Ирландские чудные сказания

Глава первая

Есть люди, каким собаки совсем не милы, — обычно не милы они женщинам, — но в этом рассказе есть мужчина, не любивший собак. Хуже того, он их на дух не выносил. Лишь завидит — сразу чернеет лицом и давай швырять в них камнями, пока не прогонит с глаз долой. Но Сила, что хранит все живое, наградила того человека косоглазием, и поэтому он вечно промахивался.

Звали того человека Фергусом Фюнлиа, а его оплот находился близ гавани Голуэя. Стоило какой-нибудь собаке тявкнуть, как он вскакивал с места и швырял все, чем владел, в окно — туда, откуда залаяли. Слуг, которые не любили собак, он награждал, а когда слыхал, что кто-то утопил щенков, навещал того человека и пытался жениться на его дочери.

Фюн же, сын Кула, был в этом деле полной противоположностью Фергусу Фюнлиа: он в собаках души не чаял и знал о них все от того, как прорезывается первый белый зубок, до того, как зашатается последний желтый зубище. Знал пристрастия и отторжения, уместные в собаке, в какой мере пса можно приручить, не ущемляя при этом его достойных качеств, чтоб не пресмыкался пес и не был подозрительным; знал все надежды, какими живет собака, все тревоги, какие бередят ей кровь, и все, что должно требовать от лапы, уха, носа, глаза, клыка — и за что прощать их; понимал он все это, поскольку любил собак, ибо одной лишь любовью понимаем мы что угодно.

Среди трех сотен псов, какими владел Фюн, было два, кого оделял он особой нежностью, и были они ему спутниками денно и нощно. Звали их Бран и Школан³⁸, но гадай кто угодно хоть двадцать лет, не поймет он, почему Фюн любил именно этих двух псов и почему никогда не разлучался с ними.

Мать Фюна Мирне отправилась к обширному Аллену в Лейнстер³⁹ навестить сына и привела с собой младшую сестру свою Тирен. С матерью и теткой великого вожака фениев обращались достойно: во-первых, потому что это родня Фюна, а во-вторых, потому что они красивые и благородные женщины.

Никаких слов не хватит, чтобы описать прелесть Мирне — она выше всяких похвал; лишь поглядев на Тирен же, всякий мужчина сразу сердился или печалился. Лицо ее было свежо, словно весеннее утро, голос веселее, чем зов кукушки, что поет с самой высокой ветви в чаще, а стан Тирен трепетал, как тростник, струился, словно река, и любому казалось, что лишь к нему она повлечется.

Мужчины при женах мрачнели и огорчались: никакой им надежды жениться на ней, — а холостяки из фениев смотрели друг на дружку свирепыми, налитыми кровью глазами, а затем переводили взгляды на Тирен так нежно, что ей, должно быть, казалось, будто сияют ей тихие взоры рассвета.

Любовь свою подарила она благородному ольстерцу Оллану Ахтаху, и этот вождь объявил свои права и достоинства⁴⁰ и позвал ее в жены.

Фюн к тому человеку из Ольстера не питал неприязни, но либо не знал его как следует, либо знал предостаточно, ибо выдвинул примечательное требование, прежде чем позволить женитьбу. Велел Оллану вернуть эту женщину, если выйдет случай помыслить, что она несчастна, и Оллан согласился на это. Поручителями в этой сделке стали Кэльте мак Ронан, Голл мак Морна и Лугайд⁴¹. Луэ же и отдавал невесту, но церемония была ему не в радость: он тоже влюбился в Тирен и предпочел бы оставить ее себе, не отпускать. Когда ушла она, он сложил о ней стих, и начинался он так:

Нет в небесах больше света…

Сотни печальных людей выучили этот стих наизусть.

