Хроники ротмистра Кудашева

С этими словами полковник Фитц-Гилбер вынул из кармана мундира довольно тяжёлый, судя по напряжению пальцев руки, предмет, завёрнутый в белоснежный носовой платок. Положил на стол. Развернул. Это был слиток золота.

Сложившиеся обстоятельства не позволяли мне достаточно резко прекратить общение с полковником. Пришлось строить довольную мину при плохой раздаче карт.

Не прикасаясь к слитку, я наклонился над слитком. Разглядел: несомненно, ранее слиток был портсигаром. Золотым дорогим портсигаром. Присмотрелся получше, увидел оплавленный знак свастики на его крышке.

– Не стесняйтесь, можете взять в руки. Портсигар стерилен, его хорошо обработали. Он взят с трупа, выгоревшего до костей! Уверяю, заразы нет, – приободрил меня полковник.

Я осторожно перевернул портсигар. На его оборотной крышке можно было прочесть полуоплавленную гравировку прописной немецкой готикой: «…йнгольд барон фон Реайнха…». Я не удержался, сказал вслух:

– «Зигфрид-Рейнгольд барон фон Реайнхардт»!

– Истинно! – с готовностью подхватил Фитц-Гилбер. – Генерал вермахта, имевший право на прямой контакт с самим Гитлером. Генерал, своей радиограммой, не только вызвал нас в Киштвари, но и успел оповестить об этой Новой Голштинии Третий Рейх! Понимаете, что это значит? Это значит, что ваш Киштвари приобрёл мировое военно-стратегическое значение! Думайте. Сначала прибыл один дирижабль, через двадцать шесть дней прибыли два. Сколько сюда слетится фашистов через месяц, мы даже предположить не можем. Улавливаете перспективу, доктор Джон?

Я встал, налил в бокалы бренди.

Фитц-Гилбер, предчувствуя важность момента, встал тоже. Он был во внимании.

Я приподнял бокал, начал свой спич:

– Дорогой сэр Джеймс! Позвольте поблагодарить вас за сделанный вами мне подарок…

Фитц-Гилбер напрягся, его свободная от бокала бренди рука невольным движением словно попыталась мне возразить.

Я продолжил:

– Не имею в виду физический материал этого подарка. Для людей нашей профессии, и её уровня, лучшим подарком была и будет достоверная информация, та информация, которая может быть нам дорога и интересна. Сегодня я вашими глазами увидел труп человека, организовавшего пиратский налёт на мирное поселение. Мирные труженики, не профессиональные военные сумели дать достойный отпор захватчикам! Выпьем за упокой грешной генеральской души!

Я не стал делиться с Фитц-Гилбером своими воспоминаниями о том, как барон фон Реайнхардт, чуть было, не сломал мне челюсть в турецком плену под Багдадом в 1915-м, а потом упрятал меня на два года в баварскую крепость Ингольштадт. Правда, тем самым он избавил меня от насилия и позора, которому подвергся в турецкой тюрьме знаменитый Лоуренс Аравийский! Не поблагодарю «данке шен», не заявлю о том, что прощаю его, но не покривлю душой, если скажу, что не испытываю к нему ненависти. Доволен и тем, что одним врагом моей Родины стало меньше.

Собрался было опрокинуть бокал, но меня остановил Фитц-Гилбер:

– Одну минуту, доктор Джон! Я могу порадовать вас одним фактом, неизвестным вам. Правду говорят: «Труп врага всегда хорошо пахнет!». Я рад, что ваше личное знакомство с этим негодяем не состоялось. В двенадцатом году вам удалось чудом ускользнуть из его поганых рук. Именно он организовал нападение мародёров на усадьбу военно-санитарной службы в Исфахане в 1912-м году. Я трое суток безрезультатно разыскивал вас или ваше тело в Исфахане и в его окрестностях. Очень рад, что не нашёл труп!

Я поставил бокал на стол:

– Это как?

Фитц-Гилбер улыбнулся:

– Наконец-то, я услышал вопрос. Верно, нащупал слабину в круговой очень надёжной обороне. У меня предложение: давайте устроим дружескую пирушку двух рыцарей без кирас, стальных шлемов и забрал! Протоколов мы не пишем. На вопросы можем отвечать, можем не отвечать. Понятно, лгать не будем. За себя могу поручиться: расскажу вам то, чего вы знать не можете. В свою очередь вы расскажете то, что посчитаете нужным. Согласны?

– Согласен, – сказал я, предложил: – Выпьем?

– Выпьем, – согласился Фитц-Гилбер.

Не скажу, что беседа по своему содержанию была выдержана в ключе, предложенном полковником. Сам он, авансом, пересказал мне всё, чему и я был свидетелем, то, что ранее уже слышал от Мак’Лессона. Алан имел доступ к оперативной информации по Исфахану. Новым для меня было только имя убийцы Клауса Пенка и подробности трагической кончины бывшего главы немецкой диаспоры в Исфахане.

Сам же я лукаво даже не обмолвился о том, что благодаря мудрости и предосторожности Мак’Лессона караван туарегов без досмотра благополучно миновал заставу бенгальских скаутов под командованием Фитц-Гилбера, безуспешно разыскивающего Джона Котович.

Не спорил с полковником, упорно называвшим меня доктором Джоном, но так и не признался в том, что мы были знакомы по Исфахану!

Наш завтрак затянулся до полудня.

Он закончился тем, что полковник попытался уснуть, сидя за столом, положив голову на скатерть.

Моё бельё от воротника рубашки до подштанников было мокро от двух бутылок бренди восемнадцатилетней выдержки. Однако, оно еще не было изготовлено в год, в котором для меня произошло столько счастливых и трагичных событий. Приятно было вспомнить молодость.

Фитц-Гилбер проспал в мундире и в сапогах на узеньком канапе, стоящем в столовой, до вечера. Он так и не услышал от меня признания, типа: «Да, мой английский брат, я русский офицер, военный агент-нелегал Первого Квартирмейстерства Главного Управления Генерального Штаба Российской Империи!».

Где оно сегодня, это Квартирмейстерство?

Но Россия осталась. И мне ещё ей служить. Хоть и в Гималаях. И не «фитц-гилберам», и не «фон реайнхардтам» остановить меня.

Так что у нас в сухом остатке?

Подтверждённая информация: этот самый фон Реайнхардт организовал налёт на усадьбу военно-санитарной службы, нанял басмачей для убийства доктора Джона Котович. В конечном итоге этой операции погибла журналистка Уна Скотт, урождённая леди Кунигунда Баррат… Судьба.

Это в прошлом.

Что сегодня?

Пришла пора серьёзно заняться проблемой юридического статуса территории Киштвари. Некоторую работу в этом направлении я начал было делать, но её пришлось на время, как я думал, приостановить в связи со смертью Мак’Лессона.

Проблема была в форме приобретения Киштвари юридического статуса самостоятельного государства. Чётко выраженных в юридически значимых и проверенных практикой международными отношениями формах законов не существует. Прецедентная практика весьма разнообразна.

