Иркутск – Москва

Глава 1

Глава 1. Искушение святого Дунстана

Станция «Иркутск», Литерный экспресс «Порт-Артур — Москва», 21 — 22 апреля 1905-го года

Дальняя дорога — время откровений. Однако слово серебро, а молчание — золото. Он и так уже умудрился разболтать Тирпицу по пьяному делу много чего лишнего. А потому про недавний конфликт с Макаровым Петрович рассказывать ему не собирался категорически. Сор из избы выносить — последнее дело. К тому же, сперва надо было самому разобраться в ситуации: конечно, осадочек остался нехороший, но что-то подсказывало, что на окончательный разрыв устроенная ему Степаном Осиповичем сцена не тянет.

Между тем, шеф Маринеамт совершенно не выглядел огорченным известием о том, что дорогу до столицы Российской империи ему предстоит коротать в компании с единственным попутчиком «из местных». Попутчиком, хорошо знакомым. Даже слишком хорошо, если вспомнить некий пикантный момент их общения по дороге на Дальний Восток. Желтоватый след от которого, при внимательном рассмотрении еще можно было заметить на довольной физиономии германца.

Но даже без слов было ясно, что Альфред зла на него не держал. Будучи человеком не робкого десятка и широкой души, на пустяшные обиды и мелочную злопамятность горазд он не был. На прощание сфотографировавшись на фоне вокзала с иркутским генерал-губернатором, его супругой, Рудневым и принцем Адальбертом для истории, или для отчета, Тирпиц картинным взмахом руки подал команду «по вагонам!» Их поезд и так уже задерживался из-за неприличного опоздания «русского Нельсона» на полчаса. Или, точнее, это поезд опаздывал, а Руднев задержался? Разве «большие шишки» опаздывают?..

— Павел Ипполитович, я мерзавец… Вы меня осуждаете?

И в ответ, также тихо, на ухо:

— Завидую негодяю!

Получив в качестве напутствия шутливый, но ощутимый тычок кулаком в бок от графа Кутайсова, Петрович поцеловал на прощание ручку улыбчивой генерал-губернаторше и решительно прошел в вагон.

За окнами, сперва медленно, затем все быстрее и быстрее, уплывал вдаль Иркутск. Великий город на Великом Сибирском пути. Столица великой русской Сибири. Город, в который ему не раз еще предстоит возвратиться. Город, на прощание подаривший ему чудесный, солнечный, весенний день. А к нему в придачу — друга, любимую и нежданно-негаданно возродившуюся веру в себя. В смысл жизни в этом новом-старом мире, и в его, Петровича, достойное место в нем.

«За спиной будто выросли крылья…» Это, как раз о нем. И как раз — сейчас…

То, что в общих настроениях у германцев произошли разительные изменения, он ощутил вечером, за ужином. Никакой прежней опаски, «зажатости» во взгляде молодого принца Адальберта. Никакой глубинной озабоченности в пространных рассуждениях Тирпица. И еще, — какой-то новый, лихорадочный блеск восторга в глазах у всех остальных его офицеров. Сначала Петрович предположил, что сработал эффект «отсутствия присутствия». Поскольку ни Кайзера, ни его свиты со всеми условностями и «вирусом подобострастия», здесь не было. Только перед сном его внезапно осенило, в чем тут на самом деле собака порылась.

Как говорится, лучше один раз увидеть, чем сотню раз услышать. А ведь они увидели! Увидели ее… Вселенную, по имени Россия. С ее бесконечными просторами, с ее дремучими, девственными лесами, с бескрайними лугами и подпирающими небо горами. С могучими реками и озером, подобным морю, с ее неисчерпаемыми, бездонными природными кладовыми, в которых сокрыта вся таблица гениального Менделеева. Они смогли, пусть и мимоходом, пусть невольно, прикоснуться к тектонических масштабов энергетике бытия величайшей страны, населенной различными народами, многочисленными и малыми, трудолюбивыми и плодовитыми, исповедующими собственные религии, но собранными воедино под скипетром Православного Белого царя.

И еще они, эти немцы, поняли, что здесь не собираются вечно тыкать им в нос бисмарковскими таможенными войнами и «честным маклерством» 1878-го года. Российский Государь Николай II, несмотря на свои «девять десятых германской крови», совершенно по-русски оказался в час военного триумфа выше этого. И история отношений двух великих народов начинала в эти дни отсчет если не с чистого листа, то уж точно с новой строчки.

Но поскольку немцы, как не крути, — европейцы, а европеец в любых ситуациях и коллизиях прежде всего держит в уме собственную выгоду, сейчас у германских визави Петровича прямо-таки дух перехватывало от внезапно раскрывшихся перед ними перспектив. Примерно так же, как это случилось с обитателями Кукуевской слободы, когда там осознали, что им сулит интерес юного Петра Алексеевича. Или с померанскими, прусскими, саксонскими и тюрингскими колонистами, впервые узревшими плоды малороссийских черноземов и уловы неводов нижней Волги.

Стоило ли осуждать их за это? Вопрос риторический. Стоит ли нам осуждать персонажей фильма «Плоть и кровь»? Героя бессмертного Рутгера Хауэра, столь гениально показавшего всем, что человек способен оставаться человеком, с честью, совестью и с сердцем, даже продавая свою шпагу? Тем паче, если у него больше ничего нет.

Но и Великий Петр, и Великая Екатерина, понимали, что у германцев кроме тяжелого меча ланцкнехта найдется много чего еще. Чему нам можно и должно поучиться. Что можно получить взамен их понятного интереса к наживе в России, и с помощью России. В конце концов, так ли уж он плох, брак по расчету? Особенно, если расчет был правильным и ведет обе стороны к благоденствию? Понятно, что для индивидуумов чувственная сторона в столь щепетильном вопросе играет первую скрипку. Вот только любовь народов всегда должна быть с интересом.

'Расчет был верен, говоришь?… Хотелось бы на это надеяться, — задумчиво провожая взглядом проплывающие за окном белоствольные перелески, Петрович помассировал пальцами затылок, отозвавшийся тупой, ноющей болью, — Конечно, вчера за встречу и за близкое знакомство с третьим отпрыском кайзера было принято на грудь изрядно. Но ничего не было пропито. И флот не опозорен. Что радует.

