Ирландские чудные сказания

Глава первая

Однажды с Фюном, сыном Кула, случилось вот что: отбыл он из мира людей и в великом смятении ума отправился странствовать в краях Дивных. Провел он там дни и ночи, пережил приключения и смог принести с собой память о них.

Что само по себе чудо, ибо мало кто помнит, что побывал у Дивных или тем более что там приключилось.

На самом же деле не отправляемся мы к Дивным — мы ими становимся, и за один удар сердца способны прожить год — или тысячу лет. Но когда возвращаемся, память быстро затуманивается, и мы словно бы грезили или было видение нам, хотя мы по правде гостили у Дивных.

Чудо, словом, что Фюн смог вспомнить все, что произошло с ним за тот раскидистый миг, но в этом сказании есть чему дивиться и сверх того: Фюн не только побывал у Дивных, но оказалась там же и великая армия, какую привел он к Бен-Эдарю [холм Хоут], и ни он, ни воины его не сознавали, что покинули мир, пока не вернулись обратно.

Четырнадцать боев — семь резервными силами фениев и семь основными — принял вожак в том великом походе-броске. Добравшись до Бен-Эдаря, все решили встать лагерем, чтобы войско могло отдохнуть в преддверии сражения, какое Фюн замыслил на грядущее. Выбрали место, и каждый отряд и дружина войска разместились подобающе, и не было толчеи и заминок в движении: где дружина остановилась, там и было ей место отдыха — и другим она не мешала, располагалась просторно.

Когда всё уладили, вожаки дружин собрались на ровной травянистой равнине над морем, где принялись совещаться о завтрашнем броске, и на том совете частенько поглядывали они на морской простор, что мерцал и поблескивал под ними.

С востока на Бен-Эдарь надвигался вместительный корабль под громадами парусов.

По временам, когда беседа стихала, то один вожак, то другой смотрел на спешившее судно и говорил о нем; может, как раз в один такой миг и началось приключение Фюна и фениев.

— Откуда бы плыть этому кораблю? — праздно проговорил Конан.

Но никто не смог ничего предположить, кроме одного: корабль хорошо оснащен для войны.

Судно подобралось к берегу, и наблюдатели увидели высокого человека, что свесился с борта на древках копий, а чуть погодя этого человека объявили Фюну и привели к нему.

Оказался он отважным, воинственным, решительным. Облачен был в изумительную броню, на голове крепкий резной шлем, великолепный выпуклый щит красной бронзы висел у него на плече, а на бедре — прямой меч с широким долом. Под щитом надет был великолепный алый плащ, на груди — громадная застежка из червонного золота, а в кулаках сжимал он пару грубых копий с толстыми древками.

Фюн и воители оглядели того благородного воина и восхитились премного его статью и облачением.

— Чьих ты кровей, юный воитель? — спросил Фюн. — И какой из четырех углов света белого твой по роду?

— Звать меня Кайл Железный, — проговорил чужак, — я сын короля Фессалии.

— С какой посылкой ты прибыл сюда?

— Я не на посылках, — сурово ответил чужак, — а по делам, какие мне милы.

— Пусть так. Что ж за милое дело принесло тебя в эти земли?

— С тех пор, как отплыл с родины, не покидал я ни единый край и ни один остров, пока не заплатит он дань мне и не признает мое владычество.

— И ты прибыл в эту страну! — воскликнул Фюн, не веря ушам своим.

— За данью и покорением, — прорычал чужак и свирепо ударил древком копья в землю.

— Ручаюсь, — сказал Конан, — не слыхали мы никогда о воителе, сколь угодно великом, какому не нашелся бы в Ирландии соперник под стать, и погребальные песни подобным воителям распевают женщины этой земли.

— Руку даю и слово свое, — отозвался лютый чужак, — твои речи наводят меня на мысли о малых детишках или глупцах.

— Остерегись, почтенный, — сказал Фюн, — ибо воители и великие драконы гэлов стоят пред тобой, за нами четырнадцать битв ирландской фианна.

