна разделительная линия - между лояльным большинством и девиантной Румынией. Теперь их заменила оппозиция между реформаторами (Советский Союз, Польша и Венгрия) и консерваторами (ГДР, Чехословакия, Румыния и Болгария). Однако даже летом 1989 года общественность почти ничего не знала об этих конфликтах благодаря огромным усилиям советских лидеров, которые все это время пытались всеми возможными способами сохранить хотя бы фасад единства блока. Парадоксально, но Венгрия, известная ранее своей лояльностью к советским интересам, одновременно взяла на себя двойную роль ведущего реформатора и главного возмутителя спокойствия в Восточном блоке. И дело не только в том, что Венгрия вступила в серьезный конфликт с тремя из четырех консервативных стран - Румынией, Чехословакией и ГДР, - но, что еще хуже, в том, что эти конфликты происходили открыто, на глазах у общественности.
С 1956 года, и особенно после прихода к власти Николае Чаушеску в 1965 году, права человека и коллективные права 1,6 миллиона представителей венгерского этнического меньшинства в Румынии были резко ограничены. Ситуация стала особенно серьезной после объявления в 1972 году программы национальной гомогенизации, направленной на полное уничтожение национальных меньшинств и создание румынского национального государства. К концу 1970-х годов это привело к серьезной напряженности в отношениях двух стран. Поскольку попытки венгров решить проблему на основе двусторонних переговоров закончились неудачей, венгерская внешняя политика попыталась добиться международного осуждения румынской политики на международных форумах, выдвинув на первый план вопрос о правах человека.
Эта тактика была продиктована двумя различными, но взаимосвязанными факторами: с одной стороны, она проводилась в то время, когда западные государства уделяли большое внимание вопросам прав человека и состоянию дел с правами человека в странах Восточного блока. С другой стороны, венгерское руководство могло воспользоваться своим особым положением страны, внутренняя ситуация которой в те годы наиболее полно соответствовала ожиданиям Запада. Первый открытый шаг был сделан в марте 1987 года на венской встрече по итогам Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, когда Венгрия присоединилась к предложению Канады, которое формально было направлено на укрепление прав европейских меньшинств, но по сути являлось призывом к странам-участницам осудить Румынию. Ситуация еще более ухудшилась в начале 1988 года, когда Румыния запустила свой так называемый проект систематизации, в рамках которого намеревалась уничтожить несколько тысяч деревень, в то же время массы венгров начали бежать из Румынии в Венгрию из-за усиливающейся дискриминации. Встреча генеральных секретарей двух партий в Араде, состоявшаяся 28 августа 1988 года под давлением и по инициативе СССР - Чаушеску дал венгерским лидерам два дня на рассмотрение вопроса о принятии его предложения о переговорах, - не принесла никаких улучшений в отношениях двух стран.
Эта неудачная акция имела фатальные последствия для ХСВП, несмотря на то, что впоследствии, во второй половине 1988 года и в 1989 году, венгерские официальные лица заняли твердую позицию по защите интересов венгров, проживающих в Румынии, и открыто признали свой конфликт с румынским руководством. Встреча в Араде бросила длинную тень на эти попытки. Таким образом, именно оппозиция, а не правящая партия, смогла воспользоваться реабилитацией национальных чувств и настроений.
Последняя попытка венгерского руководства разрешить конфликт путем двусторонних переговоров была предпринята на сессии ПКК ЗП в начале июля 1989 года в Бухаресте. На этот раз Чаушеску пригласил председателя ВСП Резшо Ньерса, премьер-министра Миклоша Немета и министра иностранных дел Дьюлу Хорна на выездную неофициальную встречу, которую венгерская делегация - возможно, опять по совету СССР - приняла. Хотя на встрече в Араде Кароли Груш был вынужден отступить в оборонительную позицию перед румынским лидером, на этот раз венгры смогли вести переговоры с другой позиции. Они выдвинули условия по урегулированию отношений между двумя странами: румынская сторона должна прекратить дискриминацию венгерского меньшинства, а также пропаганду и военные угрозы в адрес Венгрии, отказаться от реализации проекта систематизации в регионах, населенных венграми, впустить в страну венгерские культурные продукты и прекратить унизительное преследование масс венгерских туристов на венгерско-румынской границе. Кроме того, Дьюла Хорн заявил, что в случае необходимости Венгрия предложит международный контроль за положением национальных меньшинств и планом систематизации. Хотя в сложившихся обстоятельствах надежда на выполнение венгерских требований была невелика, чтобы продолжить перетягивание каната, стороны переговоров договорились о встрече премьер-министров. Кроме того, они договорились об обмене делегациями парламента и местных советов с условием, что венгерская делегация получит возможность посетить районы, населенные венграми, при изучении выполнения плана систематизации. Однако ничего этого не произошло из-за событий осени и зимы 1989 года. Таким образом, возобновление венгеро-румынских отношений произошло только после радикального поворота в декабре 1989 года.
