Иногда они...

Элис. Вместо эпилога

Последнее время с сыном, творится что-то неладное. Первые два дня, я была рада, что сын нашел постоянную работу и теперь ходит довольный. Но меня смущали эти его ночные смены. Чем конкретно занимается, он так и не объяснил, лишь отмахивается и говорит что принимает звонки. Подробностей не сообщает. А я, стараюсь не лезть к нему с расспросами, расскажет сам, если сочтет нужным. Да я и вижу-то его нечасто – утром ухожу – он спит, прихожу – его нет. Олдос встревоженный, бледный и осунувшийся, хотя работает на новом месте всего ничего. Я тоже кручусь, как могу, надо ведь еще ставить на ноги детей. Несколько раз, еще неделю назад, и вот сегодня, я слышала, как он говорит во сне. В целом, было не понять, что конкретно – неразборчивая болтовня, но мне очень не понравилось одно имя - Дебора. Если он начнет вспоминать все то, что Киндман тогда заставил его забыть – ничего хорошего из этого не выйдет. Ведь это тянется еще с детских лет еще тогда, когда он спас меня от взрыва. Потом, я допытывалась у него, как ему это удалось, а он все говорил про «Дебору, дебби» - свою невидимую подругу. Что ж, некоторые в детстве заводят себе таких вот друзей, в этом нет чего-либо опасного. Но почему именно Дебора? Уж не связано ли это с… В общем, тогда нужно вспоминать по порядку.

Вся моя жизнь пошла не по тому сценарию, который задумывался родителями. С детства я была примерной дочкой, по крайней мере, старалась ей быть – не шаталась ночами по улицам, училась на пятерки. Получить четверку, означало выслушать нудную лекцию отца, по приходу домой. Лекцию, на тему как сейчас важно держать себя в ежовых рукавицах и учиться изо всех сил. Все это я и так прекрасно знала, и оставалось лишь кивать, потупив глаза в пол.

Тогда мы жили в здесь, в Денвере. Отец занимался недвижимостью – продавал квартиры. У него было свое небольшое риелторское агентство, и дела шли пока так-сяк. Очевидно, что папа хотел видеть во мне мать, но я была совсем другая. Более взбалмошная, более импульсивная. Меня корежило от той мысли, что можно вот так, как она – сидеть весь день дома, занимаясь только хозяйством и ничем больше. Я представляла, что тоже, вот так и проживу, за спиной мужа, всю жизнь. С одной стороны – это нормально, так живет большая часть женского населения. А мне хотелось чего-то большего, в школе оставалось учиться всего ничего, и затем предстояло сделать выбор, куда двигаться дальше. Отец хотел, чтоб я поступила на педагогический факультет, или филологический. А зачем? Чтоб потом, вдалбливать в головы не желающих учиться детей грамматику? Или что? Меня больше интересовала журналистика – писать статьи, делать репортажи. По крайней мере, не рутинная деятельность – это как раз по мне. Однако отец был категорически против.

- Ты хочешь быть журналюгой? – таращил он глаза – Никогда! Даже и говорить не хочу на эту тему!

Правда, ни на журналиста, ни на кого бы там, ни было, учиться мне не пришлось. Почему? Сейчас объясню…

По городу прокатилась волна убийств, жертвами стали уже три девушки или девочки - в возрасте от тринадцати до семнадцати лет. Полиция и телевидение трубили, что в городе после продолжительного затишья, пробудился маньяк. Он насиловал и убивал, а потом спиливал верхушки голов у жертв, и вытаскивал оттуда мозг. Что он с ним делал – ел, или использовал для каких-то собственных нужд – было неизвестно, но к нему твердо приросла кличка Мозгоед. Если это только это и в самом деле он – то затишье продолжалось шестнадцать лет. Почерк был тот самый, если только какой-то сумасшедший, вдруг не решился действовать как он. За все время, последний период которого закончился шестнадцать лет назад – он успел убить еще пятнадцать человек. Все они – молоденькие девушки. Происходило это тоже нерегулярно и бессистемно – две-три жертвы и снова затишье. Его не могли поймать, а орудовал он не только в Колорадо, но и в соседних штатах – Вайоминге и Небраске. Все это – очень тяжело вспоминать, ведь даже спустя столько лет – больше двадцати – все это - стоит перед глазами. Ночью, я проснулась от шума внизу. Встала с постели, вышла на лестницу и застыла в немом удивлении – входная дверь распахнута настежь, в прихожей полно людей – как в форме, так и в обычной одежде, а отец – лежит уткнутый лицом в пол, с руками, заломленными за спину.

- Мы взяли его, вот и конец операции – сказал кто-то и для меня свет померк. Правда, в отличие от мамы – не навсегда. От переживаний и стресса, у нее было три микроинфаркта, после которых врачи ее спасали. Я помню, как сидела с ней, разговаривала в последний раз, и все твердила, что бог любит троицу, что теперь-то ты, мама, будешь жить долго. Но нет – четвертого сердечного приступа, она не выдержала. А отец – он во всем признался и был спокоен, будто втолковывает очередному клиенту прелести приобретаемого им жилья. Да, он был тем самым маньяком-Мозгоедом. Да он убил уже девятнадцать человек – четвертой «свежей» жертвой, стала шестнадцатилетняя девочка, по имени Дебора Уотсон. Он не успел сделать ей лоботомию, просто – изнасиловал и задушил – не рассчитал силу. Ритуал извлечения серого вещества всегда был одинаков и прост. Верхушка головы аккуратно спиливалась специальной машинкой – такую, используют, когда вскрывают череп макаки, чтобы есть мозги. То же самое, только с мозгом девушек, и делал наш герой. Мозги – продукт скоропортящийся, поэтому он ел его, когда девушки были в полубессознательном состоянии, накаченные наркотиками. Все это он и сообщил ошеломленному следователю, и даже припомнил имена всех своих жертв. Почему был перерыв в такой долгий срок? Потому что, как он сказал: «я был занят воспитание свой дочери, а теперь, когда она выросла, решил тряхнуть стариной». Вот так, за один короткий месяц, я лишилась отца и матери, а заодно – и будущего. Были моменты, когда я была на грани самоубийства. Я уже приготовила веревку и нацарапала записку. Хотела было прилаживать веревку к крюку, на котором держалась люстра, и увидела ее. Не силуэт или светящееся очертание – нет. Я могу поклясться, что выглядела она совершенно реально, хотя совершенно точно, что ее похоронили в закрытом гробу. Вид у нее был вполне приличный, не было кровоподтеков и ссадин на лице. И одета она была в школьную форму.

- Не делай этого, Элизабет – прозвучал голос. Мелодичный и красивый – как я потом выяснила, девочка пела в церковном хоре.

- Почему? – ответила я – Меня ничего не держит в этом мире. И если бы была возможность – я бы поменялась с тобой местами, чтоб искупить грех моего…Отца.

- Этим ты не искупишь грех, а лишь возьмешь на свою душу другой – прозвучал ответ.

- Что тогда мне делать? – спросила я. Конечно, все это напоминало сон. Слишком реалистичный – но сон.

- Живи. Ты должна еще сделать одну вещь. Ради меня. Это и есть цель твоей жизни.

- Какую? – но Дебби уже исчезла. Так же внезапно, как и появилась. Я стояла в пустой комнате, с веревкой в руках. Бросила ее на пол, и уткнувшись в подушку, заплакала навзрыд. Потом сожгла записку, и выбросила веревку. И решила начать сначала.

После всех событий, я не могла оставаться тут – все напоминало мне об отце. Как он мог? Ведь это был, один из самых близких, и самых любимых для меня людей. Тут-то поневоле задумаешься, что у любого маньяка была или есть – мать. У многих – есть семьи, а у некоторых даже дети. Что ими движет? На этот вопрос у меня не было ответа, да и знать его, честно говоря – не хотелось. Недолго думая, поехала в Пенсаколу, и решила оборвать все связи со старым миром. Забыть друзей и забыть тот день. Почему именно туда? Хотелось пожить возле океана, среди беззаботных, и никуда не спешащих, людей.

Первое время было очень трудно, спасал лишь мой оптимизм и теплое солнце. Вообще-то, с открытием туристического сезона, работу найти не так уж и сложно, а мне еще и повезло. Гарри Харпер, открыл второй магазин – небольшую продуктовую лавку – и с радостью согласился взять меня на работу. Я до сих пор, помню первые недели работы – я была свободна, но чего-то не хватало. Продавать булочки и колбасу – было не тем, чем я бы хотела заниматься всю жизнь. Лишь только мысль, что все это – временно, утешала меня. А потом появился Сэл. В него я влюбилась сразу, можно сказать, с первого взгляда. Не знаю, я не такая уж романтическая натура, и не верила, что можно вот так влюбиться. А потом испытала это на себе. Его манера говорить и держаться, движения и улыбка на лице… Все это заставляло буквально дрожать изнутри. Честно говоря, я не думала, что у нас с ним может что-то получиться, даже не думала, что он обратит на меня внимание. Потому что, у таких парней, обычно несколько другие женщины. Но он обратил. Не стал говорить витиеватыми фразами или как-то юлить – просто сказал:

- Привет, меня зовут Сэл – и улыбнулся. Я улыбнулась ему в ответ, чувствуя, что покраснела. Это был вообще нонсенс – Элис краснеет! Да еще просто, от обычного приветствия!

- Привет – выдавила я – Элизабет, можно просто Элис.

- Ага – мне бы хлеба – кивнул он куда-то за мою спину.

- Кого?

- Булку хлеба - повторил он. Я опомнилась и повернувшись, взяла булку и поставила перед ним на прилавок.

- Сколько я должен?

- Один девяносто пять – пролепетала я. А он положил две мятые бумажки на прилавок и взял хлеб.

- Во сколько у тебя кончается рабочий день?

- В девять – ответила я.

- Тогда ты не против, если я тебя провожу до дома?

- Да – на что он кивнул, и вышел из магазина. Провожать меня смысла не было – я жила тут же, в соседнем доме. Но какое это имеет значение?

Он действительно пришел, еще и с цветами – нарвал их где-то. Мы пошли гулять, побродили по пляжу, полюбовались океаном. А потом все и случилось. Под тихий шепот океана, и редкие вскрики птиц, мы занимались любовью, прямо на песке. Мы провстречались с ним всего ничего, наверно дней десять, может две недели. И он исчез из города – пропал. Его обвиняли в убийстве миссис Хайт – больше известной, как ведьма Хайт, и он подался в бега.

А через девять месяцев, родился Олди. Любая мать одиночка расскажет вам, обо всех трудностях воспитания ребенка, без отца. Но у меня получилось. Олдос рос смышленым и беспроблемным ребенком, даже малышом, он почти совсем не плакал. Не орал, как резанный – просто кряхтел, если что-то было ему не по нраву. А тот случай с взрывом? Он спас мне тогда жизнь, уж не знаю, как. Олдос, как я уже говорила, потом все твердил про Дебби, будто это она ему сказала. Как только я это услышала, холодок прошелся по моей спине – кто знает, совпадение это или нет. Тогда, он самоубийства, меня спас призрак Деборы Уотсон. Получается, она продолжает меня оберегать? Понятное дело, что я не стала, распространятся об этом, но в тот день, я была неподалеку от супермаркета, когда прогремел взрыв. Громкий хлопок, такой что внутри все съеживается, и столб дыма – густого, черного дыма, который высился некоторое время, пока усилиями нескольких пожарных команд, удалось, наконец, потушить пожар. Жертв было предостаточно – двадцать летальных исходов и около сорока человек, получили серьезные ожоги. Пострадал и управляющий – его, в тот же вечер, отправили в больницу округа. А в воздухе, казалось навсегда, повис тяжелый запах. Запах горелого мяса. Иногда он мне снится – запах, и супермаркет. Будто я стою в очереди, с корзинкой, а передо мной целая толпа. Я злюсь и пихаю человека впереди меня – он оборачивается, а я вскрикиваю, и корзинка выпадает у меня из рук. Она, почему-то беззвучно, падает на пол, и из нее в разные стороны, разлетаются пропавшие и попорченные огнем продукты. А тот, что обернулся - это мистер Ширли – он сгорел в том пожаре. С его лица будто содрали кожу - один сплошной ожог, рана, сочащаяся желтоватой слизью. Он скалится и, отступая чуть в сторонку, говорит:

- Вас пропустить, мадам? – а я, дергаясь и махая руками, просыпаюсь. Я понимаю, что это за очередь – очередь на тот свет.

После всего этого, Олдос еще что учудил – побывал в доме ведьмы Хайт. Я помню, как пришла с работы, а его что-то все не было – и, оставленный мною обед, был нетронут. Я прождала еще некоторое время, а потом решила позвонить Ирвину – это отец Кейси. С Кейси, Олдос дружил больше всего и наверняка, просто засиделся у приятеля, и не думал, что мама может волноваться.

- Алло, Ирвин? А Олдос у вас?

- Олдос? – переспросил Ирвин – нет, вроде нет. Да сейчас я у Кейси поинтересуюсь. Послышался щелчок – он положил трубку рядом с телефоном. Вдалеке послышался голос Кейси, не разобрать, что сказал, а потом Ирвин воскликнул:

- Где?! В доме ведьмы?! – и торопливые шаги – Алло, Элис… Тут такое дело – в общем, я сейчас загляну к тебе…

А пока я заламывала руки, и пила валерьянку, дожидаясь Ирвина, он успел сходить в дом миссис Хайт, и забрать оттуда Олдоса, находящегося без сознания. Когда он нес его на руках, я подумала – все.

- Что… Что с ним? Он жив?!

- Бог с тобой, Элис, конечно жив. Просто, спит. Куда его отнести?

- Заноси его в дом – я отвела Ирвина, и показала, куда положить сына. Он сказал, что волноваться не о чем, просто, очевидно Олд напугался, вот и грохнулся в обморок. А потом – уснул. Ирвин ушел, напоследок обняв меня за плечи и кивнув.

Олдос спал беспокойно – глаза под веками непрерывно двигались, он стонал и что-то шептал. Прислушавшись, я поняла. Что именно – Сэлливан, Сэл, Сэлли – повторял он на разные лады. Имя своего отца. Хотя, он никогда его не видел, и даже не знал имени. Олдос никогда не спрашивал, где его отец. Может, ему было неинтересно. А может – он знал больше, чем я думала. Я так и просидела рядом с ним, пока не уснула, но шептание имени, и стало той последней каплей.

Утром, я открыла глаза, и сердце тут же тревожно сжалось – малыша не было в постели. Спотыкаясь и щурясь от яркого солнца, я вылетела во двор. Крик застыл у меня на губах – я почувствовала облегчение. Сын спал на качелях. Правда, голенькие ступни были черными от грязи, а ноги в некоторых местах поцарапаны. На лице был грязный развод. Весь вид его говорил о том, что он ночью где-то шлялся. Или разгуливал во сне. Когда он проснулся и встал, я, конечно, поняла, что он что-то скрывает. Но, не стала докапываться – Олдос, он всегда рассказывает только то, что считает нужным. Из него ничего нельзя выпытать, если он не намерен делиться секретом. Сказал, что прошелся вот так по двору, вот и выпачкал ноги – ага, конечно! С ним было что-то не так. Не только после этого дома, но и до него. Я решила показать его своему давнему приятелю – психологу Киндману. Надо сказать, что пока мы добирались до него – ехать было прилично, часа два – был еще один презанятный случай. Олдос, как наверно, и все дети – очень любил ездить в машине. И чем дальше – тем лучше. Он без устали наблюдал в окно, сообщал мне самые интересные новости, происходившие за ним.

- Смотри, мам – там мужик на велосипеде.

- Ага.

- Мам, а мам – там коровы! Настоящие коровы!

- Да.

-Да мама же! Смотри – там кукуруза! Высоченная!

После нескольких минут таких «новостей», я включала радио, чтоб хоть как-то заглушить этот нескончаемый поток информации.

Так вот, в тот день, мы ехали по трассе. В зеркале заднего вида, показался черный «бьюик» - классическая модель. Олдос тоже приметил его, и теперь, как-то сразу притих и замолчал. Машина догнала нас, а потом пошла на обгон. Но обгонять не стала, а просто поравнялась с нами. Стекла были тонированы, разглядеть, кто внутри не представлялось возможным. Я чуть сбавила скорость – «бьюик» тоже сбавил. Я посигналила – он ответил. Что он хочет? Это маньяк? – это были первые мысли, пришедшие в голову. Потом, когда ледяная рука ужаса, уже вольготно расположилась в моем животе, водитель дал газу, обошел нас, и скрылся. А на Олдоса было больно смотреть – он был бледен, и чуть не плакал. На мои вопросы, он ответил, что там «сидит плохой дядя, который часто ему снится». «Мертвый дядя» - уточнил он, и мне, сразу стало не по себе. Через миль десять, мы проезжали заправку и я увидела там этот «бьюик». Водитель стоял спиной, но когда мы проезжали, он резко обернулся и посмотрел на нас. Вроде, обычный тип, да только было в нем что-то такое… Чужеродное. Скользкое, что ли – вот как у змеи. Насколько бы она не была ручная, все равно опасаешься – кто знает, что там у нее на уме. Больше, я этого типа не встречала, да и век бы его не видать. А то, что Олдосу, снился этот «бьюик», и «мертвый дядя» в нем – лишь еще один веский довод, в пользу того, что к Киндману мы собрались не зря.