Глава вторая

Поженились Оллан и Тирен, и отправились в Ольстер, и жили там очень счастливо. Но закон жизни — непостоянство: ничто не длится без перемен сколько-нибудь долго, счастье превратится в несчастье, а его заместит радость, какую оно потеснило. Но и с прошлым нельзя не считаться: редко оно далеко позади, как нам бы хотелось, — частенько оно перед нами, стоит на пути, и будущее спотыкается, стоит нам помыслить, будто дорога открыта, а радость присвоена.

У Оллана имелось прошлое. Он его не стыдился, просто считал, что с ним кончено, хотя на деле оно лишь начиналось, ибо то, что зовем мы грядущим, есть беспрестанное начало былого.

До того, как вступить в фианну, был он влюблен в деву из сидов, по имени Охт Дялв (Пригожая Грудь), и много лет были они полюбовниками. Как же часто навещал он свою возлюбленную в Дивных землях! С каким пылом и предвкушением стремился туда; любовный посвист, каким призывал он ее, вёдом был всякому из сидов, и судили о нем многие нежные милые девы из Дивных.

— Тебя вон высвистывают, Пригожая Грудь, — говорила ее сестра-сида, а Охт Дялв отвечала:

— Да, это мой смертный, любовь моя, трепет сердца, единственное сокровище.

Откладывала она прялку — или вышивку, если этим была занята, — а если пекла славный пшеничный хлеб на меду, бросала его, пусть печется сам, и мчала навстречу Оллану. И отправлялись они рука об руку в края, что благоухали яблоневым цветом и медом, смотрели на тяжко склоненные ветви, на облака, что плясали, сияли. Или же вставали рядом и грезили, замкнув объятия и взгляды, созерцали друг друга с головы до пят: Оллан смотрел в нежные серые колодцы, что блестели и мерцали под тонкими бровями, а Охт Дялв вперялась в громадные черные очи, что попеременно делались то мечтательными, то разгоряченными, вечно, попеременно.

А затем Оллан возвращался в мир людей, а Охт Дялв — к своим делам в Земле Юных.

— Что он сказал? — спрашивала ее сестра-сида.

— Сказал, что я — Ягода Гор, Звезда Познания, Цветок Малины.

— Вечно они говорят одно и то же, — супилась сестра.

— Но смотрят по-разному, — возражала Охт Дялв. — Чувствуют разное, — продолжала она тихонько; и дальше текла бесконечная беседа.

Но вот Оллан перестал появляться у Дивных, и Охт Дялв удивлялась, а сестра ее сто догадок придумала, одна хуже другой.

— Он не мертв — иначе был бы здесь, — сказала сестра. — Он тебя позабыл, моя милая.

Долетели до Тир на Ног вести, что Оллан женился на Тирен, и когда услыхала о том Охт Дялв, ее сердце на миг перестало биться, и она закрыла глаза.

— Что ж! — сказала ей сестра-спда. — Вот сколько длится любовь смертных, — добавила она, и печальное торжество было у нее в голосе, как и положено сестрам.

Но на Охт Дялв низошла ярая ревность и отчаяние, каких не бывало средь сидов никогда, и с того мига по силам ей стало любое злодейство, потому что не так-то просто смирять два порыва: голод и ревность. Охт Дялв решила, что женщина, присвоившая себе воздыханья Оллана, должна проклясть день, когда это случилось. Охт Дялв размышляла, копила в сердце месть, сидя в задумчивом уединении и озлобленной сосредоточенности, покуда не вызрел замысел.

Она искусна была в чародействе, умела менять обличия, а потому превратилась в женщину-посланницу⁴² Фюна, знаменитейшую на всю Ирландию, отправилась из Дивных краев и появилась в мире людей. Добралась до твердыни Оллана.

Оллан знал, как выглядит посланница Фюна, однако удивился, завидев ее.

Она его поприветствовала:

— Здоровья и долголетия, повелитель.

— Здоровья и добрых дней, — ответил он. — Что привело тебя сюда, родное сердце?

— Я от Фюна.

— И каково же послание? — спросил он.

— Царственный вождь намерен тебя навестить.

— Примем с радостью, — сказал Оллан. — Устроим ольстерский пир.