— Если бы всех фениев, кто погиб за последние семь лет, сложить с теми, кто сейчас здесь, — заявил чужак, — я бы с ними со всеми разделался страшно и пресек бы их члены — и жизни их.

— Горазд же ты выхваляться, — пробормотал Конан, глядя в упор на него.

— Не выхваляюсь совсем, — сказал Кайл, — и, чтоб доказать мою доблесть и стать, предложу я вам поединок.

— Предлагай, — велел Фюн.

— Вот он, — сказал Кайл с ледяной лютостью. — Если найдете средь своих четырнадцати дружин того, кто в силах меня обогнать, одолеть в кулачном бою или с оружием, я удалюсь в свой край и никогда вас не потревожу.

И так уж сурово он говорил, и так вперялся неистово, что воителей начала забирать растерянность, и даже Фюн почуял, что спирает у него дух.

— Слова храбреца, признал он через мгновение, — и если не будет тебе равных во всем этом, то не от недостатка желающих состязаться. В одном лишь беге, — продолжил задумчивый Фюн, — есть у нас знаменитый победитель — Кэльте мак Ронан.

— Этому сыну Ронана знаменитым быть осталось недолго, — сказал чужак.

— Он способен обогнать благородного оленя, — проговорил Конан.

— Он способен обогнать ветер! — воскликнул Фюн.

— Никто не велит ему обгонять благородных оленей или ветры, — оскалился чужестранец. — Ему велено будет меня обогнать, — прогремел он. — Покажите мне бегуна, и поглядим, живет ли его великое сердце в ступнях у него, как вы все считаете.

— Его с нами нет, — опечалился Конан.

— Такие вот знаменитые воины никогда не с нами, если кинули клич, — угрюмо проговорил чужак.

— Ручаюсь, — вскричал Фюн, — он вскоре здесь будет, ибо я сам его приведу.

— Пусть так, — сказал Кайл.

— А пока меня нет, — продолжил Фюн, — оставлю как уговор, что ты дружен будешь с фениями и соблюдешь все условия и церемонии дружбы.

Кайл согласился.

— Не обижу никого из этих людей, покуда ты не вернешься, — сказал он.

Засим Фюн отправился в Тару королей, ибо думал, что Кэльте мак Ронан уж точно там. «А если не там, — размышлял воитель, — тогда я найду его в фенийском Кеш-Кбрране»⁶⁰.

Глава вторая

Не успел он уйти от Бен-Эдаря, как забрался в причудливый угрюмый лес, где деревья росли так густо, а подлесок был сплошь побеги и путаница, что едва продерешься. Фюн помнил, что когда-то здесь прорубили тропу, и взялся ее искать. То была глубокая, расчищенная колея, она вела, виясь, через весь этот лес.

В тот угрюмый овраг спустился Фюн и двинулся вдоль него, но зайдя глубоко в сырой лес, услыхал шаги — кто-то топал и плюхал, — и увидел Фюн, что к нему идет жуткое, страшного вида созданье: дикий, чудовищный, желтокожий, мосластый исполин, облаченный лишь в скверно сшитый, заляпанный грязью блеклый плащ, что мотался и хлопал по голеням громадных голых ног. На топотавших ступнях надеты были сапожищи, по виду похожие на лодки, но куда больше в размерах, и всякий раз, когда опускал он ногу, из глинистой рытвины выплескивалось и брызгало по бочке жижи.

Никогда не видал Фюн такую громадину и замер, глазея, растерявшись от изумления.

Великан поприветствовал Фюна.

— Один-одинешенек, Фюн? — вскричал он. — Как так, что ни одного фения из фианна нет обок вожака?

Тут Фюн опомнился.

— Слишком долго рассказывать, слишком все путано и сложно докладывать, да и времени у меня нет.

— И все ж расскажи, — настоял страшила.

Фюн при таком настоянии доложил о прибытии Кайла Железного, о вызове, какой тот бросил, и о том, что он, Фюн, направляется в Тару королей, найти Кэльте мак Ронана.

