Иностранная литература, 2023 № 06

Михаил Горелик Как это делается

Владимир Бабков, переводчик.

“Удостоен премий журнала ‘Иностранная литература’ (1991) за переводы повести Олдоса Хаксли Тений и богиня’ (1991) и романа Питера Акройда ‘Дом доктора Ди’ (1995), премии ‘Единорог и Лев’ за перевод книги Акройда ‘Лондон. Биография’ (2007, совместно с Леонидом Мотылевым). Короткий список премии Норы Галь (2012) за перевод рассказа Тома Граймса ‘Собачий рай’”.

Иными словами, признанный мэтр. Это я цитирую Википедию — не пересказывать же ее своими словами.

Конана Дойла переводил, Бернарда Шоу, Нормана Мей-лера, Джоан Ролинг и многих, многих других. Соросов переводил — отца и сына, люди знаменитые, но использующие язык чисто инструментально, не Хаксли и не Мейлер, переводятся без особых литературных переживаний.

Кстати, введенный Бабковым в русскую литературу Сорос-старший, коль уж он упомянут, написал интересную книгу: жизнь еврея в Будапеште в звездный час вождя нации Салаши, так что я Бабкову признателен. Соросы, несмотря на все старания Салаши, уцелели, сам же он кончил жизнь на виселице. Сегодня этому не все рады: для некоторых впечатлительных людей Салаши (патриот, желавший вернуть стране величие) много предпочтительней, лучше бы не уцелели Соросы. Но это так, реплика в сторону.

Бабков преподает в Литературном институте: учит входящих в профессию переводчиков. И вот, написал книгу про то, как делается перевод: “Игра слов”[20].

Из предисловия:

Декларация о намерениях и демонстрация стиля. Так написана вся книга. С большой свободой, остроумием, блеском — с видимым удовольствием. Но все эти, авторские и читательские, радости не в ущерб конкретности, книга в существенной мере про ремесло, про принципы ремесла: как быть с простым предложением, как со сложным, как обращаться с пунктуацией, распоряжаться междометиями, конвертировать время — и прочие не менее занимательные и важные для этого рода занятия вещи. Обсудив работу с деепричастиями, — с примерами, с аналитикой — Бабков заключает:

Деепричастие — очень полезный инструмент, но пользоваться им надо с осторожностью, как остро отточенным ножом. Зато, если приобрести необходимую сноровку, резная вещица может выйти на загляденье.

Я бы написал “ножичком”.

Есть более высокий уровень: общая работа с текстом в его целостности, со стилем, работа со словарями.

…Любые словари и справочники пусть даже с хорошими примерами (как в “Корпусе русского языка”), это всего лишь коллекция сушеных листиков и мертвых бабочек (или, если угодно, сушеных бабочек и мертвых листиков). А ваша бабочка пока еще живая, и важно не уморить ее прежде, чем она допорх-нет до читателя…

Та самая бабочка, от которой не стоит ждать трактата по энтомологии.

Ни “родить” хорошую переводную фразу, ни даже всерьез помочь нам при родовых схватках они не способны. Так что словари должны знать свое место, и нельзя позволить им вилять нами, как хвосту собакой.

Читать Бабкова — одно удовольствие. И цитировать тоже. Готовый текст для сборника афоризмов или, назидательное на каждый день, для напрасно вышедшего из моды отрывного календаря переводчика.

Войдя в комнату и увидев труп с перерезанным горлом, русский никогда не воскликнет “О нет!”, в английском же “О по!” сквозит характерное для носителей этого языка активное отношение к миру, как бы стремление сделать бывшее небывшим (и наивная вера в то, что это возможно).

Лев Шестов с Аристотелем, откуда только взялись, обсуждают наивную англоязычную веру, причем Аристотель, достав из античных одежд своих карманное издание “Никомаховой этики”, вызывает материализующийся на наших глазах дух афинского трагика Агафона (V в. до н. э.), и тот декламирует:

Между тем я бы, как и Бабков, написал здесь “небывшим” слитно.

Комната постепенно заполняется: тут и предшествующий Агафону Феогнид, и блаженный Августин, и ангелический Фома, и некоторые другие интересные персонажи. Шерлок Холмс пребывает в легком недоумении и тянется за скрипкой, патер Браун, он как раз только что изучил последнюю энциклику, с ходу вступает в беседу. Труп, позабыв о перерезанном горле, тоже хотел бы вставить словечко, но ему, не говоря уже о технической затруднительности, по сценарию не положено.

Весь этот театр — благодаря мимолетной реплике в разговоре о междометиях.

А сколько я таких мимолетностей пропустил по рассеянности, да и просто по незнанию.

Возможно, здесь следовало бы завершить восклицательным знаком: но, во-первых, я, естественно, не хочу, чтобы мое незнание было восторженно воскликнуто, а во-вторых, есть и иная причина. Бабков о восклицательном знаке:

Давайте восклицать! Давайте не восклицать. Давайте держать себя в руках.

Могу я считать, что моя точка поставлена по-английски? Книга завершается разделом “13 причин почему” — почему стоит заниматься переводами. Вот, например, причина десятая:

А вот причина завершающая, тринадцатая:

Ты больше никогда, НИКОГДА не переведешь 13 Reasons Why как “13 причин почему”.

Заканчивает точкой: восклицательный знак, хотя и норовил встать в строй, но после вышесказанного его, понятно, отправили в отставку.

Книга Бабкова называется “Игра слов” — не игра в слова, как просится на язык, а в первый момент даже как бы и читается. Происходит семантический сдвиг, вызванный сменой субъектности: не человек играет в слова — слова играют сами по себе, и человеками в том числе. Конечно, не без этого, но на самом деле процесс взаимный: человек таки играет в слова, и это украшает его жизнь, как и всякая по природе своей бескорыстная игра в бисер.

Слова определяют образ мира, причем каждый язык конструирует свой, отличный от иных, образ. Переводчик — посредник между мирами. Хотя он и ставит себе конкретную ограниченную и вполне прагматическую цель, но, реализуя ее, неизбежно делает нечто большее, много большее, даже глобальное: творит отражение одного мира в другом.