Иркутск – Москва

Глава 5

Глава 5. Дважды второе пришествие

Литерный экспресс «Порт-Артур — Москва», 24–26 апреля 1905-го года

Немая сцена длилась лишь мгновение. Замешательство в подобных обстоятельствах у людей, не раз побывавших в бою, если и возникает, то длится доли секунды… Где-то за спиной удаляющийся звонкий голос Гревеница: «Бегу к немцам, за врачом!» Хлодовский уже рядом: «Тут тесно очень. Нужно его в коридор, на ровный пол. Только аккуратно, чтобы шею, в случае чего, не повредить…» Но Петрович, памятуя истину «от Вадика» о том, что в любых экстренных ситуациях, когда тушка еще жива, но явно намерена свое бренное существование завершить, все решают первые минуты, даже секунды, отрезал:

— Ни в коем случае! Чем меньше кантуем, тем лучше. Кладем тут, между диванами. На спину. Тиша, Николай Николаевич, помогите-ка мне… Так. Петля не закусила, слава Богу. Хоть и инженер, однако того, что в литых кронштейнах случаются раковины, не предусмотрел.

— Сердце бьется. Правда, слабо и редко. А кровь — не страшно, вскользь ободрал надо лбом голову, по скальпу. Видимо об угол стола, когда оборвался.

— Понятно, асфиксия. Только бы шейные позвонки были целы. Николай, Вы буклет Банщикова по первой помощи хорошо проштудировали?

— Зачтено на «отлично», Всеволод Федорович.

— Добро. Тогда начинаем искусственное дыхание «рот в рот». Вы давите ему на грудину, я буду вентиляцию делать. Уж как-нибудь справлюсь, не волнуйтесь… Ну-с, начали! Некогда нам местами меняться…

Реанимация — занятие не для слабонервных. И не для слабосильных. Естественно, Петрович не относил себя ни к первым, ни ко вторым. Однако к моменту, когда Хлодовский радостно воскликнул: «Порядок! Он дышит, Всеволод Федорович!» Руднев успел едва не задохнуться от натуги физически, и почти потерял самообладание от накатывающих на него волн безысходности и самобичевания…

«Какой ты, в задницу, Макаренко?.. Нет, ты не педагог! Ты безмозглый и бесчувственный кретин, абсолютно неспособный понять, что может произойти, если юную, неокрепшую душу безжалостно припереть к стенке за свойственные возрасту глупости. Ты — ничего дальше кончика собственного носа не видящий, тупой чурбан, если не готов на "раз-два» отличить конченного циника, подонка, морального урода-террориста от идеалиста-молокососа, чье горячее юношеское сердчишко пламенеет болью за свою страну, за ее народ, а душа не желает примириться с несправедливостями, творящимися вокруг у всех на виду и на слуху.

А если можешь их различать, то знаешь: первого нужно «мочить в сортире» без прелюдий и лишних разговоров. Ибо этот готов идти к своим целям по трупам правых и виноватых, и не важно, много их или мало. А за второго надо сражаться. Драться изо всех сил. С ним самим, с его воспитанием, с комплексами и фобиями. Ибо первый — законченный враг страны и народа. А второй — ее достойный гражданин. Значит, твой долг — помочь ему выздороветь, очнуться от этой возрастной, радикально-нигилистической хвори. Убедить его, что настоящая катастрофа — это смута, мятеж и революция, беременная гражданской войной.

Тот самый, жадный до крови Молох, пожирающий самые светлые головы, пестующий подлых, маргинальных подонков, растлевающий души, ожесточающий сердца, поднимающий руку сына на родного отца, а брата на брата… И тем самым обессиливающий нацию, выжигая в междоусобице ее самый лучший, пассионарный генофонд. После чего она становится легкой добычей для соседей — конкурентов в борьбе за выживание на Шарике и… первейших спонсоров братоубийства в твоей стране. Ибо принцип «чем их меньше, тем нас больше» один из первых в «цитатнике мудростей» реальной внешней политики.

Ты ему это объяснил?.. Нет. Вместо этого ты дал ему прочитать то, что он воспринял, как неотвратимый приговор. Как приговор ему самому и несмываемое пятно позора на родне. Он был в шоке. И просто не понял, для чего Балк разложил по полочкам, расставив по ранжиру всю «степень и глубину» прегрешений перед российским государством некоего В. П. Костенко. Поскольку это самое государство, конкретно в твоем лице, Петрович, не показало молодому человеку, что несмотря на определенные отягчающие обстоятельства, видит в нем нечто такое, в чем оно серьезно заинтересовано. И за что готово побороться, даже поторговаться, а не просто тупо покарать по закону и выбросить обрубок в отвал…"

От приступа самокопания Петровича оторвал тихий вопрос Хлодовского:

— Всеволод Федорович, а с чего бы это он… вдруг?

«Так. Пришло время отвечать за содеянное. Публика ждет, будь смелей акробат… Вот так грех порождает грех.»

— С утра он был у меня. Разговорились за жизнь. И, похоже, Володя решился мне довериться, со своей сердечной тайной. А я-то, старый дурак и циник, по полочкам все ему и разложил, касаемо предмета воздыханий. Думал, в терапевтических целях, ибо: с глаз долой — из сердца вон! А вышел такой вот казус… Нелицеприятный. Отелло и Ромео в одной кастрюле, что тут еще скажешь.

— Бывает. Не корите себя. Молодо-зелено. Наверное, не он первый, не он последний. Хорошо хоть, что револьвером не воспользовался.

— Да, уж… Но насколько все в порядке или нет, поймем, когда врач его в чувство приведет и шею осмотрит.

— Думаю, с позвонками все должно быть нормально. Он не грузный. Так что…

— Так что, для начала — нашатырю под нос. А там видно будет. Может, у него еще и сотрясение мозга?

— Господа… Пожалуйста… Не нужно нашатырь…

— Упс! Ожил касатик… Владимир Полиевктович, милый мой, Вы головой-то пошевелить можете?

— Кажется, да, Николай Николаевич… — еле заметно кивнул Костенко и приоткрыл глаза, — простите, господа… я доставил вам неприятности…

— Не стоит об этом. Кстати. Володя, а вы слышали все, о чем мы с Николаем Николаевичем сейчас говорили?

— Да… наверное… Но только…

— Никаких «только». Надеюсь на Ваше благоразумие. С расспросами к Вам никто не полезет, — Руднев многозначительно взглянул на Хлодовского, — И впредь, попрошу без непозволительных глупостей, молодой человек. Непозволительных для христианина, а уж для офицера — тем более. Господа, дождитесь доктора и уложите Владимира Полиэвктовича в постель. Надеюсь, что у барона хватило здравомыслия не распространяться о подлинной причине нашего обращения к немцам за медпомощью… Тихон, будь любезен, голубчик, прибери здесь. А дальше, как врач скажет… Я пойду к себе. Доложишь, что и как он решит. Если вновь ничего экстраординарного не приключится, часа два прошу меня не беспокоить.

Пришествие лейб-медика Хёхнера, вновь сопровождавшего принца Адальберта в длительной загранкомандировке на Восток — отпрыск кайзера уже побывал в Китае в 1903-м, на «Герте»- прояснило в положении Костенко, что кроме легкого сотрясения мозга, здоровенной ссадины с рассечением почти на темени и синяка на шее, наш «несчастно оступившийся» поимел серьезный вывих левого плечевого сустава. И тут же был вынужден испытать на себе все прелести вправления оного на место. По заверениям доктора разрыва суставной сумки не произошло, что само по себе уже было счастьем, но намучился во время процедуры его пациент изрядно. После чего, напоенный бульоном и чаем с какими-то настойками, с жестко притянутой и прибинтованной к телу рукой, погрузился в объятия Морфея.

Руднев же тем временем, убедившись, что секретные чертежи в наличии, тщательно порвал на клочки и вышвырнул «за борт» «предсмертные» душеизлияния несостоявшегося самоубийцы. Попутно выяснив, что балковская характеристика на молодого инженера с перечнем «связей его порочащих» в пакете с эскизами пароходов отсутствует. А вот это было нехорошо. Точнее, это было очень плохо. Но тотчас же идти чинить допрос чудом избежавшему гибели человеку не хотелось. Пускай сперва очухается и поразмыслит. Про жизнь. И про смерть… В том, что из-под присмотра верного Чибисова ему никуда не деться, Петрович не сомневался.