— Я этого чужестранца знаю, — сказал здоровяк.

— Он и впрямь такой победитель, за какого себя выдает? — спросил Фюн.

— Вдвое больше способен он одолеть, чем заявляет, — ответил страш ила.

— Не обгонит он Кэльте мак Ронана, — заявил Фюн. Здоровяк ухмыльнулся.

— Еще скажи, что не обгонит он ежика, родное сердце. Этот Кайл завершит забег, когда твой Кэльте лишь начнет подумывать о начале его.

— Что ж, — сказал Фюн, — тогда я не знаю, куда мне податься — или как защитить честь Ирландии.

— Я знаю, как с этим быть, — отозвался страшила, неспешно кивая.

— Если так, — взмолился Фюн, — скажи мне, соблюди свою честь.

— Так и сделаю, — отозвался великан. — Не ищи больше того сына Ронана, ржавые коленки, нога за ногу, — продолжил он, — а вели мне бежать эту гонку, и, ручаюсь, приду я первым.

Тут Вождь принялся хохотать.

— Дружище, ты и так потрудился, таща две груды грязи, что лепятся к полам твоего плаща, не говоря уж о тяжеленных сапожищах.

— Ручаюсь, — вскричал великан, — нет человека в Ирландии, не считая меня, кто выдержал бы эту гонку. Берусь.

Фюн согласился.

— Пусть так, — сказал он. — А теперь назовись.

— Зовусь я Фетюк Блеклый Плащ.

— Любое имя есть имя, — ответил Фюн, — твое — тоже имя.

Засим вернулись они к Бен-Эдарю.

Глава третья

Когда объявились они, легион людей Ирландии собрался вокруг здоровенного чужака; нашлись среди них и такие, кто прятал лица за плащами, чтобы никто не видел, как они хохочут; нашлись и такие, кто от потехи валялся, а также и те, кто разинул рот, согнул колени да свесил руки и глядел ошалело на чужака, будто остолбенел совсем.

Кайл Железный тоже приблизился и рассмотрел чужака пристально и в подробностях.

— Именем беса, как звать это чудо? — спросил он у Фюна.

— Родное сердце, — сказал Фюн, — это воитель, какого ставлю я против тебя в забеге.

Кайл Железный сделался красен в лице и от ярости чуть не проглотил язык.

— До края вечности, — взревел он, — и до самого распоследнего преисподнего мига не двину я ни ногой в забеге с этим грязным, копытным, скверно скроенным подобием побирухи.

Но тут Фетюк разразился ревом да хохотом, и в ушах у всех воинов все полопалось.

— Будь спокоен, мой милый, я не побируха, и род мой не хуже по крови, чем у самого изощренного королевича в этом собрании. Не избежать тебе вызова, люба моя, и побежишь ты со мной — или же побежишь на свой корабль, а я — за тобой. Какой длины предлагаешь забег, родное сердце?

— Я никогда не бегаю меньше шестидесяти миль, — ворчливо ответил Кайл.

— Это малый забег, — сказал Фетюк, — но сойдет. Отсюда до Холма Тростников, Слив-Луахры в Мунсте-ре, в точности шестьдесят миль⁶¹. Сгодится тебе?

— Мне нет дела, как все устроится, — ответил Кайл.

— Что ж, — сказал Фетюк, — тогда отправимся в Слив-Луахру тотчас, а поутру можем начать забег сюда.

— Пусть будет так, — сказал Кайль.

И отправились они в Мунстер, и когда солнце садилось, достигли они Слив-Луахры и изготовились ночевать.

Глава четвертая

— Кайл, трепет сердца моего, — сказал Фетюк, — нам бы выстроить дом или шалаш, чтобы ночь скоротать.

— Ничего я строить не буду, — ответил Кайл, глядя на Фетюка с великой неприязнью.

— Да неужто!

— Не буду я строить ни дом, ни шалаш, чтоб провести здесь ночь, ибо надеюсь, что места этого больше никогда не увижу.