В 1989 году в венгеро-чехословацких отношениях серьезную напряженность вызвали три фундаментальных вопроса: плотины Габчиково-Надьмарош, положение венгров в Чехословакии и переоценка интервенции 1968 года. В мае 1989 года венгерское правительство, отчасти по экономическим причинам, а отчасти в результате социального давления, которое усиливалось в течение многих лет, в одностороннем порядке остановило процесс строительства плотин на реке Дунай на основании договора, заключенного между двумя странами в 1977 году. Поскольку чехословацкое правительство, также ссылаясь на социальное давление, настаивало на том, что плотины должны быть построены в соответствии с планом, между двумя странами возник длительный конфликт по этому вопросу.
Венгерское меньшинство в Чехословакии не подвергалось жесткой политике дискриминации, подобной той, что проводилась в Румынии, но это отнюдь не означает, что венгры могли беспрепятственно осуществлять свои коллективные права меньшинства и права человека. Венгерские СМИ, которые с 1989 года становились все более независимыми и откровенными, довольно часто обсуждали этот вопрос, вызывая тем самым недовольство чехословацкого руководства. Опасаясь создания чехословацко-румынской оси, официальное венгерское руководство явно воздерживалось от рассмотрения этого вопроса и на двусторонних встречах подчеркивало, что его конфликт в основном связан с Румынией.
Однако наибольшую напряженность в отношениях между двумя странами вызвали венгерские события, связанные с Пражской весной и военной интервенцией в Чехословакию. Поскольку на карту была поставлена их собственная легитимность, у чехословацкого руководства были все основания для беспокойства. Сначала они выразили свое негодование по поводу интервью Александра Дубчека, показанного по венгерскому телевидению.⁹ Затем, в начале августа, они возмущенно возразили против интервью, в котором глава отдела иностранных дел ЦК ХСВП предполагал переоценку событий 1968 года. Чехословацкий посол в Будапеште, которому было поручено выступить посредником в этом вопросе, в качестве своего частного мнения также заявил, что руководство в Праге согласилось бы со сценарием, при котором Венгрия сначала поддержала бы политическое урегулирование проблемы, а затем, только при международных обстоятельствах, приняла бы решение об участии в интервенции. В официальном коммюнике, опубликованном руководством венгерской партии 17 августа, это предложение действительно было учтено. Хотя декларация была рассчитана на осторожность, тот факт, что государство-член WP, которое также принимало участие в интервенции, заявило, что "не отождествляет" себя с ней, несомненно, способствовал дестабилизации ситуации в Чехословакии несколько месяцев спустя.
Безусловно, решением, оказавшим наибольшее влияние на распад коммунистических систем Восточно-Центральной Европы, стало то, которое позволило гражданам ГДР, находившимся в Венгрии, выехать в ФРГ через Австрию 11 сентября 1989 года. Как ни парадоксально, но эта ситуация с немецкими беженцами была единственной, в которой венгерское руководство считало себя абсолютно невиновным, поскольку не было заинтересовано в разрушении отношений с ГДР, которые в данных обстоятельствах были достаточно сбалансированными. Однако косвенно этот конфликт был инициирован венгерской стороной, когда в начале мая 1989 года в соответствии с политикой открытости для Запада Венгрия решила убрать с австро-венгерской границы электронную систему сигнализации и колючую проволоку - "железный занавес"²¹.