Прикрыв окно, в которое с ветерком и паровозным дымом изредка залетали капельки мелкого, моросящего дождя, он задумчиво сглотнул пол кружки холодного кофе и поморщился: "Помои… Но мосх надобно прочистить. Кофеин никуда не девается при остывании напитка, надеюсь. Да, денечек нынче начался оригинально. И весело. А еще предстоит топать на обед к Тирпицу и всей его честной компании. Правда, до этого еще часа три. Достаточно, чтобы привести растрепанные чувства в порядок и трезво взглянуть на ситуацию.

Итак… Что мы имеем? Чел сам себя приговорил. И исполнил… Это что? Это не просто выбор. Это слом. И случился он не только из-за страха причинить родне неприятности. Но еще и потому, что Василий четко расписал в той «поясниловке», с кем наш вьюнш спутался. Кто на деле правит бал в ПСР, не говоря уже про БУНД. Кто пробашлял ребяткам в ермолках идею с отрывом Малороссии от России, и какова при этом роль генштабистов Вены. В чем интерес Токио. Как ведут свои партии кукловоды из Лондона и Парижа. При чем тут поляки и наши купцы-староверы. Кто такой Яша Шифф или мистер Генри Уилшир. И прочая, прочая, прочая…

Тут-то до Володечки и дошло, как его подставил доверчивый, сердобольный папаша. А иные персоны, на поверку совсем не доверчивые и не сердобольные, поимели. Как того «дурака за четыре сольда». И неожиданно для себя осознал: кто, для чего и как намеревается использовать и его лично, и подобных ему молодых, радикально настроенных патриотов, которые видят одну сторону медали, не давая себе труда задуматься о другой. Той, которую никто из вышеозначенного перечня субъектов, заинтересованных отнюдь не в реформировании и модернизации нынешней Российской державы, а в ее тотальном крахе посредством самоубийства, демонстрировать им не собирается.

И решил он себя покарать. По всей строгости, не по-военному, даже… Слава Богу! Ведь если кому на роду написано быть залюбленному до смерти, тот не повесится. И то ведь, сказать: каков красавЕц пропадает! Девки, ау!!. Вы где?.. Молод, статен, лбом высок, кареглаз, чернобров, кровь с молоком, да и только… И вот я, хрычовка старая, такого соколика чуть было под смертный грех не подвел. В прямом и переносном. А если бы он преуспел в этом, засранец, кого мне в Америку к Крампу и его дружку Кэппсу посылать? С заездом к Базилю Захароффу на «Виккерс энд Максим» на обратном пути, а еще в Эссен и Киль к Круппам.

Знал бы ты, мил человечек, как мне, в перерывах между войной, приходилось крутиться живчиком на сковородке, чтобы ваше турне организовать! Особенно, в отношении сына турецкоподданного греческих кровей. У данного господина хватка бультерьера, а прайс покруче, чем на Привозе. Однако же, договорились. Хвала Вадику и Царю-батюшке. И сэр Бэйзил покажет Вам то, до чего он смог дотянуться сам. Это и хозяйство Парсонса, и виккерсовский артиллерийский комплекс, и кое-что из того, что внезапно нарисовавшийся «наилепший кореш» Степана Осиповича, малаец Джекки, почитает нынче главными секретами. Включая расчеты по КМУ «Дредноута» и «Инвинсибла». Крамп же вам лично продемонстрирует и даже даст пощупать все, что нас интересует в Штатах. И по их пушкам, и по докам, и по броне у Карнеги. И познакомит с кем надо в Бюро кораблестроения и ремонта…

Ишь, пострел! Соскочить он решил!.. Нет, мой миленький. В нашу компашу вход — рубь, а выход… выход не предусмотрен соглашением сторон. Такова суть договора, который ты у меня сегодня вечером подпишешь. Виртуально, конечно… Или кровью. Смотря, как пойдет."

Петрович тщательно продумал список персоналий для срочной поездки за океан и пролив с целью изучения передового опыта. И хотя Владимир Костенко был в намеченной им команде лишь «одним из», но без него, как кораблестроителя, пасьянс не складывался. Всем понятно, что корабли строятся для пушек? Но ведь и сам корабль это, де факто, плавучая самоходная платформа. Следовательно, без машин и механизмов ей никак не обойтись. Отсюда подбор профессионалов «по направлениям».

Готовиться к служебной командировке в Штаты, затем в Англию, а в завершение вояжа — в Германию, предстояло трем специалистам, намеченным Рудневым для этой миссии. Правда, никто из них пока об этом не догадывался. А компания подбиралась интересная. Особенно с учетом внутреннего предубеждения, которое сам Петрович по жизни испытывал к российским «южанам». Но все трое были родом с Украины! Причем двое — потомки евреев-выкрестов. А третий вырос в семье, где уважение и дружба с иудеями считались вполне естественными.

Понятно, что предубеждения — штука субъективная и иногда обоюдоострая. Он и сам это понимал. Но память про «Ющь-майдан», про приблатненую армяно-еврейскую «дончанку с косой», про щиро-подонистую ухмылочку пана Кравчука, про толпы идиотов с факелами «имени Бандеры», и еще большие толпы идиотов на эту нацистскую мерзость глазеющие с тротуаров и из киевских окон, не отпускала даже здесь. Однако, государственный интерес это категория объективная. Главный критерий тут: успех общего дела на благо русской Державы. А наши «южане»… Что, «южане»? Главное, чтобы в политику общегосударственного масштаба поменьше лезли. Как во внешнюю, так и во внутреннюю. Ибо, как показывает история России второй половины XX — начала XXI века, не для их темперамента такое занятие…

Самым старшим и житейски опытным из этой троицы был Борис Луцкий. Его Петрович и наметил для роли главы «тайного великого посольства МТК», хотя до сих пор не успел переговорить с ним по душам накоротке: у Бориса Григорьевича случился внезапный и незапланированный роман с Бертой Крупп. Как говорится, настоящая любовь, как и настоящая война, всегда начинается вдруг. Поэтому до времени лучше было не грузить его прочими «мелочами» государственной важности. И если их взаимный интерес с означенной девицей перерастет во что-то большее, чем мимолетное увлечение, на германском направлении военно-промышленного сотрудничества для России может нарисоваться ситуация, схожая с явлением Джокера из рукава.

Вторым по старшинству в списке кандидатов на длительную загранку был тридцатитрехлетний Александр Григорьевич Дукельский, в прошлом году занявший стол руководителя Артбюро питерского Металлического завода. Будущий гений проектирования отечественных артиллерийских установок крупного калибра, как башенных, так и железнодорожных. Его книга про их генезис в свое время произвела на Петровича неизгладимое впечатление. Но прежде чем решать, стоит ли его выцарапывать с Метзавода насовсем, переводом к Бринку, или лишь на время командировки, надо с однофамильцем, а, может быть, и с родственником любимого флаг-офицера Макарова, познакомиться. Правда, перед этим еще доехать до Питера требуется.

Вот к ним-то, к профи по движкам и спецу по большим пушкам, для полного комплекта и пристегивался Костенко. Не то, чтобы его совсем уж некем было заменить. В «обойме» у Петровича были выдающиеся инженеры. Достаточно упомянуть Бубнова, Скворцова, Шотта, Крылова, Гаврилова, Кромальди или Шлезингера. Но его подкупала возможность выстругать «гениального Буратину» под себя, поскольку Владимир Полиевктович молод, не отягощен шаблонами и условностями. И вполне вероятно, что авторитет Руднева и как боевого адмирала-флотоводца, и как личного покровителя, окажется для него непререкаемым. Такой расклад должен до минимума сократить период дискуссий и убеждений, неизбежный при работе с уже состоявшимися специалистами, имеющими по любому вопросу определенное мнение. Свое… Вдобавок, уж больно хороши были Костенковские проекты линкоров-супердредноутов, не замутненные багажом опыта проектирования кораблей предыдущей эпохи.