— Я сам построю, — сказал Фетюк, — а тот, кто не помогает строить, пусть остается снаружи.

Фетюк потопал в ближайший лес и без отдыха валил там и связывал вместе двадцать четыре пары здоровенных бревен. Сунул их себе подмышку, а под другую сунул охапку тростника для лежанки, и со всем этим грузом соорудил из тростника жилище, с крепкой кровлей, уютное; из бревен же сложил костер на полу внутри.

Его напарник сидел поодаль и смотрел за работой в ярости и отвращении.

— Ну же, Кайл, мой любезный, — сказал Фетюк, — если ты мужчина, помоги мне найти чем поживиться, раз тут есть дичь.

— Сам разбирайся, — взревел Кайл, — ибо хочу я лишь одного: не быть рядом с тобой.

— Зуб, не дающий подмоги, останется без добавки, — отозвался Фетюк.

Вскоре вернулся он с вепрем, которого смог загнать. Приготовил зверя на костре и половину съел, вторую оставил на завтрак. Следом улегся на тростники и в два оборота заснул.

Кайл лежал на склоне холма, и если и спал, то на голодное брюхо. Однако наутро разбудил Фетюка.

— Вставай, побируха, если хочешь бежать со мной.

Фетюк протер глаза.

— Не встаю я, пока не выспался, мне еще час полагается. Но если торопишься, любимка моя, — принимайся бежать, благословляю. Я потрушу за тобой, когда проснусь.

Кайл помчался — и рад был, ибо противник его так мало тревожился, что Кайл не понимал, чего ждать от Фетюка, когда тот побежит.

— И все же, — говорил себе Кайл, — с часовой форой побирухе придется шевелить мослами, если собирается он меня догнать. — И Кайл понесся со славной молниеносной прытью.

Глава пятая

К концу того часа Фетюк пробудился. Съел вторую часть вепря и привязал недоглоданные кости к полам своего плаща. Засим с лютым дребезгом вепревых костей побежал.

Трудно сказать, как он бежал и с какой скоростью, но продвигался вперед громадными прыжками обеих ног, а по временам — здоровенными скачками на одной ноге, плеща грязью, а бывало — широченно, размашисто, с чудовищным грохотом, что рушит свет белый, мчал он со всех ног.

Оставлял позади ласточек, словно те спали. Догнал благородного оленя, перескочил его — тот так и остался стоять. Ветер не угонялся за ним, ибо Фетюк все время был впереди; скоком да прыгом нагнал он Кайла Железного, хотя Кайл бежал хорошо — кулаки вверх, голова запрокинута, ноги мелькали так лихо, что и не видать их от прыти движения.

Труся рядом с Кайлом, Фетюк схватился за полу плаща и вытащил горсть покрытых мясом костей.

— Вот, мое сердце, мясистая кость, — сказал он, — ибо ты голодал всю ночь, бедный друг, погрызи косточку, брюху станет покойнее.

— Оставь себе свою дрянь, побируха, — ответил тот, — ибо лучше я буду повешен, чем стану глодать кость, которую ты обгрыз.

— Чего ж не бежишь ты, трепет сердца, — пылко спросил Фетюк, — чего ж не пытаешься выиграть гонку?

Кайл принялся шевелить ногами так, словно были они крыльями мухи, или плавниками рыбешки, или шестью ногами перепуганного паука.

— Я бегу! — пропыхтел он.

— Ты попробуй вот так, — посоветовал Фетюк и выдал витой изгиб, нежданный полет и поспешность ляжек — и исчез у Кайла из вида одним лютым плюхом своих сапожищ.

Кайла Железного обуяло отчаяние, но сердце его было сильно.

— Буду бежать, пока не лопну, — возопил он, — а когда лопну, пусть брызну подальше и брызгом своим сшибу с ног того побируху, чтоб он ногу сломал.

С тем взялся бежать он решительно, люто, неумолимо. Наконец догнал Фетюка, ибо тот остановился поесть ежевики с куста у дороги, а когда Кайл подобрался поближе, принялся куражиться и насмехаться сердито над Фетюком.

