Игрокамера Bet

Фрагмент 42. Штаб-квартира антисексуалов.

В «Вертепе» заботливо создан сугубо мужской мир, продуманный до мелочей. Абсолютное безделье, инфантильность, пиво (для оригиналов и особо серьезных — чай и кофе), рассеянное бесперебойное курение, мат-перемат, безудержная агрессия. На словах. И только на словах.

После выходных в любом приличном офисе мужчины в галстуках от Brioni рассказывают холеным товарищам, как в уик-энд раскрутили шикарную деваху, сколько потратили на обольщение и сколько раз у них с ней было. А в «Вертеп» народ приходит с победными квиточками. Народ либо выпучивает глаза и, захлебываясь, сообщает подробности «доезда» на последних секундах, либо со спокойствием расписывает, насколько все ставки были продуманы и как все складывалось по сценарию с самого начала.

В любом случае квитанцией с «доехавшим» экспрессом здесь можно произвести больший фурор, чем бахвальством о случайной связи, скажем, с Ксенией Собчак. Впрочем, в «Вертепе» вряд ли знают, кто она такая. Для сексуальных побед нужно потратить время на девушку. А тратить время на ерунду шпилеру в ломак.

Гораздо приятнее обсуждать официанток, находящихся в пределах видимости. Но только тогда, когда мяч выкатится в аут или за линию ворот. Полное отсутствие какой-либо ответственности! Скоро все мужчины переместятся сюда. А работать будут одни женщины. И хачей еще желательно заставить… Всяких беженцев. Пусть вкалывают, скоты!

Правда, они, наоборот, ни фига работать не хотят… У всех хачей вокруг «Вертепа» палатки — лаваш, шаурма и прочая жратва. У некоторых даже есть отделы в небоскребе прямо над «Вертепом», и там за них торгуют русские девчонки. Когда все просадят, поднимутся на несколько этажей, обчистят свою же кассу — и вперед, снова в бой. Шпилить, шпилить!

Вот подонки! Если «Вертеп» закроют, они, наверное, со скуки займутся терроризмом. Иначе с ума сойдут без шпиля. А я не сойду. Я смогу стать другим. Я смогу ухаживать за девушками. Попробую быть галантным. Стану шутить. Делать подарки. Могу нравиться. За один и четыре — нравлюсь Кристинке. И за два и один — она со мной сегодня проведет ночь. Ведь она четко сказала, что работает до двенадцати. Ее никто за язык не тянул. А если она сама это вякнула, то, значит, специально. Следовательно, она сама не прочь. Нет, даже, пожалуй, за один и восемь — она будет со мной. Было бы здорово!

Она в очках и без макияжа выглядит старомодно. Как будто из пятидесятых годов. Такая, кажется, вообще ни на что такое не пойдет… И возмутится, если ей предложить. Но на самом деле… У меня должно получиться. За один и четыре! Даже если сегодня не получится, все равно подарю ей завтра духи. Chanell № 5. Как раз для нее — классика!

— Ты любишь классику?

— В каком смысле? — удивилась Кристинка.

— Ну… я имею в виду стиль.

— Стиль чего?

— Ну так, в общем, стиль.

— Одежда, что ли?

— Да, и одежда тоже.

— Я как-то не задумывалась. Что у меня есть, то и ношу. Мне не до выбора.

— А если бы выбор был, что бы носила?

— Чего выдумывать? Если бы да кабы…

— Ну помечтать-то можно.

— Ну можно.

— И что?

— Что-что?

— Что носила бы?

— Я бы… носила… Я бы носила шляпы.

— Шляпы?

— Да, такие… знаешь, с большими полями. Черную — обязательно. И еще красную.

— С перьями? — вспомнил я об утреннем Путине с Ходорковским.

— Нет, Глеб, какие перья? Я бы хотела модные шляпы. Как у аристократии. И еще… Шпильки! Шпильки обязательно. Длинные юбки…

— Эй, — заорал какой-то незнакомый хач из угла под плазмой, — официантка, поди сюда! Виски надо.

Вот тварь! У себя в ауле поорал бы. Пусть своим черножопым бабам приказывает, а не русским. Я его вообще не видел здесь ни разу. Кто он такой?

Я хотел пойти в угол и как-то придумать, чем задрать хача, но Кристина быстренько просекла фишку:

— Не надо, пожалуйста. А то меня выгонят с работы. После двенадцати я с тобой, — тихо шепнула она, — а сейчас… Извини!

— Мне тогда тоже виски. Пятьдесят. Со льдом. И без колы.

Футбол совсем не катил. Я даже не понимал, кто играет. У хача закончился матч. Кажется, неудачно. И он пошел шпилить на автоматах. За Хвичу. Спускать то, что Хвича сейчас не может спустить. Желание мстить притупилось. Зато появилось другое желание…

Кристина пообещала. «Линия» совсем рухнула. Кристина казалась все более соблазнительной. Возбуждающей. Я вдруг понял, что у нее неплохая фигура. Грудь довольно большая… Для ее комплекции. Кажется, высокая. Если там, конечно, ничего снизу специально не подпирает, елки-палки, как же до двенадцати держать себя в руках?

А Кристина себя в руках держать не хотела. Когда у конторы наметился пересменок и проигравшийся народ схлынул, она позвала меня откуда-то из-за двери офиса. Я там не был никогда — кодовый замок отделял шпилеров от той сказочной территории, где придумывались, утверждались и печатались на бумаге коэффициенты.

Попав на сокровенную территорию, я даже не успел оглядеться, потому что Кристина прижала меня к стене и начала целовать. У нее был необычайно мягкий и горячий рот. И от него так приятно пахло. Почему у мужиков оттуда обычно воняет, а у девушек во рту так сладко?

Кровь во мне взбунтовалась от поцелуев и выпирала самым энергичным образом. Кристина чувствовала это и прижималась все крепче и крепче. Ближе и ближе. Я так давно не целовался, совсем потерял контроль над происходящим. Тут и виски еще… Повело меня. Кристинка с обидой продышала мне в ухо неожиданный упрек:

— Я все время хотела тебя. А ты, дурачок, сидел и пялился в свой футбол.

— Иногда и в хоккей, — робко возразил я.

— Ты что, не видел, как я на тебя смотрю? Что ты мне нравишься? Не видел?

И тут я прозрел!

И я попытался все немедленно повернуть вспять. Начал задирать Кристине юбку. Прямо сейчас воткнуться! И она тоже не могла ждать:

— Еще полчаса подожди.

— Пошли ко мне!

— Ладно, рискнем. Нам вместе нельзя выходить — меня сразу уволят. Тут можно через подвал прямо к тебе в дом попасть. Давай за мной!

Она открыла дверь в подсобку — я чуть не грохнулся, потому что ступеньки начинались прямо от порога. Там ничего не было видно, и я шел на голос Кристины. Вернее, на ее шепот. Сначала дополнительным ориентиром служила белая блузка Кристины, а потом стало настолько темно, что мне уже ничего не служило. Даже собственные глаза. Их можно было закрывать — все равно от них толку никакого. Пусть отдохнут.