– Йоханн! Появился первый свидетель. Этого следовало ожидать. Он не опасен. Но могут появиться и другие, более компетентные и настойчивые. Придется тебе поехать в Ингольштадт. Нужно почистить архивы. Они могут испортить будущее. В расходах не стесняйтесь!



– Так точно, Ваше Превосходительство! Я готов.



– Хорошо, не припомнишь, кто сказал:


– «Нет человека, который достаточно богат, чтобы выкупить своё прошлое!»?



– Оскар Уайльд, Ваше Превосходительство!


_____________________________________________



Отослав «Одиннадцатого», Петерс подошёл к большим напольным часам «Grandfather Clock», открыл дверцу с хрустальным, украшенным резными виньетками рококо стеклом, не торопясь завёл их. Сверил ход с собственным карманным брегетом. Глянул в старое венецианское зеркало. Привычным жестом поправил волосы.


В полголоса сказал сам себе: «Нет человека, который достаточно богат, чтобы выкупить своё прошлое!»… Что-то я не вижу ни в зеркале, ни вокруг меня личностей, к кому бы это не относилось!


ГЛАВА XX.



В Театре имени Мейерхольда. Новое назначение или "слуга двух господ". Снова в Асхабаде, снова "подпоручиком" с двумя "кубарями". Семью годами ранее. Погоны подполковника от Джунковского. Прощание с Леночкой.



22 октября 1924.


Москва.



Далеко не в один день была решена моя судьба. Сидел в рабочие часы дома, ждал звонка. Сам не навязывался. На полученный аванс мы при наших потребностях могли спокойно просуществовать месяца три-четыре. Выходил гулять ранним утром до восьми либо вечером после двадцати одного вместе с Леночкой.



Так прошли двадцать дней. Телефон молчал.


Я особо не беспокоился. Постановление о моей реабилитации в силе. Из Бюро переводов Туркменского Областного ГПУ меня никто не увольнял. Значит, я просто в длительной командировке.


Можно и погулять, пока начальство не определилось. Потом некогда будет.



Семнадцатого октября я впервые использовал свой пропуск в Управление ОГПУ при СНК СССР в личных целях: со служебного входа кинотеатра «Арс» купил три билета на дневной сеанс. По пятьдесят копеек серебром. На премьеру фантастического советского фильма «Аэлита».


Леночка и Жорка были в полном восторге. Мой подвиг оценили: у перекупщиков билетики шли от тысячи пятисот рублей кредитками.



Двадцать второго утром Леночка разбудила меня поцелуем.


– С днём рождения, Саша!



Завтракали по-праздничному. Пирогом с белорыбицей с Даниловского рынка. Наша нянечка постаралась. Няне нашей всего семнадцать. Её муж, как и она сама из балашихинских крестьян. Муж – стрелок в кремлёвском комендантском полку. Свои люди.



Я спросил Леночку:


– Как отметим? Пойдём в «Националь»?



– Шутишь? Хочу в театр! – сказала Леночка. – Это сегодня не очень дорого?



Я ответил:


– Выясним. Уже есть театры государственные, там не дорого, а зачастую и вовсе бесплатно. Остальные – нэпмановские.


Приоделись, вышли на бульвар. У первой же рекламной тумбы остановились. Обошли её по кругу. Выбрали пьесу Александра Васильевича Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина». Автор знаком. В Асхабадском Русском театре смотрели его «Свадьбу Кречинского».



– «Театр имени Мейерхольда» на Большой Садовой улице, – сказала Леночка. – Это где?



Я пожал плечами. Спросил:


– А кто такой Мейерхольд?



Леночка развела руками.



В разговор вмешался извозчик, сидевший на козлах своей коляски:


– За полтинник отвезу с ветерком!



Новенький серебряный полтинник выпуска года нынешнего с рельефами рабочего и крестьянина, шагающими к восходу солнца, как в новую жизнь, у меня был. И не один.


Сели. Поехали.



Смотрели в «Театре имени Мейерхольда» пьесу Александра Васильевича Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина» в постановке Сергея Эйзенштейна. Ни имя Мейерхольда, ни Эйзенштейна, нам ни о чём не говорили. Мы, туркестанские провинциалы, только начинали знакомиться с новой пролетарской культурой.



Купили программку. Не так много знакомых имён. Есть фотографии актёров: Михаил Жаров, Игорь Ильинский, Мария Бабанова, Зинаида Райх… Будем знать, кого любить! Правда, с самого начала кое-что насторожило: мадам Брандахлыстову играл мужчина – Михаил Жаров! Ильинский – Расплюева.


Леночка обрадовалась:


– Сашенька! Живого Игоря Ильинского увидим. Вспомни: он сыщика в «Аэлите» играл!


Подумала и добавила:


– Жаль, Зинаида Райх не задействована. Хотела на неё посмотреть.



– Такая знаменитость?



– Ой, Кудашев… Темнота. Она была женой Сергея Есенина! Смотри, какая красавица!



– Откуда мне знать? Я в Индии два раза лишь спектакли теней смотрел. Там понимать ничего не надо. Просто смотришь, и всё.



Читаем программку:


В анонсе расписано: «Комедийно-Сатирическое Светопреставление!». Я понял правильно: не «световое представление», а просто «конец света», и, должно быть, очень весёлый. Без чертей не обойдётся!


Леночка пожала плечами, но билеты мы купили.



Это было что-то! Жаль, ни я, ни Леночка не были знакомы с оригиналом пьесы. Автор – человек в России известный, серьёзный, хорошо по собственному горькому опыту знакомый с сыскной аналитикой. Мы читали его «Свадьбу Кречинского». Вряд ли он написал то, что увидели мы.


Революция! Авангард! Ниспровержение старого мира и его пороков! Шик, блеск, тру-ля-ля!


Спектакль Энзенштейна закончился для нас обоих головной болью. Мы словно побывали в мире, населённом не людьми – сошедшими с ума демонами алчности, стяжательства, предательства, бесчеловечностью. Масса чисто цирковых эффектов: полётов на трапециях, кульбитов, плясок на проволоке, жонглирования факелами. Шабаш ведьм в кринолинах и ведьмаков во фраках на Лысой горе. Одним словом, не хватало только Махакалы. Если бы Энзенштейн побывал разок на мистерии Цам, он обязательно вставил бы в пьесу пляски этих чудовищ.


Анонс не обманывал. «Конец Света» зрители прочувствовали каждой клеточкой своего тела.


Впрочем, свои восторженные почитатели этой постановки были. На выходе восторженный юноша громко, с расчётом на окружающих, делился впечатлением со своей спутницей:


– Представь себе, большинство сцен – гениальные импровизации самих актёров. Вот истинная свобода творчества!



Леночка сказала:


– Нужно будет пройтись по книжным лавкам, поискать пьесу в печатном издании, сравнить оригинал со сценографией. От наших революционеров сцены всего можно ожидать.



Вернулись домой поздно ночью. Дети спали. Няня спала тоже на старом канапэ, на котором и сидеть то было неловко. Увы, мебель казённая, с инвентарными номерами.



Телефонный звонок не разбудил ни няню, ни детей. Взял трубку. Получил телефонограмму: поутру к девяти прибыть в спецотдел. Своим ходом. Отбой связи. Хорошо, утро вечера мудренее.



Леночка прислушивалась. По окончанию разговора спросила меня:


– А я как же? Мне тоже нужно устроиться. Я не собираюсь прожить жизнь барыней. У меня есть профессия: я дипломированная медицинская операционная сестра хирургического отделения с двенадцатилетним стажем! Если мне не позволят, либо мы не найдём места, я должна вернуться в Асхабад, в свою больницу Красного Креста.



– Мы подумаем, – ответил я. – Завтра должно решиться и моё трудоустройство. Либо здесь, либо назад, либо снова куда подальше.



– Будем отдыхать, – сказала Леночка. – Тебе будильник, как всегда, на шесть?



*****


Ночью думал.


Не зря мы сходили в театр. Эта постановка Эйзенштейна по-своему гениальна. Она стала отправной точкой моего понимания того, что происходило, происходит и будет происходить в этом мире.


Дело не в революции и не в революциях, которые якобы изменили мир. Дело в самом мире, который изменился, и вместе с которым должно было измениться всё в этом мире. Изменилась Вселенная. Расширилась. Её движение ускорилось. И человек был должен приспособиться к жизни в новом мире.


Вот чисто внешняя примета нового времени: старая пьеса, которая была написана автором совсем в другую эпоху в другой стране, в другом времени, пятьдесят лет назад. И романы того времени, и пьесы, и театральные постановки несли в себе некую скрытую внутреннюю силу, заставляющую человека думать, осмысливать его собственную жизнь, соизмерять собственные мысли и поступки с мыслями и поступками героев книг и театральных подмостков. Вернувшись из театра, зрители не один день вспоминали увиденное. Они заново переживали судьбы героев пьесы, делали для себя некие выводы, становились душевно лучше и чище. Либо начинали непроизвольно стремиться к этому.


Театральная революция мало чем отличается от революции социальной. В первую очередь своей стремительностью. Революция – это взрыв. Революция это шок. Революции не интересен медленный процесс воспитания масс. Зритель должен выйти из зала уже с изменившимся сознанием. Что и делается.


Новое время – новые средства воздействия на сознание масс, новые способы формирования и переформирования духовных ценностей в сознании масс, новые технологии управления массами.



Авангард, социалистический как культурная эпоха, как духовная философия, как образ мысли пришел и вытеснил все иные «измы». Грядёт время простых понятных, штампованных, контрастных, общеобязательных к применению принципов нового общежития.


Уже сложилась государственная система власти. Очень жёсткая система, способная контролировать как собственную целостность, так и своё независимое положение в мире иных не дружественных систем.


Система, это, прежде всего, жесткий, не аморфный, порядок взаимосвязей частей её составляющих. Каждый человек – частица системы. Вписанный в систему, отторгающий систему либо отторгнутый ею. Для упрощения у каждой частицы свои характерные, признаваемые системой особенности. Хоть по цвету ярлычков. К примеру: красный, белый, зелёный, чёрный, жовто-блакитный и т.д. Свой, системный – только красный. Это у нас. Есть и иные системы – звёздно-полосатые, например. А если кто-то фиолетовый с зелёными крапинками? Нет, фиолетовых персон у «нас!» не может быть, потому что не может быть никогда!



Фиолетовый в крапинку для системы просто урод.


Для бессистемных персон, в системе нет места.


У такого бессистемного в голове своя собственная система.



Человек думающий – сомневающаяся личность.


Личность сомневающаяся – потенциально ненадёжная личность. Просто враг.



Кто не с нами – тот против нас! Кто не сдаётся – того уничтожают!


Насилие?


Революция.


Меньше интеллекта, больше эмоций.


Правой, правой, правой!



Кольцо рассуждения замкнулось. Это что-то новое?


Да нет, всё старо, как сам мир!



Хорошо, а мне что делать?


Да, белым не был. Это уж так сложилось. Нет ни вины, ни заслуги.


Стать красным, это ещё заслужить нужно. «Красненьким». Чужим или собственным. Смогу? Своим, пожалуй. Чужим? Возможно, нет.


Здесь умствовать не зачем. Жизнь сама предложит выбор, и любой человек этот выбор сделает.



*****


23 октября 1914 года.



Снова на приёме у Бокия.


Глеб Иванович в хорошем настроении. Улыбается. Но держит дистанцию. За руку не здоровается. Из-за стола не выходит. Присесть предложил.



– Хорошо выглядите, Александр Георгиевич! Отдохнули?



– Спасибо, Глеб Иванович. Отдохнул. Готов работать.



– Ждёте назначения?



– Как решите. Назначения или возвращения к прежнему месту службы.



– Вас устроит компромисс между этими альтернативами?



– Фразу понял, несмотря на её изысканность, Глеб Иванович. Не понял, что может стоять между альтернативами?



– Дело в том, Александр Георгиевич, что кадровая проблема с подбором специалистов вашего плана и уровня требует вашего присутствия одновременно и в Полторацке, и в Москве. Скажу проще: ни мне, ни Якову Христофоровичу не хочется прикреплять вас жёстко к одному определённому месту. Тому есть много причин. Первая, она же последняя: мы сошлись во мнении, что вы – персона сама по себе уникальная, штучная. Есть сомнение, что вы станете хорошим организатором некоего коллектива, где будете сами зависеть от дисциплинированности, исполнительности и компетентности ваших подчинённых. Не станете же отрицать, что всё лучшее в своей жизни вы делали исключительно своими руками. Наши аналитики вынесли вам некий вердикт, который в сокращении до одного слова вписывается в образ волка-одиночки. Это не похвала, это не порицание, это признание вас, как личности в некотором роде артистической. Не хотелось прибегать к сравнению, но возможно ли было бы назначить Фёдора Ивановича Шаляпина директором какого-нибудь Тьмутараканского театра-варьете или управляющим «Моссельпрома»? Поверьте, мы умеем не только организовывать массы, мы можем и высоко оценивать талант индивидуальности. Я закончил увертюру. Примите сказанное во внимание. Теперь к делу. Есть такое предложение. Не будем рубить с плеча. На ближайшие три месяца за вами сохраняется должность заведующего Бюро переводов в Туркменском областном ГПУ. В связи с возросшим объёмом работы Бюро будет усилено двумя должностями переводчиков. Как вам кандидатура Жени Григорьева? У него высшее образование. Пока только английский и немецкий. Ему только двадцать четыре года. Всё впереди. Он мечтает о возможности овладеть тюркским и фарси! Не будете возражать?



Я покачал головой.



Бокий продолжил:


– Вторым будет природный перс. Пожилой, но крепкий человек. Он отработал садовником в русском консульстве в Мешхеде восемнадцать лет. У него семейно-клановые проблемы в Персии. Мы взяли его под свою защиту, предоставили убежище. Переводчик с тюркского и узбекского останется прежний. Как видите, чисто техническая сторона вашей занятости заметно понижается. Как говорили в Риме: «Sine cura animarum!» – «Без заботы о душе».



Я подтвердил:


– Да, «синекура» – синяя птица счастья!


А про себя подумал: «Мечта идиота».