Молодой человек вполне адекватен, кстати. Все его страхи и фобии по поводу России и русских, похоже, сдуваются. И быстро. Понятно, что в первую очередь его пугает наш союз с Парижем, а не мы сами, такие все, типа, варварские. Это плюс. Но есть и минус. Хоть и определил его либер фатер во флот, невооруженным глазом видно, что для него самого морская служба лишь отбытие обязательного номера, не более того. Нет в нем никакой страсти ни к корабельному железу, ни к водной стихии с ее романтикой. Так что на него высокой ставки на будущее по флотским делам мы делать не станем. Зато он имеет очевидный интерес к нашей истории, культурным традициям, к тому, как прижились в России немецкие колонисты. Даже к тому, как часто ставят здесь оперы Вагнера. Это серьезная информация к размышлению для Василия. Пускай перед нами и гуманитарий в мундире, но возможно, что и от него тоже какая-то польза будет.

Жаль, что Вильгельм-отец, согласно их многовековой семейной традиции, отдал Кронпринца в кавалеристы. Вот у того во время флотских торжеств во Владике и Артуре глазки действительно разгорелись. И вопросы он нам с Макаровым тогда задавал, что надо. Брат же его лишь крепкий середняк и звезд с неба хватать не будет. Да, он и не хочет. В маман свою пошел. И лицом, и статью, и мироощущением, и цепкой, домовитой, юнкерской хваткой. Хозяином будет крепким, такому бы лучше в бухгалтеры пойти…'

Петрович усмехнулся, вспомнив, как принц Адальберт в разговоре, к слову, с точностью до копейки выдал ему цены на билеты в бельэтаж Мариинки, купе от Питера до Порт-Артура и на пуд топочных дров с невской баржи. Хотя, казалось бы, ему-то до этих наших бытовых мелочей какое дело?

«Короче, паренек у папы Вилли подрастает из разряда 'палец в рот не клади». Слава Богу, здесь и сейчас он ничего не решает. Но, к сожалению, ждать от Альфреда и его патрона Экселенца меньшей расчетливости — глупость. Поэтому дабы любовь наша с тевтонцами получилась с интересом и надолго, нужно сперва разложить по полочкам все то, чего они от меня, вернее от нас, желают. А вот тут-то самое интересное и начинается, поскольку хотят эти нахрапистые ребятки безобразно много, как выяснилось. Правда, готовы не требовать авансом за их красивые глаза, а торговаться. Что дает повод для сдержанного оптимизма.

Значит, коль пошла такая пьянка, сначала надо расставить по ранжиру все, чего от них хочу добиться я. Тогда пасьянс перед торгом будет ясен и понятен. Причем, мне нужно исхитриться свое взять с них по максимуму, а им выдать плату честную, но «в рамках разумного». К сожалению, в этом торжище здесь и сейчас мне никто не пособит. Ни Вадик, ни Василий. Послезнание, это хорошо, конечно. Это здорово, даже. Но, люди добрые… Ну, почему⁉ Почему я не родился хохлом? Ну, или, хоть, евреем, на худой конец…'

Не вдаваясь в подробности плавно перетекшего в ужин обеда на двенадцать персон, Петрович констатировал, что в ходе дружеских посиделок Тирпиц с его офицерами прямо или косвенно выкатили в его адрес пять интересов, в реализации которых им хотелось получить посильную помощь от адмирала Руднева и членов его «крейсерской банды». Разложились они так. По степени важности для немцев.

Во-первых, кайзер носится с идеей «фикс» — получить русские заказы на капитальные корабли для своих крупных частных верфей. Как минимум, по парочке килей для «Шихау», «Вулкана», Блома с Фоссом и Крупповской «Германии». В этом и состоит наиглавнейший интерес нынешних визави Петровича. Даже державная Große Weltpolitik для них меркнет на фоне практического коммерческого интереса промышленности. Правда, ощущается за их навязчивостью и некое двойное дно. Ведь на царевы деньги можно произвести модернизацию и дооснащение заводов Рейха перед «гонкой больших килей». А с денюжками у ведомства герра Тирпица хронический напряг, на все «хотелки» их явно не хватает.

То, что дредноутная гонка неизбежна, германцы дали понять Рудневу с абсолютной убежденностью. Хотя в этом он и не сомневался: когда еще появится у них возможность начать соревнование с британцами из позиции «ноздря в ноздрю»? Ведь Фишер «Дредноутом» обнуляет собственное подавляющее превосходство в линейных кораблях первой линии. Де факто переводя все нынешние броненосцы, включая новейшие, строящиеся, в корабли «второго сорта». При всем ворохе новых проблем, это давало уникальный исторический шанс для Германии, несмотря на все сопутствующие трудности и затраты. Уже преодоленные и понесенные. И на то их громадье, что ожидает немецких моряков и народ впереди. Отсюда это Акелловское: «Мы принимаем бой!»

Вильгельм, Тирпиц и их флотское окружение сделали правильные выводы из информации, которую Петрович постарался донести до них через самодержца, Вадима и самолично. И в основном, правильные. Это замечательно! Вот только мелкие частности, вроде нежелания Альфреда настаивать перед кайзером на немедленной замене доктора Рудольфа Бюркнером, или неготовность наперекор их «плановому хозяйству» срочно тормознуть постройку последних морально устаревших «Дойчландов», равно как и закладку двух бессмысленных «гросскрейсеров», в нашей истории ставших «Шарнхорстом» и «Гнейзенау», портили общую позитивную картину.

Напрягала и неготовность главы Маринеамт согласиться с уверенностью Петровича в том, что с явлением «Дредноута» и зарождением русско-германского союза, страница истории строительства германского флота под лозунгом «Теории риска», закрывается. Приходит время скоординированной с союзником морской политики, в основу которой необходимо положить принцип «симметрично-асимметричного» ответа. Когда экономически более могущественная сторона альянса — германская, принимает на себя наиболее затратную его составляющую — «симметричную» гонку линейных килей. Россия же будет готовиться к войне на коммуникациях, причем не столько крейсерами, в том числе вспомогательными, сколько разнообразными «асимметричными» средствами — подводными лодками, авиацией, кораблями-носителями ее, минами и диверсионными атаками специальных подразделений на узловые точки коммуникационных маршрутов противника и т.п.

Во-вторых, и тут из всех щелей у германских флотских продолжал переть неприкрытый лоббизм своих промышленных тузов, Тирпиц и Ко потребовали от Руднева объяснений: почему Крамп⁉ Почему Захарофф⁇ Ведь если речь у нас идет о союзнических отношениях, не логично ли адмиралу Рудневу и МТК строить планы модернизации верфей при участии фирм Германии? И если благоволение «русского Нельсона» к филадельфийцу еще можно как-то объяснить любовью «многоуважаемого Всеволода Федоровича» к своему кораблю, прошедшей испытание сотнями боевых миль, то причем тут англичане? «Виккерс»?

