Хозяин травы

В САДУ ^{(Рассказ)}

I. Кожа лица у нее была серая, губы — густо-бордовые. Одеваться сама она не любила и требовала, чтобы ее одевали другие.

— Штанишки, — говорила она дочери, — надень на меня штанишки, — и раздвигала свои полные ноги шестидесятипятилетней женщины.

— Комбинашку, — говорила она и, подняв вверх руки, зажмурившись, ждала, пока на нее натянут голубую комбинацию.

— Пусинька моя! Как мамочку свою любит, — говорила она и, поймав за плечо не успевшую увернуться дочь, впивалась ей в шею бордовым поцелуем.

— Ну, не буду, не буду! — обижалась она.

— Нет, честное слово, не буду, — пугалась она.

— Ты ведь мамочку любишь. Ну скажи, что любишь, — плакала она. И если дочь не успевала вовремя среагировать, то она жаловалась на нее своему мертвому мужу:

— Ты видишь, нет, ты видишь, как твоя дочь обращается со мной! Даже приласкаться не дает.

И тогда мертвый входил в комнату и молча смотрел на дочь.

II. Солнечный зайчик дрожал в медном тазу и отбрасывал радужные блики на ее наклонившееся над тазом лицо. А мертвый муж смеялся и лил ей на голову солнечную воду из голубого пластмассового кувшина. И она притворно сердилась, говорила, что вода горячая, и встряхивала своими длинными густыми волосами. И тогда веселые капельки выбегали из ее волос и, расправив прозрачные крылышки, с тихим стрекотом разлетались в разные стороны сада. И муж с удовольствием включался в игру, делал испуганное лицо и сердито отбивался от стрекочущих капелек, норовящих усесться ему прямо на лицо. А вокруг щелкал, свистел и истекал солнцем сад. Она еще раз сильно встряхнула головой и метнула лукавый взгляд на мужа. Но мертвый на этот раз рассердился по-настоящему и голосом дочери начал ей выговаривать. «Ну что ты делаешь? — говорил он. — Ты мне опять весь халат забрызгала. Ну, все, давай вытираться». И выключил душ. Сад вдруг перестал быть зеленым, большим и шелестящим и стал белым, тесным и кафельным. Но ей хотелось еще немножко побыть в саду, и она пустилась на хитрость.

— Но ты ведь мне еще ножки не вымыла, — возразила она мужу.

Но муж уже окончательно превратился в дочь и с красным полотенцем в растопыренных руках подступал к ванне.

— Оп-ля! — Полотенце ловко накинули на ее мокрую, коротко остриженную голову и начали сильно тереть ее, ворча, что лужа, натекшая на пол, конечно же, опять просочится к нижним соседям. Потом на нее стали натягивать ночную рубашку. Но поскольку она была обижена на дочь, то решила не поднимать руки вверх и не помогать ей. Тем не менее рубашку все-таки натянули на ее распаренное полное тело, потом ухитрились надеть на нее халат и повели на кухню пить чай.

На кухне она было снова попыталась превратить дочь в мужа, но это у нее не получилось, и, смирившись на сегодня, она принялась пить чай.

А потом пришел Тот человек, увел дочь в маленькую комнату и начал там с ней шептаться.

Тогда она вышла из кухни в прихожую, пошла к зеркалу и нарисовала себе густо-бордовые губы. Но дочь и Тот человек шептались слишком тихо.

III. Дочь была пусинька и очень любила свою мамочку. И мамочка тоже любила ее и, конечно, желала ей счастья. И это не она, нет-нет, упаси боже, не она, а мертвый муж сердился на посещение Того человека. А она ничего не имела против него. Даже когда он разбил ее любимую чашку. Даже когда предложил передвинуть их стол с середины комнаты к окну, а диван поставить вон туда. Но после перестановки мебели, произведенной Тем человеком, мертвый почти целую неделю не входил в комнату, изменившую свое обличье.