Бокий не остановился:


– Должность заведующего Бюро переводов в Полторацке, для вас, Александр Георгиевич – крепкий тыл. Работайте, контролируйте своих подчинённых, помогайте им советами, не распускайте. Будьте построже. И дом ваш рядом, и климат менять не придётся, и семья под отеческим крылом.



Я счел долгом поблагодарить:


– Спасибо, Глеб Иванович!



Бокий продолжил:


– Но это не всё. От имени Якова Христофоровича и по его поручению вам предлагается стать его доверенным лицом в ранге «Эксперта» по вопросам стран, вам хорошо известных – Персии, Индостана и, конечно, вашей родной Туркменской области. К сожалению, Яков Христофорович в настоящее время занят и очень занят. Он сожалеет, что сегодня не говорит с вами лично. Однако, у вас, если дадите своё согласие, будет очень редкая возможность, не побоюсь старорежимного слова «честь», общаться с товарищем Петерсом чаще очень многих, желающих попасть к нему на приём. Понимаете меня?



– Да, понимаю. Благодарю за доверие. Я всегда надеялся, что мои знания, собранные в скитаниях, будут интересны на родине.



Бокий кивком головы подтвердил, моё согласие принято к сведению. Продолжил:


– У вас будет возможность серьёзной работы со специалистами – военными топографами и военными метеорологами. Эта работа по её окончанию может быть опубликована издательством нашего ведомства как монография с грифом «секретно». Подобная монография расценивается как научная работа – диссертация по географии, этнографии и прочем. С грифом «секретно» диссертация рассматривается учёным советом. Защититесь. Вам может быть присвоена учёная степень доктора наук!



Я счёл возможным покачать головой:


– Подумать только!



Бокий продолжал плести свою сеть:


– И это ещё не всё. Меня давно интересуют загадки сверхестественных человеческих способностей. Вы один из немногих, которые владеют магией. Я предполагаю в своём спецотделе организовать отделение, в котором должны сосредоточиться силы, способные плодотворно трудиться в этом направлении. Понятно, цель этой работы – не ярмарочные фокусы, даже не медицинские аспекты обезболивания при хирургических операциях. Наша цель величественна – оборона нашей Родины. Лично вы, Александр Георгиевич, своим наблюдением, сделанным в Лхасе, подтвердили наши опасения: Германия уже работает в этом направлении. Что же говорить о Великобритании, которая монопольно занимается изучением Тибета и его мистических тайн!


Спросил меня:


– Не устали, Александр Георгиевич? Поверьте, я давно так пространно не выступал перед единственным слушателем!



Пришлось и мне отвесить реверанс:


– Я благодарный слушатель, Глеб Иванович! Мало кто может поставить перед подчинённым чёткую детализированную задачу. Я уже прикидываю, хватит ли моих сил и компетенции для выполнения задач таких масштабов. Стрелок Кудашев к бою готов!



Бокий улыбнулся:


– Значит договорились. Не будем терять время. Сейчас идёте в кадры, там всё подготовлено. Завтра утром за вами придёт машина. Сдадите комнату коменданту. Не забывайте свои вещи, а главное – детей. Вместе с вами поедет Евгений Григорьев до самого Полторацка. В Полторацке вы будете месяц. Потом назад в Москву на месяц. Комната на Чистых прудах будет за вами сохранена. Работа в Москве будет оплачиваться дополнительно. Пока так. Неформально, но по существу ваша работа в Москве для вас будет основной. В Полторацке об этом будет знать только Председатель Туркменского областного ГПУ НКВД. Больше никто!



Я встал со стула.


– Благодарю за доверие, Глеб Иванович!



Бокия вышел из-за стола. Протянул для прощального рукопожатия руку. Наклонившись, сказал на ухо:


– В кадрах пройдёте как секретный сотрудник Петерса. Все документы будут оформлены на вас через Восточный отдел. Дела со мной в перспективе. В случае крайней необходимости телефон связи Б-373. Мой позывной «Игнат». Ваш?


У меня вырвалось:


– «Кара-Ат»!



Так звали моего вороного из конюшни Первого Таманского казачьего полка, когда полк ещё дислоцировался в ауле Кеши близ Асхабада. Ещё в 1911-м году.



Бокий кивнул. Показал пальцем: стоять на месте. Вернулся к своему столу. Вынул из ящика конверт. Протянул его мне. Ещё раз тронул свой рот большим пальцем.


Сказал громко:


– Счастливого пути, Александр Георгиевич! Не балуйтесь со скуки фокусами, берегите энергию. Будут проблемы, звоните в дежурную службу, нас соединят, поговорим.



Я ответил:


– До свидания, товарищ Бокий!



Прошёл в кадры. Провёл там не менее часа. На выходе из управления меня ждал Женя Григорьев.


– Здравствуйте, Александр Георгиевич! Авто подано!



Сели, поехали.


У меня разболелась голова.


Надо же: я «слуга двух господ»! Этого мне только не хватало!



*****


Документ № 89.


Совершенно секретно.



МАНДАТ



С.С.С.Р.


Об”единенное


ГОСУДАРСТВЕННОЕ


Политическое


У П Р А В Л Е Н И Е


При Совнаркоме


=== * ===


Главное Управление ОГПУ


При С.Н.К. С.С.С.Р.


Отдел: ВО.


Октября 23 1924 г.


№ 728


Г. Москва.


=== * ===


Телефон: Коммутатор ОГПУ.


=== * ===


На № _______________


От «____»____________


=== * ===



Пред”явитель сего тов. КУДАШЕВ Александр Георгиевич действительно является начальником оперативного пункта особого назначения ВО ОГПУ при СНК СССР.


Тов. КУДАШЕВ А.Г. пользуется всеми правами по занимаемой должности, предусмотренными Положением об Об”единенном ГОСУДАРСТВЕННОМ Политическом У П Р А В Л Е Н И И При Совнаркоме СССР и его органах, утвержденном ЦИК СССР от 16 ноября 1923 года.



Действителен по октябрь 23 1925 г.



ЗАМЕСТИТЕЛЬ НАЧАЛЬНИКА ОТДЕЛА


(роспись.)



НАЧАЛЬНИК АДМИНИСТРАТИВНОЙ ЧАСТИ


(роспись.)



*****




«Хроники»


Кудашева Александра Георгиевича.




1 ноября 1924 года.


Полторацк (бывший Асхабад) Туркменской области (бывшей Закаспийской).



С этим мандатом в кармане новенькой добротной высшего комсостава шинели по самые каблуки хромовых сапог, я пешком прошёл весь путь от своего дома на улице Андижанской до здания Туркменского областного ГПУ на улице Свобода, бывшей Куропаткина. В своём городе Асхабаде, который сейчас Полторацк.


Мне нравилось ходить пешком. Правда, не отказался бы и верхом.


В Москве уже снег. В Асхабаде первый лёгкий морозец. Приказом коменданта гарнизон переведён на ношение зимней формы. Так что, весьма кстати новая шинель.


Город заметно пополнился военными. Многие с оружием. Полторацк приобрёл военно-стратегическое значение. По всей границе от Каспия до Ала-Тау время от времени идут бои местного значения.


Моя кобура пуста. Мой наган мне должны вернуть в ГПУ. Но я не без ствола, во внутреннем кармане, обшитом кожей, трофейный карманный восьмизарядный «Маузер» калибра 7,65. В Москве на дорожку дали, чтобы доехали без проблем. Маузер такой же, какой Клаус Пенк подарил Уне. Господи, со мной ли всё это было? Сам себе не верю, сколько же я жизней прожил в одной и той же своей собственной телесной оболочке? Неужели одну единственную?



Не только я поминутно отвечаю касанием сжатой ладонью правой руки козырька зимней «будёновки» в ответ на воинские приветствия встречающихся по пути красноармейцев. Рядом со мной переводчик моего отдела Евгений Григорьев. На его синих петлицах по «кубарю», на моих – по два «кубаря». Я начальник, мне хоть на один, но больше положено. Прикидываю, я снова в «подпоручиках»! И, похоже, никто так и не знает, что в феврале 1917-го года я был произведён в подполковники и под моим началом состоял отряд особого назначения в двести пятьдесят стрелков!



*****



Семью годами ранее. 25 декабря 1917 года.


Асхабад Закаспийской области.



В десять вечера на улице Андижанской, как и по всему Асхабаду, хоть глаз выколи. Ни один фонарь не горит. Ни в одном доме не светится электрическая лампочка. От железнодорожной грузовой платформы станции «Асхабад-Навалочная» я шёл домой пешком. Чавкал по грязи мягкими кавказскими сапогами с загнутыми носами. Время от времени за очередным поворотом улицы на меня обрушивали дружный лай попадающиеся бездомные собаки. Собак я не боялся. Не останавливался, не пытался отогнать. Они быстро со мной знакомились, обнюхивали меня на ходу и отставали. Финские ножи возможного полуночного «гоп-стопа» и пьяного хулиганья меня тоже не смущали. Ну, а на серьёзный ствол был и у меня свой собственный аргумент в рукаве поношенной шинели – обрез винтовки Мосина. За моей спиной солдатский вещмешок набитый доверху, под завязку. Целое сокровище: бутылка «Смирновской» с двуглавым орлом печати на белом сургуче, двадцать две сухие солёные икряные воблы-таранки, стакан чёрной икры красноводского кустарного посола и два фунта армянской фасоли. Было три фунта. Но когда я понял, что вернусь домой в Рождественскую ночь, решился: сменял фунт фасоли на хрустальную ёлочную Вифлеемскую звезду, расписанную миниатюрными золотыми ангелами!



Вот, вроде, и наши ворота. Улица Андижанская. В окне дома, в единственном окне дома на всю улицу, горит, догорает рождественская свеча. Ещё мгновение, и огонёчек погаснет.


Я постучал в окно. Свеча вспыхнула ярче, видно сквозняк дал пламени новые силы. Калитка была не заперта. На ступенях крыльца мне в руки упала Леночка. В полуобморочном состоянии. Я внёс её в дом. Прошёл, в зал, попытался положить жену на тахту. Леночка не отрывала от меня рук. Я встал на колени на пол. Положил её на ковёр. Легонько, как ребёнка, поцеловал. Попросил:


– Отпусти руки. По-моему, мне нужна санобработка. Не дай Бог, привёз в своих лохмотьях тифозных кровопийц.



Свеча на подоконнике все ещё горела.



*****



Чуть было не написал: «И был у нас настоящий праздник!»… Увы, праздник с горечью в сердце и со слезами на глазах. Помянули Татьяну Андреевну и Максима Аверьяновича. Услышав, как погиб дядюшка, любивший свою племянницу, как родную дочь, Леночка сначала словно окаменела. Потом тихо сказала:


– Помнишь, Саша, как я к афганцам попала в заложницы под Бахарденом? И меня на тебя обменяли? В тот день Максим Аверьянович мне показался богом войны, подобным грозному Архистатигу Михаилу Архангелу. Он сказал: «Всем сукам бошки поотрываю!» и ускакал к ущелью. Я не могу себе представить его старым, физически слабым. После того, что он сделал, Максим Аверьянович стал для меня ещё выше, ещё сильнее! Мы за упокой его души всю оставшуюся жизнь молиться должны.


Заплакала и ушла. В спальне зажгла лампадку и долго молилась.


Увы, и Татьяна Андреевна не умерла своей смертью. Сегодня исполнилось тридцать дней, как она вступилась у проходной винзавода за сторожа, нашего соседа, бывшего главного повара ресторана «Гранд Отель» Тиграна Аванова, пытавшегося удержать толпу мародёров, жаждавших отметить и в Асхабаде революционное взятие Петроградского Зимнего дворца. Были убиты оба.


Я тихо сидел у кроватки Георгия. Над его головой светилась в ночи хрустальная Вифлеемская звезда.



Наступило утро.


Леночка ушла на работу в больницу Красного Креста. Забрала с собой Жорку. Заведёт по пути к нянечке. Не доверила оставить его на денёк со мной.



Остался один. Нужно было решать, что мне делать, чем заняться.



Конечно, за два с половиной месяца моего пути из Баварии в Закаспий я пополнил свои познания в области политической обстановки в Европе и в Азии в целом, в России Европейской и Туркестанской в частности. Источниками этих знаний были и разглагольствующие соседи-попутчики по вагонам в пути следования, и ораторы, митингующие на привокзальных площадях, газеты, листовки на немецком, сербском, русском и турецком языках. При всей своей противоречивости эти политические новости и сводки военных корреспондентов с фронтов суммировались в гнетущее предчувствие надвигающейся катастрофы мирового масштаба. Отречение Российского Императора было лишь вырванной чекой бомбы с запалом замедленного действия. Этот неминуемый взрыв был очевиден. Его ждали. И от этого взрыва должна пострадать не только Россия.


А что здесь происходит? В Закаспийском Асхабаде?


В зале на книжной полке стопа газет и листовок. Конечно, не подшивки, без всякой системной хронологии, но для первого дня и этого достаточно.


Ого, местных изданий прибавилось. Есть даже на персидском языке. «Закаспийская туземная газета». Развернул её первую. Ошибся, статьи на туркменском языке. Набор арабским шрифтом. Прогресс. Первая печатная газета в истории туркмен – не текинцев, йомудов или эрсары – туркмен! Что ещё? Старый знакомый «Асхабад», за ним – «Русский курьер», Владикавказский «Терек». И новые социалистические в восьмушку листа «Молот» и «Солдат».


Пил кипяток, заваренный листом смородины. Чая нет, сахара тоже. Читал газеты.


Искал информацию, конкретно касающуюся только Закаспия и Асхабада. Это в первую очередь. Мне теперь здесь жить и содержать семью. Всё остальное потом, завтра. Надо же, совсем от жизни отстал. Кадета не отличу от эсера, а меньшевика от большевика. Возможно, и различий нет. Это просто группы, каждая из которых пытается натянуть одеяло власти на себя. Нет, нужно разбираться. За каждой партией – идеи. И методы, которыми эти идеи реализуются. А методы могут быть очень болезненными.


Начал читать.


Мой мозг привычно отсекал эмоции от сущности. Выстраивал картину расстановки новых политических сил. Было ясно, старый военно-административный аппарат рухнул. В Петрограде революционный кровавый хаос. Наивно полагать, что эта эпидемия не распространится циркулярно на самые отдалённые окраины.


