– А сами не догадываетесь?



– Давно понял, что к чему. Но задаю вопрос, чтобы обсудить вполне рабочие моменты. Есть проблемы с весом упаковок единиц хранения и перевозки. Груз упакован в однотипные деревянные ящики, небольшие по объёму для их среднего веса в 63 килограмма. Вьючная лошадь поднимает на вьюках груз весом 90 -100 кг и способна аллюром «шаг» нести его без привала 25-30 километров. Каждый седьмой день лошади положен отдых. Вьюк с грузом должен быть хорошо уравновешен на спине лошади, на её вьючном седле. Разделить груз, перебрав ящики, мы не можем. Как быть? На один конский бок 63 кг не повесишь. Лошадь будет быстро уставать, в горах просто потеряет равновесие и полетит в пропасть. Если изловчиться, можно укрепить один ящик, сбалансировав вес по хребту лошади. Тоже не выход из положения. Количество лошадей должны будем увеличить вдвое. Грузить на лошадь по два ящика с каждого бока общим весом в 126 килограмм? Не успеем оглянуться, как в караване начнётся падёж животных. Рискуем остаться в диком ущелье Гиндукуша без лошадей. Потеряем животных, потеряем груз, погибнем сами. Это не страх, Евгений Фёдорович, это простая школьная арифметика.



Джунковский задумался. Этот расчёт не приходил ему в голову. Спросил:


– Сами как думаете?



– Переупаковать груз в ящики по сорок килограмм. Двусторонний вьюк в 80 кг хорошо потянут и монгольские, и киргизские лошадки.



Джунковский нервно хрустнул пальцами обеих рук.


– Нет у нас времени на заказ и получение ещё сотни ящиков. В этом эмирате нет ни приличных плотников, ни дерева, кроме тополей и тутовников. И не имеем мы права вскрывать банковскую опломбированную упаковку. Думайте, Кудашев!



Я пожал плечами.



Вдруг у Джунковского загорелись глаза:


– Что нужно лошади, чтобы нести этот груз в 126 килограмм в условиях высокогорья и не пасть по дороге? Возможно ли это в принципе?



– В принципе, возможно. Уход нужен за каждой, как за ребёнком. Мера овса в день. В мороз – ведро тёплой воды. Ежедневный ветеринарный осмотр. Правильный вьюк. Подковы с шипами на копыта передних ног. Отдых.



– Нет проблем! – сказал Джунковский. – Фельдшера-ветеринара найдём среди моих казачков. Овса на весь путь не обещаю, но вы в средствах нуждаться не будете, уж джугары и ячменя сможете за серебро купить не только в Афгане, но и в Тибете! Со временем тоже не тороплю. К сентябрю доберётесь до Кафири, и то хорошо будет. Лады?


И протянул мне руку.



– Лады, Евгений Фёдорович, – сказал я, пожав генеральскую десницу.



– Вот и славно! – как когда-то полковник Дзебоев, закончил генерал-майор Джунковский. – Так нет больше вопросов, Александр Георгиевич?


ГЛАВА XXIII.



Переправа через Аму-Дарью.


Голубые купола Мазар-и-Шарифа. Что такое катаракта или история слепого нищего Али-Юсуфа. Ночная схватка. Особенности допросов на свежем воздухе. Первое появление Усман Зуммурад-Сардара или Ангур-вора.




«Хроники»


Кудашева Александра Георгиевича.



В своих «Хрониках» я стараюсь не давать событиям, в которых принимал личное, самое непосредственное участие, субъективных оценок, как пишущая личность самого мизерного масштаба, чья деятельность никоим образом не могла повлиять на результаты Великой Войны 1914-го года и последующих за ней мировых политических катаклизмов во всём мире.


Не сомневаюсь, уже пишут и будут писать об этой эпохе, об этих временах оставшиеся в живых военные всех рангов, политики, профессиональные литераторы, историки. Как не сомневаюсь и в том, что и сто лет спустя, истинная картина произошедшей катастрофы мирового масштаба будет искажаться так же, как и сегодня, в угоду узконациональным интересам и новым политическим амбициям диктаторов, первых канцлеров, верховных комиссаров и президентов. Как бы в будущем не назывались главнокомандующие войсками и распорядители продуктов тех же самых государств, что так и не сумели уничтожить друг друга в Войне Великой.


Клио – всего лишь Муза в античной философии. Не наука.



Если сравню величину собственной персоны в этих событиях с микрооганизмом, то мой увиденный мир событий можно будет сравнить с каплей воды, тоже величины микроскопической, но в ней отразится весь большой мир, Большая Игра, у которой никто не помнит начала, и конец которой совпадёт лишь с Концом Мира.



Тем не менее, прошу у моего возможного читателя снисходительности даже к этой моей точке зрения, якобы возвышающейся над событиями мировой катастрофы.


Не предполагал бы, что и этот труд будет нужен потомкам, не писал бы. Не для себя же пишу. Мне и эти воспоминания в тягость.



Однако, есть разница в месте работы над подобным трудом. Одно дело, писать мемуары за столом красного дерева под светом электрической настольной лампы, надиктовывая воспоминания своему секретарю или барышне-машинистке. Совсем иные картины прошлого будут отражены в полуподвальной каморке, соседствующей с дешёвым трактиром либо мыловаренной фабрикой.



Мне, надо признаться, повезло. Пишу в заоблачных высотах Гималаев. С этих вечных вершин всё видится по-иному. И жизни, и смерти, и любви, и ненависти, и самоотверженности, и предательству – всем страстям человеческим – иные оценки, нежели тем, что там, внизу, в том котле страстей, амбиций и простых желаний выжить и найти своё место под солнцем.



*****


12 января 1918 года.


Эмират Афганистан. Левый афганский берег Аму-Дарьи. Хайратон.



Переправа через Аму-Дарью, начавшаяся с утра, закончилась лишь ближе к вечеру. Командовал переправой мой первый помощник капитан Ремизов. Русского капитана не узнать. За полтора месяца с нашей последней встречи его лицо успело обрасти чёрной с проседью бородой. Он в чалме, повязанной на бухарский манер, в тёмно-синем в белый цветочек зимнем стёганом халате-тигиляе, препоясанном русской портупеей с винтовкой Мосина за плечами и наганом за поясом. Командует и ругает бухарских сарбазов и текинских джигитов на тюркском. Пароходу здесь уже не место, к причалу афганского Хайратона ему не подойти. Мелко.


Кони с опаской вступают на зыбкие кривые брёвна плотов, чья плавучесть поддерживается воздушными подушками-бурдюками из цельных бычьих шкур. Переправа в два приёма: от бухарского берега до островка-отмели, и через пятнадцать шагов снова на таком же плоту через проток на хайратонский афганский берег. Каждый плот принимал не более шести лошадей с их вьюками, погонщиками и всадниками. Одновременно от берега отходили три плота, равных по грузоподъёмности. Каждый плот был оборудован вёслами по носу и по корме, страховался двумя канатами, натянутыми между берегами и островком.


Двести пятьдесят лошадей экспедиции, груз, погонщики, охрана и бухарские купцы со своим малым караваном в сорок лошадей и мулов пересекли реку за семь часов.


Капитан Ремизов лично сделал перекличку. О наличии животных, вьюков и погонщиков в караване, находившихся под началом десятников-сопровождающих караван, каждый из них отчитался, расписавшись в блокноте Ремиз-бека – караван-баши.


На афганской стороне с представителями государственных чиновников проблем не было. Все они – и пограничники, и таможенники принимали участие в приёме транспорта, людей и груза. Каждый получил свою мзду.


Слава Богу, без происшествий, без потерь.



Ночевать остались в Хайратоне. В этот же день не было смысла двигаться дальше. В полдень тринадцатого караван двинулся в дальний путь по территории Афганского Эмирата или, даже, Королевства Афганистан. Ну, этот разнобой от англичан. Они на мелочи и дешёвые ярлыки не скупятся.



Вторая ночёвка была предусмотрена только на перекрёстке между Хульмом и Мазар-и-Шариф в Наиб-абаде.



Первые дни пути всегда чреваты особым напряжением и души, и тела для каждого участника экспедиции.


Однако, пятьдесят четыре километра прошли спокойно, без проблем. В Наиб-абаде нас ждали наши квартирьеры. Уже были разбиты палатки, устроен крытый «огород» для груза, фуража и провианта, определено место водопоя для лошадей.


Старшина посёлка получил положенный в таких случаях бакшиш – подношение. Заверил Ремиз-бека, что в его владениях нет ни воров, ни разбойников. Разумеется, капитан Ремизов ответил любезностью на любезность, но собственный ночной дозор проверил за ночь трижды. Здесь же Ремизов и нанял в мою охрану десять рисалэ-всадников, уроженцев Наиб-абада из пуштунов. Пригодятся для контактов с местными племенами.



Поутру четырнадцатого мы должны были временно разделиться. Груз оставался в караване Ремизова, направляющегося на восток в сторону Кундуза. С охраной в двадцать бухарских мушкетёров-сарбазов, которых пришлось перевооружить и уже в походном порядке обучать обращаться с винтовкой Мосина. Ремизов, как опытный командир, более полагался на оставшийся в его распоряжении десяток текинцев.



Я со своим отрядом охраны из двух десятков текинцев и пуштунов, несколькими приставшими к нам паломниками и дервишами, а также бухарскими купцами, следовавшими до поры до времени вместе с нами, направлялся в Мазар-и-Шариф, на запад. Во исполнение предписания малого плана операции прикрытия к операции «Гиндукуш». Через двое-трое суток, как получится, я должен был бы вернуться на прежний маршрут, догнать экспедицию на дороге.



Мы пожали друг другу руки. Ремизов не выпустил мою кисть из своей руки. Молча, испытывающим взглядом смотрел на меня.


Спросил:


– Александр Георгиевич, вы уверены, что с нашим грузом всё в порядке?


Я ждал этот вопрос, правда, не так скоро. Не нашёл лучшего ответа, чем дурацкий встречный вопрос:


– А что?


Ремизов был серьёзен:


– Я, конечно, отвечаю лишь за целостность вьюка, но не за его содержимое. Содержимое – ваша ответственность. Тем не менее, учитывая нашу общую ответственность за успех экспедиции, обязан доложить некоторые обнаруженные обстоятельства, а вы, уж, примете решение самостоятельно, даже не отвечая на мой вопрос.



– Слушаю вас, Денис Иванович.



– Экспедиция везет совершенно секретный груз, наименование которого нами не употребляется в разговоре, не прописано в документах. Груз упакован в одинаковые деревянные сосновые ящики размером тридцать на пятьдесят сантиметров с прочными верёвочными ручками, окованные стальными уголками. Ящики маркированы по весу от пятидесяти шести до шестидесяти трёх килограммов. Они опломбированы. Были другие надписи, хоть и закрашенные чёрным, но прочесть по фрагментам можно: «AU 96», «СПБ Монетный Двор»… Каждый ящик упакован в прочный шерстяной мешок-чувал, набитый соломой. Мера безопасности и прикрытия. Мне довелось на переправе поднять один такой вьюк. Поверьте, я вес в пуд с четвертью легко отличу от тяжести в два пуда! Затем, перепроверяя самого себя, я незаметно для окружающих приподнял пять-шесть вьюков. В каждом ящики почти втрое легче. Отсюда вывод: в банковских упаковках не тот груз, который мы можем предполагать. Я сказал. Выводы делайте сами!


Крепко пожал мне руку и развернул моего коня ко мне левым боком. Придержал стремя:


– Счастливого пути, Александр Георгиевич. Жду вас. До встречи!



Я ничего не ответил. Лишь приложил руку к воображаемому козырьку несуществующей фуражки. Конечно, я был в тюрбане, да ещё в каком роскошном! Его конец белым шлейфом трепетал за мной по ветру.



*****



15 февраля 1918 года.


Эмират Афганистан. Провинция Балх.


Мазар-и-Шариф.



Этот ничем не примечательный пятничный день – джума – четвёртого числа месяца Джумада аль-Ауваль 1336 года хиджры должен был стать началом новой жизни для Али-Юсуфа, старого слепого нищего, который изо дня в день занимался одним и тем же делом: просил милостыню, изредка, по необходимости, пугая сердобольных правоверных бельмами своих глаз.



Али-Юсуф, достигши волею Всевышнего возраста Пророка в свои шестьдесят три полных года, и мечтать не смел о том, что в этот день изменится его жизнь, что из нищего слепца он в одночасье превратится в уважаемого обществом человека.



Нет, не спускался с небес ангел, чтобы объявить Али-Юсуфу благую весть. Её донёс до его ушей в форме приказа, невесть откуда взявшийся хазареец в шёлковом зелёном халате и в дорогом тюрбане из кашмирской парчи, увешанный оружием. Наклонившись к уху Али-Юсуфа, он напомнил ему такое, что Али-Юсуфу оставалось только встать перед незнакомцем на колени и, склонив голову, покорно выслушать его повеление.


От таких приказов не отмахиваются. Выбор был небольшой: либо позвякивающий серебром узелок в руки, либо лезвие отточенного бебута в живот.


По уходу хазарейца, Али-Юсуф подобрал с глинобитного пола своей убогой мазанки узелок с сотней полновесных серебряных персидских кранов. Пересчитав монеты, отложил пару, упрятав их в щель стены под оконцем между саманными кирпичами кладки, а узелок закопал в уголке.



Наступало утро. Вскипел жестяной кумган. В глиняной чаше Али-Юсуф заварил шепотку зелёного чая и зелёную веточку горного кипариса. Добавил в настой несколько капель мёда. Попробовал. Остался доволен. Дождавшись, когда настой остынет, с помошью гусиного пера закапал жидкость в оба глаза. Извлёк из старой книги сложенный вчетверо лист бумаги, в котором хранил нечто совершенно непонятное непосвящённому – десяток рыбьих чешуек. Не простых, чешуек каспийского осетра, надлежащим образом обработанных, обрезанных с ювелирной точностью, отполированных с одной стороны и матовых с другой. Выбрав пару чешуек, Али-Юсуф ловко, без зеркала, пристроил чешуйки одну за другой на оба своих глаза, прикрыв ими, как бельмами, роговицы глаз собственных. Закапал настоем глаза ещё раз. Похлопал веками. Порядок.


Оделся. Натянул на ноги прохудившиеся шерстяные таджикские джорабы, обулся в стоптанные чарыки из верблюжьей кожи. Так, а где посох слепца? Вот он.


Можно выходить на работу.



Не совсем удобно глядеть на мир сквозь рыбьи чешуйки, но это уже профессиональное неудобство. Всё равно, что-то же видно!