Киштвари может иметь статус «непризнанного государства» в силу того, что не располагает доказательствами правовой преемственности с предшествующими государственными образованиями. Ссылка на Империю Александра Великого Македонского за давностью лет не имеет юридической силы. Иметь статус «непризнанного государства» всё равно, что не иметь его вовсе. Называться «басилевсом» в пределах периметра кальдеры – можно. Но с этим титулом басилевса Киштвари не пустят на порог не то, что Букингемского дворца, на ступени резиденции Вице-короля Индии. Вот почему Мак’Лессон за пределами Киштвари не позиционировал себя венценосной особой.

Киштвари, как субъект международного права, соответствует необходимым критериям: первое: имеет определённую территорию; второе: имеет постоянное население; третье: имеет собственное правительство, избранное тем или иным способом.

Четвёртый критерий самый жёсткий и сложный: это способность вступать в международные отношения.

Вот одна из многих тайн Алана Мак’Лессона.

Тайна его странствий по всему миру, по всей населённой Ойкумене. За тридцать лет работы в этом направлении Мак’Лессону так и не удалось заручиться поддержкой ни одного государства, входящего в первую десятку самых влиятельных государств в мире. Алан Мак’Лессон опасался быть скомпроментированным союзами с самопровозглашёнными государствами, как грибы рождавшимися в Африке и в Латинской Америке в огне революций и освободительных восстаний. О том, чтобы просить признания суверенным государством у Короны не могло быть и речи. Мак’Лессон не без оснований предполагал: стоит лишь пробудить интерес – Киштвари будет аннексировано в один день. Управляющий из собственного Дома у монархии всегда найдётся. Где-где, а в Лондоне цену золоту хорошо знают. Лишь в 37-году Мак’Лессон окончательно потерял надежду подписать договоры, что могли бы стать и документами международного признания Киштвари, как суверенного государства, со странами, надёжными партнёрами в международном и межнациональном равноправном сосуществовании. Убедился, таких стран в мире не существует не только для Киштвари. Мак’Лессон принял решение обратиться за признанием Княжества Киштвари независимым государством, парламентарной наследственной монархией, к государству, чьим подданным сам являлся по праву рождения на его территории. К Соединённому Королевству Великобритании, Ирландии и Индии. К такому политическому шагу пришлось подготовиться весьма основательно. Вот на какой ниве мне пришлось изрядно потрудиться! За последующие двенадцать месяцев мы сумели привлечь к работе специалистов разных профессий: от топографов и землемеров «The Royal Geographical Society» – «Королевского географического Общества» до самых знаменитых барристеров и нотариусов Лондона. Одно только многотомное издание полной «Метрической книги Киштвари» чего стоило! Нет нужды описывать все детали подробно. Мои «Хроники» не наставление по легализации непризнанных государственных образований. В августе 1938 года наше «Ходатайство о признании» и приложенные тома необходимых документов были переданы в Форейн Офис в Лондоне. Разумеется, велась необходимая работа и на неофициальном уровне. Удостоверенные нотариально копии переданных документов хранились не только в Малой сокровищнице Киштвари, но и в стальной ячейке Нью-Йоркского «Чейз Манхеттен Банка». Ответ из Форейн Офиса Мак’Лессон получил лишь 13-го сентября 1939-го года, спустя сорок дней после дня объявления Великобританией войны Германии. Ответ был предельно лаконичен: «Рассмотрение Вашего «Ходатайства» приостановлено в связи с осложнившимся международным положением на неопределённый срок». Этого удара смертельно больной Мак’Лессон уже не смог выдержать. Через день его сердце остановилось.

Долго, очень долго существовало Киштвари на границе больших государств, не замечавших его. Пришёл конец этому изолированному государству.

У Киштвари не будет выбора. Британская Индия спокойно подомнёт Киштвари под свою юрисдикцию.

И никто не помешает этому.

Менее всего – Александр Георгиевич Кудашев, человек ни откуда…

Фитц-Гилберт прав, есть все основания предполагать более масштабную акцию гитлеровцев на Киштвари. Это я сам предполагал и ранее. Несомненно, в Киштвари будут введены подразделения Индийской Армии. Будет организована серьёзная оборона всего северного региона Индостана.

Сотрудничество с МИ-6 в лице Индийской «Директории» под руководством Фитц-Гилбера меня не интересовало. Не моё.

Пора в Россию. В Россию, в СССР, чего бы мне это ни стоило. Кто-бы не всадил в меня пулю – хоть лягу в родную землю, а не достанусь гималайским стервятникам!

Решение принято. Дело за малым – завершить дела в Киштвари, завещанные ещё Мак’Лессоном. Сомнению не подлежит.

*****

К ужину Фитц-Гилбер проспался, принял горячую ванну, опохмелился рюмкой бренди и потребовал доступ к телеграфному аппарату. Не поверил, что его не существует. Я предложил ему предъявить соответствующие полномочия и начать широкомасштабный осмотр помещений.

Несколько успокоившись, Фитц-Гилбер обратился ко мне с зеркальным требованием предъявить «соответствующие полномочия».

Не было проблем. Такие бумаги у меня были. Доверенности, выданные физическим лицом, землевладельцем-эсквайром Мак’Лессоном, удостоверенные нотариусами. Доверенности содержали положение, что в случае смерти доверителя я назначаюсь его душеприказчиком, продолжаю управлять всем принадлежащим ему имуществом и действую в интересах его наследников согласно завещанию по день их совершеннолетия. Кроме доверенностей я располагал и иными документами как «де-юре», так и «де-факто» подтверждающими мои полномочия. Документов было много. Деловая документация. Кипы папок с бумагами: контракты, накладные, морские коносаменты, фрахтовые расписки, декларации, письма, адресованными на моё имя – управляющего Джозефа Стивенсона, подписанные не только чиновниками администрации Генерал-губернаторств, провинций и княжеств Британской Индии, самого Вице-королевства. Были и бумаги с автографами первых лиц: по двадцать четвёртый год – девятнадцатого Вице-короля Руфус Дэниэла Айзекса и с тридцать шестого года – действующего двадцать первого Вице-короля Фримен Фримен-Томаса.

На предъявленные мне требования не требовалось разводить руками. Либо принимайте к сведению полномочия, либо – все вопросы к вышестоящим лицам! Фитц-Гилбер во дворцы был не вхож. Больше на эту тему вопросов не задавал.

К утру третьего дня приказал мне подготовить наследников Мак’Лессона, достигших возраста семи лет, в дорогу.

Как, куда, по какому праву и на основании чьего распоряжения?

Ответ был прост:

– Дети белого человека в Британской Индии по закону должны обучаться в учебном заведении европейского типа. Домашнее обучение не допускается. Их направят в Лахорское военное кадетское училище. Из него вышли бравыми офицерами десятки отпрысков благороднейших семейств Англии и Британской Индии. В том числе и будущие генералы!