Так, старые газеты направо, года семнадцатого налево. Теперь читаем.


Новость первая, административно-территориальные изменения: уезды переименованы в комиссарства. Все приставства переименованы в участковые комиссарства.


О, сразу почувствовался дух Французской Революции!


Ликвидированы сословия, чины и сословные привилегии.


Долой самодержавие!


Долой войну!


Мир народам!


Красные флаги. Митинги. Ораторы. Винные погромы. Листовки, распространяемые открыто, не прятались и хорошо шли на кулёчки с семечками. Новые газеты. Распахнутые ворота городской тюрьмы. Полицейские без кокард и погон с красными бантами на мундирах. Все они уже служат трудовому народу народными же защитниками милиционерами.


То, что в эти же дни были ликвидированы жандармерия и его охранные отделения, понятно, но в газетах об этом ни строчки.


Рабочий день сокращён до восьми часов.


Лозунг «Земля крестьянам» аккуратно был предан забвению. Слишком больной вопрос для всей России, а для Закаспия, где земля неразрывно связана и с водопользованием – сверхострый!



Лозунгов тысячи, а что нужно, не найдёшь!


Так, кто у нас в Президентах Асхабадского Конвента? Кто в «Робеспьерах»?


Вот, наконец-то, что-то нашёл.


Последним исполняющим обязанности Начальника и Командующего войсками Закаспийской области был генерал-майор Колмаков Николай Клавдиевич, бывший в одиннадцатом году градоначальником Ташкента, в тринадцатом помощником военного губернатора Ферганской области, а в Асхабаде помощником Начальника с тринадцатого по февраль семнадцатого.


Что ж, понятно. Абсолютная монархия закончилась не отречением 2 марта 1917 года монарха Николая II от престола, а самим фактом формирования в этот день состава Временного правительства Временным же комитетом Государственной думы. Без на то личного волеизъявления Государя Императора. Увы, уже никому не нужен.


Про Петроград и Всероссийское Временное правительство не пишу, без меня много мемуаров лиц, к этому правительству имевших прямое отношение.



В Асхабаде оппозиционные силы не дремали. Держали руку на Петроградском пульсе.


Вот, и наш Закаспийский «Робеспьер»! Первое революционное лицо нового мира без самодержавия в отдельно взятой области.


Уже пятого марта 1917 года, исполняющим обязанности Начальника Закаспийской области в должности Председателя «Асхабадского временного исполнительного комитета», назначен граф Доррер А.И. Он же, 29-го марта утверждён Комиссаром области!


Стоп, имя знакомо. Был циркуляр на члена партии социалистов-революционеров Доррера Алексея Иосифовича, студента Харьковского университета. Был судим, приговорён к двум с половиной лет тюремного заключения и лишён графского достоинства. Вот где объявился. Служил присяжным поверенным в асхабадском окружном суде. И титул графа при нём, при революционере.


Так, кто ещё из старых знакомых есть?


Некий господин, или уже товарищ, Безруких, без имени и отчества – товарищ Комиссара, с июля сего года и.о. Комиссара. Не знаком.


Далее, Грудзиньский, управляющий канцелярией Комиссариата, и.о. с октября семнадцатого. Тоже не знаю.


Вот, нашёл знакомое имя. Ораз Сердар, подполковник российской армии, начальник личной гвардии Махтум-Кули-хана! Сердар или Сардар? Не имеет значения. В другой газетке его вообще Ураз-Сердаром называют. Как не знать, помню по операции в Ков-Ата. Эх, были времена… Кем он сейчас? С августа Председатель «Туркменского областного комитета». Ясно.


Далее. «Областной Совет депутатов» – это наименование на слуху. Что означает на деле? Законодательный орган? Исполнительный, административный? Не понятно. Да они сами не знают разницы. Карягин, председатель, после него с сентября Печатников Зиновий Исаевич. Вот ещё информация: «Областной Совет депутатов» распущен 2-го декабря 1917 г.». И ещё одна: «Со 2-го декабря 1917 года – Областной Совет Рабочих Солдатских и Крестьянских Депутатов Закаспийской области расформирован и создан Совет Народных Комиссаров Закаспийской области». Это грамотней. Если верить лозунгу «Вся Власть Советам!», в этих «Советах» сосредоточены две ветви, составляющие власти? Интересно, а третья, судебная? Пока неизвестно.


И последняя новость: «Всетуркменским съездом 29-го ноября создан «Мусульманский Комитет Закаспийской Области» с центром в ауле Кеши». Съезд избрал председателем некоего Овезова.


Ба! Да здесь, в Асхабаде, демократическая тишь и благодать по сравнению с Петроградом или Кавказом. Железная дорога работает, Красноводский порт трудится. Керосиновый завод гонит бензин-керосин. Чая нет, но есть хлеб. И молоко соседка носит по божеским ценам! За царский старый рубль мука продаётся на вес, как до войны можно было купить на четырнадцать копеек. Чудовищная инфляция? Вовсе нет. В Киеве, говорят, бумажки царские вообще не в ходу! Со светом перебои, сам свидетель, но Красный Крест электростанция не отключает. Нет полиции и жандармерии, но за истекшую ночь ни одного выстрела не слышал…



Вернулась из больницы Леночка. Лицо белое. Дважды вздохнула, прежде, чем начала говорить:


– Саша, последние новости. Плохие. Очень плохие. На вокзал воинский эшелон пришёл из Ташкента. Говорят, большевики. Без погон. Все с оружием, с пулемётами. Каратели. Заняли Канцелярию Начальника, все учреждения. Арестовывали правительство. Разогнали базары, грабят магазины, склады. На месте расстреливают без разбора кадетов, эсеров, бывших полицейских, жандармов. Ведут обыски. За хранение оружия – расстрел. Без документов – расстрел! У нас даже в хирургическом отделении всех лежачих переворошили! Быстро собирайся. На чердаке поживёшь, пока здесь всё успокоится.



На сборы мне понадобились сорок пять секунд.


Леночка посмотрела на меня, ахнула:


– Господи! Саша! На кого ты похож?



– За меня не беспокойся. У меня хорошие документы. И неотразимые аргументы. Пережил войну, переживём и карателей! До свидания. Я вернусь!


Поцеловал Леночку.



В дверь дома постучали. Видно калитку закрыть Леночка не успела. Я в три бесшумных шага отступил в спальню. Леночка прикрыла за мной дверь. На улице раздался винтовочный выстрел. Визгнула собака. Второй выстрел. Шаги в зале. По звуку слышу – двое. Скрип тахты, шорох сдвинутого табурета. Звук опущенного приклада винтовки на пол.


Я выглянул в окно, приоткрыв занавеску. В саду никого. Можно было уйти свободно. Это как? И оставить Леночку эти двум?! Мой обрез с полной обоймой на пять патронов. И вторая обойма в нагрудном кармане. Решил не торопиться.


Пока слушаю. Там видно будет.



Мужской голос:


– Здравствуйте, Елена Сергеевна!



Голос Леночки:


– Здравствуйте, товарищи военные революционеры.



– Не пугайтесь, Елена Сергеевна. Вам ничего не угрожает. Меня Денисом Ивановичем зовут, а товарища моего можно просто Федотом. Казаки мы, как и вы. Из Семиреченских. Ты, Федот, иди, подыши свежим воздухом. Ежели, не дай Бог, квартирьеры из эшелона побеспокоят, скажи, занято для комсостава! Иди!



Звук шагов. Хлопнула дверь.


Мужской голос:


– Собственно, я по поручению начальства из Ташкента. К вашему мужу, Александру Георгиевичу. Хочу узнать, не появлялся ли он? Слово у меня есть для него заветное. Ну, а коли, нет, и суда нет. Мы у вас в прихожей два-три дня покараулим, пока наши ироды не успокоятся, а потом уйдём.



Голос Леночки:


– На фронте мой муж. Где – не знаю. Писем нет. И войне нет ни конца, ни краю. Придёт, передам ему от вас поклон, добрый человек. Охрана мне не нужна. Я уходить собралась, меня в больнице ждут. Я в хирургическом отделении служу. Проводите меня лучше до больницы. Там уже ваши озоруют!



Мужской голос:


– Можно и проводить. А слово заветное я сейчас скажу. Вы запомните, мужу передадите. Это слово только ему, никому другому: «Маскарад»!



Я переложил обрез в левую руку, опустил ствол вниз. Вышел.


Крепкий мужчина лет пятидесяти в солдатской шинели без погон, но перетянутый офицерским ремнём с портупеей, мгновенно поднялся с табурета, успев нахлобучить на голову папаху и стукнуть прикладом винтовки о пол. Сказал чётко, но в полголоса:


– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! Имею приказ Его Превосходительства господина генерал-майора, известного вам, вручить вам сей пакет!



Пакет я принял.


Осмотрел – подивился. Пакет прошит шнуром и опечатан в пять печатей № 3 ТуркВО с двуглавым орлом. Без каких-либо надписей.


Ответил казаку:


– Присаживайтесь, Денис Иванович.


Вышел в спальню.


Вскрыл пакет.


В пакете две пары погон подполковника пехоты. Красное сукно, золотой галун, три звёздочки. Одна пара на мундир, вторая на шинель. Удостоверение подполковника на моё имя, за подписью генерал-майора Кондратовича Л.Л. Это кто? Не знаком. Пачка сторублёвых кредитных билетов выпуска 1910 года. «Катеньки». Ага, моё жалованье за шесть лет! Ну, это Леночке пригодится. Короткая записка машинописным текстом: «По получению прибыть незамедлительно. Инструкции устно доверенным лицом».



Вернулся в залу.


Денис Иванович снова поднялся, вытянулся во фрунт:


– Разрешите представиться: капитан Ремизов Денис Иванович. Имею для вас устное предписание.



Леночка набросила на плечи пальто, вышла во двор.



Капитан Ремизов продолжил:


– Военная контрразведка. Служба в подчинении Евгения Фёдоровича Джунковского. Имею разрешение доложить: с четырнадцатого года ваш дом, ваша семья под охраной нашего ведомства. С вами трижды пытались установить связь. Не получалось. Даром людей теряли. Но не теряли надежды. Я со своими людьми здесь ради вас. Уверенности встретить вас не было, но мы озадачены уберечь вашу семью от мародёров. Цели этого большевистского эшелона нам известны. Предотвратить экспедицию не могли. Разъясняю момент дня: Ташкентский большевистский совет раздражает политическая, а главное, экономическая независимость Закаспия. Здесь реально у власти Управление Железной дороги. Есть приказ вывести всех управленцев и спецов в Ташкент. В самом Ташкенте хаос. Двоевластие. Проблема решаема, проблема решается. Для вас у Евгения Фёдоровича есть серьёзное предложение. Он в вас уверен. Мы выезжаем сегодня в полночь. За семью не беспокойтесь. Она останется под скрытым охранением. Никто не тронет.



Я кивнул. Спросил:


– Под каким прикрытием повезёте меня?



– Инкогнито!



Вошла Леночка.


– Одна беда! Покормить бы вас, да нечем. Даже чаю нет…



Обедали втроём.


Щи и макароны по-флотски с ливером. В судках из ресторана «Гранд Отеля» как в старые добрые времена.



Постучавшись, вошёл Федот. Положил на тахту большой свёрток и сапоги.



Капитан Ремизов пояснил:


– Обмундирование. Переодевайтесь, ваше высокоблагородие. Я пройдусь по Андижанской, сменю посты. Ребят тоже покормить нужно. У вас есть семь часов. Потом отбудем.


Вышел во двор, хлопнул калиткой.



Леночка не плакала.


Снова зажгла свечку.


Мы сидели на тахте, а я рассказывал ей про Персию, про Индию. Чудные сказки, которые можно было бы рассказывать тысячу и одну ночь. Но у нас было всего семь часов.


В двадцать три двадцать Леночка заперла за мной и моим сопровождением калитку на засов.


Я знал: она сначала выпустит из сарайчика алабая. Потом, вернувшись в дом, сядет на тахту и будет смотреть на циферблат ходиков. В полночь услышит гудок паровоза. Перекрестится…



Мы оба были уверены: расстаёмся надолго. Нет, судьба была милостива. Через три недели она подарила нам новую встречу.


Правда, за теми короткими днями встречи новую долгую разлуку…


ГЛАВА XXI.



Одеколон «Белая орхидея» и не «пролетарская морда». Мандат от Подвойского. Максимум политинформации в минимальное время. Станция назначения Мерв. Встреча с Джунковским. Последние романсы для Леночки.



26 декабря 1917 года.


Военный эшелон специального назначения Асхабад-Ташкент.


Ночь.



Эшелон краснобантовых стрелков из Ташкента в Асхабаде не задержался.


В одни сутки вооружённые уполномоченные представители Туркестанского Совета солдатских и рабочих депутатов (большевиков) исполнили свою основную миссию: арестовали и везли в Ташкент практически весь состав персонала Управления Закаспийского отделения Средне-Азиатской Железной Дороги. С экономической независимостью Закаспийской области от Туркестанского края было покончено одним ударом.


Заодно были «подчищены» не только Асхабадские провиантские склады, но и подвалы Закаспийского (Асхабадского) филиала Туркестанского (Ташкентского) отделения Государственного банка Российской Империи.


Ну, как юрист по неокончено высшему образованию, должен уточнить: сам не видел, в руках не держал, но «краснобантовые» в вагоне не стеснялись, наперебой похваляляясь своими мародёрскими подвигами. Под водочку виноградную Асхабадского винзавода купца Петроса Лазаревича Ованесяна и копчёную баранью колбасу из неприкосновенных запасов армейских складов.


Нет основания, не доверять признаниям непосредственных участников акции.


От предложенного стакана водки я отказался, вежлибо буркнув, якобы спросонья: «У меня язва, третью ночь спать не даёт». Мой сопровождающий не принял приглашения тоже.



Это было ошибкой. И не единственной.



Минут через двадцать меня спустили с третьей полки толчком в ребро стволом винтовки.


В лицо свет железнодорожного фонаря. Хриплый мужской голос с южнорусским выговором:


– Точно, как от бабы одеколоном пахнет. Выбрит, с усами, и морда не пролетарская. Откуда такая птица в эшелоне спецназначения? Документы!