— Всему белому свету известно, что это значит, — любезно отозвалась посланница. — А еще, — продолжила она, — у меня есть весть для твоей королевы.

Тирен вышла из дома к посланнице, но лишь отошла она недалеко, извлекла Охт Дялв из-под плаща ореховый прут и стукнула им королеву по плечу, и в тот же миг затрепетала Тирен, задрожала и закружилась внутрь и вниз — и приняла облик гончей.

Печально было смотреть на эту прекрасную стройную собаку, дрожавшую, ошеломленную; печально видеть милые очи, что глядели жалко — в ужасе и изумлении. Но Охт Дялв не опечалилась. Заплела она цепь на шее гончей, и двинулись обе на запад, к дому Фергуса Фюнлиа, о ком шла молва, что с собаками хуже его не обращается никто в целом свете. Из-за этой молвы и вела Охт Дялв к нему гончую. Не искала она той собаке доброго дома — хотела найти ей худший, какой только есть, и думала, что Фергус отомстит за нее, за ее ярость и ревность, какие питала она к Тирен.

Глава третья

Шли они, и Охт Дялв измывалась от злости над собакой, трясла и дергала цепь. Не раз и не два выла гончая в пути, не раз и не два тихонько скулила.

— Ах ты разлучница! Ах ты воровка чужих возлюбленных! — яростно говорила Охт Дялв. — Каково будет полюбовнику твоему, увидь он тебя сейчас? Ну и лицо на нем станет, увидь он твои вострые уши, морду твою долгую, дрожкие тощие ноги твои, длинный серый хвост. Не будет любить тебя больше, паршивка! Ты слыхала про Фергуса Фюнлиа, — продолжала она, — про человека, что не переносит собак?

Тирен, конечно же, знала о Фергусе.

— К Фергусу отведу тебя, — вскричала Охт Дялв. — Он тебя забросает камнями. Не кидали в тебя камней. Ах, паршивка! Не знаешь, как это, когда камень цепляет ухо с крученым свистом, не знаешь, как остро и тяжко он ударяет в тощую ногу. Воровка! Смертная! Паршивка! Никогда тебя не пороли, но теперь-то высекут. Услышишь песню плети, когда изовьется она вперед, куснет внутрь да свернется обратно. Будешь выкапывать по ночам старые кости тайком и грызть их с голоду. Будешь выть и скулить на луну, содрогаться от холода и никогда уж не уведешь у другой возлюбленного.

Вот такими словами и таким голосом говорила она с Тирен, пока шли они дальше, и гончая дрожала, сжималась и скулила жалостливо, отчаянно.

Явились они к твердыне Фергуса Фюнлиа, и Охт Дялв потребовала приема.

— Оставь собаку снаружи, — сказал слуга.

— Не оставлю, — ответила посланница-самозванка.

— Войти можешь только без пса — или стой снаружи с собакой, — ответил насупленный страж.

— Ручаюсь, — восклицала Охт Дялв, — в том, что войду я с собакой, или хозяину твоему предстоит отвечать Фюну.

При имени Фюна слуга чуть не упал, где стоял. Помчался к хозяину, и сам Фергус вышел к великим вратам твердыни.

— Верой моей клянусь, — вскричал он в изумлении, — это пес.

— Пес и есть, — пробурчал угрюмый слуга.

— Поди прочь, — сказал Фергус Охт Дялв, — а когда прикончишь собаку, вернись — и я тебя награжу.

— Жизни тебе и здоровья, мой добрый владыка, от Фюна, сына Кула, сына Башкне, — сказала она Фергусу.

— Жизни и здоровья Фюну, — ответил он. — Зайди в дом и доложи свое сообщение, но собаку оставь снаружи, ибо не выношу я собак.

— Собака пойдет со мной, — сказала посланница.

— Как так? — сердито воскликнул Фергус.

— Фюн посылает тебе эту гончую, чтоб ты о ней пекся, пока он за ней не явится, — сообщила посланница.