Ну, а кроме того, Петрович не забыл про выдающуюся роль Костенко в создании верфей в Николаеве, Комсомольске и Северодвинске. Что добавляло к его потенциалу инженера-проектировщика потенциал организатора производства. А это был уже не просто бонус. Это — переход на высший уровень профессиональной компетенции, характерный и для Луцкого с Дукельским. Именно таких бойцов Петровичу хотелось видеть в команде. Их талантливость на грани гениальности, умноженная на фантастическую работоспособность, должна была помочь России «срезать углы» в забеге за лидерами технико-технологического прогресса, выиграв главное в этой гонке — потерянное время. И пока финишная ленточка не порвана конкурентами, а судейский секундомер истории не остановлен, шансы у нас остаются. Ибо «кадры решают все…»

Однако, был еще один интерес, который Петрович связывал с подбором кандидатов для намеченного им зарубежного вояжа «тайного посольства МТК». Чисто организационный. Вы спросите: ну, а это-то здесь при чем? Ведь едут технари и задачи перед ними стоят по профилю — технические…

А, не скажите! Очевидно, что все они люди молодые, позитивные и весьма общительные. И по ходу поездки непременно обрастут интересными знакомствами среди своих коллег, как на профессиональном, так и на человеческом уровнях. И в ходе неформального общения им окажется доступна инсайдерская информация такого глубинно-личностного порядка, до которой чрезвычайно трудно добраться официальному морскому агенту. Ведь всем ясно и понятно, что, возможно он и неплохой человек и коллега, однако, как не крути, официальный шпион. А именно личные оценки морских инженеров Америки, Англии и Германии эффективности работы их «кустов» военно-морских ведомств, связанных с проектированием, постройкой и ремонтом кораблей, судов и инфраструктуры, Петровича чрезвычайно интересовали.

Причина этого лежала на поверхности. Российский Морвед жил и «крутился» по оргструктуре образца 1885-го года. Она была создана под личность главноуправляющего, Великого князя Алексея Александровича. Который, согласно ее схеме, имел в прямом подчинении лишь управляющего морским министерством. Которому непосредственно и подчинялось тут все и вся, и который соответственно за все, происходящее в ведомстве, и отвечал. В качестве совещательного органа при особе Великого князя имелся также Адмиралтейств-совет из наиболее уважаемых и заслуженных адмиралов. И советы-то генерал-адмиралу он давать мог, но при этом, как коллегиальный орган, ни за что ответственности, как и его патрон, не нес. Следовательно, являлся этот ареопаг ничем иным, как почетной синекурой и богадельней в одном флаконе.

Отсюда понятно, ЧТО могло случиться при бездарном августейшем шефе Морведа и его бесхребетном и недальновидном единственном подчиненном-исполнителе… Это ЧТО и случилось в реальной истории. Поскольку адмирал Федор Карлович Авелан ни Тыртову, ни Чихачеву, ни Шестакову в качестве управляющего морским министерством в подметки не годился. В пику проискам наглеющего Сандро, спекулирующего дружбой с царем и постоянно критикующего деятельность «дяди Алеши», свою креатуру на эту должность Алексей Александрович буквально продавил.

Хотя, отнюдь не только интриги Александра Михайловича, спавшего и видевшего себя в роли генерал-адмирала, двигали при этом младшим отпрыском Александра II. Главным при назначении «своего в доску» Авелана был вопрос повышения эффективности технологий финансового распила. Из-за спорадических попыток противодействия которому, августейший шеф Морведа едва не вогнал в гроб своими мелочными придирками умницу Чихачева. А что делать, прикажете? Время безжалостно, парижские любовницы погрузневшего, стареющего ловеласа требовали все больших и больших расходов на содержание. Итог: по завершении двух лет «эпохи Авелана» русское Морское ведомство стали называть Цусимским…

Но в данный момент, пусть пока и при старой структуре, и при наличии на ее вершине явного «профранцуза» Алексея Александровича, от его протеже и посредственности у себя над головой — Авелана — Петровичу избавиться удалось. При этом «объехав на кривой кобыле» и Александра Михайловича. По уши погруженный в проблемы доставки императорской гвардии на Дальний Восток и обратно в должности командующего транспортным конвоем Гвардейского экспедиционного корпуса, помешать назначению Дубасова этот ушлый деятель не смог.

Понятно, что Федор Васильевич и сам по себе был фигурой гораздо более сильной, чем Авелан и Сандро вместе взятые. К тому же, он получил право личного доклада Императору без обязательного присутствия при этом главноуправляющего, и был переименован по должности в Морского министра… На первый взгляд, это все мелочи. Но на самом деле, — начало тектонического сдвига. И самое главное: был преодолен момент инерции. Однако, для приведения в полное соответствие требованиям времени и принципу целесообразности схемы, умещающейся на единственном тетрадном листке, Петровичу нужны были и послезнание, и дополнительная информация, и готовность пожертвовать на благое дело анкерок-другой испорченной крови с километром нервного волокна. Которое, кстати, паршиво восстанавливается…

И как раз дополнительной информации он и намеревался дожидаться от Луцкого, Дукельского и Костенко. Точнее, от тех офицеров в морских ведомствах трех держав, с которыми его посланцы сумеют задружиться. Ведь одно дело иметь перед глазами схемы систем управления флотами и морским строительством в интересующих странах, они-то у Петровича были, но совсем другое — изучить живые мнения и замечания изнутри этих систем. Для объективного понимания всех их достоинств и недостатков. Лишний раз наступать на грабли, да еще чужие, желания не было.

Ничего экстраординарного на обеде у немцев не произошло. Объяснения Руднева о «сердечной» причине ЧП с Костенко были всеми тактично приняты. Отсюда мораль: если вам приходится врать, делать это надо с умом. Или иными словами: ври, ври, да не завирайся. Ясно, что лейб-медик Гогенцоллернов не обманулся в причине возникновения охватывающей гематомы на шее у нашего корабельного инженера, поэтому делать секрета Полишинеля из его попытки самоубийства Петрович не стал. Лишь попросил общество с сочувствием отнестись к личной драме молодого человека и не допускать дальнейшей огласки.

Однако один интересный момент в застольных разговорах он для себя отметил. Причем, касающийся не столько текущих моментов, сколько дел глобальных. Немцы за трапезой активно обсуждали появившуюся в свежих газетах информацию о визите американской манильской эскадры в порты Формозы, а также о поставках на остров продовольствия с Филиппин, оперативно организованных по личному указанию Теодора Рузвельта в связи с неурожаем прошлого года. Островитянам недород грозил голодом, а хозяйничающим на этой китайской территории японцам очередным восстанием аборигенов. И что примечательно: гумпомощь от янки пошла даже несмотря на огромные долги Токио перед американскими банками. Которые, в свете фиаско Японии в войне с Россией, пока еще не ясно было, как и когда будут возвращаться. Но ведь среди провианта к аборигенам запросто могло попасть и что-то стреляющее и взрывающееся, как не так давно кубинцам.

Поскольку янки были кем угодно, только не альтруистами, их подозрительная активность вокруг Формозы, одноименного пролива и пролива Лусон, Тирпицу и его офицерам активно не нравилась. И мотивация их была понятна. Закрепление дружественной России в Маньчжурии и Корее, которые фактически становились тылом колониального форпоста немцев в Циндао, открывало им железнодорожный путь в Китай из метрополии. Теоретически позволяя через год-другой начать ползучую экспансию в сторону эстуария Янцзы и Нанкина. Но для этого желательно не иметь под боком дополнительного конкурента англо-саксонского калибра. А появление американцев на Формозе прямо и недвусмысленно указывало на то, что на уме дельцов из Вашингтона относительно южного и центрального Китая. И как они на самом деле трактуют свою политику «открытых дверей».

Смирится ли с таким вызовом Лондон? Отдельный вопрос. Зато Петрович уяснил для себя, как к таким поползновениям со стороны янки отнесутся в Потсдаме. Чего-либо подобного в известной ему истории он не припоминал. Тем более, что внимание немцев, по идее, должно было крутиться вокруг Марокко, где сейчас на самом деле назревал кризис. Договор «Сердечного согласия» Лондона и Парижа подразумевал в первую очередь размежевание колониальных интересов двух держав в Африке, рецидива Фашоды не желали ни в британской столице, ни во французской. И теперь мсье Делькассе поспешно вознамерился претворить в жизнь некоторые положения этого пакта-междусобойчика. Для начала оформив фактический протекторат Парижа над этим североафриканским султанатом. Во исполнение его решения, Министерство колоний Третьей Республики направило Абд Аль-Азизу IV ультимативные требования о предоставлении преференций банкирам и промышленникам Франции на большей части марокканской территории.