Прежде, чем отправлять Мак’Лессонов в Лахор, я предложил Фитц-Гилберу познакомиться с ними. Полковник не отказался.

Три мальчика – Александрос, четырнадцати лет, Филохиппос, семи лет и самый младший Артаксерксес, пяти лет, были приглашены в дворцовый зал, где их намеревался принять для знакомства и беседы Фитц-Гилбер со своими офицерами. Дети, наследники покойного Мак’Лессона, пришли в сопровождении мамы двух младших – второй супруги, вернее, вдовы Алана Мак’Лессона, двух нянек и домашнего врача. Вместе с ними пришёл и Ясон Протерос.

Одного взгляда на мальчиков Фитц-Гилберу было достаточно, чтобы неловко поклониться им и невнятно пробормотать нечто невразумительное, типа «приятно было познакомиться». Младших Мак’Лессонов увели. В зале остались врач и Ясон Протерос.

Врач сделал шаг вперёд. Представился:

– Доктор медицины Бабар Чанда-Сингх, медицинский колледж Калькуттского университета, тридцать один год практики. Разрешите доложить?

Фитц-Гилбер кивнул.

Бабар Чанда-Сингх продолжил:

– Врождённая болезнь, что носит имя английского врача Джона Лэнгдона Дауна, сэр. Болезнь, или синдром Дауна. Её еще называют термином «синдром монголизма». В фашистской Германии таких больных умерщвляют, в цивилизованных Соединённых Штатах Америки родителей подобных детей насильственно стерилизуют. Полагаю, вы не станете настаивать на подобных мерах?

– Я не собираюсь прибегать к таким мерам! Я ничего не знаю об этой болезни! – воскликнул Фитц-Гилбер. – Но ради Бога, расскажите, как у такого здорового человека, как полковник Мак’Лессон, могли родиться подобные дети?

– Проблема дегенерации, сэр. Внутриродственные браки. Сам Алан Мак’Лессон рожден принцессой Лали из рода Кризантос. В целях сохранения имущества в руках этого княжеского рода он первым браком был женат на девушке из рода Кризантос. Она не была близкой родственницей принцессе Лали, никто не думал о таких трагичных последствиях этого союза. Молодая супруга умерла после родов, оставив на руках вдовца больного ребёнка. Через несколько лет Алан Мак'Лессон женился снова. И снова на девушке из рода Кризантос! Результат был таким же – ещё два сына с болезнью Дауна. Мы их любим. Мы заботимся о них. К сожалению, среди детей с подобным синдромом велика смертность. Но я буду категорически протестовать против их насильственной смерти!

Я счёл возможным вмешаться. Подошёл к Бабар Чанда-Сингху, обнял его, сказал на киштвари:

– Бабар, душа моя! Успокойся. Никто и пальцем не тронет мальчиков. Поверь, от Азариаса, который тоже был из рода Кризантосов, исходила большая угроза для их жизни. И вы, и они будете жить, как жили до сих пор!

Врач ушёл.

Фитц-Гилбер спросил меня:

– И как вы, сэр Джозеф, думаете вводить этих мальчиков в права наследства? Полагаете, они дееспособны?

– Признать их недееспособными возможно лишь в судебном порядке. В любом случае должна быть учреждена опека над ними самими и имуществом, которое должно будет им принадлежать.

– Конечно, опекуном вы позиционируете себя, сэр Джозеф? – не без толики сарказма задал вопрос Фитц-Гилбер.

– Ни в коем случае, дорогой полковник. Я полагаю, что лучшим опекуном этим несчастным детям будет их старший сводный брат, взрослый, сильный грамотный мужчина, настоящий Мак’Лессон, по матери из рода Протерос.

– И где вы такого найдёте?

– Нам не придётся за ним далеко ходить. Он перед вами. Разрешите представить вам, полковник Фитц-Гилбер, первого наследника эсквайра Алана Фитцджеральда Мак’Лессона, его родного старшего сына по имени Ясон Мак’Лессон, по матери тоже из княжеского рода Протеросов. Мне не известна история самой первой женитьбы Алана Мак’Лессона, она осталась семейной тайной. Известно лишь, что леди, урождённая Протерос из Кафири, родила по пути в Киштвари где-то в горах Гиндукуша. Она умерла от родильной горячки, но ребёнка Алан сумел живым довезти до Киштвари. Ясон вырос в бездетной семье киштварских Протеросов, сам считал их отцом и матерью. Но с детства пользовался вниманием Алана Мак’Лессона, получил хорошее домашнее воспитание и образование. Мне больше сказать нечего. В качестве доказательства прошу ознакомиться с документами. Вот личное письмо Мак’Лессона, адресованное Ясону Протеросу, а вот Свидетельство о его рождении, выданное нотариусом города Шринагар. Ознакомьтесь.

Я не сразу понял, почему во время моей последней речи Фитц-Гилбер медленно наливался краской. Он не прикоснулся к поданным ему документам. Смотрел в пол.

Я продолжил:

– Предполагаю завтра с утра поехать в Гилгит, привезти оттуда в Киштвари городского нотариуса. Мы должны начать работу по вступлению наследников в права наследования и об учреждении опёки над больными маленькими Мак’Лессонами.

Фитц-Гилбер поднял на меня глаза, полные злобы и ненависти. Сказал, медленно выдавливая из сведённого судорогой рта, слова:

– Человек, именующий себя Джозефом Стивенсоном! Властью, данной мне, я арестовываю тебя по обвинению в умышленном убийстве Азариаса из рода Кризантос! Ты будешь доставлен под стражей в Нью-Дели и помещён в городскую тюрьму. Всё, что ты сможешь сказать в своё оправдание, ты скажешь Коронеру Его Величества, уполномоченному в Вице-королевстве Индия! Мерой пресечения избираю домашний арест. Ты не имеешь права самостоятельно пересекать периметр кальдеры. При попытке к бегству по законам военного времени будет применено оружие на поражение. Рядом с тобой всегда будет находиться приставленный к тебе наблюдатель из скаутов. Ты не имеешь права владеть оружием, не имеешь права на переписку с адресатами, находящимися за пределами периметра, ты лишаешься права управления имуществом покойного полковника Мак’Лессона. Всё понятно?

Во мне взыграл кураж:

– Я не понимаю «кокни», полковник. Потрудитесь донести до меня своё распоряжение в письменном виде под роспись! И заранее проститесь со своей пенсией, заработанной за сорок лет безупречной службы. Я и ходатайствовать не буду. Найдутся у вас собственные доброжелатели!

– Вон! – заорал Фитц-Гилбер.

Так я снова был арестован. Пока под арестом домашним. Из своих спальных покоев меня выводили на прогулку подышать свежим воздухом только ночью. Солнышка не видел две недели.

Посетителей ко мне пускали. Ежедневно ко мне приходили Ясон и Адрастос. Мы беседовали в присутствии «наблюдателя» из скаутов. Индусы нам не мешали. Они ни слова не понимали на киштвари. У Фитц-Гилбера на меня явно не было времени. В Киштвари прибыл ещё один батальон пехоты – военные строители и сапёры. Киштвари по периметру преобразовывалось в настоящую крепость. Были и дурные известия. Наше киштварское ополчение и стражу разоружили. Скальный грот цейхгауза был взят под охрану. Старое стрелковое оружие и оставшиеся четыре пушки Круппа законсервированы и взяты на учёт. Адрастос ухитрился сохранить в дальних пещерах, недоступных скаутам, несколько цинков с патронами и свои «Льюисы». Сбыт киштварской горнорудной продукции был приостановлен. Подвоз продуктов питания прекращён полностью. Киштвари ожидала голодная зима.

*****

4 сентября 1941 года. Киштвари.

Накануне вечером ко мне зашли Ясон и Адрастос.

– На воздухе дождь, – сказал Ясон.

– Знаю, – сказал я.

– Скауты начали сворачиваться, готовятся покинуть Киштвари, – продолжил Адрастос. – Они выступают послезавтра. Здесь останется небольшой пехотный гарнизон и четыре расчёта настоящих зенитных орудия.

– Догадываюсь, – сказал я.

– Хотите поехать под конвоем в Нью-Дели? – спросил Ясон.

– Не хочу, – ответил я. – Сидеть придётся в грязном клоповнике вместе с чахоточными и прокажёнными в старой тюрьме Дели. Им не нужна правда. Им я не нужен и даже опасен.

– Тогда чего мы ждём? – спросил Адрастос. – Через две недели начнутся один за другим закрываться перевалы. Я и мои разведчики уходим в Кафири, в Агнираполис. Там нас ждут наши невесты. Мы обручились в прошлом году, когда были в Агнираполисе с посольством. Вы с нами?

– Для меня найдётся пони? – спросил я.

– Даже два! – ответил Адрастос. – Нас уже ждут мои разведчики в двух милях от кальдеры в маленьком ущелье. Если готовы, уходим!

Я поднялся:

– Всегда готов!

Обратился к Ясону:

– Ты с нами?

– Я остаюсь, – ответил Ясон. – Кто теперь, кроме меня позаботится о моих братьях! Идёмте, я закрою шлюз, выпущу вас тайным подземным ходом по сухому дну остановленной реки Киштвари. Потом снова пущу воду в русло. Англичане никогда не узнают всех тайн Киштвари!

Я обнял Ясона. Шепнул ему на ухо:

– Удачи, сынок! Будь всегда сильным, спокойным и умным! Никогда не торопись, но в нужный момент будь молниеносен! Бог даст, встретимся.

Взглянул на скаута-«наблюдателя». Он сладко спал на полу, прикрывшись половинкой завёрнутого ковра. Его руки крепко держали недопитую бутылку «скотча».

Ушли. О Малой сокровищнице и лежащим в ней моим жалованьем за двенадцать лет я не вспомнил.

*****

Новый 1942-й год я встретил уже в Кафири.

Мечтал по весне двинуться дальше, к границе с Советской Россией, вернуться в свой Ашхабад, к своей семье, к Леночке. О том, что меня может ожидать в НКВД-НКГБ, я даже не думал. Наверное, совсем старым стал. Неужели не дадут умереть на пороге родного дома? Хоть выслушали бы, повесть о том, как там, за Гиндукушем потомки гоплитов Александра Македонского под моим непосредственным командованием спалили два фашистских дирижабля вместе с генералом – вермахта или абвера? –Зигфриддом-Рейнгольдом бароном фон Реайнхардт! Не поверят, не наградят, не важно. Лишь бы в протоколах допросов этот факт сохранился. Глядишь, когда-нибудь информация станет доступной моим праправнукам!

Всю зиму проболел. Вернулась злая пневмония, с которой я боролся ещё в Ваханском коридоре в 18-м году!

По весне стало полегче, начал понемногу двигаться. Но о дальней дороге не могло быть и речи.

Начал понимать, что, возможно, Кафири станет моим последним пристанищем в этом земном мире…

Великой отрадой стала для меня библиотека – малая часть большой библиотеки Киштвари, переданной Мак’Лессоном Агнираполису.

Однажды, роясь в старых книгах, нашёл русскую!

Старое 1910 года издание «Скорпиона» под названием «Жемчуга» русского поэта Николая Гумилёва. Вот когда не удержался, пустил слезу, словно встретил старого любимого человека! Сразу вспомнился 1912-й год, Персидский Исфахан, мой друг и технический помощник агент-нелегал вольноопределяющийся незабвенный Владимир Михайлович Гагринский, погибший, как я сказал бы «на боевом посту», оставивший после себя эту книгу, что помогла мне вычислить его убийцу.

Раскрыл книгу и тут же попал на стихотворение, которое поразило меня ещё в первый раз – «Старый конквистадор». Не читая, вспомнил:

Углубясь в неведомые горы,

Заблудился старый конквистадор,

В дымном небе плавали кондоры,

Нависали снежные громады…

……………………………….

…Как всегда, был дерзок и спокоен

И не знал ни ужаса, ни злости,

Смерть пришла, и предложил ей воин

Поиграть в изломанные кости.

Господи помилуй! Не обо мне ли сказано?

Работая в ОГПУ НКВД переводчиком с 1924-го по 1936-й год, я конечно, волей-неволей, имел доступ к секретной информации. Имя Гумилёва мне было известно. В НКВД – не как поэта, как расстрелянного врага Советской власти. Увы.

Что скажут обо мне после меня? Пусть уж лучше забудут, чем станут осквернять мою могилу.

Мысли, может и умные высокой философией, но дела мои – дела земные. Для Неба не поспел. Господи, помилуй!

И, предмет моего земного труда, мои «Хроники».

Как сказал устами Пушкина летописец Пимен:

– «Ещё одно последнее сказанье –

И рукопись окончена моя»…

*****

Афганистан. Восточная стена Гиндукуша. Кафири. Август 1942 года.

Глава последняя. Конец Калинина.

Сложилось то, чего я никак не ожидал. Меня разыскал подполковник Калинин. Старый седой древний как Гиндукуш дед. Как он выжил? Как разыскал меня?

– Давно ищу тебя, Кудашев! Высоко забрался.

– Да, высоко. Но я не искал тебя, Калинин. И не прятался от тебя.

– Пора нам свести, наконец, счеты, Кудашев!

– У меня нет к вам счета, Калинин.

– За тобой долг, Кудашев.

– Нет никаких долгов, Калинин! Alia tempora! Времена переменились… Все течет, господин Калинин, все изменяется!

– За тобой выстрел, Кудашев, забыл?

– Люди нашего круга, господин Калинин, никогда ничего не забывают. Увы…

– Значит, не забыл, что такое наган. Вот, держи. Сделай свой выстрел!

Я левой рукой отвел в сторону протянутый мне Калининым рукояткой вперед револьвер.

– Я не убийца, господин Калинин… Всё в прошлом. Я не способен убить человека ни по каким бы то ни было причинам и обстоятельствам. Ушло моё время. Вы что, так и не успокоились за все эти годы войн, неволи, изгнания и страданий?

– Ты всегда был человеком чести, Кудашев. Хочешь лишиться ее в моих глазах?

– Мое понятие чести всегда было связано с долгом служения своей родине – России!

– Где она теперь, твоя Россия?

– Там, за Гиндукушем!

– Россия Красная?

– Просто Россия. Не красная, не белая, не трехцветная. Её нельзя выкрасить. Она была, есть и будет. Она не в цвете флагов и петлиц. Это просто знаки. Она в своих землях и реках, в своей истории, в настоящем и будущем, в своих людях, их песнях, сказаниях, красоте, силе, чести, совести… Во всем живом, что населяет ее! И еще во многом, многом другом, чего не перечесть, но во всем, что можно услышать и почувствовать в этом звучном коротком имени – Россия.

– Ты стал поэтом, Кудашев. Я могу и заплакать.

– Это не стыдно, господин Калинин. Я не стану осуждать вас.

– Ты счастливый человек, Кудашев.

– Вот как? Интересная мысль. Мне еще нужно будет осознать ее!

– Нет, Кудашев, у тебя не будет времени на это. Мы будем драться.

– Драться – это не один выстрел?

– Помнишь же? Ты не захочешь стрелять в безоружного, как и пушкинский Сильвио!

– Я не хочу стрелять ни в кого. Меня никогда не интересовал дуэльный кодекс. Я не дворянин…

– Ты офицер!

– Забыли, господин Калинин? Меня лишил чина лично незабвенный Император России. Не каждому такая честь выпадет!

– Условно, Кудашев, условно! Только на срок командировки в Персию военным агентом. Ну, не буду спорить с юристом. Только напомню: ты был и остался кавалером Ордена Святого Георгия четвертой степени!

Я встал с камня.

– Да, я георгиевский кавалер, господин подполковник. И я помню, что вы – кавалер ордена «Льва и Солнца»! Начнем? Хотите остаться чистеньким перед самим собой? Извольте!

Калинин вынул из дорожного мешка второй револьвер. Положил оба на плоский камень. Первый ствол с деревянными тульскими накладками на рукоятке, второй – с костяными резными плашками текинской работы.

– Прошу!

Я поднял ближний. Спросил:

– На тридцати шагах, как в прошлый раз?

Калинин ответил достаточно грубо. Видно, хлебнул в волю горя, родимый.

– Ближе – за падло!

Вынул из кармана серебряный полтинник, уточнил:

– Твой – решёткой, как в прошлый?

Я кивнул в свою очередь.

Я, переживший своих товарищей по роте в марте 1905 года в штыковом бою с самураями генерала Ноги под Мукденом, на всю оставшуюся жизнь утратил чувство страха. Инстинкт самосохранения, заложенный в сознание самой природой, был выжжен раскалёнными осколками японских снарядов. Стоя с револьвером в руке против Калинина, который уже давно не был предметом моих размышлений и воспоминаний, я испытывал одну лишь досаду человека, против его воли вновь вовлеченного в какую-то нелепую, никому не нужную суету.

Монета сверкнула в воздухе, звякнула, ударившись о камень.

Орел!

Я остался на месте.

Калинин повернулся, и пошел по тропе, старательно отсчитывая тридцать больших шагов. На повороте тропы остановился, крикнул:

– Ровно тридцать! Начнём, пожалуй?

Я повернулся к Калинину правым боком, прикрыл сердце наганом. Фарс не фарс, но пусть уж будет, как принято!

– Давайте, Калинин. Я готов!

Калинин поднял правую руку с револьвером вверх и начал медленно опускать оружие вниз, совмещая прицельную планку и мушку с моей фигурой, одновременно легко нажимая на спуск в его свободном движении… Ещё чуть-чуть, и грянет выстрел!

Вдруг, кто-то взял Калинина в крепкие объятия за талию и поднял в воздух. Грохнул выстрел, заглушив вопль от страшной боли. Пуля ушла в чистое небо.

Что случилось с Калининым, я толком разглядеть не успел. Моего противника на какую-то долю секунды накрыла медно-красная тень, поднявшаяся из пропасти на тропу и в пропасти же исчезнувшая. Выстрел, вопль Калинина. И все.

Я, держа на уровне груди взведенный револьвер, чуть ли не бегом бросился вниз по тропе к её повороту, к месту, где только что стоял Калинин. Увидел: на сером, изукрашенном лишайником камне, несколько капель алой крови. Лег на тропу, глянул в пропасть. Скальная стена не настолько отвесна, чтобы на ней не могло задержаться тело – то здесь, то там из расщелин выбиваются кусты камнеломки или арчи, острые хаотично разбросанные обломки скал так же могли послужить препятствием для падения в бездну. Визуально пропасть просматривалась до самого дна ущелья. Калинина в пропасти не было.

Я поднялся и прошел по тропе за поворот. Шагах в пятнадцати, держа в поводу вьючного яка, нагруженного хворостом, стоял на коленях одинокий старый уйгур. В его левой руке бронзовый молитвенный барабанчик стучал о камень, сотрясаемый нервной дрожью, бившей старика. Лицо невольного свидетеля было прижато к тропе.

Я попытался поднять старика с колен. Уйгур уткнулся лицом к моим коленям.

– Ом мани падме хум! Ом мани падме хум! – повторял он.

– Отец, что это было? – спросил я его на старомонгольском.

– Это был Он! – трясясь от страха, ответил старик. – Сам Шайтан… Аждорха! Забрал грешника на моих глазах, унес к себе в преисподнюю!

*****

Три последующих дня я в меру своих сил, но достаточно тщательно исследовал место происшествия. Длинный пастушеский посох с крюком на конце из крепкого дерева, бухта прочного волосяного аркана и альпийский ледоруб помогали и при подъёме, и при спуске в труднодоступных местах. В день первый дважды натыкался на следы во влажном от росы мягком наносном грунте. Эти следы мог бы оставить тяжелый каменный шар диаметром не менее, чем в пятьдесят-шестьдесят сантиметров. Вот только такие шары сами по себе в горах не встречаются, и тем более не катятся вверх-вниз по пересеченной местности… Второй день пришлось идти вверх по течению безымянной речки и молить небо, чтобы не послало летний ливень. Здесь следов было больше. Мокрый песок и мелкий щебень были способны хранить подобные следы несколько дней.

На третий день ущелье сомкнулось непроходимой вертикальной стеной. Безымянная речушка водопадом низвергалась в ущелье с пятнадцатиметровой высоты.

Я исследовал стену по правому берегу. Удалось проникнуть в просторную нишу стены за водопадом. Полумрак ниши вдруг осветился. Чуда не было. Просто солнце поднялось над ущельем. Свет позволил увидеть трещину в скальной породе стены. Трещину в своей нижней части, не занесенную песком, шириной не более семидесяти сантиметров. Я не пожалел нескольких спичек. Поджег пучок сухой травы. Трещина уходила в глубину массива. Плохо пахло. Запах показался знакомым. Концентрированная кислота в сочетании с тухлым яичком! Память подсказала: пещеры Загросса в Персии, трагическая смерть английского вице-консула Гай Генри Баррата. Осмотрелся внимательнее. Вот источник запаха: предмет, похожий на волосяной клубок размером с большой футбольный мяч. Посохом разворошил клубок. Звук металла, ударившегося о камень. Так… Что это может быть?

Рискуя сжечь кислотой руки, я, преодолев приступ тошноты, развернул клубок. В моих руках револьвер. Наган! Наган с костяной рукояткой текинской работы. Наган подполковника Калинина!

Понятно. Волосяной (или какой еще?) клубок – это обыкновенный непереваренный погадок, извергаемый рептилиями, птицами и даже обыкновенными кошками. То, что осталось от… Понятно от кого.

Значит, снова – Великий Змей?!

Что ж, мать-земля велика, и тайн у неё ещё на многие годы хватит.

Я бросил наган в лужицу. Вымыл под струйкой ледяной воды руки. Тщательно ополоснул в воде найденное оружие. Покрутил магазин. Одна единственная стреляная гильза. Гильза, три дня назад хранившая пулю, предназначенную ротмистру Кудашеву, агенту-нелегалу, офицеру Первого Квартирмейстерства Главного Управления Генерального Штаба Российской Империи. Спрятал найденный наган в заплечный мешок. Еще раз вымыл руки, напился.

Пора и в обратный путь. Господи, помилуй!

Вернувшись в свою келью, спал. Думал.

Было что вспомнить. Было о чем подумать.

И что вспомнилось. В 1906-м году в русский лагерь военнопленных в японском городе Нарасино заходили подработать китайские кукольники, мастера театра теней. Мы были им рады. Один спектакль запомнился лучше иных.

… В давние-давние времена правил в некотором царстве свирепый Дракон. Его подданные стонали под его тяжёлым правлением. Время от времени находился в царстве герой, выходивший и призывавший Дракона на смертный бой. Один из смельчаков-героев жаждал воинской славы, второй – богатства, третий – власти, четвёртый – свободы от тирании для своего народа. Дракон от боя не уклонялся, дрался с мятежником. С каким бы результатом бой ни заканчивался, подданным неизменно объявляли: «Мятежник пал! Слава Дракону!»… Спектакль заканчивался бурными аплодисментами. Старик-кукольник, собирая в шляпу из рисовой соломки скудную жатву от русских военнопленных, с поклонами приговаривал: «Чтобы убить Дракона, нужно сначала убить Дракона в самом себе!».

ЭПИЛОГ

28-го августа 1980 года.

Афганистан. Ваханский коридор. Ущелье Кафири.

В это летнее утро майор Внутренних Войск МВД СССР Александр Георгиевич Найдёнов, шурави, чудом бежавший из моджахедского плена мухтарам саиба Абдулло Вахоба, отметил ещё одной «птичкой» в своём сознании сто пятый день своего пребывания в гостях у своих спасителей – одного из малых народов Афганистана – агнираширов.

В сотый раз Найдёнов начинал свой рабочий день доброй старой физической зарядкой с пробежкой по серпантину тропы в тысячу двести шагов вниз к реке Кафири, чтобы по пояс освежиться холодной водичкой. А потом – вверх к скальному приюту легендарного для Кафири человека – караван-баши из России, которого называли по-разному: то Кудаш-беком, то Руси Александросом.

Впервые за эти более чем три месяца, Найдёнов был серьёзно обеспокоен.

Впервые он смотрел на быстрые воды реки, белой пеною кипевшей в каменных теснинах, как на транспортную артерию, способную вынести его за пределы юрисдикции территории Кафири.

Кафири, охраняемой собственной пограничной стражей, агнираширами, вооружёнными не только прадедовскими пиками и винтовками времён первой мировой войны, но уже и советскими автоматами «АК-47».

____________________________________________

* Прим. Автора:

История Александра Георгиевича Найдёнова изложена в четвёртой книге «Там, за Гиндукушем» романа «Меч и крест ротмистра Кудашева».

____________________________________________

Кафири – ущелье в одном из отрогов Гиндукуша, отмеченное на картах под этим названием, равно как и одноимённая река, вытекающая из ущелья. Так испокон века называли это ущелье афганцы – таджики и пуштуны. Перевод и с фарси и с тюркского один: – «неверные» или «безбожники».

Сам народ, поселившийся в этом ущелье в незапамятные времена, сам себя называл агнираширами, адептами своего божества – Агни-Ра. На основании изустных преданий относил своё происхождение от воинов Александра Македонского. Разумеется, и посёлок агнираширов, представлявший собой город-государство в государстве, носил достаточно звучное имя – Агнираполис.

Нет необходимости в третий раз описывать природу, город, быт и проблемы агнираширов. Александр Георгиевич Найдёнов за сто пять дней тоже успел ознакомиться со всем своим новым окружением и образом жизни в деталях. И не только. Свой хлеб в Агнираполисе Найдёнов отрабатывал согласно заключённому им договору со старшиной поселения – Лак Перуном. Как потом выяснилось – басилевсом Агнираполиса и Главным жрецом Агни-Ра Лак Перуном из рода, как он утверждал, самого Александра Македонского. Претензия на царское происхождение подтверждалась золотым торквесом или гривной – массивным обручем из витой золотой проволоки, концы которой заканчивались литыми скульптурными головами барашков. Торквес старейшина носил на собственной шее.

Лак Перун не удержался, рассказал, что знал, о золотом Кидаре Александра Великого. Кидаре, собранном из девяти золотых венцов, украшенном бесценными алмазами, якобы, доставленном из далёкого Киштвари, что в горах Гималаях, в Кафири самим Руси Александросом. Кидар по сей день хранится в глубоких скальных сокровищницах Агнираполиса.

Так что, работая по заданию Лак Перуна над переводами рукописей отшельника Руси Александроса или Кудаш-бека с русского на фарси, Найдёнов свой хлеб отрабатывал. О "гостеприимстве" речи уже не могло быть.

Более того, с каждым днём всё более и более погружаясь в жизнеописание своего деда, Найдёнов понимал, отнюдь не всё из прочитанного должно стать информационным достоянием старшины агнираширов Лак Перуна.

Это понимание пришло к Найдёнову далеко не сразу. Уже написанный перевод страницы «Хроник» о праздновании в Агнираполисе дня весеннего равноденствия и «Очищения Войска» двадцать первого марта 1919-го года, Александр Георгиевич по здравому размышлению сжёг. Причина проста: в «Хрониках» Кудашев выразил сомнение в естественной смерти в ночь на первое утро месяца Ксантикоса троих мужей из Совета старейшин и басилевса Протерос Агни-Ра. Именно Протерос одним появлением с отрядом агнираширов разогнал отряд басмачей, осаждавших экспедицию подполковника Кудашева при Чор-Миноре. Молодой здоровый тридцатичетырёхлетний мужчина скончался от неизвестной болезни по воле Агни-Ра. Вот так просто. Гривна перешла с шеи покойного на шею молодого Лак Перуна.

Это сомнение в естественной смерти Протероса, высказанное летописцем, могло быть расценено Лак Перуном, как сомнение в легитимности власти, полученной новоявленным басилевсом.

Сожжение черновика рукописи перевода не осталось незамеченным. Но до времени Лак Перун своего мнения по этому поводу не высказал.

Его сомнения в точности переводов усилились после того, как послушники Агни-Ра, которых называли просто: Первый и Второй, доложили своему жрецу о том, что при сверке текстов оригинала и перевода очень часто количество слов одного и того же предложения не совпадают между собой.

Лак Перун забеспокоился. Потребовал от Найдёнова объяснений.

Пришлось объясняться на конкретных примерах. Не всегда в тексте перевода слов меньше, чем в оригинале, бывает и больше. Трудности перевода знакомы каждому драгоману. Особенно с языков совершенно не родственных между собой.

Лак Перун объяснения выслушал.

Объявил Найдёнову, что будет считать исполненными обязательства по переводу, лишь после его тщательной проверки.

Проверки? Какой проверки?!

Пятьдесят лет ждать переводчика с русского на фарси! Сколько же понадобится времени на то, чтобы отыскать второго такого же?

Похоже, Лак Перун вообще не понимает, что такое «время».

Лак Перун понимал гораздо более чем мог предположить Найдёнов. Он потребовал прочитать место из рукописи, если там таковое существует, о сокровищнице в Киштвари, о том, каким способом открывается каменный вход в грот.

Найдёнов к такому вопросу был готов. Нашёл нужное место в рукописи Кудашева. Однако, решил не спешить с расшифровкой кода каменного замка. Вместо стиха из «Илиады» – «Гнев, о богиня...» прочёл стих из «Одиссеи» того же размера. На русском, разумеется с переводом на фарси. Древнегреческий в советских вузах как факультатив не преподавался. А ой добрый дед в своих мемуарах ограничивался, как правило, русским. Но совпадали ли слова текстов хоть по количеству слов? Вопрос...

– «Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который,

Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен…».

На всякий случай. Почувствовал, что козырную карту лучше припрятать на чёрный день. Высказал сожаление, что не владеет древнегреческим языком.

Лак Перун сохранил на своём лице маску невозмутимости. Но потому, как переглянулись между собой Первый и Второй, Найдёнов понял, что его детская хитрость раскрыта.

Эти три месяца для грамотных жрецов Агни-Ра тоже не прошли даром. Им, владевшим языками санскрита, хинду, древнегреческого, латыни, старомонгольского, армянского и фарси, не составило труда выучить по переводам, сделанным Найдёновым, и русский язык!

Найдёнов понял, что попал в западню.

Здесь, в Агнираполисе, его положение может стать, если ещё не стало, опаснее, чем в плену у Абдулло Вахоба. Строки Гомера – не предмет декламации на школьном утреннике. Это информация по очень важному вопросу. Намеренная дезинформация может стоить жизни.

Лак Перун на сверке текстов не остановился. Объявил Найдёнову, что настал час посвятить его, своего лучшего друга, в тайну двух народов Киштвари и Агнираполиса. Пригласил совершить прогулку в сокровищницу, в тот её каземат, что когда-то был резервным отделением сокровищницы Киштвари. Именно в этом каземате и должен был храниться Кидар Александра Великого, доставленный в Агнираполис после аннексии Киштвари англичанами.

Шли подземными переходами при свете двух масляных трёхфитильных светильников.

Найдёнов этим пещерам не удивлялся.

Талые ледниковые воды стекают с вершин не только по склонам гор. Они вымывают более мягкие породы и в самом сердце хребтов, образуя гигантские хаотичные дренажные системы.

Подземные ходы, заполненные водными протоками, и свободные от воды в силу природных обвалов. На эту тему много чего рассказать могут рудознатцы. Где, как не в таких пещерах в первую очередь добывались самородные медь, серебро, золото, драгоценные камни.

Пещеры в самые ветхозаветные времена использовались людьми для постоянного жилья, для временных укрытий от непогоды, от неприятеля во время войны.

Одно плохо. Нет пещер, абсолютно безопасных для человека. Казалось бы, живут люди в пещере не одно столетие, бед не знают. Вдруг, землетрясение, сход лавины, оползень – всем конец.

И, конечно, где ещё, как не в таких подземных гигантских лабиринтах проживать гигантским доисторическим рептилиям? Почему бы нет? Вошёл Великий Змей в пещеру в Афганском Гиндукуше, прошёл подземными галереями, проплыл подземными реками – вынырнул в горах Персидского Загросса! Пообедал раз в год и скрылся в тайном логове до следующего года!

Подземная прогулка от скального помещения библиотеки до стены с рельефным изображением Великого Змея заняла не больше тридцати-тридцати пяти минут.

Лак Перун обратился к Найдёнову:

– Я даю вам возможность исправить допущенные вами ошибки. Мы перезаключим нарушенный вами договор. На этот раз вашего согласия не требуется. Сумеете открыть этот каменный замок, возьмёте золота, сколько сможете поднять. Мы, в свою очередь, доставим вас туда, куда прикажете. Вместе с вашим золотом. Правильный стих вы знаете. Начинайте. Без меня.

Лак Перун ушёл.

Найдёнов из всего услышанного и произошедшего понял: жрецам Агни-Ра далеко не всё удалось прочесть на русском в «Хрониках» Кудашева. Трудности перевода.

Если бы только это. Откуда уверенность, что код замка в Киштвари идентичен коду замка в Агнираполисе? Не обязательно.

В любом случае для Найдёнова награда за раскрытый вход в сокровищницу будет одна – немедленная смерть.

Что в таких случаях говорил ротмистр Кудашев?

– «Пора «делать ноги»!

*****

7-го сентября 1980 года.

Афганистан. Ваханский коридор. Ущелье Кафири.

Десять дней Найдёнов без успеха пытался набрать каменный код, раскрыть вход в сокровищницу. Его не торопили.

Десять дней ушли на подготовку к побегу.

За это время Найдёнову удалось собрать в качестве материальной благодарности с больных агнираширов, время от времени обращавшихся за экстренной медицинской помощью, большую миску гусиного жира. Здесь он не в дефиците.

Летят гуси зимовать в тёплые края. И высоты Гиндукуша им не страшны. Однако, агнираширы, как все горцы – замечательные стрелки.

Вязаные из ячьей шерсти штаны, рубаха и носки-джорабы у него уже были. Плюс – два бурдюка из козьих шкур – большой и маленький. В маленький он сложил некий запас продуктов: сухой брынзы, тутовника и несколько лепёшек, трут, огниво. Завязал натуго, в защиту от воды. Дней на пять хватить должно. Вот и всё. Много ли человеку надо?

Из библиотеки-пещеры Найдёнову удалось выйти с заходом солнца беспрепятственно. Жрецы Первый и Второй за ним не следили. Осторожно, на ощупь, почти в полной темноте он спустился, минуя серпантин, по заранее выбранному маршруту, местами проложенному с указателями – ветвями сухого валежника, к реке.

Найдёнов предполагал, учитывая скорость течения и расстояние до впадения Кафири в Ворсинг, что находиться ему в воде температурой в пять градусов тепла по Цельсию – не менее пятнадцати – восемнадцати минут. Полагал, выдержит.

Достигнув берега, не теряя времени, Найдёнов принялся надувать большой бурдюк. Идеальное плавсредство в горных реках Памира и Гиндукуша. Неудобство – пассажир тоже в воде. Зато удар о подводный камень принимает на себя не человек, а бурдюк. Если повезёт, можно переправиться через Вахан или Вахш без синяков и сотрясения мозга.

Надув бурдюк, Найдёнов разделся догола и принялся натирать тело гусиным жиром. Средство от холода и обморожений известное, в рекламе и пояснениях не нуждается. Потом натянул на себя шерстяное «бельё» из ячьей шерсти. Сбросил в воду ненужную уже верхнюю одежду, миску.

Вошёл в воду. Мгновенно окунулся с головой, но бурдюков из рук не выпустил, крепко обмотав запястья ремешками-креплениями. Тугая, как ледяная резиновая масса, струя воды понесла Найдёнова в чёрную, непроглядную, как дымовая труба, даль.

От самого Найдёнова более не зависело ничего.

Пройдёт по реке, не разбив голову о камни восемнадцать минут – будет жить.

Одно хорошо: мимо Ворсинг не промахнётся. А уж там – прощай Кафири. Будьте здоровы, агнираширы пограничной стражи!

*****

1-го мая 1983 года.

Ашхабад. Туркменская ССР.

Порог родного дома на улице Андижанской Александр Георгиевич Найдёнов перешагнул майором запаса, беспартийным, со справкой об освобождении вместо паспорта. Иных справок и удостоверений ему не полагалось и более полагаться не будет.

Вошёл в родной дом без денег, без цветов.

В новенькой чёрной рабочей спецодежде, в скрипучих чёрных же кожаных тапочках. С полупустой сумкой из чёрной кирзы с брезентовыми ручками.

Без подарков…

Громким лаем Найдёнова приветствовал традиционный для этого дома щенок-подросток туркменского алабая.

На лай с крыльца во двор спустилась Елена Сергеевна Найдёнова. Увидев внука, без сил опустилась на ступеньку.

– Саша… Саша вернулся!

– Баба Лена! – Найдёнов кинулся к крыльцу. Встал на колени, упершись в нижнюю ступеньку. Обнял Елену Сергеевну.

– Баба Лена! Бабулечка! Наконец-то я дома!

– Здравствуй, Саша! Сашенька! Отпусти, проводи в дом. Не молоденькая… Девяностый годочек наступает!

Найдёнов проводил Елену Сергеевну в дом. Она прилегла на тахту.

– Саша! Давай сам… Поставь чайник. Я уж не подниму полный.

– Минуточку! Не беспокойся. Сейчас поставлю. Где все наши? Где мои?!

– Как где? На параде все! Первое мая сегодня. Сейчас вернутся, обедать будем. Господи, радость-то, какая!

– Правда, праздник. А я без подарков…

– Пустое, Саша! Не о том говоришь. Какие подарки?!

– Нет, нет, бабулечка! Есть подарок. Всем нам – и Найдёновым, и Кудашевым! Я привез нам всем и тебе в первую очередь большую-пребольшую пачку писем от нашего дедушки – Александра Георгиевича Кудашева. Вот они!

Найдёнов рывком дёрнул металлическую «молнию», раскрыл свою кирзовую сумку.

– Вот они! Это дневники, хроники, которые писал дедушка всю свою жизнь до самой смерти! Я читал, много-много раз перечитывал. Потом писал по памяти…

Двумя руками Найдёнов вынул тяжёлую пачку писчей бумаги, каждый лист которой был испещрён его собственным аккуратным мелким почерком. От волнения не удержал в руках, уронил. Белыми птицами листки разлетелись по комнате.

Бросился собирать.

Елена Сергеевна приподнялась с тахты.

– Подожди, Саша, не суетись! Только один вопрос: Ты был там?

Найдёнов закивал головой:

– Да, да! Он обо всём пишет для нас. Для всех. Он рвался домой. Он ехал… Не успел. Была война. Он не смог пробиться.

Найдёнова душили слёзы. Елена Сергеевна снова остановила его:

– Не торопись. Прочти мне что-нибудь из этого. Любой лист…

Найдёнов начал читать:

– «Осень, октября дня 22, года 1937 от Р.Х.

Гималаи…

… Давно не раскрывал свой дневник. Потерял счёт дням… Оказалось, не пропустил дня своего рождения. Пятьдесят шесть – дата не юбилейная… Шампанского не будет. Отмечу день рождения в своей душе. Воспоминаниями и скромными молитвами. Одни молитвы – за упокой, другие – во здравие. Одни мои родные и вечно любимые – ушли навсегда, другие – далече. Но все они, близкие мои, всегда со мной. Их образы не меркнут ни от времени, ни от расстояния, разделяющего нас"…

Взглянул на бабушку.

Елена Сергеевна, казалось, слушала его не только слухом, всем телом: глазами, ртом, полураскрытым на медленном вздохе, руками, вскинутыми и остановленными в жесте восторга и удивления.

Продолжил:

– «… Не знаю минуты из своей жизни более счастливой и печальной, чем та, когда прощались мы с Леночкой 25-го февраля 1912-го года в порту Красноводска. Леночка при прощании не плакала.

В самую последнюю минуту набралась храбрости и прошептала мне на ухо:

– У нас будет маленький! Я в поезде почувствовала. Хорошо, что не упала на улице…

Леночка целовала меня и говорила:

– Нас теперь двое. Ждать будем. Возвращайся быстрее!

А потом кричала мне с пирса:

– Саша! Миленький! Возвращайся! Я всегда буду тебя ждать. Всегда! И никогда не буду плакать! Я тебя люблю!.. Жду!!! Жду!

И я кричал так, что меня не смог заглушить пароходный гудок:

– Леночка! Береги себя! И маленького! Я люблю вас!!!»…

Найдёнов остановился и посмотрел на бабушку.

Она лежала на спине, с руками на груди, сжав вместе ладони.

Без движения. Без дыхания.

На её лице застыли счастливая улыбка и несколько слезинок из глаз…

*****

Прямо под окнами дома Найдёновых-Кудашевых по улице Андижанской прошёл школьный духовой оркестр пионеров в красных галстуках, возвращающийся с первомайской демонстрации.

Оркестр играл старый добрый русский марш Василия Ивановича Агапкина – «Прощание славянки».

КОНЕЦ