— Удивительно это, — пробурчал Фергус, — ибо Фюн осведомлен, что нет на свете того, кто не любит собак сильнее, чем я.

— Как бы то ни было, владыка, я передала послание Фюна, и у ног моих пес. Примешь или откажешь?

— В этом одном я и мог бы отказать Фюну, — молвил Фергус, — но ни в чем не могу отказать я ему, давай сюда пса.

Охт Дялв вручила Фергусу цепь.

— Ах ты дрянная собака! — сказала она.

И с тем удалилась, довольная местью, и возвратилась в родной сид.

Глава четвертая

Назавтра Фергус призвал слугу.

— Перестала ль собака дрожать? — спросил он.

— Нет, повелитель, — отозвался слуга.

— Приведи сюда тварь, — сказал хозяин, — ибо пусть кто угодно сидит недовольный, но Фюн должен быть доволен.

Привели собаку, и он осмотрел ее желчными, злыми глазами.

— Дрожит и впрямь, — сказал он.

— И впрямь дрожит, — подтвердил слуга.

— Как лечат от дрожи? — спросил хозяин, ибо считал, что, если у зверя отнимутся ноги, Фюн доволен не будет.

— Есть один способ, — с сомнением произнес слуга.

— Если есть — излагай! — сердито вскричал хозяин.

— Возьмите тварь на руки, обнимите да поцелуйте, и перестанет дрожать. — Такой был ответ.

— В смысле?.. — загрохотал хозяин и потянулся к дубинке.

— Так я слышал, — смиренно молвил слуга.

— Возьми ее на руки, — велел Фергус, — обнимай и целуй ее, и коли замечу я хоть малую дрожь у собаки, прошибу тебе голову.

Слуга склонился к гончей, но та цапнула его за руку, а заодно чуть не откусила нос.

— Я этой собаке не нравлюсь, — сказал слуга.

— Мне тоже, — взревел Фергус, — убирайся с глаз моих.

Слуга ушел, и Фергус остался один на один с гончей, но несчастный зверь так напугался, что принялся трепетать в десять раз пуще прежнего.

— У нее ноги отнимутся, — сказал Фергус. — Фюн обвинит меня, — воскликнул он в отчаянии.

Направился к псине.

— Если откусишь мне нос или хоть кончиком зуба притронешься к моему пальцу!.. — пригрозил он.

Подобрал собаку, но та не кусалась — только дрожала. Фергус осторожно подержал ее на руках, миг-другой.

— Уж коли надо ее обнимать, — сказал он, — буду ее обнимать. Ради Фюна я б сделал и больше.

Прижал, приголубил зверя на груди, принялся расхаживать туда и сюда по залу. Собачий нос устроился у него под подбородком, Фергус прилежно пса обнимал — одно объятие на пять шагов, и собака высунула язык и робко лизнула его в подбородок.

— Перестань, — возопил Фергус, — брось навсегда. — Весь покраснел и злобно зыркнул себе под нос. Нежный карий глаз глянул снизу, робкий язык еще раз коснулся его подбородка.

— Если надо ее целовать, — сумрачно проговорил Фергус, — поцелую: ради Фюна я б сделал и больше, — простонал он.

Склонил голову, зажмурился и подтянул песью пасть к губам. И тут собака завозилась у него на руках, тихонько затявкала, лизнула там-сям, и Фергус едва сумел ее удержать. Поставил собаку на пол.

— Нисколько теперь не дрожит, — сказал он.

Что правда, то правда.

Куда б ни шел он, собака бежала за ним, слегка наскакивала на него, чуть-чуть трогала лапой и глаз не сводила с него, смотрела так пылко и умно, что Фергус поражался.

— Я этой собаке нравлюсь, — удивленно бормотал он.

— Руку свою даю, — воскликнул он назавтра, — мне нравится эта собака.

А на следующий день он уж звал ее «мое сокровище, моя веточка». Неделя прошла — и он уж не мог ни на миг без нее оставаться.