Скорее всего, взвесив все «за» и «против», марокканцы вынужденно согласились бы с требованиями галлов. Поскольку на первый взгляд помощи им ждать было не от кого. Итальянцы и испанцы дали понять, что их дело — сторона, а ухмылки и таинственные намеки британских резидентов убеждали: две великих колониальных державы обо всем уже сговорились. Но прилетело откуда не ждали! Через шесть дней после получения в Танжере французской ноты, германский канцлер Бюлов выступил перед Рейхстагом с резкой отповедью парижанам. Он заявил, что подобные требования недопустимы по отношению к суверенной стране. И поскольку Германия, также как Франция с Испанией, имеет в Марокко свои торгово-промышленные интересы, просто так оставлять такую беспардонность Парижа Берлин не намерен. Над Европой внезапно повеяло порохом. Однако…

Однако, Мир уже изменился. И здесь не произошло двух хрестоматийных событий, о которых Петрович помнил из курса истории. Во-первых, кайзер Вильгельм II никакой «высадки в Танжере» не учинил. И никаких страшных угроз и проклятий в адрес Парижа самолично не выкрикивал. Во-вторых, ни он, ни Бюлов, нигде и никак, ни единым словцом не заикнулись про идею созыва международной конференции для разрешения кризиса вокруг Марокко консенсусом Держав. А вместо стравливающего пары перевода стрелок на рельсы дипломатического решения, в Санкт-Петербург «с кратким рабочим визитом», демонстративно, с помпой и оркестрами на перроне, отбыл начальник БГШ фон Шлиффен с несколькими его генералами и офицерами. После не менее пышной встречи делегации германских генштабистов на вокзале в Российской столице, в воздухе пахнуло порохом еще сильнее…

Но кроме очевидных для Петровича «невязок» с известным ему ходом событий, здесь случилось еще кое-что, только уже из сферы политики реальной, а не публичной. Во-первых, после возвращения генерала Шлиффена из восточного вояжа, в Лондоне так и не дождались зондажа германского посла на тему британского нейтралитета на случай силовой разборки Берлина с Парижем. Что более чем насторожило и Форрин офис, и Букингемский дворец. А во-вторых, в то же время и в том же Лондоне, посол Североамериканских Соединенных Штатов неожиданно затребовал конфиденциальной встречи одновременно и с Премьером, и с министром иностранных дел Британской империи. Американцы ставили вопрос ребром: или кузены закрывают глаза на вопрос Формозы, не продляя с Токио договор от 1902-го года, или Вашингтон задумается о поддержке германской позиции в ситуациях, когда она близка американскому пониманию принципа «открытых дверей».

Конечно, искушенные в политических тонкостях британцы понимали уязвимость Формозы, оказавшейся «плохо лежащей вещью», с учетом нынешней японской военно-морской импотенции. И сами подумывали, как тактично, ловко и, главное, без лишних затрат, решить возникшую проблему в свою пользу, пока на «чемодан без ручки» не позарился кто-то третий. Понятно, что французам сейчас не до него, им и геморроя с Марокко выше крыши. Но… в Лондоне не ожидали, что янки в сложившейся ситуации среагируют так по-боксерски быстро и так по-ковбойски грубо! Хотя, как сказать, «среагируют»? Возможно, усиление своей корабельной группировки в Маниле американцы и проводили с прицелом более дальним, чем простое понуждение России к миру с Японией на приемлемых для себя условиях.

Но британские политики не были бы британцами, если бы в активности младших кузенов на «Формозском направлении» не усмотрели открытия новых перспектив для себя. А именно — редкостную возможность стравить янки с германцами и, может быть, даже с русскими! Подобный шанс — с нейтральной позиции понаблюдать за дракой главных геополитических конкурентов — выпадает раз в столетие или даже реже того. Если такое столкновение произойдет, и сам остров Формоза, и собственный союз англичан с битыми самураями, будут смотрятся мелкой разменной монетой в сравнении с возможным профитом для Империи, над которой никогда не заходит Солнце.

На фоне уникального шанса блекла даже нанесенная американцами обида Британскому Величию: решившись на наглый шантаж — ни о компенсациях, ни о каких-либо вариантах совместного контроля над островом, янки даже не заикались — они тупо желали отбить вложения в прогоревший бизнес мистера Микадо. До британских же затрат и планов им не было никакого дела. Но… обиду можно и нужно было отложить в дальний ящик. До поры до времени, конечно, ведь Альбион никогда, никому, ничего не забывает и не прощает. Британские геополитические интересы на данном историческом этапе требовали сдержанности. А вот когда на мирной конференции по итогам русско-японской войны встанет вопрос Цусимы, поддержка американцами позиции Лондона будет очень кстати.

Дело оставалось за малым. Во-первых, нужно продемонстрировать горячим парням в Вашингтоне готовность уступить в частном Формозском вопросе, сохраняя приверженность договоренностям 1897-го и 1901-го годов о совместном с ними сдерживании Германии и России. При этом, конечно если янки сами о том попросят, — гарантировать благожелательный нейтралитет и всемерную помощь в локализации конфликта, на случай, если вокруг этого китайского острова заварится нечто более серьезное, чем игра мускулами. В конце концов, как и в памятном инциденте у Манилы, кайзер скорее всего включит «задний ход» после первого же выстрела американского сторожевого парохода под форштевень его крейсеру. К тому же они сейчас «друзья» с президентом Рузвельтом.

Во-вторых, надо предельно конкретно разъяснить Санкт-Петербургу: в случае прямого вмешательства русских в этот локальный конфликт, весь «паровоз» последствий окажется на их совести и ответственности. Прозрачно намекнув, чью сторону однозначно примет Лондон в случае фатальной ошибки царской дипломатии. Конечно, нельзя исключать неких тайных договоренностей царя с кайзером. На что недвусмысленно указывало вызывающее поведение немцев в ходе недавней войны. Но твердая и последовательная позиция Британии должна остудить многие горячие головы в Зимнем дворце, а также под их адмиралтейским шпицем. Там-то хорошо понимают: Королевский флот без особых проблем может сделать ту работу, которая оказалась не по силам Того и Камимуре.

А в-третьих, необходимо тонко, чтобы североамериканские кузены не смогли ничего заподозрить, сыграть на германском поле. Воткнув в бычью холку кайзера пару-тройку смоченных уксусом бандерилий наших насмешек. И тогда он сгоряча может решиться побольнее «боднуть» янки под звездно-полосатый зад. А если дело в этот раз дойдет-таки до снарядов, мин и таранов, очень интересно будет понаблюдать за тем, как в итоге вся эта коррида отразится на численном составе как германского, так и североамериканского флотов. Ибо, сказано: «чем их меньше, тем нас больше…» Нет, само собой, «у короля много». Но сохранение двухдержавного стандарта уже года три, как под вопросом.

И, наконец, в-четвертых. Ни в коем случае о планах британской дипломатии не должны прознать в Париже. Поскольку, если мсье Делькассе поймет, что Лондон намерен поставить германцев перед страшилкой большой войны на два фронта, галлы тут же упрутся в марокканском вопросе. И немцы стравят пары на Дальнем Востоке, не разсобачившись вдребезги с нашими североамериканскими кузенами. Это спутает все карты в новой партии Большой игры, нацеленной на жесткую привязку Вашингтона к Англии в качестве союзника в тот момент, когда Великая война действительно начнется.

Но! Она должна вспыхнуть тогда, и только тогда, когда Британская империя будет к ней готова. И когда Лондон сочтет момент ее начала подходящим и выгодным для себя. Пока же он не наступил: адмирал Фишер еще не построил Британии флот из «Неустрашимых», а Россия ломается, словно невеста на выданье, не спеша подписывать «Сердечное согласие».

Зайти к Костенко Руднев собирался ближе к вечеру. Ужин молодому человеку Чибисов должен был подать отдельно. Раз доктор прописал тому постельный режим, вот пускай и соблюдает пока. У себя в купе. А заодно хорошенько поразмыслит о случившемся. Рецидива юношеской дурости Петрович не опасался: под присмотром Чибисова не шибко-то забалуешь. К тому же бравый боцман проникся к молодому человеку прямо-таки отеческой заботой и пас его конкретно.