Этому шагу, ставшему в перспективе историческим, предшествовал длительный процесс подготовки. Чтобы компенсировать населению все ухудшающуюся экономическую ситуацию, 19 мая 1987 года Политбюро ВСП приняло постановление о введении так называемого мирового паспорта, который позволял любому венгерскому гражданину с 1 января 1988 года свободно путешествовать в любую страну мира любое количество раз.ІІІ Таким образом, герметизация границ потеряла свое значение. Поэтому уже летом 1987 года было предложено снять техническую систему закрытия, а 28 февраля 1989 года Политбюро ВСП приняло решение снять системы закрытия на венгеро-австрийской и венгеро-югославской границах к 1991 году. В действительности работа была завершена гораздо раньше, к концу июня 1989 года. 2 мая 1989 года об этом решении было объявлено публично, а 27 июня министры иностранных дел Австрии и Венгрии вышли на первые полосы западных СМИ, торжественно перерезав забор из колючей проволоки на границе двух стран.
В результате десятки тысяч восточногерманских туристов отправились в Венгрию в надежде, что им удастся бежать через Австрию в ФРГ по открытой теперь "зеленой границе"²³ Примерно шестистам человек это удалось, большинство из них - во время Панъевропейского пикника - дружеской встречи двух деревень по разные стороны границы, организованной гражданскими группами 19 августа 1989 года возле города Шопрон. Однако после несчастного случая, когда в рукопашной схватке из пистолета пограничника был застрелен восточногерманский беженец, стало ясно, что для решения проблемы нужны политические средства. Руководство ГДР потребовало от Венгрии соблюдения секретного двустороннего договора 1969 года, на основании которого нарушители границы должны были быть депортированы обратно в свою страну. Однако в это время Венгрия - как первое и единственное государство в советском блоке - присоединилась к Конвенции ООН о беженцах в марте 1989 года, чтобы создать правовую основу для невозвращения венгров, бежавших из Румынии. Теперь они могли утверждать, что конвенция ООН, международный договор, является более сильным юридическим соглашением, чем секретный двусторонний договор между Венгрией и Румынией, и обязывает Венгрию уважать права беженцев; поэтому их нельзя было отправлять обратно на родину. Как непреднамеренное следствие, это обязательство теперь связывало Венгрию и по отношению к восточногерманским беженцам. Руководство страны, выстроившее к этому времени очень прочные отношения с ФРГ, не хотело возвращать восточногерманских "туристов", поскольку уже некоторое время надеялось, что два немецких государства придут к соглашению, чтобы разрешить кризис. После того как им это не удалось, а тайные двусторонние переговоры между Венгрией и Восточной Германией также закончились неудачей, премьер-министр Миклош Немет и министр иностранных дел Дьюла Хорн 25 августа 1989 года обсудили этот вопрос с канцлером Гельмутом Колем и министром иностранных дел Гансом-Дитрихом Геншером в замке Гимних под Бонном, где представили венгерский план, согласно которому венгерское правительство сделает возможным свободный выезд граждан ГДР из страны. В каком-то смысле этот шаг означал переход Рубикона, поскольку на карту был поставлен внутренний вопрос Восточного блока, и, согласно практике последних десятилетий, по такому важному вопросу следовало заранее проконсультироваться с Советским Союзом.
К лету 1989 года для радикальных изменений в международной политике стало характерным то, что, когда венгры договорились об урегулировании вопроса с одним из членов НАТО без консультаций с Советами, канцлер Коль, несмотря на обещание, данное венграм, позвонил Горбачеву, чтобы узнать, какой реакции СССР следует ожидать в отношении планируемого венгерского шага. "Миклош Немет, венгерский премьер-министр, хороший человек", - таков был неясный ответ, и, как выяснилось позже, он означал советское одобрение ситуации.
До сих пор возникает вопрос, почему Горбачев так слабо отреагировал на этот довольно серьезный вызов. Теперь на карту был поставлен не только вопрос о Восточно-Центральной Европе в целом, но и германский вопрос, который с 1945 года всегда считался краеугольным камнем внешней политики любого советского руководства. Скорее всего, они, как и другие участники игры, не оценивали возможных последствий такого решения и надеялись, что если разочарованные люди покинут ГДР, то это окажет скорее умиротворяющее, чем дестабилизирующее воздействие и даже сможет способствовать ускорению переходного процесса в стране в контролируемом режиме. Сегодня мы знаем, что произошло ровно обратное, и массовые движения, возникшие осенью 1989 года, привели не только к открытию Берлинской стены и распаду ГДР, но и к объединению Германии без существенных ограничений, включая членство в НАТО, что летом 1989 года большинство людей, даже в ФРГ, назвали бы иллюзорным.²⁶ Открытие границы Венгрией 11 сентября 1989 года было просто призвано решить серьезную внутреннюю проблему; однако этот непреднамеренный исторический шаг способствовал падению коммунистической системы в ГДР и, наконец, объединению Германии.