Его мучила мысль, что какой-нибудь злой человек может швырнуть камень в эту собаку, и потому собрал слуг и стражников и воззвал к ним.

Сказал им, что эта собака — Королева Живого, Трепет Сердца, Зеница Ока, и предупредил, что любой, кто хоть глянет на нее косо или вызовет дрожь в ней малейшую, ответит за этот проступок мученьями и бесправием. Перечислил беды, какие обрушатся на негодяя, — и начинался список с порки и завершался лишением членов, а посередине были такие затейливые и изобретательные издевательства, что кровь у людей, слышавших это, стыла в венах, а женщины из домочадцев лишились чувств, не сходя с места.

Глава пятая

Со временем весть дошла до Фюна, что сестра его матери не живет с Олланом. Он тут же послал гонца, требуя исполнения клятвы, какую дал Оллан Фюну: чтоб немедля вернулась Тирен. Оллан был в печали, когда получил это требование. Он предполагал, что к исчезновению его королевы приложила руку Охт Дялв, и умолял, чтобы дали ему время найти пропавшую девушку. Он пообещал, что, если не сможет найти ее за определенное время, отдастся сам в руки Фюну и примет любой приговор, какой Фюн выдаст. Великий вожак согласился.

— Передай потеряхе: либо девушка, либо его голова, — сказал Фюн.

Оллан отправился к Дивным. Путь он знал и вскоре пришел к холму, где обитала Охт Дялв.

Уговорить ее встретиться с ним оказалось непросто, но она в конце концов согласилась, и они встретились под яблоневыми ветвями у Дивных.

— Что ж! — сказала Охт Дялв. — Ага! Нарушитель клятв, Предатель любви, — сказала она.

— Привет тебе и благословения, — смиренно молвил Оллан.

— Ручаюсь! — вскричала она. — Не будет тебе от меня благодати, ибо неблагодатно мне было, когда ты бросил меня в расставании.

— Я в опасности, — проговорил Оллан.

— А мне что с того? — отозвалась она свирепо.

— Фюн, может, потребует мою голову, — пробормотал он.

— Пусть забирает, что сумеет, — молвила она.

— Нет, — гордо сказал он, — он заберет то, что я могу дать.

— Послушаю твой рассказ, — холодно проговорила она.

Оллан изложил ей и завершил тот сказ вот как:

— Я уверен, ты спрятала девушку.

— Если я спасу твою голову от Фюна, — проговорила женщина-сида, — она станет моей.

— Так и есть, — сказал Оллан.

— А раз голова — моя, тело, что ниже ее, тоже мое. Согласен?

— Согласен, — ответил Оллан.

— Дай клятву, — сказала Охт Дялв, — если спасу тебя от этой напасти, я буду твоей возлюбленной до конца жизни и времени.

— Даю эту клятву, — сказал Оллан.

Охт Дялв отправилась к дому Фергуса Фюнлиа, сняла чары с собаки, и облик Тирен вернулся к ней; но с двух щенят, каких принесла гончая, чары снять нельзя, им пришлось остаться как есть. Эти два щенка — Бран и Школан. Их отдали Фюну, и он вечно любил их, ибо преданны были они и нежны, как умеют лишь псы, а умны они были, как люди. Кроме того, они Фюну — двоюродные.

Тирен попросил себе в жены Лугайд, любивший ее так давно. Пришлось ему доказать, что никакой другой женщине он не возлюбленный, а когда доказал, они поженились и жили далее счастливо — а только так и положено жить. Он сложил стих с такой первой строкой:

Мил день. Прекрасно око рассвета…

Тысячи радостных людей выучили его.

А вот Фергус Фюнлиа слег и целый год и один день пролежал в постели, страдая от сокрушительной нежности, и помер бы, если б Фюн не послал ему особенного щенка, и через неделю та молодая гончая стала Звездой Судьбы и Трепетом Сердца, и Фергус поправился — и тоже зажил себе счастливо.