" Ну, и как это называется? «Черная метка»? Или что? Мы требуем монополии?" — Конечно, публично обсуждать причины выбора контрагентов с немцами Петрович не собирался. Но понимал, что приоткрыть свои карты Альфреду придется. Иначе тот запросто может заподозрить его в двурушничестве, или даже в уже заключенном «эксклюзивном контракте» с дельцами из стран — вероятных противников.

"Не его это и не наша вина, но беда, что «Виккерс», во многом благодаря гениальному коммерсанту и при том весьма одаренному технарю Захароффу, отработал наиболее прогрессивную в мире на данный момент методологию разработки крупных боевых кораблей и их постройки с использованием типовых конструкторско-технологических решений. Только главное даже не это. Разве немцы способны дать нам завтра паротурбинные силовые установки, работающие на жидком топливе? А вот хитроумный, дальновидный Базиль, тот, который Захарофф, может. Ибо господин Парсонс крепко сидит у него на крючке. Разве немцы способны сейчас изыскать достаточно финансовых средств для модернизации всего нашего судостроения и его кооперации? А вот блудный сын турецкоподданного, напрямую завязанный на Ротшильдов, — этот может! Причем под монопольный заказ ему их дадут вернее и скорее, чем при дележе «поляны» с американцами, а тем более с немцами.

Но у медали есть и оборотная сторона. Равномерной нарезкой «пирога» для инвесторов, кроме того, что все яйца не будут лежать в одной корзинке, Россия продемонстрирует миролюбивую, прагматичную политику равноудаленности, а не решительную и бесповоротную смену русско-французского альянса на русско-германский. Для элит Англии, Америки, как и для Ротшильдов, финансирующих англосаксонский проект мировой гегемонии, это было бы наихудшей из возможных альтернатив. С понятными методами противодействия. Неизбежными и скорыми. Столкнуться с ними до момента, когда мы накачаем мышцы и создадим правильные средства контригры, смерти подобно.

Увы, такой нюансик на корню рубит третью хотелку Тирпица и адептов его «секты». Ясное дело, им желательно было бы иметь в сейфе парафированный обеими сторонами текст Германо-Российского союза, направленного, как против Англии, так и против Франции. Но если таковая бумага родится в реале, шила в мешке не утаишь. И до превентивной войны с нами тех, против кого она направлена, а с ними в «бригаде» и Америка, останется полшага. Или того меньше.

Четвертое пожелание немцев, а именно — получение доступа к нашему боевому опыту, к подробностям хода сражений и непрямых действий стратегического уровня, закрытым под грифом секретности оценкам их нашими военспецами, вполне можно рассматривать как исполнение союзнического долга. Это неизбежно сблизит между собой лучших представителей русского и германского офицерских корпусов. Что впоследствии, в глобальной войне с англосаксами, представляющейся неизбежной, нам всем очень пригодится.

Сложнее будет решиться на проведение ежегодных совместных командно-штабных учений, а со следующего года — еще и больших совместных маневров флотов. Придание им регулярного, планового статуса скорее всего приведет к тем же последствиям, что грозят нам в случае заключения официального военного союза. Другое дело — импровизации под требования текущего политического момента. Например, если нам нужно будет поприжать французов за проволочки в кредитовании или иные фортеля. Благо с Антантой они прокололись, этой «цигаркой» в нос Парижу можно тыкать еще долго. Правда, командно-штабные учения можно проводить и за какой-то информационной «ширмой». Но тут нам надо хорошенько подумать, «посоветоваться с шефом» и желательно предметно погонять тему с герром Герингеном — «отцом» тирпицевской военно-морской пропаганды…

И, наконец, про то, чего германцы от русских категорически не хотят. Не ясно пока, кто успел слить им информацию о согласии Государя с идеей, что по окончательном замирении с японцами мы распродадим или пустим на слом изрядное количество устаревших кораблей — броненосцев и больших крейсеров. Но новость эта была воспринята Альфредом и Ко однозначно негативно. Равно как и то, что вместо постройки четверки новых броненосцев, которая была остановлена в самом начале войны, в Питере задумали построить большие крейсера, проектные характеристики которых смотрелись явно слабее фишеровского «Инвинсибла». Причем, также всего четыре штуки. А дальше…

Дальше ведь все может пойти еще веселее! Про «безбронные» идеи Степана Осиповича, доводящие малый Эльсвикский крейсер Рендела до «идеала», или до абсурда, вроде увеличенного «Новика» с парочкой девятидюймовок, немцы уже наслышаны. Как и о том, что Алексей Александрович в узком кругу своих парижских почитателей и почитательниц распространялся о том, что проекты броненосца и броненосного крейсера для серийной постройки в рамках будущей программы непременно будут соответствовать последним французским образцам, с постройкой головных судов в Тулоне или Лорьяне. Судя по всему, образцы эти — «Либертэ» и «Ренан». Корабли, в которых никакой концепцией «all big guns» и не пахнет.

Но кайзеровские моряки в вынашиваемых ими планах грандбаталии с островитянами хотят видеть подобные «Дредноуту» линкоры русского флота в едином строю с германскими. И очень желательно, по числу вымпелов не сильно уступающие последним. И они решительно не понимают, каким образом в головы двум лучшим русским флотоводцам, сломившим у Шантунга хребет Соединенному флоту Японии в классическом генеральном сражении линейных сил, пришли идеи при подготовке к противостоянию с Великобританией и ее союзниками сделать ставку на крейсерскую войну. Или на нечто более экстравагантное. А тем временем сам августейший главноначальствующий русского флота вознамерился серийно строить морально устаревшие суда прошлого поколения, что вообще за гранью добра и зла.

И даже несмотря на то, что среди русских флотских, да и не только, есть мощные фигуры, готовые германский подход поддержать — те же Дубасов, Иессен, Молас, Диков или Бирилев, несомненно найдутся те, кто одобрит франкофильство Алексея Александровича. По вполне понятным причинам. Это старики из Адмиралтейств-совета почти в полном составе за исключением мудрого Пилкина. Это Рожественский, Кутейников с Родионовым и «придворные флотоводцы» Нилов и Ломен. Лишь Гейден вероятно примет сторону «крейсерской банды» Руднева, которого он, по слухам, достойным доверия, чуть ли не боготворит.

