Идеалистическая диалектика Гегеля и материалистическая диалектика Маркса

Глава восьмая

Мы знаем, что Маркс считал диалектику Гегеля учением о формальных законах движения. Нам известно, что, согласно образному выражению Маркса, диалектика Гегеля сто яла на голове. Это значит, — что также следовало из предыдущего изложения, — что диалектика Гегеля исходила из такого начала, которое с точки зрения Маркса было не началом, а концом, результатом всякого исторического движения. Сам Гегель фактически, как и все мыслители, приступает к философскому мышлению, исходя из опыта. Его анализ Начинается с чувственного восприятия. Путем постепенного и последовательного абстрагирования,, как это правильно указано в приведенной цитате Маркса, получается всеобщность, равная бытию и небытию. Бытие и небытие не суть «чистые», не согрешившие с чувственным восприятием, какими их видит Гегель, а являются абстракцией от эмпирической действительности. Этот результат обобщения эмпирической действительности Гегель превращает в онтологическую предпосылку, т. е. в субстанцию. Несостоятельность всего этого процесса, думается, очевидна из всего изложенного.

Маркс, как и Гегель, исходит из опыта. Но Маркс — материалист, и потому опыт получает в его руках совершению другое значение и дает всему мышлению иное направление. В то время как абстрагирование от чувственно воспринимаемого мира приводит Гегеля к идеалистическому исходному пункту, Маркс, как и все материалисты, на основании того же чувственного восприятия приходит в материалистическому началу[8-1]. Маркс сам прошел через школу Гегеля, проник во все ее тайны, вследствие чего материализм был для него не наивным мировоззрением, а критическим преодолением идеализма, — сознательным философским делом в высшем смысле этого слова. Полная всесторонняя критика, проделанная Марксом над Гегелем, дала возможность увидеть действительность со всей ясностью. Эго состояние перехода от гегельянства к материализму изображает Энгельс о большим эмоциональным подъемом и громадным чувством облегчения. «При разложении гегелевской школы, — пишет Энгельс, — образовалось еще одно единственное, действительно плодотворное направление. Это направление теснейшим образом связано с именем Маркса. Разрыв о философией Гегеля произошел здесь путем возврата к материалистической точке зрения. Это значит, что люди этого направления решили смотреть на действительный мир, да природу и историю без идеалистических очков и видеть в них только то, что они собой представляют. Они решили без всякого сожаления отказаться от всех идеалистических взглядов, не согласных с явлениями действительности, взятыми в их истинной не фантастической связи». Иначе говоря, Маркс стал на определенную точку зрения материалистической философии, самая общая сущность которой сводится к следующим положениям. Вся окружающая действительность дается познающему субъекту как многообразная совокупность материальных вещей и их взаимной связи. Все воспринимаемое нами, познающими и действующими, все наше мышление, все наши действия являют собой материальные вещи и материальные процессы. И те и другие даны нам в пространстве и во времени. Сам познающий субъект — тоже вещь и тоже тело, только с высшими формами организации, обусловленными высшей стадией космического развития. Познание есть процесс действенный, действие это происходит между двумя вещами, одна из которых является субъектом, а другая — объектом. Об отношении субъекта в объекту мы читаем в «Капитале». «Световое воздействие вещи на зрительный нерв воспринимается не кал субъективное раздражение самого зрительного нерва, а как объективная форма вещи, находящейся вне глаза. Но при зрительных восприятиях свет действительно отбрасывается одной вещью, внешним предметом, на другую вещь — глаз. Это физическое отношение между физическими вещами»[8-2]. В процессе восприятия происходит, таким образом, взаимодействие субъекта и объекта, причем субъект объективирует свое субъективное действие, вызванное объектом — падающим светом. Воспринимаемые нами вещи познаются их действием на нас, но как и вследствие бесконечных свойств самых внешних вещей и их развития, так и вследствие ограниченности субъективных условий нашего познания наше познание вещей в каждое данное время неполно. Этим противоречием определяется процесс науки. Маркс в III томе «Капитала» говорит: «Всякая наука была бы излишня, если бы форма представления и сущность вещей непосредственно совпадали»[8-3].

