Игрокамера Bet

Фрагмент 29. Мегера Ангелина впрыснула адреналина.

Свисток на перерыв и сирена мобильного Клипы слились в истерическом дуэте. Клипа погрустнел и ответил. Значит — Ангелина! Первую минуту разговора я улыбался, вторую хохотал, потом молчал, потом делал страшные глаза, потом тянулся к трубке, показывая, как она мне нужна, потом вырывал — как выяснилось, у Ванечки не подключен роуминг.

— А зачем брал телефон?

— Чтобы позвонить Светусеньке, как прилетим в Москву, сказать, что все в порядке.

— А зачем взял на стадион?

— Для солидности, как-то неудобно без мобильного, — сконфузился Ванечка.

Полмиллиона уплывали от меня игривым баттерфляем, а потом с небольшим снижением темпа перевернулись на спину, чтобы издалека показать язык. Я чувствовал себя так же, как подбитые англичане, голосившие «You'll never walk alone». Если так дело пойдет, то я как раз буду гулять один. С нищим нормальные люди гулять не станут. А все из-за Клипиной мегеры. Хочет меня по миру пустить!

Из реплик Клипы я понял суть проблемы… Он сказал ей, что полетел в Стамбул на футбол. Она не будь дурой включила НТВ и не обнаружила в ящике ни одной команды с русским названием. (Кстати, почему она только за полчаса до полуночи включила телик, почему она так поздно пришла домой, где и с кем шлялась?) Ангелина включила подозрение: а что делать мужу в Стамбуле, если там нет наших команд? Клипа, кажется, намеревался переорать стадион, защищая свою невиновность. Он настолько привык врать и изворачиваться, что и тут чувствовал себя загнанным в угол.

Для богатых существует более серьезное наказание, чем тюрьма, в которую их мечтают засадить бедные слои населения. В тюрьме отсидел — и вышел. И ты свободный человек. Наказание для богатых более суровое — жены. Они похуже прокурора с надзирателями. Можно, конечно, развестись, но моментально рядом возникнет такая же. Не отвертишься!

А я-то здесь при чем? Я не хочу разоряться только потому, что она занимала телефон херней и не давала мне сделать ставку. Поэтому я прервал супружескую сцену, грубым жестом обрубил их базар и проорал в трубку:

— Слушай ты, Отелло с сумочкой от Prada, ты что, не слышишь, что тут стадион орет? Мы что тут, по-твоему, со всем стадионом трахаемся? Сиди и вяжи мужу носки!

Клипа молитвенно воздевал пухлые ручонки вверх — к осветительным мачтам.

— Мне смерть! — шептал он. — Мне смерть. Зачем ты это сделал? Трубка и так уже села — пищит. Разговор бы все равно прервался… Я ее предупредил, что батарейка разряжена. А теперь мне дома — смерть.

И мне — смерть!! На дисплее мобильного палочек не было. Вообще! Батарейка села… Эта самка пустила меня по миру. Я набрал Тимуру:

— Две тысячи на «проход» «Ливера». Да!! На «проход». И весь депозит. Весь! Ставь, говорю! Быстро, пока принимают. Да! На «Ливер»! Не сошел. Сам идиот — ставь!

Братство смотрело на меня с медицинским ужасом, и если бы не села трубка, то Клипа наверняка во втором тайме вызвал бы турецких психиатров. Но мне до лампады. Я уже в огромном плюсе. Теперь Шурику… Блин, гад треплется. С четвертого раза я достал его. И эта скотина еще не сразу ответила. В одно ухо мне лезла музыка, в другое шум стадиона, а Шурик появился где-то посреди. Развязный и неторопливый.

— Скотина! Ставь мой штукарь на «проход» «Ливера»!

— А это кто? — нагло поинтересовался Шурик.

— Да я это, я — Тертулин!!

— А-а, привет… Так чего ты хочешь?— вальяжно осведомилась наглая морда.

— Падаль! — взревел я так, что, кажется, даже итальянцы на противоположной трибуне притихли. — Ставь штукарь, что я тебе давал, на «проход» «Ливера»! Твои пять процентов с выигрыша.

Морда ничего не ответила. Молчала. Не нагло. Молчала естественным образом. Трубка разрядилась окончательно. Я почувствовал себя англичанином. Как англичанин, хотел злобно орать и жалобно стонать. Я вернул никчемный телефон. Хотел одолжить на одну минуту у бритишей, сидевших надо мной. Обернулся — и совесть раздербанила все мои обогатительные устремления. Парализовала…

Болелы плакали. Они пели и плакали. И держали в руках мобилы, чтобы в далекой Англии их малодушные друганы слышали в трубку песню. Чтобы тоже верили. Верили и знали, что они на стадионе все еще имеют какую-то надежду. Чтобы отчаяние не залезло в их коротко стриженные бошки. «You'll never walk alone»!

Эти рыжие выпердыши природы цеплялись даже не за соломинку. Не за былинку. Они цеплялись за что-то невидимое, неосязаемое… Жена рано или поздно изменит, дети подрастут, разбегутся и не вспомнят о родителях. На работе появится кто-то способнее и энергичнее — и тогда конец карьере. Но есть то, что с тобой до конца, до последнего вздоха. В чем ты можешь быть уверен… Твоя команда! Стиви, Джейми и другие парни.

В напряжении они слушают бодрящие слова установки Рафы, который убеждает, что не все потеряно, что надо перестроить игру в середине, и тут же откуда-то, словно с неба, в печальное пространство раздевалки глухо, задушенные бетоном и металлоконструкциями стадиона, слетают слова песни о вечности фанатского братства. И они слышат, что болелы верны им даже после позорных 0:3. И они выходят из туннеля под звездное стамбульское небо с одной целью — обеспечить мне «доезд» за сотку.

Клипа и Ванечка видели во мне тотализаторного шахида, боялись и ничего не говорили. Я и сам себя боялся. Еще боялся, что Шурик так и не поставит ничего. Боялся, что они могут дернуть куда-нибудь с деньгами. Боялся, что поставят, выиграют, а потом скажут — не успели, в конторе была очередь. Впрочем, выяснить, где они смотрели футбол и что делали в перерыве, не так сложно. В случае чего — прижму! До Тимура точно

дошло, что надо делать, поэтому куш, наверное, я все-таки сорвал. Блин, а кто вообще сказал, что «Ливер» забьет три мяча?