Империя боли. Тайная история династии Саклеров

Капит намеревался найти работу на лето, когда закончится семестр. Но у Ричарда были другие идеи. Не надо искать работу, - предложил он. Вместо этого давайте посвятим это лето разгадке научной загадки оргазма. Ричард возьмет на себя все необходимые расходы. Так почему бы и нет? "Его энтузиазм был заразителен", - вспоминает Капит. "Он смотрел на жизнь как на игровую площадку, и почти все было возможно и стоило попробовать, если это могло вызвать интерес или принести пользу". Для Капит было завораживающе, даже вдохновляюще, проводить время в компании человека, которому никогда не отказывали во многом. Ричард шел по жизни воодушевленным, убежденным, что возможно абсолютно все, что угодно, что никакие практические ограничения не должны сдерживать праздную фантазию от воплощения в реальность.

Поэтому они провели лето, изучая оргазм. Они посещали медицинские библиотеки, изучали научные трактаты и малоизвестные журналы. В какой-то момент Ричард узнал ученого из океанографического института Вудс-Хоул на Кейп-Коде, который занимался изучением нервной системы и мог бы пролить свет на их исследование. Мы должны поехать к нему, - объявил он. Ричард одолжил машину своей матери, Pontiac Grand Prix, и они забрали Марджи, а затем втроем поехали в Массачусетс. И этот выдающийся нейрофизиолог из Вудс-Хоула, когда понял, почему именно эти три очень искренних второкурсника проделали весь путь из Нью-Йорка и теперь сидят в его кабинете, просто рассмеялся. "Как же он смеялся", - вспоминает Капит. "Это был газ".

В Кейп-Коде они втроем сняли номер в мотеле, который оплатил Ричард, и, живя в одной комнате с Ричардом и Марджи, Капит снова испытал напряжение из-за вопроса о сексе. Ричард давил на него, требуя найти женщину, с которой он мог бы лишиться девственности. Капит познакомился с несколькими старшими родственниками Ричарда - его отцом, Раймондом и дядей Артуром, и ему показалось, что эти люди разделяют мнение мачо о том, что активная сексуальная жизнь - это часть того, что делает молодого человека молодым человеком. Однажды Ричард пригласил Кэпита на обед с Артуром Саклером. Они встретились в элегантном, элитном китайском ресторане в центре города. Капит был ошеломлен Артуром: его властным видом, его хищным интеллектом, покроем его костюма. Их официанткой была молодая китаянка. В один из моментов трапезы, к тревоге Капит, Артур Саклер начал приставать к ней. Женщине стало заметно неловко, а Капит покраснел от смущения. Но Ричард Саклер казался невозмутимым.

Ричард восхищался своим дядей Артуром. Он с гордостью показывал Капиту экземпляр MD, журнала, который издавал Феликс Марти-Ибаньес, а Артур тайно владел им. Их пребывание в Колумбийском университете совпало с периодом, когда Артур начал щедро жертвовать университету. Когда в Колумбийском университете открылась первая большая выставка азиатского искусства Артура в библиотеке Лоу - та самая, которую устроил дизайнер витрин из Тиффани, - Ричард привел на нее своего соседа по комнате. "Для Ричарда это было большое событие", - говорит Капит. "Он был так взволнован, увидев эти прекрасные предметы". Вся семья, как поняла Капит, "неравнодушна к азиатскому искусству и азиатской красоте".

24 июля 1969 года космическая капсула "Аполлон-11" пронеслась сквозь земную атмосферу со скоростью двадцать пять тысяч миль в час, разбрасывая пылающие осколки защитного корпуса так, что стала похожа на гигантский огненный шар. Внутри находились астронавты Нил Армстронг, Базз Олдрин и Майкл Коллинз, которые только что вошли в историю, совершив прогулку по Луне. В небе над южной частью Тихого океана раскрылись три парашюта, и капсула плавно опустилась на дно, покачиваясь и покачиваясь на волнах, как пробка. Вскоре подошел вертолет, и несколько флотских лягушатников опустились в океан, чтобы стабилизировать капсулу с помощью надувного воротника. Водолазы надули плот, и, когда астронавты выбрались из капсулы, лягушатники вымыли их коричневым антисептическим раствором - на случай, если они случайно занесли на планету "лунные микробы". Астронавты забрались в плот и, один за другим, подверглись тому, что напоминало купание младенца с губкой, когда лягушатники мыли им руки и ноги. Это был комичный первый шаг в послеполетной процедуре НАСА, но очень важный. Раствор , которым лягушатники помазали каждого астронавта, назывался "Бетадин".

За три года до этого компания Purdue Frederick приобрела Physicians Products, компанию из Вирджинии, которая производила бетадин. Бетадин использовался в качестве хирургического скраба и нашел важное применение на поле боя во время войны во Вьетнаме. Но космическая программа стала большим переворотом и бесценной рекламой для компании. "Splashdown!" - гласила реклама Purdue Frederick, отмечая, что хотя NASA может использовать Betadine для борьбы с космическими микробами, он также доступен здесь, на Земле, в качестве "ополаскивателя для полости рта".

Ричарда Кэпита с самого начала поразила в его друге Ричарде Саклере одна черта - его преданность семейному бизнесу. Насколько Кэпит мог судить, главным продуктом Purdue Frederick было слабительное Senokot. Реклама "Сенокота" была повсеместной и вызывала раздражение: в ней говорилось о достоинствах "более мягкого стула", а на фотографиях были изображены гримасничающие мужчины в муках запора. Но Ричард ничуть не стеснялся: он гордился компанией и ее продукцией. И что бы вы ни говорили о Senokot, но люди покупали его, потому что он работал. Несколько раз Ричард брал Кэпита с собой в поездки в штаб-квартиру Purdue Frederick, которая переехала в большое здание в Йонкерсе. Кэпит также знал, что семья имеет какое-то отношение к валиуму, который был чрезвычайно успешным препаратом. Так случилось, что отец Кэпита работал фармацевтом, а затем стал школьным учителем, и его семья разделяла веру Саклеров в то, что такие чудо-препараты являются символом человеческого прогресса и взглядом в будущее.

Они, безусловно, представляли будущее Ричарда Саклера. Считалось само собой разумеющимся, что он поступит в медицинскую школу, а затем присоединится к семейному бизнесу. На самом деле в семье так убежденно говорили о том, что профессия медика - это азарт, благородство и финансовое вознаграждение, что после разговора с Раймондом Саклером Ричард Капит решил, что ему тоже стоит стать медиком. В итоге он подал документы в медицинскую школу и поступил в Нью-Йоркский университет; подруга Ричарда, Марджи, в итоге тоже стала врачом.

Но к тому моменту оба Ричарда уже не общались. После лета, проведенного за изучением оргазмов, они вернулись в школу на младший курс. Но Ричард Капит чувствовал себя все более неуютно в дружеских отношениях. Позже он так и не смог определить, что именно его тревожило. Возможно, это было связано с сексом и странным давлением, которое Ричард оказывал на него в этом отношении. А может быть, естественное напряжение в треугольной дружбе с Марджи было просто неустойчивым. Но он был уверен, что одна из составляющих - это постепенно растущий дискомфорт от своего постоянного статуса гостя Саклера и ноющее беспокойство, что он стал нахлебником. Однажды вечером Капит и Саклер ужинали в квартире. Они пили вино, и раковина была полна грязной посуды. Возник вопрос, кто будет мыть посуду, и вдруг Капит сорвался. Он не знал, почему именно расстроился. Посуда явно была лишь предлогом. Но он взорвался, накричав на Ричарда. Позднее он говорил, что у него "словно крышка сорвалась". Ричард уставился на него, ошеломленный, словно сошел с ума. "Он считал, что всегда относился ко мне очень хорошо, и так оно и было. По его собственным словам, так оно и было", - говорит Капит. "Так что для него это было неожиданно".

Вскоре после этого Капит нашел комнату в общежитии на территории кампуса и съехал. "Ричард выглядел очень обиженным", - вспоминает он. Слепота Саклера к эмоциям других могла привести к тому, что он не смог увидеть, что его благожелательные отношения с не самым благополучным лучшим другом были не такими простыми, как казалось. Ричарды перестали встречаться. В какой-то момент, когда прошло некоторое время, Капит позвонил в дом в Рослине, чтобы узнать, как дела у Ричарда. Его мать, Беверли, взяла трубку, но отказалась соединить с Ричардом. "Я думаю, вы достаточно его обидели", - сказала она.

Благодаря своему легкомысленному подходу к учебе Ричард Саклер не поступил в ведущие медицинские школы, такие как Гарвард или Нью-Йоркский университет, даже с связями, на развитие которых его семья тратила так много денег. Вместо этого он два года проучился в SUNY Buffalo и в итоге смог перевестись в NYU. В конечном итоге это не имело значения. Где бы он ни учился, и как бы хорошо или плохо он ни учился, сомнений в том, где Ричард Саклер окажется, практически не было.

"Мой дорогой племянник и коллега Ричард", - написал ему Феликс Марти-Ибаньес 7 июня 1971 года. "Всего несколько лет назад я имел счастье присутствовать на твоей бар-мицве, а сегодня мне выпала честь присутствовать на праздновании твоего выпуска врача. В первый раз ты стал мужчиной; сегодня ты стал больше, чем просто мужчиной". Быть врачом, сказал Марти-Ибаньес Ричарду, значит быть "избранным богами". Марти-Ибаньес отметил, что он присоединяется к элитному священству и получает все мыслимые преимущества. В конце концов, он был Саклером: "Я знаю, что всю свою жизнь вы будете чтить прославленное имя, которое носите".

Глава 12. НАСЛЕДНИК АПАРТМЕНТ

Однажды в августе 1972 года в возрасте девяноста шести лет умер миллионер из Коннектикута по имени У. Т. Грант. Грант начинал с нуля и сколотил огромное состояние, открывая магазины разнообразных товаров. После себя он оставил огромное частное поместье в богатом пригороде Гринвича. Это была огромная собственность: двенадцать акров земли на полуострове, вдающемся в Лонг-Айленд-Саунд, с громоздким главным домом, отдельным комплексом в тюдоровском стиле с жилыми помещениями для персонала, оранжереей, теннисным кортом и гаражом на семь машин. Главный дом был оснащен необычными для середины века удобствами, такими как шкаф с собственной системой климат-контроля, специально предназначенный для меховых шуб.

У Гранта не было наследников. Поэтому, построив для себя роскошное поместье, он решил оставить его после смерти больнице Гринвича. Больница хотела переоборудовать поместье под медицинское учреждение, но, как оказалось, местные ограничения по зонированию не позволили этого сделать. Так что Гринвичская больница, оставшись с подарком, который не могла использовать, решила его продать. Но когда они выставили дом на продажу, никто не захотел его покупать из-за непомерно высокой цены. Проблема, по мнению газеты The New York Times, заключалась в том, что на сайте "не так много покупателей, желающих приобрести дом на воде за 1 850 000 долларов". Даже в богатом Гринвиче поместье Грантов представляло собой роскошь такого масштаба, которую не могли себе позволить просто богатые люди. Не найдя покупателя, Гринвичская больница обнаружила, что то, что начиналось как щедрое пожертвование, превратилось в альбатрос: налоги, содержание и другие расходы превращались в тысячи долларов ежемесячно.

Наконец, летом 1973 года поместье Грантов было продано за 1,3 миллиона долларов - со значительной скидкой от запрашиваемой цены, но все равно это была самая высокая сумма, когда-либо заплаченная за дом на одну семью в Гринвиче. Покупатель не пожелал назвать свою личность, но когда предприимчивый репортер из "Таймс" позвонил адвокату, который вел сделку, он узнал , что покупатель намеревался использовать дом в качестве частной резиденции. Согласно договору, компания под названием Rock Point Ltd. внесла 325 000 долларов наличными за покупку, а другая компания, Mundi-Inter Ltd., предоставила ипотечный кредит в размере 1 миллиона долларов. Адрес Mundi-Inter находился в Норуолке, штат Коннектикут. Когда репортер "Таймс" позвонил по телефону, связанному с этим адресом, трубку взял оператор и сообщил, что он позвонил в офис компании "Пердью Фредерик". Дальше этого "Таймс" в своем репортаже не пошла и не опубликовала имя фактического покупателя поместья Грантов. Но им оказался Рэймонд Саклер.

Переезд Рэймонда с Лонг-Айленда в Коннектикут был вызван тем, что туда же переезжала и его компания. Основавшись в Гринвич-Виллидж, а затем переехав в Йонкерс, компания Purdue Frederick теперь объединялась в новом двенадцатиэтажном офисном здании в центре города Норуолк. Переезд предстоял двумстам сотрудникам. Одним из них, который только недавно присоединился к компании, был сын Рэймонда Ричард Саклер.

Переведясь в Нью-Йоркский университет, Ричард получил заветную степень доктора медицины. Но он никогда не собирался практиковать: единственной клинической работой, которую он когда-либо выполнял, была стажировка по внутренним болезням в Хартфордской больнице ( ). В 1971 году Ричард поступил на работу в Пердью Фредерик. Его должность была помощник президента. Президентом был его отец.

Компания, в которую пришел Ричард, на протяжении десятилетий приносила Саклерам огромную прибыль, достаточную для того, чтобы Рэймонд смог купить самый дорогой дом в Гринвиче. Но она по-прежнему специализировалась на хлебе насущном, безрецептурных продуктах, а не на сложных рецептурных препаратах. Сенокот оставался главным продуктом: от производственного цеха в Йонкерсе исходил аромат сенны, травы с особыми слабительными свойствами, которая была его главным ингредиентом. "Весь Йонкерс пропах сенной", - вспоминал один из бывших сотрудников. Среди сотрудников появилась шутка: "Если продажи станут еще больше, им придется строить еще большие канализации". Дезинфицирующее средство Betadine также пользовалось большим успехом, и компания предложила целый ряд других обычных средств, от Cerumenex (средство для удаления ушной серы) до Paremycin Elixir (для лечения диареи).