Как мы уже видели, участие Венгрии в таких открытых конфликтах не было продиктовано намерением нагнетать напряженность в любой из этих ситуаций. Напротив, во всех трех случаях венгерское руководство действовало только после долгих мучений и под влиянием внешних сил и давления. В целом каждый из этих шагов во внешней политике Венгрии стал новой вехой на пути к подлинной автономии; это были первые случаи, когда руководство страны решило поставить национальные интересы выше интересов союзной системы (а также Советского Союза). Однако все это имело и другое измерение: помимо косвенного содействия экспорту контрреволюции своим примером ведущего борца за реформы, Венгрия непосредственно способствовала процессу брожения и дестабилизации коммунистических систем в трех государствах советского блока.
Реорганизация Варшавского договора и проблема нейтралитета
Придя к власти, Горбачев не только пообещал новые отношения с союзниками из Восточной и Центральной Европы, но и с самого начала потребовал модернизации механизма сотрудничества в рамках Варшавского договора. Для этого уже в октябре 1985 года он предложил создать постоянный политический орган, задачей которого стало бы улучшение координации между странами-участницами. Однако существенных изменений в структуре ЗП не произошло вплоть до его роспуска в 1991 году. Результатом спонтанной демократизации под влиянием новой советской политики, подчеркивающей важность партнерства, стало, в частности, то, что помимо традиционной несогласной Румынии другие государства-члены стали гораздо эффективнее, чем раньше, отстаивать свои особые интересы. Так, например, предложение Горбачева, которое могло бы стать средством не только координации, но и централизации, не было принято венгерским руководством, которое все это время тесно сотрудничало с Советским Союзом, до июля 1988 года.
Как ни странно, настоящую дискуссию о реформировании Варшавского договора инициировало румынское предложение, поданное примерно в то же время. По сути, в нем предлагалось распустить ПКК ВК и превратить организацию в исключительно военный союз, полностью отказавшись от политических функций.²⁹ На варшавской сессии ПКК ВК в июле 1988 года была создана экспертная комиссия для изучения вопросов, связанных с реформированием организации, и на основе этой работы венгерское руководство сформулировало свою позицию к марту 1989 года.
К этому времени, однако, благодаря политическим изменениям в стране, вопросы, касающиеся отношений Венгрии с союзной системой, уже не находились в исключительной юрисдикции ХСВП. К весне 1989 года в Венгрии уже де-факто существовала многопартийная система; более того, после принятия в январе Закона о Скупщине оппозиционные партии, растущие по всей Венгрии, могли функционировать легально. В начале того же года Альянс свободных демократов предложил Венгрии попросить особый статус в Варшавском договоре и, следуя "французской модели", не участвовать в военном сотрудничестве этой организации. Затем, 16 апреля, руководящий совет Альянса свободных демократов в своем заявлении предложил правительству объявить о нейтралитете Венгрии.