Слепого Али-Юсуфа хорошо знают старожилы Мазар-и-Шарифа. Вот уже семь лет он кормится у стен гробницы – «Могилы Возвышенного», в которой – все знают! – покоится прах святого Хазрат Али, зятя пророка Мухаммеда.


Семь лет живёт здесь слепой нищий или двадцать семь, кто здесь считает годы? Али-Юсуф стар и мудр. Знает Священную Книгу, читает её страницы сура за сурой на память. Чистоплотен, благообразен…


На каждое пожертвование в свою миску нищего ответствует благодарственной молитвой в адрес дарующего.


Своей лепёшки и пары медных монет в день заслуживает вполне!



*****



Утро этого же пятничного выходного дня – джума – четвёртого числа месяца Джумада аль-Ауваль для жителей небольшого, но знаменитого на весь Восток городка Мазар-и-Шариф было отмечено весьма неожиданным событием. В город вступал караван. Не простой караван, и не совсем купеческий.



Караваном Восток не удивить. Вереница верблюдов, лошадей, ослов, мулов, навьюченных тюками, узлами, мешками и ящиками с товарами. Из России – мыло, дешёвые стеклянные пузырьки с благовониями на воде, разведённой спиртом, ситец, цветные платки, бархат, сукно, керосиновые лампы, самовары, охотничьи двустволки, зеркала, железная и медная проволока, чугун, кузнечный и плотницкий инструмент, бумага, стеклянная и эмалированная посуда, белый очищенный сахар, ситец, спички, свечи… Всего не перечесть.


Караван в Мазар-и-Шарифе с нетерпением ждали местные купцы. У кого есть деньги, кто успеет на сделку – разбогатеет!


Имеющий уши – услышит караван издалека по звону медных колокольчиков на шеях верблюдов и ослов.


Но сегодня караван вступил в город под звуки бубнов и рёв медных карнаев.



Большая часть каравана остановилась у караван-сарая на окраине города. Оставив свой товар и транспорт на попечение помощников и погонщиков, купцы поспешили вслед за тем, кого с восторгом и почтением по всему пути следования по улицам Мазар-и-Шарифа приветствовали жители города. За седобородым старцем в белых, как снег, одеждах, голову которого покрывал белоснежный же тюрбан из пенджабской хлопковой кисеи, а лицо скрывала маска из серебра, сверкавшая на солнце.


Старец восседал на сером жеребце, чья спина и круп были покрыты белым, утканным синими цветами потником бадахшанской работы. Двое вооружённых хазарейцев пешим порядком вели жеребца под уздцы. Двое других несли над его головой легкий паланкин. Шестеро вооружённых всадников-текинцев в халатах цвета граната придерживали своих ахалтекинцев, заставляя их идти шагом, возглавляя процессию. Шестеро всадников-пуштунов в зелёных халатах замыкали охрану Гюль Падишаха. Процессию сопровождали ученики-мюриды вида дикого для добропорядочных жителей Мазар-и-Шарифа. Несмотря на холод февральского утра, они были в одних набедренных повязках. Ноги босы. Их бороды никогда не знали бритвы. От рождения не стриженые волосы, чёрные, как перо ворона, волнами закрывали спины. Сверкающие полубезумные глаза мюридов, их мощные мускулы, доступные для всеобщего обозрения, внушали зевакам страх больший, нежели кривые клинки текинцев и длинноствольные мультуки пуштунов.


В толпе шептались:


– Гюль Падишах! Гюль Падишах-Сейид!



*****



Город Мазар-и-Шариф называется так же, как и его главное сокровище, выстроенное султаном Санджаром ещё в пятнадцатом веке – величественной усыпальницы, гробницы святого Хазрат Али, зятя пророка Мухаммеда. Мудрецы знают: на честь захоронения Хазрат Али претендуют два города – афганский Мазар-и-Шариф и иракскский Наджаб. Но спора нет. Истинный верующий мусульманин поклонится его праху и имени святого, если судьба позволит, и у одного, и у другого мазаров.



Афганский Мазар-и-Шариф приветствует путников, зрелищем куполов и минаретов небесной синевы и красоты, гордо возвышающихся над городом, двумя часами раньше, прежде чем они вступят на его священную землю. В ранний утренний час над этой сине-голубой красотой можно издалека увидеть белоснежное облако, непостижимым образом двигающееся не по воле ветра, а само собой, которое способно облетать гробницу то с одной стороны, то с другой, разделяться на части, соединяться в единое целое, подниматься на такую высоту, что почти недоступно глазу, а потом опускаться к подножию мазара.


Это голуби. Большая стая сотен белых афганских голубей, вот уже пол тысячелетия не покидающая гробницу. Среди них нет ни одного голубя иного окраса. Говорят, если в стаю случайно залетит голубь чёрный, то и он станет волею Хазрет Али белым.



Возможность поклониться праху Хазрет Али высокая милость Всевышнего, оказанная верующему.



У древних ворот Мазар-и-Шариф Гюль Падишах-Сейида встретил его доверенный человек в провинции Балх – хазареец Асфандиёр-бек. Он на хорошем гнедом жеребце с белой грудью и белым «носочком» на правой передней ноге от копыта до колена. Одет не хуже любого вельможи из свиты самого эмира. При нём двадцать всадников-хазарейцев. Асфандиёр-бек сошёл с коня, приветствуя своего господина, удостоился прикосновения руки Гюль Падишаха к своему лбу.



Играла музыка, рокотали бубны. Мюриды Гюль Падишаха разбрасывали народу милостыню – медные монеты афганской и персидской чеканки. Здесь в ходу и те, и другие. Монетки подбирали не только городские попрошайки и мальчишки. Вполне состоятельные отцы семейств не стеснялись поднять с мостовой монетку, побывавшую в руках самого Гюль Падишаха!



Ближе к площади хазареец подал знак музыкантам прекратить играть. Свита Гюль Падишаха, кроме него самого, спешилась. Конные текинцы и пуштуны окружили площадь, сдерживая толпу тупыми концами своих пик. Хазареец Асфандиёр-бек спешился тоже, пошёл, взявшись левой рукой за стремя на коне своего господина. Гюль Падишах должен будет сойти со своего серого аргамака только в пределах первой ограды и вступить пешим в ворота второй ограды.



Навстречу Гюль Падишах-Сейиду вышли встречающие – уважаемые отцы города, беки, главы родов и племён, сам генерал-губернатор Балха, английский консул и священнослужители при мазаре.



Хазареец подал знак. Мюриды Гюль Падишаха вынесли на больших серебряных блюдах драгоценные подношения: золото, серебро, камни в искусных оправах, монеты, пачки денег. На первом блюде самый дорогой подарок – священная Книга в переплёте, украшенном сотней жемчужин из Персидского залива.



Над толпой, собравшейся на площади, пронёсся продолжительный восхищённый благоговейный вздох…



*****



Не удалось Гюль Падишаху покинуть гостеприимный Мазар-и-Шариф в тот же день. В обратный путь он и его свита смогли двинуться лишь семнадцатого. Результаты посещения священного города стоили задержки на двое суток. В стальном водонепроницаемом ларце Гюль Падишах увозил из Мазар-и-Шарифа два десятка фетв, фатих и писем на фарси – таджикском, пушту и дари, адресованных правителям Самангана, Кундуза, Баглана, Тахара, Бадахшана и Вахана, отдельным полунезависимым вождям – каум, кабиле-ханам северо-восточных племён гильзаи, моманды, юсуфзаи. Но самым значительным документом был пропуск на свободное перемещение по всей территории «Королевства Афганистан», так в английском документе, и на въезд в пределы Британской Индии за подписью консула английской миссии в Балхе его превосходительства сэра Клеменса Блумберри.



Другим положительным результатом, который мог бы и не состояться по очень многим причинам, стал факт всенародного распространения слуха о том, что известный всему Мазар-и-Шарифу слепой нищий Али-Юсуф на седьмом десятке лет неожиданно удостоился великой милости Всевышнего: вновь обрёл утраченное ещё в юности зрение. И помогли ему в этом заступничество перед Милостивым и Милосердным белого старца Гюль Падишах-Сейида во славу благословенного и незабвенного во веки веков Хазрет Али! Страшные бельма Али-Юсуфа помнили все, кто хоть раз встречал его с миской для подаяния на ступенях мазара. Теперь Али-Юсуф имеет два чёрных зорких глаза. Читает Коран. Рассказывает о великом чуде исцеления грешника милостью Всевышнего!



Как бы то ни было, эта новость застала Гюль Падишаха уже в караван-сарае перед отъездом из Мазар-и-Шарифа. Эту же легенду впоследствии он слышал в Хульме, в Кундузе, в Файзабаде, в Ишкашиме…


Как с такой быстротой могли распространяться слухи в северном Афганистане, ещё не знавшем ни телефона, ни телеграфа, умом было не понять. Но этот флёр был экспедиции очень кстати.


Так была отработана малая операция прикрытия «Маскарад», в тезисах предложенная мною, подполковником Кудашевым, расписанная по пунктам и поставленная неизвестным миру режиссёром-кукловолом генерал-майором Джунковским. С блеском и результатом, которым мог бы позавидовать сам Алан Мак’Лессон.



*****



Коротко об Али-Юсуфе.


Дай, Бог, памяти, дело было осенью 1911 года. Несколькими днями позже моего выхода из больницы Красного Креста в Асхабаде, где месяц отлежал с контузией, попав под взрыв, предотвратив его в переполненном публикой зале Русского драматического театра. Да, именно тогда Гюль Падишах дал о себе знать, оставив в Закаспии некую «мину замедленного действия» – листок пергамента с цветком лотоса сусальным золотом и надписью на санскрите «Харе Кришна!». Этот листок попал в руки подполковника Дзебоева. Вслед за этим боевиками партии эсэров была похищена Леночка. Похитители назначили цену выкупа: пресловутый листок пергамента. С требованием передать этот листок через слепого нищего Али-Юсуфа, обычно собирающего милостыню у ворот Асхабадской Бехаистской мечети. Али-Юсуфа взяли под жесткое наружное наблюдение. С подлинного листка с лотосом Минкин сделал приличную копию, которую и передали Али-Юсуфу. Однако, зная «почтовый ящик», установить «почтальона», связного, не удалось. В те годы военная разведка и контрразведка только-только начинали своё формирование на местах, её сотрудники не имели оперативного опыта. Али-Юсуф перехитрил ротмистра Кюстера, ответственного за перехват связного. Связной не появился. Но и пергамент исчез самым таинственным образом. Дзебоев не оставил Али-Юсуфа своим вниманием. Нищему слепцу пришлось выдать свой маленький секрет: он сумел на глазах Кюстера и его помощников отправить пергамент связному в некотором роде «голубиной почтой». Роль голубя с успехом сыграл обыкновенный домашний чёрный кот, пронесший сквозь жандармский кордон драгоценное послание в черном же шерстяном подбрюшнике, подвязанном тесёмками. На отправку «письма» Али-Юсуфу понадобилось всего несколько секунд.


Откровенность Али-Юсуфа была вознаграждена. Главврач Красного Креста, он же главный хирург больницы Агапьев Борис Николаевич по ходатайству подполковника Дзебоева удалил катаракты с глаз Али-Юсуфа, провёл полный курс реабилитационного лечения, вернул ему полноценное зрение. Некоторое время Али-Юсуф работал в Красном Кресте дворником, потом сторожем. Кое-чему научился, нахватался знаний по основам медицины. Трудовая жизнь человека с полноценным зрением его не устраивала. Выбрав благоприятный момент, Али-Юсуф покинул Закаспий, но из поля зрения Дзебоева, а потом и Джунковского не исчез. Они знали, от Али-Юсуфа ниточка, хоть и очень тоненькая, тянется к Гюль Падишаху.


Пришёл час, пригодился Джунковскому и слепой нищий Али-Юсуф…


_____________________________________________


* Примечание Автора:


Историю, изложенную в нескольких строчках «Хроник», читатель может прочесть в «Конкисте по-русски» – первой книге романа «Меч и крест ротмистра Кудашева».


_____________________________________________



Надеюсь, читатель в наших оперативных хитростях уже разобрался. И мне на этих страницах «Хроники» нет необходимости признаваться, что под маской из серебра девяносто второй пробы с наклеенной под неё седой бородой скрывался сам автор этих строк.



Пусть простят меня свидетели этой мистификации и читатели этих строк. Сие не обман, не мошенничество, нет вреда, нет выгоды. Обыкновенная мимикрия, известная в самой матушке Природе. Так безобидная бабочка, распахивая свои нежные крылышки, может показать синице свирепые зелёные кошачьи глаза. Тем самым сохранить собственную жизнь.



Нам тоже было нужно сохранить свои жизни в стране, где жизнь чужеземца никогда не ценилась дороже обыкновенного зелёного плевка жвачкой нас-вай под ноги.


Некоторое время нам это удавалось.


Бог Велик! Если и совершили грех, все мы за него уже расплатились.



*****



Семнадцатого к вечеру почти у ворот Хульма нас встретил арьегардный дозор экспедиции – три всадника текинца.



Асфандиёр-бек переговорил со старшим. Потом доложил мне:


– Есть подозрение, за нашим караваном идут люди с правого берега Аму-Дарьи, от Патта-Хиссара. Наши люди предупредили нас. Мы ночуем в Хульме, там безопасно и чисто. Чужая группа в пять вооружённых всадников одетых по-узбекски преследует наш караван с отрывом в три-четыре часа. Ремиз-бек отдал распоряжение своим текинцам разобраться с чужаками. Сегодня у каравана днёвка в Хайрабаде. Если мы поторопимся и пройдём за день девять фарасангов, то завтра к вечеру присоединимся к экспедиции. Там и узнаем, в чём было дело.


_____________________________________________


* Прим. Авт.


«…девять фарасангов» – приблизительно 60 километров. Фарасанг = 6,3 версты = 6,7 км.


_____________________________________________



В ночь с восемнадцатого на девятнадцатое февраля я принял пространный доклад капитана Ремизова. Сам коротко проинформировал его о результатах собственной миссии в Мазар-и-Шариф. Показал документы, передал ему шкутулку с запасным ключиком. Мой отчёт был более оптимистичен. Произошедшее столкновение с людьми из Бухары, преследовавшими экспедицию, обеспокоило нас обоих.


Как и следовало ожидать, скрытно взять вооружённую группу из пяти человек не удалось. Скрутили только одного. Трое чужаков погибли в рукопашной схватке. Пятому удалось уйти. Погоня по бездорожью в полной темноте закончилась падением коня и всадника-текинца на всём скаку. Слава Богу, обошлось, живы оба, и без переломов.