И тем удивительнее было после осторожного стука из коридора, в ответ на его дежурное «Да, да! Войдите…», узреть в проеме двери совершенно потерянные, несчастные глаза несостоявшегося суицидника на фоне выглядывающей из-за его плеча обалдело-перепуганной физиономии Чибисова… Немая сцена с участием Костенко удалась второй раз за день. И, судя по всему, выражение лица графа Владивостокского мизансцене вполне соответствовало. Поскольку оба его визитера застыли не в силах издать ни звука, как свежие окаменелости после взгляда в зрачки Медузы-Горгоны. А Петрович…

Петрович в самом деле был чертовски зол. И наконец его прорвало. Рано или поздно это должно было случиться. Вопрос был только во времени, месте и в персоналиях тех, кто удостоится роли громоотвода. Его до печенок достало, что кто-то постоянно — как сегодня, или как позавчера, или как неделю назад — или в каких-то глупейших мелочах, или по крупному, регулярно пытается исковеркать и испохабить все его гениальные планы и расчеты. Как тот, на всю жизнь памятный ему козел-поручик, не проверивший контакты батареи в день пришествия Камимуры под Владик. Ему до полусмерти обрыдло удивляться тому, как периодически не выполняются самые ясные и четкие его указания. Или подчиненные их не так понимают в силу своей общей тупости, или вместо очевидных и логичных действий, которых он ждет, творят черт-те что!

Конечно, он знал кто и по какому поводу сказал крылатое: «других писателей у меня для вас нет». И работать начальнику и командиру приходится с тем человеческим материалом, который у него в наличии. Но он смертельно устал бесконечно винить себя за то, что, мол, сам-де плохо объяснил; не убедился: а верно ли поняли его распоряжение? Ну, а что делать прикажите, если у твоего поручения просто нет вариантов двойного толкования⁉ Вот, как сейчас, к примеру: одному придурку было приказано лежать в постели, а другому — его бдить. И охранять от него же самого…

Короче. Петрович не сдержался… Подробности и фразеологию адмиральского разноса здесь лучше опустить, ибо худлит читают не только бывалые индивиды, потертые жизнью и мужским обществом. Но и дамы. И юноши, неокрепшие еще и не просоленные солью земли, моря и небес. Поэтому, скажем так: граф Руднев был несколько излишне и, пожалуй, даже не вполне оправданно, резок. Как по отношению к находящемуся в смятенных чувствах молодому кораблестроителю, так и по отношению к своему верному, честному и души в нем не чающему ординарцу…

Разряд бешенства схлынул. И Петрович вновь получил возможность соображать и адекватно оценивать окружающую его действительность. Где гармония и порядок были восстановлены. Вопрос только, как долго этот «созидательный» процесс продолжался, какие методы были использованы и какой ценой достигнут результат? Волна норадреналина смыла все пикантные подробности начисто, как обычно бывает после внеплановой драки… Костенко, пунцовый, как будто рак из кастрюльки, сжавшись в комок, если данное определение вообще применимо к мужчине ростом под метр восемьдесят, сидел в углу купе. Глаза закрыты, пальцы здоровой руки вцепились в колено. Чибисов отсутствовал, как класс…

«Так. Возможно, я наговорил немного лишнего?.. А разве нагоняй они не заслужили?.. В какой-то степени, да. Но чтобы за это — так… Нет, пожалуй, я точно плесканул через край. Как с цепи сорвался. Стыдно Вам, товарищ адмирал, стыдно… Но, что сделано, то сделано. Возможно, кому-то оно на пользу пойдет. Ладно, займемся реанимацией юного джентльмена по второму разу.»

— Владимир Полтевктович, Вы меня хорошо слышите, надеюсь?

— Очень. Хорошо… Ваше сиятельство.

«Наверное, таким тоном отвечают надзирателю в камере смертников на сочувственное „До свиданьица…“ в тот час, когда за тобой пришли…»

— Прекрасно. А теперь очнитесь, пожалуйста. Я не прошу Вас забыть все, что мной было высказано в последние минуты. Но сделать скидку на то, что из-за Вашей утренней выходки у меня никаких нервов уже не осталось, Вы должны.

— Я понимаю, Ваше превосходительство.

— Угу… «Сиятельство… Превосходительство…» Понимает он, понимаешь… Так-так… Вы меня снова выбесить решили? Или что, Владимир Полиевктович?

— Никак нет… — Костенко наконец открыл глаза, в которых читались обреченность, тоска и какая-то мутная безнадега, от чего Петровичу вдруг стало не по себе: «Блин. Я, похоже, бедного парня так унасекомил, что ему реально жить не охота. От такой свистопляски становишься психопатом массового поражения. И, похоже, не ему одному досталось…»

— Очень хорошо, если так… Кстати, а Чибисов мой где?

— Вы его выгнали.

— К себе в купе?

— Нет. Вообще прогнали. Со службы. И отдали приказ убираться… к чертовой матери с поезда на первой же станции. Где доложить старшему воинскому начальнику, что он демобилизован Вашим приказом.

— Чушь какая-то. Мы нигде не вставали, пока я тут с Вами… разговаривал?

— Не помню… — Костенко тяжко вздохнул и выразительно хлюпнул носом.

— Ясно. Володя, Вы посидите здесь пока, подождите меня. Я скоро вернусь. Но не вздумайте мне своевольничать. Просто сидеть, ждать… очухиваться. Я ясно выразился?

— Так точно… Ваше… Всеволод Федорович.

— И поймите: Ваше второе пришествие в этот мир, не есть стечение обстоятельств, а промысел Божий. Ему и нам всем Вы нужны живым и здоровым. Но все вопросы и ответы потом. Мне многое Вам рассказать предстоит. А сейчас я Вас покину ненадолго. Надо перед Тихоном извиниться, уж ему-то точно ни за что досталось на орехи.

Когда Петрович в разобранных чувствах возвратился к себе после объяснения с Чибисовым, Костенко все также сидел на кресле в уголке купе. Лишь взгляд его трансформировался из потерянно-несчастного в вопрошающе-серьезный. Что не удивительно, с учетом некоторых подробностей адмиральского монолога на повышенных, которые граф Владивостокский уяснил из спутанных слов ординарца. Теперь их отец-командующий ощущал себя одновременно маргинальным дерьмом и без пяти минут пациентом психушки.

Потрясающе, какие дикие выхлопы может давать у недостаточно закаленной жизненными коллизиями натуры месяцами накапливающееся напряжение! Конечно, проще кивать на характер и сложившиеся обстоятельства. Но, возможно, дело в том, что по воле Зевеса или профессора Перекошина, Петрович в миг вознесся из протирающего штаны на гражданке «офиспланктона», пусть и с задатками неплохого программера, до командира крейсера? А затем, благодаря собственным авантюризму, патриотизму и еще какому-то «изму», помноженным на азарт детско-юношеского мореманства, угодил под адмиральские эполеты. Но… Но не пройдя перед этим главной школы любого стоящего флотоводца — многолетнего опыта подчинения и командования, от мичмана до капраза. Опыта службы, рутинной работы с коллективом людей, разных по положению и способностям, по мотивации, настроениям, по отношению к делу, к товарищам и к тебе.

Именно этот навык длительного, реального командования на палубе, порождает Нельсонов, Ушаковых и Макаровых. Для которых: «В море — дома!» Затянувшееся же конторско-штабное времяпрепровождение регулярно плодит самодуров, типа приснопамятного тезки Петровича, Зиновия Рожественского, встреча с которым в Питере ему еще предстояла. Но не она пугала, а то, что кое-что из манеры общения сего одиозного персонажа с подчиненными он только что с ужасом открыл в себе, любимом. Страшно подумать, что могло бы произойти, случись подобный нервный срыв на мостике в бою.

А момент, когда что-то подобное начинало накатывать в критической ситуации, был! И если бы не холодная, остзейская рассудительность Стеммана, когда разборка «Богатыря» с отрядом адмирала Катаоки близилась к кульминации, кто знает, как бы повернулось тогда дело? Тут вам не анекдотец про психанувшего хирурга, швыряющего свой скальпель и прочие железяки в разверстое чрево пациента с истерическим воплем: «Ничего не получается! Везите к терапевту!..»