Двое сзади уже крепко держали меня за локти. Третий шарил по карманам.



Голос моего сопровождающего, товарища Ремизова:


– Опусти фонарь, уполномоченный! Представься, прежде чем шарить по карманам товарища из революционного Петрограда!



Фонарь убрали.


Я рассмотрел человека, ткнувшего меня винтовкой в бок. Он вынул из рукава шинели сложенный вчетверо лист бумаги, развернул его и, не давая в руки, помахал им в воздухе:


– Я есть начальник эшелона специального назначения, уполномоченный особого совещания Ташкентского Совета Солдатских Депутатов большевиков Цыганков-Коломиец.


Подумал, спрятал мандат и, сбавив тон, добавил:


– Меня в партии с пятого года знают. А вы кто такой, товарищ?


Ремизов протянул Цыганкову бумагу:


– Читайте сами!



Мой «мандат» прикрытия произвёл впечатление. Хорошо ещё, я успел зашить удостоверение от Джунковского в голенище сапога. Погон подполковника с собой не взял, остерёгся. Не захотел повторения ситуации с перстнем Рами Радж-Сингха, отобранном в Бардхамане индусом-артиллеристом саиб субедаром, заподозрившем во мне шпиона, при «мобилизации» в 14-м году. Такие вещественные «ключи-пароли» хороши лишь для авантюрных романов, любимых юнкерами и гимназистами. В сегодняшней ситуации погоны подполковника стали бы для меня хорошим пропуском на тот свет. Впрочем, Джунковский предполагал, что я на этот крючок не попадусь. Просто хотел меня побаловать. А если и Мак’Лессон тоже?!



Цыганков-Коломиец читал мой мандат по слогам:



«Петроградский комитет РСДРП (б).


23 ноября 1917 года. № 209.


МАНДАТ.


Предъявитель сего товарищ Краснопольский Александр Павлович является:


а). полномочным комиссаром «Всероссийского бюро фронтовых и тыловых военных организаций при ЦК РСДРП(б)» по особым поручениям;


б). военным корреспондентом ежедневной большевистской газеты «Солдатская правда».


С полномочиями беспрепятственного передвижения по всей территории России.


Предписывается: Руководителям Советов РСДРП (б) оказывать содействие Предъявителю МАНДАТА в исполнении им своих обязанностей.


Подпись: Н.И. Подвойский


Народный Комиссар по военным делам


Мандат действителен по 31 декабря 1919 года».



По прочтению, Цыганков-Коломиец аккуратно свернул МАНДАТ и протянул его мне:


– Вижу, вы человек образованный, но не военный. Такие документы должны держать только при себе. На сердце. Мало ли, что с вашим сопровождающим бойцом случиться может. Отстанет, не приведи, от поезда… Как вы потом без мандата? Ведь и расстрелять по ошибке могут.



Пригласил к себе в купе. С сопровождающим, конечно. Пока шли в «гости», успели заметить: нашего гостеприимного «уполномоченного» «ведут» четверо весьма лихого вида молодцов в чёрных бушлатах и матросских бескозырках. У двоих на лентах бескозырок надписи золотом «Царь», у третьего – «Царица», у четвёртого – «Москва». И у каждого на груди красный бант. Революционная Аму-Дарьинская флотилия. Личная охрана уполномоченного Цыганков-Коломийца!


И наш конвой.


Понятно, мы очень аккуратно взяты под стражу.



Пришли. Конечно, не купе. Просто первое плацкартное отделение, затянутое от всего остального вагонного пространства брезентом. Два пулемёта «Гочкиса» у окон справа и слева без станков. Пулемёт «Максим» на станке с бронещитом направлен стволом в вагон. Не мало.



Прошли, присели. На столике появился большой медный чайник с кипятком, малый фарфоровый заварной. В китайские пиалы, расписанные драконами и золотыми рыбками, разливается зелёный чай. Водки нам уже не предлагают.


Пьём чай, беседуем.


Цыганков-Коломиец больше говорит сам. Выговаривается.


Похоже, поверил легенде. Не прочь рассказать о своих подвигах. Что ж, послушать можно. Где и когда ещё прочтёшь о Ташкентском октябрьском революционном перевороте.


Для затравки к беседе начальник эшелона задал мне простой вопрос:


– Товарищ Краснопольский! Вот, вы комиссар, да? Время у нас новое, слов много новых, у начальников должности разные по-разному называются. Усматривается некоторый разнобой, не всегда простому человеку понятный. А русскому человеку понимать обязательно нужно, чем президент от секретаря либо от комиссара отличается. Пользуясь случаем, без обид, хотел бы и свою политграмотность повысить. Вот, читал ваш мандат. Там в комиссарах и товарищ Подвойский по военным делам, и вы комиссар, Александр Павлович – военный корреспондент. Уже не понятно малограмотному, кому какую честь оказывать. Расскажите!



– Разница большая. Подвойский – Народный комиссар, член Правительства – Совета Народных Комиссаров, по старому – Военный Министр. А я – сошка поменьше, всего-навсего, его уполномоченный представитель по вопросам массовой агитации, военный корреспондент. Просто комиссар. Порученец. Слово это пришло в Россию революционную из прошлого, из Революционной Франции века восемнадцатого. А происходит оно от латинского слова «missio» – миссия, что переводится, как «задание или поручение». Отсюда – «комиссар» – это человек, действующий по поручению. Человек такого ранга, как Подвойский, действует, по поручению всего народа, потому и должность его – «народный комиссар».



Цыганков-Коломийцев слушал, разинув рот. Потом сказал:


– Вам бы, Александр Павлович, у нас на митинге выступить. Очень многим одним дельным словом сумели бы мозги вправить. А то брехунов много, не могут внятно мысль до народа донести, из нагана в воздух сажать начинают. С наганом и дурак умный пока патроны есть, а у противника свой наган не появится. Тогда ума вообще не нужно. Я, почему о комиссарах речь завёл? Может, вы не в курсе, что и последний Туркестанский генерал-губернатор Алексей Николаевич Куропаткин был назначен Керенским Главным Комиссаром Временного правительства в Туркестане. Конечно, после отречения императора Николая Второго и брата его Михаила от престола Российского. Теперь понял, у большевистской власти чины комиссаров сохранились. Тогда почему я не комиссар? У меня тоже миссия была в Закаспий, и поручение народов Туркестана я выполнил успешно. А я всё – уполномоченный да уполномоченный. Но, по сути – комиссар же? Несправедливо! Я вам всё расскажу. Напишите статью для нашей «Солдатской» газеты. А придётся с самим Военным Комиссаром разговаривать, так и ему всю правду расскажете. Выпьем за правду?!



Я сказал:


– Выпьем!



Уполномоченный Цыганков-Коломиец постучал ладонью по столику, приказал:


– Пантюшин! Водки и чего-нибудь!



Ответа не дождался. Встал, направился к выходу из своего командного плацкарта. На выходе споткнулся о пулемёт, чертыхнулся. Сказал:


– Я сейчас. Спит, поди, моя братва. Никакой дисциплины. Вернёмся в Ташкент – всех под военно-революционный трибунал!


Вышел.



Я нагнулся к Ремизову:


– Господин капитан! В Мерве этот «Цыганок» свяжется по телеграфу с Ташкентом, попросит «пробить» комиссара Краснопольского. Сразу ему ответ не дадут, запросят Петроград. К нашему приезду успеют получить справку. В Ташкенте нас арестуют. Нам до Мерва ещё часа полтора при таком темпе движения. Что будем делать?



Ремизов ответил:


– Мы выйдем на 12-м километре ранее станции Мерв. Нам Ташкент не нужен. Евгений Фёдорович ждёт нас в резиденции Махтум-Кули-хана. Четыре версты от Мерва на Мургабе. У нас пятьдесят минут до полустанка Шатлык. Он в 24-х километрах от Мерва. Не пропустить бы. Ровно через 16 минут после Шатлыка должны сойти на полном ходу. Сможете?



Я улыбнулся. Господи, помилуй! Снова ночь, поезд, впереди Мерв и вопрос: «Сможете?»! Всё повторяется, но на новом витке жизни и истории.



Ремизов счел мою улыбку знаком согласия.



Вернулся Цыганков-Коломиец в сопровождении своего телохранителя в бескозырке с надписью на ленте «Царица». Вдвоём принесли полведра соленой капусты, два кольца копчёной колбасы, белую голову армянской брынзы и четыре бутылки водки.


Матросик уже был в подпитии.


– Выпьем?


– Выпьем!


– А за что?


– За кого! За комиссара Цыганков-Коломийца, нашего начальника эшелона!



Хозяева положения выпили.



Я поднёс свой стакан ко рту, вдруг сделал вид, что в чёрном провале окна вижу нечто. Цыганков-Коломиец и его матрос с «Царицы» тоже уставились в окно. Я успел вылить водку за воротник на собственную грудь. Хороший компресс в холодную декабрьскую ночь в песках Кара-Кумах!



Ремизов успел последовать моему примеру.



Закусили, разлили по второй.


– Выпьем?


– Выпьем!


– А за что?


– За кого! За батьку. Не тот атаман, кто булаву носит, а тот, кто казаков кашей кормит! Здоровье комиссара Цыганков-Коломийца!



Матрос с «Царицы» улёгся на пол, обняв «Максим».


Мы с Ремизовым уже не церемонились. Не тронутые стаканы поставили на стол. Ремизов в третий раз наполнил стакан начальника эшелона. Звякнув, коснулся горлышком бутылки и наших полных стаканов.



– Выпьем?



– Выпьем! Но сначала я расскажу, как арестовывал Куропаткина!



– Расскажи.



– Это стоит записать для истории. Вы знаете Алексея Николаевича? Какой человечище?! Герой Плевны, соратник Скобелева… Лично возглавлял колонну штурмующих на Геок-Тепе! Главнокомандующий на русско-японской! А потом здесь. Царь наш батюшка своим отречением предал в первую очередь своих самых верных слуг, таких, как Куропаткин. Как сейчас помню. Дело было по весне 30-го марта сего года. Именно уполномоченный Цыганков-Коломиец вручил Куропаткину «Постановление» объединенного заседания «Ташкентского Совета рабочих и солдатских депутатов», «Совета мусульманских депутатов», представителей «Крестьянского союза» и «Исполнительного комитета», которым Куропаткин был отстранен от должности и приговорен к домашнему аресту. Сначала домашний арест, а потом сопровождение в Петроград под моим конвоем. Без насилия, культурно. Вместе Куропаткиным выдворили его помощника Ерофеева и начальника штаба ТуркВО генерала Сиверса. В Петрограде их всех помиловали. А конвою даже пайка не выделили. В Туркестан своим ходом возвращались, подножным кормом питались. Это справедливость?..



Начальник эшелона уткнулся носом в стол. Его рука с полупустым стаканом упала на колени. Затих.



Ремизов взглянул на часы. Сказал:


– Пора!



Встали. Вышли в тамбур.


– А ваши люди? – спросил я капитана.



– У каждого своё задание. У всех хорошие часы. Время сверено. Ждём. Ещё три минуты.



Открылась дверь в коридор. Вышел матрос. Тот, что с «Царя». Потягиваясь, приказал нам:


– Что здесь делаете? Давай назад в вагон!



– Курим, – ответил Ремизов. Быстрым движением вынул из левого рукава шинели штык винтовки Мосина и вогнал его с хирургической точностью в сердце матроса. Зажал ему рот ладонью левой руки. Через несколько секунд отпустил. Матрос тяжёлым кулем свалился на пол.


Ремизов открыл дверь тамбура. Ледяной ветер ворвался в вагон. Первым был выброшен труп. Вторым выпрыгнул я. За мной капитан Ремизов.


В декабрьскую студёную ночь кара-кумский бархан не показался мягким. Слава Богу, здесь нет камней. Обошлись без травм.



Поезд прошел мимо нас. Первый, второй, третий, четвёртый вагоны. С некоторым опозданием прокатился и остановился в десятке шагов от нас пятый. Отцепленный. На его тормозной площадке двое. На крыше третий.



– Мои люди, – сказал Ремизов. – Слава Богу, все живы.



– Что теперь? – спросил я его.



– Ждём, – ответил Ремизов. – Нас должны встретить.


Вынул из-за голенища фальшфейер, поджёг его, поднял факел над головой. Через три минуты крикнул своему Федоту:


– Теперь твой. Залезай на крышу, нас не видят!



Федот зажёг свой факел.


Через минуту мы услышали мягкий рокот многочисленных копыт по песку. Рокот усиливался. Минуты через три-четыре мы и отцепленный вагон были окружены текинскими конниками. Большой отряд. Не менее полусотни.



К нам направился один из всадников в белом тельпеке. Стараясь перекричать усиливающийся ветер, несущий песок вперемежку со снегом, поздоровался и задал вопрос на русском:


– Салам друзья. Есть ли среди вас Кудаш-бек?!



Я шагнул ему навстречу. Всадник спрыгнул с коня. Развел для братского объятия руки.


Это был полковник Ораз-Сардар, начальник гвардии хана Ахала генерал-майора русской армии его высочества Махтум-Кули-хана.



*****



Открыть вагон труда не составило. Его сопровождающие «краснобантовые» стрелки сопротивления не оказали. Из вагона кроме охранников нукеры Ораз-Сардара извлекли пожилого человека, трясущегося от холода и страха. Один из нукеров набросил ему на плечи свой овчинный полушубок. Подвёл его к нам.


– Кто вы? – спросил Ремизов. – Почему вы здесь?



– Я Вениамин Иосифович Ремпель, младший кассир Асхабадского филиала Ташкентского отделения Государственного Банка Российской Республики, – ответил человек. – Я здесь не по своей воле. Меня допрашивали, потом били, потом сунули в этот вагон с колбасой и водкой.



– Где золото? – спросил Ремизов.



– Там, где ему положено быть, – ответил Ремпель. – В подвале банка.



Ремизов рассмеялся:


– Вы что, на весь банк единственный работник? И эти шкурники не смогли выбить из вас золото?



– Остальные сотрудники успели разбежаться. Мне не повезло. Показал господам революционерам одно пустое хранилище. Сказал, другого нет. Я не выдавал им то, что они уже взяли сами, но взял с них расписку: на полмиллиона царскими кредитками! Расписка осталась в банковских текущих документах, а я вместе с деньгами в опечатанной упаковке в этом холодном вагоне.