Традиции революции 1956 года, по крайней мере в политической риторике, послужили отправной точкой для почти всех оппозиционных организаций, кроме того, декларация о нейтралитете от 1 ноября 1956 года (действовавшая в течение трех дней) некоторое время оказывала влияние на внешнеполитические идеи нескольких партий. Более того, единственной совместной декларацией, касающейся внешней ориентации страны, которая была одобрена всеми оппозиционными организациями в период политических преобразований, стал пункт 9 декларации под названием "Чего требует венгерская нация?", который был зачитан одним из видных деятелей на огромной демонстрации в национальный праздник 15 марта 1989 года и ставил целью достижение нейтралитета. Примечательно, что в том же пункте оппозиция совместно потребовала вывода советских войск из Венгрии; таким образом, этот "смелый" публичный шаг не был впервые сделан Виктором Орбаном 16 июня на перезахоронении Имре Надь и его соратников, как принято считать сегодня. Хотя требование нейтралитета можно рассматривать скорее как символическую позицию, основанную на эмоциональном подходе, чем как зрелый и скоординированный план оппозиции, у руководства ВСП были все основания для беспокойства, тем более что декларацию подписали и те исторические партии, с которыми они намеревались создать коалицию после всеобщих выборов. Хотя венгерское руководство рассматривало нейтралитет как возможность в долгосрочной перспективе - после распада двух военно-политических блоков - в краткосрочной перспективе оно считало его не реалистичной целью, а скорее фактором, ставящим под угрозу мирный переход в стране.³³ Это мнение было небезосновательным, поскольку на данном этапе Советский Союз и, что более важно, западные партнеры, которые в остальном поддерживали венгерский переход, последовательно посылали Венгрии сигналы, предупреждая, что в международной политике не следует ожидать одобрения подобных начинаний. Во время визита Кароли Груша в Москву в конце марта 1989 года Горбачев подчеркнул, что "в нынешних условиях главной целью должна быть модернизация ВП, а не нейтралитет". В апреле 1989 года Фолькер Рюэ, заместитель лидера парламентской группы ХДС/ХСС, также заявил своим венгерским партнерам по переговорам, что по ряду вопросов "венгры питают иллюзии, такие как вопрос нейтралитета, быстрый выход Венгрии из Варшавского договора и немедленная интеграция с Западом". Эгон Бэр, член президиума Социал-демократической партии, предупредил, что "сегодня Советский Союз признает суверенитет своих союзников и позволяет им самим выбирать курс внутреннего развития. Линия для Советского Союза проводится так, чтобы этот курс развития не ставил под угрозу единство Варшавского договора. Очень важно, чтобы все венгерские партии достигли консенсуса относительно того, чтобы не выходить за эту линию". В июле 1989 года Джованни Яннуцци, генеральный секретарь ЕЭС, отвечавший за политическое сотрудничество, сказал своему венгерскому партнеру по переговорам, что "ЕЭС не будет против, если в Венгрии будет правительство во главе с коммунистической партией, а также если Будапешт станет членом ЗП с особым статусом, подобным тому, который Франция имеет в НАТО". Он также предупредил венгерских лидеров, что для Венгрии "не только возможность, но и задача оставаться членом Варшавского договора", поскольку это требование необходимо для поддержания европейской стабильности."
Принимая во внимание эти сигналы, венгерское руководство заняло, по сути, прагматичную позицию по вопросу Варшавского договора. Они полагали, что, с одной стороны, ЗП - точнее, советский ядерный зонтик - будет продолжать обеспечивать безопасность страны, а с другой - позитивное отношение СССР позволит ей осуществить мирный переход. Таким образом, главной целью венгерской дипломатии должно быть обеспечение максимально возможной степени национального суверенитета, достижимой в данных условиях. В результате в венгерской позиции по статусу Варшавского договора приоритет отдавался благожелательному отношению Советского Союза, и хотя в любом случае советские идеи во многом совпадали с венгерскими предложениями, венгерская тактика была направлена на то, чтобы три "реформатора" могли эффективно представлять свою позицию против четырех "консерваторов". Поэтому они одобрили не только те предложения, которые были направлены на изменение политической природы организации, повышение ее эффективности, укрепление демократического процесса принятия решений и отмену принципа обязательного консенсуса, но и - вопреки их здравому смыслу - те, которые были направлены на создание постоянного политического органа или углубление сотрудничества между парламентами стран-членов.
В то же время весной 1989 года Министерство иностранных дел и Министерство обороны разработали несколько венгерских предложений, направленных на реформирование Варшавского договора: (1) Советские офицеры связи WP, размещенные в каждой из стран-участниц, должны быть отозваны. Вместо этого постоянным представителям государств-членов, находящимся в Москве, следует предоставить больше ответственности в вопросах координации. (2) Из текста мирных и военных резолюций Объединённых вооружённых сил ЗП необходимо исключить пункт, закрепляющий доктрину Брежнева. (3) Военный совет должен быть распущен.