– Допрашивали?



– Как положено, пока пленный не успел остыть после горячки боя.



– И?



– Назвал два имени. Одно достаточно известное в Бухарском эмирате, второе известно менее, но зато я знаю этого человека лично. Именно ему и удалось скрыться. Первый – организатор. Второй участник разведгруппы. Не думаю, что он собирался следовать за нами по всему маршруту. Он просто наблюдал, накапливал по крупицам визуальную информацию. Потом выкрал бы одного из погонщиков и попытался бы вернуться в Патта-Хиссар. Вот потом за нами была бы организована настоящая погоня.



– Полагаю, он своё дело уже сделал. Нам с вами уже не уклониться от очередного крещения огнём. Дальше.



– Имя организатора – Махмуд-ходжа Бехбуди. Он политик. Образованный человек. Один из лидеров политической оппозиции монархической тирании эмира Бухары Саид-Алим-Хана. Он и его сподвижники называют себя «младобухарцами» по примеру турецких «младотюрков». В народе больше известны под именем «джадиды». Начинал как умеренный буржуазный реформатор. До вооружённого восстания в эмирате дело ещё не дошло. Но «джадиды» уже высланы за пределы эмирата. Обосновались в Кагане. Русский железнодорожный городок, большая узловая станция. Теперь «джадидам» нужно оружие, нужны деньги. Как я понимаю, эта организация имеет собственную разведку. Им известно не только о нашей экспедиции. Они уже запросили вооружённой помощи у Ташкентских большевиков. Ждут воинский эшелон, броневики, артиллерию, красноармейские полки. По времени большевики будут штурмовать Бухару в середине марта.



– Кто второй? Тот, кому удалось уйти?



– Просто, головорез. Сам себя называет Усман Зуммурад-Сардаром, но в полицейских участках да и в народе его именуют просто Ангур-вором.


Ангур-вор уже не молод. Побывал на царской каторге. Хитёр, ловок, жесток. Грамотен, умеет читать карты, знает азы военного дела. Как всякий не глупый разбойник имеет поддержку у местного населения. Держал в страхе эмирских амлакдаров – сборщиков налогов и миршабов – «владык ночи», полицию. Хорошо говорит по-русски, ну, и на всех остальных языках, что здесь в ходу.



– Это всё?



– Всё.



– Можете допросить задержанного в моём присутствии? Мне хотелось бы уточнить некоторые детали. Я напишу вам на листочке пять-шесть вопросов.



Капитан Ремизов покачал головой:


– Не получится. Нет у нас задержанного. Умер. Что успел сказать, сказал.



У меня не было слов.



Ремизов продолжил:


– Учтите, его допрашивали не в охранном отделении в присутствии адвоката, а в чистом поле. И допрашивали люди без высшего образования – текинцы. Из тех, что никогда в руках не держали ни серпа, ни молота. Каждое слово камчой выбивали. Хорошо, хоть запомнили, что тот говорил. Я им верю. Не так много информации, но мы хотя бы предупреждены. Уже хорошо.



Я вздохнул. Стало понятно: боя не миновать. Ну, это я и раньше знал. Но была надежда…



Мне осталось только завершить наш маслахат –«совет» – распоряжением повысить бдительность, ни в коем случае не допустить риска возможного боестолкновения в непосредственной близости с караваном. Погибнет транспорт, погибнет экспедиция!



Поутру, умываясь из ручья, заметил на груди Ремизова левее грудины пулевой шрам размером с копейку. Спросил:


– Галиция?



Ремизов ответил не сразу. Обтёрся полотенцем, натянул свежую рубаху. Потом сказал, как в холодную воду нырнул:


– Галиция. Но шрам не боевой, самострел. Виноват, не получилось, как у Александра Васильевича Самсонова. В бреду стрелял.



Я счёл необходимым уточнить:


– Основания были? Серьёзные?



– Серьёзнее некуда. Потерял роту, но самого австрийские пули обошли. С какими глазами вернулся бы в полк?! Прикрывал я направление главного удара, отвлекал противника. До последнего ждал подкрепления. Не дождался. Лучше бы там, со своими товарищами остался бы… Мои извинения, господин подполковник!



Больше мы на эту тему не говорили. О моих шрамах Ремизов мне вопросов не задавал.



После завтрака выступили на Кундуз. Вместе с нами проследовал и Асфандиёр-бек со своими хазарейцами. Вот такое разношёрстное по национальному составу боевое сопровождение каравана особого назначения. Сколько теперь у нас? Семьдесят стволов и сабель. Много это или мало? Джунковский предлагал эскадрон в двести пятьдесят сабель казаков-семиреченцев из Верного. Я отговорил его. Взял на себя такую ответственность. Кто будет прав? Время покажет.



*****



Спустя четыре недели.



Не сказать, что февраль-март лучшее время для передвижения по Афганистану. Холодные ливни сменялись мокрым снегом. Град с градинами величиной от крупного гороха до перепелиного яйца стремился, как шрапнелью, вывести из строя гужевой транспорт. Начавший таять снег превратил самые мелкие речушки в непроходимые преграды. Непредсказуемые участившиеся по весне горные камнепады раз чуть было в считанные секунды не уничтожили караван на горной тропе. Слава Богу, кому-то выпало счастье укрыться под скальным навесом, другие успели выйти на просторную площадку ущелья.



Вот почему в плане операции «Гиндукуш» отсутствовало обязательнейшее для любых иных планов требование: сроки прохождения узловых точек маршрута. Джунковский знал, что делал. Как он сказал? «Доберётесь до Кафири к октябрю, и слава Богу!». Сказал, правда, не без лукавства. Но этот момент проявился далеко не сразу.



Четыре недели пути от Кундуза шли по принципу: день идём, два стоим. Пусть так. Главное: люди и животные были здоровы.


С местным населением вопреки всем опасениям конфликтов не было. О нашем появлении вожди и ханы племён, хакимы городов знали заблаговременно, оказывали гостеприимство Гюль Падишаху и его свите. Взамен получали свой бакшиш, подкреплённый благословением имамов из Мазар-и-Шариф в письменном виде. Почти всегда требовали предъявить разрешение английских властей на путешествие по афганской территории. Интересовались грузом. Для демонстрации мы раскрывали пару вьюков, показывали детали горных буров, работающих от дизельных компрессоров. Рассказывали байку о том, что далеко-далеко в Гюлистане некий раджа, собирается прорыть самый глубокий шурф в мире, и черпать из недр драгоценные чандамани – алмазы – вёдрами. Афганцы смеялись: «Глупый раджа. Но, раз платит за товар, пусть получит!».


На вопрос, зачем каравану такая большая охрана, тоже был заготовлен ответ: раджа Гюлистана расплатится за оборудование золотом, опиумом, дорогими товарами. Охрана очень даже понадобится на обратном пути.


Верили нашим объяснениям или нет, но связываться с известным на весь Афганистан Гюль Падишах-Сейидом, находившимся под покровительством имамов Мазар-и-Шарифа и самого Вице-Короля Британской Индии, никто не хотел. Себе дороже. Но зерно надежды на второй более дорогой бакшиш оставалось в душе каждого хакима, оказавшего своё гостеприимство Гюль Падишаху. Нам желали счастливого пути и удачного возвращения с обязательным визитом к своим добрым друзьям.



Но в Ишкашиме нас ждала засада.


Напрасно ждала.


Мы были осторожны. Не рискнули двинуться вперёд без разведки.


В шести фарасангах от Ишкашима, сделали большую днёвку на двое суток. Приводили в порядок вьюки, лечили приболевших лошадей, перековывали потерявших свои подковы. Стирали одежду, чинили обувь. Увы, нет кожаной подошвы сапог, что за месяц не «сгорела» бы на острых кремнях горных троп.



Под утро первой же ночи наш пуштунский дозор сумел задержать пластуна-таджика. Тот молчать не стал. Его рассказ был рассказом насмерть перепуганного человека. Каждая третья фраза заканчивалась мольбой о пощаде и уверениями в преданности новому хозяину. Из его уст мы услышали уже знакомое нам имя – Усман Зуммурад-Сардар и цифру – шестьдесят сабель. Всё остальное было несущественно.


Мы его выслушали.


После допроса пуштуны увели разведчика. В горах обычаи просты и понятны. В отношении шпионов, задержанных в боевых условиях, они мало чем отличаются от европейских законов.



Было о чём подумать. Я отдал приказ распаковать и приготовить к бою пулемёты – два «Гочкиса» и один «Максим» без бронещита. «Гочкисы» укрыли на вьюках в авангарде колонны, «Максим» - в арьегарде.



Ждали Асфандиёр-бека, отъехвшего в Ишкашим со своими хазарейцами. Он должен был вернуться с исчерпывающей информацией.


Асфандиёр-бек появился в нашем расположении лишь под утро третьей ночи.


И он, и его хазарейцы были мокры от проливного дождя и голодны, как волки.



Асфандиёр-бек обсыхал, пил, ел и выкладывал информацию одновременно.



Не сказать, что Ангур-вор со своими головорезами свалился на экспедицию, как снег на голову, неожиданно. Мы понимали, что он от нас не отстанет. Но четыре недели спокойного пути несколько усыпили бдительность.


Благополучно избежав пленения, Усман Зуммурад-Сардар, он же Ангур-вор, вернувшись из разведки, снова вошёл в Афганистан, но уже в другом качестве. Под его началом отряд в шестьдесят сабель. Среди них есть пяток-другой настоящих джигитов. У них винтовки. Остальные – простые дехкане. У них только сабли, кинжалы и мультуки. Есть один русский. Он опаснее остальных – сапёр и снайпер.



Ангур-вор не стал догонять нас, следуя по пятам. Его отряд налегке форсированным маршем прошёл по правому берегу Пянджа, переправился на афганский берег и ждал нас в предгорьях Гиндукуша недалеко от Ишкашима.


Ангур-вор человек трезвого ума. Он не пойдёт в лобовую атаку. Будет искать возможность истребить охрану экспедиции малой кровью.



Есть о чём поразмыслить.



*****



Не стоит думать, что государственная граница, это всего лишь «воображаемая линия», разделяющая два государства, нанесённая на карту. Граница всегда реальна. Ишкашим на правом берегу Пянджа до семнадцатого года считался территорией Российской Империи, хоть и в юрисдикции Восточной Бухары Бухарского же Эмирата. Ишкашим на левом берегу Пянджа – территория Королевства Афганистан. Население и того, и другого, в основном, таджики. Многие из них в кровном родстве. Однако, одни из них подданные Афганистана, а другие – Бухары. Можно сплавать через Пяндж на бурдюке из одного Ишкашима в другой к родственникам в гости, и вернуться назад с мешком за плечами, набитом русскими коробками со спичками. Получить с этой операции свой маленький доход. Но нельзя беспрепятственно форсировать реку и нарушить государственную границу вооружённым отрядом в шестьдесят сабель без согласования с самим хакимом афганского Ишкашима, на котором лежит не только обязанность управления городом, но и ответственность за пограничную безопасность. Отряд Ангур-вора на переправе рисковал бы попасть под свинцовый град из немецких «Маузеров», английских «Ли-Энфильдов», прадедовских кремнёвых карамультуков, под шрапнель из чугунных осколков, выпущенных из бронзовых английских морских пушек времён адмирала Нельсона.


Свершившийся факт: Усман Зуммурад-Сардар или Ангур-вор вошёл в Афганистан беспрепятственно.



*****



Асфандиёр-бек подтвердил: Ангур-вор ведёт переговоры с Ишкашимским хакимом, пытаясь склонить его к сотрудничеству. Объявил нашу экспедицию сборищем разбойников, ограбивших самого эмира Бухары. Пообещал хакиму солидную долю в добыче.



Хазареец докладывал, мы с Ремизовым слушали.



Хаким потребовал от Усман Зуммурад-Сардара, он воспринимал Ангур-вора под этим именем, за свои услуги не только долю в добыче, которой может и не быть, а авансом конкретные две тысячи афганских рупий или бухарских теньге золотом. Готов принять полторы тысячи царских рублей. Затребовал от Усман Зуммурад-Сардара письменных полномочий, данных самим Саид-Алим-Ханом, на сыскные действия на территории Афганистана. Ангур-вор обещал подумать.



Решили подумать и мы.


Асфандиёр-бек ушёл спать в свой хазарейский шатёр под охрану соплеменников.


Ремизов откинул настежь брезентовую дверь палатки для света. Расстелил на складном походном столике карту двухверстовку.



Я спросил:


– Что думаете, Денис Иванович?



Он ответил:


– Рано или поздно Ангур-вор сговорится с хакимом. Мы не можем надеяться без боестолкновения тенью пройти Бадахшан. Тактика налётчиков в горных условиях местности везде одинакова. Она хорошо известна. От летучего налёта – "басмак" – трудно защититься. В горах манёвр защитников обоза всегда ограничен. Гоняться за десятью летучими группами по пять-шесть басмачей бесполезно. Они будут действовать, словно рой ос-шершней. Ужалят – уйдут. Могут перебить лощадей. Мы останемся без транспорта. Могут пощадить транспорт, если будут уверены в хорошей добыче. Тогда будут отстреливать только людей. Организовывать засады. Стрелять из-за хороших укрытий с высоты. Ясное дело, мы будем защищаться. Наши стрелки лучше подготовлены, есть пулемёты. Они учтут эти преимущества противника. Ангур-вор будет преследовать нас и в Ваханском клине. Там будет ещё сложнее. Вахан вообще никому не подчиняется! Каждые пять-шесть вёрст – новое племя, новый вождь, новые обычаи, новые порядки! Вывод один: мы должны взять инициативу в собственные руки. Упреждающим ударом полностью безжалостно уничтожить банду Ангур-вора!



– Согласен с вами. Уже есть план?



– Есть. Смотрите. Вот старая наезженная тропа по левому берегу Пянджа против его течения. Предгорье Гиндукуша. В девяти верстах за Ишкашимом тропа проходит триста, может, четыреста метров по очень опасному участку пути, по оврингу. Знаете, что это такое?