– Всё понятно, – сказал Ораз-Сардар. – Уходим!



– Не так быстро, – возразил капитан Ремизов. – Прошу расписаться в Акте всех присутствующих. Акт пойдёт и в Ташкент, и в Петроград. Оставим собственную охрану вагона. «Краснобантовых» и кассира заберём с собой. Из резиденции пошлём телеграмму на станцию в Мерв, пусть заберут вагон. Пока так.



Эти формальности не заняли много времени.


Для меня и капитана нашлись кони. Прочим пришлось трястись на конских крупах, держась за кушаки джигитов.


Через час мы подъехали к резиденции хана Ахала.



*****



С самим ханом Ахала я не общался.


Со мной занимался генерал-майор Джунковский Евгений Фёдорович. Доверительные отношения между нами так и не сложились. И я знал почему. Ответ на такой вопрос, если бы он был задан, прост: нельзя послать на смерть того, кого любишь. Как профессионал своего дела высочайшего класса, Евгений Фёдорович не имел права ни на чувства, ни на эмоции.



Мои попытки отчитаться по работе в Персии он пресёк самым решительным образом:


– Ваши донесения мною изучались очень внимательно. Многое из них вошло в золотой фонд нашего дела не только в информационном аспекте, но и в методическом плане. К сожалению, последнюю оценку вашей работе делал не я лично, но аппарат нашего высокого начальства, заседавшего в правом крыле здания Генерального Штаба, что на Дворцовой площади. Что касается разбора негативных сторон, имевших место быть, то за давностью лет и недостатком времени в настоящем, обойдёмся без оного. Согласны? Если есть жалобы, нет стороны, которая была бы правомочна их принять, разобраться в них и дать ответ.



Я промолчал. Иного от Джунковского нельзя было и ожидать.


Джунковский продолжил:


– Я очень надеюсь, что настанет время, когда мы сможем, не оглядываясь на циферблат часов, предаться воспоминаниям. Как у Пушкина в «Песне о Вещем Олеге»: «Бойцы поминают минувшие дни...»… Но! Мы с вами, Александр Георгиевич, снова в бою. И времени у нас с вами нет, и пока не будет, ни на тризну по рухнувшей Российской Империи, ни по ушедшим товарищам. Я призвал вас снова на бой. Нет империи, но есть Россия. Её защищать нужно. Как родную мать. Всегда защищать! Если вы со мной, скажите «да». Если «нет», как говорят в Лондоне: «Help yourself»!



– Да!



– Уверены? Этим «да» вы отрезаете себе путь назад.



– Да!



– И в третий раз спрошу: готовы ли вы довериться мне настолько, чтобы вступить на скользкий хлипкий путь горных троп, оврингов, вечных снегов, лавин, обвалов, голода, болезней, лишений, гибели товарищей, измены и предательства, вечных боёв и крови, ответственности за гибель своих подчинённых?



– Да!



– Хороший ответ. Будем считать, что вы принесли ещё одну присягу на верность Отчизне – Россие! Думаю, нам можно обойтись без духового оркестра, подписки на клочке бумаги и целования распятия. «Да!» – оно или есть, или нет! Я ему верю. Я его принял. Извините, не даю вам отдохнуть с дороги. Теперь будем отдыхать, лишь, когда сами по себе от усталости с ног начнём падать.



– Я готов, Евгений Фёдорович.



– Тогда начали. Цели и задачи предстоящей операции на столе. Пока только в тезисах. Знакомьтесь. Карта на стене. Маршруты вчерне вычерчены. С сегодняшнего дня вы, Александр Георгиевич, не слепой исполнитель. Вы – соавтор, соразработчик операции. Эх, была у меня мечта протолкнуть вас в Академию Генерального штаба, пардон, в Императорскую Николаевскую военную академию! Вы на практике отработали давно то, что дала бы вам Академия в теории. Полагаю, сегодня спокойно сдали бы большинство выпускных экзаменов без подготовки…



Джунковский ещё говорил, а я уже читал тезисы плана предстоящей операции. Но, одновременно, не оставлял без внимания ни слова из речи своего начальника.


– Кстати, – обратился ко мне Джунковский, – операция ещё не имеет своего имени. Не придумаете, Александр Георгиевич?



Я оторвался от текста. Посмотрел на карту. Увидел не графические изображения местности, но реальный рельеф скал, хребтов, ледников, водопадов… Сказал:


– Что тут думать? Родные места. Гиндукуш!



– Гиндукуш? – переспросил Джунковский. – Пусть будет «Гиндукуш»!



Я закрыл папку с тезисами, подошёл к карте.



– Уже «пробежали»? – спросил Джунковский. – Как вам? Не хотите отказаться от своих трёх «да»?



Я счел возможным ответить как можно жёстче. По-строевому повернулся «налево-кругом», вытянулся по стойке «смирно».


– Не смею шутить с данным мною словом офицера, Ваше превосходительство!



Джунковский сделал шаг назад, поднял вверх обе руки.


– Сдаюсь, сдаюсь, Александр Георгиевич! Вы сами ставите меня в неловкое положение. Хоть вопрос бы какой задали. Ведь и сами пойдёте, и людей поведёте в опаснейшую во всех смыслах экспедицию!



– Вопрос? Вопросов будет очень много. У меня принцип – Festina lente – «торопись медленно». Я не привык суетиться, как щенок, что играет с собственным хвостиком. Но один вопрос задам. Три предполагаемых маршрута из разных точек азиатской части России сходятся в одной точке – афганском ущелье Кафири. Значит ли это, что Кафири конечный пункт экспедиции?



Мой простой, на первый взгляд, вопрос, казалось, ошеломил Джунковского. Я таким его никогда не видел. Джунковский неуверенным движением поднёс ко лбу руку, как-то неловко повернулся, сказал:


– Где-то здесь была моя лупа.



Я промолчал.



Джунковский резко повернулся ко мне. Он снова был прежним. Ответил:


– Нет, Александр Георгиевич. Кафири не будет последней точкой вашей экспедиции. Обстоятельства требуют, чтобы конечный пункт назначения был засекречен как можно долее во времени. Если только вы достигнете Кафири и сумеете сохранить груз, ваш труд можно будет именовать истинно героическим. Ваша заслуга будет очень высоко оценена во всех смыслах. Пока смиритесь с тем, что вам уже известно. В Кафири вы узнаете о конечном пункте. Там вы получите новых проводников, животных, провиант, охрану, отдых, лечение. Но только в Кафири. Всё. Этой темы более не касаемся. «Горит Восток зарёю новой»! Утро. Пока закончим. Идём умываться, завтракать. И начнём работать. В десять дней мы должны закончить полную детализацию всех узловых моментов операции. В десять дней должны подготовить всё необходимое для похода. Ну, последнее будет поручено Ремизову. Как он вам?



Я вспомнил Ремизова. Выдержка в сочетании с решительностью. Взвешенность принимаемых решений в сочетании с силой их исполнения. Нормально. С ним можно идти в Афган!


Кивнул Джунковскому:


– Согласен!


Так мы начали работать над операцией «Гиндукуш».



*****



22 января 1918 года.


Асхабад.



Короткий отпуск перед экспедицией.


Третий день живу в семье. Счастливы. Леночка стала ещё красивее. Жорка растёт не по дням, а по часам. Шестой годок идёт. Вожусь с ним. На старом текинском ковре учу его бороться. Уже умеет правильно падать. И всегда кладет меня на обе лопатки.


В голову не раз приходила мысль сделать семейное фото для памяти. Скоро мне покидать родной дом. И кто знает, будет ли шанс вернуться назад когда-нибудь. Решился. Леночка сумеет сохранить фотографию. Держать на виду не будет, а придут «краснобантовые» – надёжно спрячет.



Пошёл искать фотографа. Долго искать не пришлось.


Фотоателье месье Минкина на Левашовской у Текинского базара за истекшие семь лет не изменилось. Сам Минкин не по годам постарел, поседел, изрядно облысел.


Меня не узнал. Сунул мне в руку измятую зелёную «романовскую» трёшку и сказал:


– Проходи, служивый, не заслоняй витрину.



Меня узнать было трудно.


Я оттянул марлевую повязку с глаза в сторону. Поставил к стенке костыль. Поздоровался:


– Доброе утро, Марк Захарович!



Право, не стоило пугать нашего дорогого доверенного человека, первого секретного сотрудника Особого отдела Управления полиции, исполнявшего время от времени обязанности фотографа-криминалиста. Минкин и раньше умел бледнеть, становясь похожим на меловое изваяние, но сегодня ему стало по-настоящему плохо.


Сделал глоток холодного чая из стакана с подстаканником, пришёл в себя.


– Чем могу служить, Александр Георгиевич?



Я представился:


– Фронтовик-инвалид Караваев Иван Спиридонович! Из Симбирской губернии. Временно проживаю у известной вам Елены Сергеевны на Андижанской. Привет вам от неё и приглашеньице. Просит фото семейное сделать. Я вижу, работы у вас немного. Давайте возьмём коляску, прокатимся!


Протянул ему пару хрустящих «катенек».



Минкин порозовел.


– Айн момент, Иван Спиридонович! В лучшем виде! Сегодня солнышко, даже блиц не понадобится. Естественное освещение – высокохудожественная работа! Эй, на фаэтоне! Давай сюда!



*****



Вечером прощались. Ужинали при свечах.


Леночка приготовила настоящий плов. Не плакала. Не задавала вопросов. Приехал Минкин, привёз фотографии. Был приглашён к столу. Не отказался. В одно мгновение опустошил свою тарелку. Леночка не поскупилась, положила ещё.


Выпьем? Выпили.



Леночка Минкиных хорошо знала.


А кто в Асхабаде уже не знал Леночку?


Спросила:


– Как ваша Розочка, Марк Захарович?



Минкин чуть не прослезился:.


– Вашими молитвами, Елена Сергеевна! Век вас помнить будем!


Спросил сам:


– Помните, Елена Сергеевна, я вас с Татьяной Андреевной и Агапьевым в Красном Кресте фотографировал? Сюда, на Андижанскую, фото привозил?



Леночка вежливо кивнула головой.



Минкин продолжил:


– У вас ничего не изменилось. Всё, как в старые времена! Мой Бог! Как было прелестно. Богатый город – ворота в Персию! Купцы, промышленники, железнодорожники, офицеры с золотыми эполетами, дамы в бриллиантах! Красавицы! Расплачивались золотом, сдачи не просили. Ко мне персидские купцы из дальнего Шираза специально приезжали, портреты маслом заказывали. Знаете, они шииты, им можно. Какое было время… Жаль, оно уже никогда не вернётся.



Каюсь, я проявил некоторую бестактность. Время было такое. Не секрет, всё на виду. Спросил:


– Не хотели сменить профессию, Марк Захарович? Из ваших очень многие пошли в политику. Карьеры головокружительные. Могли бы иметь поддержку, стать комиссаром, обрести власть. Народный комиссар финансов Минкин! Звучит? Не считали бы деньги. Не ждали бы клиента с просьбой сделать пару фото четыре на три!



– Власть? Деньги? Шутите, Александр Георгиевич! Как будто сами не знаете от кого в нашем мире власть и деньги. Я хоть и не православный, но чту десять заповедей, как и вы. И Гоголя уважаю. Сокровища даются только в обмен на бессмертную душу! Я маленький человек, базарный фотограф-рублёвщик, но мой хлеб трудовой, не на лжи, не на крови. Не стремлюсь в пророки, но уверен: кто сегодня в «первых» – завтра будут последними. Кто берёт кровью, кровью и заплатит. Это закон. Время не имеет значения. Пусть пока тешатся. Я никому не желаю зла, но им не завидую!



Смотрели фотографии. Среди них были и негативы. Обычно, фотографы хранят их у себя. Но Минкин прошёл школу полковника Дзебоева. Знал, что делал. Я оценил этот момент.


Хвалили Минкина, его работу. Минкин был растроган. Прощаясь, поцеловал Елене Сергеевне руку. Она без жеманства и без кокетства позволила ему.



На прощанье я поблагодарил Минкина:


– Марк Захарович, дорогой. Берегите себя. Спасибо вам. И не только за фотографии. Ваши слова заставили меня задуматься. Нашли отклик в моей душе. Я уезжаю, но непременно вернусь. И мы обязательно встретимся, и устроим нам всем праздник!



Минкин уехал.



Леночка убрала со стола. Сменила догоревшие свечи. Принесла гитару.


– Саша! Помнишь, как вы с Максимом Аверьяновичем твою песню пели про коня вороного? Я и флейту дядюшкину сохранила. Может, наш Георгий играть научится. Спой нам с тобой что-нибудь.



Я не отказался. Взял отцовскую семиструнку в руки. Настроил. Леночка набросала на тахту подушек, устроила себе уютное гнёздышко. Приготовилась слушать.



Пальцы быстро вспомнили инструмент.


Я, как всегда, начал с короткой увертюры переборами, как обычно играл мой отец, настраивая гитару, самого себя и слушателей.


Объявил, как на концерте:


– Первый номер программы: «Осенний сентиментальный вальс».



Жёлтые листья, осенней приметой,


Кружатся в вихре, ветром гонимы.


В золото парки сегодня одеты.


Кружатся листья в танце любимом.



Клумбы поникли, цветы загрустили.


Ветви деревья свои опустили.


Но, как легко вы порхаете снова,


Осени листья, — жизни основа.



Тёплым ковром вы прикроете всходы,


Листья багряные и золотые,


Алыми кажетесь в свете восхода,


Дороги нам эти краски простые.



Листья берёзы, клёна и дуба,


В парке осенним ветром гонимы,


Кружитесь вы, обгоняя друг друга,


Словно танцуете в вальсе старинном.



Переборами же закончил.


Леночка дождалась, пока не смолкнет звук последнего грустного щемящего сердце аккорда.


И захлопала в ладоши!


– Браво! Браво! Бис!



Спросила:


– Саша! Я знаю, ты чужие романсы не поёшь. Неужели этот твой?



Я ответил:


– Это был не романс, это вальс. Под него танцевать можно.



– Хочу романс! Хочу!



