Серега выглядел очень взволнованным, когда обращался к полковнику Громочастному.
— Что это? Зачем? Что он вам плохого сделал? — спрашивал Серега с обидой в голосе. — Зачем вы его сдали?
Полковник смотрел на Серегу с интересом.
— Каков главный принцип русских спецслужб? — спросил наконец Громочастный спокойно.
— Безопасность Отечества, — сказал Серега. — Но при чем тут это? Чем Теодор навредил России?
— Безопасность Отечества — это не принцип, это — цель, — поправил его полковник, — а главный принцип — гуманность. Русская спецслужба всегда и везде действует исключительно из соображений высочайшей гуманности. Это соответствует национальным традициям России, отразилось в ее литературе, вере, истории.
— ???
— В данном случае мы сочли опасность кастрации офицеров ПВО, обучавшихся, кстати, не так далеко от того места, где мы с тобой сейчас разговариваем, достаточно высокой. Чтобы спасти этих людей, нам не совсем чужих (у одного, между прочим, жена из Твери, у другого — из Киева), и чтобы предотвратить такое грустное развитие событий, мы и предприняли открытую публикацию, а через министерство иностранных дел намекнули, что не поставим очередную партию средств ПВО, если работать на них будут офицеры, лишенные мужественности. Это было бы и плохой рекламой поставляемым нами техническим средствам оборонного назначения.
Полковник взглянул на Серегу поверх очков.
— Так, говоришь, Теодора взяли? — спросил он. — Надеюсь, его не пытают там?
Серегу передернуло.
— Не передать ли ему в тюрьму шерстяные носочки, пушистые, толстые? Ведь в Еврейском Государстве небось дефицит с теплыми вещами. А в Иерусалиме, говорят, иногда даже снег выпадает. А может быть, теплый шарф? Длинный, прочный…
Полковник еще раз бросил на Серегу изучающий взгляд.
— Ну ничего, ничего, — подбодрил он приунывшего Серегу, — он крепкий парень. С идеями. Выдержит и пытки. Видишь, мы его в тюрьму не сажали, не пытали, наоборот, лелеяли, доверяли ответственные заказы оборонного значения. Вот тебе и басни диссидентские о жестокости КГБ и гуманности Еврейского Государства.
— Но что же делать? — спросил Серега.
— Жаль тебе его? — спросил полковник, внимательно глядя Сереге в глаза.
Серега молчал.
— Вижу, жаль! Что ж, подумаем, что сделать для твоего Теодора. Вечно мы должны его опекать, как ребенка. А теперь даже в родном его Еврейском Государстве. Вот так казус! Верно, Серега?
Нездоровое веселье почудилось Сереге в глазах полковника.
— Ладно, я же сказал, подумаем! — сказал Громочастный, нахмурившись.
Серега сделал официальный поворот кругом и вышел из кабинета.
Ишь, обиделся, подумал про себя полковник. Хорош — «внук еврея»! Вот, на тебе, держим отпетого сиониста в организации, покачал он головой по поводу своей толерантности, переходящей в данном случае границы разумного.