Homo Irrealis

Другое место на экране

В 1960 году фильм «Квартира» показывали в кинотеатре «Риальто», о чем гласил крикливый красный плакат. Я тогда был еще слишком мал, чтобы его смотреть, но помню, что родители описывали фильм своим друзьям как необычайно смелый. Шокировал прежде всего сюжет. Молодой, довольно несчастливый и робкий страховой агент С. С. Бакстер (его играет Джек Леммон) дает ключи от своей квартиры женатым высокопоставленным коллегам, которым нужно где-то проводить вечера со своими любовницами. Ключи циркулируют по конторе, завоевывают молодому сотруднику расположение руководства фирмы, в результате он получает повышение. В 1960 году сюжет действительно был очень рискованным. Но в реакции родителей меня заинтриговало не это. Им нравилось обсуждать фильм с друзьями — игру актеров, сюжет, далекое место под названием Нью-Йорк, где ни они, ни их друзья никогда не бывали, — оно маячило вдали в ряду разных прочих мест, куда все они вряд ли попадут. Никогда не забуду, как моих родителей заворожил тот Нью-Йорк, который был представлен в фильме, но, поскольку фильм вышел на видео или появился в ночной телевизионной сетке только в середине и конце 1970-х, я о нем почти и не думал. Однако, когда мне наконец удалось его посмотреть, то, где я его посмотрел и кем я тогда был, оставило неизгладимое впечатление.

Дело было в 1984 году, в конце осени. Я был тогда одинок, жил на Манхэттене в Верхнем Вест-Сайде, несколькими месяцами раньше меня бросила подруга. Денег у меня не было, работы, по сути, тоже, да и карьерные перспективы выглядели весьма безрадостно. И вот однажды субботним вечером, поскольку заняться мне было нечем — друзей нет, планов никаких, дома сидеть не хочется, — я пошел прогуляться по Бродвею, чтобы почувствовать, каково оно — в субботу вечером затеряться в толпе.

На 81-й улице я зашел в на тот момент единственный на Манхэттене книжный магазин «Шекспир и компания» и начал бездумно перелистывать книги, завидуя парочкам, которые тоже забрели в магазин. А потом я увидел Мэгги. С Мэгги я был знаком по кафе, где мы оба раньше оказывались почти каждый вечер; оба мы были неприкаянными, обоим не хотелось воскресным вечером возвращаться в одинокую квартиру. Она была без пары; зарабатывала, как и я, совсем мало. Нас не тянуло друг к другу, хотя в том кафе одиноких сердец между нами и затеплилось нечто вроде приглушенной дружбы. В этот вечер мы оба очень обрадовались, встретив хоть кого-то знакомого. Разговорились, в привычной манере подшучивали над своей жизнью, а поскольку оба курили, нам хотелось поскорее выйти из магазина и достать сигарету. С сигаретами в руках мы пошли по Бродвею через Верхний Вест-Сайд, не зная, что теперь делать, — обоим не хотелось тратиться на бар.

Когда мы дошагали до кинотеатра «Ридженси» на углу Бродвея и 68-й улицы, я увидел, что там показывают «Квартиру». Решение я принял мгновенно. Что до нее — трудно сказать, почему она согласилась: потому что я ее уломал или потому что ничего лучше ей в тот вечер не светило. Никогда я этого не узнаю — и тогда не спросил. Мне нравился «Ридженси», где на двойных сеансах показывали старые фильмы, часто при полном зале, нравилась форма кинозала — круглого, не прямоугольного. Внутри возникало ощущение укромности и уюта, во многом потому, что ты ощущал себя в компании других любителей винтажных фильмов, что, если подумать, сводится к любви к вещам, которые состарились, но не умерли. В конце вечера я проводил Мэгги домой, мы попрощались в вестибюле ее дома.

И вот с того самого вечера со мной остались эхо, рефлюкс, дымчатое послевкусие фильма. Осталось оно на целую ночь и на всю следующую неделю.