– Не надоело? У меня ни голоса, ни слуха. Куда не укажи – везде самоучка!



– Ой, Кудашев! Не кокетничай. Не к лицу боевому ротмистру. Денис Давыдов и то не стеснялся. Михаил Юрьевич Лермонтов, командир роты пластунов, тоже университетского образования не имел.



– Хочешь его знаменитый «Выхожу один я на дорогу»? Он мой любимый. Я часто его в уме пою.



– Вижу, Сашенька, хлебнул ты. И опять лыжи в свою переперчённую Персию навострил! Не хочу грустные. Давай свои. И веселее!



– Можно. Слушай.



Я хотел быть лебедем крылатым,


Нынче утром милую обнять…


Но прости, мои стальные латы


Тяжелы и не дают летать!



Снова я скитаюсь на чужбине.


Знаю вкус воды семи морей.


Всем ветрам назло вернусь к любимой,


Как вернулся славный Одиссей!



Буду дома, странствий круг замкнется.


Вспомню все, тебя заворожу!


В правду нить фантазии вплетётся,


Приключенья все перескажу…



Час пробьет, возьму тебя на руки,


Закружу и стану целовать...


Я совсем не думал, что в разлуке


По тебе так стану тосковать…



Хотел, повеселее, а вышло… Леночка наконец-то расплакалась. Я прилёг на тахту рядом. Леночка плакала, а я гладил её по голове, утирал ей ладонью слёзы…



К вечеру наколол о камень гору саксаула. За тридцать рублей «романовскими» сосед-туркмен Ахмед привез из песков целую арбу. Обещал достать и привезти мешок хорасанского риса. Леночке хватит не на одну зиму.


Натопил баню. Каменка раскалилась докрасна. На порог ступить было нельзя.


– Это хорошо, – сказала Леночка. – Вместо дезинфекции.



Ближе к ночи, уложив Жорку, пошли купаться.



Пусть простят меня внуки-правнуки и иные мои дорогие читатели, но подробности, результатом которых стало прибавление моего семейства, опускаю.



Двадцатого октября этого же 1918-го года Леночка родила второго сына. Без меня назвала его Александром. Крестила в единственной, оставшейся к тому времени в Асхабаде кладбищенской православной церкви Святого Николая Угодника.



Жар этой бани, прикосновения нежных любимых рук, красота Леночки – лучше любых фотографий навсегда врезались в мою память. Эти воспоминания не раз давали мне такой импульс жизненной энергии и силы, что и в мороз становилось тепло, отступали все болезни, зарубцовывались раны, уходила тоска, угасала ненависть, возвращалась надежда, воскресала Вера!



Утром в шесть прозвенел будильник.


В девять я поднялся на подножку вагона. Сказал Леночке, оставшейся на перроне:


– Люблю! Никогда не забуду! Вернусь!



Но не эти мои слова стали для Леночки последними в том 1918-м году.



По возвращению домой, Леночка увидела на столе свой старый гимназический альбом с наклеенными на его страницах цветочками, вырезанными из фантиков и открыток, и строками любимых стихотворений, выписанными каллиграфическими почерками подругами гимназистками. На последней страничке несколько свежих строк фиолетовыми чернилами крупным правильным мужским почерком и знакомый росчерк «А.Кудашев»:



Не ваятель, я — художник слова,


И, презрев мирскую суету,


Я тебя пою, как пел Канова


В мраморе девичью красоту...



Ты меня волнуешь, словно песня,


Словно теплый луч в туманной мгле.


Как богиня юная прелестна


И чиста, как золото в огне!



____________________________________________


* Прим. Стихотворения автора В.П.Паркина.


ГЛАВА XXII



Пароход «Император Николай II». Термез, крепость Патта-Хиссар. Уточнение маршрута операции «Гиндукуш». Кое-что из истории: Куропаткин, Наливкин, Коровиченко, Колесов и Туркестанская Автономия. Нормы грузоподъёмности вьючной лошади в условиях высокогорья.



«Хроники»


Кудашева Александра Георгиевича.



31 января 1918 года.


По дороге в Термез.



Я не опаздывал. В речном порту самого восточного пограничного города Закаспийской области Керки поднялся на борт парохода «Император Николай II» Аму-Дарьинской флотилии, идущего от самого Чарджуя до порта Термез – крепости Патта-Хиссар. Ну, здесь уже недалеко, часов через двенадцать будем на месте.


Скоро мои энциклопедические познания, почерпнутые из «Брокгауза и Ефрона», пополнятся реальными впечатлениями натуры. Мне предстоит увидеть своими глазами чудеса, которые мне в гимназические времена только представлялись сквозь строчки энциклопедии: развалины крепостных стен, дворцов, минаретов и мечетей, древнего города, разрушенного Тимуром. Там же – сохранившийся до наших дней мавзолей с беломраморным саркофагом термезского шейха Аби-Абдуллы-Мухамеда, упокоившегося ещё в девятом веке…



Всё-таки, недаром меня в Индии сначала называли Абарая – Бродяга. Размечтался на холодном ветру. Пойду греться. Впереди много чего увидеть предстоит.



Тесная не отапливаемая каюта. Два купца-хивинца и не молодой уже русский господин в мундире таможенной службы. Поздоровались. Не представлялись. Разные социальные слои. Революция равноправие декларировала, но задачу нивелировать взаимоотношения своих сограждан предоставила решать самому обществу.


Ничего, в тесноте, но не в обиде. Ещё двенадцать часов потерпим друг друга.


Я знаю, в трюме груз, который скоро должен лечь всей своей тяжестью на мои плечи.


Капитан не должен был брать пассажиров иных, кроме меня. Вот, первая накладка в серьёзном деле. Решил проверить трюм. Поднялся со своего ложа, направился на палубу. Сделал крюк, попытался спуститься в трюм.



Лишь ступил на первую ступеньку трапа, как из трюма высунулся здоровенный матрос:


– Сюда нельзя. Что-то потерял, служивый?



– Гальюн ищу. Не видишь, инвалид я, фронтовик. Нельзя мне на ветру!



Сзади меня кто-то взял за локоть:


– Пойдём, служивый, покажу!



Я оглянулся. Таможенник!


Что ж, проверка произведена. Можно не беспокоиться. Гальюн, так гальюн. Плывём дальше.


Прогулка на нашем пароходе далеко не увеселительная. Даже глаз положить не на что. Река. Берега, поросшие камышом, далее пески. И холодный влажный пронизывающий ветер.


Аму-Дарья обмелела. Зима. Не по весенне-летнему потоку могучей реки с именем «Бешеная» – Аму на тюркском, или Джейхун на туркменском – с берегами, отстоящими друг от друга на версту, идёт пароход. Узкие протоки, бесчисленные острова, островки, отмели.


Капитан боится посадить судно на мель.


Пароход тащится еле-еле. Идём против течения.



Как ошибутся те, кто, читая мои «Хроники», решит, что я спешил в назначенное место встречи к обусловленному времени «играше весёлыми ногами».


Увы. Настроение было самое прескверное. И моя семья, оставленная мною на произвол судьбы без мужской поддержки, не была тому основной причиной.



В зиму 1918-го года и во многие последующие годы, мало у кого из здраво здравомыслящих на всём гигантском пространстве Евразии, были основания для счастливой безмятежной жизни. Разве, что в состоянии пьяного угара либо наркотического забытья.



И в нашей тесной каюте разговоры тоже на темы злободневные. Политические. Слава Богу, мои попутчики не спорят. Просто выговариваются. Я больше слушаю, мне всё интересно. Информация, подкреплённая показаниями очевидцев.



*****


Документ № 90.


Совершенно секретно.



Справка.


Извлечение:


Преамбула.


Настоящая Справка лишь документ, подлежащий исследованию и обсуждению в процессе подготовки операции «Гиндукуш».


В случае отклонения предложенных мною мероприятий, обязуюсь исполнить все пункты операции «Гиндукуш» неукоснительно.



Основная часть.



Ознакомившись с предполагаемыми маршрутами экспедиции, обозначенными в тезисах Плана операции «Гиндукуш» под №№ 1, 2, 3, имею честь предложить дополнительно маршрут № 4, как наиболее пригодный к реальному прохождению в условиях сложившейся геополитической обстановки в государствах, по территориям которых должна будет пройти экспедиция…


…


…Учитывая сложность перевозки груза особого назначения, его вес, ценность, объём, количество единиц вьючного транспорта, а главное – внимание туземного населения государств от простых обывателей до первых лиц, которое может быть обращено на груз, предлагаю изменить и расширить комплекс мероприятий составляющих прикрытие истинных целей экспедиции.


Предлагаю на рассмотрение и утверждение подчинённый главному Плану малый план операции прикрытия, условно названный «Маскарад»…



Не следует забывать, что прикрытие необходимо не только для введения в заблуждение местных монархов и вождей племён, но разведку Главного Штаба Британской Армии Индии, для которой любое появление русского на Гиндукуше и в предгорьях Гималаев, сигнал большой тревоги. В этом случае провал нашей миссии будет, безусловно, предрешён. Экспедиция может быть уничтожена по принципу «чужими руками» на любом из её этапов, в любое время и в любом месте...



… Не считаю целесообразным сопровождение груза отрядом вооружённых казаков в 250 сабель. Такая численность вооружённого отряда, пусть и согласованная с Эмиром Афганистана, не убережёт от разгрома экспедиции нападением из засады противника из какого-либо мелкого княжества, эмир или хан которого находится в скрытой оппозиции верховной афганской власти. Полагаю целесообразным сократить собственное охранение до 50-ти сабель. И не из числа русских казаков. Пусть это будут джигиты-текинцы Ораз-Сардара – 25 сабель и мушкетёры Эмира Бухары. Но при этом воспользоваться дополнительным наймом местной стражи из афганских племён. И сам Эмир, и его ханы будут только рады подобной статье прихода в собственную казну. Я отдаю отчёт в том, что в этом случае расходы на экспедицию увеличатся, но при этом значительно снизятся риски подвергнуться полному уничтожению. Нет никаких оснований считать, что в Афганистане к русским будут относиться лучше, нежели к англичанам…


…


Подполковник (роспись) Кудашев А.Г.



*****



1 февраля 1918 года.


Патта-Хиссар. Летний охотничий дворец Его Высочества Эмира Бухары Саид-Алим-Хана.



Ознакомившись с поданной мною Справкой, Джунковский отнёсся к изложенным в ней аргументам весьма серьёзно. Начал «во здравие»:


– Быстро работаете, Александр Георгиевич. Хорошо схватываете суть проблем. Повзрослели.



– Спасибо, Евгений Фёдорович.



– Теперь по пунктам вашей Справки. Давно перо в руках не держали, Александр Георгиевич. Я хотел бы получать от вас более конструктивные документы. Начните с главной проблемы, в такой форме, как вы её видите. Если её не решим, вся остальная мелочь сама собой потеряет актуальность. Слушаю.



– Согласен. Меня, прежде всего, интересует правовой статус нашей миссии. Если я назначаюсь начальником экспедиции, то обязан знать чётко, в чьих интересах я действую, на основании каких решений и приказов. Если эту миссию организует Евгений Фёдорович Джунковский, я не откажусь от принятой на себя ответственности, но буду знать, что выполняю частное поручение.



Джунковский не повысил голоса, но восклицательные знаки в предложениях его ответа чувствовались в каждой фразе:


– Подполковник Кудашев! Вы отдаёте себе отчет в том, что после данного вам мне слова офицера, которое нами же приравнено к военной присяге, я имею право отдавать приказы без мотивировок и обоснований, а вы обязаны их исполнять?!



Пришлось и мне уточнить свой вопрос:


– Ваше превосходительство! Как офицер, привлечённый вами не только к исполнению операции, но и к её разработке, полагаю, имею право на информацию, касающуюся её ключевых моментов.



Джунковский отошёл от стола, присел на диван, жестом указал мне на кресло:


– Александр Георгиевич! У нас на счету каждая минута. Не предполагал, что придётся что-то разъяснять вам, агитировать… Значит, время такое. Смиряюсь. Слушайте.


Могу ответить в двух словах. Для того, чтобы аргументировать свой ответ, мне понадобится часа три-четыре и пачка документов высотой от пола до этой столешницы. Ни слова. Я не собираюсь вести дискуссию. Отвечаю. Ваше удостоверение подполковника подписано Главой «Туркестанского Союза Борьбы с большевизмом» генерал-лейтенантом Кондратовичем Лукой Лукичём. В числе руководителей «Союза» известнейшие генералы: Ласточкин, Гордеев, Павловский. Полковники: Корнилов, Зайцев, Руднев, Цветков, Бутенин, Савицкий, Ораз-Хан-Сердар, Зайцев, Крылов, Лебедев, Александров и другие. Разумеется и ваш прямой начальник Джунковский. Надеюсь, вам не стоит говорить, что я, помощник генерал-губернатора и адъютант командующего войсками ТуркВО нахожусь на нелегальном положении со дня ареста Алексея Николаевича Куропаткина, генералов его ближайшего окружения и последующей их депортации за пределы Туркестанского генерал-губернаторства?


Далее, короткая информация, в качестве аргументации.


Хорошо осознаёте, в какое время мы живём?


Вы юрист, историю Великой Французской Революции должны хорошо знать. Помните: «Революция пожирает своих сынов»? Я к числу её сынов не отношусь. Но госпожа Революция уже начала кровавое пиршество с собственных «сынков-революционеров». Её «Мортиролог» открыт для пополнения по всей России и Туркестану. И не скоро закрыт будет.



Я только что получил последнее сообщение: покончил жизнь самоубийством Владимир Петрович Наливкин, офицер, наш, «туркестанец», участник Хивинского и Кокандского походов, служивший ещё у Кауфмана, учёный-этнограф, писатель, автор первых русско-узбекских словарей… Увы, тоже революционер. С восторгом принял Февральскую революцию. В 1907-м – депутат Второй Государственной Думы от Сыр-Дарьинской области. Был обласкан Керенским, назначен Председателем Туркестанского Комитета Временного правительства, и Командующим войсками ТуркВО. Сменил на этом посту прежнего, тоже «очень временного» революционера из хорошей семьи Щепкиных – председателя Щепкина Николая Николаевича, продержавшегося в должности всего три месяца.


