Хрестоматия по истории Таджикской ССР

Политическая и культурная жизнь страны при первых Аштарханидах

(См. Мухаммед Юсуф Мунши «Муким-ханская история»).

Сочинение Мухаммеда Юсуфа Мунши «Таърихи Муким хонй» («Муким-ханская история») посвящено самостоятельному балхскому правителю Мухаммеду Муким-хану (1114/1702 — 1119/1707) и излагает историю бухарских ханов из династии Аштарханидов (или Джанидов). В период их правления наследники бухарских ханов обычно назначались в Балх наместниками или правителями и с этого поста потом принимали бразды правления Бухарским ханством в целом. Поэтому автор книги основное внимание уделяет событиям, происходившим в Балхе.

Автор написал свою книгу в той льстивой и угодливой манере, которая характерна для всех придворных историографов. В «Муким-ханской истории» в целом изложена история постепенного упадка Бухарского государства.

Из описания мы узнаем о произволе и тирании ханов и их ставленников; о расправе с угнетенным народом. Узнаем, что последний Шайбанид Абду-Мумин-хан (убит в 1598 г.), восстанавливая стены Балха, замуровывал рабочих живыми в стенах, если ему казалось, что они ленились. «И теперь еще, — добавляет автор, — видны в стенах человеческие скелеты». А балхский наместник Мах-бек-кукельташ за малейшие преступления подвергал своих подданных чудовищным по жестокости казням. Среди вычурных выражений и льстивой беспристрастности мы находим ценные сведения по разным вопросам истории Средней Азии XVII в. — о политических, культурных и торговых взаимоотношениях с соседними государствами, о знаменитых каллиграфах, выдающихся поэтах, архитекторах, архитектурных памятниках, мастерах по украшению художественных рукописей и т. п. Интересные сведения имеются по истории Гиссарской области и о ее взаимоотношениях с Бухарским ханством.

Нижеприведенные выдержки извлечены из русского издания труда Мухаммеда Юсуфа Мунши «Муким-ханская история». (Перевод с таджикского профессора А. А. Семенова. Изд. АН Узб. ССР. Ташкент, 1956, стр. 72 — 73, 79 — 80, 109 — 111, 221 — 224, 229 — 230).

О восшествии на престол государей [из дома] Аштарханидов, к которым перешло государство Мавераннахра после Шейбанидов

Первого из них звали Джани-хан. Родословная его представляется в таком виде: Джани-хан, сын Яр-Мухаммед-хана, сына Багишлау-хана, сына Чувак-хана, сына Мухаммед-хана, сына Бахадур-хана, сына Кутлук-Тимур-хана, сына Кутлук-Буга-хана, сына Урус-хана, сына Джучи-хана, сына Чингиз-хана.

После убийства Абдулмуъмин-хана бухарские эмиры посадили [было] на престол Джани-бек-султана, но он не согласился [быть ханом] и сказал: «Хотя я и Чингизид, но верховная власть над Мавераннахром должна принадлежать кому-нибудь из шейбанидских царевичей». В конце концов признали достойным такой власти Дин-Мухаммед-хана, который был племянником Абдуллы-хана; послав в область Несы и Баверда падишахские регалии провозгласили пятничную хутбу в мечетях и выбили монету с именем Дин-Мухаммед-хана. В это время кызыл-баши, услышав о смерти двух государей (Абдуллы-хана и Абдулмуъмин-хана), сразу победоносно напали [на узбеков] и выхватили Хорасан из-под их власти. Дин-Мухаммед-хана с двумя братьями осадили в Баверде. В первый день [по осаде], приготовив войско к бою, Дин-Мухаммед-хан лично стоял под [боевым] знаменем, поручив командование войском [своему] брату Баки-Мухаммед-султану.