Только сейчас, в свете неожиданного шизозакидона на ровном месте, до Петровича дошло, сколько нервов высосали из него война и ответственность за год с небольшим. Как внезапно выяснилось: он вовсе не Железный Дровосек из породы воинов, про которых говорят «кому война, кому мать родна». То, что постоянный стресс давил на психику лишь неполных пятнадцать месяцев, безусловно, его спасение и удача. Но и после такого, относительно короткого периода испытаний на излом, ему предстоит восстанавливаться. Возможно, долго. Возможно, медикаментозно… Тут и подумаешь, что творилось с душами и разумом миллионов обычных людей, кому война была отмеряна годами. Кому в нашей истории довелось пройти через страшные «пятилетки» мировых мясорубок.

Но на счастье Карпышева/Руднева, в момент первого душевного кризиса рядом с ним оказался Василий Балк. Точнее, подполковник Колядин. И заряда добротной командирской прочистки-прокачки мозга во Владике, после первого облома с Камимурой, Петровичу хватило чтобы «исполнить свой долг перед лицом неприятеля», как пишут в наградных немцы. Но пушки смолкли, и… батарейка села. С искренним удивлением он внезапно осознал, что вот сегодня, сейчас, уже ни за какие коврижки он не согласится встать на мостик супердредноута, чтобы повести российский флот в горнило битвы, типа мега-Ютланда. Что ему тупо осточертело кем-то, зачем-то командовать. И хочется свалить от всего этого, куда глаза глядят…

«Что это со мной, Господи? Перегорел? Сломался? „Война — дело молодых, лекарство против морщин“? Или просто нужен отдых, „привал“? Нет, с такими настроениями ты, Петрович, и „слона не продашь“, и с дядей Алешей не побоксируешь. А черкнуть пару строчек „по собственному желанию“, как пару раз ты решал проблемы ТАМ, тут не получится. Или, может быть, юзнуть старый, проверенный способ? Но тогда Руднева своего потревожу, нарвусь на очередной нагоняй от альтер-эго… Эх, плюнуть бы на все… да, вернуться в Иркутск? Ведь Наталья Ивановна там, их гастроль продлится еще неделю. Друг мой, Наташенька… как же я по тебе уже соскучился! Это просто звиздец какой-то! На людей бросаюсь…»

— Всеволод Федорович, Вам плохо?..

— Что?.. Кому? Мне плохо? — осторожный вопрос Костенко резко вывел Петровича из столбняка накатившей рефлексии, — Нет Володечка. Мне хорошо.

А про себя добавил едва не сорвавшуюся с языка цитату из школьного анекдота: «Мне плохо?.. Да мне звиздец!! Свинья проклятая…» — Если кто позабыл, это про Винни Пуха, рухнувшего с дуба, после расстрела Пятачком воздушного шарика и задницы алчного до меда медведя-воздухоплавателя — «Вот, скажи-ка на милость, как тебе теперь объяснять, что фраза „загнать клаву в анус без бизнес-геля“ несет в себе некий более высокий сакральный смысл, чем тот, что остался в ваших с Чибисовым головах? Кто же она такая, эта таинственная Клавдия? И на счет вазелина, вы, как пить дать, что-то совсем другое подумали…»

— Я должен перед тобой извиниться, Володя. Прости мне, пожалуйста, этот срыв. И забудь те резкости и глупости, ради Бога. Просто, похоже, нервы ни к черту…

— Всеволод Федорович, Ваше превосходительство… Это все — только моя вина! Что Вы…

— Подожди. Не переводи стрелки. Дай закончить мысль… Ты прекрасно знаешь, что на флоте у меня репутация либерала, если не без пяти минут, как демократа. И знаешь почему: да, я никому из подчиненных мне адмиралов и офицеров не позволяю относиться к унтерам и нижним чинам по-скотски. Не к ним, к людям, как к скотине безгласной, а — по-скотски. Поскольку такое поведение эпохи рабства или неолита, опускает культурного человека, русского офицера, на подлый уровень продавца и покупателя, что был на рынке невольников у средневековых хазар, османов или древних египтян.

Времена дикого барства закончились в России. Баста!.. Кстати, на эту тему, Володя, у меня были жесткие столкновения. Например, с капитаном первого ранга Виреном, ныне покойным. Он меня не понял. Или с контр-адмиралом Бэром, ныне здравствующим. И который, вскоре, я очень надеюсь, получит вице-адмиральские эполеты. Вполне заслуженно, кстати. В том числе и потому, что сделал из наших бесед правильные выводы, — Петрович сделал небольшую, многозначительную паузу, по глазам Костенко убедившись, что его молодой собеседник верно оценил сказанное.

— Это я к тому, что могу объяснить случившийся со мной срыв лишь одним: накопившейся усталостью. Нервы расшатаны войной и будущей неопределенностью. Попробуй-ка на минутку оказаться в моей шкуре: с палубы я перехожу в кабинет петербургского столоначальника. Конечно, «исправлять дела» главы МТК и важно, и ответственно. Только мне предстоит там многое действительно исправлять. А многое — ломать. Через колено. Причем, в тот критический момент, когда флоту и промышленности предстоит создание новых, гораздо более сложных, чем нынешние кораблей, модернизация верфей и завязанных на них производственных цепочек.

И ты, голова светлая, должен понимать, что противник там мне противостоит покруче, чем Того и вся его самурайская братия. Конечно, японцы, они тоже серьезные господа оказались, но в столичных-то умников из двенадцатидюймовки не выпалишь и в тамбуре вагона не пристрелишь… Ты же не подумал, что это я всерьез тебе и Тихону говорил?.. Нет? Вот и слава Богу. Кстати… Куда ты дел ту бумагу за подписью офицера ИССП, которую я тебе дал прочитать?

— Съел я ее… Всеволод Федорович.

— Э… Как это? То есть…

— Да. В буквальном, прямом смысле. Порвал и проглотил. Чтобы…

— Стоп. Ты, что же, в самом деле подумал, что я с тобой начал разговоры водить, чтобы потом припереть к стенке и сдать под суд?

— Ну… Да, конечно…

— Володечка… А Вам не кажется, что из нас двоих Вы еще больше ненормальный, чем я? Хотя, если вспомнить про Вашу попытку самоубиться… Вы хоть подумали, что это бумага строгой отчетности? И мне такой нагоняй будет, что… Хотя, про что это я? Я ведь для Вас сатрап царский, душитель народной свободы. Так, поделом же мне, дракону! Это же я таблички на входах в парки «Собакам и нижним чинам вход воспрещен» прикручивал? Не так ли?.. Что? Молчите?..

Нет, в сравнении с Вашим способом разрешить возникшую коллизию, это сущая мелочь, конечно. Тем паче, что Вы, сунув в петлю башку, решали вопрос куда большей государственной важности. Однако же, для меня данная мелочь чертовски неприятна… Удивлены? А чему больше? Что у адмирала Руднева из-за пропажи оперативного, грифованного документа Конторы возникнут траблы, или не понимаете, чего такого важного может быть для Российской империи в Вашей гибели? Разъясню, не вопрос! По обеим позициям.

Офицеры ИССП не потому имеют при своих званиях на две строчки вверх в Табеле о Рангах, что они такие крутые, или так им Государь подмаслить жизнь хочет, как своим главным охранителям. А потому, что их уровень ответственности и близко не сравним с общевойсковым или флотским. Им меньшими силами — гораздо меньшими, чем у вооруженных сил — приходится противостоять натиску внешних и внутренних врагов России, ведущих против нее непримиримую борьбу не от кампании до кампании, а постоянно. Каждый год, каждый день, каждый час. Борьбу вооруженную, информационную, идеологическую, экономическую.

Причем, внешние враги нашей страны активно инвестируют во внутренних. Поскольку наши господа профессиональные революционеры у кого-то должны получать денюжку на безбедную жизнь и свое творчество. Поэтому и ведут борьбу они не с «кГовавым рЭжимом загнивающего самодержавия», а с нею самой, с Россией, и с ее народом в глобальной мировой конкуренции держав и народов за право на жизнь. А в этой схватке, как показывает нам история, все средства хороши. В ней «белых и пушистых» не бывает.