Вообще говоря, повоевавшие адмиралы в своих воззрениях на будущее русского флота почти поровну поделились в симпатиях между идеями Макарова, Руднева и Иессена. И именно позиция последнего вполне устраивает немцев: он и Молас предлагают построить три полноценных линейных эскадры по восемь кораблей нового концептуального типа, в котором должен быть учтен опыт войны и новейшие достижения мирового кораблестроения на год старта программы, а это 1907-й. Только деньги у этих двоих, судя по всему, бесконечные. Как патроны в детских компьютерных «бродилках-стрелялках»…

Да-с… Кроме стандартного русского бардака, описанного Крыловым в басне про лебедя, рака и щуку, имеем налицо все предпосылки классической коллизии «линкорных адмиралов» с представителями «молодой школы» и ее вариациями. Крейсерскими, авианосными или подлодочными. Причем, окончательная позиция Макарова — пока жирный знак вопроса. Короче, есть дойчам от чего чесать в затылке. И мне тоже, даже если поддержка царя обещана…

Но, Бог с ними, с хотелками немцев. На данный момент главное то, чего мы сами хотим от них. Только… стоит ли о себе любимом во множественном числе? — Петрович невесело усмехнулся, пронаблюдав за бытовой сценкой, возникшей на несколько секунд за оконным стеклом. Там мужичок в потертом кушаке и безразмерных, облепленных грязью лаптях, сняв с головы треух в задумчивости потирал лоб, внимательно изучая проблему завязшей в весенней грязи телеги. И тощей, заморенной кобылки, очевидно неспособной вытянуть сей «экипаж» единственной лошадиной силой, — Картинка похожая. Что у этого бедолаги, что у меня. По Сеньке ли шапка, Петрович?

Эх, если уж взялся за гуж…"

На самом деле, то главное, что Петрович ожидал от Кайзеррайха в статусе нашего союзника, было также наипервейшей целю кайзера с Тирпицем. А именно: со временем Германия должна построить линейный флот, способный в генеральном сражении побить британский. Конечно, с его стороны это была в определенном смысле ловушка — он-то прекрасно знал, что дредноутостроение штука не только чрезвычайно затратная и отнимающая огромные деньги у германской армии, опасаться которой у России есть веские резоны. Но мало того: в форме самоцели ставка на линкоры не позволит немцам обратить должное внимание на все то, чем сам он планировал выигрывать войны на море. На подлодки, суперэсминцы, подводное оружие, самолеты и авианосцы. Но для Вильгельма и его главного адмирала линкоры, как раз-таки и были «пупом» военно-морского мироздания. «За что от нас, грешных, — хвала и слава Альфреду Денисовичу Мэхену…»

«Теория риска» Тирпица, постулировала, что Второй Рейх строит флот, теоретически не способный сокрушить морскую мощь Англии один на один. Но он готов нанести своему могущественному противнику неприемлемые потери, тем самым делая морскую войну против Берлина для Лондона затеей рискованной и непривлекательной. Понятно, что все это не более, чем хитрая дезинформация. Продуманное, выверенное и грамотно «упакованное» вранье публичной политики, всегда и везде из лжи, преимущественно, и состоящей. Задача этой дезы без шума и пыли проскочить «зону риска». Тот период, когда англичане способны превентивно, без особых проблем, «копенгагировать» германские линейные эскадры на стадии численного роста. Радикальным образом не позволив Альфреду и Ко выполнить планы постройки нескольких десятков броненосцев по их Закону о Флоте. Пусть и методом слона в посудной лавке, пускай даже под осуждающее ворчание всего «мирового концерта», но гегемон мог себе такое позволить.

Увы и ах! Рассудительные британцы ни наивной верой в словеса, ни готовностью добровольно распрощаться со своим «двухдержавным стандартом», не страдали. Правда, в связи с общим миролюбием короля Эдуарда VII, они выбрали иной ответный ход, но на 1905-й год не менее эффективный. Фишер своим «Дредноутом» просто-напросто «перечеркнул» половину построенных по германскому Закону о Флоте линкоров, переведя их в разряд артиллерийских кораблей для обороны берегов. Или берегами охраняемых. Поскольку решительное столкновение с дредноутами в открытом море для них означало гибель. И… и львиная доля затрат в рамках смет Закона о Флоте «имени Тирпица» улетела в трубу, весело помахивая хвостиком! При этом все наличные «недомерки» продолжали исправно жрать ежегодный бюджет Морведа на содержание кораблей и их экипажей.

Эдуард Альбертович, будучи человеком гибкого ума, расчетливым и дальновидным, резонно полагал, что в любой стране с демократическими институтами, типа Рейхстага, столь явный облом приведет к падению правительства, включая столь опостылевшего лондонским небожителям германского морского министра. И к появлению у конституционного монарха, профукавшего громадные народные деньги, желания договариваться. Однако, дядя сильно недооценил племянника. И сильно недооценил немецкий народ, уже почувствовавший себя единым, имперским и державным. Пощечину от Эдуарда получил не только Вильгельм II. Ее получили ВСЕ немцы.

И немцы, практичные и прижимистые до скаредности, выдали в Рейхстаге своему кайзеру карт-бланш на продолжение постройки Флота открытого моря! С возросшей почти вдвое ценой на корабли, с огромными расходами на модернизацию верфей и баз, на расширение и углубление Кильского канала и, главное, — его шлюзов. С Новеллами к Закону о флоте, численно и качественно усиливающими его списочный состав и сокращающими сроки постройки кораблей с учетом роста производственных возможностей верфей и промышленности. А также на треть сокращающими срок их службы до замены новыми боевыми единицами, что в определенной мере решало проблему быстрого морального устаревания броненосцев и больших крейсеров на фоне гонки калибров орудий и размеров кораблей.

В нашей истории в Лондоне окончательно уяснили, что германский рывок к морскому владычеству реально остановить можно лишь превентивной войной, по итогам так называемой «миссии лорда Холдена» в феврале 1912-го года, когда яростный германский спурт в «морской гонке» стал виден невооруженным глазом. Британский военный министр лично посетил Берлин, где тщетно пытался в ходе прямых переговоров с кайзером, канцлером Бетман-Гольвегом и Тирпицем достичь соглашения на относительно комфортных для островитян условиях: численное соотношение их и германских линкоров/линейных крейсеров класса «дредноут» в пропорции 18:10, в самом крайнем случае — 16:10.