О знаменитых мастерах каллиграфии

Из сооружений [Абдулазиз-хана] примечательно медресе в г. Бухаре против медресе в бозе почивающего благочестивого государя-мученика, Мирзы Улуг-бек гургана; внутренность его украшена цветными изразцами, а купол его в [своем] высоком совершенстве поднимается подобно хризолитовому куполу неба; надписи на нем и внутри него написал почерком сулс[35] Маулана Мухаммед-Амин, единственный в своем роде [художник], который, несмотря на слабость зрения, был опорой учителей каллиграфии и даже художников-каллиграфов века. Что касается писцов блестящего почерка, то в эпоху [оказываемого им] покровительства и доверия они шли по пути совершенствования.

Светилом писавших почерком насх-и таълик (насталик) является Маулана Хаджи Ядгар, ученик Мир-Хусейна, «Золотого кашмирского пера»: он занимался в высочайшей библиотеке перепиской рукописей и исполнением кытъа[36]. Его прозвали «вторым Мир-Али»[37]. Этой унике вселенной (хан) приказал (переписать) Диван[38] красноречивейшего из красноречивых и наиприятнейшего из поэтов, святейшего Шамсуддина Хафиза Ширази[39], и спросил [при этом]: «Хаджи, сколько можно в день переписать из этого писания?»

И тот единственный в свое время ответил: «Если я постараюсь, то за день напишу десять двойных стихов»[40]. Хан [на это] продекламировал следующий стихотворный отрывок: «Слышал я, что в стране [Дальнего] Востока делают в течение сорока лет одну китайскую чашку и сотню за один день делают в Багдаде. Какова их цена, ты, несомненно, представляешь!» Мы, называя тебя каллиграфом, приказали тебе [переписать] эту книгу. Если будет за день переписано десять двойных стихов, то какое может быть изящество в этом почерке?! Если хватит терпения, пиши [только] два двойных стиха, а если нет — один!

Подчиняясь этому указанию, [Хаджи Ядгар] закончил [перепиской] ту книгу в семь лет. И когда [Абдулазиз-хан] свиделся в Иране с шахом Сулейманом[41] и послал ему подарки, состоящие из драгоценностей, различных тканей, быстрых, как ветер, коней, царственных соколов, кречетов и кашаров верблюдов, и к этому присоединил эту самую книгу, то шах Ирана, не обратив никакого внимания [на все прочие подарки], взял книгу и сказал: «Сегодня хан подарил мне в сокровищнице этого переплета все дары земного шара!» Шах Сулейман оказал [Абдулазиз-хану] полный почет и уважение, какой [когда-то] соблюдал шах Аббас [II] по отношению Надир-Мухаммед-хана.

Поход бухарского войска под начальством Рахим-бий аталыка юза и Маъсум диван-беги сарая против Гисарской области, блокада Уткан дадхи, выступление к нему на помощь опоры государства и убежища власти Махмуд-бий аталыка и поражение бухарцев с помощью царя славы

Во время вечернего намаза[42], когда войско звезд, произведя атаку на крепость темно-голубого неба, высыпало на арене небосвода с мечом луны и с копьем блистающих планет и разведчики судьбы и предопределения донесли об этом величайшему светилу (солнцу), сидящему на престоле четвертой столицы[43], — пришло известие из Гисара, что эмиры и военачальники Мавераннахра пришли со всеми войсками той стороны, напали на Уткан-бия дадху и обложили его со всех сторон кольцом.

Перед этим же прибыли надежные осведомители со стороны Рахим-бий аталыка и Маъсум-бий диван-беги [с известием], что «племя кунграт» без согласия его народа (т. е. бухарцев), отправившись [с целью набега] на окрестности Балха и не узнавши Абдуллу дадху, убило его и увидело наказание за свой поступок. Теперь же, по [арабскому] выражению «что было, то было», признавая этот прискорбный случай происшедшим по воле божьей, [бухарцы говорят]: пусть балхцы уничтожают пыль, недоразумения и распри свежей водой дружбы и согласия. Мы отправляемся на стоянку в Термиз, и пусть балхцы прибудут туда и там на острове Арале, который представляет собою сушу среди вод Джайхуна и где находится светоносный мазар святого Зу-л-Кифля[44], мы свидимся и то, что служит ко благу обеих сторон, совместно обсудим.