Эту же самую мысль высказывает Энгельс в более развитой форме. В «Анти-Дюринге» мы читаем: «человечество находится перед противоречием: с одной стороны, оно может познать исчерпывающим образом мировую систему в ее общей связи, с другой — оно в силу своей собственной природы, как и вследствие природы мировой системы, никогда не в состоянии разрешить задачу познания в ее полном объеме. Это противоречие лежит не только в обоих факторах — человечество и мир, но оно составляет главную причину всего умственного прогресса и разрешается постоянно, непрерывно в прогрессивном развитии человечества точь в точь так, как разрешается, например, математическая задача в бесконечном ряде или непрерывной дроби (Kettenbruch). Фактически всякое умственное представление о мировой системе остается ограниченным вследствие исторического положения (объективного фактора), с одной стороны, и вследствие физической и духовной природы его создателя (субъективного фактора), с другой стороны»[8-4].

Как материалисты и диалектики Маркс и Энгельс берут за исходное положение в познании единый мир опыта и его непрерывное диалектическое развитие. Монистический взгляд на вселенную устраняет принципиальную непознаваемость вещей, иначе сказать, вещей в себе. Общая мысль основателей диалектического материализма такова: мир всегда познаваем, но в каждый данный исторический период не вполне познан. Это диалектическое противоречие лежит в самой основе нашего познания, а в этом плодотворном, коренном противоречии совершает наука свое прогрессивное, поступательное движение, чем больше вперед, тем больше приближается к полноте картины мира.

С этой истинно диалектической точки зрения не правы метафизики, в том числе и Гегель, считающие возможным создать полную, всеобъемлющую, закопченную философскую систему, но не менее ошибаются скептики и всякого рода позитивисты, исходящие из кантовского учения о принципиальной непознаваемости вещей и абсолютной границы наших познавательных способностей.

Сторонники диалектического материализма не абсолютные догматики и не абсолютные скептики. Они стоят на твердой почве материалистической диалектики.

Гегель справедливо говорит, что всякая разносторонняя критика в сфере познания и общефилософского мышления упирается в конечном счете в необходимую общую предпосылку. Критический путь, ведущий к этой предпосылке, должен показать ее необходимость с точки зрения возможности объяснения действительности. Гегель этой своей верной мысли не оправдал, так как идеалистические предпосылки не в состоянии служить фундаментом для объяснения мировой действительности. Идеализм терпят у Гегеля крушение на каждом шагу, несмотря на все гениальные усилия и напряженный гигантский умственный труд философа.

Иначе обстоит дело с материализмом. Философское начало материалистов, сводящееся к движущейся материи, добыто опытно-критическим путем. В нашем опыте, как теорети-чвеком, так и практическом, все совершается через материю и движение. Без материи и движения ничего нами не воспринимается, никакое действие не совершается. Мышления без материи нет, но есть материя без мышления. Последнее положение подтверждает и сам Гегель в одном интересном и характерном для его системы обороте. Имея в виду философию шиллинга, согласно которой неорганическая природа есть окаменелый интеллект, Гегель едко замечает, что камень не мыслит. Эту работу за него исполняют другие. У Гегеля, конечно, бессознательность камня объясняется последовательным целесообразным движением абсолютной идеи, согласно которой каждая фаза предопределена внутренней целесообразностью. Но, с другой стороны, нас интересует этот чисто материалистический оборот, что, по Гегелю, существует материя без мышления и что мышление связано с материей лишь на высших ступенях космического и исторического развития.

Итак, к общематериалистическим предпосылкам материалист идет от опыта; «материя, — справедливо говорит Ленин, — есть то, что действует на наши органы чувств, производит ощущение»[8-5]. Движущаяся материя является, говоря общефилософским языком, субстанцией всей мировой действительности.

Но признавая материю субстанций, диалектический материализм в отличие от старого метафизического материализма не дает этой субстанции исчерпывающих определений. Против философствующих естествоиспытателей, утверждающих на основании новых открытий в физике, что материя исчезает, Ленин правильно возражает: «Материя исчезает—это значит исчезает тот предел, до которого мы знаем материю до сих пор; наше знание идет глубже; исчезают такие свойства материи, которые казались раньше абсолютными, неизменными, первоначальными и которые теперь обнаруживаются как относительные, присущие только некоторым состояниям материи. Ибо «единственное» свойство материи, с признанием которого связан философский материализм, есть свойство быть объективной реальностью, существовать вне нашего сознания»[8-6].