Но Тирпиц упрямо настаивал на соотношении 3:2 в пользу англичан, считая это пределом допустимой уступчивости. В чем его поддержал и кайзер. Ответ Британии известен: дипломатическая и тайная подготовка к коалиционной войне с «центральными» державами, а по большому счету — ее искусное провоцирование. И персонально для фон Тирпица — «ультимативные» линкоры с 15-дюймовой артиллерией главного калибра, способной сокрушить толстые броневые пояса его «кайзеров» и «кёнигов»…

С учетом того, что здесь и сейчас британцам необходимо считаться с вероятностью союза Рейха с Россией, морская гонка обещала быть даже более яростной, чем в нашей истории. Следовательно, немцам придется чем-то жертвовать: на все хотелки денег не хватает даже у очень богатых стран. Поэтому, считая главным приоритетом линкоры, Маринеамт будет вынуждено жестко экономить на постройке крейсеров, эсминцев, подлодок и прочей мелочевки, ограничиваясь самыми минимальными потребностями в эскортных силах при эскадрах дредноутов. Но…

По ходу вчерашних застольных разговоров у Петровича сложилось стойкое убеждение, что его визави этого очевидного момента не видят в упор! Как и того, что сознательно отдав пальму первенства во всем, что «меньше линкора» русским союзникам, они повышают шансы получить на выходе вполне сбалансированный германо-российский флот к часу «Ч». А также не менее сбалансированную стратегию ведения коалиционной войны на море в глобальном масштабе.

Увы, в данный момент ни о чем подобном германцы не думали, к отбою он вполне убедился в том, что принцип «дружба-дружбой, а табачок врозь» принят Тирпицем и Ко за аксиому. В результате самодовольные, твердолобые дойчи запросто могут понастроить импотентное стадо дистрофичных крейсерков и прибрежных эсминцев-лилипутов, по всем их боевым качествам критически уступающих британским одноклассникам-сверстникам. Что же касается их планов до русских: ты вынь, да и положи им к «генералке» пару-тройку линейных эскадр со всей причитающейся «большим мальчикам» челядью. А остальное — «не есть Ваши заботы, герр адмираль граф Руднефф…»

'Обуревшие морды! Может, они себя на полном серьезе считают круче тех, кто побеждал у Шантунга? Дескать, азиатов отколошматить и московит-лапотник обязан? С просвещенными же мореплавателями справиться способна исключительно германская морская выучка, если не сказать дрессировка, кайзеровских матросов, старшин, офицеров и адмиралов. И их гениальный Крупп. А также их не менее гениальный Амиральштаб. Так что, ежели вам, русским, будет доверено встать в единый строй с флотом Рейха, гордитесь оказанной вам честью. И не рассуждая, исполняйте НАШИ приказы…

Вот оно, как, Федорыч… А фейсы ваши тевтонские не треснут⁉ Выучка говорите? Ну, положим, про команды, офицеров и командиров кораблей — я не спорю. Но вот про адмиралов — с этого места, давайте-ка, поподробнее. До чего вас такая «дрессировочка» довела у нас? До того, что ваш герр Шеер при Скагерраке сумел поворотом «все вдруг» на 16 румбов вывести флот из убийственного «кроссинга» линкоров Джеллико? Причем дважды? Прекрасно. Но если забыть, что перед этим он же сам обе этих «палочки над Т» для Флота открытого моря и «накомандовал»! Вот он, ваш уровень подготовки высших командных кадров, причем, самых отважных и талантливых. Вот он, уровень творческой мысли и военного искусства вашей Академии в Вильгельмсхафене. Уровень оперативно-тактический.

А уровень вашего хваленого Амиральштаба? Которым вы так гордитесь, и которого пока не существует ни у британцев, ни у русских. Но есть ли смысл говорить про стратегию? Если враг станет воевать не так, как вы ему предписали в своей «безупречной» теории, и изберет дальнюю блокаду, а не ближнюю, чем вы ему на это ответите? Без шпаргалки? Той же перманентной импотенцией, что и в нашей Первой мировой у вас приключилась?

«Скорость вторична. Броня и подводная защита — доминанта в конструкции линкора. Общая свалка решит судьбу боя, если погодные условия ограничат видимость, а средний калибр будет менее эффективен из-за волнения моря. Исходя из этого, линейный корабль должен иметь возможно мощный залп главного калибра как на оба борта, так и в стороны оконечностей. Поэтому число подводных аппаратов должно быть никак не менее шести, а торпеды в них — чем больше по калибру, тем лучше…» И заметьте, это мне говорят офицеры с нами прошедшие через Шантунг! Что, кроме тарана Рейна и торпедной атаки Сергея Захаровича на «Микасу», там больше не было ничего поучительного, спрашивается?

Вот ведь Альфред, не глупый, вроде, мужик. И хотелось мне узнать, как бы он повел себя во главе флота в 1914-м. Но теперь боюсь разочароваться в собственных иллюзиях. Навряд-ли он им рассказывал про то, что я ему уже «разжевал». Но на все дурацкие пассажи своей молодежи, в том числе понюхавшей запах шимозы на наших палубах, одобрительно кивает и лыбится, ака июльское солнышко полдню. Но ахинею же полную несут его архаровцы! Ахинею! Тьфу… Кой черт понес меня в эти горы?..'

Петрович чувствовал, как медленно, но верно, звереет. К счастью, докипеть до непреодолимого желания ломануться во «фрицевкую зону оккупации», дабы объясниться с герром Тирпицем «на повышенных» не дожидаясь завтрака, ему не позволили.

Вслед за суматошным стуком в дверь его спального купе, она резко и широко распахнулась. И возникшая было в проёме ошарашенная физиономия Чибисова, жалобно запричитавшего: «Прощения просим, но… только… тут вот… к Вам, Его высокоблагородие, господин, э-э…» была самым бесцеремонным образом сдвинута куда-то в сторону, а в аккурат на ее месте материализовалась роскошная борода над малинового цвета шелковым, стеганым халатом в пол. Над бородой весело щурилась парочка ехидных, озорных глаз, а над ними высился сократовский лоб, увенчанный блестящей лысиной.