Опора эмиров уже готовилась отправиться туда, как известие об этом дошло до его величества, счастливого государя [Мухаммед-Муким-хана] и он соизволил приказать Махмуд-бий аталыку следующее: «Бухарцы строят козни: они хотят помириться с нами и, тем самым сделав беспечными войска [в отношении оберегания наших владений], поднять восстание. У этих вероломцев в голове [самая] коварная мысль, поэтому необходимо тебе двинуть в область Гисара многочисленные войска, по подвигам равные Марсу, и огненосными мечами бросить искры на посевы жизни этих вероломных людей».

Восьмого числа месяца шавваля года обезьяны 1115 (14 февраля 1704 г.) упомянутый аталык, получив [у Муким-хана] прощальную аудиенцию, выступил в поход со свирепыми, как Марс, войсками, отважными львами в атаках, и с витязями не- укротимыми, как Арей, и храбростью равными Рустаму, все на быстрых конях арабских кровей с насмерть разящими копьями и шашками. Так что ты [при взгляде на них] сказал бы, что из высоко поднявшегося пламени из рвения упал огонь в заросли тростника [и спалил его]; множество шлемов, кольчуг и лат их казалось расплавившейся железной горой, превратившейся в реку, в которой сверкали [чешуей] несколько тысяч крокодилов, пожирателей всего сущего.

И не успели обе стороны встретиться, как [бухарцы] обратились в бегство и к совершению переходов несчастья. И от натиска победоносного [аталыка] они, подобно мелким камням, что исторгаются стремительным потоком, рассеялись в разные стороны.

Уткан дадха с отрядом храбрецов последовал за отступающими бухарцами, захватил их имущество, снаряжение, запасных коней, шатры и палатки; большинство [неприятеля] взяли в плен. Уцелевшие от меча пешие и голые направлялись в Бухару. Когда свершилась эта славная победа, аталык на несколько дней отправился в Кундуз для окончания некоторых важных дел, послав доклад на высочайшее имя о всем происшедшем. Его величество [под впечатлением сего известия] стал розой счастья, распустившейся на лугу ликования и упования.

Ослабление Бухарского ханства при Убайдулле-хане II

«Убайдулла-наме» («История Убайдуллы-хана») служит ценным источником по истории Бухарского ханства 1702 — 1711 гг. В ней очень подробно с резкой критикой рисуется внутренняя политика Убайдуллы-хана II (1702 — 1771).

Автор книги Мир Мухаммед Амини Бухори широко освещает вопросы социально-экономической и политической жизни бухарского ханства; дает яркую картину развала, общей анархии, непокорности феодалов-правителей некоторых областей, описывает восстания отдельных узбекских племен. Он живо рисует интриги и гибельное влияние на государственные дела ханских фаворитов и дворцовой клики, многочисленные бесполезные военные походы с указанием их причин и следствий; всеобщее народное восстание, вызванное выпуском правительством крайне низкопробной монеты, и т. п. Льстиво-хвалебный тон автора по отношению к Убайдулле-хану и отсутствие у него специального описания положения народных масс, обремененных налогами, не может затушевать и скрыть пороки и злоупотребления правящего класса при Аштарханидах.

Мир Мухаммед Амини Бухори в своем труде дает биографические сведения о современных ему ученых и поэтах. Хотя автор пишет, что о них можно «написать отдельную книгу», однако приведенные в книге данные отражают известный умственный застой в центре ханства — Бухаре начала XVIII в.

Нижеприведенные тексты извлечены из русского издания труда Мир Мухаммед Амини Бухори «Убайдулла-наме». (Перевод с таджикского проф. А. А. Семенова. Изд. АН Узб. ССР. Ташкент, 1957, стр. 67 — 68, 156 — 159, 184. 188 — 189, 225 — 232, 285 — 286, 302).

