Иприт

ГЛАВА 54 Действие переносится В ПОТУХШИЙ КРАТЕР одного из островов Тихого океана

Не думайте, что с окончанием романа прекратились распри между людьми.

Иначе чем же объяснить такой странный полет аэроплана над Тихим океаном? Аэроплан голубой, и крылья его покрыты крупными буквами на русском языке, восхваляющими действия какого-то Словохотова. Аэроплан скользит, ныряет, словно за ним есть какая-то невидимая погоня.

Будем ждать ее.

Но тщетно мы ждем.

Неподвижная пустыня над океаном.

Тогда, значит, не совсем ладно в аппарате.

И действительно, странная картина представляется нашим глазам. Два человека, тесно охватив друг друга, ходят, едва отрывая ноги от пола, взад и вперед по кабинке аэроплана.

Время от времени они прерывают хождение и целуются.

Она говорит:

— Я никогда не любила его, Ганс. Я думала, он Тарзан, а он просто матрос, да к тому же с речного парохода.

Он отвечает:

— Я ее любил еще меньше твоего. Мне показалось, что я монгол, Сусанна, и я думал — никакая белая женщина не полюбит меня.

Взад-вперед. Взад. Взад. Вперед.

— Мы найдем свое счастье, Сусанна, у берегов Австралии. Я тебя буду так ласкать, так ласкать… как бог…

— Ах, Ганс, ты сбиваешься с такта.

Взад-вперед.

Они продолжают радостно танцевать фокстрот.

Вдруг от беспрерывных толчков, так удививших нас, аппарат портится.

Что-то щелкает в моторе, и самолет делает скольжение на крыло.

Пассажиры падают.

Сусанна не успевает сказать:

— Мне кажется, Ганс, ты танцевал неправильно и оттого…

Аэроплан стремглав несется вниз, и земля словно холодеет.

Аппарат сделал мертвый штопор.

— Погибли, — завизжал Ганс.

— Погибли, — вторила ему Сусанна. — Молись…

Большая круглая гора катилась им навстречу. Она немного походила на разбитое блюдце, а по краям на гребенку.

Гансу было не до сравнений, да я и сомневаюсь, чтоб он видал гору.

Вдруг он вспомнил, что захватил с собой бидон чихательного газа. Теперь последняя надежда исчезла. Если даже они сами и не разобьются, то бидон-то обязательно треснет.

Кстати, он отвязался и весьма пребольно щелкал Ганса по голове.

Но счастье, видно, уже пошло за влюбленными.

Аппарат мягко упал на деревья, и бидон, покатившись, застрял в сучьях.

— Где мы? — спросила Сусанна.

— По-видимому, — пробормотал Ганс, — по-видимому, в неизвестном месте. Я думаю, это лава — застывшая. Хотя здесь такая жара. Можно подумать, лава еще топится.

— Ах, пальмы, — вскричала Сусанна. — Настоящие пальмы. Ганс, мы, как слезем с дерева, немедленно же будем танцевать под пальмами. Не испортился ли мой музыкальный ящик?

Ганс от встряски сразу приобрел степенность.

— Я не желаю танцевать. Я хочу тихого счастья.

И он повторил любимую поговорку Словохотова:

— Почему меня никто не любит?

— Ах, тебя все любят, Ганс, ты такой хорошенький.

— Я говорю в мировом масштабе.

И Ганс осторожно начал спускаться по сучьям.

Новые испытания ждали их внизу.

Толпа черных дикарей в трусиках из пальмовых листьев и со странно раскрашенными физиономиями встретила Ганса воем.

«Сожрут», — подумал он, крестясь.

И точно, можно было так подумать. Уже большие деревянные ножи мелькали кое-где в толпе.

Ганс застрял в сучьях.

Дикари не торопились. Они танцевали какой-то танец, отдаленно напоминавший фокстрот. И, надо признаться, танцевали не без изящества. Сусанна первая заметила это.

— Ганс, они премило танцуют. Ганс, я хочу вниз. У меня от сучьев ноги сводит.

Ганс почувствовал ревность.

— Сиди.

И злость на дикарей подсказала ему новую мысль.

— Дай-ка сюда, Сусанна, противогаз. И сама надень.

Дикари завыли, увидав на лице прилетевшего страшную колдовскую маску. Но испуг их продолжался недолго. Ножи опять мелькнули в толпе.

— Ага, такая игра? — сказал раздраженно Ганс. — Так-то вы уважаете европейцев?! Сусанна, у тебя плотно?

Сусанна указала пальцами, что противогаз сидит плотно. Она продула уголь.

— Раз.

— Два. Разойдитесь, граждане, пока не поздно.

Но позы дикарей становились все более угрожающими.

— Ах, так! Три-и!..

Он кинул кругленький небольшой снаряд. И тогда яростное чиханье охватило дикарей.

Они держались за рты, за нос. Прижимали к земле животы. Ничто не помогало. Чиханье сверлило их тела, выворачивало внутренности.

И тогда робко они начали молиться новому богу.

Ганс слез с дерева и, благосклонно подавая целовать руку подползшим на четвереньках дикарям, проговорил с сожалением:

— Жаль, брата нет.

И Сусанна подтвердила его мысль.

— Знаешь, Ганс, ты совсем как бог Кюрре. И даже лучше.

Позже дикари принесли ему маисовых лепешек и знаками объяснили, что на острове нет никого из европейцев и что сюда никогда не заходят пароходы.

Попивая из тыквы пальмовое вино под шелестящими пальмами, Ганс с любовью и нежностью смотрел на океан, ласково бивший в скалы голубыми пахучими волнами.

— Хорошо, Сусанна, а? Как в кинематографе.

И Сусанна вздыхала от счастья.

— Совсем, Ганс, как в хорошей картине.

— Да, только бы вместо вина — пива да хорошую газету.

— А мне зеркало.

— Будет, если в воду посмотришься. Не для кого!

Дикари им поклонялись каждое утро и вечер.

Позже пошли дети, и Ганс сделал распоряжение перенести поклонение на детей.

Счастье и покой царили на острове «имени Эдгарда и К°». Ганс научил дикарей делать самые лучшие гребенки из пальмового дерева. Они приносили их как дань, а волосы расчесывали по-старинному — пятерней.

Живут они в кабинке аэроплана.

Запас гребенок все увеличивается и увеличивается, и когда Ганс приедет в Европу, он на этой спекуляции подзаработает по-настоящему.

Но Ганс не верит, что Европа цела. Иначе Эдгард и К° нашли бы его. Ведь секрет несгораемой целлюлозы Ши с ним. Да, если бы была цела, завернул бы какой-нибудь пароход к острову с потухшим вулканом.

А по острову ходят слухи, что Сусанна изменяет своему мужу под крылом аэроплана с молоденькими дикарями. А за услуги она платит им поршневыми кольцами с цилиндров и пружинами с сидений аэроплана. Из пружин дикари делают себе прически, и потому поклонников у Сусанны много.

По праздникам дикари фокстрируют, и сам бог Ганс иногда поправляет их.