– Чисто теоретически, Денис Иванович. Только слышал. Ни в горах Загросса, ни в Гималаях оврингов не строят…



– Представьте себе голую отвесную стену, поднимающуюся из клокочущих вод Пянджа на версту в небо без малейших намёков на козьи тропы, природные террасы и прочего. Муравью зацепиться не за что. Тем не менее, это самый короткий путь между селениями. И люди этот путь проложили ещё тысячу лет назад. Использовали в скале малейшие трещины, расширяли их, долбили в сером граните выемки, вставляли в эти углубления арчёвые обрубки, укрепляли их примитивными кронштейнами, связывали джутовыми верёвками. Без единого гвоздя. Между обрубками-балками настилали тропу из веток, циновок. Тропа узка, двум лошадям не разойтись. Всё это сооружение «дышит», колеблется, оно готово рассыпаться в прах и низвергнуть путников в водокаменоломню Пянджа. Время от времени камнепады либо селевые потоки уничтожают отдельные участки овринга, но люди всегда восстанавливают его. Путешествие не для слабонервных!



Капитан Ремизов остановился, посмотрел на меня.



Я жестом предложил ему продолжать.


– Слушаю, внимательно слушаю вас, Денис Иванович!



Капитан Ремизов продолжил:


– Большой обход этого участка пути с юга может занять дней двадцать, если не тридцать. Если мы пройдём по оврингу и разрушим его за собой, на его восстановление потребуется столько же времени. Через сорок дней Зуммурад-Сардар снова нагонит нас. Я не уверен, что мы сможем миновать Ваханский клин за это время.



Я был уверен, что у Ремизова созрел некий план уничтожения отряда Ангур-вора одним ударом.


– Не тяните, господин капитан. Ближе к делу. У нас ещё будет время обсудить подробности!



Капитан Ремизов поманил меня ближе к карте, подал мне лупу. Иглой циркуля провёл по бумаге небольшую извилистую линию.



Я вгляделся. Поднял глаза на Ремизова. Он улыбался. Я всё понял без слов.



– «Волчья пасть», – сказал Ремизов.



– «Шайтан щель», – сказал я.



– Пойдёт? – спросил Ремизов.



– Загоним! – ответил я.



Взглянул на часы. Ого, бежит время. Приказал дневальному разбудить и пригласить ко мне Асфандиёр-бека.



На подъём и сборы хазарейцу не понадобилось много времени. Он вошёл в палатку свежим и бодрым, с влажной от утреннего омовения бородой, в новом халате и чистых сапогах, словно и не было у него двух последних бессонных ночей и скачки в восемь вёрст по бездорожью.



Я дал ему примерно такой инструктаж:


– Поедешь к хакиму в своём лучшем халате и парчёвом тюрбане. Золотую цепь на шею, на каждый палец по перстню. С тобой свита в тридцать всадников с винтовками. Хазарейцы, текинцы, пуштуны. Чтоб все были при параде. Коней вычистить до блеска! Повезёшь дары, письма, амулеты-фатихи и послания-фетвы из Мазар-и-Шариф. Не слезай с коня, пока к тебе не выйдет из своей резиденции сам хаким. Потом будь вежлив, прекраснодушен, щедр. Пусть хаким сам в твои руки смотрит, а не ты в его рот. Пусть организует Гюль Падишаху и его каравану достойный приём. Об Усман Зуммурад-Сардаре, чтоб и разговора не было, Ангур-вор не стоит беспокойства значительных особ. Думаю, он со своей бандой отсидится до поры до времени в каком-нибудь укромном ущелье. Мы не станем его искать. Он сам найдёт свою смерть! Пригласит хаким за дастархан – будь сдержан: крошка хлеба, горстка риса, глоток чая. Никакого кокнара, никакого гашиша! "Катта рахмат!", разворот и назад. Всё понял?!



_________________________________________________


* Прим. Авт.


Узб. - Катта рахмат - Большое спасибо.


_________________________________________________



– Слушаю и повинуюсь, мой господин Кудаш-бек! – поклонился и вышел из палатки Асфандиёр-бек.



– Как он вас назвал, Александр Георгиевич? – спросил капитан Ремизов.



– Старым именем, Денис Иванович. Мы с ним ещё до войны по Персии знакомы были. Расскажу как-нибудь. Как дело сделаем.


_____________________________________________


* Примечание Автора:


Историю, связанную с именем хазарейца Асфандиёра, упомянутого в «Хрониках», читатель может прочесть в романе «Там, за Гиндукушем» – четвёртой книге романа «Меч и крест ротмистра Кудашева».


_____________________________________________



*****



20 марта 1918 года.


Афганистан. Ишкашим.



Утром в среду восьмого числа месяца Джумада аль-Ахира 1336 года хиджры хаким городка Ишкашим, он же хаким городской полиции, амин – главный сборщик податей, судья – кази-бий и начальник пограничных постов провинции Бадахшан по берегу Пянджа господин Али-Абдулло Палван-хан устроил торжественный приём в честь живого хазрета – Гюль Падишах-Сейида, милостью Всевышнего исцелителя слепых грешников.


Али-Абдулло Палван-хан правильнее было называть «чар-хакимом» – «четыре-власти»: управление, правопорядок, сбор налогов и суд.


ГЛАВА XXIV.



Чар-хаким и Усман Зуммурад-Сардар – Ангур-вор. Кто кого? Кое-что об овринге. Последний подвиг капитана Ремизова. Ваханский клин. Что такое революционная ситуация. Шамшир-Бобо – Старый Меч. Штурм и оборона Чор-Минора.


20 марта 1918 года.


Афганистан. Ишкашим.



Городок Ишкашим с восходом солнца начал готовиться к встрече важного гостя. Квартальные старшины организовали спешную уборку улиц. Мирабы приводили в порядок арыки. Домовладельцы известью обновляли фасады своих жилищ. Уличные псы сажались на цепь. Козы и коровы изгонялись с площади. В это утро не повезло беспризорным домашним птицам, попавшимся на глаза городской страже. Хозяева виноваты сами, не приучены к порядку. От мечети отгонялись нищие и калеки, понадеявшиеся на щедрую милостыню и возможное исцеление от недугов. На широком внутреннем дворе чар-хакима разжигались печи-тандыры, на кострища устанавливались большие котлы для плова. Мясники резали овец, снимали с них шкуры. Повара промывали в проточной воде арыков рис. Женщины замешивали на лепёшки тесто.



На площади по её центру плотники возводили крепкий помост. Топорами отёсывали столб позора, устанавливали на помосте тяжёлую плаху, не пожалев на её изготовление столетнего тутовника.



О том, что в город прибывает живой хазрет – Гюль Падишах-Сейид, милостью Всевышнего – исцелитель слепых грешников, жители Ишкашима были оповещены глашатаями ещё с минувшего вечера. На достойный приём Гюль Падишаха и его свиты каждый житель города внёс свою небольшую лепту. Каждый считал себя вправе присутствовать на встрече гостя хотя бы в толпе на площади, услышать от него приветствие и получить благословение.



А плаха зачем? Кого казнить будут?



Долго гадать не пришлось. Проехали по улицам города верховые глашатаи с барабаном и боевым сигнальным рогом.


Объявили во всеуслышание:


– Правоверные жители Ишкашима! Слушайте и не говорите потом, что не слышали. Сегодня после полудня на площади состоится суд в составе уважаемых старейшин города, имама нашей мечети, судьи – кази-бия и чар-хакима города. Пред высоким судом предстанет человек, сам себя именующий Усман Зуммурад-Сардаром. Он и двое его сообщников были взяты нашей доблестной стражей при попытке, предпринятой этими людьми ограбить казну города Ишкашим. В нашем городе нашлись свидетели, опознавшие в Усман Зуммурад-Сардаре известного бухарского разбойника, по имени Ангур-вор, который неоднократно грабил Ишкашимских купцов на дороге от Хорога до Дейнау и Душанбе по пути в Бухару! Высокий суд не пошлёт на смерть невинного человека. Усман Зуммурад-Сардару будет предоставлена возможность защищаться, если он сможет оправдаться, суд учтёт и взвесит каждое его слово. А вы, жители Ишкашима, сами будете свидетелями беспристрастности и мудрости нашего суда. Каждый из вас, хоть однажды в жизни встречавшийся с Ангур-вором, обязан выступить перед судом и дать свои правдивые показания под присягой, как в его защиту, так и в его обвинение. Если же суд сочтёт обвиняемых виновными в преступлениях, которые ими были совершены, казнь будет произведена незамедлительно в форме, которую сочтёт соразмерной преступлению суд!



Мальчики, первыми услышавшие глашатаев, бежали по городу, разнося своими звонкими голосами весть:


– Разбойников поймали! Казнить будут после полудня!



Эта новость не могла оставить равнодушным его жителей. Послеполуденное зрелище, пожалуй, будет ожидаться ими с большим нетерпением, чем утреннее появление Гюль Падишаха со своей свитой.



*****



Несколько ранее.



Ещё в первый час после полуночи этого дня Усман Зуммурад-Сардар в сопровождении двух своих стрелков тихо, незаметно и беспрепятственно подъехал к резиденции правителя города. Проклиная в душе продажного хакима, Усман Зуммурад-Сардар привёз для него золото. Правда, не всю требуемую сумму. На пятьдесят одну монету меньше – всего девятьсот девяносто золотых бухарских теньге монетами в десять теньге каждая. И этого более чем достаточно! Понадеялся Ангур-вор на жадность Али-Абдулло Палван-хана и на данное им слово. Напрасно понадеялся.



Не успел Ангур-вор, спешившись, твёрдо встать на ноги и передать повод коня подоспевшему начальнику ночной стражи хакима, как получил мощный удар по затылку широким тяжёлым ремнём из бычьей кожи на прочной тутовой рукояти. Его сопровождающие вкусили точно такого же угощения.


Очнулся Ангур-вор только в зиндоне – глубоком каменном колодце. От ведра ледяной воды на больную голову.


– Ещё водички хочешь? – спросил стражник зиндона.


Ангур-вор принял решение мгновенно. Нужно действовать, пока с тобой разговаривают. Уйдёт стражник, обкурится, завалится спать, до самой казни никого не увидишь. А с палачом уже не договоришься!



– На волю хочу, дорогой! Выпусти меня, получишь пятьсот новеньких персидских серебряных кран!



– Что так мало? – спросил стражник. И добавил: – Для всех вас сегодня на площади плаху поставят. Кузнец топор точит. Тебя наши купцы опознали. Они за новый помост, плаху и работу палача заранее расплатились!



– Дам сколько запросишь! – взмолился Ангур-вор. – Я богат. В моей пещере больше золота, чем было в сказке у Аладдина! Выпусти, поклянусь на Священной книге!



– Поклянись!



– Именем Всевышнего клянусь!



– Хорошо, я поверю. С тебя тысяча туманов золотом. Только я не хочу вместо тебя попасть на плаху. Говори, где твои люди? Я пошлю к ним своего человека.



– Найдёт ли твой человек урочище, где стоят мои люди?



– Сразу видно, ты чужой в наших горах. Думаешь, хорошо укрылись? Это тебя ещё не трогали калёным железом. Двое других задержанных молчать не будут. Поторопись. Что касается меня, я свои горы знаю, как собственные пять пальцев на месяц пути во все четыре стороны. Каждую козью тропинку, каждый ручеёк!



– Хорошо, расскажу.


Было видно, Ангур-вор собирается с мыслями.



Тюремщик продолжил:


– Пусть подъедут твои два-три всадника, не больше, приведут для тебя коня. Оружие на виду пусть не держат. Сегодня в городе будет много народа. Вся наша охрана уйдёт на площадь. Как подъедут, привезут деньги, я тебя выпущу. У самого зиндона твои люди пусть стреляют в воздух, можно и стену динамитом проломить. Есть у вас? После такого налёта я не пострадаю. Договорились? Между нами Всевышний свидетель!



– Бог Велик! Омин, – сказал Ангур-вор. – Договорились.


Двумя руками огладил свою бороду.



*****



Церемония торжественного въезда в очередной город Гюль Падишах-Сейидом и его свитой была хорошо отработана по маршруту, начиная от Мазар-и-Шарифа. И в Ишкашиме этот ритуал не отличался от тех, что проводились в Кундузе, в Талукане и в Файзабаде.


Разве что свита Гюль Падишаха уменьшилась вдвое. На то была веская причина.


Ишкашим приветствовал Гюль Падишаха, как ранее встречал английского консула Бадахшана. Артиллерийским выстрелом.


После общения с народом и совместного поклонения святыням, его превосходительство чар-хаким Ишкашима дал обед в честь высокого гостя.



Обед затянулся. Чар-хаким явно не торопился покинуть дастархан и предложить высокому гостю лицезреть намеченный судебный процесс либо даже принять в нём участие.



Для меня присутствие на обеде - пытка.


Хаким предупреждён: Гюль Падишах-Сейид принимает пищу раз в сутки после захода солнца. Очень скромную: кусочек лепёшки, комочек варёного риса, несколько сухих фруктов. Пиала чистой воды. Воздержание - обет праведника. Силу хазрету даёт вера, не пища.



Таков мой публичный образ. Образ, достаточно хорошо известный в Афганистане. Созданный ещё лет пятнадцать назад капитаном Британской Армии Индии Аланом Фитцджеральдом Мак'Лессоном. Образ, хорошо мне знакомый не понаслышке. Правда, маску из серебра Джунковский приобрёл ещё до войны в Санкт-Петербурге на каком-то дворцовом благотворительном аукционе. Работы придворного ювелира Петра-Карла Густавовича Фаберже. Пригодилась. Впечатляет, прикрывает. Действует.



Чар-хаким вёл себя сдержанно. Не был назойлив, с угощеньем не приставал. Однако, моя свита, вернее – Гюль Падишаха, воздержанием себя не обременяла. Каждый ел и пил за двоих.



После полудня где-то в городе прогремел взрыв.


Я глянул на часы. Двенадцать пятнадцать ташкентского времени. Нет, это не смачный звук выстрела пороховой пушки. Это мощный сухой удар взрыва динамитного патрона.


Гости вздрогнули.


Чар-хаким взглянул на своего сардар-бека. Тот поспешно покинул пиршественный зал.


Вернулся через минуту, прошёл бочком вдоль стены, что-то сказал на ухо своему повелителю.


Чар-хаким хлопнул в ладоши.


В зал вошли музыканты.



Бубен-дойра, флейты-туйдуки, одиннадцатиструнный тар, персидская смычковая кеманча. Красавец юноша с выбеленным лицом, нарумяненными щеками и подведёнными сурьмой глазами и бровями с таром в руках девичьим голосом пел один за другим дестаны о подвигах богатыря Рустама, кознях злых джиннов Турана, о величии и предательской сущности неблагодарного правителя Ирана злобного шаха Кай Ковуса.


_____________________________________________


* Прим. Авт.