— Кто это хвост от одежки потерял? — ревел он.

— Не загадывай загадки человеку, что ест ежевику, — осадил его Фетюк.

— Пес без хвоста и одежка без хвоста, — закричал Кайл.

— Сдаюсь, — пробурчал Фетюк.

— Да сам ты и есть, побируха, — оскалился Кайл.

— Я есть я сам, — пробулькал Фетюк с полным ртом ежевики, — а раз я есть я сам, как это может быть ты? Дурацкая твоя загадка.

— Ты глянь на плащ свой, лоханка грязищи!

Фетюк глянул.

— Батюшки, — сказал он, — где же фалды плаща моего?

— Одну-то я нюхом чую — намоталась на деревце в тридцати милях отсюда, — сказал Кайл, — а вторая бесчестит кустик на десять миль раньше.

— Дурная удача — расстаться с фалдами плаща своего, — пробурчал Фетюк. — Придется вернуться за ними. Подожди здесь, возлюбленный, поешь ежевики, пока я не вернусь, и оба побежим дальше, по-честному.

— Ни полмига не подожду, — ответил Кайл и припустил к Бен-Эдарю, как влюбленный мчит к деве своей — или как пчелка к улью.

— И ежевику я не доел вполовину, — загоревал Фетюк на бегу обратно, к своим фалдам.

Бежал он назад решительно, путь его утоптался так, словно пронеслось по нему стадо из сотни быков, загривок к загривку, и нашел Фетюк деревце и куст и свои две фалды. Приладил их к плащу.

Следом вскочил, побежал сумасбродно, вихрем, да так отчаянно, что и не описать. Топот его сапожищ сделался непрестанен, как грохот града по крыше, а ветер от его бега пригибал деревья к земле. Звери, что паслись вдоль тропы, падали замертво от сотрясения, а пар, что валил из носа Фетюка, разносил птиц в клочки, и охапки туч валились с неба на землю.

Вновь нагнал он Кайла, тот бежал головой книзу, сверкая пятками.

— Коли не соберешься бежать ты, сокровище, — сказал Фетюк, — не видать награды тебе.

И с этим завел он себя и взорвал в слепящий глаза, беспрестанный крутеж и неразбериху сапог, и остался Кайл позади в мгновение ока.

— Буду бежать, пока не лопну, — запричитал Кайл, сгустил в ногах весь свой пыл и отчаяние и загудел, зажужжал, словно навозная муха в окне.

За пять миль до Бен-Эдаря Фетюк остановился, ибо опять наткнулся на ежевику.

Ел ее, пока не превратился в мехи с соком, и, когда услыхал гудение и жужжание Кайла Железного, загоревал, что опять не получится доесть свою долю. Снял он плащ, набил его доверху ежевикой, закинул тюк на плечо и ринулся мощно и прытко к Бен-Эдарю.

Глава шестая

Трудно было б поведать об ужасе у Фюна в груди и в сердцах у фениев, пока ждали они исхода забега.

Рассуждали без умолку, и в некий миг того дня кто-то упрекнул Фюна, что не привел тот Кэльте, сына Ронана, как договорились.

— Никто не бегает лучше Кэльте, — заявил один.

— Нет ему равных, — сказал второй.

— Легче перышка.

— Быстр, как олень.

— Напорист, как бык.

— Ноги волка.

— Вот кто бежит-то!

Все это сказали Фюну, и Фюн сказал это все себе самому.

С каждой истекшей минутой капля свинца падала во всякое сердце, и жало отчаяния проникало во всякий ум.

— Иди, — сказал Фюн человеку с глазами ястреба, — иди на вершину холма и смотри, как приближаются бегуны.

Послал он шустрых попутчиков с ним, чтоб бегали туда-сюда и поставляли вести без всякой заминки.

Гонцы поминутно сновали мимо его навеса и выкликали: «ничего», «ничего», «ничего», — на миг замерев и устремляясь прочь.