«Вах! Дивитесь: к нам заглянул невзначай профессор Преображенский, собственной персоной, — заценив облик Тирпица „в домашнем прикиде“, Петрович от неожиданности даже „спустил пары“. Тотчас драить „нежелающего просвещаться долговязого обормота“ расхотелось, — Только, дорогой мой Альфред, я тебе не Шариков. И не Швондер, какой-нибудь. Борменталями своими стращать меня безыдейно. Пуганый. Зачем приперся спозаранку, не дав даже зубов почистить? Хорошо хоть, не в исподнем застал…»

— Всеволод Федорович, друг мой, отчаянно извиняюсь. Но мне показалось, что вчера вечером, отправляясь к себе, ты был несколько не в духе. Уж не ведаю, чем мы, грешные, провинились, но совесть была не чиста. Посему я решил покаяться лично, хотя и не знаю за что. А заодно угостить тебя египетским кофе прямо с уголька, китайскими сладостями и еще теплым бранденбургским пирогом с яблоками. Они, правда, тоже китайские, но зато повар — мой. И не скажу, что у него получилось хуже, чем с нашими. Не возражаешь?

То, что арабский кофе неизбежен, Петрович догадался еще во время вступительного слова Альфреда: ворвавшийся в купе аромат был поистине восхитителен. «Не каждый день Вам приносит кофе в постель сам шеф Маринеамт. Тем паче, если Вы не очаровательная дама, а в противоестественностях Альфред не был замечен. Блин! И злиться на него больше нет никаких сил. Ну, красава же!»

— Заходи… — Петрович рассмеялся, вдруг осознав, как по Луспекаевски у него это вырвалось. «Что? Утро ностальгических воспоминаний о будущем начинается? Только смотри у меня, дружище Альфред, систему гранат опять не попутай…»

После того, как они остались вдвоем, а первые чашечки ароматного напитка наполовину опустели, Тирпиц решительно дал понять Петровичу, что ходить вокруг да около не в его стиле:

— Я так понимаю, что ты надулся вчера из-за того, что я не стал возражать на столь образное изложение умницами Трота, Эгиди и Шеером основ германской морской доктрины? Или из-за нашего концептуального подхода к тактической роли и конструктивным особенностям будущего линкора?

— Витиевато стелешь, дорогой Альфред, а спать все равно было жестко. Но, в общем, ты прав. Мне показалось, искренне надеюсь — только показалось, что вся моя аргументация для тебя и твоей банды, что об стенку горох.

— На мой счет — не волнуйся. Тебе лишь показалось. И можешь перекреститься, — Тирпиц улыбнулся одними уголками губ, но глаза его оставались спокойными и внимательными, — Хотя должен сказать, я поступил так вполне осознанно. Дабы ты, Всеволод, из-за излишней пылкости, не скатился под откос на крутом повороте.

— Но…

— Пожалуйста, позволь мне договорить… Вчера, друг мой, ты вполне мог убедился, как адски трудно будет мне, морскому министру, переубеждать немецких офицеров, инженеров, кораблестроителей и чиновников в ошибочности многого из того, к чему я сам же их годами призывал и готовил. Даже наиболее разумных и перспективных, многое схватывающих на лету. И я не думаю, что тебе будет легче в Санкт-Петербурге. Скорее, тебе будет несравнимо тяжелей. Все там будут против твоих новаций. И дядюшка вашего императора генерал-адмирал, и Адмиралтейство, и деятели из ГМШ. Все они поднимутся против тебя. И не забывай — это Россия. Русские. Неторопливые и нерасторопные до всего нового… Только не обижайся на правду, пожалуйста. Исключения, вроде тебя, мой дорогой, лишь подчеркивают правило.

Царь Николай — не Петр Великий. Мне ли тебе это объяснять? Вздыбить ваш народ у него вряд ли получится. А тем более ваше дворянско-чиновничье болото. Если уж к тридцати годам он характера не показал, надежд не много. А еще — ваша столичная камарилья, для которой все государственные заботы, требующие казенных денег, это наглый грабеж того, на что они положили глаз. Все твои блестящие, революционные идеи в сфере военно-морского строительства для таких вот субъектов — паранойя и вредительство… Хоть понимаешь, милый мой, с чем ты в вашей столице через полторы недели столкнешься?

— Конечно, понимаю.

— Понимает он. Ну-ну…

Всеволод! Если тебя не поддержит царь так же безоговорочно, как Экселенц поддерживает меня… пока поддерживает, — Тирпиц сделал многозначительную паузу, очевидно, намекая на то, что имея дело с августейшими персонами, никогда нельзя быть уверенным в их благосклонности на сто процентов, — И если Макаров не встанет за тебя горой, все твои гениальные прожекты вылетят в печную трубу. А ты сам — в отставку. И, поверь мне, через пару месяцев никто даже не вспомнит, что ты выиграл им войну… Не делай круглые глаза, я понимаю, что говорю.

Короче. На будущее… Конечно, со своей стороны, я через кайзера постараюсь помочь тебе, упрочив твое положение и заинтересовав царя твоими идеями. Влияние моего Императора на вашего самодержца сейчас достаточно велико, и пока оно даже растет, как мне представляется. Но! Если паче чаяния случится, и перед тобой встанет выбор: тянуть лямку не высовываясь или попросить отставки, не мешкай и смело выбирай второй вариант.

— Угу… И что мне прикажешь дальше делать? Писать мемуары лежа на печи со свечным огарком?

— Зачем? Успеешь еще, если дотянешь лет до восьмидесяти… Нет, мой миленький. Никаких мемуаров! Тебе надо будет перебираться в Германию. Ко мне. Право для тебя поступить на германскую службу мы с кайзером из Николая выбьем…

— Альфред. Может, тебе опохмелка требуется? Или ты ЭТО на полном серьезе?

— Более, чем на полном.

— Предлагаешь Родинкой торгануть?.. МНЕ⁇

— Дурачка только из себя не строй. Если мы и наши властители решили выстраивать союз России и Германии, прочный, на десятилетия или больше, о каком тут предательстве можно говорить? Просто ты приложишь свои силы и талант там и тем способом, где они смогут поспособствовать взрывному росту нашей совокупной мощи на море. Как германской, так и русской. С целью нашей общей победы над англосаксами и их прихвостнями. И при этом ты будешь понят, обласкан и устроен в жизни так, что все обитатели кресел под вашим замшелым «шпицем» будут тебе завидовать до позеленения.

— Угу… Альфред, а в глаз?.. Повторить?

— Милостивый государь Всеволод Федорович. Не дурачьтесь на трезвую голову. Это серьезное предложение серьезного человека, вполне отвечающего за свои слова. Но если тебе оно в данный момент, — Тирпиц, возвысив голос, подчеркнул последнюю пару слов, — чем-то претит, хорошо: больше к сказанному я возвращаться не буду. На будущее же учти: мое предложение остается в силе до того момента, пока я возглавляю Маринеамт.