Киндман встретил нас тогда, как и полагается в таких случаях – дружеская и теплая атмосфера сменилась чисто профессиональным интересом. Он выпроводил меня из комнаты, а сам стал работать с малышом. Да, он узнал от него такие вещи, что даже у такого, видавшего виды спеца, по различному бреду – глаза полезли на лоб. Подробности своих сеансов, Грег мне не сообщал. Рассказывал лишь, что проводит гипнотические сеансы. Понятное дело, что я беспокоилась за здоровье своего малыша, но он заверил меня, что это абсолютно безопасно. Под гипнозом, Олдос рассказал, что о взрыве ему действительно сообщила Дебора – а, кто она такая – внятно ответить он не мог. Просто, потому, что сам не знал. Понятное дело, что Олдос не мог знать подробностей смерти ведьмы Хайт, имя своего отца. По всему получалось, что эта Дебби и есть – та девочка- призрак, последняя из списка жертв моего отца. Девочка, отговорившая меня вешаться.

Еще один ньюанс – он все твердил о каком-то корабле. Но лишь только Киндман пытался погрузить его чуть глубже – начинал биться в припадке, и сеанс в срочном порядке, приходилось заканчивать. Грег предположил, что это какая-то важная информация, которую по каким-то причинам, Олдосу запретили рассказывать. Как запретили? Поставили барьер, который обойти пока невозможно. Однако можно попытаться блокировать все воспоминания связанные с домом миссис Хайт и Деборой. Что там был за барьер, или может, еще какая штука – я не знаю. Однако у него это получилось. Но естественно, для большей надежности, необходимо было уехать из Пенсаколы. Вот мы и переехали в Орландо.

Теперь, когда прошло больше десяти лет, со всех тех событий, кажется, все начинается опять. Едва приехав со своей работы, он ест и ложится спать. Потом, опять срывается из дому. А вот теперь – его нет дома уже двое суток. Даже больше… Я не знаю – пробовала обратиться в полицию, а они отвечают: «Может, он просто задерживается? Или решил побыть у друга? Да мало ли, что еще может быть, взрослый человек, в конце концов».

Так они говорят. Почему ж он тогда не звонит? Разве так уж трудно? И еще – это для них, он «взрослый человек», а для меня – все тот же малыш Олди. И что теперь думать, я просто не представляю и… Увижу ли я его, еще хоть раз?

***

Элис всегда говорила, чтоб в ее отсутствие, дети даже не думали, не то что – зажигать газ, а просто прикасаться к плите. Они всегда слушались маму, но дети есть дети. Иногда они воспринимают указания, чересчур буквально. Иногда – плюют на них. Как вы знаете, наша жизнь, порой зависит от мелочей. В то утро, Элис проспала и лихорадочно собиралась на работу, первым делом, накормив и отправив в школу детей. Затем, она решила не завтракать, а лишь вскипятить чайник и выпить кофе. А пока он кипел – исчезла за дверью ванной. Она была достаточно пунктуальной, и никогда не забывала купить, например хлеба, или, уходя, закрыть за собой входную дверь. А в тот день – выпив кофе – обычного, растворимого – закрыла газ, и все проверила – никаких причин, чтоб волноваться. А потом, захлопнула форточку, и пошла на работу. Почему же, целый день на душе у нее было неспокойно, и она чувствовала, что что-то не так? Что-то неправильно… И еще – был страх. Беспричинный страх. Ее подруга, Бетси, в таких случаях, пьет какие-то затормаживающие таблетки – успокоительные. А если не помогает – то «ложечку коньяку, на кусочек сахара». Если уж и это не помогло – то можно было только догадываться, сколько еще ложечек, или стаканов коньяка исчезнет в Бетси. А Элис просто пыталась не обращать внимание, на это гложущее чувство.

Тем временем, дети пришли со школы. Пообедав и отложив уроки на потом, стали заниматься, каждый своим. Скотт – мастерил модель танка - уже через минуту, он был по локоть в клею. Мелисса – чем-то кормила своих кукол. Почему они не почувствовали запаха? Оба с детства страдают отитами, и насморками. Скотту даже собирались делать операцию по удалению аденоидов. Так что, обоняние у них сильно притуплено. Потом, утомившись, дети легли спать – да так и не проснулись. Возможно, смерть во сне – это самая легкая и приятная смерть. Нет, в этом несчастном случае, дети не были виноваты. Просто, произошла утечка. Может, сама по себе. Может, проник злоумышленник и постарался над трубой – да только, кому нужна обычная, ни чем не примечательная семья? А, вот смерть Элис, не назовешь приятной – она открыла входную дверь, и скинула обувь. Повесила на вешалку сумку и зашла на кухню, в сумерках.

- Эй, дети! Вы что притихли, ужинать будем? – и зажгла свет.

Взрыв был не особо сильный, но его с лихвой хватило, чтоб оторвать Элис правую руку. На ней, на среднем пальце, она носила единственный подарок, вещь, оставшуюся после ухода Сэлливана Бакстера – золотое колечко.