Время от времени эта политика поиска компромиссов требовала и определенных жертв. В июне 1988 года венгерская сторона представила на варшавском заседании ПКК ЗП предложение о создании постоянного комитета из заместителей министров, ответственных за гуманитарные вопросы и права человека, что также способствовало бы постоянному контролю и обсуждению положения национальных меньшинств. Однако когда выяснилось, что Советский Союз готов воспрепятствовать румынскому плану, предложив посвятить отдельное заседание на июльской встрече 1989 года в Бухаресте вопросу об угрозе делу социализма в Венгрии и Польше, но Москва не поддержит предложение о комитете по правам человека, венгерское руководство решило отказаться от этой идеи, хотя все это время она считалась чрезвычайно важной.
Сокращение вооружений и вывод советских войск
С самого начала новое руководство Венгрии, пришедшее к власти в мае 1988 года, рассматривало сокращение военных расходов как главное средство выживания в условиях экономического кризиса. Это намерение, по счастливой случайности, совпало с июльским решением 1988 года, которое позволило предпринять односторонние шаги по сокращению вооружений. Это объясняет, почему после визита Кароли Груша в Москву Горбачев просто признал его заявление о том, что по экономическим причинам Венгрия не в состоянии выполнить соглашение о военном сотрудничестве ЗП, действовавшее до 1990 года, и одновременно вынуждена сократить военное производство на полмиллиарда рублей.В результате, не предавая этот факт огласке, военные расходы к концу 1988 года были сокращены примерно на 10 миллиардов форинтов. Затем, в конце того же года, было официально объявлено, что военный бюджет Венгрии на 1989 год будет сокращен на 17 процентов в реальном выражении по сравнению с предыдущим годом.
Поскольку эти скромные результаты в области сокращения военных расходов могли высвободить значительные финансовые ресурсы, в августе 1988 года венгерское руководство заявило Советам, что с удовольствием выступит инициатором и координатором сокращения вооружений стран-членов ЗП. За месяц до этого им уже удалось заручиться поддержкой Горбачева в отношении весьма перспективной конкретной инициативы. Венгерская дипломатия, проконсультировавшись с правительством Италии, члена НАТО, предложила Советскому Союзу вывести свои авиаполки, дислоцированные в Венгрии, если истребители F-16, которые должны были быть выведены из Испании, не будут размещены в Италии. В конце концов советская поддержка этой сложной политической игры была получена, однако она оказалась недостаточной, и это предложение потерпело неудачу из-за позиции Соединенных Штатов.
Еще одним особенно важным шагом для венгерской дипломатии стало сделанное в августе 1988 года публичное заявление о том, что предстоящее международное соглашение о сокращении обычных вооруженных сил в Европе должно распространяться на войска, размещенные в Венгрии уже на первом этапе. Однако такая возможность была возможна только в том случае, если Венгрия будет включена в состав Центрально-Европейского театра военных действий, что ни в коем случае нельзя было считать само собой разумеющимся. Поскольку Варшавский договор имел решающее преимущество в этом регионе, в интересах организации было сохранить Венгрию на южноевропейском театре военных действий, чтобы улучшить показатели соотношения, где НАТО имела преимущество. Однако в этом регионе именно западные союзники должны были пойти на значительные сокращения, поэтому венгерские усилия потерпели бы полное фиаско. Хотя венграм удалось заручиться поддержкой советского руководства в отношении своей позиции, различные интересы других стран-членов оказались существенным фактором неопределенности даже весной 1989 года.
Для советского поведения было характерно, что Горбачев положительно отреагировал на заявление премьер-министра Миклоша Немета во время его визита в Москву в марте 1989 года о том, что венгерское правительство решило сократить свою армию на 30-35 процентов к 1995 году. Он "всего лишь" попросил держать это в секрете, поскольку обнародование этого решения значительно ослабило бы позиции Варшавского договора на переговорах о сокращении вооружений в Вене.
Если сокращение национальных военных расходов было продиктовано в первую очередь экономическими соображениями, то призыв к выводу советских войск, размещенных в Венгрии, преследовал в основном политические цели. Вопрос был поднят в связи с заявлением СССР в 1988 году о том, что Советский Союз выведет все свои войска с чужой территории к 2000 году. Поэтому уже в августе и сентябре 1988 года венгерские эксперты по внешней политике пытались убедить своих советских партнеров в том, что скорейший вывод советских войск будет иметь для Венгрии весьма положительные политические, моральные и экономические последствия.