Слова «ничего, ничего, ничего» начали усыплять умы всех, кто там был.

— Чего можно ждать от Фетюка? — спросил один воин сурово.

— Ничего, — крикнул гонец, замерев и помчав.

— Чурбан! — рявкнул воин.

— Хряк! — сказал другой.

— Плоскостопый.

— Задышливый.

— Пузатый.

— Ленивый.

— Свинья!

— Ты думал, Фюн, что кит может плавать посуху? Или чего, по-твоему, в силах достичь такая туша?

— Ничего, — крикнул гонец на бегу.

Ярость уже грызла Фюну душу, и красный морок плясал и мерцал у него перед взором. Руки затряслись, и нахлынула страсть — вцепиться воинам в глотки, трепать, да терзать, да бесноваться средь них, как бешеный пес средь овец.

Глянул на одного, но при этом словно разом на всех.

— Умолкните! — рыкнул он. — Пусть все замолчат, как мертвецы.

И подался вперед, видя всего и ничего не видя, раскрыв рот, и такая свирепость и лютость исходила от мрачного лика его, что все воины содрогнулись, словно от холода смерти, и замолчали.

Встал Фюн и вышел прочь из шатра.

— Куда ты, о Фюн? — спросил один воин.

— На вершину холма, — сказал Фюн и отправился прочь.

Они двинулись следом, шепчась меж собой, не поднимая взглядов, пока не взобрались.

Глава седьмая

— Что ты видишь? — спросил Фюн у дозорного.

— Ничего, — ответил тот.

— Глянь еще раз, — приказал Фюн.

Человек с ястребиным глазом вскинул лицо, тощее, острое, словно вырезанное из ветра, и уставился вдаль с несокрушимой пристальностью.

— Что ты видишь? — спросил Фюн.

— Ничего, — ответил дозорный.

— Я сам погляжу, — сказал Фюн и подал чело вперед, в сумрачную даль.

Дозорный стоял рядом, обратив туда же тугое лицо и немигающие глаза без век.

— Что ты видишь, о Фюн? — спросил он.

— Ничего, — ответил Фюн и вновь вскинул угрюмый измученный лоб.

Казалось, дозорный вперяется всем лицом, о да, — и руками; но Фюн созерцал многодумно, что там вдали, лоб в морщинах и бороздах.

Вновь глянули.

— Что тебе видно? — спросил Фюн.

— Ничего, — ответил дозорный.

— Не знаю, вижу ли или домысливаю, но что-то движется, — сказал Фюн. — Там топот, — добавил.

Дозорный тут обратился в зрение, стал словно камень — сплошь мощный выпад вперед и прочесывание пространства. Заговорил наконец.

— Там пыль, — сказал он.

Тут и воины стали смотреть, жадно силясь заметить, пока глаза их не налились синей тьмой и не смогли они больше видеть и то, что было рядом.

— Я, — вскричал Конан победно, — я вижу пыль!

— И я! — воскликнул другой.

— И я!

— Вижу человека, — сказал ястребиный глаз.

И вновь все уставились, пока их глаза не заволокло слезами и не заморгали они, не начали видеть, как деревья встают и садятся, а равнины колышутся, вертятся в полоумном вихре мира.

— Там человек, — взревел Конан.

— И впрямь человек, — вскричал кто-то.

— На закорках несет человека, — сказал дозорный. — Это Кайл Железный несет Фетюка у себя на спине, — простонал он.

— Ну и свинья! — процедил один.

— Дрянь! — всхлипнул другой.

— Слабосердый.

— Толстомясый.

— Развалюха.

— Тупица.

— Хряк! — вскричал воин.

И от злости забил кулаками по дереву.

Но ястреб-дозорный наблюдал, пока глаза у него не сузились и не сделались словно булавочные головки, и перестал он быть человеком и сделался зрением.

— Погодите, — выдохнул он, — погодите, я пригляжусь еще на пядь.