Туркестанец Наливкин был уверен, что сможет способствовать на этом посту небывалому подъёму культурного и образовательного уровня многонационального народа Туркестана, расцвету благосостояния края. Наивный идеалист. С ноября 1917-го был вынужден перейти на нелегальное положение после вооружённого захвата власти в Ташкенте коалицией левых эсеров и большевиков, перехода всей полноты власти к Советам. И вот известие: самоубийство. Впрочем, возможно и убийство…



Джунковский глянул на часы, нервным движением руки защёлкнул крышку. Я понял, на политзанятия со мной у Джунковского нет ни времени, ни желания.


Действительно, Джунковский свернул свою лекцию в самой элегантной форме. Сказал мне:



– Александр Георгиевич! Лучше, дам я вам прочитать один документ, случайно попавший нам в руки. Это донесение агента, нам пока неизвестного, в форме частного письма, адресованного неизвестно кому. Предположительно, репортёра некоей англоязычной газеты. Имена и факты, изложенные в донесении, соответствуют действительности. Донесение пространное, на английском, но вы прочтёте его быстрее, чем я сумею пересказать. Держите и не обижайтесь. Дорога каждая минута. Поверьте, мы сидим на пороховой бочке, и зажжённый большевиками фитиль почти догорает! Бухарский эмират, на территории которого мы сегодня нашли пристанище, в самые ближайшие месяцы будет атакован воинскими частями, верными Ташкентскому большевистскому правительству. В Петрограде не мыслят Советскую Республику и Туркестан в её составе без своих бывших подвассальных, а ныне независимых монархий – Бухары и Хивы. Кокандская автономия им тоже – нож в горле. Ещё месяц, и перевалы откроются. Начнётся новая война. Нам стоит очень поторопиться!



*****



Документ № 91.



Конверт.


Куда: Петроград, Смольный проезд, дом 1.


Смольный Институт.


Ц. И. К. Советов Рабочих и Солдатских Депутатов


Кому: Товарищу Петерсу Якову Христофоровичу.


От кого:


Туркестан. Ташкент. Главпочтамт, ул. Пушкина, до востребования Прокоповичу Семёну Семёновичу.



Штемпель: «Изъято Военной цензурой».


Дата. Росчерк цензора. Фамилия не читаема.



Вложение:


Общая тетрадь в клетку без обложки. 36 листов.



*****



Лист (1) сопроводительного письма на русском языке.



Уважаемый Яков Христофорович! К вам обращается простой обыватель-пролетарий сапожник Семён Семёнович Прокопович. Лежал я с воспалением лёгких в больнице. Рядом умирал от пулевого ранения какой-то бедолага. Перед смертью отдал мне тетрадь с письмом на не русском языке, попросил передать. А кому передать, сказать не успел. Может путное что. Или шпионское германское. Вот, по размышлению, решил послать вам лично. Дальше сами решите. Здесь, у нас в Ташкенте верить не кому. Бардак, одним словом. Хотелось бы жить с миром, с хлебом, без страха. Счастливо, как Революция обещает – без царя, без попов, без эксплуататоров, в братстве и равенстве. Одним словом, дай Вам Бог здоровья!


Семён Прокопович.



*****



Основной текст вложения на 36 листах прописью на английском языке. Не озаглавлен. Шифрование и тайнопись не применялись. Без подписи.


Перевод с английского.



Извлечения:



…Вот короткая хроника нашего кипящего Туркестанского политического котла страстей:



…30-го марта 1917 года бывший генерал-губернатор и командующий войсками Туркестанского края или генерал-губернаторства Куропаткин, присягнувший Временному Правительству, был, как «Временный управляющий», низложен. Постановлением объединенного заседания «Ташкентского Совета рабочих и солдатских депутатов», «Совета мусульманских депутатов», представителей «Крестьянского союза» и «Исполнительного комитета» Куропаткин был отстранен от должности, приговорен к домашнему аресту, а потом отконвоирован в Петроград. В Петрограде он был освобождён Керенским и от должности, и от преследования по политическим мотивам.



…В первых числах декабря прошлого 1917-го года в Ташкентской тюрьме был без суда и следствия расстрелян генерал Павел Александрович Коровиченко, социалист, присланный Керенским с воинским эшелоном карателей для «урегулирования» сентябрьского кризиса, с задачей «подавить мятеж Советов». С полномочиями Генерального комиссара по управления Туркестанскому Краю – командующим войсками ТуркВО. Он сменил Наливкина, интеллигента, либерала и гуманиста, в прошлом – русского младшего боевого офицера.


История этой личной трагедии такова.


В сентябре 1917-го года в Ташкенте установилось двоевластие.


Власть Российского Временного Правительства представлял назначенный сверху Туркестанский комитет Временного правительства во главе с генералом Коровиченко.


В оппозиции – власть Ташкентская, опирающаяся на избранников-депутатов, членов Исполкома и Ревкома, что обеспечивалась верными Ташкентскому «Совету рабочих и солдатских депутатов» воинскими частями гарнизона.


Совет собственную власть почитал абсолютно легитимной, истинно народной, и народом дарованной, на основании резолюции «О переходе власти к Советам», принятой 11 сентября на городском митинге, на основании которой в качестве единственно правомочного органа власти был избран Временный Революционный Комитет – Ревком.


В силу этих полномочий и в духе идеалов Великой Французской Революции Ревком совместно с Исполкомом Совета рабочих и солдатских депутатов избрал командующим войсками ТуркВО поручика Перфильева. Не первый и не последний в истории поручик, в одночасье сменивший погоны младшего офицера на генеральские.


25 октября 1917 года в Ташкенте состоялось совещание большевиков и членов исполнительного комитета Ташкентского Совета, на котором рассматривался вопрос об организации и планировании вооруженного восстания в Ташкенте. Для руководства восстанием был создан Ташкентский Революционный комитет в составе: В. С. Липина (председатель), А. Я. Першина, Е. А. Ермолова и других.


Это совещание, этот план восстания не стали тайнами для генерала Коровиченко. В ночь с 27 на 28 октября по приказу Генерального комиссара Временного правительства и Первого Командующим войсками ТуркВО верные ему отряды юнкеров и казаков при поддержке броневиков окружили «Дом Свободы» и помещение Краевого совета. Были арестованы присутствующие на заседании члены Исполнительного комитета Совета, а в Краевом совете были арестованы председатель Краевого совета доктор Успенский и член Краевого совета Казаков. Все арестованные были помещены в тюрьму.


В эту же ночь удалось без боя разоружить Второй Сибирский полк. Однако, разоружить после Первый Сибирский полк не удалось.


Тревогу забили большевики рабочего коллектива железнодорожных мастерских. Их боевики присоединились к солдатам Первого Сибирского полка. Их вооружили.


Первые столкновения между войсками Туркестанского комитета Временного правительства под командованием генерала Коровиченко с одной стороны и революционно настроенными солдатами ташкентского гарнизона и рабочими железнодорожных мастерских с другой начались уже утром 28 октября 1917 года.


Карателя-победителя из Коровиченко не получилось. Рабочие-железнодорожники забастовкой задержали войска из России и Ферганы, направлявшиеся на помощь Генеральному комиссару. Его собственные артиллеристы, обстреливавшие железнодорожные мастерские, намеренно брали неверные прицелы, и в первую же ночь, сняв с орудий замки, перешли на сторону Совета. Предпринятые, было, переговоры не только окончились безрезультатно, но их условия были большевиками нарушены, что дало им тактическое преимущество. Осаждённые в крепости юнкера, офицеры в количестве трёхсот пятидесяти человек во главе со своим генералом Коровиченко были вынуждены сдаться. Есть основания доверять информации, что Коровиченко ещё до прекращения боевых действий был лишён полномочий и арестован собственными офицерами. Командующим войсками был избран на сходе командир казачьего полка полковник Бурлин. Впрочем, Советы в живых не оставили никого.


Генеральный комиссар по управлению Туркестанским Краем – командующий войсками ТуркВО П.А. Коровиченко был арестован Ревкомом и помещен в гарнизонную тюрьму в Ташкентской крепости. Где и был расстрелян в первых днях декабря 1917 года.



…Начало межэтнического противостояния:



С 15 по 22 ноября в Ташкенте проходил Третий Краевой съезд «Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов», на котором присутствовали сто четырнадцать делегатов с решающим голосом от всех областей края.


Съезд избрал новый верховный орган Туркестанского Края: Совет Народных Комиссаров (Кабинет Министров) из пятнадцати человек. Председателем СНК (Премьер-Министром) стал большевик Фёдор Колесов.


При формировании СНК было решено: «Привлечение в настоящее время мусульман в органы высшей краевой революционной власти является неприемлемым как ввиду полной неопределенности отношения туземного населения к власти солдатских, рабочих и крестьянских депутатов, так и ввиду того, что среди туземного населения нет пролетарских классовых организаций, представительство которых в органе высшей власти фракция приветствовала бы». Цитата из выступления делегата фракции большевиков на Съезде.


Таким образом, новая Советская Власть законодательно и политически оформила колонизаторский характер взаимоотношений метрополии с Туркестаном.



…13 декабря в Ташкенте большевики расстреляли из пулемётов многотысячную манифестацию коренных народов Туркестана из узбеков, киргизов, сартов, таджиков и иных, требовавших Автономии Туркестана и освобождения политзаключённых. Представитель Российского Временного Правительства в Закаспийской области граф д’Оррер, или «Доррер», в те дни пребывавший в Ташкенте, генерал-майор Лыкошин Нил Сергеевич – губернатор Самарканда, адвокат Дружкин, полковник Бек и капитан Русанов, участвовавшие в манифестации, были арестованы и заключены в крепость. Их пытали, а потом убили.


На какой предмет скрываемых тайн могли пытать горлопанов, политиков-демагогов, не обладавших уже реальной властью? Расстреливают за пустяк. Пытают очень немногих. Не самая приятная работа.


Предмет простой: золото.


Есть, к сожалению, не проверенная информация, что экс-поручик большевистский командующий войсками ТуркВО Перфильев Евгений Леонидович отправил в Петроград ту часть золотого запаса Государственного банка Российской Империи, что хранилась в подвалах отделения Ташкентского банка Туркестанского генерал-губернаторства.


Имена палачей известны. Это большевики Иван Тоболин – «Туркестанский Ленин», экс-поручик Евгений Перфильев, Председатель Совнаркома Туркестанской республики – бывший конторщик на ташкентской железной дороге Федор Колесов, левый эсер прапорщик Семён Стасиков. Все – члены нового Ташкентского Совета.


С первого ноября 1917-го года в Ташкенте Советская власть. В «робеспьеры» вышел Федор Иванович Колесов. Председатель Совета Народных Комиссаров. Первый секретарь Ташкентской городской РСДРП (б). Пока в Ташкенте. Но претензия на власть во всём Туркестане.



…К сожалению, мы пока ознакомились лишь с одной стороной скрижалей, отчеканенных самой Историей, и посвящённой борьбе политических партий, рожденных на брусчатке площадей и проспектов революционного Петрограда. Борьбе с самодержавием и борьбе межпартийной. Было бы не ошибкой, а преступлением делать вид, что не существовало иных политических сил, противостоящих как самодержавию и реставраторам самодержавия, так и противостоящих партиям всех цветов европейского типа.


Эти силы внимательно наблюдали за событиями, разворачивающимися в Ташкенте. Пока, наблюдали. Победа большевиков под лозунгом «Вся власть Советам!» эти силы не устраивала.


Активисты и лидеры национальных группировок делали для себя выводы: не сегодня-завтра большевики, физически уничтожив партийную оппозицию, начнут расправляться с партиями коренных народов Туркестана, сформировавшихся как по чисто национальному признаку, так и по религиозному. Не без основания ждали и готовились уже не к митинговым, не к внутри съездовским дискуссиям, а к вооружённому противостоянию.


Бои между далеко не равными по численности и вооружению сторонами в Ташкенте, закончившиеся не просто победой большевиков, а полным уничтожением оппозиции, заставляли переосмысливать изменившиеся методы борьбы до сих пор чисто полемических. И этот недолгий мир изменился. Стал другим. Кровавым, как знамя Советов.


Изменились и большевики. Они более не нуждаются в межпартийных дискуссиях и переговорах. Они закрепили свою победу законодательно и намереваются развить свой успех на всей территории Края.


Так, кто же был вписан по иную сторону исторических скрижалей?


Придётся несколько вернуться назад.


Сто семьдесят один уполномоченный от семидесяти четырёх общественных организаций участвовали в Съезде делегатов Исполнительных Комитетов Туркестанского Края, прошедшего в апреле 1917-го года в Ташкенте. Справедливости ради стоит отметить: из них – девяносто девять человек от европейского населения и семьдесят два коренных национальностей Края. Здесь важен сам факт достаточно активного участия в политической жизни Края не только европейского населения.


Съезд делегатов Исполнительных Комитетов Туркестанского Края стал для местного населения лишь первым шагом в новом легальном противостоянии с центральной Петроградской властью за создание собственной автономии.


Буквально днями позже с 16 по 23 апреля в Ташкенте же состоялся первый Краевой мусульманский съезд, созванный «Советом Ислама» – «Шурои Исламия». На обсуждение делегатам съезда предоставлен единственный вопрос: «О национально-территориальной автономии Туркестана». В работе этого съезда принимали участие уже сто пятьдесят делегатов от коренных национальностей. На этом же съезде был сформирован и «Краевой мусульманский совет» – «Марказий «Шурои Исламия», признанный делегатами съезда законным общемусульманским органом, действующим от имени всего мусульманского населения и защищающим его интересы».


Процесс пошёл.


По всему Туркестану – в Ташкенте, Коканде, Андижане, Самарканде и других городах и поселках местное население активно ведёт борьбу с представителями старой власти, избирает власть демократическую в форме «Советов». Так появляются и начинают активно действовать «Советы мусульманских рабочих депутатов», «Союзы трудящихся мусульман» (Ислом мехнаткашлари), профессиональные союзы.


На выборах в Ташкентскую городскую думу 30 июля 1917 года большевики были изрядно потеснены представителями иных тринадцати (!) партий и общественных объединений.


