Иного не желаю. Часть 1

Глава 1

Я рано поняла, что главное в нашей жизни — это контроль. Не любовь, не наличие таланта или какой — то гениальности, не смелость и не храбрость, а именно контроль. Вездесущий и беспощадный.

Именно он делает нас людьми, заставляя держаться, заставляя двигаться вперед, а не плыть по течению, в сторону водоворота. Он не дает нам наложить на себя руки, когда всё плохо, не дает сдаться, когда очень хочется и не даёт отступать, когда отступать некуда.

Моя семья не была образцово — показательной: отец, закончивший физмат, в новой российской реальности держал несколько торговых палаток и мама, работавшая учителем музыки в школе по соседству. Деньги в доме водились, а вот счастья — нет. Отец изменял матери направо — налево, покупая шлюх, даря золотые цепочки соседкам по дому, не скрывая своих отношений и с продавщицами палаток. Он смаковал каждую свою измену, и каждый его загул обязательно доходил до матери.

Мама же… мама держала удар, делая вид, что не замечает ни ехидного взгляда коллег, ни злобных шёпотков соседок…

Это никогда не обсуждалось дома. Отец придирался к матери по каждой мелочи — она же, часто срываясь, отвечала тем же — но никогда ни один из них не затрагивая самую главную проблему. Просто каждый вечер мама стелила себе рядом со мной, в детской, отец же, выпивая пару бутылок пива, громко хлопал дверью, уходя куда — то в ночь.

Так мы и жили.

Однажды летом, когда мы проводили время на даче у родителей мамы, я сидела на большой старой яблоне и читала книжку, устроившись между толстых крепких веток — и удобно, и не упадёшь.

Бабушка, прогуливаясь по саду с мамой, вдруг спросила.

— Люда, может стоит уступить? Толька ведь мужик — а мужикам сама знаешь, надо…

Мама тут же заплакала.

— Знаю, — горько прошептала она, — объяснили.

— Ну, Люда, — воскликнула бабушка, — уже ведь сколько лет прошло… Ты и себя изводишь, и его изводишь… Вы или уж совсем разойдитесь, или начните жить нормально. У вас же дочка.

— А ты думаешь, я не хотела от него уйти? — вдруг громко воскликнула мама, истерично рассмеявшись. — Он меня два раза за шкирку домой притаскивал, когда я у подружек пряталась. А во второй раз сказал, что ещё одна такая выходка с моей стороны — и дочь я больше никогда не увижу. Он мне даже дверь открыл, позволив «катиться на все четыре стороны».

— Да что ты, дочка, — всплеснула руками бабушка Галя. — Да разве ж живут так? Да разве ж это семья??

— Я не знаю, — снова заплакала мама. — Не знаю… мамочка… Я ничего не знаю.

— Ну, тссс, успокойся. — Бабушка, обняв маму, принялась её успокаивать. — Ну что ты, Людочка… Толик мужик не плохой. Смотри, как о вас заботится — и квартиру новую купил, и нам дом поставил. С Тайкой каждую свободную минуту возится… не мужик — золото. Может, ещё померитесь, а? Ребеночка ещё родите… братишку для Тайки? Ведь недаром от себя не отпускает… Дорога ты ему.

Моя мама, отстранившись от бабушки, снова истерично рассмеялась.

— Лечь с ним кровать после того что было?

— Люда, так ведь уже девять лет уже прошло.

— Да пусть все девяносто пройдет, — воскликнула мама. — Никогда больше. Никогда больше не дам ему к себе прикоснуться.

Лето закончилось, я пошла в четвертый класс.

Родители продолжали жить так, как жили раньше — только теперь я стала взрослее и наблюдательнее, примечая то, на что не обращала внимания раньше. Как отец пытается хотя бы слегка докоснуться до матери, как мать избегает подобных касаний, обходя отца, словно прокажённого, как злится отец, пожимая губы…

А зимой стало ещё хуже.

Это случилось в феврале, когда по городу, подгоняемая пронизывающими февральскими ветрами, одиноко носилась снежная поземка, а на небе, словно огромный прожектор, висела полная кроваво — желтая Луна…

Мы уже ложились спать, когда отец, вернувшись с работы домой, заглянул в нашу комнату.

— Люда, — позвал он мать, потрепав меня по голове. — Хватит. Пошли спать в нашу комнату. Тайка уже совсем большая девица. Завтра первый юбилей отмечать будем.

— Я лягу здесь, — объявила мама, демонстративно взбивая подушку.

Отец повёл бровью.

— Хочешь при ребенке? — только и спросил он, но мама замерла.

Я тогда не понимала — не могла понять — почему она так долго медлит взглянуть на отца, или хотя бы что — то ему ответить. Наконец, мама коротко кивнула, поднимаясь с дивана.

— Ложись спать, котенок, — поцеловал отец меня в макушку.

— Спокойной ночи, Тая, — прошептала мама, протягивая руку отцу.

Они закрыли обе двери: и мою, и свою — но мамины крики были слышны даже через стенку. Всю долгую зимнюю ночь мама кричала — кричала так, что у меня стыла кровь в венах.

Я лежала в своей кровати без сна, глядела на Луну и молилась, чтобы эта ночь поскорее закончилась. Это был единственный подарок, что я загадала на свое десятилетие. Чтобы ночь быстрее кончилась, и чтобы мама больше никогда так не кричала.

Утром, когда родители разбудили меня завтракать, я заметила виноватый, но какой — то теплый взгляд отца.

— С днем рождения Таечка, — радостно воскликнул отец.

— С днем рождения, дочка, — с легким удивлением в голосе пробормотала мама. Так, словно она забыла, какой сегодня день.

— Девочки мои, — поцеловав по очереди маму и меня, отец сообщил, что убегает — у него через двадцать минут уже первая поставка. Но он пообещал вернуться сегодня пораньше.

— А давайте махнём куда — нибудь, а? Сочи там или Турция. А, Люд? Там и Тайкин День рождения отметим.

— В Сочи сейчас тоже холодно, — равнодушно пожала плечами мама.

— Зато там на лыжах можно покататься. На горных, — уточнил отец.

— Она уже девочек позвала.

— Так девочки же придут только в выходные, — встряла я.

Отец расплылся в улыбке.

— Ну, тогда решено.

Ещё раз поцеловав нас обеих он выскочил из дома, а мама… мама вдруг неприятно мне улыбнулась.

— Таечка, я наверное с вами не поеду.

— Почему? — не поняла я, пугаясь, что это из-за прошлой ночи.

— Устала я, — пожала плечами мама.

— Но папа ведь…

— У тебя, Тая, плохая наследственность… Это хорошо, что ты девочкой родилась. Может, в тебе и есть дурная кровь — но по крайней мере, ты не станешь причинять боль тому, кого любишь…

— Мам, а как же…

— Давай собираться, а то в школу опоздаем.

Я училась в той школе, где мама преподавала музыку. Опаздывать в свой день рождения не хотелось — и так то и дело подружки попрекают, что, мол, к дочке учительницы особое отношение. А потому, быстро доев бутерброд, помчалась в свою комнату.

Это утро ничем не отличалась от тысячи предыдущих — все та же дорога до школы, всё тот же хмурый дворник, подметающий наш двор, и всё так же соседская овчарка, снова убежавшая от хозяина.

А ещё в этот день мне исполнялось десять лет — и папа собрался отвезти нас по этому поводу в Сочи. Или Турцию. В Турции я уже была, в Сочи ещё не разу.

Я то и дело интересовалась у мамы о Сочи: тепло ли там сейчас, можно ли купаться в море, если ли там сейчас листочки на деревьях… Мама только вздыхала и отвечала на мои многочисленные вопросы. Потом меня окружили подружки, поздравляя с днем рождения. Я махнула маме рукой, и мы понеслись в класс.

А на втором уроке к нам заглянула завуч и, как — то по особенному посмотрев на меня, что — то тихо сообщила Маргарите Ивановне, нашей учительнице.

Маргарита Ивановна, громко ахнув, заплакала, тоже, почему — то глядя на меня…

А завуч уже просила меня собрать вещи.

— Опять на олимпиаду посылают? — спросила одноклассница, которая сидела впереди. Я пожала плечами.

— Не знаю.

— Давай, живее, Кузнецова, — подгоняла меня завуч… и вдруг побледнела. — Пожалуйста, Таисия, чуть быстрее.

Я кивнула, закрывая портфель. Мы шли — нет, мы практически бежали по школьному коридору в сторону кабинета завуча, но всё равно не успели.

— Училка музыки повесилась, — крикнул кто — то из старшеклассников. И я, резко остановившись, посмотрела на завуча.

— Мама? — только и спросила я.

Я не потеряла сознание, не заплакала и не стала биться в истерике — я просто смотрела на завуча, ожидая её ответа. И пожилая женщина кивнула.

Моя мама.

Я сидела в её кабинете до глубокого вечера, ожидая, когда за мной приедет отец… Но папа так и не появился. Я не знаю — до сих пор не знаю, что с ним произошло в тот день, только за мной приехали мамины родители и не скрывая слез объявили, что я в свой десятый день рождения осталось полной сиротой.

Много позже, повзрослев и пытаясь разгадать причину случившейся трагедии, я как — то подловила бабушку и та призналась мне, что мама после родов не могла быть с мужчиной. Вообще. Мол, роды были сложные, это наложилось на общее состояние…

— Что бы тебе не говорили, Тая, ты знай, они очень любили друг друга.

Я цинично усмехнулась.

— Так любили, что умерли в один день.

— Не смей, — воскликнула бабушка. — Не смей, Тая.

— Бабушка, я же помню, сколько у отца было женщин… в каждом дворе…

— Девочка…. Ты ещё совсем молоденькая. Твой отец всегда отличался мужским темпераментом — заметив мой изумлённый взгляд, бабушка уточнила. — Это мне Люда рассказывала. Ему всегда требовалось много. А она…. — Бабушка всхлипнула. — Твоя мать после родов не могла быть с мужчиной. Вообще. Роды очень тяжелые были. То ли повредили там чего, то ли врачи что не так сделали… Ей бы время дать, чтоб оклематься, да… не утерпел твой отец.

— Отец изнасиловал маму? — прямо спросила я.

Бабушка вздохнула.

— Тая, ну ты… ты же понимаешь, что в отношениях мужчины и женщины есть тонкая грань, которую нельзя переходить. Я не оправдываю твоего отца, но они, мужчины, устроены по другому… Они не всегда могут остановиться… вовремя.

Я иронично посмотрела на бабушку. Ну да, вовремя остановиться…. А на мой день рождение, он, получается, опять не остановился…

Я после этого ещё долго ненавидела отца, обвиняя его в уничтожении нашей семьи. Что с ним случилось в день гибели матери — нам так и не сказали, лишь какой- то отцов друг, судя по всему богач, перевёл на дедушкин счет крупную сумму денег — на воспитание Таи, то есть на меня — и с этим всё. Ни тела, ни могилы.

Из всей семьи осталась только я. Испуганная, сбитая с толку, непонимающая, что произошло, маленькая десятилетняя девочка…

Я… я не помню, как жила первые годы без родителей. Бабушка и дедушка делали всё возможное, но… это было не то. Я стала ненавидеть отца, винить мать, и дерзить всем, кто окружал меня на тот момент… оценки съехали ниже некуда и к нам уже пару раз приходили проверяющие из службы опеки.

А через пару лет у меня началось ЭТО.

И вот тогда я вспомнила последние слова мамы о «дурной крови»: что — то звало меня, нагоняло тоску, требовало…. Выхода.

Поначалу я даже не понимала, что происходит… но чем старше я становилась, тем сильнее делалось это чувство, усиливаясь ещё и жаждой…мужского тела.

Мне было шестнадцать, когда я однажды, выходя с физкультуры, случайно кинула взгляд на снимающих футболки одиннадцатиклассников. Меня тогда словно током ударило. Я почувствовала ноющую боль внизу живота и мне захотелось… захотелось…

Что шестнадцати летная девочка, живущая под неусыпным надзором бабушки и дедушки — особенно бабушки — могла знать о том, что ей «захотелось».

Только где — то через полгода, а то и больше — как раз на весенних каникулах — подружка, такая же пайдевочка как и я, только немного боевее из за наличия старшего брата, показала мне какую — то видеокассету этого самого брата.

— Что это? — поинтересовалась я у Каринки.

— У Арсена утащила, — заговорчески подмигнула подружка. — Ох, недаром братец её в своем шкафу прячет, прямо за свитерами.

Я выгнула бровь.

— Ты что, лазаешь по его вещам?

— А что такого, — возмутилась подружка. — Он всё — равно шкафом не пользуется, раз в Москву учиться уехал. А мне вещи куда — то складывать надо. Даже мама разрешила.

Я так поняла, что тетя Эмма разрешила сложить куда то вещи Арсена… А Каринка под шумок нашла у брата компромат.

— Что там? — поинтересовалась я.

— Хочешь, вместе посмотрим? — предложила подружка. — Мои завтра на юбилей к дяде едут, весь вечер никого дома не будет.

Тем же вечером, собравшись дома у Карины, мы включили видеокассету… Фильм, понятное дело, оказался только для взрослых. Карина морщилась, отводила глаза… А я впервые поняла, чего мне хотелось тогда на физкультуре. Это было желание. Мощное желание секса.

Домой тем вечером я пришла очень поздно — ходила кругами возле дома и размышляла…. Нормальные пай девочки, вроде той же Каринки, не испытывают ничего похожего… Меня же это чувство вело словно наркотик. И я помнила историю моих родителей, особенно моего отца, который не пропускал ни одной юбки. А что, если его болезнь передалась мне по наследству? А потом я вспомнила последний разговор с мамой — и её фразу про «дурную кровь»… И меня бросило в холодный пот.

Что если я стану как отец, которому было не важно с кем — главное- часто и много?

Я проплакала весь вечер и всю ночь….

С того момента всё поменялось — я не могла нормально спать, стала раздражительной — ненавидела ночи — особенно светлые лунные ночи, ненавидела себя и реакции своего тела. А они менялись. Я стала вроде бы лучше слышать и значительно лучше обонять — что иногда превращалось в испытание, особенно в раскаленном от жары, забитым до отказа людьми автобусе… А однажды… однажды ночью у меня на руках появились когти. Настоящие черные когти.

Чтобы не пугать бабушку и дедушку, которые уже давно спали, я закрылась в ванной, и уже там, спрятавшись за шумом воды, ревела и резала — пыталась отрезать их… Меня охватила дикая, всепоглощающая паника. Кто я? Что я такое? Мутант? Какой — то странный подвид человека??? И человек ли я??? А может… демон какой — нибудь?

Я опять прокручивала в голове все ту же давнишнюю мамину фразу о плохой наследственности. Она знала… знала, что со мной такое будет — потому что таким был мой отец. И следующая мысль принесла мне ещё больше горечи, но и она была верной. Мама покончила с собой, потому что не хотела иметь дел ни с отцом, ни со мной — его уродом.

Проснувшись на следующее утро в ванной на полу, я с удивлением увидела, что у меня на руках привычные ногти — и даже не было никакого намёка на какие — то черные когти…. Но я знала, что это всё — равно во мне есть. Я чувствовала это.

Я чувствовала себя уродом.

Я попыталась найти близких отца — не родных: родных у него не было, но хотя бы друзей или знакомых…. Но дедушка к тому времени успел выкинуть все записные книжки папы, и единственное имя, которое мне удалось узнать — имя того самого друга, который перевёл крупную сумму денег на дедушкин счет.

Мецената, позаботившегося о маленькой осиротевшей девочке, звали Владимиром Баевым. Рассудив, что имя такого человека (несомненно, очень богатого — ту сумму, которую он перевёл, вполне хватило на десять безбедных лет — бабушка и дедушка даже не трогали квартиру, доставшуюся мне от родителей), я принялась искать его имя в газетах… И нашла. Оказывается, он жил в совершенно другом городе, очень далеко от нашего сибирского городка…Владимир Баев был крупным бизнесменом, имеющим бизнес не только в России, но и за рубежом. Много внимание уделялось его немецкому и испанскому проектам… А на одной из последних газет в подшивке я увидела информацию о заказном убийстве. Баева убили вместе с женой и друзьями, подложив взрывное устройство под днище автомобиля.

Так оборвалась единственная нить, ведущая к отцу и к самой себе.

Я …я не знала, как дальше строить свою жизнь — то, что передал мне отец, сильно влияло на мою жизнь, требовало подчинения, удовлетворения своих «животных» нужд и потребностей.

Тогда я впервые за многие годы пришла в квартиру родителей. Бабушка сохранила там всё по- прежнему — как музей своей дочери; не допуская даже мысли о продаже или сдаче квартиры в наём. Денег, как я уже говорила, благодаря Владимиру Баеву, на жизнь хватало…

Дома… я ходила по комнатам, по своей прошлой, по своей детской жизни, мгновенно взрослея — и теперь, глядя на всё другими глазами, понимала, что не только отец виновен в трагедии.

Они оба утратили над собой контроль. Отец — допустивший насилие над матерью, и мама, предпочетшая сдаться, а не бороться за наше счастье. Если она ненавидела отца, если она ненавидела меня, как его продолжение, она могла уйти, начать всё заново — но не бросать всё так… нелепо.

Глядя на мертвые вещи в мертвой квартире я поняла, что жизнь — это великий дар, и мы — только мы- можем ей распоряжаться. Независимо от того, что я получала в наследство от отца — я смогу это выдержать, смогу не поддаться.

Смогу.

Именно тогда, в пустой квартире моих родителей, родилось железное правило постоянного контроля над собой.

Не скажу, что удержать это правило было просто — это было невероятно сложно. Но, помянуя об истории моих родителей, я отчетливо понимала: выбора всё равно нет. Или сражаться с самой собой, или…

Но у меня получилось. Я поступила в Новосибирский технический университет на кафедру прикладной математики и информатики, закончила его с отличием, тут же получив выгодное предложение от одной московской it-компании.

Переехала в Москву, стала продвигаться по карьерной лестнице, сбрасывая ненормальное сексуальное желание, как и прежде, в спортзале: несколько часов на тренажёрах отличный способ обмануть организм… Я так и не решилась «попробовать» запретный вид наслаждения, боясь, что после первого раза я не смогу остановится и превращусь в женскую версию своего отца… В перерывах я успела путешествовать и совершенствоваться.

Мой день всегда расписан по минутам, я никогда не позволяю себе сбиться с графика, а если график сбит не по моей вине — я тут же составляю новый, пытаясь найти способ, как избежать подобной проблемы в будущем. Я никогда никуда не опаздываю, всегда плачу по счетам вовремя, никогда не забываю о днях рождениях и памятных датах моих друзей и знакомых. Я даже никогда не наедаюсь по ночам: не потому что боюсь потолстеть, а просто потому, что это ослабление контроля над телом — то, чего я избегаю.

Я контролирую своё тело. И только я.

И даже сегодня, в день, когда мне исполнялось тридцать лет, я старательно удерживала самоконтроль, не позволив подружке заказать ещё одну бутылку вина.

— Но Тайка, — обиделась Наташка, — мы же только начали…

— Мне хватит, — покачала я головой, накрывая ладонью свой бокал. — Теперь только сок.

Подружка с укором посмотрела на меня.

— Так ведь праздник же…

— Вот мы уже и выпили, — согласно кивнула я.

— Всего два бокала вина, Тай, — рыкнула Наталья. — Два бокала… Даже для тебя этого будет мало.

— В самый раз, — подтвердила я.

Подружка обиделась, надув щеки.

— Ну, знаешь…

— Нат, ну прости, — повинилась я. — Ты же знаешь, как я плохо переношу алкоголь.

— Нормально ты его переносишь, — фыркнула лучшая подруга. — Не хуже, чем все остальные. У Железной леди не может быть слабостей.

Я поморщилась.

— Не называй меня этим дурацким прозвищем.

— Тебя так весь отдел зовёт, — ухмыльнулась Наташка. — А кое — кто даже считает, что ты не человек.

— А кто? — почувствовав холодный липкий пот между лопатками, затаив дыхание, спросила я.

Наталья, ничего не почувствовав, хохотнула.

— Квантовый компьютер, ни больше- ни меньше.

Тут уже захохотала и я. От облегчения. Когти под столом сами по себе втянулись в пальцы.

Пронесло.

Заметив на дисплее телефона пропущенный от бабушки, я попросила подругу заказать мне сока, пока я отойду поговорить с родственниками.