Когда Purdue находилась в Йонкерсе, Рэймонд продолжал руководить текущими операциями в основном из дома Саклеров на Манхэттене. Он работал там, окруженный кругом близких советников, и атмосфера, по словам одного из сотрудников, была "старого мира". Рэймонд отличался благородством. Он открывал перед женщинами двери и выдвигал стулья, чтобы они могли сесть. Дважды в день в офис заходила горничная и подавала кофе на элегантном фарфоре.

Когда компания Purdue Frederick переехала в Норуолк, Рэймонд попытался привить этот же дух в новой, более корпоративной обстановке. В 1970-х годах это была "консервативная" компания, по словам Даниэль Нельсон, которая проработала в Purdue тридцать четыре года. "Она казалась очень маленькой и уютной", - вспоминает Чарльз Олеч, который пришел в Purdue в качестве продавца примерно в это время. "Они не могли сравниться с "Мерксом" и другими крупными фармацевтическими компаниями, но у вас создавалось ощущение, что это дружная семейная организация". В отличие от Артура с его страстью к приобретениям и достижениям или Мортимера с его неугомонными путешествиями и бурной ночной жизнью, Рэймонд был более размеренным и предсказуемым, существом привычки. Они с Беверли были счастливы в браке. Они любили ходить в оперу в городе. По выходным они приглашали гостей в особняк в Гринвиче, чтобы поиграть в теннис (Рэймонд был конкурентоспособным, если не сказать талантливым), после чего обедали, накрытые домашним персоналом. А каждый будний день Рэймонд совершал короткую поездку в новый офис в Норуолке, прибывая туда в десять часов. Во время обеда он заседал в частной столовой, часто приглашая к себе руководителей высшего звена. В пять часов вечера он совершал обход, проходя по коридорам здания, заглядывая в кабинеты и спрашивая: "Как дела, малыш?".

"Неотъемлемой частью нашей философии является забота обо всех сотрудниках", - написали Рэймонд и Мортимер в брошюре компании, и сотрудники считали Рэймонда благожелательным человеком. Он был очень закрытым человеком, о чем свидетельствуют слои маскировки, скрывающие его покупку недвижимости. Часто говорили, что Артур Саклер делает фетиш из частной жизни, но по сравнению с Рэймондом Артур был эксгибиционистом, выступая с программными речами и ведя колонку в Medical Tribune. Незадолго до покупки недвижимости в Гринвиче Рэймонд вместе с братьями пожертвовал 3 миллиона долларов на создание медицинской школы Саклеров в Тель-Авивском университете. Рэймонд совершил свой первый визит в Израиль. Должно быть, это было очень эмоциональное паломничество: за несколько лет до рождения Рэймонда, в 1917 году, его родители продали драгоценности Софи, чтобы пожертвовать средства на создание еврейской родины в Палестине. Но когда репортер из газеты The Jerusalem Post попросил американского благотворителя об интервью, он отказался отвечать даже на элементарные вопросы о себе. Парадоксальное впечатление, которое удалось создать Реймонду, - это впечатление человека, который был настолько эгоистичен, насколько это вообще возможно, и в то же время жертвовал большие суммы денег на строительство школы, носящей его имя.

Иногда, когда Рэймонд и Беверли уезжали из страны, Ричард переезжал в их дом в Гринвиче, погружаясь в баронскую жизнь Джея Гэтсби, как будто он был владельцем этого места. Ричард продолжал питать свои страсти. Он по-прежнему гонялся за научными догадками с тем же безграничным энтузиазмом, с каким когда-то изучал физиологию оргазма. Он был заядлым лыжником . Но он не был связан с миром - с искусством, с политикой - так, как его отец и дяди. Родившись в привилегированном обществе, он, казалось, не был обременен амбициями, которые питали старшие Саклеры, чтобы завоевать признание высшего общества. К тому времени, когда Ричард закончил медицинскую школу, он и Марджи Йоспин расстались. Но в конце концов он встретил молодую женщину по имени Бет Брессман. Она выросла в пригороде Нью-Джерси, яркая, общительная девушка, о каждом достижении которой писали в местной газете. Она училась в колледже при Пенсильванском университете , где протестовала против войны во Вьетнаме. Она была умна, как и Ричард: она получила степень доктора философии по клинической психологии в Университете Джорджа Вашингтона. Они поженились в 1979 году.

Но больше всего Ричард Саклер любил бизнес. С первых дней учебы в Purdue он переходил из одного отдела в другой, что обеспечило ему широкий спектр опыта. Если в компании существовал управленческий трек, он был на нем. Ричард посещал курсы в Гарвардской школе бизнеса, хотя так и не получил степень. Компания Purdue Frederick по-прежнему принадлежала Артуру, Мортимеру и Рэймонду. Но Артур не принимал повседневного участия в делах компании, а Мортимер был занят управлением международными предприятиями семьи. Рэймонд остался в Норуолке, и Рэймонд явно готовил своего сына к тому, чтобы тот занял его место.

"У меня было много идей, - вспоминал позже Ричард. "Многие из них были идеями по разработке продуктов". Он был увлечен научными исследованиями. "Он очень любит вываливать на вас кучу научной информации, если считает что-то интересным", - заметил один человек, работавший с ним в Purdue. Ричард был начинающим изобретателем; в итоге его имя оказалось на сайте , где было размещено более дюжины патентов. Когда ему приходила в голову какая-то далекая идея о новом продукте, он брал телефонную трубку и звонил кому-нибудь из сотрудников компании, чтобы узнать, что они могут сделать. При этом не имело значения, что он был еще ребенком, едва окончившим медицинскую школу, или что люди, которым он звонил, были старше и опытнее, или даже что они могли опережать его в штатном расписании компании. Пердью Фредерик был наследством Ричарда, и он вел себя соответственно. В офисах компании в Норуолке его считали немного принцем, дилетантом с правами, который курсировал по отделам - НИОКР, медицинский, маркетинг, продажи - и представлялся более опытным коллегам не как человек, который пришел учиться, а как человек, который пришел учить. Его энтузиазм почти никогда не приветствовался. И ему не хватало отцовского благородства: в то время как Рэймонд правил с шелковистой властностью, Ричард был грубым, с неровными краями.

"Ричард был молодым человеком, который торопился", - вспоминает Барт Коберт, врач, который начал работать в Purdue в 1983 году. "Он был очень умным - явно умным, - но родился с серебряной ложкой во рту". Коберт был не из богатых. "Я был бедным ребенком из Бронкса", - говорит он. В компании Sacklers всегда было принято нанимать иммигрантов и беженцев, евреев, которых не брали на другую работу, или голодных бедняков с плохой стороны. Поэтому в офисах можно было почувствовать себя космополитом, с заметным разнообразием акцентов и религиозных взглядов. Но у второго поколения Саклеров не было и следа скромного происхождения.

Коберт был принят на работу к доктору Биллу Поллаку, которого Ричард привлек в Пердью. Получивший престижную премию Ласкера за работу над вакциной в 1960-х годах, Поллак казался выдающимся ученым, и Коберт был в восторге от перспективы работать с ним. Когда он впервые переступил порог здания Norwalk, Коберт был поражен. По тогдашним меркам оно было ультрасовременным, с собственным вертолетом и вертолетной площадкой на крыше. Из окон офисов открывался великолепный вид на Лонг-Айленд-Саунд, а осенью - на мили сияющей листвы. Компания предложила Коберту очень конкурентоспособную зарплату; Пердью, возможно, и была небольшой, но она привлекала таланты тем, что хорошо платила и заботилась о них. Как помощник режиссера, Коберт имел право на служебный автомобиль.

Но когда он приступил к работе, то быстро понял, что Пердью Фредерик - не то, чем кажется. На бумаге Билл Поллак мог выглядеть как известный ученый и отличный сотрудник, которого нанял Ричард Саклер. Но, как почти сразу обнаружил Коберт, Поллак был "на спаде своей карьеры". Энтузиазм Ричарда распространялся и на людей, которых он нанимал: он мог встретить кого-то в самолете или на горнолыжных склонах, вступить с ним в беседу, а затем спонтанно решить, что ему действительно стоит приехать и работать в Purdue. Возможно, именно важная работа, проделанная Поллаком двумя десятилетиями ранее, побудила Ричарда нанять его, но наука в Пердью не была передовой. Будучи новым сотрудником, Коберт узнал, что будет работать над печеньем из клетчатки, которое может быть продано как слабительное. Он был обескуражен. "У меня двойная степень по медицине", - говорит Коберт. "Я не хотел работать с печеньем".

Но он каждый день упорно шел в офис, надеясь извлечь максимум пользы из неоптимальной ситуации. Как оказалось, Ричард Саклер был непростым руководителем. Одно из его разочарований заключалось в том, что Senokot, казалось, функционировал слишком медленно. "Заставьте его работать быстрее", - инструктировал он Коберта.

Это указание озадачило Коберта. Препарат действовал в толстой кишке. Для того чтобы подействовать, он должен был пройти через пищеварительный тракт изо рта, когда вы его глотаете, а этот процесс занимал несколько часов. Это не было недостатком конструкции. Это была биология человека. "Не может быть, - протестовал Коберт.

"Сделай это", - рявкнул Ричард и бросился прочь.

Это было типично для Ричарда, вспоминает Коберт. "Он ожидал, что подчиненные ему люди будут делать именно то, что он скажет". У него был личный помощник, стройный молодой американец корейского происхождения, и Ричард поручал этому адъютанту выполнять его невыполнимые поручения. Коберт и его коллеги стали бояться визитов этого человека: "Он приходил с какой-то абсурдной идеей или просьбой, которая не имела смысла, и я говорил: "Я не знаю, что это значит". "

"Ричард был с характером", - вспоминает другой бывший сотрудник, работавший с ним в этот период. "Иногда я задумывался о его психической стабильности. Было что-то немного странное. "Бездумность" - вот слово, которое приходит на ум".

Тем не менее, было ощущение, что Ричард находится под защитой. В конце концов, это был семейный бизнес. Внутри компании Purdue Frederick власть определялась исключительно связями с семьей. В офисе в Норуолке были старые сотрудники, которых называли "связями Саклера", то есть они были личными друзьями семьи, а значит, неприкасаемыми. Некоторые из них, по правде говоря, были довольно некомпетентны, просто сидели за столом и получали чеки. Никто не мог с уверенностью сказать, как они вносят свой вклад или чем занимаются в течение дня. Но они проявляли лояльность к Саклерам, а ключевая особенность компании заключалась в том, что такая лояльность вознаграждалась. В политике организации, если у вас не было прямой связи с Саклерами, было полезно найти союзника, у которого она была.

Если лояльность определяла влияние, то главным лоялистом и главной связью Саклера был лощеный, тучный адвокат по имени Говард Уделл. Уделл вырос в Бруклине и до сих пор не утратил акцента. В 1966 году, только что окончив юридический факультет Нью-Йоркского университета, он устроился на работу в крошечную фирму с тремя адвокатами, которая выполняла юридическую работу для Саклеров, и в конце концов перешел в Purdue на должность вице-президента и главного юрисконсульта. Уделл проявлял непоколебимую лояльность к Саклерам. "Корпоративные юристы могут сделать одну из двух вещей, - говорит Барт Коберт. Они могут пойти к руководству и сказать ему: "Вы не можете этого сделать". Или они могут пойти к руководству и сказать: "Скажите мне, чего вы хотите, и я придумаю, как это сделать". Говард относился ко второй категории". Свою собственную профессиональную философию Уделл описал в очень похожих выражениях. Не дело юриста говорить руководству, что "компания не может делать то, что ей нужно", - говорил он. Уделл "был похож на Тома Хагена из фильма "Крестный отец", - вспоминал один из адвокатов, имевших с ним дело. "Очень предан семье".

Возможно, Саклерам было бы полезно иметь рядом людей вроде Уделла, которые могли бы послужить защитой для молодого Ричарда. В компании ходила одна история о Ричарде, которая могла быть правдой, а могла и не быть, но ее рассказывали и пересказывали, потому что она отражала его особые качества. В один из моментов 1970-х годов Рэймонд уехал в отпуск, оставив Ричарда на пару недель одного с ключами от семейной компании. Ричард, всегда стремившийся к инновациям, решил, что компания может сэкономить деньги, производя "Бетадин" более дешево. После тщательного изучения вопроса он определил, что, заменив йод другим, более дешевым, можно сэкономить определенное количество долларов на каждой партии. Не посоветовавшись с Рэймондом, Ричард заказал партию новой формулы, и, согласно истории, компания начала продавать эту версию, только узнав, что она вызывает небольшие ожоги при нанесении на кожу человека. Когда Рэймонд понял, что произошло, он приказал немедленно отозвать продукцию. "Они положили бутылки на склад", - с усмешкой рассказывает один из бывших сотрудников. "Время от времени один из них взрывался".

Была ли эта история правдивой? Никто не мог сказать наверняка. Но мораль басни была ясна: Ричард был умным парнем, но с паршивыми суждениями. "Он хотел стать следующим Мерком или Лилли", - говорит Барт Коберт. "Но он не знал, как это сделать, и, вероятно, не знал, он не знал, как это сделать". Всем было ясно, что, какими бы ограничениями он ни обладал, Ричард имел большие амбиции для себя и для компании своей семьи. "Он всегда искал новые возможности, новые препараты", - вспоминает другой сотрудник, работавший в компании в этот период.

Устав печь печенье, Коберт покинул Пердью меньше чем через год. Но за время работы там он подружился с пожилым ученым по имени Эдди Такесуэ. Тейксуэ пришел в Purdue в 1975 году на должность директора клинических исследований . Он был рядом, видел все. Будьте осторожны с Ричардом Саклером, - предупредил он Коберта. "Осторожно".

В эти годы дядя Ричарда Мортимер периодически появлялся в компании. В штаб-квартире в Норуолке он считался несколько загадочной фигурой. "Мортимер был в Европе. У него были подружки и замок", - сказал один из бывших сотрудников, подытоживая преобладавшую в 1980-х годах карикатуру на плейбоя-совладельца компании среди рядовых сотрудников. Мортимер "вальсировал то там, то сям", - вспоминал Барт Коберт. Время от времени он заходил в штаб-квартиру компании, но никогда не задерживался надолго: "Он был отстраненным, отстраненным и элегантным".

"Мое законное место жительства - Швейцария", - сказал бы Мортимер. Но на самом деле его внутренние дела обстояли несколько сложнее. В 1974 году он отказался от гражданства США и стал гражданином Австрии. Но на самом деле он не жил в Австрии. Вместо этого он делил свое время между резиденциями в Лондоне, Париже, Нью-Йорке, Гштааде и Кап-д'Антибе. Ричард работал в Purdue уже четыре года, когда его кузен Бобби, сын Мортимера, покончил с собой. Люди знали о трагедии в офисе в Норуолке, но о ней никогда не говорили напрямую, а только перешептывались. Сначала говорили, что Мортимер потерял сына в результате трагического несчастного случая: молодой человек выпал из окна. Но со временем поползли слухи, что Бобби спрыгнул. Однако проверить это было сложно, поскольку инцидент не получил никакого освещения в прессе, а на сайте Саклеры о нем не говорили.

После того как Мортимер разошелся со своей второй женой Джери в 1977 году, он купил для нее пятнадцатикомнатную квартиру на Ист-Энд-авеню и выделил ей бюджет в размере 140 000 долларов на "отделку и меблировку". Джери должна была воспитывать двух их маленьких детей, Саманту и Мортимера, в этой квартире, в то время как старший Мортимер сохранил свою собственную квартиру, выходящую окнами на парк на Пятой авеню. Но на практике Мортимер так часто бывал за границей, что Джери в итоге занимала обе квартиры. В какой-то момент Мортимеру позвонила его экономка в Нью-Йорке, Элизабет Бернард, и сообщила, что Джери переехала и уволила Бернард. Отношения и без того были напряженными, но теперь Мортимер был возмущен: это выглядело как вторжение. Он помчался обратно в Нью-Йорк, но, войдя в свою квартиру, обнаружил, что она занята коммуной фотографов и моделей , которые разбили там палатку. Самой Джери нигде не было, но эти убогие завсегдатаи сообщили Мортимеру, что его бывшая жена разрешила им остаться. Открыв шкаф в своей спальне, Мортимер пришел в ярость от вида висящей в нем чужой одежды. Он выгнал квартирантов, сменил замки и выставил охрану, чтобы Джери не смогла снова проникнуть в квартиру. Затем он подал на нее в суд, обвинив в "безграничной" жадности и предположив, что ее цель - "устроить как можно больше неприятного шума, чтобы я расплатился с ней". (В итоге дело было урегулировано во внесудебном порядке).

Но даже перед лицом таких личных неурядиц Мортимер старательно расширял фармацевтическую империю семьи. Артур Саклер любил повторять, что проблема средних фармацевтических компаний заключается в том, что у них зачастую нет возможностей для проведения исследований и разработок новых лекарств. Но в Англии Мортимер теперь руководил Napp Laboratories, компанией, у которой были амбициозные планы. Компания Napp была приобретена Саклерами в 1966 году, но ее история уходит корнями в 1920-е годы. Компания занималась не только лицензированием продукции для продажи, как это традиционно делала компания Purdue Frederick, но и разработкой новых лекарств. Мортимер поощрял инвестиции пациентов в этот процесс. "Только один из десяти продуктов будет успешным, - предупреждал он. Но если они смогут разработать правильный препарат, это может изменить судьбу компании".

В конце 1970-х годов компания Napp выпустила новый продукт, который был действительно инновационным: таблетки с морфином. К этому компанию подтолкнул лондонский хоспис под названием St. Christopher's, которым руководила Сисели Сондерс, врач-крестоносец, написавшая книгу "Уход за умирающими" и ставшая пионером нового движения паллиативной медицины, утверждавшего, что медицинское учреждение должно создать более сострадательные условия для смерти неизлечимо больных пациентов. В больнице Святого Кристофера Сондерс назначил врача по имени Роберт Твайкросс для исследования использования наркотических средств в паллиативной медицине. В итоге Твайкросс встретился с медицинским директором компании Napp и убедил его разработать таблетку морфина.

До этого момента морфин часто вводился внутривенно, либо капельно, либо в виде уколов. Это означало, что пациентам, страдающим от рака на поздних стадиях или других очень болезненных заболеваний, не оставалось ничего другого, как провести последние дни в больнице, чтобы им могли ввести обезболивающее. Но недавно компания Napp разработала специальную систему покрытия для таблеток, которая позволяла тщательно регулировать диффузию лекарства в кровь пациента в течение определенного времени. Они назвали эту систему Continus, и уже использовали ее для лекарства от астмы. Но что, если применить ее к морфину? Это означало бы, что пациент может проглотить таблетку, а морфин будет медленно поступать в организм, так же, как и при капельном введении. Новый препарат, который стал известен как MS Contin, был выпущен в Великобритании в 1980 году, и это был прорыв.

"MS Contin действительно был невероятным лекарством, потому что позволял онкологическим больным, в частности, не госпитализироваться для снятия боли", - вспоминала позже дочь Мортимера Кате. "До этого пациенты попадали в больницу и выходили из нее, чтобы получить лечение от боли". MS Contin "изменила ситуацию", - сказала она. За три десятилетия владения Саклером компания Purdue Frederick принимала умные и прибыльные бизнес-решения, такие как лицензирование Senokot и Betadine, но не проявляла склонности к инновациям. Так что MS Contin ознаменовал собой большое отступление: действительно новаторский продукт. В 1983 году на сайте лондонская газета Times процитировала одного врача, назвавшего новый препарат "самым важным достижением в области наркотиков в этом веке", а другой сказал, что он представляет собой "самый важный шаг вперед в борьбе с болью со времен морфина". Саклеры очень гордились этим достижением, хвастаясь тем, что система доставки Continus "совершила революцию" в применении не только морфина, но и наркотиков в целом. В рекламе Napp процитировала статью в Times и провозгласила рост и амбиции компании, заявив: "Мы не намерены останавливаться".

Разработав препарат в Англии под руководством Мортимера, Саклеры должны были вывести его на рынок Соединенных Штатов, где властвовал Раймонд. Но тут возникла интересная дилемма. Саклеры придерживались мнения, что препарат MS Contin - новый, даже революционный. Но процедуры FDA по получению одобрения любого нового препарата требовали длительного и громоздкого процесса подачи заявки. А что, если компания заявит, что на самом деле это вовсе не новое лекарство? Единственным действующим веществом был морфин, старый и знакомый препарат, который уже давно был одобрен. Изменился лишь механизм распространения. Так случилось, что в разработке находилось новое федеральное постановление, запрещающее использование новых модификаций старых лекарств без стандартной заявки FDA на новое лекарство. Когда Говард Уделл узнал о готовящемся постановлении, он решил, что Purdue должна попытаться его опередить. "Пока оно не вступило в силу, давайте сделаем так, чтобы MS Contin-and выпустила его на рынок", - сказал он, по словам одного из бывших руководителей, работавших с ним в этот период. Так что, не предупредив FDA и тем более не спросив разрешения, Purdue начала производство MS Contin на заводе в Нью-Джерси и предложила его к продаже в октябре 1984 года.

Когда фармацевтическая компания выпускает новый препарат, она устраивает большое собрание по запуску, которое может показаться неким нечестивым сочетанием мальчишника, маркетингового съезда и собрания возрождения. "Они феноменальны, эти встречи по запуску лекарств", - говорит бывший руководитель Purdue, работавший с Уделлом. "Вы собираете всех торговых представителей со всей страны. Вино и ужин. Вы приглашаете какого-нибудь динамичного оратора, чтобы он убедил этих людей начать продавать этот препарат". Этот руководитель присутствовал на встрече, посвященной запуску MS Contin. Сотни людей собрались в бальном зале. И там звучали речи. Британский менеджер по продажам, засучив рукава, рассказывал о достоинствах этого революционного препарата и о том, как сотрудники отдела продаж собираются добиться огромного успеха. По словам руководителя, который был свидетелем этой речи, менеджер по продажам призывал людей продавать препарат "не только для вас, не только для компании, но и для Ричарда". Складывалось ощущение, что Ричард Саклер лично заинтересован в развитии MS Contin и в будущем Purdue, что он великий человек со смелым видением, а сотрудники отдела продаж будут его ударным отрядом. "Я представлял себе Нюрнберг 1934 года", - вспоминает руководитель компании. "Люди стояли на ногах. Это напугало меня до смерти".

И вот сотрудники отдела продаж начали преподносить MS Contin врачам по всем Соединенным Штатам как новое смелое средство для лечения раковой боли, хотя на самом деле препарат не был одобрен Управлением по контролю за продуктами и лекарствами США. Позиция Purdue заключалась в том, что компании не нужно ничье одобрение для продажи своих морфиновых таблеток. MS Contin продавался уже три месяца , когда FDA прислало в Норуолк письмо, в котором сообщило Purdue, что компания не имеет права продавать новый препарат, на который она так и не подала заявку на новое лекарство.

Получив письмо, Говард Уделл и целая эскадрилья адвокатов Purdue отправились в Вашингтон на серию срочных встреч с представителями агентства. Теоретически у Purdue были проблемы, и ей пришлось бы отозвать препарат и начать все заново, следуя правилам: подать заявку на новый препарат, провести длительную переписку с агентством, получить одобрение (если повезет) и затем провести встречу по запуску препарата. Но, бесцеремонно нарушив этот процесс и продавая свое обезболивающее без разрешения, Purdue создала новые факты на местах. Теперь врачи-онкологи и раковые больные, многие из них, стали полагаться на MS Contin, чтобы облегчить боль. Комиссар Управления по контролю за продуктами и лекарствами Фрэнк Янг опасался, что, учитывая, что препарат уже принимает так много пациентов, резкое прекращение терапии может оказаться вредным.

Уделл и его коллеги утверждали, что все это было просто недоразумением и они никогда не были обязаны получать разрешение на MS Contin, потому что на самом деле это был всего лишь морфин. Но FDA ответило, что таблетки в таких больших дозах представляют собой новый продукт. По словам бывшего руководителя, в конце концов Purdue пошла на поводу у агентства, обратившись к политическому руководству администрации Рейгана. "Они оказывали давление на Белый дом, - говорит руководитель.

Эта стратегия увенчалась успехом. В конце концов FDA сообщило Purdue, что компания может продолжать продавать препарат, если только она подаст заявку, которую должна была подготовить перед этим. Purdue продолжит продавать MS Contin, - триумфально объявил Уделл: "FDA не будет вмешиваться".

В дальнейшем продажи MS Contin составили 170 миллионов долларов в год, превзойдя все, что продавала компания Purdue Frederick в прошлом. Саклеры и так были богаты, по любым меркам. Но с появлением своего первого обезболивающего они вдруг стали намного богаче. С самого начала Ричард Саклер вынашивал мечты о компании, которые превосходили самые грандиозные амбиции его отца. Теперь казалось, что они начинают воплощаться в реальность.

Глава 13. ДЕЛО САКЛЕРА

Однажды летом 1987 года, через несколько месяцев после смерти Артура Саклера, его первая жена Элза подошла к паре соединенных между собой городских домов на Пятьдесят седьмой улице, которые Артур приобрел для своей второй жены Мариэтты. Эти дома остались в семье; Артур и его третья жена, Джиллиан, использовали их под складские и офисные помещения и иногда устраивали там развлекательные мероприятия. Элзе было уже семьдесят три года, она замедлила темп жизни, но все еще была активна, после смерти Артура стала несколько более затворнической, но такой же вспыльчивой и резкой, как и раньше. В соответствии с пожеланиями бывшего мужа она выступала в качестве одного из душеприказчиков его наследства.

В городском доме Элза встретила Джиллиан Саклер. Джиллиан было уже за сорок. У этих двух женщин было мало общего, но они поддерживали теплые отношения при жизни Артура, несмотря на то, что, по общему мнению Саклеров, Джиллиан была трофейной женой и шлюхой. На его поминках Джиллиан назвала Элзу "самым дорогим другом Артура и моим". Однако сила личности Артура и стремление обеих женщин сделать его счастливым не позволяли судить, было ли их взаимное расположение чертой искренних чувств или просто рефлекторным желанием дать Артуру то, что он хотел.

Собрание было созвано для обсуждения наследства Артура. Мариэтту не пригласили, поскольку она не фигурировала в завещании: после напряженных переговоров о разводе и ее попытки самоубийства Артур вообще исключил ее из своего плана наследства. Зато присутствовал ее сын, Артур Феликс. Две дочери Элзы, Кэрол (сейчас врач в Бостоне) и Элизабет (все еще в Нью-Йорке, занимается искусством), явились вместе с давней помощницей Артура, Мириам Кент, и тремя адвокатами.

"Мы знаем, что наше состояние исчисляется девятью цифрами", - объявил один из адвокатов, Стэнли Бергман. Но из-за множества интересов Артура, и его пристрастия к секретности было трудно определить точные размеры состояния, которое он оставил после себя. Это были не только активы: У Артура были и долги. Для финансирования своих приобретений в области искусства и благотворительности он брал в долг. Он брал в долг у своих собственных компаний. Он покупал предметы искусства в кредит. Он брал на себя благотворительные обязательства, которые обещал оплатить акциями компании. В мире искусства у него был эквивалент бешеного счета в баре. И на протяжении многих лет он брал в долг у своего самого верного друга и доверенного лица, своей первой жены. Артуру могло показаться, что, хотя они были разведены уже несколько десятилетий, деньги Элзы все еще фактически были его деньгами: она не имела работы с 1930-х годов, и ее доход в основном формировался за счет ее 49-процентной доли в Уильяме Дугласе МакАдамсе, которую Артур подарил ей в рамках их развода. Компания МакАдамса по-прежнему была очень успешной; один семейный адвокат назвал ее "дойной коровой". Так что дела у Элзы шли неплохо. Но Артур не стеснялся просить у нее денег. И Элза всегда была готова помочь. "Не волнуйся, - говорила она ему. "Просто делай с ними хорошие вещи".

Проблема, как заметил младший Артур остальным, заключалась в том, что, когда его отец брал вещи в долг, когда давал взаймы, даже когда покупал, часто не оставалось никакого бумажного следа. Его специальностью была сделка на основе рукопожатия. В результате, когда Артур умер, выяснилось, что у него были невыполненные обязательства - обещания оплатить уже приобретенные предметы искусства, благотворительные взносы, которые так и остались невыполненными. Джиллиан, ставшая его вдовой, не успела опечалиться, как на нее обрушился поток счетов и долговых расписок. Теперь наследники Артура, настаивала Джиллиан, должны найти и выделить достаточно средств, чтобы выполнить многочисленные обещания, которые он дал. Она утверждала: "чтобы имя Саклеров не было запятнано нарушением благотворительных обязательств".

"Каждый из вас... что-то знает о прошлом и истории Артура", - сказал Бергман собравшимся Саклерам. Бергман представлял интересы Артура при его жизни, и теперь он хотел, чтобы семья подумала о том, какие активы Артура, возможно, еще не учтены, и какие обязательства. Артур всегда разделял свою жизнь на части, причем так, что никто не видел ее целиком. По словам Бергмана, душеприказчикам нужно было собрать "все кусочки головоломки". Это будет образовательный процесс для всех них. Но им нужно было разобраться с наследством, причем сделать это так, чтобы "дядя Сэм не забрал ". По словам Бергмана, деньги должны пойти туда, куда хотел Артур, а не "правительству Соединенных Штатов".

Хотя Артур впервые вступил в романтические отношения с Джиллиан в конце 1960-х, он не женился на ней до окончательного развода в 1981 году. Джиллиан была примерно того же возраста, что и Элизабет и Кэрол. Когда Артур был жив, он держал ее отдельно от своих взрослых детей, ссылаясь на несколько нелепый довод, что, поскольку у Джиллиан нет своих детей, ей может быть неприятно проводить время с его детьми. Более вероятно, что это был еще один случай, когда Артур пытался оградить отдельные сферы своей жизни от соприкосновения. Возможно, он просто уловил враждебность и насмешки своих детей, которые считали Джиллиан узурпатором ("секретаршей", как они ее называли), обманом втянувшим их отца в непродуманный брак. Как бы то ни было, у Джиллиан так и не сложились теплые отношения с младшими Саклерами. Не помогло и то, что в последней воле и завещании Артура содержалась сенсация: он оставил каждому из своих четырех детей по 600 000 долларов, а также газетный бизнес Medical Tribune, который оценивался примерно в 30 миллионов долларов. Но остаток его состояния в 100 миллионов долларов должен был достаться Джиллиан.

Обида, которую испытывали дети Артура, была едва уловимой, пока не перестала быть таковой. Дети заняли городской дом на Пятьдесят седьмой улице, объявив его своим, и сменили замки, чтобы Джиллиан не могла туда войти. И это была не единственная линия разлома, которая, казалось, могла дать трещину. После смерти Артура Мортимер и Рэймонд внешне поддерживали его семью. Но ни для кого не секрет, что к моменту смерти Артур отдалился от "братьев", как называли их его дети. Многие из самых прибыльных деловых активов Артура начинались как совместные с Раймондом и Мортимером предприятия, и теперь соответствующим частям семьи Саклеров предстояло свести счеты. На встрече на Пятьдесят седьмой улице Артур Феликс сообщил, что дядя Морти уже интересовался у него, с кем именно братьям следует вести переговоры.

Это будет деликатный процесс, - предупредил Бергман. Мортимер и Реймонд могли быть родственниками, но это не означало, что им можно доверять. Поскольку братья были так близки в период создания своей империи, а затем отдалились друг от друга, у них появилась склонность обманывать друг друга относительно реальной стоимости их различных предприятий. Отчасти это, вероятно, было просто импульсом, усвоенным от Артура: еще со времен его показаний перед комитетом Кефовера, когда он настаивал сенаторам, что его рекламное агентство было всего лишь пустяковым предприятием с мизерными счетами, он всегда преуменьшал размеры и стоимость своих активов. "Папа говорил, что намеренно занижает их стоимость, - заметила Элизабет, - потому что не хочет, чтобы Морти и Рэй считали их более ценными".

Возможно, - сказал Бергман, - но это не значит, что уловка сработала. "Я бы не стал недооценивать интеллект ваших дядюшек".

Перед наследниками Артура сразу же встал вопрос о том, стоит ли им продавать свою долю в Purdue Frederick. За две недели до встречи давний адвокат Артура, Майкл Зонненрайх, вылетел в Лондон, чтобы встретиться с Мортимером. Братья были заинтересованы в выкупе доли Артура в компании. Вопрос заключался в том, сколько она стоит? Зонненрайх прикидывал, какая цена может быть разумной, а Бергман отметил, что продажа "обеспечит нам еще одну область капитала", с помощью которого мы сможем расплатиться с долгами Артура. Зонненрайх в частном порядке жаловался другим юристам, что он находится в беспроигрышной ситуации, потому что какую бы сделку он ни заключил для компании, Джиллиан будет жаловаться, что он должен был заставить братьев заплатить больше.

Считалось само собой разумеющимся, что Мортимер и Рэймонд будут вести жесткую торговлю и обманывать своих племянников и племянниц относительно того, сколько на самом деле стоит Purdue. "Ваш отец делал то же самое", - сказал Бергман детям. "Так что абсолютно белых лилий здесь не было ни с одной стороны". В конце концов он сказал: "Они ваши дяди, а я ваш адвокат. И я должен предположить, что каждый может поступить как бизнесмен и попытаться взять верх".

Эльза Саклер присутствовала на встрече молча. Казалось, она была подавлена тем, что оказалась на этом этапе. Артур хотел передать целостное семейное наследие, но его поместье оказалось отравленной чашей. Вместо того чтобы сплотить семью, богатство и имущество, накопленные им за всю жизнь, казалось, настраивали их друг против друга. Элза знала Морти и Рэя уже полвека. Она выросла вместе с ними, считая их младшими братьями Артура, пережила с ними триумфы и трагедии. Возможно, сказала она, когда будут проходить переговоры, кто-нибудь из членов семьи Артура сможет присутствовать на них. Не для того, чтобы вести переговоры, а просто чтобы присутствовать. "Есть что-то такое в том, чтобы смотреть кому-то в глаза", - сказала она.

Если наследники Артура думали, что смогут выступить единым фронтом в этой борьбе, они жестоко ошибались. Напряженность в отношениях с Джиллиан, которую им удалось сдержать во время той июльской встречи, вскоре выльется в сенсационно уродливую форму. Жизнь Артура была долгим упражнением в тщательно продуманной двусмысленности. Он провел столько лет, вращая множество тарелок. Теперь они начали разбиваться вдребезги.

"Были обещания, устные обещания", - сказала Элизабет своим коллегам по работе. По ее словам, в обширной коллекции произведений искусства Артура было "определенное количество работ, которые я могла бы выбрать". Теперь она хотела получить то, что по праву принадлежало ей. "Я не делаю формальных вещей", - сказала она со здоровой долей пассивной агрессии. "Я просто даю вам знать". Но каков должен быть статус предметов, которые принадлежали Артуру и Джиллиан в конце жизни Артура, но которые он мог пообещать своим детям без какого-либо официального векселя?

Например, кровать Минг. Она должна достаться Элизабет, утверждала Элза, даже если на момент смерти Артура она не владела ею. "Непрактично было владеть кроватью Минг там, где вы жили", - отметила Элс.

Это правда, - согласилась Элизабет. И она всегда считала, что имеет право на эту кровать. На самом деле, сказала она, в четырнадцать лет "я имела удовольствие взять своего парня и показать ему кровать".

Аналогичный спор возник из-за "Тополей", картины Моне, которую Артур купил для Элс. Через несколько месяцев после смерти Артура Элзе обратилась к Джиллиан по поводу картины, которая висела в триплексе на Парк-авеню, где жили Джиллиан и Артур. Эльза сообщила Джиллиан, что картина Моне была взята в аренду: Артур купил его для нее в качестве подарка в 1962 году. Джиллиан нехотя разрешила Элзе убрать картину. Но как только картина оказалась за дверью, она передумала. Ведь не было никакой бумажки, подтверждающей, что картина принадлежит Элзе или что Артур подарил ее ей. Разве она не висела годами в квартире Джиллиан? "Она не представила никаких доказательств, - жаловалась Джиллиан. "Она просто пришла и забрала Моне".

Джиллиан стало казаться, что наследники Артура относятся к ней с подозрением. Когда они пытались изучить и учесть бесконечные коллекции Артура, один из адвокатов Элзы намекнул, что Джиллиан, возможно, крадет картины из коллекции и вывозит их из США. Вскоре вся видимость дружеского сотрудничества испарилась. Все наняли адвокатов - и не обычных адвокатов по делам о недвижимости, а высококлассных "белых ботинок". Встречи становились все более масштабными, тон - все более раздражительным, бумаги - все более формальными и продуманными. Мариэтта считала Артура солнцем, вокруг которого вращаются все эти планеты, находящиеся в непрочной гармонии. Теперь, когда его не стало, они вступили в войну. Джиллиан обнаружила, что ей запрещен доступ в анклав, где Артур хранил свои работы. (По понятным причинам его больше не размещали в Метрополитен-музее, теперь он занимал место на складе в Верхнем Ист-Сайде). Она жаловалась, что дети ведут на сайте "клеветническую" кампанию, изображая ее "скупой, беспринципной, хваткой вдовой", пытающейся "обогатиться за счет других". Она призналась другу, что размолвка с семьей Артура поставила под угрозу не только его благотворительные проекты, но и "мой доход", который "очень сильно задерживается".

Дети Артура, в свою очередь, утверждали в судебных документах, что Джиллиан была "вдохновлена жадностью, злобой или мстительностью". Судебные иски и встречные иски, показания под присягой и свидетельские показания, десятки адвокатов, тысячи оплаченных часов, бесконечная ругань. Ни одна акция или кусок скульптуры не остались неоспоренными. Борьба обрела собственную жизнь, превратившись в диккенсовскую сагу, которая будет тянуться годами, - "Материя Саклера", как называли это дело. В 1993 году компания Christie's подготовила крупный аукцион по продаже коллекции керамики Артура эпохи Возрождения, но в последний момент была вынуждена отменить его, после того как Джиллиан добилась судебного запрета. По одной из оценок, судебные тяжбы по поводу наследства обошлись Саклерам более чем в 7 миллионов долларов. Но реальная цифра, скорее всего, была гораздо выше.

Последние пятнадцать лет своей жизни Артур работал в тесном контакте с личным куратором, женщиной, которую он нанял из Бруклинского музея, по имени Лоис Кац. Но по мере того как вырисовывались линии сражений, дети Артура стали считать Катц лояльной Джиллиан. Во время одного из визитов в анклав Кац была возмущена, когда Элизабет и Кэрол велели ей оставить сумку снаружи, чтобы она не украла какие-нибудь сокровища Саклеров.

Однажды Элизабет сообщила Катцу, что ее услуги в Фонде Артура М. Саклера больше не понадобятся. Элизабет будет и возьмет на себя управление фондом. Среди детей Артура именно Элизабет стала главным хранителем наследия великого человека. Она была грозной личностью, быстро соображающей и властной, с некой царственной спесью. Она училась в Школе американского балета, чтобы стать танцовщицей, а в 1968 году, будучи студенткой колледжа, приняла участие в конкурсе "Мисс Америка" и получила титул "Мисс Вермонт" ( ). Элизабет отправилась на финальный конкурс в Атлантик-Сити и исполнила танцевальную композицию, которую поставила сама, в знак протеста против войны во Вьетнаме. Она победила в номинации "Лучший талант", и Артур был безмерно горд. Он хвастался своей дочерью-королевой красоты и повесил на стену своего кабинета фотографию Элизабет в рамке, на которой она исполняет свой номер.

Артур был в лучшем случае равнодушным отцом. По словам одного из друзей семьи, когда Дениз, его дочь от Мариэтты, училась в средней школе, ей приходилось "договариваться о встрече" с его секретарем, если она хотела поговорить с ним. Но он всегда был предан Элизабет. Однажды, когда ей было двадцать четыре года, он взял ее с собой на вечеринку в Сохо, которую устраивал художник Роберт Раушенберг. Когда Артур представил Элизабет как свою дочь, Раушенберг усмехнулся и сказал: "Вполне вероятная история", предположив, что она на самом деле его спутница. Артур, похоже, не возражал против такого заблуждения. Более того, впоследствии он написал колонку в Medical Tribune, в которой похвастался, что и другие совершили такую же ошибку в тот вечер, и сделал неприятное признание, что в определенный момент "я отказался от объяснений и просто наслаждался их фантазией".

"Мой отец любил свои страсти", - вспоминала Элизабет вскоре после его смерти. "Он любил оперу, балет, утку по-пекински и суп из мацы. Он прекрасно танцевал в бальных залах". Когда он решил, что хочет научиться танцевать, к нему в офис пришел профессиональный инструктор, чтобы он не терял времени, объяснила она. "В те дни мы путешествовали на корабле в Европу", - вспоминает она. "И мы с ним танцевали вместе по вечерам".

Элизабет любила рапсодировать о "гении" своего отца . Если он закрепил имя Саклер как непреходящий символ достижений и престижа, то она должна была беречь и заботиться об этом наследии. Иногда это могло приводить к конфликтам с людьми, например с Лоис Кац, с которой Артур был близок при жизни. После смерти Артура венский психиатр Пол Зингер, который был его наставником в коллекционировании азиатского искусства, хотел передать некоторые предметы из своей собственной коллекции в Смитсоновский институт. Но Элизабет возражала, ссылаясь на соглашение, заключенное Зингером с Артуром десятилетиями ранее, по которому Артур обязывался субсидировать покупки Зингера, но при условии, что в конечном итоге они попадут в коллекцию Саклера. Элизабет была не против того, чтобы Смитсоновский институт получил эти работы: она хотела, чтобы они были описаны не как часть "коллекции Зингера", а как "Коллекция китайского искусства доктора Пола Зингера в галерее Артура М. Саклера". От отца она унаследовала приверженность к талисманному значению имен. Зингеру, которому уже было за девяносто, Саклеры надоели. Он направил адвокату Элизабет гневное письмо, в котором написал: "Если кучка наследников Артура не отвяжется от меня, они могут прыгать в озеро".

Через все судебные разбирательства по поводу наследства Артура, словно тонкий повторяющийся стежок, проходило мушкетерское соглашение, которое Артур заключил с Раймондом, Мортимером и Биллом Фролихом еще в 1940-х годах и оформил в виде пары юридических договоров в 1960-х. По словам Ричарда Лезера, адвоката, составившего эти соглашения, намерение четырех мужчин всегда заключалось в том, что после смерти каждого из них оставшиеся мушкетеры унаследуют его деловые интересы, а последний мужчина передаст все оставшиеся активы в благотворительный траст . В протоколах заседаний душеприказчиков и судебных разбирательств по поводу наследства Артура можно найти множество упоминаний о Фролихе, "четырехстороннем соглашении " и даже о стремлении Артура создать благотворительные трасты.

Во время дачи показаний один из адвокатов спросил Элса, вступал ли Артур когда-либо "в деловые отношения с мистером Фролихом".

"Не припомню, чтобы он когда-нибудь делал это", - ответила она.

Это было либо случайным проявлением дряхлости, либо откровенной ложью. В свои семьдесят с лишним лет память Эльзы была еще относительно острой, и она, как никто другой из членов семьи, была близко знакома с деловыми отношениями и кругом доверенных лиц Артура. У Артура были многочисленные, интенсивные, пересекающиеся деловые отношения с Фролихом; не может быть, чтобы Элза этого не знала.

"Знаете ли вы, состояли ли они в партнерстве или создали совместное предприятие?" - спросил адвокат.

"Я не знаю", - ответила Элза. "Мне кажется, я не совсем понимаю ваш вопрос".

"Можете ли вы сказать мне, - спросили ее, - какие пакеты акций, права или собственность были совместно созданы доктором Саклером, его братьями и мистером Фролихом?"

"Я ничего не знаю о мистере Фролихе", - настаивала она, но потом уступила: "Я имею в виду, что они вместе создавали вещи... компании".

Адвокат поинтересовался, знал ли Элс о "предложении, сделанном при жизни доктора Саклера", согласно которому акции созданных им компаний "будут проданы, а вырученные средства пойдут на благотворительность".

"Ни в коем случае", - сказала она.

Адвокат упирал на важный пороговый вопрос, лежащий в основе всего разбирательства: по условиям первоначального соглашения о мушкетерах Джиллиан, Элс и дети должны были унаследовать гораздо меньше. Вместо этого общий бизнес должен был перейти к Мортимеру и Раймонду, а после их смерти - на благотворительность. "Ни у кого не было прав ни на одно из этих активов", - сказал Ричард Лезер. "Активы должны были перейти в конце концов. При условии разумной заботы о семье они должны были достаться последнему оставшемуся в живых". Когда последний из мушкетеров умрет, - продолжил он, - эти активы должны были перейти в благотворительный траст". По мнению Лезера, сама предпосылка всей процедуры оформления наследства была "мошенничеством".

Однако, судя по всему, к моменту смерти Артура Саклера он и его братья по взаимному согласию тихо отказались от своего соглашения. Возможно, договор, который четверо заключили в юности, был просто плодом юношеского идеализма - приятное чувство, но с самого начала обреченное на непрактичность. Но что действительно подорвало соглашение, так это решение поручить Ричарду Лезеру составить в 1960-х годах два соглашения: одно, регулирующее бизнес внутри страны, которое должны были разделить все четверо мужчин, и другое, регулирующее интересы за рубежом, которое должно было связать Рэймонда, Мортимера и Фролиха, но не Артура. Дети Артура согласились, что то, что они называют "разрывом", началось после смерти Фролиха, когда Рэймонд и Мортимер унаследовали десятки миллионов долларов в акциях IMS, но Артур не получил ничего.

Вскоре братья начали переводить бизнес из США за границу, чтобы обмануть друг друга относительно того, на что распространяется четырехстороннее соглашение, а на что нет. Это было одной из причин, по которой роль Мортимера как международного генерального директора была так важна: переводя за границу как можно больше своих фармацевтических интересов, Рэймонд и Мортимер лишали Артура его доли. И, как признали его дети на одном из собраний наследников, Артур сделал то же самое, создав Medical Tribune International и сосредоточив там активы, энергию и капитал, потому что его братья не имели в ней доли.

Это означало, что к моменту смерти Артура от духа сделки уже давно отказались, а о ее букве в основном забыли. Не было и речи о том, чтобы Рэймонд и Мортимер унаследовали все внутренние деловые интересы Артура или чтобы все вместе взятые интересы семьи в конечном итоге пошли на благотворительность. Вместо этого предстояла бескомпромиссная борьба за то, кто и как унаследует те или иные активы. Компания Purdue Frederick была отечественным концерном, и наследники Артура контролировали треть ее акций. Мортимер и Рэймонд теперь хотели выкупить их.

Это был особенно интересный момент для компании: Английская компания Napp Laboratories добилась феноменального успеха с морфином устойчивого высвобождения для лечения MS Contin. Но в 1987 году этот препарат только недавно появился на рынке Соединенных Штатов. Адвокат Бергман был обеспокоен тем, что мушкетерское соглашение создало атмосферу обмана. "Главное, что меня беспокоит, - сказал он детям, - это то, насколько законный бизнес Purdue Frederick был передан зарубежной компании, потому что два брата владеют зарубежной компанией, а мы имеем долю во внутренней". Ни один из наследников Артура не казался особенно внимательным к точной природе бизнеса Purdue. Нэпп только что создал революционное и очень прибыльное болеутоляющее средство, которое Purdue уже продавала в Соединенных Штатах. Но Элс в один из моментов обсуждения сказал: "По правде говоря, я не знаю, что такое Napp".

Тем не менее Майкл Зонненрайх, адвокат Артура, который вел переговоры с Мортимером, сказал, что Purdue Frederick просто не настолько ценна. "Правильная ли цена? Да", - заявил он, добавив: "Я знаю, какова стоимость компаний. Это небольшая компания". В итоге наследники Артура продали свою треть акций Purdue Frederick Мортимеру и Рэймонду за 22 миллиона долларов. В свете того, во что должна была превратиться компания, для наследников Артура эта сделка была потрясающе глупой.

Глава 14. ТИКАЮЩИЕ ЧАСЫ

Представьте, что вы изобрели новое лекарство. Чтобы продавать его в Соединенных Штатах, вам, как правило, необходимо получить одобрение FDA. Но прежде чем подавать заявку на это одобрение, вы захотите получить патент. Патент дает вам временную монополию на право производства вашего изобретения. Эта система была создана для того, чтобы поощрять инновации, добавляя, как однажды выразился Авраам Линкольн, "топливо интереса к огню гения, к открытию и производству новых и полезных вещей". Но патент - штука хитрая. Чтобы получить его, вам нужно опубликовать свое изобретение, взяв проект, над которым вы работали в тайне, и выставив его на всеобщее обозрение. Патенты публикуются на сайте Ведомства по патентам и товарным знакам США, и здесь опять же идея заключается в том, чтобы подстегнуть инновации: обмен знаниями, а не их накопление, может подтолкнуть других к разработке новых идей. Владелец патента защищен, по крайней мере теоретически, от того, что кто-то другой просто украдет его идею, когда он опубликует ее, потому что он обладает монополией на право ее производства. Именно этой монополией объясняются огромные прибыли в фармацевтическом бизнесе. Исследования и разработки для создания новых лекарств занимают много времени и стоят огромных денег. Мортимер Саклер предположил, что только одна ставка из десяти может окупиться, а по меркам индустрии эти шансы выше среднего. Поэтому, когда лекарство действительно работает, получает одобрение и удовлетворяет медицинскую потребность так, как не удавалось ни одному из ранее доступных препаратов, фармацевтические компании часто выставляют за него непомерно высокие цены. Потребитель платит не только за расходы на производство бутылочки с таблетками, но и за все те пробы и ошибки, которые были затрачены на создание лекарства.

Но есть еще одна причина, по которой компании, производящие лекарства, устанавливают такие высокие цены: монополия, предоставляемая патентом, является лишь временной. После получения патента у вас, как правило, есть двадцать лет на эксклюзивное продвижение препарата на рынке, хотя на практике этот срок зачастую меньше, потому что патенты обычно выдаются до одобрения FDA. После истечения срока действия патента любая другая компания может создать свою собственную непатентованную версию и продавать препарат по более низкой цене. Вы облегчили им эту задачу, опубликовав формулу в обмен на ваш патент.

Братья Саклер ненавидели непатентованные лекарства. Под руководством Артура газета Medical Tribune вела, по словам одного из читателей, "безостановочную новостную и редакционную кампанию" против более дешевых, небрендированных версий популярных лекарств. Артур критиковал дженерики не за то, что они угрожают его прибыли или прибыли фармацевтических фирм, которые были его клиентами, а за недостаточный контроль качества. Но его кампания также была явно корыстной и склонной к истерическому преувеличению. В 1985 году газета Medical Tribune опубликовала статью "Шизофреники "дичают" на слабых дженериках", в которой рассказывалось о том, как в госпитале администрации ветеранов в Джорджии "разверзся ад" после того, как психиатрическое отделение перевело пациентов с Торазина, фирменного антипсихотика, на более дешевый дженерик-заменитель. Одиннадцать пациентов, состояние которых до этого было стабильным, разбушевались, говорится в статье, но вернулись к нормальной жизни ("как будто выключатель переключили"), когда им снова дали торазин. Согласно последующему расследованию , проведенному газетой The New York Times, Управление по контролю качества пищевых продуктов и лекарственных препаратов США изучило этот инцидент и обнаружило, что история в Medical Tribune была полностью фальшивой. На самом деле больница начала применять непатентованное лекарство без каких-либо инцидентов "за шесть месяцев до того, как начались предполагаемые проблемы".

Несмотря на кампанию Артура, конкуренция с дженериками была реальностью, с которой приходилось сталкиваться любой фармацевтической компании: орда конкурентов, следящих за календарем и ожидающих момента, когда истечет срок действия патентной эксклюзивности. Как заявил Билл Фролих еще в 1960 году, существует ограниченное окно, в котором производитель брендированных лекарств может получить огромную прибыль. Даже когда лекарство приносит огромную прибыль - а на самом деле, особенно когда оно приносит огромную прибыль, - производитель всегда продает его в долг, осознавая, что в какой-то определенный момент в будущем срок действия патента истечет и на рынок хлынут дженерики, чтобы уничтожить прибыль. В фармацевтическом бизнесе есть фраза, используемая для описания этого неизбежного, но пугающего этапа процесса. Они называют его "патентным обрывом", потому что именно так выглядит график доходов в момент истечения срока действия патента: падение настолько крутое, что похоже на падение с обрыва.

Ричард Саклер был одним из главных сторонников перехода компании Purdue Frederick к обезболиванию. В 1984 году он помог организовать конференцию в Торонто, Международный симпозиум по контролю боли. Мероприятие, проходившее в актовом зале медицинской школы Университета Торонто, спонсировала компания Purdue. Ричард лично написал специалистам по обезболиванию, приглашая их принять участие. "Это действительно международный форум, который обеспечит интересный обмен мировыми концепциями теории боли и ее лечения, включая боль при раке", - написал он в своем приглашении одному из докладчиков. Мероприятие имело все признаки академического коллоквиума. Но на самом деле в нем была задействована корпоративная программа. Многие врачи, выступавшие на конференции, рассказывали о своем опыте применения обезболивающего MS Contin. Одним из ведущих докладчиков был Роберт Кайко, специалист по применению анальгетиков (так называют обезболивающие препараты), который работал в Мемориал Слоан Кеттеринг, прежде чем устроиться на работу в Purdue Frederick. Кайко получил докторскую степень по фармакологии в Корнелле. Он также был изобретателем, сыгравшим важную роль в клинической разработке компанией Napp препарата MS Contin.

В американской медицине назревало движение за пересмотр подхода к лечению боли. Появившаяся когорта врачей утверждала, что слишком долго медицина не обращала внимания на боль, считая ее лишь симптомом основных заболеваний, а не недугом, который сам по себе заслуживает серьезного клинического внимания. Такие врачи, как Сисели Сондерс, защитник хосписной помощи в Лондоне, утверждали, что пациенты вынуждены страдать без необходимости, потому что врачи не воспринимают боль всерьез. "Боль - самый распространенный симптом, с которым сталкиваются пациенты, - сказал бы Ричард. Проблема в том, что она настолько субъективна. Ни один врач не может посмотреть на вас и сказать: "О, у вас уровень боли три", - объясняет Ричард. "Приходится полагаться на мнение пациента".

Ричард переписывался с врачом по имени Джон Дж. Боника, которому многие приписывают начало нового движения в лечении боли в Соединенных Штатах. Боника был колоритной фигурой: родившись на крошечном острове у побережья Сицилии, он иммигрировал в Америку в 1927 году в возрасте десяти лет и работал чистильщиком обуви, разносчиком газет, продавцом фруктов и овощей, а в конце концов стал профессиональным борцом. Выступая под сценическим псевдонимом Маска Марвел, Боника стал чемпионом мира по рестлингу в полутяжелом весе. Но попутно он увлекся медициной, и в итоге окончил медицинскую школу, занимаясь борьбой и подрабатывая силачом в цирке. Отчасти под влиянием мучительных травм, полученных во время занятий борьбой, Боника начал фокусироваться на изучении боли, как таковой. В 1953 году он опубликовал фундаментальную книгу "Лечение боли" ( ). После того как его собственная жена чуть не умерла при родах, Боника сыграл важную роль в разработке эпидуральной анестезии . С годами он пришел к убеждению, что до трети населения США может страдать от недиагностированной хронической боли - не только от рака и спортивных травм, но и от боли в спине, послеоперационной боли, травм, полученных на работе. Однако врачи просто принимают эти страдания как должное, сетует он, указывая на то, что "ни в одном медицинском вузе нет учебной программы по боли". По его словам, даже врачи-онкологи не имеют представления о том, как бороться с физическими муками, вызванными болезнью. "Они не знают, как ее лечить, потому что их не учили, как ее лечить". В результате такого невнимания, считает Боника, Америка оказалась во власти тихой чумы недиагностированных страданий, "эпидемии боли" .

Боника и Ричард сошлись во мнении, что отчасти проблема заключается в том, что врачи слишком неохотно назначают морфин людям, страдающим от боли. Морфин может быть очень эффективным препаратом для снятия боли. Проблема, по мнению Ричарда, заключалась в том, что его заклеймили позором. По словам Ричарда, он приобрел это клеймо "из-за популярного понимания, разделяемого как профессионалами, так и обывателями, что морфин - это лекарство для конца жизни". Поскольку морфин долгое время воспринимался как препарат с высоким риском привыкания, врачи берегли его для особо тяжелых случаев. Поэтому пациенты и их семьи часто не хотели, чтобы врачи назначали морфин, поскольку в народном воображении он воспринимался, по словам Ричарда, как "смертный приговор".

MS Contin был призван устранить этот терапевтический пробел, предложив более доступный механизм доставки морфина в виде таблеток. Участники конференции в Торонто сошлись во мнении, что морфин является прекрасным средством лечения, которое используется недостаточно. Да, существует мнение, что морфин может вызывать привыкание, но, по мнению врачей из Торонто, эти опасения неуместны. "У пациентов, нуждающихся в обезболивании морфином, не возникает привыкания, - утверждал в своем выступлении один из докладчиков, врач из Австрии по имени Экхард Бойблер.

Эта мысль неоднократно повторялась на протяжении всего мероприятия - , когда морфин использовался для обезболивания, он не вызывал привыкания. По словам другого участника, отставного радиационного онколога из Луизианы по имени Джером Ромагоса, важно "опровергнуть многочисленные мифы", окружающие морфин и другие опиоиды, как называют препараты, получаемые из опийного мака. "Многие из этих мифов стали частью фольклора медицинских и сестринских профессий", - сетует Ромагоса. Ричард лично пригласил Ромагосу принять участие в конференции. Звуча как Артур Саклер, когда он отвергал опасность валиума, Ромагоса утверждал, что страхи о том, что люди подсаживаются на морфий, были раздуты, потому что зависимость - "это психологическое заболевание" и возникает только тогда, когда морфием злоупотребляют "те, кому он не нужен".

Для Саклеров это было полезное сообщение. К тому же конференция имела тот успокаивающий клинический оттенок, которым Артур был бы восхищен: это была группа врачей, говорящих о медицине, в медицинской школе. Однако в то же время все присутствующие понимали, что компания Purdue Frederick готова выпустить в США свой собственный препарат морфина, MS Contin. Президент медицинской школы в своем приветственном слове отметил, что MS Contin уже "произвел революцию на канадском рынке наркотических анальгетиков". А компания Purdue выступила спонсором всего этого мероприятия. Заключительный докладчик, британский профессор фармакологии по имени Джон У. Томпсон, сделал каламбур на тему запатентованного механизма непрерывного высвобождения MS Contin, поблагодарив Purdue Frederick за их "щедрое и продолжительное гостеприимство".

Еще в 1950-х годах Артур Саклер понял, что хитрый фармацевт может привлечь якобы независимых врачей для проверки своего продукта, и это мероприятие было именно таким тщательно срежиссированным упражнением по проверке, которое он себе представлял. После конференции некоторые из присутствовавших на ней врачей опубликовали совместное заявление о своих выводах. В нем говорилось: "Морфин - самый безопасный и лучший препарат для борьбы с сильной хронической болью".

Когда компания Purdue Frederick выпустила препарат MS Contin в США, он имел огромный успех и изменил судьбу компании. У Purdue появилась возможность стать тем, кем, как надеялся Ричард Саклер, она могла стать: крупным игроком. Компания поймала отличную волну в зарождающемся пересмотре взглядов на обезболивающую медицину. Прибыль взлетела так, как никогда не взлетала при использовании Senokot или Betadine. Но в то же время на заднем плане тикали часы, неумолимо приближался день, когда Саклеры потеряют эксклюзивный патент на те самые таблетки морфина с контролируемым высвобождением, которые они представили миру. Ричард всегда был приверженцем деталей, и сейчас он навязчиво следил за последними данными о том, сколько таблеток продает компания. "Надеюсь, на прошлой неделе продажи не были занижены", - шутил Боб Кайко. "Когда дела идут плохо, Ричард приходит и гасит пилотную лампу, чтобы сэкономить газ".

В 1990 году Кайко направил Ричарду служебную записку. "В конечном итоге MS Contin может столкнуться с настолько серьезной конкуренцией со стороны дженериков, что придется рассматривать другие опиоиды с контролируемым высвобождением, - писал он. Если Purdue собиралась потерять монополию на свое основное обезболивающее, возможно, можно было бы использовать систему временного высвобождения Contin в качестве механизма доставки других опиоидов, чтобы получить новые патенты".

Спустя десятилетия двоюродная сестра Ричарда Кате Саклер заявит, что именно она первой предложила оксикодон. Кате тоже была врачом, получившим диплом Нью-Йоркского университета в 1984 году. В некоторых отношениях она была очень похожа на Ричарда: умная, грубая, с правами, социально неловкая. В итоге она вышла замуж за женщину по имени Сьюзан Шак и родила двоих детей. Кате была названа в честь Кете Кольвиц, леворадикальной художницы из Германии, чьи работы были посвящены пролетариату; возможно, имя стало пережитком раннего флирта Мортимера с коммунизмом. Но Кате было комфортно в своем богатстве. Она любила носить большую пряжку ремня Hermès в форме буквы H. Участие Кате в работе компании со временем то ослабевало, то затухало: одни сотрудники вспоминали ее как постоянное присутствие в здании, другие считали ее не очень вовлеченной в работу. Уровень ее вовлеченности в работу Purdue, как и все остальное, зависел от прихоти.

Когда Артур Саклер был жив, Мортимер и Рэймонд объединились в единый фронт и выступили против него. Но после его смерти между двумя младшими братьями возникли серьезные разногласия. Во время заседаний совета директоров братья садились по разные стороны стола и спорили, злобно ругаясь друг на друга, на глазах у всего совета. Мортимер обладал буйным темпераментом, а Раймонд, при всей своей внешней мягкости, был очень упрям. Однажды на заседании совета директоров братья ссорились с такой яростью, что физически дошло до ударов, когда они бросались друг на друга. (Один из них промахнулся и попал в адвоката).

Поскольку Мортимер большую часть времени находился в Европе, Кате стала его глазами и ушами в Пердью. Она была там, в Норуолке, чтобы отстаивать его интересы и интересы его ветви семьи. Мортимер и его наследники были известны в компании как "сторона А", по названию акций, которыми они владели в Purdue. Рэймонд и его наследники составляли сторону "Б". Как доверенное лицо Мортимера, Кате регулярно связывалась с людьми, запрашивая информацию "для доктора Мортимера". У нее и ее отца был похожий почерк, поэтому иногда было трудно определить, кто из них представлен на бумаге. Ричард же все чаще становился доверенным лицом собственного отца, хотя Рэймонд по-прежнему находился в здании и полностью контролировал фирму. Напряжение между двумя полюсами семьи, Мортимером и Рэймондом, теперь отражалось в новой полярности между их детьми, Кате и Ричардом. И если старшее поколение порой могло казаться царственным и отстраненным, то их дети были менее благодушны. "Раймонда и Мортимера считали добрыми и благожелательными", - вспоминал один из бывших сотрудников. "Кате и Ричард были очень самодовольны".

Со своей стороны, Кате жаловалась, что в офисе в Норуолке она чувствовала себя отверженной. "Существовал некий неформальный способ встреч, когда они встречались за обедом каждый день", - позже рассказывала она. В столовой для руководителей Рэймонд Саклер общался с Ричардом, адвокатом Говардом Уделлом и другими доверенными советниками. "Меня на эти обеды не приглашали", - заметила Кате. "В той мере, в какой они должны были включить меня, потому что мы пятьдесят на пятьдесят партнеры и я была там, они это сделали. Но не более того". По словам Кате, в компании ей было "нелегко". У Ричарда явно были свои планы относительно руководства, но Кате удалось поставить под сомнение его решения, что было бы слишком опасно для сотрудников, не являющихся сотрудниками Sackler. Она могла быть резкой. "Я не думаю, что Ричард - это последнее слово в том, что делает компания", - заявила Кате. "Или первое".

В то время как Purdue смотрела на приближающийся патентный обрыв для MS Contin, Кате и Ричард ужинали вместе однажды вечером в Коннектикуте. Ричард работал в R&D и сосредоточился на боли. Перед ним стояла задача найти преемника MS Contin. Настоящей инновацией в MS Contin был не морфин, а система Contin, поэтому они обсуждали другие препараты, которые можно было бы использовать с этой системой. На встречах они постоянно обсуждали возможности, а Ричард предлагал различные идеи. В тот вечер за ужином Кате предложила использовать оксикодон, опиоид, синтезированный в Германии в 1917 году.

По словам Кате, Ричард не знал, что такое оксикодон. Поэтому она объяснила ему: это другой опиоид, химический родственник морфина и героина. Но оксикодон был гораздо сильнее морфина. Этот препарат уже был широко доступен в качестве болеутоляющего средства, в таких мягких препаратах, как Percodan и Percocet. Но в этих таблетках было лишь небольшое количество оксикодона, потому что в Percodan он был смешан с аспирином, а в Percocet - с ацетаминофеном, а оба эти вещества могут быть токсичными, если человек принимает их слишком много. Однако если развернуть чистый оксикодон с помощью системы Contin, то можно ввести большую дозу, которая будет медленно фильтроваться в кровоток, позволяя пациенту принять более внушительное количество.

Ричард иначе вспоминал бы этот поворотный момент в истории компании. "Проект начался в конце восьмидесятых, - сказал он. По словам Ричарда, это была идея Боба Кайко, а не Кате. Действительно, в служебной записке 1990 года Кайко предложил оксикодон, сказав, что у него "меньше шансов изначально столкнуться с конкуренцией дженериков".

Хотя компания переехала в Норуолк, она продолжала работать в Йонкерсе, в Исследовательском центре Пердью Фредерика на Saw Mill River Road. Если в Норуолке все было чинно и корпоративно, то здесь все было иначе: предприятие располагалось в переоборудованной ковровой фабрике и было окружено высокими заборами, обнесенными бритвенной проволокой. Район был неспокойным; однажды в конце 1980-х годов в близлежащей водопропускной трубе был найден труп. "Бывало, что на собеседование приходили люди, которые заезжали на парковку, осматривались и уезжали, так и не заехав внутрь", - вспоминает один из бывших сотрудников, работавший там. "Это было отнюдь не гламурно".