– Рустам, Кай Ковус – герои «Шах-Намэ» – «Книги царей» персидского поэта Фирдоуси (Хаким Абулькасим Мансур Хасан Фирдоуси Туси). «Шах-Намэ» – памятник персидской литературы, национальный эпос иранских народов.


_____________________________________________



Я снова достал часы: четырнадцать двадцать.


Начал нервничать. В эти минуты понял, как мне дороги мои капитан Ремизов и хазареец Асфандиёр-бек. Пора бы появиться на пиру кому-нибудь из них.



Чар-хаким довольно бесцеремонно потрепал своей сальной ладонью по моему плечу, оставив след и запах бараньего сала на белоснежном миткале. Сказал мне на ухо:


– Не стоит волноваться, уважаемый брат мой Гюль Падишах-Сейид! Бог Велик! Мои люди в подобных делах не делают ошибок.



Я не ответил. Не Гюль Падишахское дело – вести застольные беседы с хумаракешами!


_____________________________________________


* Прим. Автора.


Сленг. – Хумаракеш – наркоман.


_____________________________________________



В зал вошёл хазареец Асфандиёр-бек. Низко поклонился всем присутствующим. Отдельно – чар-хакиму. Потом мне. Несколько раз кивнул головой. Сверху вниз. Это означало: «Свершилось. Путь свободен».



Я поднялся со своего места. Оглянулся на правителя. Чар-хаким шептался со своим сардар-беком. Улыбался. Что ж, хорошо. Пора и честь знать.



Начал прощаться с чар-хакимом и его гостями. Один за другим они подходили, целовали конец длинного рукава халата левой руки. Правой рукой я прикасался ко лбу прощающегося. Благословлял. Не говорил ни слова. Этого было достаточно.


Через полчаса я со своей свитой благополучно покинул Ишкашим. Чар-хаким со своей стражей сопровождал меня с версту. Потом простился ещё раз и вернулся в город.



По дороге, ведущей в горы, назад в Ишкашим возвращались конные стражники чар-хакима. Многие из них шли пешком, ведя коней в поводу. Их кони были нагружены мешками-чувалами, набитыми какими-то шарообразными предметами, похожими на кочаны капусты, скрытыми мешковиной.


Из мешков на землю капала кровь.




*****



Асфандиёр-бек молчал. А я, признаться, боялся задать ему простой вопрос.


Ударил коня камчой. Пошли вскачь.


Придержал коня минут через сорок. Пошли шагом. В конце концов, я сошёл с коня, бросил поводья своему конюшему-текинцу. Хазареец тоже спешился. Пошли по берегу Пянджа. Я смотрел и не видел его мутные буруны, не слышал рёва воды. Наконец, остановившись, крепко взял хазарейца за локоть. Посмотрел в его сощуренные жёлто-зелёные, как у камышового манула, глаза. Приказал:


– Докладывай. Начни с конца. Каковы наши потери?



Асфандиёр сказал просто:


– Раненых нет. Один убит. Текинцы отказываются идти дальше. Требуют расчёта.



Я знал, кто погиб.


Был бы счастлив, услышать от хазарейца, что ошибся.



Асфандиёр продолжил:


– Погиб караван-баши Ремиз-бек. Он совершил ошибку. В бою не убил русского сапёра. Начал с ним разговаривать.



– Теперь подробно, до мелочей!



Вот что я услышал.



Операция, можно было бы сказать, прошла по плану с точностью до пункта. Если бы не потеря капитана Ремизова Дениса Ивановича. Банда Ангур-вора во главе с ним самим была уничтожена полностью. Наши люди в операции приняли, кроме Ремизова, самое пассивное участие: блокировали пути отступления на случай прорыва. Банду ликвидировали ишкашимские стражи полиции и границы. Чар-хаким своё слово сдержал. Полученный аванс в пять тысяч рублей золотом отработал честно.


Тюремщику зиндона удалось заманить Ангур-вора и его людей в ущелье без выхода, заканчивающееся тупиком. Он лишь подбросил ему мысль пройти ущельем путь на четыре фарасанга длиннее, но безопаснее, нежели по оврингу. Потом дождаться появления нашего каравана, прошедшего по оврингу, заняв на господствующей высоте удобные огневые позиции и спокойно безнаказанно перестрелять охрану. Вернуться по оврингу назад караван не смог бы. Овринг должен был быть взорван в самом его начале специально оставленным для этой цели человеком – русским сапёром. У Ангур-вора не было времени на разведку. Он положился на тюремщика зиндона, которого взял в проводники и считал своим заложником. При первом же выстреле безоружный проводник молнией юркнул за арчовый куст, ящерицей прополз между камней и затаился. Ухитрился под градом пуль остаться в живых. За полчаса боя с бандой было покончено. Чар-хаким приказал своим стражникам пленных не брать. Наши люди оцеплением держали под контролем единственный вход в Шайтан-щель. Когда началась стрельба, капитан Ремизов решил проверить овринг. Сел на коня и погнал его вскачь к Пянджу. Хазареец не понял манёвра Ремиз-бека, показавшегося ему подозрительным. Погнал своего гнедого вослед. У начала овринга увидел брошенного коня Ремиз-бека и его самого, ведущего разговор с членом банды, которого называли «орос» – русский. Хазареец тоже спешился. Постарался незаметно подобраться к русским поближе. Укрылся за скалой в шаге от первой деревянной опоры, шагах в десяти от русских. Они стояли на самом овринге с револьверами в руках. Очень близко. Шагах, в трёх, друг от друга. У ног сапёра стоял серый ящик с черным черепом и какой-то надписью. Со взрывчаткой.


Хазареец слушал. Поначалу русские говорили на румийском наречии. Асфандиёр запомнил несколько слов: «бонжур», «пардон», «Мишель Горбанькофф».


Потом заговорили на русском. Кое-что хазареец понял. Ремиз-бек ругал сапёра. Назвал его предателем. Сказал «оросу»: «Креста на тебе нет. Бога ты не боишься». «Орос» ответил: «Креста нет. И Бога нет!». Потом выстрелил в грудь Ремиз-бека. Пока хазареец снимал свою винтовку, «орос» папиросой поджёг несколько, скрученных в один, фитилей, торчащих из ящика. Хазареец выстрелил. «Орос» упал. Потом поднялся, хотел выстрелить в хазарейца. Хазареец выстрелил вторично. Убил сапёра. За это время раненый Ремиз-бек пытался пальцами погасить догорающие концы бикфордовых шнуров. Обжог свои пальцы, но не погасил. Из последник сил приподнял ящик с динамитом и прыгнул вместе с ним с овринга в реку. Взрыв раздался за секунду до того, как ящик окунулся в воду. Взрывной волной пролет овринга длиной шагов в двадцать был разрушен. Сам Асфандиёр был отброшен шага на три на берег. По всей видимости, хазареец контужен. Оглох на одно ухо.



Останки несчастного капитана Ремизова даже не искали. В этом месте на пять-шесть вёрст такое течение – быка о камни в фарш перемелет.


Господи помилуй! Вечная память рабу Божия Денису.


Задерживаться на месте побоища мы не могли. Десяток метров овринга, повреждённого взрывом, мои погонщики восстановили за час. У нас ещё было время засветло пройти опасный участок в пятьсот метров.



Текинцы наотрез отказались сопровождать караван далее. Я их понимал. Пришло время расплатиться за собственную недальновидность. Дело было не в самих туркменах-текинцах. Для участия в опасном предприятии лучших джигитов не найти. Дело было в их конях – ахалтекинцах. Кони бескрайних степей и раскалённых пустынь. Самые быстрые скакуны в мире. Самые преданные своему хозяину кони. Ахалтекинцев не разводят табунами. Каждый из коней абсолютно индивидуален, уникален по своему характеру. Каждого коня выращивают и воспитывают в семье, как в иных кошку или собаку. Конь становится членом семьи. Туркмены отдадут последнюю лепёшку скорее жеребёнку, нежели собственному ребёнку. Ахалтекинец за такую заботу платит своему хозяину абсолютной преданностью. Никогда не бросит его раненого на поле боя. Он больше устаёт от аллюра «шаг», нежели от скачки во весь опор. Нервен. Нежен. Трепетен. Горд и капризен. В горах ахалтекинцу не климат. Его шерсть коротка, он замёрзнет ранее иных других. На зыбкий овринг его и плетью не загнать. Впрочем, текинцы не бьют своих коней. Туркмены – единственные на земле кочевники, не употребляющие в пищу конину.


Пришлось проститься с текинцами. При расчёте обошлось без споров, без конфликтов.


Ёлыныз ак болсун! Счастливого пути. Привет родному Закаспию…



*****



Четыреста тридцать метров овринга караван преодолел за три часа пятнадцать минут. Было трудно. Было ли страшно? Не ко мне вопрос. Конечно, моя маска из монетного серебра была упакована в добрый заплечный мешок, равно как и белоснежное одеяние. Я одет как все. Простой синий тюрбан, стёганый на вате узбекский халат. Револьвер за поясом, маузер в деревянной кобуре через плечо. Эти четыреста тридцать метров овринга нам с Асфандиёр-беком пришлось пройти раз восемь. За руку вывели с овринга человек двенадцать. Не ругали их, не стыдили, не смеялись над ними.



Шли.


Не особенно торопились. Щадили лошадей. Делали необходимые привалы. Чтили воскресный отдых. Правда, устраивали днёвки в пятницу.


Но от дела не отлынивал никто. Через «не могу»!



Если верить карте, поднялись почти на две тысячи метров над уровнем моря. Многие погонщики и охранники недомогали – горная болезнь. Ничего, она пройдёт. Люди попривыкнут, акклиматизируются. Хуже с животными. Многие лошади ложатся, не хотят, не могут идти. Тяжело дышат. Нам всем не хватает кислорода.


Мы прошли уже большую часть маршрута, не потеряли ни одного вьюка, ни одной лошади. Но и это не радует, не обнадёживает.


Нам ещё идти и идти. Гиндукуш висит над головами тяжёлой бесконечной громадой, увенчанной белоснежными вершинами. Здесь обыкновенная тропа страшнее нашего первого овринга. Там под нами в полусотне-сотне метров кипел мутной пеной Пяндж. Здесь дна пропасти вообще не видно. И овринги тоже будут. Пройдём ли? Моя собственная уверенность в благополучном исходе экспедиции тает с каждым днём, как догорающая свеча.


Жду неприятностей ежеминутно. Всё враждебно: горы, скалы, реки, ветер, солнце, мороз.


Вопреки прогнозам жители Ваханского клина пока нам хлопот не доставляли. Идут люди – пусть идут. Не топчут посевы, не грабят, не воруют коз – хорошие люди. Хотят купить зерно? Можно продать немного, деньги вещь хорошая, редкая, но сам захочешь кушать – кто тебе продаст хлеб? У всех всё только своё. Здесь знают не только цену кусочку хлеба, знают цену каждому комочку кизяка, что поможет согреться в огне маленького очага в морозную летнюю ночь.



Неприятности начались в самой экспедиции.


Первыми забастовали сарбазы эмира Бухары.


Кто, каким ветром оповестил их, что русские ташкентские «краснобантовые» полки штурмуют благословенную священную Бухару-и-Шариф?! Мне объявили: за нами начали охоту несколько отрядов, как «краснобантовых», так и разбойных, подобных несчастному отряду покойного Ангур-вора. Потребовали не только немедленного расчёта, но и раздела «по справедливости» нашего груза.


Вот так начался стихийный митинг.


Я понял: время начальников и командующих закончилось. Пришло другое время. Время вождей. Если ведёшь за собой народ, будь вождём. Пришлось говорить с народом.



Начал с вопроса:


– Голодны ли вы, дети мои?



Сарбазы такого вопроса не ожидали. Переглянулись. Ответили вразнобой:


– Нет, нет, нет…



Задал второй вопрос:


– Кому вы служите? Мне, которому доверено имущество всего Туркестана с благословения его высочества Эмира Бухары, или самому Эмиру Бухары?


Мне ответствовали:


– Эмиру! Мы сарбазы – верные стражи Эмира Бухары!



– Так получите у самого эмира приказ об увольнении от службы, предъявите его мне, и я дам всем вам расчёт незамедлительно.



Сарбазы приумолкли. Я продолжал, развивая сиюминутный успех:


– Что касается требования раздела по справедливости имущества, принадлежащего Туркестану, берите, делите, воруйте, грабьте, но без моего согласия. Только помните: Всевышний не оставит вора без наказания! Или вы забыли, что стало с теми, кто уже пытался ограбить наш караван? А мы даже не пролили ни капли их преступной крови. Кто из вас не слышал этой суры из Корана, суры «аль-Маида»: – «Вору и воровке отсекайте руки в воздаяние за то, что они совершили. Таково наказание от Аллаха, ведь Аллах — Могущественный, Мудрый».



Сарбазы замолчали. Многие из них, услышав строки Священной Книги, встали на колени.



Я уже собрался было закончить митинг призывом к народу вернуться к исполнению своих обязанностей и продолжить путь, как из группы сарбазов шагнул ко мне один из них. Подняв вверх руку, привлекая внимание, задал вопрос:


– Чем текинцы лучше бухарцев? Почему они получили то, в чём отказываете нам? Они получили расчёт серебром и золотом, сели на своих коней и возвращаются домой к своим семьям. Мы тоже хотим домой. Нам незачем умирать на голых скалах этих холодных гор!



Я ответил:


– У Всевышнего все люди на земле равны от рождения. Текинцы не лучше и не хуже бухарцев. Только я не нанимал в охрану экспедиции ни текинцев, ни бухарцев, ни хазарейцев. Я нанимал воинов. Конников, кавалеристов. Вы и ваши кони прошли по оврингу, а текинские кони отказались идти по тому шаткому помосту. Текинцы пробовали вести их в поводу: кони брыкались, вставали на дыбы. Кто из вас не знает разницы между степными ахалтекинцами и горными карабаирами?! Мы не могли рисковать целостностью овринга. Пришлось рассчитать текинцев досрочно. Текинцы получили деньги только за тот срок, что служили в экспедиции. Ни на четверть тенге больше. В день, когда мы доставим груз по назначению, каждый из вас получит расчёт не только за все дни службы, но и за время, необходимое на дорогу домой. Думаю, назад дорога будет намного легче, и проедете её быстрее! Ещё вопросы?



Молодой сарбаз, вышедший из группы бухарцев, повернулся к своим соплеменникам:


– Братья мои! Кого вы слушаете? Он не мулла, он неверный кафир! Убейте его, возьмите золото, оно наше!