— Передавай им от меня приветы, — пробормотала подруга, изучая меню. Она уже давно знала, я никогда не праздную своё день рождения с родными… Родителям мамы всегда было слишком тяжело веселиться в день её гибели, поэтому мне всегда просто дарили подарок. За пару недель до праздника. И на этом всё.

Я и не настаивала. Праздники — не лучшее время для людей, которые только и пытаются, что удержать контроль над собой… И не продемонстрировать всему миру чудовище. Вот только не понимаю, зачем я сегодня поддалась на авантюру Натальи? Надо внести этот пункт в свой блокнот… и как можно быстрее закончить этот вечер.

Пообщавшись с бабушкой — в этот день меня традиционно не поздравляли, но звонили всё — равно обязательно, я вернулась в зал.

Наташка заказала мне какой — то дикий напиток — какофония вкусов, причем химических.

— У них не было сока, — поймав мой скептический взгляд, пожала плечами Наташка. — Но это тоже должно быть вкусно.

Оно и было… Первый бокал. Второй. Третий. Я слишком поздно почувствовала в напитке алкоголь.

— Наташа, — рыкнула я. Подружка же только рассмеялась.

— Тая, да расслабься ты. Просто расслабься. Хотя бы впервые за свою жизнь.

А дальше… дальше мне захотелось приключений.

Ресторан, где мы отмечали мой день рождения, славился хорошей кухней и хорошей живой музыкой… Музыку, под которую люди с удовольствием едят и ведут беседу, но никак не танцуют вытянув руки вверх.

— Значит, расплачиваемся, и едем отсюда в ночной клуб, — предложила подруга. Я, потягивая очередную порцию непонятного коктейля (как Наташе удалось такой только здесь заказать), кивнула, попросив подружку подождать меня пару минут.

Сегодня ведь был не только мой вечер. Но ещё и вечер моих родителей. Когда исчез отец. Когда мама приняла решение меня бросить.

Поднявшись на сцену, я попросила музыкантов сыграть любимую мамину песню — я до сих пор помнила её наизусть. Бессмертная Пиаф и её «Я не жалею ни о чем».

Я всегда знала, что кроме отцовских плохих генов, мне достались хорошие гены матери — у меня был и слух, и голос… Я грассировала, исполняя реквием по моей матери, реквием по нашей семье и по той маленькой девочке, чьё детство оборвалось когда — то в феврале… Я пела, лениво обводя взглядом расслабленную публику.

— Хорошо поёт, — шептал пожилой мужчина своей спутнице.

— Наверное, француженка, — завистливо фыркнула за другим столиком молодая блондинка. — И это маленькое черное платье прямо как по учебнику.

— А её подружка?… нет, ты видела, она подмигнула моему Стасу, — зашептала ей рыжеволосая спутница.

Я же продолжала петь, усмехаясь про себя… петь… выплескивая всю ту горечь, что копилась долгие десять лет. Петь, пока…

Не натолкнулась на внимательный взгляд зеленых глаз.

Этот взгляд изменил всё. Мне словно ударили в грудь, сбив дыхание… Я замерла, оборвав песню на полу ноте и продолжила, немного отстав от мелодии — так, что музыкантам пришлось подстраиваться под меня… А у зеленоглазого вдруг стали меняться глаза… желтеть, изменяться.

Я чувствовала странный — необыкновенно сильный зов, исходящий от него… мой контроль, ослабленный алкоголем, уже не мог сопротивляться этому зову, и всё же… всё же я отвела взгляд, пытаясь не допустить возникновения когтей на людях. Такого сильного приступа у меня ещё не было.

Допев припев, я поспешно поблагодарила музыкантов и поспешила к Наташке, надеясь как можно быстрее расплатиться и уйти.

Официантка действительно подошла через пару минут.

Зеленоглазый настиг нас у выхода.

— Мадмуазель, — воскликнул он, хватая меня за руку и что — то быстро говоря по-французски.

— Нет, — замотала я головой, перейдя на английский. — Я не знаю французского.

— Но ты прекрасно на нем пела, — ответил мужчина. — А впрочем, неважно, выучишь. Я не верю, что, наконец — то, нашёл тебя. Откуда ты, из какой стаи?