— Альфред, ну, перестань… Я прошу тебя. В России не принимают на военную службу иностранных офицеров с 1890-го года. У вас же, в объединенной Германии, подобного не практикуется вовсе. Так что ни о каком «дозволении» Государя и речи быть не может.

— Если бы не такая мелочь, в остальном тема имеет право на существование, не так ли? — с хитро-приторной улыбочкой беса-искусителя поинтересовался Тирпиц.

— Прекрати, пожалуйста. И радуйся, что в грызло сразу не получил. И сейчас — точно было бы за дело.

— Всеволод, друг мой… Все-таки, ты типичный баковый хам и задира. Даже удивительно, что тебя все твои подчиненные характеризуют как лютого моралиста и сердобольного «отца-командира», начисто искоренившего на эскадре зуботычины и прочие «неуставные действия» офицеров по отношению к нижним чинам.

— Ты только, будь добр, не путай кислое с пресным. Там — служба. А здесь — дружба, — плотоядно прищурился Петрович, демонстративно поглаживая костяшки правого кулака, — У нас друзей на дуэль лишь полные придурки вызывают. У нас, знаешь ли, друзьям их неправоту объясняют интимно, по-дружески.

— Я уже в курсе, — Тирпиц спокойно и бесстрастно выдержал взгляд Руднева, показывая всем своим видом, что при таком раскладе сдачи «русский Нельсон» получит непременно, — Но, давай, лучше обойдемся без глупостей.

— Так ты сам мне глупости не предлагай. И обойдемся.

— Хорошо. Но к сведению тебе: в Петербурге, во время интимной беседы царя с кайзером, Экселенц, по моей просьбе, как бы в шутку задал вашему Государю вопрос о возможности взаимного обмена офицерами, генералами и адмиралами по временным патентам. Для персонифицированного сближения офицерских корпусов обеих держав и подготовки людей, которым в не столь уж отдаленном будущем предстоит осуществлять в полях и на морях координацию союзнических усилий наших армий и флотов.

— И что?

— Николай согласился, что это очень здравая идея. И в ближайшее время ее надо будет непременно претворить в жизнь.

— Сама-то по себе мысль здравая. Пожалуй… Я тоже на сей счет думал. Но тут ты меня опередил.

— И, значит?..

— Ты опять про меня конкретно? Не беси, пожалуйста! Очень прошу.

— Добро. На том и закончим с этим… Пока. Но я полагаю, ты хорошо запомнил все, что я сейчас тебе сказал?

— Угу… Кстати, посмеяться хочешь?

— Новый анекдотец?

— Наиновейший. Знаешь, почему я вчера к поезду опоздал?

— По слухам, достойным доверия, ты запутался палашом за полог алькова одной прекрасной Сирены.

— Не угадал. Ситуация вышла из-под контроля несколько позже. Когда мне пришлось задержаться во дворце Кутайсова для получения некоего конфиденциального письмеца. С которым в Иркутск на поиски моей персоны был инкогнито отряжен второй секретарь британского посольства. Сей пронырливый джентльмен прибыл накануне поздно вечером и с утра караулил меня у ворот. С корреспонденцией и верительными грамотами, — с этими словами Петрович вытащил из ящика стола аккуратный конверт светло-зеленого цвета, — Вот, полюбопытствуй. Таить такую прелесть от тебя смысла не вижу.

— Вообще-то, у меня нет привычки подглядывать в чужие письма.

— Думаю, что в данном случае, это будет полезно для нас обоих.

— Ну, если ты мне настолько доверяешь. И настаиваешь…

— Доверяю. И настаиваю. Читай.

— Хм… действительно прелестно, — Тирпиц, пробежав глазами письмо, с легким полупоклоном возвратил бумагу Рудневу, — Ну-с… теперь-то, надеюсь, ты согласен, Всеволод, что моя скромная оценка твоих достоинств нисколько не занижена? И заметь, как все изыскано подано: по-британски тактично-коварно, и по-Фишеровски, беспардонно…

— Беспардонность-то и коварство в чем?

— Коварство? Сам разве не понял? Джек одним этим письмецом уже разбередил Макарову душевную рану, полив рассаду ревности к тебе теплой, дождевой водичкой. Ишь, как вывернул, хитрый лис: «Попросил разрешения у моего дорогого друга лично засвидетельствовать Вам свое почтение и искреннее восхищение…» Кстати, не напомнишь, когда они успели познакомиться?

— Во время постройки «Ермака», скорее всего. А еще что-то было с англичанами по поводу ледоколов для Байкала.

— Ах, ну да! Как я мог упустить этот момент, ведь Степан Осипович тогда не только дневал и ночевал у Армстронга, но и успел в Лондоне доклад сделать на тему непотопляемости и методики испытаний водонепроницаемости отсеков. И с оглушительным успехом, причем… Да, кстати, все собирался у тебя спросить, а почему он не пожелал нас дождаться? Всего-то несколько часов…

— Думаю, минут десять назад ты все верно разложил по полочкам, Альфред. Слишком верно.

— Что⁉ Хочешь сказать, что вы уже повздорили?

— Если не хуже того.

— Замечательно… Так вот почему ты заявился сопровождать нас лишь с одним ординарцем! А еще говорят, что русские долго запрягают, — Тирпиц с коротким смешком откинулся на спинку кресла, — Ну, так что же ты теперь намерен делать? Если и государев дядя Алексей, и Шпиц, и САМ Комфлот будут на тебя зубы точить?

— Спроси чего попроще, ладно? — Петрович тяжко вздохнул, изучая опустевшую чашку, — Хоть гадай на кофейной гуще, хоть не гадай, но, похоже, Первый морской Лорд одной этой телеграммкой Макарову наворотил мне дерьмеца больше, чем вся его контора за год войны. Правда, когда я узнал про «Ваканду» с «Оккупадой», выбесило это меня сильнее. Но столь виртуозной пакости, да еще так скоро, не ожидал.

— Ну, сам же говорил: все, что произошло, это лишь цветочки, а ягодки будут впереди.

— Только как-то слишком быстро все происходит, не?

— Нет. Нормально. Это для японцев война закончена. Пока… А для британцев и нас, не только русских, но и немцев, все только закручивается. Этот «твой до замерзания ада», в первом же письме позволивший себе перейти с тобою на «ты», все верно понимает. И все ходы свои наперед просчитывает.

