Инвалиды

XII.

Освежившись от потока шумных и бестолковых впечатлений и успокоив вызванное разговором с "идеалистом" раздражение мимолетной беседой с Варварой Петровной, Крюков опять пошел в зал.

В одном углу сгруппировалась кучка гостей и крикливо спорила. Подойдя поближе, Крюков услышал, что стоящие то и дело упоминают о "марксистах". Это его заинтересовало; он пододвинулся еще поближе.

Центр группы составляли три лица: молодой земский врач в очках, с пышной шевелюрой и с семинарским выговором на "о"; кандидат на судебные должности, худой, с длинной шеей и чахоточным лицом, и, к удивлению Крюкова, -- земский начальник Оболдуй-Тараканов.

Вокруг них стояло несколько человек, которые хотя непосредственного участия в споре не принимали,

но, тем не менее, -- проявляли это участие: мимикой, жестами, односложными восклицаниями "верно!", "чепуха!", "само собою разумеется!" и т. п.

Подошел еще Порецкий, послушал, вмешался и влез в центр. Земский врач с семинарским акцентом ругал самыми обидными словами марксистов. Упоминались журнальные полемические статьи и произносились буквальные выдержки из них. Кандидат на судебные должности защищал марксистов. Оболдуй-Тараканов ругал всех: и народников, и марксистов, и либералов...

Крюков долго слушал и не стерпел: присоединился к земскому врачу, явившись весьма солидным для него подкреплением. Оболдуй-Тараканова побили. Этот постепенно уступал и начал переходить на сторону земского врача и Крюкова. Зато к кандидату на судебные должности присоединился доктор Порецкий... Начался горячий бой, хотя и достаточно бестолковый, хаотический, в котором оратор не только не щадил врага, но очень часто наносил крепкие удары даже самому себе, не говоря уже о союзниках...

-- Все для народа и все посредством народа, -- певуче формулировал что-то Крюков.

-- Позвольте-с! А если это одно лишь пожелание? Благими желаниями ад вымощен...

-- А как это "посредством"? -- загремел баритон Порецкого. -- Как-с? Это посредством того народа, который тебя, интеллигента, как пса смердящего, убивает, когда ты идешь защищать его от холеры? Который не понимает, кто его друг, который в нужде и невежестве своем...

-- Позвольте! -- сильно ударяя на "о", перебивает земский врач, поправляя спадающие очки. -- Надо этой нужде помогать, надобно просвещать, надобно...

Чахоточный кандидат на судебные должности не дает ему докончить:

-- Эка, Америку открыли! Эка... Не надо быть, кажется, и радикалом, чтобы...

-- Позвольте-с! Дайте мне докончить мысль! -- кричит земский врач. Но кандидат не обращает внимания и кричит еще громче, с пеной у рта:

-- Не надо быть радикалом, чтобы верить, что ученье свет, а неученье тьма! Достаточно не быть только идиотом. Я говорю о более широких задачах и программах... Вы мне докажите...

-- Позвольте-с!

-- Вы нам докажите, что ваша община способна создать в будущем новое общество, близкое к идеалам...

Тут кандидат вытянул шею, посмотрел, где сидит прокурор, и шепотом докончил:

-- Социализма...

Как только кандидат начал шепотом, Порецкий ударил баритоном, громким и смелым:

-- Известно, господа, что теперь даже ваши единомышленники сознаются, что община и все другие ваши "киты" не развиваются, а разрушаются... Стало быть, вопрос можно поставить так: способны ли мы, интеллигенция в широком смысле этого слова, остановить это разрушение; заметно ли такое направление и есть ли шансы к самой возможности повернуть клячу, именуемую прогрессом, в бок, в сторону?..

-- Есть, есть! -- послышались голоса из публики.

-- А я вам скажу: есть только одно ваше желание... Вопрос в том, где вожжи и кнут, чтобы стегнуть клячу?.. Вы стоите и думаете: "да если бы мне в руки вожжи и кнут, так я бы!"...

Раздался общий дружный хохот.

Заинтересовался, видно, спором и молчаливый Игнатович: он подошел и стал, скептически улыбаясь, слушать, но никакого желания вмешиваться не выказывал.

-- А в телеге сидит господин капитал и, если вы вознамеритесь присесть хоть на задок (вы, интеллигенты!), -- он стегнет вас кнутиком... -- с апломбом говорил Порецкий. -- Почему кляча вдруг, ни с того, ни с сего, повернет в сторону?..

-- Как ни с того, ни с сего?

-- А идеи? Наука?..

-- Господа! -- выступил опять кандидат: -- позвольте!

-- Вы говорите, что капитал съест сам себя? -- закричал на "о" земский врач: -- Почему? Где доказательства? А может быть, стадии его развития будут бесконечно повторяться, как повторяются видимые фазы луны?..

-- Оставим это! Что там будет в тумане времен, -- перебил кандидат, -- нам, положим, неизвестно. Но что происходит в данный момент, -- мы видим...

-- Ничего не видим! -- крикнул чей-то голос из публики.

-- Жаль! Возьмите глаза в зубы! -- огрызнулся на сторону кандидат и продолжал: -- цифры, факты, действительность, ежедневный опыт дают нам полное основание думать, что мы не ошибемся, если последуем за передовыми людьми Запада... если мы подготовимся и воспользуемся наглядным уроком истории...

-- Это мерси-с! Это вы насчет "котла", что ли? -- "заокал" врач из семинаристов...

-- Это насчет "переварки"? Ха-ха-ха!

-- Глупо!

-- Совсем по-идиотски!

-- Господа, господа! Оставьте!..

Кружок спорящих вдруг разом рассыпался в стороны, словно в средину его была брошена разрывная бомба. Роль этой бомбы сыграли аккорды рояля: Варвара Петровна, чтобы остановить висевшую в воздухе ссору, подошла к роялю и заиграла вдруг что-то громкое и бравурное.

На мгновение аккорды заглушили смешанный гул голосов, криков, смеха и звона посуды... Когда Варвара Петровна громко окончила бравурную вещь, -- в зале сравнительно стихло. Помощник Красавина, "идеалист" в пенсне с широким закинутым за ухо шнуром, стоял позади хозяйки, склонившись над нотами, и скашивал свой взор на приколотую к груди ее розу... Потом он что-то тихо сказал ей, отодвинулся, встал в позу, поправил на носу пенсне и громко крикнул:

-- Я прошу одну минуту внимания! Господа!..

Когда все обратили на него внимание, он выпятил вперед грудь заложил правую руку за борт сюртука и начал с чувством декламировать, картавя на букве "р", стихотворение Надсона:

Мы спорили долго, до слез напряженья...

Мы были все в сборе, но были одни...

Пафос декламатора возрастал, голос подымался все выше, переходя в неприятно-крикливые визги... Но вот этот голос упал и замер: "идеалист", жадно пожирая Варвару Петровну очами, почти зашептал:

И молча тогда подошла ты к рояли,

Коснулась задумчиво клавиш немых,

И страстная песня любви и печали,

Звеня, из-под рук полилася твоих...

Когда декламатор кончил -- загремели аплодисменты... Даже жирный эскулап, все ниже и ниже склонявшийся над стаканом и все громче и громче пыхтевший, приоткрыл посоловелые глаза и лениво, двумя пальцами, похлопал по ладони...

Крюков еще не успокоился после спора. Он ходил крупными шагами по комнатам, отирал платком выступивший на его лбу и шее пот; на лице его нервно вздрагивал глазной мускул и в горле ощущалась какая-то сухость... Крюков о чем-то усиленно думал, иногда улыбался торжествующей, а иногда досадною улыбкою, потирал руки и, наконец, подсел к угрюмому Игнатовичу...

-- Невозможно говорить: все кричат разом, не дают говорить и не слушают... -- заговорил он, опускаясь на соседний стул...

-- Как на сходке... -- согласился Игнатович.

-- Вы что же молчали? -- спросил Крюков.

-- В данном случае считал бесполезным говорить. Интересно было только послушать... этот базар...

-- Никак опять этот господин хочет декламировать?.. Вот субъект!

-- Гадина!

Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат!..

раздалось в минорном тоне.

Игнатович и Крюков переглянулись и подарили друг друга многозначительными улыбками.

-- Это мне нравится... -- иронически заметил Игнатович.

Крюков оживился и почувствовал себя хорошо с Игнатовичем. Симпатичный парень; кажется, довольно дельный... Во всяком случае, здесь это единственный человек, который ему близок, с которым он может говорить прямо и искренно...

-- Что же вы будете здесь делать?