Выборы закончились убедительной победой партии строительных рабочих-мусульман «Шуро-и-Улема» и объединенных мусульманских организаций старого и нового города Ташкента в списках партии «Шуро-и-Исламия», получивших совместно семьдесят три голоса из ста двенадцати.


Партия «Шуро-и-Исламия» стремится закрепить свой успех, созывает Второй Краевой мусульманский съезд, принявшем резолюцию:


«Съезд выступает против передачи власти советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Власть должна быть коалиционной и опираться на все силы страны, тоесть – всенародной. Мусульмане могут и должны принимать участие в правительстве лишь при условии демократичности его политики; приоритетным для населения Туркестана является право свободного самоопределения народа; Краевой мусульманский совет (Марказий “Шурои Исламия”) является законным общемусульманским органом, действующим от имени всего мусульманского населения и защищающим его интересы».



26 по 29 ноября 1917 года в Коканде прошёл IV Чрезвычайный краевой мусульманский съезд, в работе которого приняли участие около 300 делегатов (в том числе и представители европейского населения), прибывшие со всех концов Туркестана.


В повестке дня основным стоял вопрос об Автономии Туркестана.


С докладом, обосновавшем необходимость объявления Автономии, выступил один из лидеров «Шуро-и-Исламия» Усман Ходжаев, он же – один из лидеров джадидов, один из лидеров младобухарцев. Из богатой купеческой семьи. Получил образование в Османской Турецкой Империи. В своей речи он, в частности, отмечал, что «…в настоящее время почти не осталось надежды на созыв Всероссийского Учредительного Собрания – все нации, населяющие территорию России, выступили на борьбу с узурпаторами-большевиками». Его поддержало большинство делегатов, участвовавших в прениях.


27 ноября в 12 часов ночи делегаты приняли резолюцию о про¬возглашении Туркестанской Автономии – «Туркистон мухторияти». Съезд избрал органы власти: «Временный Народный Совет» (Парламент) и «Временное правительство Автономного Туркестана» (Кабинет Министров). В состав Временного Народного Совета вошли пятьдесят четыре человека, из них: тридцать два – от чрезвычайного общемусульманского съезда, четыре – от городских самоуправлений, остальные – от общероссийских организаций и национальных меньшинств Туркестана.


Всего европейскому населению в Народном Совете предоставлено восемнадцать мест, одна треть общего состава. Правительство Туркестанской Автономии включает двенадцать человек. Его членами стали известные туркестанские прогрессисты и общественные деятели:


• Мухамеджан Тынышбаев. Премьер-Министр до 17 декабря 1917 года. Из богатого и знатного рода. 38 лет, казах, образование высшее российское: мужская гимназия города Верный, Институт инженеров железнодорожных путей сообщения им. Александра Первого в Санкт-Петербурге, инженер, член мусульманской фракции Государственной Думы Второго созыва;


• Мустафа Чокаев. Премьер-Министр с 17 декабря 1917 года. 27 лет, кипчак, из семьи бия – судьи, образование высшее российское: Ташкентская гимназия, СПБ Университет, юрист, член мусульманской фракции Государственной Думы Третьего и Четвёртого созывов;


• Обиджон Махмудов (иное правописание Абиджан Махмудов). Министр продовольствия. Узбек.


• Султан Шоахмедов (иные правописания Ш. Шоахмадов, Шах-Ислам (Ислам) Шагиахметов). Заместитель Премьер-Министра. Татарин.


• Усман Ходжаев (иное правописание Убайдулла Ходжаев, Убайдулла Асадулла Ходжаев). Военный министр, управляющий отделом народной милиции и общественной безопасности. Из семьи ремесленника. Узбек, 23 года, образование: учился в Саратовском Университете. Адвокат в Ташкенте. Журналист, редактор газеты на узбекском языке «Садои Туркестан» («Голос Туркестана»), сотрудничал в газете «Туркестанский Голос» на русском языке, член Андижанской подпольной организации «Тараккий-парварлар» («Сторонники прогресса»), вёл революционную пропаганду среди мусульманского населения, известен тесными контактами с эсерами.


• Юрали Агаев (иначе Хидаят-бек Юргули-Агаев). Министр земледелия и водных ресурсов (иначе Министр землеустройства и водопользования). Узбек.


• Магди Чанышев. Военный министр (иначе Председатель Военного Совета правительства (глава вооруженных сил). Полковник русской армии. Татарин.


• Соломон Абрамович Гершвельд (иначе Соломон Абрамович Герцфельд). Министр финансов. Сионист, председатель Среднеазиатского районного сионистского комитета. Гласный Самаркандской городской думы. По иным источникам Министром финансов был некий Шаги Ахмедов (личность не установлена).



Иные четыре места в Правительстве предназначались для представителей от европейской части населения. Эти портфели министров вакантны.



По имеющейся информации Ташкентский Ревком серьёзно готовит Разгром Туркестанской Автономии. Для ликвидации самопровозглашённой Туркестанской Автономии Ташкентский Совнарком запросил из Петрограда войска и артиллерию. Операция должна начаться не позднее тридцатого января 1918 года…



Вышеперечисленные персоны – члены Правительства Туркестанской Автономии – не должны остаться вне поля зрения нашей миссии. Как бы ни сложилась судьба Туркестанской Автономии, её живые лидеры должны стать действующими в условиях подполья нашими агентами влияния. Мёртвые – стать мучениками за дело освобождения всех народов Востока, примерами в воспитании нового поколения борцов за свободу…


Большая Игра не заканчивается сменами режимов, изменением в составе и в соотношении политических фигур…


Рано списывать на свалку старый добрый принцип «Разделяй и властвуй!»…



Без подписи.


Конец тетради.




*****



1 февраля 1918 года. В тот же день.


Пата-Хиссар. Летний охотничий дворец Его Высочества Эмира Бухары Саид-Алим-Хана.


Сделали двадцатиминутный перерыв на чаепитие и перекур.


Я успел прочитать документ, переданный мне Джунковским. Вернул его Евгению Фёдоровичу.



– Успели, ознакомились? Как вам? – спросил Джунковский.



Я ответил:


– Хороший слог и замечательное мышление. Лаконизм изложения в сочетании с глубокой и обширной, хорошо рафинированной информацией. За двадцать минут чтения я ни разу не почувствовал ни одной намеренно ложной посылки. Всё описанное довольно логично вписалось в рамки ранее мною увиденного и услышанного. Если ошибаюсь, поправьте меня, Евгений Фёдорович.



– Трагизм этой справки в том, что она достоверна, Александр Георгиевич. За эту тетрадь мой человек, совсем мальчишка, прапорщик, заплатил жизнью. Увы. Мы на войне, Александр Георгиевич.



– Автор установлен?



– Кто, сапожник? Жив и здрав, на мои сапоги новые подковки ставил. Разумеется, не мне лично.



– Я об авторе донесения.



– В больничных бумагах числится как «неизвестный» под 99-м номером. Однако, это не важно. Ташкент полон агентурой английской, французской и, конечно, немецкой. Полным-полно и русских офицеров, фронтовых дезертиров, готовых куда угодно и за что угодно, лишь бы подальше от большевиков. Написано гладко, грамотно, искренне. Для меня нет ничего нового. Хорошо, хоть для вас пригодилось. Если попили чаю, давайте продолжим.



Вернулись к столу с крупномасштабной картой.


– Как видите, я ценю ваш опыт, Александр Георгиевич, – обратился ко мне Джунковский. – Мы утвердили вами выбранный вариант маршрута, берущего начало из Термеза. Признаюсь, ранее я предполагал выступать из Кушки.



Я повернулся к карте, расстеленной во весь штабной стол. Взял со стола в правую руку указку, в левую – курвиметр. Блокнотом с расчётами не воспользовался, помнил маршрут, что называется, от километра и до часа.


Спросил Джунковского:


– Могу начать?



– Начинайте. Повторенье – мать ученья!



– Не совсем повторенье, Евгений Фёдорович. Есть пара свежих соображений.



– Прошу. Я во внимании.



– Во-первых, уточню избранный нами «Маршрут № 2», проложенный от Термеза переправой через Аму-Дарью до Хайратона, далее на запад к Мазар-и-Шариф, а потом возвратом на восток в Кундуз. Это путь в 294 километра. Я не совсем понимаю, почему наша экспедиция должна заходить в Мазар-и-Шариф, который нам совсем не по пути. Предлагаю от Хайратона следовать сразу на Кундуз. Этот путь короче на 56 километров. Выигрыш по времени в сутки, в лучшем случае. Малейшая неожиданность, и сутки могут легко превратиться в двое суток, в трое, в неделю! Мазар-и-Шариф – священный город. В нём всегда полно паломников, даже фанатиков. Я предпочёл бы более спокойный город для ночлега нашего каравана.



– Я услышал, – сказал Джунковский. – Что ещё?



– Есть предложение частично, но принципиально, изменить маршрут. Пройдусь по его основным этапам: – Термез – Хайратон 19 км, Хайратон – Кундуз 219 км, Кундуз – Талукан 86 км, Талукан – Файзабад 160 км, плюс от Файзабада до Ишкашима на афганской стороне 110 км, всего: 594 км.



– Почему только до Ишкашима? – спросил Джунковский.



– Потому что имею честь предложить до Ишкашима другой путь, минуя Афганистан на этом участке маршрута. От Термеза на Хорог через Дейнау и Душанбе 761 км, плюс от Хорога до Ишкашима на российской стороне 78 км, всего: 839 км. Этот маршрут длиннее первого на 245 км. Разница в расстоянии в пользу афганского варианта. И, тем не менее, этот маршрут более безопасен. Я предпочёл бы пройти большую часть маршрута не по территории Афганистана, но по российской стороне через Хорог. По правым берегам Аму-Дарьи и Пянджа. Переправиться через Пяндж только у российского Ишкашима к Ишкашиму афганскому. Пусть мы пройдём дополнительно двести сорок пять километров, но у нас будет меньше риска пострадать от предательства вождей местных племён, получающих ежегодные дотации от правительства Британской Индии. Им это выгодно: и дотацию получат, и добычей воспользуются. Россия, хоть и ближе, за рекой, а британцы за Гиндукушем, за Гималаями, но их влияние в Афганистане сильнее.



– Риск есть, не спорю. Тем не менее, нам афганскую территорию не миновать.



– Почему?



– Потому что вы, Александр Георгиевич, успели позабыть информацию, полученную из документа, прочитанного вами десять минут назад. Нет, нет уже территории России ни у нас с вами под ногами, ни до самого Хорога. Мы с вами стоим на земле суверенного на сей час государства – Бухарского эмирата, простирающейся Восточной Бухарой до самой границы с Китаем! Потому, что в ближайшие месяцы эта территория будет охвачена огнём войны и кровопролитными схватками бухарских сарбазов с ташкентскими красноармейцами! О какой безопасности вы говорите?



– Виноват, Евгений Фёдорович, не учёл оперативную на сегодняшний день обстановку и политическую ситуацию. Но что мы предъявим на первом же пропускном пункте в самом Афганистане, на котором у караван-баши из России потребуют визу английского резидента в Кабуле? Визу за подписью самого Уилфреда Маллесона?



– Тоже мне, проблемы! Забудьте на время о России. Весь караван со всем его скарбом будет собственностью Эмира Бухары. Все люди от караван-баши до самого последнего шелудивого погонщика мулов будут подданными Эмира Бухары. Впрочем, и пропуска с английскими консульскими визами тоже будут.



Мне захотелось присесть. Джунковский, как был, так и остался Джунковским. Значительной личностью. Присесть не получилось.



Джунковский продолжил:


– Так, где мы остановились? В Ишкашиме афганском? Давайте далее.



Я продолжил:


– От Хайратона на Хульм потом на Кундуз от него переправа через Кокча-Дарью и по её правому берегу на Файзабад. От Файзабада на север к левому берегу Пянджа и вверх по течению до Ишкашима. Так мы спрямим гигантскую дугу описываемую Пянджем, а потом Аму-Дарьёй. Пройдём по «тетиве» этого «лука». Сэкономим время и силы. Далее маршрут должен пройти во «Ваханскому клину» или «corridor» – «коридору», как на английских картах. На восток вдоль левого берега Вахан-Дарья до реки Ворсинг, впадающей в Вахан. На правом берегу Вахана ориентир – кишлак Сархад. Дех Сархад. Переправа через Ворсинг вброд и по её правому берегу вверх по течению на юг в сторону перевала Барогиль до реки Чхот, вытекающей из ущелья Кафири. Конец пути. Маршрут отработан. Ишкашим – Фтур 5 км, – Казидех 10 км, – Кашнихан 9 км, – Шхавр 8 км, – Уруп 9 км, – Дугургунт 11 км, – Кашкандир 8 км, – Кала-и-Пяндж 50 км, – Калабар 10 км, –Харач 30 км, – Юр 9 км, – Панджаб 5 км, – Шпехрев 10 км, – Каркат 10 км. От Карката сворачиваем к югу идём по берегу Ворсинг. До перевала Борогиль 16 км. До Кафири 14 километров. От Ишкашима до Кафири 198 км. Весь маршрут от Термеза – 792 км. В нормальных равнинных условиях маршрута вьючный караван может пройти за время от 32-х до 39-ти суток. В условиях высокогорья этот путь может занять до 4-х месяцев. При условии, что лошади будут получать полноценное питание, надлежащий уход, отдых и ветеринарную помощь. Для нашей экспедиции кони донской породы либо ахалтекинцы не подойдут однозначно. Лучше всего использовать лошадей киргизских либо монгольских пород. В зимнее время года они быстро обрастают длинной шерстью, мало чувствительны к холоду, более выносливы.



– Это всё? – спросил Джунковский. – Ещё вопросы?



– Расчёты по хозяйственному и боевому обеспечению экспедиции на вашем столе. Копии уже переданы капитану Ремизову. И вопросы есть, Евгений Фёдорович. Меня беспокоит груз. Хочу знать, что повезём. Какова будет ответственность за потерю груза. Учитывая сложные природные условия, непредсказуемость наступления экстремальных ситуаций, прогнозирую вероятность потерь груза в пути. Возможно, вместе с вьючными животными. Не дай Бог, вместе с людьми. Буду знать свойства груза, смогу лучше подготовиться к грядущим неприятностям.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги