Империя Страсти (ЛП)

Пролог

Аспен

14 лет

Это ночь шалостей.

Широко известная, как Ночь Дьявола.

Моя мама часто говорила мне, что этой ночью открываются врата ада, и демонам позволено бродить по земле и распространять свое зло.

Это был один из немногих случаев, когда я видела маму взволнованной, улыбающейся, напевающей веселую мелодию.

Она взяла за правило собственноручно шить мне костюм и брать меня с собой на праздник, при этом на ее лице была огромная ухмылка.

Это была моя мама в двух словах — невинно детская, бесповоротно наивная и глупо влюбленная.

И эта любовь? Она стоило ей жизни.

И моей, оглядываясь назад.

Потому что с тех пор, как ее не стало четыре года назад, я стала циничным маленьким монстром, от превращения в которого она пыталась меня спасти.

Возможно, она недостаточно старалась.

Возможно, она недостаточно заботилась.

Потому что ничего из того, что она могла бы сделать, не изменило бы ситуацию. В конце концов, во мне гены моего отца.

Холодный осенний воздух проникает сквозь кожу и охватывает кости со зловещей настойчивостью. Словно этого недостаточно, он раздувает мои волосы.

Благодаря маме я родилась с естественно яркими, мучительно привлекающими внимание рыжими волосами. Временами они напоминают рога дьявола.

Чрезвычайно подходящие для этой ночи, если спросите меня.

— Ты выделяешься, и не в хорошем смысле, Аспен, — говорит белокурый ангел справа от меня.

Явно нереальный, если только костюм с крыльями не делает вас таковым.

Кэролайн моя подруга, с которой я познакомилась в средней школе, когда впервые переехала в ее район после смерти моей матери и исчезновения отца. С тех пор мы стали близки, потому что ее жестокая домашняя жизнь отражает мою. Мы часто находим убежище в обществе друг друга, несмотря на то, что у нас совершенно разные характеры.

Она из тех жизнерадостных людей, которым нравится бывать на каждой вечеринке.

Например, на этой.

На самом деле я не хотела приходить. Я не только примерная ученица, которая тратит каждую свободную минуту на учебу, чтобы выбраться из адской дыры, которую мои тетя и дядя организовали для меня на заказ, но я также не умею ладить с людьми.

Однако после того, как мне в спину бросили сковородку за то, что я не разогрела ужин по вкусу моему пьяному дяде, я подумала: «К черту» и попросила Кэролайн адрес вечеринки.

Очевидно, мне пришлось улизнуть из дома, спустившись по дереву с чердака, который я использую в качестве спальни.

Моя подруга кладет руку на свою тонкую талию, которая служит держателем для крыльев.

— Когда ты сказала, что придешь, я подумала, что ты будешь в костюме.

— У меня его нет.

И я не хочу ни за чем прятаться. Я меня уже есть маска, которую я ношу на публике; я не нуждаюсь в другой.

— Сегодня Хэллоуин. Каждый в костюме.

Она разводит руками, указывая на всех старшеклассников, проскальзывающих в особняк, одетых в костюмы на Хэллоуин. Мириады красок, клише и настоящая американская сказка — или, в данном случае, кошмар.

Это веселая пародия на вампиров, монстров и последние популярные фильмы ужасов.

Что касается меня, то на мне простое черное платье, старые кроссовки и джинсовая куртка, которую моя тетя купила мне на пожертвования местной церкви.

Это определенно не костюм. Если только бедная одежда не стала тенденцией, что не было бы неожиданностью в таких кругах, как эти.

Компании, в которые Кэролайн изо всех сил старается влиться. Она дружит только с теми, у кого более высокий статус, класс, и они определенно владеют трастовым фондом. Вот как ей удалось добиться приглашения на эту вечеринку в дом богатого парня.

Мы с Келли не ходим в ту же среднюю школу, что и владелец этого места, — в этом нет ничего удивительного. Он с другого конца города — Верхнего Ист-Сайда — и посещает частную школу, обучение в которой могло бы отправить меня в колледж.

Я не знаю его лично. Будучи выходцами из гарлемского гетто, мы обычно не общаемся с такими людьми, как они.

Но не Кэролайн. Люди мечтают стать врачами, юристами и астронавтами. Она мечтает встречаться с богатыми людьми и выйти за одного из них замуж.

Это законная цель для тех из нас, кто всю жизнь питался объедками, возвращался домой ночью, оглядываясь через плечо, и никогда не выходил на улицу без перцового баллончика.

Это все комплекс Золушки, который мне не приходится по душе. Зачем искать мужчину, который подарил бы тебе хрустальную туфельку, когда ты могла бы заполучить ее сама?

Мама целиком и полностью погрузилась в эту сказку, и посмотрите, к чему это ее привело.

— Послушай, Келли. У меня нет костюма, так что, если это проблема, я могу просто уйти.

Это дело эгоизма. Мне не нравится, когда меня принижают или высмеивают за то, кем я являюсь. Это доставляло мне неприятности с тех пор, как я была маленькой, и часто доставляло мне взбучку от тети или дяди.

Это мамин брат и его жена, которые получили опеку надо мной после того, как папу отправили в тюрьму.

Но они могут быть хуже его.

Однако я никогда не опускаю голову, никогда не позволяю им заставить меня чувствовать себя маленькой. Я смотрю в их злобные глаза-бусинки, даже когда они бьют меня.

Что, естественно, делает их еще злее, и они бьют меня сильнее. Часто с помощью ремня или предмета под рукой.

— Нет, ты моя лучшая подруга. Ты должна остаться. — Келли роется в своей сумочке из меха. — Кроме того, ты чертовски красива. Это будет их потерей, если они не пригласят тебя на свою вечеринку.

Она достает черную маску из перьев, надевает ее мне на голову и поправляет волосы так, чтобы они обрамляли мое лицо. Затем снимает мою джинсовую куртку и бросает ее за один из украшенных кустов.

— Эй! Здесь холодно.

И это на самом деле единственная хорошая куртка, которая у меня есть.

— Ты можешь справиться с некоторой простудой ради моды. Кроме того, эта вещь делает тебя похожей на деревенщину. — она снова роется в своей чудо-сумочке и достает какой-то дешевый красный блеск, затем с особой осторожностью наносит его на мои губы. Закончив, она изучает свое творение критическим взглядом художника-любителя. — Идеально. Ты выглядишь как плохая сучка.

— Серьезно, Келли? Красный?

— Этот оттенок идет к твоим волосам. Если кто-нибудь спросит, то ты ведьма.

Черт, нет.

Но я не говорю ей этого, потому что она хватает меня за руку и тащит к дому. Остановившись перед входом, она смотрит на меня через плечо.

— Помни, нам по шестнадцать или семнадцать. Почти все здесь старшеклассники, и нас нельзя считать слишком юными. Кроме того, мы все равно выглядим на нужный возраст.

Да. Мы с Кэролайн достигли половой зрелости два года назад, и с тех пор у нас растёт грудь и задница, которая вызывает у нас жуткие взгляды взрослых мужчин, включая наших учителей.

В школе она блондинка-бомба. Я рыжая чертовка.

Она стягивает бретельку платья с моего плеча, чтобы оно больше дразнило мое декольте, затем переплетает свою руку с моей.

— Давай подцепим пару богатых пареньков.

— Ты же понимаешь, что они вышвырнут нас, как только узнают, что мы из Гарлема, верно?

— Тссс. — она осматривает наше окружение. — У них нет причин знать.

— В конце концов, они узнают.

— Быть может, к тому времени будет уже слишком поздно.

Она хитро ухмыляется мне и поправляет волосы.

Я оставляю эту тему, отчасти потому, что мы подошли ко входу. Но главным образом потому, что у Кэролайн нет никакой логики, когда речь заходит о ее попытках поохотиться на парней.

Швейцар с угрюмым лицом окидывает нас беглым взглядом, прежде чем впустить.

Кэролайн похожа на ребенка рождественским утром, бегающего с одного места в другое — со мной на прицепе. Она восхищается украшенным в черно-оранжевых тонах большим залом, официантами на каждом углу, весёлой музыкой, первоклассными костюмами.

Всем.

Она практически одурманена всей этой роскошью и в настоящее время находится на седьмом небе от счастья.

Сказать, что я сама не напугана, было бы ложью. Мне всегда не нравились места, которые заставляют чувствовать себя не в своей тарелке. Места, где я придаю значение незначительному насекомому, которое может быть раздавлено в любой момент и не запомнится.

Это самая заметная эмоция, проходящая через меня прямо сейчас.

Я хочу вернуться.

Или исчезнуть куда-нибудь, где меня не будут разглядывать под микроскопом.

Я думала, что побег из дома тети Шэрон и дяди Боба это все, что мне было нужно, но эта сцена, вероятно, не заставит меня почувствовать себя лучше.

Так что я делаю глоток — или два. Ладно, может быть, три.

В любом случае, это разбавленный спирт, но на вкус он напоминает розмарин и что-то экзотическое. Определенно лучше, чем пиво, которое Кэролайн украла у своего отца-алкоголика, чтобы мы могли его попробовать.

Он ничем не отличался от антисанитарной воды, смешанной с запахом сигарет.

Кэролайн шлепает меня по руке, когда я тянусь за очередным напитком.

— Не смотри так отчаянно.

— Э-э, эй? Я пришла только за выпивкой и едой, Келли.

— Тогда сделай это в углу, а не там, где все могут видеть, как ты ведешь себя как крыса из гетто.

Я смотрю ей прямо в глаза.

— Ты сама крыса из гетто.

— Я так себя не веду.

— Когда вы в последний раз нормально ели, мисс, я так себя не веду? — когда она не отвечает, я беру несколько роскошных на вид закусок и подношу их к ее рту. — Именно так я и думала. А теперь ешь, пока твой желудок не начал издавать неприятные звуки.

Она что-то ворчит, но ест, а затем сопровождает меня в миссии, чтобы оставаться сытой в течение нескольких дней.

Однако через некоторое время ее внимание возвращается к предыдущей миссии, и она обводит взглядом толпу.

— Возможно, отчаяние должно было стать твоим костюмом, а не ангел.

Она улыбается моему сухому чувству юмора.

— Не знаю, как ты, сука, но я выберусь из этой адской дыры, даже если это последнее, что я сделаю.

— Я тоже выберусь.

— Хочешь поспорить на то, кто сделает это первым?

— Мы можем сделать это вместе.

— Только не с твоим поведением «я сделаю это сама». А теперь помоги мне начать охоту.

Я определенно не приступаю к делу и продолжаю воровать еду и напитки за ее спиной. Что? Я недоедаю и начала работать неполный рабочий день, чтобы платить за еду. Напитки, однако, это экстравагантность, которую я позволяю себе, дабы забыть и выждать время, пока я не смогу уйти.

Мой шанс появляется, когда Кэролайн находит свою жертву — блондина в костюме падшего ангела.

Как только она находит с ним общий язык, я выскальзываю из их маленькой компании, прежде чем она пихает меня к одному из его друзей.

Я перекидываю бретельку платья через плечо, беру тарелку с выпечкой и выпивкой, затем исчезаю на заднем дворе.

Ночной воздух обжигает мои голые руки, и я подумываю о поиске своей куртки.

Поедая шоколадный торт, я начинаю свой путь через огромный, тускло освещенный сад.

Мои шаги неровные из-за огромного количества выпитого алкоголя, но это все равно не мешает мне сделать глоток напитка.

Я чувствую себя легко и свободно, и у меня нет способности думать о своей жизни.

Может, алкоголь не так уж и плох, в конце концов.

Приглушенные мужские голоса привлекают мое внимание, и я замираю, когда слышу:

— …Это Ночь Дьявола. Они не заподозрят, что мы его сожгли.

Дерьмо.

Я определенно не должна была этого слышать.

Я, должно быть, икаю, потому что наступает пауза, прежде чем кто-то рычит:

— Кто, черт возьми, здесь?

Мои ноги дергаются, и я не думаю, пока бегу, в результате чего напиток разливается по всей руке, а затем я прячусь за кустами.

Мое дыхание прерывается, когда шаги приближаются к моему убежищу. Если они найдут меня, у меня будут большие неприятности.

Я очень хорошо знакома с тем, что оказываюсь не в том месте и не в то время. Я испытала это на собственном опыте, и у меня есть душевные и физические шрамы, чтобы доказать это.

Я также использовала это в своих интересах и заставила своего отца исчезнуть из моей жизни.

Некоторые назвали бы меня слишком хитрой для моего возраста; но когда ты приходишь не с той стороны дороги, первое, чему ты учишься, это выживать.

Даже если это означает запереть за решеткой своего жестокого отца.

— Я уверен, что слышал, как они шли сюда, — говорит один из мужских голосов, и я съеживаюсь в своем укрытии.

Мой разум переполнен вариантами «сражайся или беги», и как раз в тот момент, когда я обдумываю, куда сбежать, прямо рядом со мной хрустит лист.

Я смотрю на большую, чем в жизни, тень, парящую недалеко от меня. Несмотря на то, что я частично скрыта декоративным деревом, я почти уверена, что он меня видит.

— Здесь никого, — говорит он со спокойствием, от которого у меня мурашки бегут по коже.

Его лицо скрыто темнотой, но я почти уверена, что на нем маска. Прежде чем я успеваю его разглядеть, он оборачивается, и звук удаляющихся шагов эхом отдается в моих ушах, как испорченная симфония.

Мои дрожащие пальцы отпускают тарелку и бокал. Посуда падает на траву с приглушенным звуком, алкоголь медленно впитывается в землю.

Несмотря на мои планы наесться досыта, чтобы несколько дней не чувствовать голод, я бросаю свою добычу и медленно направляюсь к задней двери. Не сомневаюсь, что они продолжат поиски меня, пока в конце концов не найдут.

Мои руки становятся липкими, когда я достаю телефон. Зубы стучат — не уверена, связано ли это с холодом или навязчивым страхом, — и мое зрение затуманено, отчасти из-за алкоголя, отчасти из-за необычного выброса адреналина, захлестнувшего меня.

Тело особенное, оно знает опасность, даже если наш ум игнорирует это.

Я достаю старый телефон, который мне подарил дядя Боб. Сказать, что это вызвало у меня подозрения, было бы преуменьшением, но он сказал мне, что им нужно постоянно знать, где я нахожусь, и что, если они позвонят, а я не возьму трубку, то они убьют меня.

Конечно же, на экране пять пропущенных звонков от них. Я вздрагиваю при мысли о побоях, но это лучше, чем находиться в незнакомом месте.

Игнорируя их, я пишу Кэролайн. Она сказала, что получила телефон в подарок от мальчика, с которым общалась, и с тех пор ее отец пытается его продать.

Аспен: Возникло осложнение. Давай уйдем.

Нет ответа.

Аспен: Я подожду у задней двери пятнадцать минут, а потом поеду домой на метро.

Аспен: Келли, пожалуйста. Поехали домой. Мне страшно.

Я удаляю последние слова перед отправкой.

Ну и что с того, что я вся дрожу? Что я взмокла? Что я чувствую, что меня вывернет наизнанку? Я не слабая.

Мне действительно не следовало так много пить и ставить себя в уязвимое положение, когда я даже не могу защититься или нормально бежать.

Сначала до меня доносится шелест листьев, за которым следуют глухие шаги. Следующее, что я помню, ко мне приближаются двое парней. Я не могу разглядеть их черты, потому что у того, что в фиолетовом костюме, лицо разрисовано как у Джокера, а у того, что во всем черном, на лице маска Анонима.

Джокер целенаправленно приближается ко мне, но Аноним остается в стороне, держа руку в кармане, а другой играя с незажженной сигаретой. По какой-то причине я думаю, что должна беспокоиться о нем больше всего. Не только потому, что он выше и намного сильнее, но и потому, что те, кто обладает реальной властью, часто остаются на заднем плане.

— Я же говорил тебе, что слышал здесь кого-то, — произноси Джокер, его голос напоминает парня из студенческого братства из колледжа Лиги Плюща.

Ноги автоматически подкашиваются, и я набираю 911 на телефоне, но прежде чем я успеваю позвонить, Джокер выхватывает его и выбрасывает за пределы моей досягаемости.

— Не самый мудрый выбор.

— Я ничего не видела… — шепчу я, безуспешно пытаясь сдержать дрожь в голосе.

— О, да? — она хватает меня за руку, его мясистые пальцы погружаются в мою плоть. От него пахнет отвратительным одеколоном, пользоваться которым должно быть преступлением. — Нам придется подстраховаться.

— Подстраховаться?

— Ты позволишь нам поступить с тобой так, как мы хотим в знак послушания, не так ли?

— Нет. — требуется вся сила, чтобы смотреть в его мерцающие в темноте глаза вместо того, чтобы учащенно дышать. — Отпусти меня.

— Неправильный выбор.

Садизм в его голосе на секунду заставляет меня замереть.

Но только на секунду.

Адреналин бьет по венам, и я вижу насквозь, к чему это ведет.

Это шестое чувство. Прогнозирование сценариев до того, как они появятся. Дело не в том, что во мне течет кровь ведьмы, как говорят многие одноклассники. Дело в том, что я действительно хорошо умею соединять шаблоны и видеть общую картину.

И на картине в настоящее время написано, что я жертва в этом сценарии. И я должна что-то с этим сделать, если не хочу, чтобы меня съели.

Когда я выкручиваю руку в захвате Джокера, он усиливает хватку и тянет меня вниз. Я пытаюсь держаться прямо, правда пытаюсь, но он сильнее, а я так пьяна, что не чувствую удара, пока не оказываюсь вровень с травой.

Синяк на моей спине от удара сковородой пульсирует, и я открываю рот, чтобы позвать на помощь, но он шлепает по ней твердой ладонью.

Вонь его одеколона и потного мужского мускуса затыкает мне рот, когда он маневрирует надо мной. Пока он ищет удобную позу, я поднимаю колено и бью его по яйцам.

Он дергается с животным воплем, и я использую этот шанс, чтобы выползти из-под него.

— Ты гребаная сука!

Он хватается за свои поврежденные гениталии и дергает меня назад за волосы. Мир уходит из-под ног, но прежде, чем я успеваю упасть на землю, он толкает меня вперед, и я ударяюсь о ствол дерева.

— Ты пожалеешь, что связалась со мной, сука.

Его отвратительный голос наполняет мои уши, и гнилостный запах алкоголя — единственное, чем я могу дышать. На данный момент я понятия не имею, исходит ли это от него или от меня.

— Давай, ты, гнилой кусок дерьма, — выплевываю я сквозь стучащие зубы. — Думаешь, я боюсь тебя или твоей хрупкой мужественности, которую тебе нужно продемонстрировать, нападая на меня? Покажи мне свое худшее, мудак. Посмотрим, волнует ли меня это, черт возьми!

— Эта сука…

Он тянет меня за волосы, пока почти не вырывает их с корнем, и слезы щиплют глаза. Я прикусываю губу достаточно сильно, проглатывая острый металлический привкус крови.

Но я не хнычу, не показываю ему свою боль, и определенно не умоляю. Такие ублюдки, как он, моя тетя, мой дядя и мой отец — все одинаковые.

Они хотят продемонстрировать свою силу, цепляясь за тех, кто слабее их, но я не моя мать.

Я не буду жертвой или статистикой.

Я не доставлю им удовольствия видеть, как я страдаю.

— Достаточно.

Мой позвоночник вздрагивает от единственного авторитетного слова третьего, неактивного участника сцены.

Это тот же самый голос, что и раньше. Тот, кто определенно видел меня, но сказал своим друзьям, что никого нет.

Аноним.

Джокер тяжело дышит.

— Но она..

— Я сказал. Достаточно.

Его тон излучает больше командования, чем раньше. Я оказалась права, предположив, что он обладает властью, потому что Джокер дергает меня за волосы сильнее и с явным разочарованием, как это сделал бы подчиненный перед своим боссом.

То, как папины подчиненные дрожали перед ним.

— Я должен преподать ей урок, — говорит он так тихо, что даже я едва его слышу.

— Когда я говорю, что достаточно… — звук твердых шагов усиливается напряженной тишиной, повисшей в воздухе. — Я имею в виду, достаточно, блядь.

Тяжесть, давившая на меня со спины, внезапно исчезает.

Удар.

Я ахаю, когда Аноним заезжает кулаком в лицо Джокеру и отправляет его в полет.

Он не двигается.

Я имею в виду Джокера. Он неподвижно лежит на земле, и мое сердце чуть не выплескивается на траву рядом с ним.

Лямка снова падает с плеча, и мое лицо горит, но я не могу сосредоточиться на этом прямо сейчас.

— Он… мертв?

Я не знаю, как я говорю так спокойно, когда я почти уверена, что должна паниковать.

— Просто потерял сознание, — говорит Аноним с пренебрежительным нейтралитетом, свойственным только психопатам.

После того, как я медленно встаю, я на пару сантиметров приближаюсь к своему телефону, который лежит на траве, мигая от сообщения.

Вероятно, Кэролайн. Тем не менее, Аноним достигает его первым несколькими целенаправленными шагами.

Он переворачивает его, засовывает в карман джинс, затем указывает на своего неподвижного друга. Хотя, возможно, друг это преувеличение, учитывая, что он вырубил его одним ударом.

— Он может быть слабаком, но он прав. Звонить в 911 крайне неразумно и граничит с безрассудной глупостью.

— Тогда я не буду. Могу я вернуть свой телефон? Я хочу домой.

— Ночь еще только начинается. — он приближается ко мне с нарочитой непринужденностью. — Кем ты должна быть сегодня? Ведьмой?

— Роковой женщиной.

Я не вижу его лица, скрытого за дурацкой маской, но наступает пауза, и клянусь, что его глаза блестят в тусклом свете. Они выглядят темно-синими, как мистические глубины безжалостного океана.

— Вот как это будет, роковая женщина. Ты составишь мне компанию, пока не закончится Ночь Дьявола.

— С чего бы мне это делать?

— Или так, или я запру тебя в каком-нибудь подвале, где никто не сможет тебя найти, пока не явится уборщица. Что, если я правильно все помню, может занять несколько дней, в зависимости от того, необходимо ли домовладельцам что-то из подвала или нет.

Моя рука сжимается в кулак, но я медленно отпускаю, когда его внимание переключается на нее. Я вижу, что он делает, но эта тактика запугивания на мне не сработает. Не тогда, когда я узнала их все от своего отца.

— Разве не должен быть третий вариант, когда ты, я не знаю, просто отпустишь меня?

— Не тогда, когда ты можешь навлечь на нас неприятности.

— Меня не интересует то, что я услышала, и я достаточно ценю свою жизнь, чтобы не болтать о вас всех. Так что отдай мне мой телефон, и мы сможем не мешать друг другу.

— Мне нравятся твои волосы, так что я не против остаться в них.

Через секунду он оказывается передо мной, и я сталкиваюсь лицом к лицу с его запахом. Это смесь кедрового дерева, дыма и сигарет премиум-класса. Европейские сигареты, которые мой отец привозил специально из Италии.

Но это не единственное, что меня раздавливает. Его присутствие. Раньше я думала, что он высокий, но теперь он возвышается надо мной, легко пригвоздив к месту своими огромными размерами и широкими плечами, которых не должно быть ни у одного подростка.

Его пальцы перебирают мои волосы, и я почти уверена, что они вот-вот загорятся, и у нас на руках возникнет настоящий несчастный случай с ведьмой.

— Они натуральные? — капризно спрашивает он, звуча совершенно очарованным самим фактом того, что его пальцы запутались в моих волосах.

Я испуганно отхожу назад.

— Не прикасайся ко мне.

К моему удивлению, он опускает руку. Он не воспринимает это как вызов своей мужественности, как это сделал Джокер.

И это заставляет мои мышцы сжаться вместе.

Я могу иметь дело с придурками, но как мне иметь дело с напористыми людьми, которые мечутся между уважением к моим границам и разрушением их по прихоти?

В его безумии нет закономерности, и это самое опасное в этом незнакомце.

— Ты все еще должна провести со мной время. Это или подвал.

— Я хочу, чтобы это происходило в общественном месте.

Если я не могу контролировать ситуацию, то я могу, по крайней мере, стремиться к следующему лучшему — месту, где я могу создать суматоху и сбежать.

— Боишься, что я наброшусь на тебя?

— Это просто подстраховка.

— Ты не в том положении, чтобы просить какую-либо подстраховку, но я буду великодушен и исполню твоё желание, если ты ответишь на мой вопрос.

— Что?

— Когда он, — Аноним наклоняет голову в сторону Джокера, но не смотрит на него, — Имел власть над тобой, почему ты его спровоцировала? По логике вещей, ты должна была умолять.

— По логике вещей, это ни к чему бы меня не привело. Как думаешь, сколько женщин умоляли и плакали в подобных ситуациях и все равно подвергались нападению? Бесчисленное множество, вот ответ. Я отказываюсь показывать этому подонку или любому другому мудаку слабость.

— Даже если пострадаешь из-за этого?

— Особенно тогда. Я лучше проглочу свой яд.

Наступает пауза, длинная, которая почти заставляет меня заерзать, прежде чем он издает жужжащий звук.

— Интересно. Может, ты действительно роковая женщина. Однако тебе следует быть осторожной. Если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.

Мои губы приоткрываются.

— Ницше.

— По ту сторону Добра и Зла. — он показывает на свой карман. — Цитата на обратной стороне чехла твоего телефона.

— Моя любимая. Откуда ты знаешь Ницше?

— Это должен быть мой вопрос. Не слишком ли ты молода, чтобы читать его?

— Не слишком ли ты поспешил с предположениями, что я молода?

— Тогда сколько тебе лет? Ох, прости. Я забыл, что спрашивать возраст девушки кощунство, не говоря уже о роковой женщине.

Я невольно улыбаюсь. Затем быстро прячу ее.

Меня не могут обмануть его очевидные манеры или его красноречивая манера говорить. Именно так богатые получают то, что хотят.

Кроме того, он только что вырубил кого-то, а это значит, что он склонен и привык к насилию.

Определенно, не тот человек, в присутствии которого я могу чувствовать себя комфортно.

— Мне шестнадцать, — говорю я деловым тоном, и это не только из-за того, что сказала мне Кэролайн. Молодость это уязвимость там, откуда я родом. — Что насчет тебя?

— Семнадцать.

— Ты не выглядишь на семнадцать.

Он смеется, и либо в этом звуке есть какая-то черная магия, либо я слишком пьяна, либо и то, и другое. Потому что покалывание, которое это вызывает, выходит за пределы моих ушей и течет в крови.

— Ты даже не знаешь, как я выгляжу. — он постукивает по своей маске. — Может, внутри я покрытый шрамами монстр.

Я приподнимаю плечо.

— Я бы не удивилась.

— Да?

— Да. Тебе пришлось бы так или иначе быть монстром, чтобы спасти меня, смотреть, как на меня вот-вот нападут, а потом в самом конце изобразить рыцаря в черных доспехах, просто чтобы предаться насилию. Ох, и тебе нравится Ницше. Необходимо достичь определенного уровня странности, чтобы быть поклонником Ницше.

— Во-первых, я не спасал тебя. Я просто притворился, что не вижу тебя, дабы избежать осложнений. Джокер не планировал нападать на тебя, если бы ты его не спровоцировала. И я не рыцарь, дорогая. Я вмешался только для того, чтобы узнать, почему ты спровоцировала его, когда могла бы использовать иной подход. Что касается того, чтобы ударить его, то это не было насилием. Насилие получает ответный удар. Этот поступок был простой демонстрацией власти в ответ на его дерзость подвергать сомнению мои приказы. О, и я не фанат Ницше только потому, что я его читал.

Черт возьми.

Я не в своей тарелке. Впервые за целую вечность я чувствую, что не могу с кем-то справиться.

Определенно не тогда, когда я пьяна, и мои запреты, кажется, исчезают куда-то, куда я не могу дотянуться.

Хотя я стараюсь это скрывать. Играю в беспечность, будто это моя любимая игра.

— Тогда чей ты фанат?

— Самого себя.

— Вау. Звонил Нарцисс, и он хочет вернуть свой статус высокомерного человека.

Он смеется, звук в равной степени легкий и навязчивый в безмолвной темноте. И по какой-то причине мне кажется, что я могла бы слушать этот тенор его голоса всю ночь напролет.

— Что, если я откажусь возвращать?

Я приподнимаю плечо.

— Поздравляю с твоим нарциссическим статусом. Возможно, тебе потребуется проверка реальности на предмет того, что твои достижения и таланты практически не имеют ценности, а использование других людей не делает тебя грандиозным.

— Тогда кем это делает меня?

— Недочеловеком.

— Недолюди это те, кто позволяет использовать себя.

— Давай обвинять жертву, хорошо? История стара, как мир.

— Жертва выбирает быть жертвой, будь то в силу отчаяния или других обстоятельств. Ягненок, идущий в лес, хорошо подготовлен к тому, чтобы его съели.

— Ни один ягненок не хочет, чтобы его съели. Они идут в лес за едой, которая им нужна для выживания.

— И волк ест ягненка, тоже чтобы выжить.

— Твой менталитет хищника отвратителен.

— А твой румянец такой милый. — он показывает на мою шею с ухмылкой в голосе. — Виден даже в темноте.

Я дотрагиваюсь до места, чувствуя себя более разгоряченной, чем когда он произносил эти слова.

— Перестань смотреть.

— Напротив, сейчас я продолжу. Мне скучно, а ты интересная, так что это ночка должна выйти весёлой, не думаешь?

Прежде чем я успеваю ответить, земля уходит у меня из-под ног во второй раз за сегодняшний день. Но на этот раз меня перекидывают через плечо.

Его плечо.

Плечо твёрдое, крепкое и такое широкое, что действительно подходит мне по талии.

А потом он уверенными, целеустремленными шагами направляется к особняку.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я, подавленная, когда кровь приливает к голове.

— Я же говорил тебе, дорогая. Сегодняшнюю ночь ты проведешь со мной.