Необходимость частичного одностороннего сокращения уже была предложена и Советами, в результате чего в декабре 1988 года было объявлено о выводе из Венгрии около десяти тысяч советских военнослужащих и их технического оборудования, что и произошло в апреле-мае 1989 года. Подобный частичный вывод уже имел место ранее, в 1958 году, но он не привел к каким-либо значительным изменениям. Таким образом, реальный вопрос заключался в том, сможет ли венгерское руководство положить конец советской оккупации страны, которая была основной претензией для большинства населения на протяжении последних четырех десятилетий. Другой важный вопрос заключался в том, сможет ли ВСП в достаточной степени воспользоваться этим в период политических преобразований.
В результате настойчивой деятельности венгерских внешнеполитических деятелей, которые последовательно пытались укрепить элементы национального суверенитета, корректируя при этом свой курс действий в соответствии с советскими интересами, в середине мая 1989 года Москва дала понять, что на следующем заседании ПКК ЗП, которое должно было состояться в Бухаресте, Горбачев будет готов начать переговоры с венгерской делегацией о полном выводе советских войск. Настоящие переговоры наконец состоялись, когда в конце июля Москву посетили Карой Груш и Рецьо Ньерс, генеральный секретарь и председатель ВСП соответственно, и Горбачев согласился издать меморандум, в котором говорилось, что при соответствующих международных условиях уже осуществляемый отвод войск может привести к полному выводу советских войск. В августе начались дальнейшие переговоры между двумя правительствами, и в результате 10 марта 1990 года в Москве последним венгерским коммунистическим правительством было подписано соглашение о выводе примерно пятидесяти тысяч советских войск к 30 июня 1991 года. (Тем временем в ноябре 1989 года по просьбе премьер-министра Миклоша Немета из Венгрии в обстановке полной секретности были вывезены советские ядерные боеголовки, размещенные в стране Советской Армией с конца 1960-х годов). Процесс вывода не обошелся без споров, но Советы уложились в срок: последний советский солдат покинул страну 19 июня 1991 года. Таким образом, через год после прихода к власти первого свободно избранного правительства Венгрия полностью восстановила свой суверенитет.
Трансформация Комекона
Уже весной 1988 года советское руководство весьма критически оценивало деятельность Комэкона. Горбачев на заседании Политбюро КПСС 10 марта 1988 года охарактеризовал ситуацию следующим образом: "В Комэконе у нас почти нет торговли. Только примитивный обмен.... Нам стало чрезмерно трудно вести дела так, как мы это делали в течение последних десятилетий. Программа [социалистической интеграции] мертва".
Советские реформаторы считали, что разрешение кризиса Comecon должно вдохнуть свежую жизнь в организацию, чтобы она была способна коллективно ответить на вызовы западноевропейской интеграции, которая должна была завершиться в 1992 году. Это оказалось нелегкой задачей, поскольку среди стран-членов существовали очень разные взгляды на будущее организации. Помимо трех стран-реформаторов, за преобразования выступали Болгария и Чехословакия, но, за исключением венгерского руководства, все хотели достичь этой цели "сверху вниз", используя политические, а не экономические средства.
К началу 1989 года венгерские преобразования в экономике настолько опередили все остальные, что компромисс поставил бы под серьезную угрозу успех венгерских перемен. Поскольку венгерское руководство не желало этого делать, на заседании Политбюро ВСВП 14 марта 1989 года была принята резолюция, в которой приоритет отдавался полному открытию страны для мировой экономики и торговли.⁵¹ Неделю спустя был принят еще один базовый принцип интеграции в рамках Комекона, в котором говорилось, что Венгрия заинтересована в развитии сотрудничества в рамках Комекона в той мере, в какой это способствует открытию страны для мира. Что касается конкретной венгерской позиции, то Политбюро сформулировало следующие принципы: (1) механизм сотрудничества в рамках Комекона должен быть радикально изменен, и в этих рамках сотрудничество между странами-участницами должно строиться на двусторонних и многосторонних отношениях, а не на стремлении к консенсусу; (2) развитие экономической интеграции - задача, которую должны решать сами страны-участницы, а значит, любые идеи, начинания и институты, стоящие выше стран-участниц, должны быть отвергнуты; (3) единый социалистический рынок станет реальностью только тогда, когда национальные рынки уже будут созданы, а значит, в настоящее время эта цель нереальна; и (4) Комекон должен принять принцип, согласно которому "важнейшей предпосылкой трансформации социалистического экономического сотрудничества является модернизация внутренних рыночных сил на основе условий товаров и финансов"."