Против материалистической субстанции возражали с тех пор, как существует материализм, все идеалисты; в том числе возражал против нее и Гегель. Материалистическим объяснением мира якобы утверждается, что мир является случайностью[8-7]. Несмотря на то, что это возражение постоянно повторяется и, казалось бы, поэтому самому должно было бы иметь хотя бы некоторое основание, в действительности оно не выдерживает ни малейшей критики. Дело в том, что вопрос о случайности может иметь место лишь в ряду причин и следствий или же во взаимоотношении таких рядов, другими словами, — внутри космоса. Когда же дело идет о субстанции, о первооснове всего, тогда вопрос о случайности снимается, как это справедливо определил Спиноза. Согласно Спинозе, субстанция — едина и как единая не имеет другой субстанции, которой бы она определялась. А поэтому субстанция как единое исходное начало должна быть определена, как causa sui[8-8].

А затем это же самое возражение, направленное против материализма, может быть сделано и против идеализма и против религиозного мировоззрения. Почему, например, неслучайно чистое бытие или бог? Чем они определяются? Ответом на этот вопрос у идеалистов или теологов служит то, что миросоздание рассматривается с точки зрения телеологии. Но это совершенно не может служить доводом, так как сама целесообразность как свойство идеалистической субстанции, тоже может быть рассматриваема как случайность. И вообще телеология как принцип объяснения мира фактически оставлена, подлинно научной мыслью или, как выражается Энгельс, «старая телеология пошла к чорту»[8-9]; а поэтому, собственно, нет надобности останавливаться на этом. Само собой ясно, что тут речь идет только об имманентной или трансцендентной целесообразности, лежащей в основе идеалистических систем.

Гегель сам отвергает телеологию как метод исследования действительности.

Имеется еще одно возражение Гегеля, направленное против материализма, — возражение, исходящее якобы из диалектического принципа. Старое правило материалистов, что ничего из ничего не происходит, что что-либо должно происходить из чего-нибудь, Гегель объявляет неподвижным метафизическим принципом, так как нечто дается готовым, закопченным, следовательно, невозможно становление и развитие. Спрашивается, почему же содержательное нечто должно быть непременно дано в абсолютно законченном виде? Высказывая эту мысль, Гегель, очевидно, определяет материю как неподвижную субстанцию. Зачем же давать ей такое определение? Материя и движение как субстанция определяются своими собственными законами, являющимися необходимостью. Согласно диалектическому материализму, материя и движение представляют собой единство противоположностей, так же как объективные реальные формы их существования — время и пространство. Основой становления может быть только движущаяся материя. Материя и движение представляют собой переход нечто в другое, чем и обусловлен процесс становления и процесс развития. Это очень хорошо понимали идеалисты, когда объявляли процессы становления недействительными. Именно поэтому материя определялась у них в лучшем случае как возможность. С точки зрения идеализма, все то, что так или иначе изменяется — что возникает, исчезает, развивается, умирают, — тем самым провозглашалось как иллюзия, что собственно делает и сам Гегель, лишая природу исторического движения во времени[8-10]. Четко и определенно выразил отношение к материи Плотин. Стремясь оправдать свой абсолют, Плотин спра-ведливо замечает, что становление немыслимо без материи. «Только становящееся и возникающее нуждается в материи, а то, что, напротив, не становится, — не нуждается ни в какой материи»[8-11].

Итак, греховность материи заключается в том, что она является основой становления, а величие идеалистического абсолюта состоит в его неподвижности. Плотин совершенно прав, дав верную формулировку как идеализму, так и материализму. Принцип развития и становления, заключая в себе, как справедливо думает Гегель, противоречие, другими словами, диалектическое движение, связан необходимым образом с материализмом.