Ларри Уилсон был химиком, который устроился в исследовательский центр в 1992 году и провел следующие пятнадцать лет, работая в компании. В итоге его назначили на "проект по оксикодону", как его тогда называли. Первые попытки создать формулу не увенчались успехом, и к моменту прихода Уилсона команда работала над новым препаратом день и ночь. "По мере того как патент на MS Contin становился все больше и больше, в него вкладывалось все больше и больше усилий", - вспоминает Уилсон. Боб Кайко руководил проектом изо дня в день. Уилсону он понравился: У Кайко был большой опыт лечения наркозависимых людей, и он горячо верил в терапевтический потенциал препарата оксикодона с контролируемым высвобождением.

Ричард Саклер тоже часто появлялся в компании, и он тоже нравился Уилсону. Ричард мог быть властным, но Уилсону казалось, что у него нет "классового сознания": он разговаривал с любым человеком на любом уровне компании, помнил имена людей и подробно расспрашивал их о работе. Это был не какой-то удаленный руководитель, который хотел быть в курсе событий, но не проявлял особого интереса к работе, ведущейся в окопах: когда дело дошло до проекта по производству оксикодона, Ричард сам оказался в окопах. "Он много работал. Мне кажется, он никогда не спал", - говорит Уилсон. "Не только я получал от него электронные письма в три часа ночи. У него были самые разные идеи".

Не все находили стиль микроменеджмента Ричарда таким уж конгениальным. Он был одним из первых, кто начал пользоваться электронной почтой, и на совещаниях он мог вызывать раздражение, сосредоточившись на своем огромном ноутбуке, как будто не слушая, что говорит кто-то в комнате, только для того, чтобы внезапно поднять глаза и задать острый вопрос. Периодически он вставал, подходил к стене, где находилась телефонная розетка, и подключал свой ноутбук. Тогда все были вынуждены слушать звон и писк шумного коммутируемого соединения Ричарда, чтобы он мог отправить электронное письмо. Рабочая этика Ричарда могла быть обременительной для тех, кто работал под его началом. Если вы писали ему письмо в полночь после долгого рабочего вечера, он тут же отвечал вам вопросами. Если вы не получали того, что он хотел, он звонил вам домой. Он знал, что многие его сотрудники считают его занозой в заднице, но в этом поведении была вынужденность, единодушная преданность делу превращения нового препарата оксикодона в достойного преемника MS Contin.

Молодое поколение Саклеров принимало все более активное участие в жизни компании. Ричард официально вошел в совет директоров в 1990 году вместе со своим братом Джонатаном, Кате и ее сестрой Илен. В следующем году семья создала новую компанию, Purdue Pharma. Purdue Frederick продолжала существовать, занимаясь традиционными безрецептурными препаратами. Но создание этой новой компании стало сигналом амбиций Ричарда и его поколения Саклеров. "Purdue Frederick была первоначальной компанией, которую мой отец и дядя приобрели в 1952 году", - объясняет Ричард. Purdue Pharma была создана для того, чтобы "взять на себя риски, связанные с новыми продуктами".

Это было тонкое различие: еще одна компания Саклера. Но оно символизировало направление, в котором Ричард хотел развивать бизнес. По его словам, его целью было "больше инновационных продуктов, более частые запуски, с применением большего количества навыков и ресурсов". Прошли те времена, когда Purdue довольствовалась сонным производством слабительных и средств для удаления ушной серы. Теперь, по мнению Ричарда, требовалась "новая агрессивность". В 1993 году Ричард занял пост старшего вице-президента . Семья разрабатывала новый препарат, который, казалось, мог стать очень успешным. Они решили назвать его "Оксиконтин". В служебной записке проектной группы "Оксиконтин" в декабре 1993 года отмечалось, что новые таблетки будут продаваться "против Перкоцета" и в конечном итоге могут "заменить нашу линию MS Contin", если конкуренция дженериков станет неустойчивой. Потенциально это был очень эффективный препарат для лечения раковых болей.

Но появилась и более заманчивая идея. Ричарда всегда интересовал маркетинг, и в 1984 году он нанял нового руководителя отдела маркетинга, Майкла Фридмана, высокого, румяного руководителя бруклинского происхождения, который работал учителем в средней школе на Лонг-Айленде, затем начал заниматься продажами, продавая электроинструменты, а потом вернулся в школу, чтобы получить степень MBA. Ричард нанял Фридмана после того, как сидел рядом с ним в самолете, что было характерно для идиосинкразического подхода к подбору персонала. Фридман был сыном людей, переживших Холокост, которые познакомились в лагере для беженцев после войны. Когда его родители поженились, у них не было денег на свадебное платье, поэтому отец обменял два фунта кофе на парашют, а мать - две пачки сигарет на то, чтобы кто-то сшил из него платье. (Это платье впоследствии будет выставлено на всеобщее обозрение в Музее Холокоста в Вашингтоне, ). Фридман был словоохотлив и любезен. "Доктор Ричард слушал Майкла Фридмана, а Майкл Фридман слушал всех остальных", - вспоминал один из бывших руководителей Purdue, работавший с обоими мужчинами. Из-за высокого роста Фридмана и его рыжего цвета кожи Ричард в шутку называл его "Большой рыжий".

В 1994 году Фридман написал записку с пометкой "Очень конфиденциально" Раймонду, Мортимеру и Ричарду Саклеру. Фридман отметил, что рынок противораковых препаратов был значительным: четыре миллиона рецептов в год. На самом деле три четверти миллиона рецептов выписывались только для лечения рассеянного склероза. "Мы считаем, что FDA ограничит наш первоначальный запуск OxyContin рынком онкологических болей", - писал Фридман. Но что, если со временем, , препарат выйдет за пределы этого рынка? Существовал гораздо больший рынок для других видов боли: боли в спине, шее, артрите, фибромиалгии". По словам борца, ставшего врачом по лечению боли, Джона Боники, каждый третий американец страдает от хронической боли, которую не лечат. Если это хоть в какой-то степени правда, то речь идет об огромном неосвоенном рынке. Что, если вы придумаете, как продать новый препарат "Оксиконтин" всем этим пациентам? Пока план должен был оставаться в тайне, но в своей записке Саклерам Фридман подтвердил, что намерен "расширить применение "Оксиконтина" не только для онкологических больных, но и для хронических незлокачественных болей".

Это был невероятно дерзкий план. В 1940-х годах Артур Саклер наблюдал за появлением препарата Thorazine. Это был "главный" транквилизатор, который творил чудеса с пациентами, страдающими психозами. Но свое первое большое состояние семья Саклеров заработала благодаря участию Артура в маркетинге "мелких" транквилизаторов Librium и Valium. Торазин воспринимался как тяжелое решение для тяжелой проблемы, но рынок сбыта препарата, естественно, был ограничен людьми, страдающими от достаточно тяжелых состояний, чтобы оправдать применение серьезного транквилизатора. Прелесть малых транквилизаторов заключалась в том, что они подходили всем. Причина успеха этих препаратов заключалась в том, что их можно было пить для облегчения целого ряда обычных психологических и эмоциональных расстройств. Теперь братья Артура и его племянник Ричард собирались сделать такой же поворот с обезболивающим: они добились большого успеха с MS Contin, но его воспринимали как тяжелый препарат для лечения рака. А рак - это ограниченный рынок. Если бы удалось найти способ продавать "Оксиконтин" не только от рака, но и от любой боли, прибыль была бы астрономической. Было "крайне необходимо", - сказал Фридман Саклерам, - "чтобы мы создали литературу" для поддержки такого позиционирования. Они предложили бы "Оксиконтин" для "самого широкого спектра применения".

Тем не менее, они столкнулись с одним существенным препятствием. Оксикодон примерно в два раза сильнее морфина, и, как следствие, "Оксиконтин" был бы гораздо более сильным препаратом, чем MS Contin. Американские врачи по-прежнему с большой осторожностью назначают сильные опиоиды из-за давних опасений по поводу привыкания к этим препаратам. В течение многих лет сторонники MS Contin утверждали, что в ситуации конца жизни, когда человек ведет смертельную борьбу с раком, глупо беспокоиться о том, что пациент может подсесть на морфин. Но если бы компания Purdue хотела выпустить на рынок такой мощный опиоид, как OxyContin, для менее острых, более постоянных видов боли, одной из проблем стало бы мнение врачей о том, что опиоиды могут вызывать сильное привыкание. Если бы "Оксиконтин" мог полностью реализовать свой коммерческий потенциал, Саклеры и Purdue должны были бы избавиться от этого мнения.

Глава 15. БОГ СНОВ

Опийный мак - стройное, соблазнительное растение, маленький бутон на длинном стебле, мягко покачивающийся на ветру. Он красиво цветет, темно-красными или бледно-розовыми цветами, и выглядит плавно и безумно равнодушно, почти тщеславно. Маки имеют естественное происхождение. Они сами распространяют свои семена, разбрасывая их по ветру, как солонка. Тысячи лет назад, на заре человеческой истории, кто-то догадался, что если разрезать головку мака, то из нее потечет молочная паста, и это вещество обладает лечебными свойствами. Месопотамцы собирали мак. Шумеры тоже занимались этим. Нектар мака упоминается в ассирийских медицинских табличках, датируемых седьмым веком до н. э. В Древней Греции сам Гиппократ предлагал пить сок белого мака, смешанный с семенами крапивы, как средство от целого ряда недугов. Прием этого вещества стимулировал сон, успокаивал нервы и вызывал характерное ощущение комфорта и эйфории, похожее на кокон. Что особенно примечательно, опийный мак мог избавить от боли.

Если растение, казалось, обладало магическими свойствами, то даже в древнем мире понимали, что оно таит в себе определенные опасности. Его сила была настолько велика, что человек мог стать одержимым ею, впасть в зависимость или впасть в постоянный сон. Растение могло убить вас. Оно могло вызвать настолько глубокое состояние расслабления, что в определенный момент вы просто переставали дышать. Опийный мак мог использоваться как лекарство, но его также применяли как яд и орудие самоубийства. В символическом словаре римлян мак означал сон, но также и смерть.

Сила воздействия этого тонкого цветка была такова, что он мог взять в заложники не только отдельных людей, но и целые общества. В XIX веке мак стал орудием империи: прибыльная торговля опиумом заставила британцев дважды развязать кровавую войну с Китаем. В некоторых частях Европы стало модным употреблять наркотик в рекреационных целях, что вдохновило на создание романтической поэзии Сэмюэла Тейлора Кольриджа и Перси Байша Шелли. А врачи и аптекари назначали опиум для широкого спектра заболеваний, от лихорадки до диареи. На рубеже XIX века помощник аптекаря в Пруссии провел серию экспериментов, в ходе которых ему удалось выделить химические алкалоиды из опия и синтезировать лекарство. Он назвал новое вещество морфином, в честь Морфея из греческой мифологии - бога сновидений.

В своей книге "Опиум: A History" Мартин Бут отмечает, что когда речь заходит о продуктах, получаемых из опийного мака, "история повторяется". Во время Гражданской войны в США морфий был широко распространен как средство от ужасных ран, полученных на поле боя, но это породило целое поколение ветеранов, которые вернулись домой после войны с зависимостью от наркотика. По одной из оценок, в 1898 году четверть миллиона американцев были зависимы от морфия. Десятилетие спустя президент Теодор Рузвельт назначил комиссара по опиуму, доктора Гамильтона Райта, для борьбы с этим злом. Опиум, предупреждал Райт, был "самым пагубным наркотиком, известным человечеству".

Но случилось так, что группа химиков в Германии недавно сумела переработать морфин в новый наркотик - героин, который немецкая фармацевтическая компания Bayer начала массово продавать как чудо-препарат - более безопасную альтернативу морфину. Героин был создан той же исследовательской группой, которая изобрела аспирин. Bayer стала продавать препарат в маленьких коробочках с напечатанным на этикетке львом и утверждала, что различия в молекулярной структуре героина означают, что он не обладает опасными свойствами морфина, вызывающими привыкание. Это было привлекательное предложение: на протяжении всей истории человечества положительные и отрицательные стороны опиума казались неразрывными, как переплетенные нити двойной спирали. Но теперь, утверждал Байер, наука их разделила, и с помощью героина люди могут наслаждаться всеми терапевтическими преимуществами опийного мака, не имея при этом ни одного недостатка. Более того, некоторые люди выступали за использование героина в качестве лекарства от морфиновой зависимости.

Все это не имело под собой никакой основы. В действительности героин был примерно в шесть раз мощнее морфина и так же вызывал привыкание. Через несколько лет медицинский истеблишмент обнаружил, что, как оказалось, героин все-таки вызывает привыкание . У людей, принимавших героин, часто возникала тяга к нему, а поскольку организм вырабатывает толерантность к наркотику, со временем потребителю требовались все более сильные дозы, чтобы почувствовать равновесие. Это относится ко всем опиоидам. По мере того как организм привыкает к наркотику, возникает необходимость вводить его в большем количестве, чтобы снять боль, вызвать эйфорию или просто побороть ломку. Врачи иногда описывают контуры этих ощущений как напоминающие "пики и впадины": ощущение беспрецедентного блаженства в момент попадания наркотика в организм, а затем, по мере его рассеивания в крови, наступает уныние и всепоглощающее, почти животное чувство нужды. Физическая зависимость часто приводит к приступам изнурительной ломки. Лишенный опиума, морфина или героина, наркоман будет корчиться, потеть и отплевываться, дрожа всем телом, или биться в конвульсиях, барахтаясь на полу, как рыба.