-- Еще и сам не знаю... Буду искать работы.

-- Паршивый городишко!.. Трудно. Я вот ночным корректором служу в "Вестнике" за 25 рублей в месяц. Эксплоатируют нашего брата...

-- В порядке вещей... Мы -- маленькие колесики одной большой машины... Стерлось это колесико, сломался у него какой-нибудь зубчик, -- и к черту! Таких колесиков имеется в распоряжении легион... Да и вообще мы, интеллигентный пролетариат, в этом отношении ничем не отличаемся от обыкновенного, неинтеллигентного...

Декламатор пел и кричал, а Игнатович с Крюковым, сидя в дальнем углу, тихо беседовали.

Читали "Кошмар" Ивановича? -- спросил Крюков с улыбкой удовольствия и надеждой сочувствия со стороны собеседника.

-- Читал.

-- Ловко он отхлестал наших марксистов?

-- Не нахожу. Кошмар... Именно кошмар! Ненормальное состояние всех способностей, -- резко ответил Игнатович: -- Очень удобный прием для полемики: устроить себе чучело в виде человека, заставить это чучело говорить всякую чушь, дребедень и потом разбивать эти собственные глупости и кричать "ура". Иванович прекрасный чучельник, отличный чревовещатель и очень громко может кричать "ура", -- вот все, что он доказал своим "Кошмаром"... Впрочем, теперь кто только не лягается?.. Пусть! Полают и отстанут...

Игнатович говорил это резко, злобно, отрывисто. Около губ его пробегала язвительно-презрительная усмешка, глаза метали молнии, а рука нервно царапала ручку кресла.

Крюков Долго молчал, смотрел куда-то в пространство, а когда переводил беглый взгляд на собеседника, то в этом взгляде проскальзывала уже неприязнь.

-- Со многим я все-таки согласен, -- глухо произнес наконец Крюков.

-- А именно?

-- Да вот хотя бы относительно квиетизма... Если

все совершается в силу какой-то естественно-исторической необходимости, то не о чем нам с вами и стараться! Все образуется само собой...

-- На такое возражение, право, как-то не хочется и отвечать... Прочитайте хоть у Каутского о роли, отводимой экономическим материализмом личности в истории! Что же, вы полагаете, что многое совершается в силу неестественно-исторической необходимости? -- ехидно спросил Игнатович.

-- На подобный вопрос я считаю лишним отвечать вам.

-- Очень жаль! А я хотел задать вам еще несколько вопросов... Мне было бы, например, интересно узнать, что делают в настоящее время народники? Ноют? Плачут? Твердят, как сороки про Якова, о том, что нужно поддерживать общину, и плачут, когда их не слушают? Поддерживать кустарей, уже разбившихся на группы зажиточных буржуа и простых наемных рабочих! Или еще что-нибудь новое придумали?

-- Что же, мы ведь тоже -- продукт естественно- исторической необходимости, -- произнес Крюков угрюмо и недружелюбно.

-- Без сомнения... Не с неба, конечно, свалились... Что же однако отсюда следует? Квиетизм... Ах вы, народные печальники! Что вы-то теперь делаете? Проливаете слезы горькие тайком? Ха-ха-ха!

Крюков вдруг вспыхнул и соскочил со стула. Глаза его злобно искрились, губы дрожали, на лбу собрались морщины...

-- Да знаете ли вы, молодой человек, что когда еще материно молоко на ваших губах не подсохло, я был уж там? -- хрипло, задыхаясь, прокричал Крюков и показал рукою куда-то в пространство. -- Как вы смеете мне это говорить?.. Это нахальство! Не больше-с!

-- Вежливость! -- тихо и сдержанно сказал Игнатович и тоже встал со стула, примяв оборонительную позу.

Со всех сторон потянулись любопытные.

-- Как вы смеете? -- шипел Крюков, наступая на Игнатовича.

И вот два интеллигентных, честных человека, так же по существу своему близкие друг другу, как дети одной матери, стояли врагами, самыми злейшими врагами, готовыми безжалостно оскорблять друг друга и все то, что дорого каждому из них, унижать и оплевывать!..

-- Молокосос! -- крикнул Крюков, потрясая дрожащей рукою в воздухе.

-- Психопат! -- громко ответил Игнатович.

Все это совершилось так быстро, неожиданно и гадко, омерзительно гадко...