Когда мы с Мэгги распрощались, мне не захотелось идти домой и, хотя уже перевалило за полночь, я продолжил блуждать по Верхнему Вест-Сайду между серединой 70-х и 80-ми улицами, возможно высматривая ту самую квартиру и пытаясь разобраться, продолжает ли мир, населенный персонажами фильма, существовать два с половиной десятилетия спустя. Сам того не зная, я совершал импровизированное паломничество — из тех, которые люди часто совершают, отправляясь на место действия понравившегося фильма и романа, отзвук которого все витает над их жизнями, манит соскользнуть в мир, который внезапно представился им куда реальнее и привлекательнее их собственного. Они не просто хотят, чтобы фильм остался с ними навсегда. Хотят они еще и взять взаймы жизни его персонажей, потому что им нужно, чтобы и в их истории разыгрался тот же самый сюжет. Или — что еще лучше — у них складывается впечатление, что они уже разыграли сюжет фильма, а теперь просят место действия помочь им пережить то, что уже пережили на экране.

И вот я иду ночью по Верхнему Вест-Сайду, ощущая себя примерно так же, как и С. С. Бакстер в те ночи, когда квартиру его занимали чужие люди, а ему приходилось болтаться по холоду. Вот только отыскать мне удалось не старый Верхний Вест-Сайд 1960 года, куда я все-таки рассчитывал немыслимым образом сплавиться, а тот, который систематически корежат и модернизируют. Такое множество мелких малозначительных примет уже исчезло — или на фасаде у них написан приговор к уничтожению: бакалейные магазинчики, булочные, мясные и сапожные лавки, лотки с овощами и фруктами, маленькие и большие аптеки, кулинарии, мелкие семейные заведения, не говоря уже о множестве небольших кинотеатров. И вот сейчас, тридцать с лишним лет спустя после той полуночной прогулки, я хочу перечислить все эти исчезнувшие кинотеатры, потому что мне будет обидно, если они забудутся: «Парамаунт», «Синема стьюдио», «Эмбасси», «Бикон», «Нью-йоркер», «Ривьера», «Риверсайд», «Мидтаун», «Эдисон», «Олимпия» и, разумеется, «Ридженси». «Талия» и «Симфони», переименованный в «Симфони спейс», все еще существуют, но дни непрерывных показов канули навсегда. Что до «Мидтауна», переименованного в «Метро», — здание несколько лет назад выпотрошили, таким оно и стоит.

В ту ночь, шагая по Коламбус-авеню — ее как раз приводили в порядок, а до того она была местом довольно неприятным, — я постоянно проходил мимо бутиков, которых еще несколько недель назад здесь не было, при этом я не мог вспомнить их предыдущих инкарнаций и мне было за себя стыдно. Возможно, изменений в районе я не замечал дольше, чем мне казалось, но только посмотрев фильм, оценив, как на экране нежат образ того несуетного, слегка обшарпанного Верхнего Вест-Сайда, которого более не существует, я вдруг осознал, насколько настойчивы и необратимы все эти перемены.

В существование постепенно вползал новый Манхэттен. Исчез даже магазин, в котором я когда-то купил первые свои американские кроссовки, нет и сирийской лавки, где продавали самые дешевые сигареты в городе, нет бесконечных ароматических лавок на Амстердам-авеню — исчезли все до последней.

В начале фильма голос Джека Леммона произносит, что герой живет в доме номер 51 по Западной 67-й улице, и, подходя к этому месту, я ощущал, что того и гляди действительно шагну в колдовской портал, переносящий сквозь время, — но тут заметил одну вещь, о которой раньше не задумывался: во многих кирпичных домах между Коламбус-авеню и западом Центрального парка снесли крылечки, чтобы увеличить площадь для коммерческой аренды. Хуже того, дом на углу 67-й улицы вовсе исчез. Как я потом выяснил в Сети, его снесли в 1983 году, чтобы построить на его месте большой многоквартирный комплекс. С домом, где снимали «Квартиру», я разминулся ровно на год. Это очень в моем духе — отправиться на поиски дома, которого больше не существует. Хуже того, как я потом также выяснил в Сети, я искал здание, которого в реальности не было вовсе. Здание, которое вдохновило продюсеров на постройку его макета в Голливуде, находилось не на 67-й улице, а по адресу Западная 69-я, 55. И эта голливудская реплика, как оно часто случается в искусстве, оказалась убедительнее дома, который якобы находился на 67-й.