А кто является средством, пушечным мясом, для достижения целей профессиональных революционеров и их кукловодов? По глазам вижу: понимаете. А по щекам — что совесть у Вас в наличии. И это хорошо. Но прежде, чем поговорить о Вас, друг мой, дополню Вам, для понимания, почему на меня кое-кто точит зуб, как на «либерала и тайного якобинца». Между нами: Государь Император принял недавние судьбоносные для России решения отнюдь не под нажимом террористов, забастовщиков, бандитов-экспроприаторов, агитаторов и их заграничных спонсоров. Он их принял после того, как в его ближнем кругу неожиданно появился один интересный человек… Вы не в курсе: кто он такой, и откуда прибыл в Зимний?

— Банщиков. И не я один, весь флот знает.

— Вот те, на! А я-то думал, что открываю Вам великую тайну! — Петрович задорно расхохотался, глядя на улыбающегося в ответ Костенко, — Володя, разве Вам не ясно, что иногда одной и той же цели можно достичь разными способами?

— Я понимаю.

— Понимаете? Серьезно?.. Так зачем же Вы продолжали переписку с теми, чьи главные программные требования, кстати, действительно важные для нас, для страны, для народа, уже выполняются государством и властью? А они в ответ упорно высасывают из пальца новые поводы для оправдания террора и актов массового неповиновения, как это имело место с шествием небезызвестного попа-расстриги Гапона? Вам это не кажется… несколько странным?

— Я отказался войти в центральный комитет ПСР в армии и на флоте, не говоря уже про собственно Боевую организацию партии, на тему чего имел объяснения с Борисом Викторовичем еще во время подготовки к тихоокеанскому походу. Если моя корреспонденция перлюстрировалась, ИССП и полицейский департамент должны были это знать. Я отправил письмо с окончательным отказом Николаю Сергеевичу Тютчеву на второй день, как мой «Наварин» пришел во Владивосток от Мариан. Еще до того, как Михаил Александрович зачитал перед Флотом Манифест Императора. И до того, как стало ясно, что позорящий нас пережиток средневековья, иудейский вопрос, будет в скором будущем навсегда закрыт.

— А Вы думаете, если бы об этом в ИССП не знали, моя с Вами встреча могла произойти при таких обстоятельствах? Ведь будь Вы уже вполне убежденным нигилистом, готовым на все, в ответ на мои откровения просто пристрелили бы меня. И были бы таковы. А что? Разве не логично-с?

— Да, но…

— Довольно. Не нужно никаких «но». Вы мне сегодня вполне уже доказали, что по дорожке террора не пойдете. И Господу нашему, отвратившему несчастье и сохранившему для России Вашу светлую головушку. Однако, Вам придется выбрать: разорвать свои отношения с этими господами до конца, даже на простом человеческом уровне, или тотчас подать рапорт об отставке. Это я собирался, Володя, предложить Вам сегодня утром. Догадываюсь: среди них могут оказаться товарищи Вашего папы и даже друзья Вашего детства. Но. Вы сами все понимаете. Выбор за Вами. Прошу извинить, но времени на подумать я Вам не даю. Оно у Вас было… Ну-с, так и каков же будет Ваш ответ?

— Я все решил, Всеволод Федорович. Благодарю Вас за великодушие. И не нарушу данной мною присяги. Остаюсь с Вами, со Степаном Осиповичем, с нашим флотом… И… спасибо Вам за науку.

— Не за что… Ну, а технически, что Вы планируете предпринять по поводу господ эсеров?

— Сегодня же напишу соответствующие письма. И на этом — конец.

— Сама идея — правильная. Только не торопитесь. Давайте сперва вернемся в столицу… Почему? Не думайте, Володя, что легко от них отделаетесь. Чует мое сердце, эти деятели Вас так просто отпускать не захотят. Прежде чем окончательно с ними рвать, Вам надо переговорить с Василием Александровичем Балком. Он поможет разрешить коллизии, если вдруг жареным запахнет. И смотрите, будьте впредь осторожны и внимательны: чтобы никакой самодеятельности. Убедившись в серьезности Ваших намерений, они запишут Вас в предатели. И у их начальства может возникнуть соблазн прикончить Вас… Согласны?

— Скорее всего, Вы снова правы.

— Вот то-то и оно. Вы не слышали, кстати, о том, как Ваши бывшие друзья, вероятно в благодарность за то, что Михаил Лаврентьевич Банщиков сподобился подвигнуть Императора на путь реформ, попытались его взорвать прямо у крыльца «Института крови»?

— Слышал что-то такое. Но думал, что это все лишь досужие сплетни.

— Нет. Все на полном серьезе. Еще в прошлом году… Вот Вам и лишняя иллюстрация моих слов о том, кто на самом деле является истинным заказчиком нашей смуты. Этим субъектам вовсе не нужна обновленная, сильная Россия. Со всеобщей грамотностью и равными стартовыми возможностями для всех граждан страны без исключения. С пенсиями, бесплатным средним образованием, страховой медициной и тому подобное… Им нужен наш крах. Как народа, как государства, как великой Державы. Да, их нынешняя ставка на российских иудеев логична со всех сторон. Хотя за своими обидами нашим евреям надо бы не забывать, что та самая черта оседлости в свое время спасла их от гонений и геноцида в Европе. И она дала им возможность сохранить в России традиционное, патриархальное, кагально-местечковое самоуправление.

Правда, понять господ-кукловодов, что мистеров, что сэров, можно. Ибо тут, как говорят американцы, — ничего личного, только бизнес. Мне импонируют такие их откровенные лаконизмы… Да, кстати, Володечка! Вам никогда не хотелось самому посмотреть, как в Соединенных Штатах организован судпром, и чем нынче «дышат» их проектировщики? Ведь за каких-то двадцать лет янки пришли от латания течей в корпусах обветшалых Эриксоновских мониторов к сильнейшим в мире броненосцам и броненосным крейсерам.

— Хотеть не вредно, — улыбнулся Костенко, — Между прочим, авторство этого лаконизма наш адмирал приписывал лично Вам… Но только если бы мне когда-нибудь и в самом деле представилась возможность побывать на иностранных верфях, наибольший интерес вызвали бы германские. Ну, и британские, конечно.

— Вот как?.. — Петрович с улыбкой смерил Костенко оценивающим взглядом, — А разве Вам не интересно, как у мистера Крампа, в столь сжатые сроки и с таким завидным качеством постройки, рождались «Ретвизан» с моим «Варягом»?

— Боюсь Вас прогневить, Всеволод Федорович, но только по американским котлам системы Никлосса, как я слышал, были известные нарекания? И у вас, на «Варяге», и на броненосце тоже. Да и подшипники а Вас на крейсере раза четыре за год перезаливали…

— Во-первых, сама-то система не американская, а французская. Во-вторых, механикам и кочегарной команде нужно точно следовать эксплуатационным инструкциям. Что, конечно, для наших реалий совсем не просто. А в-третьих, когда к нам из Филадельфии доставили в потребном количестве трубки и прочие запчасти, о случаях аварийных выходов «никлоссов» я больше не слыхал. А Вы?

— С августа 1904-го, вроде бы не было.

— Вот и я про то же. А с подшипниками была долгоиграющая беда из-за приснопамятного пробега «Варяга» от Ревеля до Кронштадта на самом полном ходу. После трансокеанского-то перехода. Ну, что тут поделаешь, не смог Бэр противиться желанию генерал-адмирала прокатиться «с ветерком»…

Только не подумайте, ради Бога, что я окончательно стал поклонником американских технологий после знакомства с мистером Крампом. Мой интерес — не гешефты, о чем многие на моем месте призадумались бы, уж давайте начистоту, а его предложение выстроить во Владивостоке и Дальнем первоклассные верфи. Причем, по вполне подъемной цене для казны. За два года. Полностью укомплектованные, оснащенные самым современным крановым хозяйством и строительно-ремонтными доками, способными поднять самый большой линейный корабль или трансокеанский лайнер. И я намерен лично доложить Государю об этом.

— С учетом нынешней слабости нашего судостроения на Дальнем Востоке, просто манна небесная!