— Да, и пес с ним… Что я теперь намерен делать, спрашиваешь? Как всегда в последние полтора года, рассчитывать на лучшее, а готовиться к худшему. Надежды на лучшее связывая с тем, что Государь, как мне представляется, принял мою логику развития флотского строительства. С чем связано мое назначение на хозяйство в МТК. А еще с тем, что Дубасова, как мне представляется, убедить в ее безальтернативности удалось. А он мой непосредственный начальник. Худшее же…

— Всеволод. Стоп! Спустись на грешную землю. Ваш царь — флюгер! Сегодня он соглашается с одним, а завтра с другим. Тому примеров — тьма-тьмущая. Или сам не знаешь? А Дубасов… Дубасов служака до мозга костей. И будет делать ровно то, чего пожелает самодержец. Это ты понимаешь прекрасно. Если же еще и сам Макаров сделает твоей персоне афронт, никто в Петербурге на тебя не поставит, как на охромевшую лошадь…

Но извини, пожалуйста, перебил. Давай дальше, про худшее. Вдруг опять выдашь нечто гениальное? Меня этот поворот событий куда больше интересует. В свете ранее прозвучавшего моего тебе предложения.

— Прекрати мерзко хихикать. Тебе не идет… Если у нас… если у меня ничего вразумительного не выгорит, просто будешь иногда ко мне в деревню с оказией заезжать погостить. Может, напишешь предисловие к немецкому изданию мемуаров отставного «флагмана авангарда».

— Думаю, из тебя выйдет столь же плодовитый мемуарист, как в свое время из Федора Федоровича Ушакова.

— Хитрый, циничный льстец и пройдоха! Альфред, мне иногда кажется, что коварный Змей-искуситель некогда убеждал Адама в пользе для здоровья свежих яблок именно твоим елейным язычком.

— Не возражаю. Только он искушал Еву. Существо слабое, доверчивое… Но, пусть буду гадом. Готов даже это претерпеть, если ты дозрел до важности для начала хотя-бы теоретически порассуждать о достоинствах сего фрукта. И вариантах его употребления, как в свежем виде, так и в формате неких кулинарных изысков.

— А если я сейчас расколю эту чашку о чью-то лукавую физиономию?

— Всеволод. Уймись уже со своими наигранными, нелепыми обидами! Я лишь гарантирую тебе спасательный круг и место в шлюпке на случай, если макаровский шпирон, хоть бы и в его дурацком канатном «наморднике», прошибет тебе борт до самых топок. Давай-ка мы лучше здесь и сейчас, с холодной головой, обсудим все варианты развития событий, при которых они могут тебе понадобиться. Если уж звезды так встали. Согласен?

— Давай-ка, лучше не будем. Голова уже не холодная. Но если дела мои пойдут настолько паршиво, позволь мне самому определить чем и как закрывать собственную задницу.

— Что-ж. Как скажешь… Вольному воля, спасенному Рай.

— Твою готовность помочь я оценил, не сомневайся. И обещаю, что если совсем припрет, вернусь к твоей идее в трезвом уме и без лишних эмоций. Только сперва скажи, Альфред, когда именно в твою голову пришли подобные, хм… согласись, неординарные мысли на счет моей скромной персоны? После Шантунга? После Токио? Или…

— Через несколько дней после нашей первой встречи. Когда я прочел в «Дэйли Мэйл» отчет о землетрясении в Кангры.

— Так-с… Понятно. Значит, все-таки… — Петрович внезапно ощутил неприятный, липкий холодок между лопаток, — Кто-нибудь из твоих еще знает?

— Какой для меня в этом смысл? И прок? Сам подумай.

— Логично. Язык мой — враг мой… Умно играешь, Альфред.

— Что делать? Слишком высоки ставки. Но ведь и ты, Всеволод, умеешь пить. Не думаю, чтобы ты обмолвился случайно.

— А если я скажу, что там и тогда, где я узнал об этой катастрофе в Индии, ни при каких обстоятельствах я не мог даже и помыслить о возможности нашей с тобой личной встречи?

— Пожалуй, не удивлюсь. Это кое-что объясняет… Но не волнуйся, я не полезу к тебе с лишними расспросами. Мне как-то без разницы, удалось ли кому-то в русской Сеульской миссии вызвать дух кого-либо из ваших знаменитых адмиралов во время ночного спиритического сеанса, или же на твоего однофамильца, корабельного священника, снизошло откровение свыше. Ваше ортодоксальное православие, вообще вещь в себе… И потом, этот его скоропалительный вояж в Петербург и обратно в Порт-Артур с чудотворным Образом, уже в статусе духовника Великого князя Михаила…

Не надо на меня так смотреть, Всеволод. Получать информацию и анализировать ее — моя прямая обязанность. Ты начал творить нечто запредельное с Чемульпо. Значит, корень всего этого где-то рядом. Или Сеул, или твой крейсер. Третьего не дано. Что, по гамбургскому счету, теперь не так уж и важно, на самом деле. Для меня ясно, на чьей ты стороне. Этого более чем достаточно… Хотя до начала войны ты никакой симпатии к нам, германцам, не высказывал. И, кстати, это еще один шар в лузу моих рассуждений.

— Я на стороне России, Альфред. И необходимости нашего с вами союза. Для обеих наших стран и их народов.

— Логично. Мировое господство на паях… Ты ведь именно это имеешь ввиду?

— Почему бы и нет?

— Оригинально, свежо и… думаю, должно сработать. Только если вовремя вынести за скобки наших общих дураков, ваши плохие дороги и наш Большой генеральный штаб.

— Что-ж, давай работать вместе над этими проблемами. Как говорится, если долго мучиться, что-нибудь получится… Но… Но на один твой тактично не заданный вопрос, я все-таки отвечу…

Да, с некоторых пор я стою за союз России и Германии. По одной причине. Я ЗНАЮ, что вооруженное противостояние приведет обе наших державы к чудовищной катастрофе. К десяткам миллионов жертв. Да, я не оговорился, — к десяткам миллионов. И повергнет в руины две трети Европы. От Волги до Рейна. При нынешнем уровне развития промышленности никаких молниеносных войн между нашими державами не будет. Только многолетняя, тотальная мясорубка. И не одних лишь армий и флотов. Народов. В исступлении от рек пролитой ими крови, легко способных скатиться к средневековому варварству, если не хуже.

— О чем-то подобном предупреждал Кант. А потом, практически по полочкам, разложил Энгельс.

— Не они только. Но одно дело — предупреждать и строить прогнозы. Совсем другое — доподлинно ЗНАТЬ. Теперь ты тоже знаешь. И твой выбор…

— Выбор? Он сделан, Всеволод. И, поверь, отнюдь не сегодня. Иначе мы не пили бы этот кофе.