Гегель же фактически взял материалистическую основу развития и перевернул ее на идеалистический лад: на место перехода нечто в другое, согласно принципам материи и движения, он поставил переход чистого бытия в небытие. Переходы при этом замещении фактически уничтожаются, и на место процесса живого движения получаются формально-логические категории: бытие и небытие. Иначе говоря, мы видим формальное утверждение бытия и его отрицание — Небытие, тожественные в их содержании. Вследствие всего этого конкретный живой материальный процесс превращается в логическое движение чистых понятий. В этом именно Маркс видит коренную противоположность его диалектического метода методу Гегеля. Переход чистого бытия в (небытие составляет самую сущность гегелевской диалектики, хотя об этом забывает подчас и сам Гегель, когда, он переходит в исключительно эмпирическую область, делая обобщения на основании эмпирического материала. Однако в большинстве этих обобщений Гегель неизменно в основе своей остается идеалистом, сводя в конечном счете все к тем же метафизическим понятиям. Поэтому, подлинно материалистических объяснений у Гегеля нет. Это объясняется тем, что весь процесс совершается между двух пустот. При переходе из чистого бытия в ничто нет никакого нарастания. Но так как, с другой стороны, Гегель имеет дело с действительным эмпирическим. процессом, и не имея возможности объяснить его в силу общей точки зрения материальными условиями, юн в конце концов в различных явлениях и различных областях прибегает все к тому же абсолютному духу. Какие бы качества и свойства процессов Гегель не имел перед собой он их сводит в бескачественному общему, лишенному каких бы то ни было элементов нарастания, — к неподвижному мышлению как таковому. И это ему тем легче, что вся действительность со всеми процессами может служить — и служит фактически — предметом нашего мышления.

Иначе обстоит дело с диалектическим материализмом. Весь космос во веем своем разнообразии процессов представляет собой различные формы движения материи. Изменение, осложнение образуют собой при диалектических переходах, называемых Гегелем «узловыми пунктами», новые области, в которых элементы данной области суть нечто усложненное, высшее по отношению к предыдущим областям, нечто образующее новое качество, несводимое непосредственно к первоначальным исходным элементам. Такое развитие и нарастание невозможно, когда сущностью мирового процесса объявляется переход чистого бытия в небытие, т. е. при формально абстрактном единстве противоположностей. «Не только единство противоположностей, но переходы каждого определения, качества, черты, стороны, свойства в каждое другое»[8-12] — справедливо говорит Ленин.

У Энгельса эта мысль выражена следующим образом. «Так как теперь в природе доказана всеобщая связь развития, то чисто внешнее расположение материала так же недостаточно, как гегелевские искусственные диалектические переходы. Переходы должны совершаться сами собой, должны быть естественными. Подобно тому, как одна форма движения развивается из другой, так и отражения этих форм — различные науки — должны с необходимостью вытекать одна из другой»[8-13]. Итак, с точки зрения диалектического материализма каждая область и связь областей между собой имеют свои специфические законы. Поэтому совершенно нелепо сводить закономерности различных областей на всех стадиях развития к материи и движению. Такое сведение не означало бы ничего, кроме пустой тавтологии. Это — очевидная для материалиста-диалектика истина. Между тем подобное же нелепое сведение, но в противоположном направлении, практикуется постоянно идеализмом и находит свое высшее выражение у Гегеля. Гегель на каждом шагу, сколько бы он ни твердил «об опосредствовании», сводит все бесконечное разнообразие космоса непосредственно к бесцветному, абсолютному духу. Необходимость выведения, согласно диалектико-материалистическому методу, законов отдельных областей Маркс, рассуждая о методе в политической экономии, разъясняет таким образом. «Определения, приложимые ко всякому производству вообще, как раз и должны быть отброшены, чтобы единством не были забыты существенные различия; это может случиться ужо потому, что как субъект — человечество, так и объект — природа, являются теми же самыми»[8-14]. Как видим, Маркс рекомендует даже отбросить при исследовании той или иной специфической формы то общее, что присуще всем формам производства для того, чтобы подвергнуть действительному анализу каждую отдельную форму с целью раскрытия присущей ей закономерности.

«В этом забвении различий, — продолжает Маркс, — лежит, например, вся мудрость современных экономистов, утверждающих вечность и гармонию существующих социальных отношений и доказывающих, например, что никакое производство невозможно без орудий производства, хотя бы этим орудием была только рука, и что никакое производство невозможно без предшествующего накопленного труда, хотя бы этот труд представлял собой всего лишь сноровку, которую рука дикаря приобрела и закрепила путем повторных упражнений. Капитал, например, есть также орудие производства, он также является результатом предшествующего объективированного труда; следовательно, капитал есть всеобщее вечное явление природы; это можно утверждать, только откинув то специфическое, что одно лишь превращает «орудия производства», «накопленный труд» в капитал. Поэтому, например, вся история производственных отношений представляется Кэри рядом фальсификаций, учиненных злоумышленными правительствами»[8-15].

Когда при анализе условий производства в их данной специальной форме игнорируется именно специальная форма и принимается во внимание только общее определение, относящееся ко всем специальным формам, то этим самым увековечивается последняя специальная форма. Маркс высказывает свою мысль в следующих выражениях: «Производство вообще (подчеркнуто Марксом. — Л. А.), читаем мы там же, — есть абстракция, но абстракция понятная, поскольку она, действительно, выдвигает общее, фиксирует его и тем самым избавляет нас от повторения. Кроме того, это общее, исходное, выделенное путем сравнения, само является многократно расчлененным и включает в себе различные определения. Одни определения являются общими для современной и для древнейшей эпохи; без них нельзя мыслить никакого производства; однако, хотя наиболее развитые языки, законы и определения имеют нечто общее и о наименее развитыми, но именно процесс их развития и выделяет их из общего исходного»[8-16].

С другой стороны, игнорирование специфической формы приводит к тому, что факт их существования объясняется как случайность, не вытекающая из общей основы производства.

Общая формулировка Маркса гласят так: «Имеются определения, общие всем ступеням производства, которые как общие фиксируются мышлением, но все так называемые общие условия всякого производства суть не что иное, как абстрактные моменты, о помощью которых нельзя понять ни одной действительной исторической ступени производства»[8-17]. Это значит, что если при исследовании частных областей ограничиваются повторением того общего, что лежит в основе всех отдельных моментов данной области, то подобного рода исследование носит формально-абстрактный характер. То, что Марко говорит в отношении производства, должно быть распространено на любую область. Возьмем к примеру искусство. Если, согласно историческому материализму, искусство в классовом обществе есть одно из выражений общественного классового сознания, то из этого не следует, что отдельные отрасли искусства (музыка, пластические искусства, вино, литература) не имеют, кроме указанного общего определения, своих специфических законов. Наоборот, с точки зрения Маркса, для того чтобы их изучить по-настоящему, необходимо открыть закономерность каждой из этих областей и как именно отражается в каждой отдельной области классовое сознание.

Маркс, следовательно, самым решительным образом, исходя из научных интересов, отвергает такой метод исследования, называя его абстрактно-формальным. Общие определения и общие условия, присущие данному ряду явлений или данной области, раз они установлены, конечно, предполагаются. Повторение их при исследовании каждой отдельной области ничего но может дать в результате, кроме тавтологий, не подвигая исследователя ни на шаг вперед и создавая лишь видимость научного познания. Исследование каждой данной эпохи и каждой данной формации должно иметь дело прежде всего с ее данным настоящим состоянием. Из анализа имеющихся налицо форм нужно исходить прежде всего. «Размышление, — пишет Марко в «Капитале», — над формами человеческой жизни и, следовательно, анализ этих форм избирают, вообще говоря, путь противоположный их действительному развитию. Они начинаются post factum (потом, впоследствии), т. е. исходят из готовых результатов процесса развития»[8-18].

Следуя высказанному; здесь важному положению, Маркс начинает исследование политической экономии не из общих условий производства, 'а. из капиталистического общества, другими словами — из готовых результатов процесса развития. На этом основании было сделано заключение некоторыми критиками, что Маркс — эмпирик и исключительно аналитик. С другой стороны, казалось, как, например, Зиберу, что Маркс руководствовался дедуктивным методом в духе английской классической школы, иначе говоря, он шел исключительно синтетическим путем. Но в действительности Марко. руководствовался и тем и другим методическим приемом. И аналитический и синтетический приемы сливались в единый метод, выражаясь словами Гегеля, «снимая» друг друга. Исследование капиталистического общества Маркс начинает с отдельного товара. Товар есть прежде всего реальный предмет. Этот предмет подвергаются Марксом всестороннему анализу. Но все материальные свойства товара как предмета не раскрывают в нем товарной сущности. Анализ свойств товара приводит Маркса к мысли о двойственном характере труда. Труд, следовательно, подвергается в свою очередь анализу. Но двойственный характер труда опять-таки не определяет товарной сущности, потому что труд при всех общественных формациях сохраняет свою двойственность. А поэтому и анализ труда не раскрывает, как выражается Маркс, «тайны товаров»[8-19]. Раскрывается эта тайна, когда анализ выходит за пределы товара. Для раскрытия истинной природы товара Маркс переходит к общественным отношениям капиталистического общества. Оказывается, что для того чтобы предмет труда стал товаром, этот предмет должен быть, с одной стороны, результатом индивидуальной собственности, а с другой — должен производиться для обще>-отва. Вещи, являющиеся товарами, должны быть противопоставлены друг другу и относиться друг к другу, как их индивидуальные обладатели. «Предметы потребления становятся товарами лишь потому, что они суть продукты независимых друг от друга частных работ»... «Отдельные частные работы фактически реализуются лишь как звенья совокупного общественного труда, реализуются в тех отношениях, которые обмен устанавливает между продуктами труда, а при их посредстве — между самими производителями. Поэтому последним общественные отношения частных работ кажутся именно тем, что они представляют на самом деле, т. е. но непосредственно общественными отношениями самих лиц и их работ, а напротив — вещными отношениями лиц и обобщенными отношениями вещей»[8-20].

Анализ товара, выходя за пределы его самого, открывая его тайну в определенной форме общественных отношений, приходит к синтезу. Анализ «снимается» таким образом синтезом. Синтезом в данном случае оказывается то положение, что товар есть результат определенных общественных отношений. Но полученный синтез сам по себе не дает еще картины капиталистического общества, а является исходным пунктом и толчком для дальнейшего анализа. Снова синтез «снимается» анализом.

Но это не значит, что Маркс сначала занимается анализом товара, а потом выходит за пределы анализа, тем самым переходя к синтетическому рассмотрению вопроса. На самом деле проблема синтеза стояла перед Марксом уже о самого начала в виде «тайны товаров». Поэтому, при рассуждении о товаре аналитическая и синтетическая сторона процесса идут у него не друг за другом и не рядом, а одновременно, друг друга снимая, именно так, как об отношения анализа к синтезу говорит Гегель.

Гегель совершенно справедливо говорит о методе исследований следующее: «философский метод столь же аналитичен, сколь и синтетичен. Однако это нужно понимать не в том смысле, что эти два момента конечного познания идут рядом, или только чередуются, а нужно понимать так, что философский метод их содержит внутри себя, как снятые, и соответственно с этим он в каждом своем движении в одно и то же время аналитичен и синтетичен. Философское мышление ана-литично, поскольку оно лишь воспринимает свой предмет, идею, предоставляет ему свободу и как бы лишь наблюдает его движение и развитие. Философствование постольку совершенно пассивно. Но философское мышление точно так же синтетично и обнаруживает себя как деятельность самого понятия. Но для этого нужно усилие, нужно не давать волн собственным видам и особенным мнениям, которым всегда охота показать себя»[8-21]. Высказанная здесь общая мысль Гегеля и справедлива и глубока. Тем не менее разница между методом Маркс и Гегеля заключается в том,. что если бы Гегелю пришлось подвергнуть научному исследованию капиталистическое общество, он бы начал не с товаров, как это делал Маркс, а из анализа понятий капиталистического общества. Он бы приступал к изучению капиталистических отношений, как он это делает, исходя из своих идеалистических предпосылок по отношению в религии и даже к праву.

Само собой разумеется, что капиталистическое общество, по Марксу, в его отражении в человеческой голове есть понятие. Но понятие, по Марксу, не может охватить всех сторон действительности и, следовательно, есть, по определению Маркса, «абстрактный образ, имеющий своей целью избежание повторения». Для Гегеля же понятие есть вся полнота подлинной действительности, и тем самым объективно и самодеятельно.