К 1910 году те самые врачи и химики, которые рекомендовали героин как медицинское лекарство, осознали, что это могло быть ужасной ошибкой, и медицинское использование героина сократилось. Компания Bayer прекратила производство наркотика в 1913 году. Но все еще оставалось много людей, для которых существенные операции, связанные с употреблением героина, в конечном итоге казались стоящими того. Генрих Дрезер, один из немецких химиков компании Bayer, которому приписывают изобретение героина, по слухам, сам пристрастился к наркотику и умер от инсульта в 1924 году. Риски могут быть огромными, но кайф - возвышенным. Опиоиды могут избавить вас, хотя бы на несколько минут, от физической или эмоциональной боли, от дискомфорта, от тревоги, от нужды. Это не похоже ни на одно другое человеческое переживание. "Я умру молодым", - сказал однажды комик Ленни Брюс о своей зависимости. "Но это все равно что поцеловать Бога". ( Он действительно умер молодым, голым на полу в ванной, от передозировки морфия, в сорок лет).

На протяжении всей жизни Ричард Саклер стремился к своим страстям с неистовым рвением. Как только возникла идея позиционировать новый опиоид Purdue с контролируемым высвобождением, OxyContin, в качестве преемника MS Contin, Ричард с лихорадочной энергией посвятил себя этому новому проекту. "Ты не поверишь, насколько я предан идее сделать OxyContin огромным успехом", - писал он другу. "Почти что я посвятил этому всю свою жизнь".

Ричард много работал и заставлял своих подчиненных напрягаться. "Тебе нужен отпуск, а мне - отпуск от твоей электронной почты", - написал ему в свое время Майкл Фридман, вице-президент, отвечавший за маркетинг. Фридман был одним из немногих людей в Purdue, кто действительно мог так разговаривать с Ричардом по адресу . Но у него была определенная лицензия, потому что Ричард привел его в компанию.

Фридман, возможно, также имел особое влияние на Ричарда, когда речь зашла об OxyContin, потому что он отвечал за маркетинг, а у Ричарда были смелые планы по продвижению этого нового препарата. Purdue собиралась бороться с тикающими часами патента на MS Contin с помощью радикальной стратегии: компания представит новое, более мощное обезболивающее, OxyContin, и будет продавать его против MS Contin - против своего собственного препарата, чтобы полностью перевернуть существующую парадигму лечения боли. Это, по словам Ричарда, будет "первый случай, когда мы решили устареть с помощью собственного продукта".

Но Ричард стремился не просто вытеснить MS Contin. Когда речь зашла об OxyContin, у него было более широкое видение. Морфин все еще считался экстремальным наркотиком. Если врач сообщал вам, что ваша бабушка переходит на морфий, это означало, что ваша бабушка умирает. "Мы снова и снова слышали, что медицинские работники не говорили пациентам, что MS Contin - это морфин, потому что морфин был заклеймен позором", - вспоминает один из бывших руководителей Purdue, работавший с Ричардом и Фридманом. Члены семьи или даже фармацевты говорили пациентам: "Вы не можете это принять. Это морфин! "В служебной записке компании , посвященной исследованию рынка в 1992 году, отмечалось, что хирурги-ортопеды, например, "боялись" или "пугались" вводить морфин, потому что это означало "серьезную наркотическую зависимость/умирающего пациента/зависимость". В то же время, отмечалось в записке, эти хирурги приветствовали бы идею обезболивающей таблетки длительного действия, не являющейся морфином. Оксикодон, отмечал бывший руководитель, "не имеет такого клейма".

У разных лекарств разные "характеры", любил говорить Майкл Фридман. Когда они с Ричардом пытались решить, как позиционировать OxyContin на рынке, они сделали удивительное открытие. Морфин, несомненно, был мощным препаратом последнего средства. Само его название навевает мысли о смерти. Но, как отметил Фридман в своем электронном письме Ричарду, у оксикодона был совсем другой характер. Изучая рынок, команда Purdue поняла, что многие врачи считают оксикодон "слабее морфина", - сказал Фридман. Оксикодон был менее известен и менее понятен, и его характер казался менее угрожающим и более доступным.

С точки зрения маркетинга это открывало широкие возможности. Purdue могла рекламировать OxyContin как более безопасную, менее экстремальную альтернативу морфину. Столетием ранее компания Bayer рекламировала героин как морфий без неприятных побочных эффектов, хотя на самом деле героин был сильнее морфия и вызывал такое же привыкание. Теперь, во время внутренних обсуждений в штаб-квартире Purdue в Норуолке, Ричард и его коллеги задумались о подобной маркетинговой стратегии. На самом деле оксикодон тоже не был слабее морфина. Более того, он был примерно в два раза сильнее. Маркетологи Purdue не знали, почему именно у врачей сложилось неверное представление о том, что он слабее, но, возможно, потому, что для большинства врачей основным знакомством с оксикодоном были препараты Percocet и Percodan, в которых небольшая доза оксикодона сочеталась с ацетаминофеном или аспирином. Какова бы ни была причина, Ричард и его топ-менеджеры разработали хитроумную стратегию, которую они изложили в серии электронных писем по адресу . Если американские врачи неправильно понимали истинную сущность оксикодона, компания не стала бы исправлять это заблуждение. Вместо этого они воспользуются им.

Как и MS Contin, OxyContin может быть полезен онкологическим больным, страдающим от сильных болей. Но, как отметил Фридман в письме Ричарду, компании следует быть очень осторожной и не продавать "Оксиконтин" явно для лечения раковых болей, поскольку это может усложнить неопасную "индивидуальность" препарата. "Хотя мы, возможно, хотели бы видеть больше этого продукта, продаваемого для лечения раковых болей, - писал Фридман, - было бы крайне опасно на этом раннем этапе жизни продукта подделывать эту "индивидуальность", чтобы заставить врачей думать, что препарат сильнее или равен морфину". Конечно, "Оксиконтин" был сильнее морфина. Это простой химический факт, который, однако, компания должна была тщательно скрывать. В конце концов, раковых больных не так уж много. "Нам лучше расширить применение оксиконтина", - писал Фридман. Настоящим джекпотом была "незлокачественная боль". Оксиконтин не будет "нишевым" препаратом только для лечения раковых болей, подтверждает протокол раннего совещания команды Purdue. По оценкам компании , пятьдесят миллионов американцев страдали от той или иной формы хронической боли. Именно на этот рынок они хотели выйти. Оксиконтин должен был стать препаратом для всех.

Очень кстати оказалось, что к тому времени, когда Саклеры приступили к разработке "Оксиконтина", уже полным ходом шло серьезное переосмысление того, как врачи относятся к лечению боли. Начиная с конференции 1984 года, которую Ричард помог организовать в Торонто, Purdue усердно развивала сообщество врачей-ревизионистов. Одной из звезд этого нового движения был молодой врач с подстриженной бородой и уверенными манерами по имени Рассел Портеной. Портеною было за тридцать, он работал профессором неврологии и нейронаук в Корнелле, а затем был приглашен в Медицинский центр Бет Израэль в Нью-Йорке для создания нового отделения медицины боли и паллиативной помощи . Умный, телегеничный и очень убедительный, Портеной был прекрасным представителем, аватаром новой ортодоксии, когда дело касалось лечения боли. Он утверждал, что медицинский истеблишмент слишком долго не воспринимал боль всерьез. На конференциях, в статьях и в ночных новостях Портной утверждал, что страдания миллионов американцев игнорируются ведущей медициной. В своем кабинете он вывесил макет журнала, в котором его называли "королем боли".

Для Портного опиоиды были "подарком природы". Однажды он пошутил, что его метод лечения пациентов можно резюмировать фразой: "Вот. Шесть месяцев наркотиков. Увидимся позже". Портной установил ранние и прочные отношения с Purdue Pharma, а также с другими фармацевтическими компаниями. Через два года после конференции Ричарда в Торонто Портеной в соавторстве с другим врачом, стоявшим у истоков пересмотра взглядов на боль, доктором Кэтлин Фоли, написал влиятельную статью, в которой они исследовали длительное применение опиоидов для облегчения боли. Как позже объяснит Портной, они написали эту статью, чтобы подчеркнуть "возможность длительного обезболивания при помощи опиоидной терапии без развития... серьезных побочных эффектов, включая злоупотребление наркотиками". Это не было строгим исследованием; доказательства были в основном анекдотическими. Но подобная статья оказалась бы чрезвычайно полезной для такой компании, как Purdue.

Портеной разделял мнение Ричарда о том, что опиоиды несправедливо запятнали себя из-за опасений по поводу их привыкания, и это оттолкнуло целые поколения врачей от использования, возможно, самой лучшей и эффективной терапии для лечения боли. По мнению Портеноя , американские врачи резко недооценивали пользу опиоидов и резко переоценивали риски. Конечно, у некоторых людей, принимавших эти препараты, возникали проблемы, признал он. Но люди, ставшие наркоманами, как правило, не были настоящими больными, которые принимали лекарства по назначению врача. По мнению Портеноя, в таких случаях часто присутствуют "предрасполагающие психологические, социальные и физиологические факторы". Некоторые люди просто склонны к привыканию. Они не могут ничего с собой поделать. Дайте такому человеку морфий, и он вполне может им злоупотребить. Но это скорее отражение ее наклонностей, а не присущих наркотику свойств, вызывающих привыкание". Портной описал страх перед опиоидами как своего рода истерию. Он дал ей название - "опиофобия".

Благодаря поддержке Портеноя и его товарищей по борьбе с болью, к концу 1980-х годов мнение врачей начало меняться. За первые четыре года 1990-х годов потребление морфина в Соединенных Штатах выросло на 75 %. Ричард Саклер знал Портного и Кэтлин Фоули и внимательно следил за их работой. В впечатляющих условиях независимой клинической практики эти специалисты по боли подтверждали коммерческие исследования и разработки, которыми Ричард и его коллеги занимались в Purdue. "До прошлой недели наша уверенность в том, что оксикодон в высоких дозах может стать удовлетворительной альтернативой морфину в высоких дозах, была предположением", - взволнованно сообщил Ричард коллегам в один из дней 1991 года, когда компания находилась на ранних стадиях разработки препарата OxyContin. Не далее как в июле этого года доктор Кэтлин Фоли сказала мне: "Идея очень многообещающая, но можно ли использовать оксикодон в высоких дозах при раковых болях, неизвестно, потому что никто никогда его не применял". "Но Фоули работала с жидким оксикодоном, вводя его пациентам в больших дозах, объяснил Ричард, и "он отлично себя показал", без "каких-либо неожиданных побочных эффектов". Ричард добавил, что она давала пациентам огромные дозы, доходящие до "1000 миллиграммов в день". (Приведя эту цифру, спустя десятилетия кузина Ричарда Кате Саклер скажет: "Это довольно шокирующе - тысяча миллиграммов. Боже мой, это же огромная доза"). Но в то время Ричард не видел ничего, кроме безграничных коммерческих перспектив. Согласно исследованиям Фоули, удивлялся он, даже такая гигантская доза не является "практическим пределом".

Как и Артур Саклер, Мортимер и Рэймонд всегда делали фетиш из секретности, и даже когда их известность в мире филантропии росла, они упорно избегали публичности. Ричард Саклер, взявший в свои руки управление семейной компанией, ничем не отличался от них. Поэтому было удивительно, когда летом 1992 года Пердью Фредерик пошел на необычный шаг, согласившись сотрудничать с обширной статьей в местной газете Hartford Courant. "Фирма из Норуолка находит нишу среди фармацевтических гигантов", - гласил заголовок. Саклеры всегда ссылались на свои медицинские степени как на знак не только достижения, но и приличия, и в статье отмечалось, что производитель лекарств "принадлежит врачу", хотя, кроме упоминания о том, что Саклеры "по-прежнему принимают активное участие в управлении компанией", о семье почти ничего не говорилось. Могло показаться, что это подходящий момент для Ричарда, который перенял контроль у отца и дяди и затмил свою кузину и предполагаемую соперницу Кате, чтобы оказаться в центре внимания. Но его имя нигде не фигурировало в статье. Вместо него Саклеры выдвинули в качестве лица Purdue консильери семьи и юриста компании Говарда Уделла.

Purdue стала "успешной на поле гигантов", - хвастался Уделл, позируя на фотографии с целым рядом безрецептурных продуктов компании. Компания все еще сохраняла некоторые следы своего хлебно-булочного происхождения (в статье упоминался триумф, когда десятилетиями ранее "Бетадин" использовался НАСА, и ярко отмечалось, что Purdue "недавно начала продавать средство от генитальных бородавок"). Но благодаря помощи от MS Contin годовой объем продаж сейчас приближается к 400 миллионам долларов, и Уделл сказал, что Purdue нацелена на будущее.

Статья была опубликована в решающий для компании момент. Purdue находилась в процессе попытки получить одобрение FDA на Оксиконтин. В случае с MS Contin компания просто выпустила препарат на рынок, даже не потрудившись запросить одобрение - рискованная авантюра, которую поощрял Говард Уделл. В этот раз все будет иначе. Возможно, MS Contin и был новаторским продуктом, но OxyContin должен был стать еще более радикальным решением. И компании понадобится FDA: агентство должно было не только одобрить препарат для продажи, но и утвердить многие аспекты его продажи и продвижения на рынке. Если Ричард и его руководители собирались осуществить свой план по продвижению препарата не только для лечения раковых болей, но и практически любых хронических болей, они должны были угодить агентству. Весь процесс получения одобрения FDA на новый препарат превратился в тщательно отлаженную многолетнюю бюрократическую канитель. Он был громоздким, более громоздким, чем процесс одобрения лекарств в других странах. Современная система утверждения лекарственных препаратов появилась после слушаний Кефаувера в 1960-х годах и включала в себя тщательно разработанные требования по проверке эффективности и безопасности нового препарата. Агентство располагало небольшой армией экспертов, которые обладали такими полномочиями, которые могли сделать или разрушить продукт стоимостью в миллиард долларов.