Я жил в городе, который отказывался хранить верность своему прошлому и так стремительно уносился в будущее, что я почувствовал, будто отстаю от времени и, подобно должнику, не способному гасить кредит, постоянно просрочиваю выплаты. Нью-Йорк исчезал прямо на моих глазах: миссис Либерман, квартирная хозяйка С. С. Бакстера, говорит с густым бруклинским акцентом; у соседа доктора Дрейфусса в английском явный призвук идиша; что до Карла Матушки, таксиста и разъяренного свояка Фрэн Кубелик, — он дает С. С. Бакстеру в челюсть, будучи убежден, что тот ее использовал, — у него типичный провинциальный акцент; все эти выговоры в 1984 году уже звучали устарело, а сегодня и вовсе почти исчезли. «Квартира» представляла собой взгляд в зеркало заднего вида на утраченный Нью-Йорк и позволяла подумать о том, что какая-то мельчайшая частица нашей души там задержалась, тоскует по тем временам.

Дойдя до западной оконечности Центрального парка, я вошел внутрь и обнаружил длинный ряд скамей, именно таких, какими они показаны в фильме: загрипповавший и раздраженный С. С. Бакстер сидит на одной из них, плотно завернувшись в плащ, а один из его начальников в это время развлекается с любовницей у него в квартире. Именно здесь он и сидел — потерянный, никем не любимый, бесконечно одинокий. Я тоже решил присесть на скамейку в этой безлюдной части парка и попытался осмыслить свою жизнь, в которой все было не слава богу, потому что я тоже чувствовал себя покинутым и совершенно неприкаянным в мире, где ни настоящее, ни будущее ничего мне не обещали. Было у меня лишь прошлое, и сегодня, вспоминая ту ночь, когда я бродил по улицам в поисках Верхнего Вест-Сайда, который показался бы мне чуть более близким по духу, я вдруг понял, что, подобно «Ридженси», подобно «Риальто» моего детства, эта располагающая к себе часть города с ее странными акцентами, старыми лавочками и убогими барами стерта до основания. «Ридженси» исчез в 1987-м, а «Риальто» безжалостно снесли в 2013-м. Как я могу ощутить близость с этим районом, если не вижу в нем ни одной личной достопримечательности, они остались лишь на серебряном экране кинотеатра, который сам по себе никогда не достигнет статуса достопримечательности? Оказывается, и прошлое — реальное или воображаемое — можно отобрать, и не за что нам уже зацепиться в холодную ночь в конце осени, кроме собственного плаща.

И тут меня вдруг поразила одна мысль: многие люди цепляются за все винтажное вовсе не потому, что им нравятся вещи старые или старинные, позволяющие ощутить, что твое личное время и винтажное время магическим образом синхронизируются; скорее дело в том, что само слово «винтаж» является фигурой речи, метафорой для обозначения того, что очень многие из нас на деле принадлежат не настоящему, прошлому или будущему — но все мы находимся в поисках жизни, которая существует где-то в другом месте во времени или на экране, и, будучи не в состоянии ее отыскать, мы научаемся довольствоваться тем, что подкидывает нам жизнь. В случае С. С. Бакстера это происходит в канун Нового Года, когда Фрэн Кубелик — заинтересовавшая его дама (ее играет Ширли Маклейн) — стучит ему в дверь, садится на его диван и, глядя, как он тасует карточную колоду, говорит: «Заткнись и сдавай». В моем случае жизнь предлагала мне вещь куда более простую: в тот поздний воскресный вечер я пошел еще раз посмотреть «Квартиру». Фильм этот был про меня. Любое великое произведение искусства неизменно позволяет нам сказать одну и ту же вещь: «Да, это действительно про меня». И в большинстве случаев это становится не просто утешением, но и воодушевляющим откровением, которое напоминает нам: мы не одни, другие тоже такие. А большего я и просить не мог. Тогда я отправился в то же паломничество, что и предыдущей ночью. Возможно, на сей раз я открою нечто, что прошлой ночью упустил.