Повернулся ко мне лицом, начал снимать с плеча винтовку.



Из-за моей спины раздался голос хазарейца:


– Всем слушать! Вы знаете меня, я ваш брат по вере. Меня не назовёте кафиром. Вот истина: Всё живое и неживое, и сама земля, и весь мир сотворены Всевышним. Люди не рождаются от джиннов. Всевышний даёт жизнь и свет всем своим детям поровну. Только он знает конечный путь каждого из нас. И не таким молодым петухам, как этот сарбаз, решать, кому жить, кому умереть! И еще сметь говорить от имени Милостивого и Милосердного. Всем на колени!



Сарбазы послушно опустились на землю.


Молодой сарбаз передёрнул затвор своей винтовки.


Асфандиёр мгновенно нажал на курок своего маузера.


Приказал:


– Кто хочет уйти, пусть положит оружие на землю, оставит коня и уходит на все четыре стороны. Но помните: этот человек будет всегда и везде считаться дезертиром. Если он доберётся до дома, его будут судить в Бухаре, как предателя и отступника. Хватит крови. Я всё сказал. Разойтись!



*****



Что, что мне нужно было предпринять в сложившейся ситуации? По сей день на этот вопрос у меня нет ответа.



В Казанском университете историю политических учений не преподавали. Марксизм преследовался. Статьи Троцкого и Ленина в жандармских управлениях читать было некогда. А надо было читать. Надо было знать.


Лишь в году двадцать четвёртом довелось мне под нажимом политрука прочесть статью Ленина ещё пятнадцатого года под названием «Крах Второго Интернационала». Поначалу это чтение, да ещё с составлением конспекта почёл пустой тратой служебного времени. Но мало-помалу втянулся. Примерил ленинское понятие на собственную ситуацию – «шинелька» оказалась сшита, как по мерке.


Ситуацию, с бунтом эмирских сарбазов, нанятых в охрану каравана, с полным основанием можно было назвать революционной. Она в теории характеризовалась общими для всей Революции в России признаками. Первый: «верхи не могут жить по-старому». Второй: «низы не хотят жить по-старому». И, как непременное следствие, признак третий: всплеск активности масс, направленный на изменение взаимоотношений верхов и низов, активности, способной уничтожить сложившиеся веками взаимоотношения между производителями продукта – базисом, и распределителями продукта – надстройкой. Надстройке не повезло. Она была уничтожена. Базису тоже не повезло. Он разделился сам в себе снова на тех, кто производит, и на тех, кто распределяет. И цена всему этому – братоубийственная война, море крови, горы трупов, ничем, никакими мерами не измеримые страдания выживших миллионов людей на всю их оставшуюся жизнь.



Наше маленькое сообщество экспедиции тоже разделилось по этим признакам. Сарбазы, пока только сарбазы, поняли, что экспедиция вывезла и везёт невесть куда народные ценности. Почитая себя частью народа, из страны которого эти ценности были вывезены, предъявили на них свои претензии. Они не хотели более жить по-старому.



И мы с моим единственным оставшимся в живых старым товарищем и помощником хазарейцем Асфандиёром в тот год так и не поняли изменившееся время, изменившее сознание людей. Сами мы ещё не изменились. И мы не умели управлять массами по-новому.



После выстрела Асфандиёра между нами и бухарскими сарбазами пролегла непроходимая трещина – кровь жертвы за справедливость, как они её понимали.



Никакими словами ситуацию изменить стало невозможно.


Если и были среди сарбазов колеблющиеся, то со смертью их товарища они морально объединились в одно твёрдое ядро.


Нас с Асфандиёром спасло только то, что состав охраны каравана не был единым по национальному признаку. Были бы одни русские – нас разорвали бы на части в тот же день. Тому примеров на германском фронте было бесчисленно. Но кроме девятнадцати сарбазов в охране служили двадцать, включая Асфандиёра, хазарейцев и десять рисалэ-всадников, уроженцев Наиб-абада из пуштунов. Русских казаков в караване не было. Это было правильным решением. Будь в караване вооружённые русские, английский консул ни за какие деньги не выписал бы нам пропуск.



В первую же ночь сарбазы покинули стоянку. Ушли. Мы не стали их задерживать. Не хотели стихийной отчаянной без прицельной ночной перестрелки. Поутру наш караван продолжил свой путь. Наш арьергардный дозор доложил только на третьи сутки: сарбазы проявились, начали преследование каравана.


Нам было понятно: эти дни они определялись, решали, что им предпринять, в какую сторону двигаться. Возможно, решали вопрос избрания командира. Значит, определились. Мы тоже приняли меры: держали пулемёты готовые к бою, чаще проверяли боевое охранение.


Так уж получилось: боялись ваханских разбойников, а готовились к бою с собственными сарбазами.


Утром четвёртого дня пластуны из пуштунов, сумевшие пробраться почти вплотную к бивуаку сарбазов, подслушали их разговоры у большого костра. Боевого охранения сарбазы не выставляли. Своим сардаром они выбрали самого старшего, которого называли Шамшир-Бобо. Я его помнил: из эмирских разжалованных урядников. Он и в моём отряде был у сарбазов старщим.


Дезертиры варили себе на костре к ужину пшено-джугару, которым мы кормили коней. Курили прошлогоднее дикое конопляное сено, раздобытое ими, видимо, еще ранее, пока мы проходили альпийскую горную зону. Часовой тоже обкурился. Спал в стороне от костра. Это новость. В отряде гашиш был под запретом.


По окончанию доклада пластунов Асфандиёр-бек предложил следующей же ночью совершить вылазку силами своих хазарейцев. Была реальная возможность перерезать всех бухарцев во сне.


Ну, на турецкой войне казаки ещё и не такие фортели выкидывали, деды много чего на эту тему рассказывали. Не хуже турок и черкесов умели не только стрелять, но и ножами работать.


Однако, я к подобному шагу ещё не был готов. Не созрел.


Dans la guerre en temps de guerre !


_____________________________________________


* Франц.


– На войне, как на войне!


_____________________________________________



Подумав, я дал согласие, но с одним непременным условием. Сказал хазарейцу как можно твёрже:


– Только после первого выстрела со стороны сарбазов!



Асфандиёр-бек за ответом не полез за пазуху своего халата.


Ответил мгновенно и раздражённо:


– Если бы я дожидался выстрела молодого сарбаза, один из нас кормил бы своим телом стервятников!


Раздражённый, он покинул палатку, не испросив у меня разрешения.


Я знал, Асфандиёр-бек прав. Как знал и то, что за всё, произошедшее в экспедиции, и даже не произошедшее, ответственность рано или поздно буду нести только я. И никто другой. Если останусь жив. Впрочем, даже если погибну…


Не мог поступить иначе.


Я не башибузук, не головорез, не пуштун, не хазареец, не чипевайен с берега Гурона, не казак с классом церковно-приходской школы… Не в их унижение, конечно. Но я – русский офицер!



Вопреки ожиданиям, сарбазы во главе Шамшир-Бобо не делали попыток вооружённого нападения на караван. Шамшир-Бобо лучше других понимал и оценивал соотношение сил. День за днём сарбазы шли за нами, придерживаясь дистанции примерно в час пути шагом. Так гиены идут за раненым львом, дожидаясь, когда он ляжет, обессилев от потери крови.



Это сравнение не только относилось к дезертирам, но и подходило к нам по всем статьям.


Наши кони начали погибать один за другим.


Начались болезни среди погонщиков.


Этого следовало ожидать.


Больных удавалось пристраивать в кишлаки, уговаривая местных жителей оказать пришельцам гостеприимство и милосердие, уверяя, что больные просто подцепили простуду на холодном горном воздухе. Платили за милосердие серебром.



– Как скоро конечный пункт маршрута? – спрашивал Асфандиёр.



– Скоро, – отвечал я, – не более недели. От Вахандарья от реки Во… Во… вверх по течению на юг. У Чор-Минора нас встретят…



– Ты болен, Кудаш-бек! Какой Чор-Минор? Чор-Минор в Бухаре! Не умирай, дай мне карту, дай пароли, клянусь, я выполню всё, что прикажешь.



Я в полубеспамятстве стучал себя по лбу пальцем:


– Здесь карта, здесь пароли…



Карты, конечно, у нас были. Но без вычерченного маршрута и без указания конечного пункта экспедиции.


А у меня началось воспаление лёгких.



Сначала меня везли, укутанного в чьи шкуры, как вьюк, потом остановились в каком-то кишлаке без имени. Просто – дех. Старик – таджик-бадахшанец отпаивал меня отваром из арчовой хвои. Говорил: Бог Велик!



Очень не скоро я пришёл в себя. Расспросил старика, потом его взрослого сына. Понял: мы давным- давно проскочили реку Ворсинг. Перешли её вброд, даже не заметив. Видимо, где-то в верховьях обвал был. Ворсинг не каждый день дуриком перейти можно.



Но куда в конце-концов упёрлись? Впереди – стена Гиндукуша, стена Ваханского коридора! Конец пути, полный тупик. Стена высотой в пять верст. Стена, остановившая полки Александра Македонского! Ошибка вышла. Не по той реке к югу направились.



Асфандиёра это открытие не обеспокоило. И к моему выздоровлению он отнёсся достаточно спокойно. Бог Велик! И всё.


И всё?


А что осталось от экспедиции? Где кони? Где люди? Что с грузом?



Асфандиёр был невозмутим.


Груз в тайном месте. Укрыт надёжно. Погонщиков осталось всего двадцать три человека. Пуштуны ушли сами. Хазарейцы остались при мне все как один – двадцать стволов и сабель. Тридцать четыре лошади. Теперь уже без разницы, какая из них под вьюк, какая под седло. Ну, для Кудаш-бека конь всегда найдётся, а хазареец может идти рядом, держась за стремя своего господина.


Признаюсь, был растроган до слёз.


Пришлось возвращаться назад, сначала на север к Вахан-дарья, а потом берегом Вахана на запад до реки Ворсинг. Кони шли налегке, без груза. В их вьюках – только джугара, ячмень и немного риса. Топливо для ночных костров погонщики собирали по дороге – сухие ветки, кизяк, всё пригодится.


Из хазарейцев с нами было лишь десять джигитов. Где остальные? Там, где спрятан груз. В тайном месте у Чор-Минор!


Хазареец улыбался. Он помнил это имя, названное мною в бреду. Пока я был болен, разыскал ориентир. Это была скала, увенчанная четырьмя острыми природными шпилями, разделившая устье безымянной речушки, впадающей в Ворсинг с её левого берега. Потому и называлась – Чор-Минор – Четыре Минарета, как знаменитый «однофамилец» в Бухаре. Так же назывался и малый перевал через один из безымянных хребтов предгорья.



Вернёмся к Чор-Минору, будем почти у цели. От него до Кафири двое суток хорошим аллюром. Ну, шагом, да при плохой погоде не более пяти дней.



Спросил Асфандиёра:


– Груз досматривали?



– Нет. Сами убедитесь, Кудаш-бек, все пломбы целы. Слава Всевышнему, ни один вьюк не уронили в пропасть.



– Хорошо спрятали? Нашли пещеру?



– Хорошо спрятали. Ночью. В полной темноте. И не в пещере. За это лето Шамшир-Бобо со своими сарбазами все пещеры обследовал. Пещер там хватает. На факелы извели весь арчёвник в округе. Пусть ищут. Мы заберём груз тайно, и уйдём незаметно.



*****



Увы, тайно не удалось ни подойти к Чор-Минору, ни забрать груз.



Шамшир-Бобо знал точно: экспедиция укрыла груз в узком и неглубоком ущелье с речушкой длиной в версту от перевала до устья – места впадения в Ворсинг. Ущелье приметное: у его входа-выхода скала с четырьмя вершинами, хороший ориентир, зовётся, как минарет в родной Бухаре – Чор-Минор. Соглядатаи Шамшир-Бобо донесли: Асфандиёр-бек вошёл в ущелье с навьюченными лошадьми, сгибающимися под тяжестью поклажи. Поутру караван вышел в том же составе. Вот только, кони шли, высоко подняв головы и весело помахивая хвостами. А охрана впервые нарушила свой боевой порядок. Хазарейцы ехали гурьбой, пели свои песни. Дальнейшее наблюдение первичные сведения подтвердило: на первом же привале вьюки разгружались погонщиками без всяких усилий. Было ясно, во вьюках только зерно и солома!



Однако, самое тщательное обследование пещер не дало положительного результата. Короткое горное лето подошло к концу, а некоторые пещеры тянулись в глубины гор узкими щелями и провалами на сотни вёрст. Шамшир-Бобо знал: Кудаш-бек болен. Асфандиёр ждёт его выздоровления или смерти. Потом вернётся за сокровищами. Шамшир-Бобо решил ждать Асфандиёра. Сокровище того стоило.



*****



Сокровище стоило того, чтобы быть хорошо схороненным до поры до времени и находиться под скрытным наблюдением и охраной.



Помня судьбу отряда Ангур-вора, Асфандиёр-бек не вошёл в ущелье Чор-минор без разведки. Лишь убедившись, что сарбазов в ущелье нет, тёмной ночью мы прошли и провели лошадей за скалу, прикрывавшую вход, вброд по руслу реки. Нас ждали люди Асфандиёра. Меня за руку провели в одну из пещер. Один поворот, второй, и яркий огонь освещает просторный скальный грот, где можно было укрыть пару десятков всадников вместе с их лошадьми.


Мне указали на ложе из сухих веток, укрытых козьими шкурами, рядом с огнём. Предложили миску горячего мясного бульона - шурбо, заправленного зелёным диким луком, кусок варёной козлятины. Вместо хлеба – миску разваренного ячменя. Чего не было, того не было – соли! Что ж, не на пир пожаловал.


Асфандиёр расположился рядом.


– Кушайте, Кудаш-бек! Набирайтесь сил. Завтра они нам с вами понадобятся. Не беспокойтесь, за грузом уже пошли. Скоро начнут приносить ящики.


Я не суетился, вопросов не задавал.


Хотел Асфандиёр сделать мне сюрприз, пусть делает. Заслужит и похвалу, и награду.



Пока ужинали, в гроте начали появляться один за другим погонщики. С каждого лила вода. Кто-то был мокр по колено. Кто-то – по грудь. Появлялись и такие, что были мокры с ног до головы. Каждый нёс в руках ящик. Из щелей ящиков вытекала вода. Ящики аккуратно складывались в стороне от костра. Последний шестидесятый ящик был занесён в грот уже под утро.