Венгерское руководство твердо отстаивало эту позицию во время внутренних споров о трансформации Комекона; более того, на последнем реальном саммите организации 9 января 1990 года в Софии премьер-министр Миклош Немет от имени тогда еще полностью автономного венгерского правительства пророчествовал, что если Комекон не будет способен к полной трансформации до основания, то он обречен на вымирание.
На тот момент долг Венгрии перед западными кредиторами составлял 20 миллиардов долларов, что принесло стране сомнительное звание самого задолжавшего государства в мире в расчете на душу населения. С конца 1970-х годов Венгрия постоянно находилась в состоянии неуверенности в том, что страна сможет выплачивать проценты по кредитам, и не раз случалось так, что до крайнего срока оставалось всего несколько недель, когда в итоге новый кредит помог решить проблему. Показательным примером такой ситуации стал случай, когда в 1982 году Венгрия должна была заплатить вступительный взнос в Международный валютный фонд, а недостающие 100 миллионов долларов удалось покрыть только за счет экстренного займа от китайского правительства. В общем, страна всегда была на шаг впереди неплатежеспособности, хотя как раз в момент политических преобразований ранней весной 1989 года пришлось разрешать похожую горячую ситуацию.
Открытие на Запад - к европейской интеграции
Ожидаемая к 1992 году интеграция Западной Европы стала серьезным вызовом и для венгерской внешней политики, поскольку на карту был поставлен не только вопрос о том, возможно ли сохранить необычайно хорошие позиции, которые она приобрела в отношениях с Западом. Если нет, то Венгрии, как и всем остальным странам восточного блока, придется столкнуться с опасностью отрыва от западного мира. Поэтому считалось значительным достижением, что благодаря упорной многолетней работе и, прежде всего, эффективной поддержке ФРГ Венгрия первой в социалистическом лагере заключила соглашение об экономическом сотрудничестве и в сентябре 1988 года вступила в дипломатические отношения с Европейским экономическим сообществом. Особенно тесные и плодотворные отношения между венгерским и западногерманским руководством были положительным моментом, многообещающим и имеющим хорошие перспективы на будущее, и в результате Венгрия получила в 1987-88 годах кредит в размере 2 миллиардов DEM на преобразование и модернизацию своей экономики. В июле 1989 года Бундестаг, совершив уникальный для западного мира символический акт, принял декларацию, одобряющую венгерские демократические преобразования.
В духе подготовки к ситуации после западноевропейской интеграции уже в январе 1989 года венгерское руководство разработало подробный анализ и план необходимых шагов, а на заседании Политбюро ВСВП 14 марта приоритет был отдан открытию для мировой экономики, что, по сути, ознаменовало начало смены экономической переориентации.
Этому открытию на Запад способствовали две успешные новаторские инициативы венгерской внешней политики, в результате которых в феврале 1989 года Венгрия установила дипломатические отношения с Южной Кореей, обменявшись послами, а в сентябре были восстановлены дипломатические отношения с Израилем, прерванные в 1967 году. Обоим шагам предшествовала длительная подготовительная работа, в ходе которой Венгрии постепенно удалось заручиться одобрением Советов. Даже в июле 1988 года Горбачев все еще подчеркивал Каролю Грушу, что в отношениях с Израилем "часы" должны быть синхронизированы; в то время как в случае с Южной Кореей он прямо предостерегал от установления дипломатических отношений на уровне посольств.⁵⁷ В обоих случаях венгерское руководство ожидало значительных экономических выгод от этих беспрецедентных шагов высокой важности. В случае с Южной Кореей предварительным условием было внесение в Венгерский национальный банк $1-$1,5 млрд, что должно было уменьшить проблемы с ликвидностью в стране. В случае с Израилем прежде всего надеялись, что этот "исторический" акт окажет положительное влияние на политику США в отношении Венгрии и в целом на западные финансовые круги, особенно на Всемирный банк.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги