Холодные дни

8

Весь следующий день я ловила на себе многозначительные взоры — спокойные, добродушные, с едва заметной усмешкой. Не раз перехватывала одобрительные взгляды Брегола, даже не думавшего скрывать свою симпатию, озорные — от Зиты и ее мужа, слегка завистливые — от Яжека, сдержанные — от Крота и Реса, подчеркнуто бесстрастные — от эльфов. И откровенно недоуменные — от маленького Луки, который все никак не мог взять толк, почему с самого утра меня вдруг так опекают. И почему, едва встало солнце, весь лагерь столь ненормально оживился, подняв вокруг моей скромной персоны самый настоящий ажиотаж.

Нет, не подумайте — они не вспомнили чудесным образом о лунном серебре: никто так и не проронил ни одного слова на эту беспокойную тему, хотя, видит бог, первое время я с тревогой ждала самого плохого. Но нет, обошлось, молчаливый бойкот моим риаллам так и не был снят. О них будто забыли. Зато в остальном это утро было полно самых разных неожиданностей.

Начать с того, что меня самым вежливым образом не пустили за водой — Олав и Олер с подозрительной готовностью выхватили ведра у меня из-под носа и чуть не наперегонки кинулись к ручью, чтобы напоить коней. Не смотря даже на то, что в последнее время это была исключительно моя обязанность. Пожав плечами, хотела была заняться костром, но оттуда с широкими улыбками попросили Зита и Велих. Тогда отправилась складывать вещи, чтобы не тратить лишнее время на сборы, но и здесь не повезло — откуда-то бодро вывернулись Яжек с Янеком и торопливо сделали все сами.

Я сперва даже растерялась, но потом перестала настаивать: если хотят — пожалуйста, навязываться не стану. Утомительный ручной труд никогда не числился в списке моих добродетелей. Лучше искупаюсь лишний раз и тщательно отчищу пропыленную одежду. Плохо другое — чужие перегляды и едва уловимые шепотки за спиной просто невозможно скрыть за внешней беззаботностью и ежедневной суетой. Делай или не делай вид, что ничуть не взволнован, да только шила в мешке не утаишь. И выразительные взгляды в спину порой красноречивее всяких слов. Впрочем, людей можно понять: вчера мы с Лехом вернулись чуть не к утру, вдвоем, задумчивые и странно молчаливые. Плечо к плечу, одинаково усталые… думайте, что хотите, но факт остается фактом: мы вернулись ВМЕСТЕ. И, хотя большинство уже крепко спало, я ни на секунду не усомнилась в том, что остальная часть нашего небольшого отряда уже была в курсе, где я была всю ночь, с кем и как долго — к сожалению, слухи в таком тесном кругу распространяются быстрее чумы. Что, одновременно, является и плюсом, и большим минусом, потому что, даже если бы мы вернулись по-отдельности, эта волнующая новость все равно облетела бы караван за считанные минуты. А так мы лишь подтвердили смутные подозрения попутчиков, что происходит нечто необычное.

Оно и происходит, конечно, но совсем не так, как посчитало большинство.

Я перехватила очередной взгляд Яжека и, сделав вид, что не поняла его одобрительного подмигивания, отвернулась: на данный момент его нелепые заблуждения были интересны мне меньше всего. А вот что действительно ОЧЕНЬ волновало, так это отсутствие Ширры, которого со вчерашнего вечера никто так и не видел. Причем, волновало прежде всего тревожной мыслью, что он тоже мог поддаться чужому мнению и досужим домыслам. Вполне мог расценить наш совместный уход, как нечто большее, а слишком долгое присутствие Леха рядом с моей персоной — как имевшуюся, но абсолютно неподобающую для девицы близость. Чушь, конечно, однако ЕГО заблуждения, в отличие ото всех остальных, могут кончиться весьма печально для многих. В первую очередь, для Леха, потому как мохнатый ревнивец уже не раз демонстрировал свое к нему неудовольствие, а в свете того, что эльфы на данный момент не сделают даже шага, чтобы перечить нашему грозному зверю, я вполне обоснованно опасаюсь, что Лех может находиться в большой опасности.

И вот это меня сильно нервирует.

Прекрасно зная, каким безумным может быть Ширра в гневе, насколько бешеным становится его напор и как угрожающе сильна воля, я боялась его не удержать. А потому с самого утра краем глаза косилась на заросли, а сама старалась держаться поблизости от слегка удивленного таким вниманием Леха. Что лишь добавляло сплетникам пищи для размышления и делало долгий день по-настоящему невыносимым.

Ширра не объявился ни на дневном привале, не мелькал среди деревьев, не оставлял за собой следов. Нигде не остановился и не показал, что видит и следит за нами. Он словно исчез, будто никогда не было, и только покачивающийся на моей шее камешек немного успокаивал — его тигр ни за что не бросит. Значит, рано или поздно придет за ним. Значит, в любом случае вернется. Хотя бы для того, чтобы потребовать обратно.

Я машинально коснулась спрятанного под рубахой агата и тут же вздрогнула: камень отчего-то накалился, как в печке. Так и пышет огнем, едва искрами не брызжет, а по развернутым «крыльям» то и дело проскакивают гневные алые прожилки, которые больно обжигают пальцы. Если бы не жемчужина, ставшая рядом с ним гораздо холоднее, думаю, рубаха уже начала бы дымиться, а то и кожа на груди подгорела. Но мой риалл, кажется, неплохо гасил проснувшуюся силу амулета Ширра, и только поэтому я все еще могла продолжать путь, не слишком морщась от неприятных ощущений.

— Трис, что-то не так? — наклонился ко мне Лех, внимательно глядя в глаза.

— Да: Ширра.

— При чем тут он?

— А ты не понял?

— Нет.

Я неслышно вздохнула и кивнула в сторону хитро заулыбавшихся возниц, из которых только старик Зого сумел сделать это так, чтобы не подать виду о своей осведомленности касательно наших ночных похождениях. Ну, конечно. Кто бы сомневался, что половина народа сейчас перемывает нам кости, а вторая втихомолку хихикает над незадачливыми «влюбленными», так неудачно выбравшими время и место для уединения.

Лех (вот тугодум!) непонимающе оглянулся. Затем встретился взглядом с довольным сверх меры отцом, с братом (ага, надо думать, что оба рады до безобразия!), поймал скептические мины своих непосредственных подчиненных (Крот даже головой покачал, явно не одобряя выбор командира! еще бы! я ж для них нечисть!), настороженные взоры остроухих, что до сих пор держались от меня в противоположном конце обоза… и вдруг тихо выругался, разом сообразив, о чем сейчас размышляет этот разношерстный народ.

— Вот именно, — хмуро подтвердила я. — Не думаю, что Ширра от них далеко ушел.

— Твою мать!

— Два раза, — согласно фыркнула я, неотрывно следя за кромкой леса. — Ты поглядывай за горизонтом, что ли? А то ведь могу и не успеть: он у нас сам знаешь какой, когда переживает. Сперва прыгает, а уж потом смотрит, кого прибил. Остается надеяться, что он успел узнать меня немного лучше, чем эти балаболки, и сперва поинтересуется подробностями, прежде чем выразить свое мнение по этому вопросу.

Лех выругался снова и излишне натянул поводья, отчего конь едва не встал на дыбы.

— Трис, будь осторожна сегодня. И вообще, лучше держись ближе ко мне.

У меня вырвался нервный смешок.

— А я что делаю?

— Иирово племя! Да не за тем, чтобы меня беречь!! Себя сохрани!

— Да за себя я как раз не боюсь.

— Трис… — он с беспокойством оглянулся, шаря по кустам настороженным взглядом. — Пожалуйста. Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Я грустно улыбнулась.

— Прости, но от тебя это не зависит. И от меня тоже. Так что не переживай по пустякам и будь готов… ко всему. Особенно этой ночью.

— Что?! — Лех так резко развернулся в седле, что едва не упал. — О чем ты говоришь?! Трис, что ты имеешь в виду?!!

— Сегодня будет лунная ночь, — тихо сообщила я главное. — А значит, мне все равно придется уйти.

— С чего ты…?

— Я всегда знаю, когда появится луна. Поверь. Даже если небо закрыто тучами, а снаружи дождь льет, как из ведра. За двадцать лет еще ни разу не ошиблась, а потому сразу предупреждаю: сегодня будет трудная ночь.

— Тогда я пойду с тобой!

— Нет.

— Трис!!

— Нет, — ровно повторила я, опуская глаза. — Ты останешься здесь и проследишь за тем, чтобы никто не пострадал. Что бы ни случилось и как бы не повернулось дело, ты их не оставишь. И не позволишь никому… слышишь, НИКОМУ!!.. причинить им вред. Даже мне. Особенно, мне!

Лех тихо застонал.

— Тебе нельзя быть одной. Это может быть опасно. Тем более, сейчас! Давай поступим по-другому: спрячем тебя под плащом, в палатке… в повозке, наконец! Но уходить далеко от обоза чересчур рискованно! Тут болота, почти Приграничье! Знаешь, сколько поблизости может бродить голодных тварей? Да таких, с которыми даже тебе не справиться! Упыри, вурдалаки, оборотни…

Я покачала головой.

— Ты не понял: я все равно уйду, хочешь ты этого или нет.

— Это глупо!

— Нет, Лех, — горько улыбнулась я. — Это разумно. И если ты на минуту перестанешь обо мне думать, как об обычном человеке… как о девушке, которая тебе хоть немного нравится… если вспомнишь о своем долге и о том, что за тобой сейчас стоят невинные люди, которые вполне могут пострадать… то поймешь, что я права. И сделаешь так, как велит твой опыт: не рискнешь чужими жизнями понапрасну, не бросишь свой гнотт и не наделаешь глупостей там, где твоя помощь совершенно не нужна. Ты примешь верное решение и позволишь мне уйти. Сегодня. Одной. И надеюсь, что всего лишь до утра. Ты понял?

Лех сжал зубы так, что на скулах заиграли желваки, секунду сверлил меня злым взглядом, но быстро понял, что ничего не добьется, и раздраженно отвернулся. Не умчался вперед, конечно, потому что все еще помнил о Ширре, но и разговаривать больше не рвался, потому что мой ответ на любой свой вопрос только что слышал. Возражать тут бесполезно, спорить — бессмысленно, доказывать что-то свое — глупо и ненужно. Особенно тогда, когда у меня были и силы, и время, и возможность решить этот вопрос таким образом, что никто не почует подвоха. И уйти так, что люди просто не успеют меня остановить. Даже он. Хотя, насколько мне удалось его узнать, попытаться от все равно попробует.

Я снова вздохнула и погрузилась в невеселые размышления.

Ночь опустилась на лес, как всегда, неожиданно. Гораздо быстрее, чем мне бы хотелось, но намного спокойнее и тише, чем я ожидала. Спокойнее, в первую очередь, тем, что Лех больше не пытался меня остановить. Вернее, не пытался сделать это напрямую. Однако сдаваться, как вскоре выяснилось, действительно не собирался: едва повозки встали на ночлег, возле меня ненавязчиво материализовался Олав и все то время, пока я помогала с лошадьми, упорно держался рядом. Якобы помогал, а заодно, и цепко поглядывал по сторонам. Затем его сменил Веррит. Потом за водой напросилась Зита. У костра вежливо перехватил и попытался заболтать Олер, но не справился и был с позором отправлен назад, к командиру, с тщательно завуалированным предложением «не маяться дурью». За ужином ко мне на колени взобрался обрадованный разрешением строгого дядюшки Лука. После ужина с котлом неожиданно занялись Сноб с Вышибалой, чего за ними отродясь не наблюдалось. Лех держался подчеркнуто в стороне, о чем-то долго и заинтересованно беседуя с эльфами. Те, в свою очередь, обходили меня по широкой дуге, не перемолвившись напрямую ни единым словом за все дни, что мы шли от Черного Озера. Ширра тоже не объявлялся, из чего я сделала вывод, что он все еще на меня сердится.

Пришлось, скрепя сердце, уходить в одиночестве — с немалым грузом в душе, острым сожалением за это нелепое недоразумение, из-за которого мохнатый ворчун так долго злится, и искренним беспокойством за оставшихся в неведении друзей. А еще — со слабой надеждой на то, что все снова обойдется, и я не наткнусь на них в самый неподходящий момент. Не стану после полуночи каким-нибудь злобным чудовищем и никого не пораню.

Лех не выпускал меня из виду ни на секунду — судя по всему, твердо намеревался идти следом, что бы ни случилось. Кольчугу спрятал под длинную куртку, игнорируя вопросительные взгляды гнотта, меч держал под рукой, коня не расседлывал… в общем, был готов сорваться с места при первом же намеке на побег. Да только одного не учел: я тоже не первый день на свете живу и давно научилась обманывать бдительных караульных. Более того, еще днем умудрилась сковырнуть одну из досок в днище «своей» повозки и тщательно прикрыла ее старой рогожей. А потом еще и советы ненавязчивые подавала Янеку (а как же! кто ж еще будет меня слушать, открыв рот?!), устроив дело таким образом, чтобы нужная мне телега стояла не слишком далеко от костра, но в такой в густой тени, что в ней не составит труда схорониться в нужный момент. Она и сейчас ждала моего прихода, прячась от любопытных взоров и готовясь избавить меня от настойчивого преследования.

Остальное оказалось делом техники: возвращаясь вместе с Зитой из кустиков, возле костра я неловко споткнулась и, потеряв равновесие, случайно опрокинула на штаны котелок с едва закипевшим травяным напитком, автором и исполнителем которого был привередливый Беллри. Котелок, как ни печально, лишился почти половины своего содержимого, мои спутники — покоя, а я — изрядного клочка кожи на левом бедре и своих самых изношенных штанов. После чего со стонами и злым шипением на «криворуких ушастых растяп» похромала в подходящее убежище — переодеваться. Разумеется, пошла на виду у всего честного народа. С тихими проклятиями залезла в ближайшую (ту самую!) повозку, страдальческим шепотом выпросила у Зиты принести мой мешок с эльфийским «эликсиром». Продемонстрировала горестно охнувшей девушке обваренную конечность и, щедро намазавшись, слабым голосом попросила дать мне возможность переждать немилосердную боль в одиночестве. А еще — не позволить любопытным мужским лицам подходить к месту моего временного «упокоения», дабы лицезреть несчастную «жертву» в обнаженном виде.

Зита, добрая душа, самолично шуганула всех, кто желал убедиться в моем добром здравии. С грозным видом погнала прочь поганой метлой, зашипела разъяренной кошкой и, вкупе с моими ругательствами, сделала то, на что в иное время мне пришлось бы потратить гораздо больше времени — ненадолго избавила от соглядатаев. Что, собственно, и требовалось.

Конечно, мне было больно — ушастый мерзавец словно специально тянул со своим настоем и снял его с огня только тогда, когда вода закипела, а темнота подобралась угрожающе близко. Но в другое оправдание Лех бы ни за что не поверил, так что пришлось рискнуть и пожертвовать хорошим самочувствием, тем более что ранка зажила, как и всегда, за считанные минуты. Оставалось только натянуть чистые штаны, сбросить лишнее и незамеченной выскользнуть наружу, но это, как говорится, уже дело техники и опыта, которого мне уже десять лет как было не занимать.

Мимолетной серой тени, прошмыгнувшей в густой листве, они так и не увидели. Слишком привыкли полагаться на слух и подпорченное темнотой зрение, которое я так ловко обманула. Не ждали подвоха. А спохватились только тогда, когда я оказалась уже далеко и могла больше не беспокоиться ни о каком преследовании. Проще говоря, снова некрасиво сбежала, но на этот раз, как ни странно, хотела и очень надеялась вернуться.

Я ушла так далеко, как только позволяло время и силы. Постаралась оставить между собой и лагерем как можно большее расстояние, приложила для этого все усилия, запыхалась, устала, бежала вдаль почти на пределе, стараясь максимально отдалиться. Но когда почувствовала неладное, быстрее молнии юркнула под роскошные заросли орешника, в тени которого и затаилась, страшась даже нос наружу высунуть.

Мертвенно желтая луна, словно дожидалась моего побега, выглянула из-за туч очень медленно и по-королевски неспешно, с величественной неторопливостью утопив ночной лес в своем золотистом сиянии. Она будто сбросила с плеч темное покрывало мрака, небрежно осмотрелась и, словно ослепительная красавица на королевском балу, томно подмигнула с небес, откровенно наслаждаясь ощущением собственной власти.

Я сжалась в своем ненадежном убежище, зарылась в прошлогоднюю листву и крепко зажмурилась, чувствуя, как неумолимо приближается ко мне граница желтоватого света, а спаренные амулеты на шее начинают пульсировать ей в такт. Сперва медленно и так же плавно, а потом все быстрее и быстрее. Настойчивей и призывнее. Они будто звали меня, упорно толкали в грудь, то обжигая, то замораживая кожу. Болезненными толчками отзывались внутри, заставляя вжиматься в траву и страдальчески морщиться.

Я попыталась отстраниться, но, неудачно перехватив цепочку, едва не вскрикнула от неожиданности — лунное серебро словно изморосью покрылось. От него вдруг потянуло таким лютым холодом, что пальцы мгновенно примерзли и болезненно сжались. Голубая жемчужина скользнула к ним словно по своей воле, обожгла зимней стужей и тут же неприятно засветилась, залив крохотный пятачок перед моим носом призрачным сиянием. После чего заметно потяжелела, заледенела и даже начала тихонько потрескивать, будто зимний наст под тяжелыми армейскими сапогами. Едва не вынудила меня шарахнуться прочь, чтобы тут же попасть под коварный лунный свет, но риалл Ширры не позволил — неожиданно потеплел, заискрился алыми прожилками, приглушая ледяное свечение своей партнерши. Пролился на мои руки теплыми солнечными лучами и принес успокоение. Заставил остаться на месте, не поддаться чарам, не выйти на льющийся отовсюду зов.

Я стиснула его второй рукой и до боли зажмурилась, стараясь не замечать, что с одной стороны покрываюсь похрустывающей снежной корочкой, а с другой, прямо как в последнем сне, едва не сгораю заживо. Амулеты с неистовой силой боролись друг с другом, тщетно пытаясь одержать верх. Один обжигал до боли, а второй, напротив, неприятно холодил кожу. Один заставлял мои волосы серебриться инеем, а другой придавал им красноватый оттенок. Слева трава равнодушно выбелилась, укрывшись белоснежной поземкой, зато справа будто выгорела на ярком солнце и пожухла. А между ними, словно между двух огней, застыла в нерешительности и непонимании я — растерянная, недоумевающая и откровенно испуганная.

Сбежать отсюда нет никакой возможности — вокруг царит мягкий призрачный свет, одно касание которого способно свести меня с ума. Оставаться на месте дальше — невыносимо. Пошевелиться невозможно, потому что с двух сторон уже сминают невидимые тиски противоборствующих стихий, готовые одновременно сжечь и заморозить мое несчастное тело. За спиной — тугие прутья орешника, уже наполовину почерневшие, сверху — пока еще густая листва, пытающаяся скрыть мою душу от лунного безумия. Впереди — страшная пустота и полнейшее неведение, а внутри боль… настоящая мука, потому что я до крика хочу ринуться прочь, но и страшусь этого не меньше. Мечусь на одном месте, не зная, что выбрать. Боюсь и желаю этого. Мучаюсь от жутковатого раздвоения. Слышу молчаливый зов своей заклятой подруги и тихо плачу от того, что не могу ему поддаться.

Двуединый… за что?! Почему с каждым разом все труднее? Раньше могла просто накинуть капюшон и топать в свое удовольствие, не боясь перекинуться, а последние дни как с ума схожу! Даже издалека, в темноте ее чувствую! Неужели все из-за проклятого оберона?!

Меня словно надвое разрывало: между огнем и холодом, острым желанием убежать и необходимостью остаться, между солнцем и луной, землей и небом, стремлением взлететь и ставшей жестокой привязанностью к надежной тверди. Я сжимала в руках два противоположных по силе риала и не знала, какой выбрать. Не понимала, где мой, а где чужой. Где белое, а где черное. Разучилась отличать тепло и холод, потому что они обжигали мои ладони совершенно одинаково. Я боялась взглянуть, во что сейчас превратились мои ладони. Дрожала от стремительно нарастающего ощущения приближающейся беды. Покрывалась мурашками и липким потом, заживо сгорая от внутреннего огня, но все еще не могла сдвинуться ни на шаг. Тогда как неслышный зов становился все сильнее, а льющийся с небес мягкий свет с каждой секундой — невыносимее и прекраснее.

Наконец, я уткнулась лицом в землю и тихо заплакала, понимая, что не смогу сопротивляться слишком долго. Уже слыша, чувствуя, как снова рвется изнутри непонятное нечто. Как бьется в невидимых оковах, стремиться к свободе, как непримиримо рвет мои сети и все настойчивее стремиться наружу… вперед, к свету, к призывно улыбающейся луне и угольно черным небесам, в которых было так вольготно парить на распахнутых крыльях. ОНА этого хотела. ОНА неистово желала. ОНА рвалась сейчас с невидимой привязи и все увереннее побеждала в этой неравной схватке. Кажется, ОНА стала слишком сильна, потому что никогда раньше мне не было так трудно бороться. Кажется, ЕЕ время совсем скоро настанет, потому что с каждым полнолунием ОНА становится все настойчивей. Кажется, я больше не смогу ЕЕ удерживать и вот-вот сдамся, позволив над собой одержать верх. А заодно, перекинусь в неведомое существо из страшных сказок, которые так нравилось слушать маленькому Луке, и позабуду обо всем, что было мне важно и дорого. Совсем скоро…

В груди, как всегда бывало в такие ночи, что-то пугливо затрепетало и забилось, требуя свободы. Левая рука непроизвольно сжалась, вмерзая в бешено сверкающую жемчужину. Там что-то хрустнуло, шевельнулось и больно укололо палец. Я с тихим проклятием отшатнулась, встряхнула рукой, но не удержала равновесие и… на мгновение выпала из тени.

Луна, словно только этого и ждала: с готовностью обрушилась на голову сверкающим водопадом искрящихся звезд, мгновенно осветлив мои волосы, выбелив кожу, накрыв желтоватым покрывалом из призрачного белого шелка. Мягко обняла и окутала теплым светом, незаметно меняя мое лицо, заостряя подбородок, удлиняя резко истончившиеся пальцы и гибкую шею. Сбрасывая все мои многочисленные маски, удаляя прочь ненужные личины. Прибавляя роста, делая кости тоньше и легче. Вырывая из груди судорожный вздох, больше похожий на прерывистый всхлип. Заставляя цепенеть всем своим обновленным телом, для которого старая одежда стала слишком широка и громоздка, и вынуждая с горечью сознавать, что я все-таки проиграла этот невидимый бой. Не справилась, не сдержалась. Упустила момент, сдалась и позорно проморгала опасность. Снова изменилась, хотя совсем не собиралась этого делать. Поддалась настойчивым уговорам, забылась, пропала… и теперь оставалось лишь мучительно сожалеть о случившемся, откуда-то твердо зная, что возврата к прошлому больше не будет.

Теперь я — это бледное создание, сотканное из призрачной плоти. Я — тень. Смутное видение. Мимолетное отражение на водной глади, от одного вида которого переворачивается душа. Я — будто призрак, вернувшийся из прошлого. Блеклый дух, зачем-то покинувший загадочный Мир Теней. Я — слабый след былых деяний, несуразный и ненужный. Глупая шутка природы, сумевшей создать такое чуждое, ни на что не похожее тело. Странная прихоть судьбы, чье сомнительное чувство юмора дало мне саму возможность жить. Просто зеркало, в котором никогда не отражается правда… и, скорее всего, оно останется таким навсегда.

Я больше никогда не приду в тесный дружеский круг на вечерние посиделки. Никогда не улыбнусь на добродушную шутку, не поворчу притворно и не возмущусь на легкую подначку. Никогда не пройдусь под руку с кем-то важным и значимым. Не обниму и не коснусь его дрожащей от волнения рукой. Никогда не смогу прямо взглянуть в чьи-то теплые глаза, чтобы найти там что-то знакомое и, одновременно, новое. Я больше не человек. Не женщина. И даже не смертная. Я уже не смогу скрываться и прятать это, как прежде. Не смогу обманывать сама себя. Никогда больше не подойду к знакомым мне людям и не найду в их лицах прежнего понимания… просто время уже пришло, и у меня не получится прятать свою истинную сущность.

Я. Больше. Не. Человек.

И сознавать это оказалось действительно страшно.

Мне неожиданно стало трудно дышать, в горле поселился горький комок, в груди словно лопнуло что-то, и боль заставила упасть на колени, сжимаясь и пряча изменившееся лицо. По щекам покатились горькие слезы, нечеловечески длинные пальцы с хрустом впились в податливую землю, непроизвольно выпустив острые когти и вспоров прочный дерн, будто хлипкую бумагу. Спину внезапно заломило, будто сверху обрушилась немалая тяжесть, она отчаянно заныла и застонала, едва не разорвавшись пополам от бьющего изнутри упругого напора. Руки мгновенно онемели до самых плечей, а кисти с еще большей силой сжались, дробя попавшие между пальцами камешки, сухое дерево, какую-то выцветшую от времени кость. Да еще амулеты окончательно сошли с ума, окатив меня с ног до головы огненно-снежной волной и вынудив болезненно качнуться.

Я тихо застонала и вдруг, не выдержав напряжения, сорвалась с места. На какое-то время действительно позабыв обо всем, не обращая внимания на мелькающие с бешеной скоростью деревья, не слыша опасного свиста ветра в ушах. Не понимая и не замечая ничего, кроме пульсирующей боли в спине, в висках и яркого, затопившего весь мир желтоватого лунного света, от которого начинает так неровно колотиться сердце. В кои-то веки изменившись полностью и безвозвратно, я изо всех сил бежала сквозь зеленые рощи, роняя по дороге прозрачные слезы, со всех ног мчалась прочь, не видя, как острые ветви рвут рукава и хлещут по щекам. Стремглав неслась куда-то в ночь и остро желала только одного: прочь… прочь… как можно дальше отсюда. Быстрее и быстрее, пока я еще могу себя контролировать. Пока понимаю и помню хоть что-то. Пока не случилось самое страшное.

Нет, мне не хотелось крови. Не хотелось кого-то убивать. Во рту не выросли трехвершковые клыки, они не щелкали жадно в предвкушении охоты, а скулы не сводило от сильнейшей жажды. Мне не нужны были чужие жизни, не нужны чужие боль и страх. Мне не требовалось человеческого тепла и соленого вкуса на губах, чтобы ощутить себя сытой. Совсем нет. Мне просто нужно было исчезнуть. Уйти навсегда, чтобы больше никто не увидел меня такой, как сейчас. Чтобы не потерять разум окончательно. Не позабыть полностью о том, что когда-то я еще жила по-другому. Чтобы не мучиться, не страдать и не бояться себя самой. Чтобы когда-нибудь, наконец, добраться до проклятой луны и навсегда раствориться в ее объятиях, как в долгожданном посмертии. Может быть, даже здесь, сейчас, ни с кем не попрощавшись и ничего не объяснив. Может, даже так, на бегу, когда спину все еще ломит от боли. Может, это действительно выход?

Не знаю.

Тяжело дыша, я остановилась на краю какого-то обрыва и, сжав кулаки, чуть не с ненавистью уставилась на желтоглазую противницу, что так и улыбалась с темных небес. Луна… моя вечная соперница, разлучница, напарница, подруга и предательница. Моя потаенная любовь и мой самый главный страх. Моя ненависть и вся моя боль. Моя главная тайна. Коварная обманщица и единственное зеркало, которое отражает мою настоящую суть. Моя вторая половинка, без которой я, как ни старалась, все-таки не смогу жить.

Мы стояли напротив друг друга, как и много раз до этого, в моих странных снах и редких видениях. Я молча изучала ее снизу, опасно качаясь на краю, она так же молча глядела сверху, терпеливо ожидая, когда я сделаю последний шаг. Между нами, как раньше, пролегла непроглядная ночь, стих холодный ветер, темным пологом повисла звенящая тишина, а в ней медленно проступила узкая дорожка из лунного света. Точно от моих ног к ее призывной улыбке: луна давно ждала меня. Звала. Надеялась и знала, что когда-нибудь я все-таки созрею для этого шага. Лучше меня знала и, кажется, наконец-то, дождалась, потому что у меня больше не осталось сил сопротивляться.

— Луна… — шепнули белые губы и сами собой сложились в печальную улыбку. — Теперь я от тебя никуда не денусь. Я иду… уже иду к тебе… подожди меня, луна… осталось совсем недолго…

Круглолицая весело подмигнула в ответ, и мне неожиданно стало ясно, что именно нужно делать. Так просто… и так сложно. Всего-то и надо, что ступить на специально приготовленную для меня дорожку. Опереться на нее, вдохнуть поглубже, а потом легко взлететь под этим призрачным светом, подняться до кровной сестры в этой оглушительной тишине, коснуться ее белоснежным пером и навсегда раствориться в забвении. Всего лишь встать на носочки и с легкостью воспарить над этим холмом, обрывом, прошлой жизнью, до самого последнего мига не вспоминая о том, что бескрылым не суждено удержаться в небе. И до последнего мгновения не видя простой истины, что даже у самого глубокого ущелья когда-нибудь найдется усыпанное острыми камнями дно, где уже много раз разбивались чьи-то надежды и судьбы.

Я понимала это сейчас очень хорошо, но, как ни странно, уже не боялась. А потому закрыла глаза и, коротко выдохнув, шагнула вперед.

— Трис, нет!! — горестно ахнул издалека чей-то тонкий, смутно знакомый голос. — Ты еще не готова!!! Стой!!

— НЕТ!! — выдохнул кто-то еще, и я вздрогнула от неожиданности, узнав, но уже будучи не в силах остановиться. Быстро обернулась и уже хотела сказать невесть откуда взявшемуся тут Леху, чтобы он не приближался и не беспокоился, потому что иного выхода для меня все равно нет… но не успела — тьма подо мной внезапно ожила и с силой бросилась навстречу. Грозно заворчала, будто проснувшаяся от долгого сна гора, обдала горячим ветром и мощно ударила в грудь, отбрасывая от края отрыва. После чего из пропасти выметнулся тяжелый сгусток кромешного мрака, сердито хлопнул развернувшимися крыльями и с головой накрыл мутной тенью, пряча меня от смеющейся луны, ее коварного света, моей собственной глупости и жадно разверзшейся впереди пропасти, в которую я чуть было не шагнула.

Где-то далеко-далеко, мимолетно рассмотрев мое нечеловеческое лицо, в полнейшем оцепенении замер подоспевший Лех. Просто застыл на середине шага, будто громом пораженный. На мгновение заглянул в мои огромные глаза, увидел алебастровую кожу, слегка сияющую в мягком лунном свете. Рассмотрел изменившуюся фигуру, длинные светлые волосы, разметавшиеся от поднявшегося ветра, резко истончившиеся пальцы, белые губы, в которые уже втекала черная мгла… и мгновенно окаменел, не в силах сделать больше ни единого шага. Кажется, даже посерел от ужаса, но потом воочию увидел того, кого выпустила наружу непроглядная тьма, и окончательно спал с лица.

Обернувшись, я испуганно вскрикнула, мгновенно узнав своего неумолимого преследователя. Побелела, как полотно, задрожала от знакомого ощущения приближающейся смерти и на какой-то миг едва не утонула в этой черноте, потому что настигший свою цель оберон оказался невероятно велик. Я даже не смогла разглядеть его, как следует — настолько он оказался быстр. Только отшатнулась назад, выставила перед собой руки, а потом он с глухим рыком налетел, опрокинул, с силой вминая в землю. После чего накрыл своим телом, прижал понадежнее, чтобы уже наверняка, и полностью лишил возможности убежать.

Как он нашел, где почуял след — один Двуединый знает. Видимо, сам повелитель Иира ему благоволит, раз спустя столько времени он все-таки настиг свою проворную жертву. Или, может, я что-то упустила? Ошиблась? Выдала себя? Не понимаю, не могу вспомнить — все гаснет в черноте его широких крыльев и стремительно тает под тяжелым взглядом неподвижных зрачков. Впрочем, какая теперь разница? Этот оживший кошмар уже здесь, рядом со мной, почти дышит в лицо, готовясь одним махом завершить свою долгую охоту. Я чувствовала его обжигающе горячее прикосновение, почти умирала, каждую секунду ожидая удара острых когтей или прикосновения длинных клыков к своей шее. Не видела его целиком, просто не могла. Только бесконечно тонула в черной шерсти, мысленно поражаясь тому, что раньше ее не замечала. Едва не сдалась снова. Даже забыла, как дышать, но потом вдруг вспомнила о некстати примчавшемся Лехе и, похолодев от ужаса за него, отчаянно забилась.

Нет!! Только не это!! Не так!! Только не сейчас!! Оберон убьет его, если Лех попытается вмешаться!! У него не бывает моральных терзаний или сомнений по поводу невинно убиенных жизней, у него есть только цель! И холодный расчетливый разум натасканного убийцы, который не остановится ни перед чем, чтобы довершить начатое! Лех даже вскрикнуть не успеет, как его подцепят на клыки и разорвут на части! Снова из-за меня!!!

Приглушенно взвыв, я со всей силы ударила мгновенно отросшими когтями, целясь в уязвимый живот — нет, не позволю! Сама умру, но Леха на растерзание не отдам!! Однако оберон словно почувствовал — молниеносно подобрался, закаменел и прижал сильнее, лишая подвижности и не давая мне нанести болезненную рану. Все, что у меня получилось, это вспороть его неподатливую кожу, покрытую короткой черной шерстью, до крови оцарапать могучее плечо и оставить длинную ссадину на правом боку, а потом вцепиться во что-то зубами, давясь от попавшей в рот шерсти и мстительно сжимая челюсти.

Почти сразу сверху раздался раздраженный рык, показавшийся смутно знакомым, невыносимая тяжесть внезапно исчезла, по черному боку пробежала короткая судорога. Оберон как-то странно съежился, ужался, обрел, наконец, форму и истинный облик. А в следующий миг на меня уставились два крупных золотистых глаза, в которых горел невыразимый укор и самая настоящая обида.

— Трис, ты что делаешь?! — в панике схватился за голову Лех, опомнившись от недолгого потрясения и кинувшись наперерез, но я уже не слышала — снова смотрела, как завороженная, в бесконечную желтую бездну, в которой так легко было потеряться. Замерла, очарованная этой удивительной красотой, невольно опустила занесенную руку, с громко колотящимся сердцем застыла и, чувствуя на лице горячее дыхание, запоздало поняла, что страшно ошиблась.

Могучая тень надо мной молча наклонила голову и, осторожно переступив сильными лапами, тихо выдохнула прямо в лицо. Большая, теплая и совсем-совсем живая, рядом с которой вдруг разом успокоились оба моих риалла.

— Шр-р-р.

— С ума сошла?!! Ты что творишь?!! Это же Ширра!!

— Двуединый… — я сильно вздрогнула, наконец, сообразив, кого приняла за проклятого оберона, и измученно обмякла, чувствуя, как на смену ненависти приходит жгучий стыд и осознание собственной слепоты. — Ширра… прости, я опять тебя не узнала.

Громадный тигр, тоже неподвижно глядящий в упор, с некоторым усилием моргнул, выпуская меня из невидимого плена, тяжело вздохнул и с урчанием потерся о мое плечо, все еще старательно закрывая от лунного света. Кажется, был рад, что отделался так легко, ведь мои коготки вполне могли нанести большие увечья. Да, хвала Двуединому, просто не успели.

— Шр-р-р, — осторожно лизнул он мое запястье и уткнулся мокрым носом в шею, едва заметно дрожа от запоздалого испуга. Я с невыразимым облегчением зарылась руками в его шерсть и тесно прижалась, пряча лицо и отчаянно большие глаза, в которых осталось так мало человеческого. И только сейчас поняла, что наши амулеты тоже перестали светиться, будто его гнев заставлял волшебный агат сыпать злыми искрами, а моя жемчужина, защищаясь, пыталась их погасить. Но теперь стало хорошо, спокойно и совсем не больно. Теперь Ширра больше не злился, и его риалл не злился тоже.

— Ну, прости, мой хороший… прости, что сделала тебе больно… я не хотела… не поняла, что это ты. Перепутала со страха. Не узнала. Прости меня, глупую… прости, родной…

Ширра снова вздохнул и быстро покосился на яркую луну. Потом выразительно глянул на подбежавшего Леха, и тот без лишних слов скинул с себя плотную куртку. Набросил на мои плечи и голову, на вновь потемневшие волосы, закутал, как младенца, бережно подхватил, не обратив внимания на вялое сопротивление. И, сопровождаемый молчаливым тигром, быстро отнес под прикрытие высоких деревьев, чья густая тень охотно спрятала мою переменчивую внешность от любопытных глаз. Он только странно вздрогнул, рассмотрев мои удлинившиеся пальцы вблизи от своих рук, но затем натянул куртку дальше и чуть не бегом кинулся подальше от света.

Едва оказавшись на твердой земле, я молниеносно отпрянула в самую густую тень, которую только смогла найти. Шарахнулась прочь, ожидая всего, чего угодно. Пугливо натянула куртку поглубже и дикой волчицей припала книзу. Какое-то время сидела неподвижно, сжавшись в комок и настороженно поглядывая на мужчин сквозь крохотную щелочку в чужой одежде. Поколебавшись, все-таки позволила плавно приблизившемуся тигру устроиться рядом. Ощутила невероятное облегчение от мысли, что его-то мой вид ничуть не смутил, и благодарно улыбнулась: какой он все-таки замечательный! На всякий случай я вжалась еще и в него, забившись испуганным зайцем между могучих лап, подперев макушкой его голову и постаравшись сделать так, чтобы тень от широкой морды падала точно на лицо. Немного повозилась, устраиваясь поудобнее и тщательно следя за луной. Под тихое урчание сверху, наконец, нашла нужное положение, слегка успокоилась. Затем убедилась, что волосы вновь приобрели насыщенный черный цвет. Тщательно ощупала скулы, подбородок. Поняла, что вернулась в свой прежний образ и очень осторожно высунулась наружу.

Лех присел на траву, бесстрашно подставив русую макушку лунному свету, и успокаивающе кивнул, словно ничего необычного не произошло. Устроился в сторонке, но не настолько далеко, чтобы показаться испуганным. Лицо держал подчеркнуто бесстрастным, руки скрестил коленях, на меня впрямую не смотрел… я быстро скосила глаза наверх, опасаясь близости тигра, но Ширра сделал вид, что не понял намека. Леха он словно вообще не замечал. А на мой настороженный взгляд лишь улыбнулся краешками губ и без всякого стеснения лизнул мою шею, случайно задев при этом цепочку. Странно вздрогнул и удивленно распахнул глаза, потому что усы, а затем и вся морда начала стремительно покрываться белым инеем. Он даже головой помотал, пытаясь избавиться от непривычной раскраски, громко чихнул и брезгливо фыркнул, но не помогло — белесая хмарь никуда не делась и намертво прицепилась к его коже, явно не собираясь сдавать позиции. И это, похоже, его заметно встревожило.

Я слабо улыбнулась и быстро стерла ее ладонью, вернув гладкой шкуре первоначальный цвет, ласково погладила мохнатую щеку, прошептав что-то успокаивающее, а потом снова вопросительно посмотрела на Леха, ожидая чего угодно, от обвинений до прямых угроз. Но он, как ни странно, за оружие все еще не схватился, не нервничал и не пытался меня убить. Казался совершенно спокойным и даже бесстрастным, хотя было видно, насколько он растерян после недавних ужасов. Как нелегко ему просто сидеть напротив нас с Ширрой и терпеливо ждать, пока я приду в себя. Как трудно сдерживаться рядом со зловещей молчаливой тенью скорра, старательно делая вид, что не боишься. Как тяжело просто ждать, не зная и не понимая ничего, но надеясь, что хоть у одного из нас троих найдутся правдоподобные объяснения. Однако он неподвижно сидел и терпеливо ждал, не торопя и не подгоняя. А когда, наконец, у меня хватило духу заглянуть в его глаза…

Признаться, я почувствовала себя неуютно.

Нет, там не было ни ненависти, ни злобы. Ни отблесков страха, ни дикого ужаса. Не было паники или твердого намерения закончить мои терзания здесь и сейчас. В них не светилось немое обожание, на что я могла бы надеяться, если бы была полной дурой. Не горел юношеский восторг, не плескалась искренняя симпатия, как всего несколько часов назад. В них больше не проглядывала едва зародившаяся любовь, хотя вполне могла бы там быть, если бы я позволила ему вчера стать более откровенным, а сегодня не совершила бы страшную оплошность. Оттуда ушло всякое разочарование и подспудная обида, не виднелось больше непонимание, полностью исчезла вчерашняя досада. Кажется, он неожиданно осознал, что мы слишком разные. Понял, что я — не для него. Что я — чужая и не смогу пойти рядом с ним по жизни. Не стану обычным человеком и уже никогда не назовусь его парой. Понял, что это попросту невозможно, но больше не возражал, потому что увидел сегодня и нечто иное. Что-то, чей смутный отблеск я все никак не могла уловить в его глазах. Что-то, что примирило его с таким положением дел и заставило принять мой выбор, как данность. Что-то такое, о чем я еще даже не догадывалась. Что делало нас всего лишь хорошими попутчиками и, быть может, недолгими друзьями, но никак не больше.

Однако не это меня насторожило больше всего, не это заставило еще теснее прижаться к тигру и инстинктивно искать у него защиты. Вовсе нет: так, как смотрел сейчас Лех, на меня еще никто и никогда не смотрел. От этого становилось неуютно, неудобно и даже неприятно, потому что заставляло чувствовать себя чем-то особенным, странным и немного пугающим. Чем-то, чему я пока не могла подобрать слова, но от чего в груди вдруг поселился тесный ком, а дыхание невольно перехватывало от внутреннего трепета и смутного ощущения Великой Тайны. Так, я думаю, могут смотреть неверующие, которым вдруг явили настоящее чудо. Или, наоборот, истово верующие, которым во время молитвы вдруг ответил четкий глас с небес. Как внезапно прозревший слепец, вдруг понявший, что перестал быть слабым и увечным. Или чудом выздоровевший, буквально вчера умиравший от бубонной чумы. Так не смотрят на обычных людей или нелюдей. Так не удивляются и не ненавидят. Не боятся и не радуются. Не любят и не желают чей-то смерти. Не испытывают привычных чувств и не ждут от них каких-то чудес, потому что ЭТО — выше всего земного, оно ни с чем не сравнимо, не поддается описанию и не похоже ни на что, что встречается под ярким солнцем. Это — нечто совсем иное. Необъяснимое, но, вместе с тем, и удивительно правильное. Странное открытие. Нежданная истина. Внезапное откровение.

Наверное, именно так можно смотреть на спустившееся с небес божество.