Об огласке трений между бухарскими и гисарскими войсками, об обнаружившемся разногласии между Мухаммед Рахим бием, Маъсум бием и другими бухарскими эмирами

Когда враждебные отношения между бухарским войском и гисарскими юзами стали очевидны, это получило известность среди племен. Удаляясь от крепости Уткана, бухарская армия направилась к крепости Гисар, гисарские юзы, с одобрения Мухаммед Рахим бия, пошли по направлению к крепости Дюшам-бейи Татар. Когда все войска отошли от крепости Уткана на один переход, Мухаммед Рахим бий пригласил к своей палатке бухарских эмиров и, собравши старшин и начальников юзов, сказал: «Мы пришли [все] в эту область по повелению государя для подавления того мятежника злополучного Уткана, и для очищения территории Гисара от шипов — обид, наносимых наглыми бунтовщиками. Судьба поступила так, что мы дали врагу окрепнуть. Теперь у меня является такая мысль: нам следует укрепить [хорошенько] крепость Гисар и предоставить ее людям опытным и благоразумным».

Когда бухарские эмиры поняли, что притязания Мухаммед Рахим бия сводятся к тому, чтобы сделать бухарцев в крепости Гисар гарнизоном для отражения набегов и для несения сторожевой службы, они, кроме неопределенных выражений, ничего не сказали. Тем временем гисарское население и обитатели [самого] Гисара, явившись в настоящее собрание, сделали такое заявление:

«До сего времени под вашею опекою, когда вы были в Бухаре, мы поддерживали равновесие с этим негодным бунтовщиком [утканом] подобно гире с довеском. Прибыв же сюда, вы обнаружили свое [шаткое] положение и сделали его отвагу подобною большой горе, поставив нас в крайне затруднительное положение. Теперь хорошо бы вам подумать о нас, в противном случае мы от вас не отступимся».

А когда этот народ в своем приставании дошел до крайних пределов, то бухарские эмиры с досадою подумали, что все это делается по приказанию Мухаммед Рахим бия и стали грубо возражать [представителям гисарского населения]. И дошло [дело] до того, что Назар тинтек, один из братьев Худаяр бия, манчыт [по происхождению], выхватил шашку и бросился на уполномоченных от народа. Те же, невольно объяснив это вероломством [бухарцев], схватили в руки камни и палки. Мухаммед Рахим бий понял, что в его присутствии грозит разрастись такое возмущение, прекратить которое будет очень трудно. Не имея средств [остановить скандал], он вернулся в свою па- латку. Бухарские эмиры [поспешно] вышли из крепости Гисар, войско же [их], испытывая смятение, страх и ужас [пред восставшим народом], тоже последовало за ними. Тогда население Гисара, юзы рода шади, бросились грабить шатры и палатки спешно уходящих бухарцев. В самой крепости творилось что-то невероятное, будто наступил страшный суд. Короче говоря, бухарцы, выйдя из гисарской крепости с большими трудностями, так поспешно уходили, что две станции пути совершили в один переход и не имели возможности сварить для себя пищи. Гисарские юзы, воспользовавшись этим обстоятельством, пустились преследовать бухарцев, нападая и грабя отступающих. Бухарцы, видя это, как разъяренные львы, повернули назад и бросились убивать разбойников юзов. Говорят, что много разбойников из гисарских юзов, бросившись по другому направлению, вручили свои души царю [жизни]. Несмотря на это обстоятельство, юзы, видя своих мертвыми, еще больше проявляли дерзости и отваги. И то, что бухарцы сделали когда-то по отношению к живущим при мазаре [шейха Яъкуби Чархи], то теперь они сами перенесли от племени юз. Во всяком случае, удалившись из Гисара с бесчисленными увертками, [спешно] совершая переход за переходом, бухарцы достигли г. Бухары.

О введении новых денег и о возникновении смуты среди жителей г. Бухары по этой причине

Менялы пробной палаты красноречия и чеканщики монетного двора остроумия [первые] возымели желание ввести в обращение новые деньги, изменить чеканку монет и убавить ценность танги. Мастер слова, мулла Мухаммед Ховандшах[45], да будет над ним милость аллаха! — в своем «Саде чистоты» описал введение новых денег, чреватое дурными последствиями: государь, отдавший приказ об изменении чеканки и убавлении ценности танги, вызвал смуту в народе божьем и разрушение своего государства[46].

Обстоятельства, вызвавшие в Бухаре в 1120 г., соответствующем году Мыши[47], введение в обращение подобных денег, были таковы. Вследствие превратностей судьбы наличность в казне высокоименитых государей [Бухары] подверглась уменьшению, к сему присоединилась [также] расточительность и траты его величества государя (Убайдуллы хана). Почва же к сему

подготовилась таким образом. Финансовые чиновники небовидного (высочайшего) двора забирали в долг у богатых лиц города и торговцев на производство нужных и ненужных расходов казначейства много денег, так что средств дивана на покрытие [долгов] не хватило, расходы же государя день ото дня все увеличивались.

Когда в чеканку денег было введено изменение и дробление, то из одной чистосеребряной ходячей танги стали чеканить четыре танги. При известии об этом ужасном происшествии все слои населения погрузились в водоворот растерянности и сомнения и не знали, какое средство применить против такого дела и какое лекарство найти против столь тяжелого состояния. Участники купеческих компаний, промышленники и все, связанные с ремеслом и базаром, заколотили досками свои лавки; прекратив [всякие] торговые операции, они унесли с базаров сундуки с товарами и пищевыми продуктами; простонародье и беднота оказались в бедственном положении, лишившись ежедневного пропитания; отдавая богу души, они не находили даже материи себе на саван. Вопли малолетних и взрослых доносились до вершины небес. В пятничный день толпы народа принесли свои жалобы и просьбы о помощи ко двору государя, но им никак не удалось получить аудиенцию. Они стали проклинать мехтара Шафиъ, развязали языки, следуя выражению ха- диса: кто установит плохой обычай, на того до дня страшного суда ляжет ответственность за него и за бремя того, кто будет следовать этому обычаю[48]. В конце концов они только отправились к девана-и Пансадмани[49], к которому люди вообще питали доверие, вместе с этим юродивым пошли к дому Маъсума аталыка и там подняли крики и вопли о помощи, стали произносить грубые слова. Аталык, испугавшись всеобщего восстания, стал оправдываться и сказал, что это — дело приближенных государя и что об этом нужно доложить хану. Обнадежив людей, он решил так: «Если господу будет угодно, я, доведши об этом до августейшего сведения, постараюсь устранить случившее». Но так как по натуре бухарцам было свойственно поднимать бунты и мятежи и ими всецело овладело представление о [постигшем] их несчастье, то они не удовлетворились словами и увещеваниями аталыка. Вся масса народа, выдвинув вперед упомянутого девану, подошла ко двору государя. Эта банда разбойников стала громить камнями ворота высокого арка и кричать оскорбления и ругательства. Когда придворные с преувеличениями доложили государю об этих неодобрительных действиях, вспыхнул огонь августейшего гнева и последовал такой приказ: «То, что ввел мехтар Шафиъ, — никто не должен изменять. Кто этого не исполнит, тому пусть снимут голову».

Пишущий сие полагает, что бухарцы сами были достойны этого. Вследствие овладевшего государем гнева повесили трехчетырех глупцов, и то, чего хотел мехтар Шафиъ, упрочилось: бухарцы, чести ради, волей-неволей дали обращение единице за четверку. Через несколько дней в городе и в степи открылась торговля, убытки же пришлось принять на себя. Так что и до сих пор мехтары высочайшего двора и финансовоподатные чиновники, подражая гнусному постановлению того неблагодарного мехтара, хвалятся и гордятся этим непохвальным делом и по своему убеждению считают [его вполне] законным.

О закладке Чахарбага Ханабада с помощью Ходжа Балтуя Кутвала[50] и о том, как благодаря прекрасной распорядительности этого высокоименного ходжи на западной стороне города был разбит [этот Чахарбаг], названный Ханабадом, в год Барса

Когда закончили посадку деревьев, последовало благословенное [высочайшее] повеление построить среди чахарбага виллу. Опытные строители, приложив к сему руки, воздвигли чрезвычайно красивую виллу и пленительный дом увеселения, начертив его план пером глубокого знания на скрижали искусства таким образом, что он превышал все границы и меры возможного. Занимались постройкою и днем, и ночью. Государь, повелитель мира, в чрезмерных заботах о [скорейшем] окончании [стройки], в течение трех месяцев лично наблюдал за этим делом. Ходжа Балтуй все время был [безотлучно] прикреплен к сему делу, и ему не было дано передышки даже на день. Когда эмиры увидели такое устремление благородных мыслей государя мира, то каждый из них исполнил долг службы, приведя работников из местностей, являвшихся их собственными имениями. [В результате] построили [такую] виллу, что ты сказал бы, что это райский сад. Высота ее кровли была такова, что превзошла зубцы башенок над верандой Сатурна; а ее удивительное положение в отношении ее приятности и достоинства вызвало зависть у райских обитателей.

О мятеже и смуте в Мавераннахре

Эти недостойные глупцы, пугая и устрашая [народ] узбеками, принялись свободно распоряжаться и нарушать законы; они стали без всякого стеснения и не задумываясь о последствиях притеснять народ и командовать служилыми людьми. Дошло до того, что, выпустив указы, они завладели землями и танха узбеков. Построив новые мельницы, они превратили пахотные земли мусульман в кучи пыли и скопища воды. Те земли, на которые выдавались бераты для получения военными из довольствия, кои значились за ними по расходным дафтарным записям[51], [эта клика] стала считать своими землями, освобожденными от всяких налогов. Они растеряли листы дафтара, и военные [таким образом], кроме бумаги, ничего не получали...

Государев чиновник, ведающий сбором податей, мехтар Шафиъ, этот еретик [из племени] джуги, бесславное имя которого войдет на веки вечные на страницы истории и до дня страшного суда останется мишенью для стрел проклятья и всяческого поношения всего человечества, — захотел по своей крайней порочности ввести в государстве необычные новшества, именно — изменение [курса] танги и перемену [в ее чеканке] , чтобы один одинарный кружок танги ходил за две четвертых танги. Этим было разорено множество народа. Мехтар Шафиъ стал занимать [целых] семнадцать должностей. К его обязанностям, как мехтара, была присоединена весьма важная должность заведования финансовыми делами государства. В течение одного года он получал с государства сорок налогов. Этим своим гнусным поступком он (еще) гордился и чванился; творя всяческие насилия, он нисколько не помышлял о возмездии в день страшного суда.

О самоуправстве зловещего Джавшана

Сборщики податей и дворцовые служащие всякий раз, как шли к Джавшану (он занимал первую должность при Абдулле Файз-хане) по тому или другому делу, дрожали, как плакучие ивы, или содрогались подобно ртути и читали молитвы или привязывали на себя талисманы, предохраняющие от несчастья.

Этот еретик ввел [никем] не признанные новшества и насадил другие пути и обычаи. Этот заблудший дерзко входил в интимные комнаты государева гарема, куда никому и в голову не приходило проникнуть, и никто не мог ему воспретить этого.

Его высокомерие и надменность достигли такой степени, что эмиры и военные боялись одного сурового его вида, и ему пришла мысль отправить несколько именитых эмиров к государю- мученику, чтобы, следуя примеру Махмуд бия аталыка[52], сделаться ханом. Хотя этот лицемер с большими усилиями посадил на престол Абдулфайз султана, погубив [много] человеческих жизней, он все же не считался с ним и никого знать не хотел, кроме себя; власти Абдулфайза он не придавал [никакого] веса и с его приказаниями не считался; себя он сделал верховным кушбегием, а своих недостойных детей и близких возвел на разные высокие посты. Он управлял с таким произволом из государева дворца, что, казалось, будто перстень Соломона попал в руки сатаны. Жизнь [Абдулфайз] султана была очень стеснена, и он нуждался в необходимых средствах для своего существования, так что государь оказывался ни в чем не вольным.

Сочинение Абдуррахман Даулат Толе (Тали) — «История Абулфейзхана» дает картину первых четырнадцати лет управления преемника и брата Убайдуллы-хана Абулфейза (1711 — 1747) и является важным дополнением к другим историческим трудам, посвященным концу династии Аштарханидов и первым Мангытам.

Автор книги был хорошо знаком с правительственными кругами государства. Он хорошо знал всех действующих на политической арене лиц своего времени. В книге мы находим многие детали смут, волнений и мятежей, охвативших огромное пространство богатейшей части Мавераннахра, Зеравшанскую долину и Шахризябского оазиса, причиняя неисчислимые бедствия мирному земледельческому населению.

Абдуррахман Тали в своей работе рисует наступивший хаос и предельный развал периода правления Абдулфейз-хана с первых же дней появления его на бухарском престоле.

Нижеприведенный отрывок извлечен из книги Абдуррахман-и Талиъ «История Абулфейз-хана» (Перевод с тадж. яз. проф. А. А. Семенова. Изд. АН Узб. ССР, Ташкент, 1959, стр. 27 — 42).

«Когда несчастный государь, этот бездольный владыка, увидел, что народ принял твердое решение убить его, обнажил для этого свои мечи и поднял копья поразить его насмерть, — он вошел в свой гарем, где все целомудренные обитательницы, плача, стали целовать его в розовые щеки.

Едва хан успел проститься со своею семьею и своими домашними, как вдруг [совсем близко] раздался необыкновенно сильный крик и все грабители проникли в гарем, [в это] убежище женской чести, и бросились все грабить, унося все, что попадало им под руку. В это время его величество, имея в руке лук, взял стрелу и поразил ею одного из [этой] банды так, что тот отправился [в ад] за дровами. Несчастный государь, посмотрев вокруг себя, никого не увидел из своих сторонников; ни одного друга, ни одного разделяющего с ним печаль, ни одного товарища и ни одного сострадательного человека, — ни извне, ни изнутри, ни одного доверенного слуги, ни одного интимного приятеля. Все те, которые [столь еще недавно] громко заявляли о своей к нему любви, все теперь презрели [свою] верность своему государю, обнажили мечи и [выявили свои] каменные сердца..».

О торговле России со Средней Азией в XVIII в.

О торговле России со Средней Азией в середине XVIII в. интересные данные сообщают П. Рычков в своей работе «Топография Оренбургская», т. е. обстоятельное описание Оренбургской губернии», ч. 1. СПб, 1762, стр. 325 — 331. (См. «Хрестоматия по истории СССР», т. II, ч. 1. Составили С. С. Дмитриев, М. В. Нечкина. М, 1941, стр. 125 — 127).

«По нынешнее время вся оренбургская заграничная коммерция по большей части происходит с бухарцами, кашкарцами, с ташкентцами и хивинцами; но с ними ж в караванах под их званием и под именем степных народов, нередко и других дальнейших городов купцы и жители приезжают. Из привозимых же ими товаров знатнейшие, во первых золото и серебро, состоящее по большей части в индейских, персидских и бухарских монетах; потом простые бумажные, отчасти полушелковые, разных сортов парчицы, занавесы и полотна; известные бухарские серенькие и черные овчинки; камень называемой Лапись Лазули, который из всех тамошних мест в одном Бадакшаноком владении близ индейских пределов в горах добывают, а золото и в Бухарии из песков некоторых рек вымывают, и тем, как слышно, многие из тамошних обывателей промышляют; с умножением золота и серебра в индейской монете состоящего у упомянутых купцов, а особливо у бухарцев, начали уже появляться индейские товары, а именно хорошие и широкие кисеи, и другие бумажные полотна, шелковые и полушелковые парчицы, что к восстановлению и умножению комерции с жительствующими в Восточной Индии народами подает несумненную надежду, а особливо когда в ближайшем от Оренбурга торговом месте, то есть в Бухарии, возобновится издревле в великой славе бывшая, а пред недавным временем ослабевшая комерция, умножением тамо здешних и всяких на азиатскую руку европейских товаров, которыми, как слышно, тамошние купцы покупая в Оренбурге несколько лет, так себя и все свои места снабжили, что уже в нарочитом состоянии находятся, оные не только в отдаленные от них землицы рассылать, но и из Индии к ним, а больше в город Балх, приезжим купцам уделять, и тем ознакомить им здешнюю комерцию, да и самих к здешней стороне помаленьку приближать, а по меньшей мере приохотить к тому, чтобы они в рассуждении здешней комерции купеческие свои компании наперед в Балхе, или в самой Бухарии, яко в безопасном и в ближайшем от Оренбурга месте умножали. Ибо довольно знают, что во всей Восточной Индии жительствующие народы, подобные им российские и прочие европейские ниоткуда столь прямо и дешево получить не могут, как из Оренбурга через Бухарию, куда купеческим караванам, и не захватывая непостоянного хивинского владения, прямой и способный путь от самых бухарских купцов недавно проложен.

При сочинении особливого описания всем оным местам, а особливо тем, которые в рассуждении оренбургской комерции уважать надобно, прилично будет, о всех тамошних продуктах, и какие где средства и способы к лучшему произведению купечества есть и могут быть, обстоятельно изъявить, что здесь для сокращения первыя сея части иные оставлено. То токмо объявляется, что в ближайших от Оренбурга владениях, то есть в Хиве и Бухарии, шелк и хлопчатую бумагу можно почесть за главные продукты, от которых немалая б польза, не только обоим оным владениям, но и во оренбургской комерции быть могла, ежели б тамошние обыватели ко умножению бумажного севу, и имеющихся у них небольших шелковых заводов, и о сделании из того пред нынешним гораздо лучших манифактур, возъимели большее и лучшее старание; но со времени, когда они с российскими людьми вступят в большую знаемость и торги, может быть потщатся сами оба те их продукта по способности тамошнего климата гораздо умножат, и плохие свои манифактуры (хотя б и через здешних людей) в такое состояние привесть, чтоб они годились в России к лучшему употреблению, к чему, как чаятельно, бухарцы прежде хивинцев могут склонными быть; ибо они приезжающих к ним греков, армян и проч, против других тамошних народов не только лучше принимают, но и в самом городе домами жить, и около оного покупные хуторы иметь не воспрещают.

Из российских же и прочих европейских товаров, которые в Оренбурге и в Троицкой крепости в продажу и в мену азиатским купцам и народам происходят, знатнейшие суть следующие: сукна разных добро, а особливо кармазинные и мясного цвету, краски кокцениль и индиго, по простому же названию семя канцелярное и брусковая краска, олово в деле и не в деле, котлы медные и чугунные, мишура, сахар, бобры немецкие и выдры, юфти черные, а больше красные, лисицы, черные и чернобурые, бархат разных цветов, а паче черной, голи корольки и бисер разных колеров, иглы, наперстки и прочая мелочь. Напротив того в отпуск запрещенные товары суть: ружья, золото и серебро в деньгах, свинец, уклад, сталь, медь и железо (а в деле незапретно). Из привозных же из Азии между запретными товарами один ревень почитается».