IV. Это очень нехорошо с его стороны, говорит она Тому человеку. Воспользоваться отсутствием ее дочери для того, чтобы наговорить старой больной женщине таких гадостей. При дочери он никогда не посмел бы этого сделать. И все это неправда — то, что он говорит ей. Она мучает свою дочь! Это же надо додуматься до такого! Да она за свою дочь, она за свою дочь не знаю что готова сделать! А он просто дурной человек, да, да, очень нехороший, она давно это заметила. Воспользоваться тем, что она спит и не может шевельнуть ни рукой, ни ногой, и сидеть перед ней и говорить гадости. Причем так подгадать, чтобы прийти к ней именно в тот сон, где нет ее дочери. Он ведь знает, что она старая женщина, она так устает за день, что у нее нет сил проснуться и тем самым избавиться от него. И вовсе это неправда, что она и так целый день спит. А если иногда и спит, так это ей нужно для здоровья. И врач всегда говорил, что ей надо побольше спать. А здоровье ей нужно для того, чтобы быть дочери опорой. Ведь кому нужна ее дочь, кроме матери? Кому нужна с такой внешностью? Тридцать пять лет, и все еще не замужем. И вряд ли кто ее возьмет. И хозяйка дурная. Да, да, а он этого не знал? Очень плохо готовит. Совсем не умеет готовить. Поэтому матери надо спать, много спать. Ради своей дочери. И это не она, а он мучает дочь, настраивая ее против матери. Она уверена, что настраивает. А если матери не будет, то кому же девочка будет нужна? Уж не ему ли? Да он никогда на ней не женится. С ее-то носом! С ее-то жидкими волосами! А фигура? Бедная девочка так дурно сложена! Да нет, она не против, пусть женится. Разве она не желает счастья своему ребенку! Неправда, неправда, что она могла бы одеваться и сама. Нет, не могла бы! И не мучает, неправда! Гнусная неправда!

V. А потом у нее вдруг кончилась помада. Целых пять дней дочь не могла найти ей в магазине помаду нужного цвета. И целых пять дней она боялась, что муж увидит ее с ненакрашенными губами. Ее страх передался мужу, и он не приходил.

VI. Дочь опять не дала поцеловать себя в шейку. Но поскольку помада была уже куплена и губы накрашены, то муж вошел в комнату и начал молча приближаться к дочери.

VII. Сад шелестел, исторгая из своих глубин желтые, зеленые и розовые запахи, удивленно ойкал губами лопающихся бутонов и разрисовывал воздух голубыми стрекозами и смугло-красными бабочками. А муж говорил, что ей очень к лицу новый синий сарафан в белый горошек, и спрашивал, не налить ли ей еще чаю. А потом пришел Тот человек и разбил ее синюю любимую чашку, которая так шла к ее новому сарафану, нравящемуся мужу, и переставил всю мебель в их квартире. И после этого муж почти целую неделю не появлялся в комнате, изменившей свое обличье. И ей пришлось маяться без сада, поскольку в отсутствие мужа она не умела сама переноситься туда.

VIII. Тот человек повадился приходить все чаще и чаще. Наяву он прикидывался вежливым и предупредительным, а во сне говорил ей ужасные вещи. И, загнанная в ловушку сна, беззащитная, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой, она была вынуждена выслушивать все те чудовищные обвинения, которые он никогда не позволял себе высказывать наяву.

— Вы заедаете век вашей дочери, — говорил он, и в глазах его светилась тихая ненависть. — И вообще, зачем вы так ярко красите губы? Кого вы собираетесь прельщать? А посуда? Вы что, не в состоянии вымыть за собой тарелку? Вы же все время требуете к себе внимания, внимания, внимания! Вы и мужа своего заездили. А теперь за дочь принялись?

Тогда она начинала плакать, и он смягчался. Он говорил ей, что все еще можно уладить, не надо так плакать, он знает выход. Ей нужно умереть. И всем будет хорошо: и ей, и дочери, и покойному мужу.

— Ну что вам стоит? — ласково уговаривал он. — Вы же всех этим освободите.

IX. Дочь все реже и реже позволяла ей целовать себя в шейку и в губки. И жалобы на нее покойному мужу уже не помогали — мертвый перестал вмешиваться в их дела. Да и вообще, теперь он приходил не часто и не надолго. А Тот человек приходил почти каждый день, делал невинное лицо и вежливо, подробно — слишком подробно — расспрашивал ее о здоровье.