— Рад, что наши мнения совпадают. Но мне хотелось бы «подстелить соломки». И лично взглянуть на организацию работ в Филадельфии. Вот только выкроить пару месяцев на такое путешествие — непозволительное удовольствие для меня. Увы. Поэтому я хотел бы просить Вас, Владимир Полиевктович, стать на какое-то время моими глазами и ушами в Америке. Ну? Что на это скажете, а? Со Степаном Осиповичем я договорюсь.

— Можете всецело располагать мною, Ваше превосходительство! В любое удобное для Вас время.

— Прекрасно. Рад, что не обманули моих ожиданий, друг мой. А время это наступит очень скоро. Дня через три-четыре после нашего возвращения в Питер. Которые нужны на оформление паспортов Вам и двоим вашим спутникам. С ними Вы еще не знакомы, но это дело наживное. Телеграмму в Филадельфию я отобью уже завтра, Крамп встретит вас. О том, что прибудет комиссия из моих специалистов для предварительного согласования спецификации и расчетов по контракту, мы условились во время последней встречи во Владике. Если же кто-то из Вашей родни сильно соскучился, предупредите по телеграфу заранее, времени съездить домой у Вас не будет. А в столице пару вечеров выкроить для близких и друзей сможете.

Кстати! В Англию и Германию на обратном пути из САСШ вы тоже должны будете попасть. У нас в стадии проработки ряд договоров с Виккерсом, Круппом и Шихау. Но, что и как по конкретике, объясню и дам вам инструкции попозже. А пока, давайте-ка организуем себе по кофейку с бутербродами, и предметно пройдемся по Вашим чертежам и таблицам. У меня после ознакомления с ними возникла масса вопросов. От которых Вы так постыдно собирались удрать сегодня утром.

По мере того, как Петрович спокойно, без лишних эмоций, отмечал слабые или противоречивые моменты в концептах, предложенных Макаровым и прорисованных Костенко, глаза молодого кораблестроителя медленно, но верно округлялись от удивления. Еще бы! Ведь в его понимании перед Рудневым лежали эскизы абсолютно революционных кораблей! В них была отражена неоспоримая для него подлинная гениальность Степана Осиповича, опередившего свое время на многие годы. И если наш флот в будущем будет состоять из таких могучих исполинов, то…

Однако Руднев, как будто совсем не удивившись облику линкора, который только по тоннажу превосходил «Бородино» в ТРИ раза, а по весу залпа главного калибра в ПЯТНАДЦАТЬ, методично, пункт за пунктом, выискивал все нестыковки и признаки общей несбалансированности проекта. В первую очередь из-за «архаичной, неоптимальной», как он выразился, схемы бронирования, «неадекватной растущему могуществу мин и торпед подводной защиты» и явно недостаточной, по его мнению, скорости полного хода…

Нет! Возможно, в чем-то он и был прав. Но то, что проект линкора поистине невиданной доселе мощи не привел бывшего флагмана Макаровского авангарда в благоговейный ступор, шокировало. А затем Всеволод Федорович «проехался» по океанскому рейдеру с минным линкором. Причем, последнему досталось больше всего. Как из-за общей уязвимости и опасности для корабля его надводных торпедных батарей, так и из-за тактических изъянов самой его концепции. Лишь общими идеями, положенными в основу облика эсминца, Руднев был удовлетворен полностью.

Попытки контраргументации молодого инженера по ходу обстоятельного обсуждения проектов больших кораблей, по большей части отметались. Корректно, но убедительно. Причем какой-либо предвзятости или предубежденности в логике Всеволода Федоровича не было. Однако, было нечто иное, совершенно не соответствующее тому, чего ожидал Владимир Полиевктович: адмирал Руднев определенно не видел в предложенных проектах какой-либо революционной новизны для себя! Будничная взвешенность его оценок и суждений рвала шаблоны. Костенко был внутренне готов к любой реакции, только не к такой.

И как это прикажите понимать? У нас на флоте одновременно служат ДВА гения, способные заглянуть в будущее?

А затем… Затем Руднев просто назвал цифру: «Семьсот миллионов». И выразительно взглянул на своего собеседника. В повисшей паузе отзвенели колокола и простучали выходные стрелки станции Обь…

— Володя. Все это очень красиво и мощно. Пожалуй, даже несокрушимо. И, кстати говоря, технически реализуемо. Но… абсолютно неподъемно для бюджета нашей страны. Особенно в свете планов Государя и правительства по проведению экономических реформ. России необходим рывок в промышленном развитии. Это грандиозное начинание получит первый приоритет при росписи бюджета, в чем можно не сомневаться. А еще и реформа армии, — тоже не отложишь в дальний ящик. И образования. И сельхоза…

— Тогда, что же нам, морякам, остается делать? Смотреть, как немцы, американцы и англичане строят новые флоты? Ведь идеи генерала Куниберти и адмирала Фишера неизбежно запустят процесс массовой постройки линкоров нового класса.

— Быть реалистами, мой дорогой. По одежке протягивай ножки. Следовательно, нам придется искать более дешевые и менее затратные варианты реализации нашей морской стратегии и тактики, чем «гонка линейных килей». Это заведомо проигрышный для России вариант в ее нынешнем положении. Тем паче, что двенадцати лет мира на полное исполнение предложенной Степаном Осиповичем программы у нас, скорее всего, не будет. Ты готов поверить в то, что британцы будут спокойно взирать, как гарантия их спокойствия — «двухдержавный стандарт» прикажет долго жить?

— И у Вас уже есть идеи на этот счет?

— Конечно. Для себя я назвал это «асимметричным ответом». И очень надеюсь, мой юный друг, что Вы поможете мне воплотить его в жизнь. Дело ведь не только в том, как…

Но договорить Петрович не успел. В дверь осторожно, но настойчиво постучали.

— Кого там еще принесло по мою душу? Или это Чибисов за чашками?.. Тихон! Входи, открыто!

— Простите, Ваше сиятельство, что отвлекаем-с… — незнакомый молодой голос с заискивающими нотками и неизбежными «эсками» в конце фраз прогундосил откуда-то из-за щели в едва приоткрывшемся дверном проеме, — Только-с, значить… начальник поезда велели-с телеграммку передать. Срочно-с… На станции Обь, для Вашего сиятельства вручили-с…

— Спасибо, любезный. Володя, будь добр, прими корреспонденцию. Взглянем, кому это я так срочно понадобился, чтобы телеграммы слать. Или, может, Степан Осипович наш что-нибудь придумал интересненького?.. Ну-с… Полюбопытствуем.

"Так. Что-то интересненькое точно есть. Вот только пока нифига не понятненькое. Ибо подпись под сей петицией ничего мне не говорит, от слова совсем. И кто она такая, вааще, эта мадам? Баронесса фон Гёц… Первый раз слышу. И память Руднева ничего вразумительного по поводу сей германской фамилии мне не подсказывает. О чем это вообще:

«Ваше сиятельство, любезный граф, Всеволод Федорович! Волею обстоятельств с сестрой пребываю в Омске. Прошу Вас простить мне нескромность, остаюсь с надеждой на нашу скорую встречу. „Белой акации гроздья душистые“ имеют успех замечательный. С надеждой на скорое свидание с Вами, мой адмирал. Искренне Ваша, баронесса Эвелина фон Гёц»

Стоп! Бли-и-ин… Неужели? Ведь этот романс однажды по пьяному делу я ТУТ пел лишь одной особе женского пола. И ей же потом нацарапал на память его стихи… Ксюха?.. Баронесса⁉ Или я с дуба рухнул, или меня ожидает еще одно второе пришествие. И где? В поезде с кайзеровским сынулей и Тирпицем… Да уж, воистину чудны дела твои, Господи! Или это сам господин Сатана по новой раскинул картишки, страстно желая отыграться за то, что молодого мы у него из когтей выцарапали?.."

— Что-то важное случилось, Всеволод Федорович? — не выдержал повисшей в купе моэмовской паузы, заинтригованный остолбенелым видом Петровича Костенко.

— Э… Ну, как тебе сказать, Володечка… Поживем, увидим. Во всяком случае, твоего адмирала точно ожидает кое-что из разряда внепланово-неожиданного. Только не волнуйся. Тебя-то это все скорее всего не коснется… Хотя?.. — Петрович, приподняв бровь, вдруг как-то по-особенному, изучающе-заинтересованно взглянул на молодого инженера, — Как знать, как знать…