И все ждали, больше не всматриваясь в ту едва различимую точку вдали, но не отрывая взглядов от глаз дозорного, будто могли проникнуть в них и посмотреть ими.

— Это Фетюк, — проговорил он, — что-то несет на плече, а за ним еще пыль.

— Уверен? — спросил Фюн дрожавшим, гремучим и трепетавшим, как гроза, голосом.

— Это Фетюк, — сказал дозорный, — а пыль позади него — Кайл Железный, пытается его нагнать.

Тут фении взревели восторгом, и всяк обнял соседа и расцеловал в обе щеки; взялись за руки вокруг Фюна и пустились плясать хороводом, ревя от смеха и облегчения, в исступлении, какое приходит на смену мерзкому страху, на то место, откуда костлявая пасть его убралась.

Глава восьмая

Фетюк Блеклый Плащ, топоча, кувырком и кубарем, вкатился к ним в лагерь, и его окружили толпы, что обожали его и в слезах воспевали.

— Крупы! — выл Фетюк. — Крупы — ради нежности звезд!

Выл он: «Крупы! Крупы!» — пока все не притихли. Фюн обратился к нему.

— Какой же крупы тебе, родное сердце?

— Какая полезет мне в рот, — ответил Фетюк, — для всех уголков, щелок и неисповедимых глубин моего брюха. Крупы, крупы! — плакал он.

Крупу принесли.

Фетюк сбросил на землю плащ, распустил его осторожно и явил всем запас ежевики, раздавленной, мятой, размазанной, простецкой, отвратной.

— Крупы! — простонал он. — Крупы!

Дали Фетюку крупу.

— Как бежалось тебе, мое сердце? — спросил Фюн.

— Погоди, погоди, — возопил Фетюк. — Помираю, желаю крупы — и ежевики.

В середку той мешанины из ягод высыпал он бочку крупы, смешал их и так, и эдак, по кругу, пока не добралась до плеч ему бело-черная, красно-бурая хлябь. Дальше взялся он грести лапами, да запихивать, да проталкивать эту смесь себе в рот, а между глотками вздыхал с удовольствием, и с каждым глотком отрыгивал жидко.

Но пока Фюн и фении глазели, как безумные, на Фетюка, послышался гул, словно витал над ними шершень, или королева ос, или бешеный крутокрылый грифон, и, глянув, увидели они Кайла Железного, тот мчал к ним в страшной длине и прыти ног. В руке держал меч, и ничего на лице его не было, кроме багрянца и ярости.

Страх пал, как ночь, на фианна, и замерли все на слабых коленях, свесив руки, ожидая погибели. Но Фетюк сгреб горсть своей жидкой похлебки и метнул ее в Кайла с такою силой, что снесло тому голову, и заскакала она по земле. Поднял Фетюк ту голову и швырнул на тело с таким прицелом и мощью, что шея на тулове и шея под головой слиплись вместе, голова встала обратно, как ни в чем не бывало, можно сказать, но плохо дело: не на ту сторону. Фетюк тут и отмутузил его хорошенько.

— Что ж, милое сердце, по-прежнему хочешь ты дань и владычество над Ирландией? — спросил он.

— Пустите меня домой, — простонал Кайл, — домой я хочу.

— Клянись солнцем и месяцем, коль отпущу я тебя, что будешь слать Фюну во всякий год дань за землю Фессалии.

— Клянусь, — сказал Кайл, — и поклянусь в чем угодно, лишь бы добраться домой.

Фетюк поднял его и усадил на корабль. Вскинул сапожище и пнул тот корабль, и загнало тот корабль на семь лиг в море, и вот так завершился поход Кайла Железного.

— Кто ты, владыка? — спросил Фюн у Фетюка.

Прежде, чем дать ответ, облекся Фетюк величием и благодатью.

— Я повелитель сидов из Рат-Круахана⁶², — сказал он. Тут Фюн мак Кул закатил праздник и пир в честь великого бога, и сим сказание о королевском сыне Фессалии и о Фетюке Блеклом Плаще завершается.