Бумажные банковские ленты размокли, чернильные надписи не читались, но свинцовые пломбы на железной проволоке были в неприкосновенности. Груз цел.


Ну, и слава Богу.


Если кто-то был этому несказанно рад, так это ни я, ни мои люди. Всем досталось. За ночь в гроте сожгли весь запас топлива. Люди отогревались, просушивали мокрую одежду.


Асфандиёр не прятал груз по пещерам. Он просто затопил груз в случайно обнаруженном омуте, в общем-то, неглубокой речки. Мутная вода, несущая серый гипс, вымытый в верховьях горного массива, не позволяла обнаружить схрон визуально.



Шестьдесят ящиков… Если верить маркировкам, их общий вес должен был бы составлять не менее трех с половиной тонн! Поднять такой ящик в шестьдесят-шестьдесят три килограмма и нести его в гору от реки до пещеры триста метров не смог бы ни один из наших погонщиков. Покойный капитан Ремизов был прав: вес каждого ящика втрое меньше объявленного. Хочешь, не хочешь, а задумаешься. Бог даст, скоро придётся сдать груз по назначению. Не было бы проблем в конечном пункте маршрута. Да, никто не объявлял при передаче, а я не слышал и не принимал золото. Принимал опломбированные ящики в количестве шестидесяти единиц учёта. Если не золото, так что в них могло быть? Что за груз, транспортировка которого стоила таких больших забот, расходов и даже потерь в личном составе экспедиции? Иные, менее весящие, но более дорогие ценности? Или бумаги? Возможно, архив генерала Джунковского, который должен быть схоронен на другом от Красного Туркестана конце света? Возможно. Тогда, не плохо было бы и предупредить заранее своего неоднократно проверенного человека. Если в ящиках бумаги – пропал архив. Почти три месяца груз провёл под водой! Впервые за всю экспедицию я плюнул в сторону груза и сказал вслух: «Чёрт с ним!».



Напрасно чертыхнулся перед сном.


Через час на рассвете нас поднял винтовочный выстрел нашего часового. Со дна ущелья ему вразнобой ответили с десяток стволов. По звуку – винтовки Мосина. Не мультуки, не маузеры. Наши винтовки. Значит, вернулись сарбазы. За золотом. Не знаю звука более отвратительного, чем звук сплющенной от удара о камень рикошетом летящей пули. Минут через десять перестрелка умолкла. Стороны в своих диспозициях определились.



Я подсчитал: противник атакует в количестве не более, чем в два десятка стволов. Значит, точно, это люди Шамшир-Бобо.


Опоздал старый басмач. Ждал, ждал Кудашева, и, всё-таки, проворонил!


У нас преимущество. Двадцать стволов одних только хорезмийцев дорогого стоят. Они даром патроны жечь не будут. Асфандиёр улыбался. Для него война – праздник. Я отдал ему приказ разобрать вьюки с резервным вооружением, раздать винтовки погонщиками. Как бы они плохо ни стреляли, но с их помощью при штурме можно будет вдвое увеличить плотность огня.




Асфандиёр расставил людей по уже размеченным им огневым точкам, каждому стрелку наметил индивидуальный сектор обстрела: от камня до камня, от ориентира до ориентира. Я прошелся по карнизу – грамотно. Мёртвых зон нет. У нас преимущество: мы на высоте. Штурмом не взять. Пусть попробуют. Захлебнутся!



Попробовали. Цепью, перебежками, укрываясь за камнями. Мы на выстрелы до поры до времени не отвечали. Пусть пойдут вброд через реку.


Пошли.


В моих руках «Гочкис». Сейчас узнаю цену этому хвалёному французскому шедевру. Неужто лучше «Максима»?


Асфандиёр с биноклем. Командир. Знает, когда стрелять самому. Не торопится с командой «огонь».


Вот, сарбазы цепью в десять человек вошли в воду. Сначала по колено, потом по пояс. Вот, один не удержался на ногах, упал, река пронесла его шагов пятнадцать по течению, пока он смог встать на ноги.



Асфандиёр даёт команду:


– Предупредительным одиночным, по кромке берега огонь!



Дружный залп.


Дал и я длинную очередь.


Сарбазы развернулись и прыжками поскакали, держа над головами винтовки, на свой берег.



Асфандиёр высунулся из укрытия. Крикнул:


– Эй, Шамшир! Предатель, разбойник! Иди ко мне, окажу тебе милость. Я перережу твоё горло. Постараюсь не причинить боли. Иначе будешь сидеть живым три дня на высоком колу в Бухаре, пока не подохнешь! Могу простить, если вы все сложите оружие, и каждый из вас наденет на свою шею уздечку!



В ответ беспорядочные выстрелы. На сажень ниже условного бруствера, по камню.



Шамшир-Бобо не снёс оскорбления. С противоположного берега реки полилась длиннейшая брань в адрес Асфандиёра и всех его родственников и предков.


Асфандиёр ответил коротко:


– Прости, Шамшир, я был добр к тебе. Больше не буду!



Шамшир-Бобо поднял над камнем, за которым укрывался, белый платок, завязанный узлом за древко камчи. Потом поднялся во весь рост. Крикнул:


– Не стреляйте. Прибегаю к закону войны. Я парламентёр. Хочу говорить с начальником. С Кудаш-беком.



Пришлось подняться и мне.



Шамшир-Бобо двинулся, было, к реке, но его остановил Асфандиёр:


– Стой, где стоишь, предатель! Ни шагу. С дезертирами не ведут переговоров.



– Говори! – приказал я.



– Уважаемый Кудаш-бек! – начал Шамшир-Бобо. – В моих руках фирман, подписанный его превосходительством генералом полиции Куш-Беги по повелению его высочества эмира Афганистана, да хранит его Всевышний, господина и отца всех народов Афганистана Хабибулы-хана. Фирман предписывает всем, кто встретит хазарейца Асфандиёр-бека, не давать ему ни воды, ни хлеба, ни крова, не оказывать ему ни почтения, ни милосердия, ни иной помощи. Виновный и семья виновного в нарушении этого требования Куш-Беги не останутся без наказания. Тот же, кто предаст в руки стражей правопорядка разбойника Асфандиёр-бека живым или мёртвым, получит из казны вознаграждение в пять тысяч золотых афганских рупий! Истинно. Омин!



Я молчал.



– Это всё? – задал вопрос Асфандиёр-бек.



Не отвечая на вопрос, Шамшир-Бобо продолжил:


– Последний раз предлагаю, больше не буду предлагать. Сдайте нашему революционному отряду награбленное в Бухаре имущество. Оставьте себе своё оружие и коней. Уходите прочь. Граница рядом. Там, за Гиндукушем! Но разбойник Асфандиёр будет доставлен в железных кандалах в Кабул. Знайте, меня – Шамшир-Бобо – мой отец не из глины вылепил. Мои слова не так легковесны, как вы думаете. За ними стоит вооружённая сотня рисалэ хакима всего Вахана – Хусаин-Питхарам-Хана!



На последних словах с воплями: «Гов, гов, гов!!!» в ущелье действительно быстрым шагом верхом на малорослых мохнатых «монголах» вошла полусотня рисалэ и выстроилась в две шеренги на противоположном берегу речушки.


Под прицелом моего «Гочкиса».



Асфандиёр-бек, не таясь, встал на большой камень. Во весь рост. Крикнул вниз:


– Шамшир! Спрячь свой сопливый платок, сын козла! Твой Питхарам такой же хан, как и его недоношенный жеребец. У меня на него самого в рукаве фирман Куш-Беги! Убирайтесь прочь, пока мы не наделали дырок в ваших халатах!


Шамшир-Бобо выстрелил в Асфандиёра. Промахнулся. Хазареец спрыгнул с камня. Нырнул в пещеру, вернулся со вторым «Гочкисом».



Сарбазы пошли на приступ.



Первым делом Асфандиёр сделал то, на что я был неспособен. В три-четыре длинные очереди перебил коней рисалэ. Не собирался играть в догонялки. В три минуты атака была отбита. На прибрежной гальке, у подножия гранитной стены и даже на самой террасе, малым серпантином козьей тропы ведущей к пещерам, осталось тринадцать трупов. Два трупа река унесла в Ворсинг. Из наших ни один не был ранен.


ГЛАВА XXV.



Осада, штурм и «живой щит». Снежный шквал. Освобождение Чор-Минора. Под защитой Агни-Ра. Малый дворцовый переворот. Посольство в Киштвари. Встреча с Мак’Лессоном. Цена подставы. Новые задачи.



Двое суток Шамшир-бобо со своими сарбазами и Хусаин-Питхарам-хан со своими головорезами держали нас в осаде, блокировав вход в ущелье через устье речушки несущей белые, как молоко, воды, оттого и называющейся – Шир-дарья. Штурмовать наше гранитное убежище в лоб больше не пытались. Ограничивались провокационными имитациями атак, заставляя нас попусту жечь патроны. Наши контратаки и вылазки также оставались безуспешными. Асфандиёр проверил путь через малый перевал Чор-Минор, выяснил, что там тропа под прицелом полусотни стрелков.


Похоже, басмачи решили нас взять измором.



Я прикинул: наших запасов зерна, в общей сложности, и для людей, и для животных должно хватить дней на десять. С пресной водой проблем тоже не было. В одном из смежных гротов из трещины в скале бежал настоящий ручеёк. Но с топливом была беда. И с освещением тоже. Не было ни факелов, ни масла для светильников. Бдительность наших ночных дозоров обеспечивалась лишь обострёнными зрением, слухом, и обонянием часовых. Враг тоже не дремал по ночам, посылал своих лазутчиков. Малейшее подозрение, и темноту ночи разрывали вспышки короткой пулемётной очереди. За время затишья Асфандиёр, ранее по нашему общему согласию не подпускавший никого из охраны к пулемётам, сумел подготовить пулемётчиков, справлявшихся и с «Максимом», и с «Гочкисами».


На третье утро выпал снег. Рановато, вроде. Сентябрь только начался. Пора выбираться из Чор-Минора. Будет ранняя зима, закроются перевалы, пропадём.


Первый снег обеспокоил и басмачей. Они решились на штурм. Курбаши погнали своих людей под ружейно-пулемётный огонь, не считаясь с потерями. Атаковали с обеих сторон ущелья. Снег быстро окрасился кровью. Плотность огня противника, уже скорректированная за двое суток стрельбы, внесла потери и в наши ряды. Через час боя атака захлебнулась. Французские «Гочкисы» были раскалены. Металлические насадки-гофры, выполнявшие роль воздушных радиаторов, не обеспечивали достаточного охлаждения разогретых стволов. Десять-пятнадцать минут беспрерывной стрельбы приводили пулемёты в полную негодность. Дульные отверстия от разогрева расширялись. Давление в стволах уменьшалось. Дальность полёта пули и её пробивная способность падали. Слава Богу, у нас был ещё и «Максим». Этот работал безукоризненно.


Противник отступил. Мы смогли заняться своими ранеными.



Через час в ущелье послышались странные звуки. Это был многоголосый плач женщин и детей. Скоро мы увидели: со стороны малого перевала к нашим пещерам движется толпа более чем в двести человек. В бинокль было видно: старики, женщины и дети!



– Шайтан! – не удержался от проклятия Асфандиёр. – Эти ублюдки решили задавить нас, используя живой щит! Как хочешь, Кудаш-бек, но если Всевышний решит оставить нам жизнь и наказать этих безбожников, я сам лично сниму с них обоих их ничтожные шкуры и пущу плавать в Вахан-дарью!



Я молчал. Смотрел в бинокль. Похоже, это, действительно, шла на нас сама смерть. Кто из нас посмеет перемесить пулемётным огнём в кровавую кашу стариков, детей и женщин? Какой изощрённый преступный ум приготовил нам это «кровавое воскресенье»?! В бинокль было видно: за их спинами шли мужчины. Кто с винтовкой, кто с мультуком, а кто и просто с кривой арчёвой дубиной. Ополчение. За ними последними – хорошо вооружённые сарбазы Шамшир-Бобо и басмачи Хусаин-Питхарам-хана.


Оторвался от бинокля.


Посмотрел на Асфандиёра. Было видно: хазареец сдаваться не собирается. Готовит пулемёты к бою. К последнему бою. На меня даже не смотрит. Без слов знает, что у меня в душе. Не упрекает. Не презирает. Не убеждает. Просто готовится к бою.


Да… К отражению такого крутого тактического приёма, применённому противником, в Николаевской военной академии офицеров не готовят.


Я знал: если «это» произойдёт, мне, с подобным грузом памяти, уже не жить. Останусь в живых, никогда не буду считать себя человеком. Мелькнула простая мысль: «Как могли жить и наслаждаться жизнью те, кто девятого января пятого года залил кровью Дворцовую площадь?»! Мне уже не были нужны пулемёты. Я перестал чувствовать погоны на своих плечах. Моя правая рука, сжимавшая револьвер, согревала его сталь теплом за пазухой узбекского халата. Мне было достаточно этого оружия. Я понимал своего капитана Ремизова…


Прощай, Леночка!


А время будто бы остановилось. Сколько мыслей пролетело, а «живой щит», гонимый басмачами на смерть в предвкушении дорогой добычи, прошёл за это время всего несколько шагов.


Господи, помилуй!


И в этот момент на ущелье обрушился шквал.


Неожиданный удар морозного воздуха смешанного со снегом, сбил с ног моих людей, занявших свои позиции на террасе, укрывшись за природными гранитными брустверами, опрокинул навзничь Асфандиёра вместе с его «Максимом». Меня самого шквал отбросил спиной на каменную стену. Тем не менее, обошлось, мы были под защитой скальной стены.


Гораздо хуже пришлось тем, кто шёл по свободному для ветра центральному пространству ущелья. Всех повалил с ног. Многих ветер протащил несколько шагов по снегу, сбив народ в кучу…


О таких шквалах в горах и на море я много слышал, но стал его свидетелем впервые, испытал его удар собственным телом. Действительно, в горах шквал способен сбросить в пропасть караван, в море – сорвать с кораблей паруса, сами корабли сорвать с якорных цепей!


Теперь ветер дул ровно, но с такой силой, что поднятую против него ладонь невозможно было удержать более нескольких секунд. Занялась метель. Видимость снизилась. С болью в глазах, побитых острыми снежинками, поминутно протирая линзы бинокля, я наблюдал, как рассыпалась гора человеческих тел, усыпанных снегом. «Живой шит» распался. Люди не разбегались, расползались, стараясь вернуться туда, откуда их согнали.


Стало ясно: сегодня штурма не будет.



Я очнулся от пережитого шока и собственных страшных мыслей не сразу. Кто-то тряс меня руками за оба плеча. Обернулся.



– Бог Велик! – сказал Асфадиёр-бек, показывая рукой в суровое тёмное заснеженное небо.



– Бог Велик! – подтвердил я и с большим облегчением трижды перекрестился широким крестным знамением. Раньше я никогда этого при своих подчинённых не делал.



*****



Ночь после последнего боя и обрушившегося на Чор-Минор снежного шквала я проспал на каменном холодном ложе грота, как младенец в тёплой кроватке. Видимо, непогода принесла в ущелье не только снег, но и добрую массу кислорода. Спал, опьянённый возможностью не напрягать лёгкие.


Видел во сне Леночку. Стояли на перроне, протянув друг другу вытянутые руки. И не могли соединить их. Только смотрели друг на друга. И нам не нужны были слова…



Мой сладкий сон прервало пение.


Наш грот, как мощная акустическая сфера большого храма, отражал звуки многоголосого мужского хора, доносившиеся извне. Песнопение было отчасти похоже на то, что можно было услышать при отправлении православной литургии, но слов понять было нельзя. Совершенно незнакомый язык!



Я и наши люди поднимались, выходили из пещеры на террасу. Я вместе со всеми. Часовые тревогу не подняли. Это было удивительно. Хазареец стоял на своём высоком камне, в бинокль осматривал окрестности. Я и без бинокля видел одну большую пелену сверкающего под восходящим солнцем первого снега.



Ни одной чужой фигуры. Ни в ущелье по руслу Шир-дарьи, ни на противоположной его стороне. Только снег. А песнопение слышалось. И мощность его нарастала.



И мы увидели.


Одновременно с левого фланга от малого перевала Чор-Минор и с правого – от одноимённой скалы, прикрывающей вход в ущелье с устья Шир-Дарьи, на территорию нашей защищаемой экспедиционной юрисдикции входили двумя отрядами вооружённые воины весьма необычного для Центральной Азии вида.


Все, как один, в белых плащах типа кавказских бурок, но с капюшонами, с винтовками за плечами и с длинными пиками, поблёскивающими своими наконечниками, в руках.


Их было много. Я машинально сделал подсчёт: в каждом отряде по триста воинов. Два батальона!


Все они пели.


Я подошёл к Асфандиёру.


Он, не отрываясь, смотрел в бинокль.


Я потянул хазарейца за пояс. Он, не отрываясь от окуляров, коротко сказал, отвечая на не заданный мною вопрос:


– Кафиры! Кафиристанцы.


Спрыгнул с камня, громким голосом отдал команду нашим:


– Не стрелять! Убрать оружие. Винтовки на ремень, за спину. Привести себя в порядок. Живо!



Обратился ко мне:


– Уважаемый сардар Кудаш-бек! Вы как-то промолвили, правда, в горячечном бреду, что «…нас встретят у Чор-Минора». Похоже, эта армия Кафиристана прибыла по вашу душу. Предлагаю вам пойти переодеться. В белые одеяния Гюль Падишаха. Нехорошо представляться в простой одежде, прожжённой у костров и пахнущей дымом кизяков.



Это было правильное замечание.


Через две-три минуты я был готов к торжественной встрече, а отряды кафиристанцев успели к моему выходу соединиться и построиться квадратной коробкой на нашем берегу фронтом, обращённым к входу в большой грот. Они продолжали петь. Такого торжественного песнопения мне не приходилось слышать никогда в жизни. Это была торжественная победная песнь, хорал, как я её воспринял, прославляющий победителя. В этот момент солнце поднялось над нашим малым хребтом и озарило всё ущелье. Исчезли тени. Везде сверкал снег. А над ним – тёмное сочное синее небо, которое можно увидеть только высоко в горах!


Вот когда мне понадобились английские тёмные очки с зелёными стёклами в золотой оправе, утопленные мною в воде пруда Колчерского замка!



К нам направились пятеро без оружия. Один из них протрубил в металлический рог, золотом сверкавший на солнце. Вперёд выступил мужчина примерно моего возраста, одетый как все его воины в белый войлочный плащ, откинул с головы капюшон. На его шее – массивный обруч из витой золотой проволоки, концы которой заканчивались литыми скульптурными головами барашков. Торквес. Царская гривна! Вождь, военачальник, жрец? Возможно, един во всех трёх лицах. Поднял вверх руку.



Я тоже счел нужным спуститься с террасы и сделать один шаг ему навстречу.



Пришелец торжественно произнёс три слова:


– Гея соу, АлЕксандре!


С ударением на втором слоге в имени.



_____________________________________________


* Др. греч.


– ;;;; ;;;, ;;;;;;;;;!


– Здравствуй, Александр!


_____________________________________________



Эти слова были не только приветствием. Это был пароль.


Мне надлежало ответить на него. На древнегреческом языке!


Я ответил фразой, как меня учил Джунковский:


– Зито то айонио елио Неаникос Хелайос Агни-Ра!


_____________________________________________


* Др. греч


– ;;;; ;; ;;;;;; ;;;; ;;;;;;;; ;;;;;; ;;;;-;;!


– Да здравствует вечное солнце Великий Гелиос Агни-Ра!


____________________________________________



И кафиристанцы повторили за мной во все свои шестьсот глоток:


– Зито то айонио елио Неаникос Хелайос Агни-Ра!


Прозвучало как военный клич.



Пароль был принят. Слава Богу, я ответил правильно, не перепутал слов.



Подняв вверх правую руку, раскрытой ладонью обращённой ко мне, начал говорить глашатай, тот, что трубил в рог. На фарси-дари. Видимо, хотел, чтобы его поняли мы все.


– Александр! Люди и воины Александра! Вас приветствует народ Агни-Ра и его вождь басилевс Протерос Агни-Ра! Он рад встрече с вами. Басилевс Протерос Агни-Ра и наш народ готов оказать гостеприимство тебе, Александр, и твоим спутникам!


_____________________________________________


* Др. греч.


– ;;;;;;;; – басиле;й, базиле;вс – титул вождя племени, монарха, правителя города-государства, такого, как Микены, или Афины в додемократическую эпоху в эллинистических государствах. В средние века титул византийских императоров Византии - василевс.


_____________________________________________



Я ответил:


– Благодарю за помощь, за гостеприимство, дорогой Протерос Агни-Ра. На это приглашение могу ответить только за себя. Мои спутники решат сами, где они проведут надвигающуюся зиму, в гостеприимном доме, либо в родных местах. Что касается груза, доставленного для басилевса, его можно забрать уже сейчас.


*****



Сборы были недолги.



Минут сорок ушло на расчёт с погонщиками и охраной.


Святое дело. Никто не был обижен. Бумажками я не расплачивался. Каждому – согласно чину в экспедиционной табели о рангах, согласно подённому отработанному времени, отдельным заслуженным поощрениям, рвению, даже подвигам. Было и такое. Каждому – серебром и золотом, каждому – "бесяр ташаккур" – большое спасибо. Каждому – крепкое рукопожатие и пожелание счастливой обратной дороги. Рохи сафед!


Акбар, Мустафа, Садык, Мирзо, Рахмон, Абдулло, Мир-Али… Асфандиёр! И другие… Каждого буду помнить всю оставшуюся жизнь. И без путевого дневника никогда не забуду ни один день нашей экспедиции.



Асфандиёр не только получил собственное жалование и заслуженное вознаграждение, прогонные деньги на обратный путь, но и деньги для тех, кого мы оставили больными в кишлаках по всему нашему скорбному пути. Поклялся навестить каждого, передать жалованье.



Единственный ящик, содержимое которого расходовалось, касса экспедиции, подотчётный до гривенника золотой запас, потерял в весе процентов восемьдесят. Его я забирал с собой.


Всё иное имущество, включая оружие и коней передавалось Асфандиёру в качестве приза. Заработал честно и самоотверженно. Не возвращаться же людям в родные места пешком и без защиты.



Кроме меня в гости к агнираширам не пошёл никто.



Обнимая меня на прощанье, Асфандиёр прошептал мне на ухо:


– Прощай, Кудаш-бек! Да хранит тебя Всевышний. Надеюсь, ты знаешь, куда и зачем идёшь. Про Кафири много страшных слухов ходит. Не думаю, что они лживы. Иначе они не жили бы. Говорят, их охраняет Большой Змей. Береги себя. Желаю и себе, и тебе живыми вернуться в родные дома к своим детям и жёнам!



Разошлись.


Асфандиёр выслал вперёд дозор, и его отряд , уже – «его отряд»! – спокойно пошёл к выходу из ущелья. Всадник за всадником, огибая скалу, скрывались за Чор-Минором.


Я провожал их взглядом, пока последний человек не покинул ущелье. Акбар, Мустафа, Садык, Мирзо, Рахмон, Абдулло, Мир-Али… Асфандиёр! И другие…



Агнираширы и басилевс Кафири Протерос Агни-Ра терпеливо ждали, пока я не провожу в дальний обратный путь своих людей.



Для меня уже приготовили малорослую гималайскую пегую бело-рыжую мохнатую лошадку, взнузданную и осёдланную, но с сюрпризом, к которому я готов не был. Без стремян! Вспомнил, так в древности и скифы ездили, и эллины, и римляне. Так по сей день ездят в прериях Дикого Запада команчи. Так что, жаловаться некому. Попал в кузов – называйся груздем. «Держись, Кудашев. Не упади с лошадки в пропасть!», – пожелал я сам себе.



Сели, поехали.


Верхом только я и Протерос Агни-Ра. Его воины, все шестьсот, бегут трусцой. Ящики груза, по двое каждый, несут, крепко держа за верёвочные ручки. Открыто. Примерно, каждые двести метров на бегу передают груз другой сменной паре.


Сильные ребята. Настоящие горцы. Несомненно, европеоиды. Потомки гоплитов Александра Македонского? Белая кожа, румянец на щеках, светлые волосы. По возрасту – от юношей с едва пробивающимися усами до мужчин с бородами, заплетёнными в косы. Мужи, словно списанные с образов героев Эллады на античных краснофигурных вазах. Серые либо голубые глаза. Тем не менее, такой тип внешности, мне ранее ни в Европе, ни в Азии не встречался. Я не антрополог, и азов этой науки не знаю, но чувствую, лицевые пропорции лба, носа, глаз, рта иные. Так, скажем, отличаются друг от друга туркмены- текинцы и туркмены-йомуды, немцы и шведы.


Хорошо бегут гоплиты. И пики им не в тягость, а в помощь, как альпенштоки. Не боятся поскользнуться на заснеженной тропе. Засёк время. Первый привал сделали только через три часа. Минут на тридцать. Потом далее. Ворсинг-дарью перешли вброд выше устья впадавшей в неё реки Кафири. За ночь река обмелела. Её верховья уже сковал лёд. Ночёвку устроили уже на территории, контролируемой народом Агни-Ра. За весь путь не встретили ни одного человека.


Ночью снова была метель. Под утро ударил такой мороз, что, не будь рядом моей пегой сивки-бурки, не поднялся бы со своего ложа. Грелся теплом лошади.


Протерос Агни-Ра объявил мне, все перевалы закрылись. До весны. Рановато, в этом году. Ну, значит, весна будет ранняя. Тоже хорошо.


Потом добавил: завтра к полудню будем дома!


Дома… Кто дома, а кто и нет!


Пока только станция Березань. Хочешь, не хочешь…



*****



В ущелье Кафири в высокогорном гиндукушском посёлке, не нанесённом ни на одну карту мира под гордым названием Агнираполис, мне пришлось перезимовать.


Слава Богу, без каких бы то ни было приключений.


Обязанностями и работой меня не обременяли.


Жил жизнью агнираширов. Наблюдал быт, обычаи, особенности верований и культа огня – богов разных культур – Агни, Ра и Гелиоса, странно слившихся в единый образ. Но, возможно, ещё не разделившихся с великим переселением народов. Для учёных лингвистов, литераторов, этнографов и антропологов здесь нашлось бы море открытий. Для себя составлял словарь-разговорник агни-ра.



Быт агнираширов скромен.


Козы, стада коз – основа примитивного скотоводческого хозяйства. Три-три с половиной месяца короткого светлого времени года должны весь календарный год прокормить и коз, и их владельцев.


С наступлением зимы агнираширам в отличие от тибетцев спускаться некуда. Где жили летом, живут и зимой. Снегом занесены пастбища. Коз кормят тем, что удалось вырастить и накосить в долине речки Кафири – сеном, ячменём, просом. Соблюдают строжайшую экономию, иначе не выжить. В морозные дни каждое животное получает свою индивидуальную порцию: миску подогретого ячменя в маленькой индивидуальной торбочке, надеваемой козе на шею. Так не будет обид. Достанется каждой. Но хозяевам приходится потрудиться. Новорождённые и неокрепшие козлята ночуют в жилищах вместе с людьми. Помещения для скота, понятно, не отапливаются.


Мужчины несут службу, охотятся, выделывают шкуры, сбивают войлоки. Летом пасут своих коз. Зимой выкармливают их из рук. Следят за снежным покровом. Знают, где и когда устроить обвал опасной снеговой шапки, где расчистить площадку для прогулки скота, где проверить снеговой покров на случай посягательства на свою территорию непрошеных гостей.



Рацион агнираширов тоже излишествами не отличается. То же самое просо, заваренное с козьим молоком, сыр. Пресные ячменные лепёшки либо просто поджаренное обмолоченное зерно. Это еда взрослых мужчин. Мясо в первую очередь воинам, несущим дозорную службу, потом больным и детям. Женщинам по праздникам.


Вино употребляют очень и очень в меру. Его привозят из Индии. Оно дорого. Большой кубок разводят водой и пускают вкруговую. Редкие праздники. Музыка, декламации пространных стихотворных преданий, древних, как сама Ойкумена. Ещё не понимаю языка, но знакомые имена богов олимпийцев, героев «Илиады» и «Одиссеи» улавливаю на слух. Мужские танцы – боевые приёмы рукопашного боя под аккомпанемент барабана, двойных тростниковых флейт, обязательной лиры с резонатором из панциря черепахи и трёх струн, натянутых между бычьими рогами.


Для детей днём – школа. Так и называется. Перевод не нужен. Вместо тетрадей – скальные тонкие плитки. И угольки. Пишут, читают.


Мелькнула мысль: мне тоже не помешало бы!


Подростки ежедневно в любую погоду упражняются в гимнастике, борьбе, кулачном бою, стрельбе из лука. Детки кидают камешки с такой точностью на дистанцию, что достойно восхищения.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги