Ирландские чудные сказания

Глава первая

Откуда Бекфола взялась, нам неведомо. Не знаем мы наверняка и того, куда она делась. Мы даже не знаем ее настоящего имени, ибо наделили ее прозвищем Бекфола, или же «бесприданница» либо «с малым приданым». Бесспорно одно: она исчезла из мира, который известен нам, и отправилась в царство, куда и догадка ей вслед не доберется.

Все это случилось в те дни, когда Дермод, сын знаменитого Айда Слане⁴⁸, был владыкой Ирландии. Сам не женился, но было у него множество приемных сынов, королевичей из четырех пятин, которых отцы отправили в знак своей преданности и любви к Ард Ри, и долг свой приемного отца Дермод выполнял праведно⁴⁹. Среди королевичей в его доме был Кривтанн, сын Айда, короля Лейнстера, которого Верховный король ставил превыше всех, о ком по-отечески пекся. Что и неудивительно: паренек любил его ответно, был пылок, умен и скромен, как и положено королевичу.

Верховный король и Кривтанн частенько отправлялись к Таре охотиться на зверя и птицу, иногда без единого слуги при них, и вот в таких поездках король передавал пасынку обширные знания леса и наставлял его в общих делах и обязанностях королевича, как вести себя при дворе и как заботиться о народе.

Дермод мак Айд упивался этими приключениями на двоих, и когда удавалось урвать денек от придворных дел и забот, он тайком отправлял весточку Кривтан-ну. Юноша, облачившись в охотничье, догонял короля в назначенном месте, и они отправлялись объездом, как доведется.

В одном таком приключении, пока искали они вдоль разлива реки брод, увидали одинокую женщину в повозке, ехавшую с запада.

— Что бы значило это? — воскликнул король озабоченно.

— С чего тебя увлекла какая-то женщина в колеснице? — спросил его Кривтанн, ибо любил он знание и хотел его обретать.

— А вот с чего, мой клад, — ответил Дермод. — Наши умы потрясены, когда наблюдаем мы, что женщина способна направить корову на пастбище, ибо вечно кажется нам, будто править женщины не очень умеют.

Кривтанн, будто губка, впитал наставление и усвоил его стремительно.

— Думаю, справедливо сказано, — согласился он.

— Но, — продолжил Дермод, — когда наблюдаем мы женщину, что правит колесницей о двух лошадях, изумляемся пуще.

Когда устройство чего бы то ни было нам объяснили, нас оно увлекает, и Кривтанну получив наставление, поразился, как сам король.

— И вправду же, — вымолвил он, — эта женщина правит двумя лошадьми.

— Ты не увидел этого сразу? — спросил повелитель с добродушным злорадством.

— Увидел, но не заметил, — признался юнец.

— Далее, — продолжил король, — когда наблюдаем мы женщину вдали от дома, в нас возникает догадка: ты и видел, и замечал, что женщины — домоседки, а дом без женщины или женщина без дома — предметы несовершенные и, хотя наблюдаемы они лишь вполовину, замечаемы вдвойне.

— Нет никаких в том сомнений, — отозвался королевич, хмуря чело в терзаниях мысли.

— Спросим у этой женщины сведения о ней самой, — решительно заявил король.

— Так и поступим, — согласился его спутник.

— Королевское величество применяет слова «мы» и «нам», когда говорит о своем королевском величестве, — сказал Дермод, — но королевичи, пока еще не правящие землями, говоря о себе, обязаны применять другие фигуры речи.

— Я очень невдумчив, — смиренно признал Кривтанн.

Король расцеловал его в обе щеки.

— Ну конечно, родное сердце мое, мой сын, мы тебя не ругаем, но, думая, постарайся не выглядеть столь чудовищно вдумчивым. Такова часть искусства правителя.

— Нипочем не освоить мне этого сурового мастерства, — пожаловался приемыш.

— Нам всем полагается им владеть, — отозвался Дермод. — Думать можно умом, языком, но никогда не носом или бровями.

Женщина в колеснице приблизилась к броду, у которого они стояли, без заминки погнала жеребцов по мелководью и выбралась на другой берег реки в буре пены и брызг.

— Ну не славно ль правит она! — вскричал Кривтанн с восторгом.

— Когда станешь постарше, — наставил его король, — начнешь восхищаться тем, что и впрямь восхитительно, ибо пусть правит славно она, сама она даже славнее. — И продолжил пылко: — Она и впрямь чудо света и беспредельная радость для глаз.

Всем этим была она — и даже больше, а пока вела коней через реку и выгоняла на берег, летящие волосы, губы разомкнутые и всю ее юную стать и величие впитал взгляд короля и излить обратно мог лишь с трудом.

Тем не менее на королевского подопечного взоры девы упали, и пусть король едва мог посмотреть куда бы то ни было, кроме нее, она — с таким же усилием — едва ли могла не смотреть на Кривтанна.

— Замри! — крикнул король.

— Ради кого замирать мне? — спросила дева, останавливая все же коней, пусть они и восстали против приказа, однако послушались.

— Замри ради Дермода!

— В мире есть всякие Дермоды, — заявила она.

— Но всего один Ард Ри, — ответил властитель. Тут сошла она с колесницы и поклонилась.

— Желаю знать твое имя, — сказал он.

Но на этот приказ дева нахмурилась и ответила решительно:

— Я не желаю называть его.

— Желаю я также знать, откуда ты и куда направляешься.

— Я не желаю говорить ни того, ни другого.

— Даже королю?

— Не желаю говорить ничего из этого — никому. Кривтанн возмутился.

— Дева, — взмолился он, — ты, конечно же, не скроешь сведений от Ард Ри?

Но дева глядела величественно на Верховного короля — так же, как он на нее, и, что бы ни приметил король в тех милых глазах, настаивать он не пожелал.

Отвел Кривтанна в сторону, ибо ни в каких наставлениях юноше не отказывал.

— Сердце мое, — сказал он, — нам обязательно всегда стараться вести себя мудро, и настаивать следует на ответах лишь в тех вопросах, которые касаются нас лично.

Кривтанн впитал всю справедливость этого замечания.

— А потому мне по правде и не нужно знать имя этой девы — да и нет мне дела до того, откуда она сама.

— Нет дела? — переспросил Кривтанн.

— Нет, но знать я желаю вот что: выйдет ли она за меня замуж?

— Ручаюсь, это замечательный вопрос, — запинаясь, проговорил спутник короля.

— Это вопрос, ответ на который обязан возникнуть, — победно вскричал король. — Но, — продолжил он, — знание, что она за женщина или откуда взялась, способно принести нам терзания — вместе с вестями. Кто знает, в какие приключения втянуло ее былое! — И вперился он на один задумчивый миг в тревожные зловещие дали, а Кривтанн созерцал рядом. — Прошлое принадлежит ей, — заключил король, — а грядущее — нам, и требовать нужно лишь то, что присуще грядущему.

И повернулся к деве.

— Мы желаем, чтоб стала ты нашей женой, — сказал он. И, говоря это, посмотрел на нее благосклонно, уверенно, бережно, чтобы взгляд ее никуда не отлучался. И все же, даже под взором его, слезы прихлынули к этим милым очам, а во лбу мелькнула мысль о прекрасном юнце, что смотрел на нее, стоя при короле.

Но когда Верховный король Ирландии предлагает нам руку, отказать мы не можем, ибо не каждый день на неделе предлагают такое, и нет такой женщины в мире, что не желала бы править из Тары.

Вторые слезы не пропитали ресниц этой девы, и, рука в руке с королем, отправилась она к королевскому двору, а позади Кривтанн мак Айд в унынии вел коней с колесницей.

Глава вторая

Женили их в спешке, что сравнима была со страстью короля; поскольку не переспросил ее имя, а она не вызвалась его предложить и мужу досталась без приданого — и не получила ничего в ответ, именовали ее Бекфолой — Бесприданницей.

Шло время, и счастье короля было столь же велико, как и обещало ему предвкушение. Но со стороны Бекфолы никаких подобных настроений не бывало.

Есть люди, чье счастье — в устремлениях, в высоте положения, и таким стать королевой при Верховном владыке Ирландии есть довольство, что утоляет желание. Но ум Бекфолы был не из умеренных, и без Кривтанна, казалось ей, не владеет она ничем.

Ибо ее уму был он солнечным светом, яркостью лунных лучей, был он вкусом в плоде и сладостью меда, и когда переводила Бекфола взгляд с Кривтанна на короля, не могла не думать она, что должный мужчина занял недолжное место. Думалось ей, что коронованный лишь кудрями Кривтанн мак Айд венценосен благороднее, чем все повелители мира, — так она ему и сказала.

Ужас его от этой нежданной новости оказался до того велик, что королевич помыслил немедля сбежать из Тары, но, когда нечто сказано раз, проще сказать во второй, а в третий уж слушают терпеливо.

Недолго думая, Кривтанн мак Айд согласился сбежать с Бекфолой из Тары и обустроить этот побег, и стало меж ними согласие, что будут они жить после этого долго и счастливо.

Как-то утром, когда ни единая птица еще не шевельнулась, король ощутил, что дорогая подруга встает. Глянул вполглаза на свет, что серо сочился в окно, и осознал, что по правде и светом-то не назовешь его.

— Ни одна птица еще не проснулась, — пробормотал он. И обратился к Бекфоле — К чему такой ранний подъем, родное сердце?

— Есть у меня одно дело, — ответила та.

— Не время сейчас для дел, — сказал спокойный властитель.

— Пусть так, — ответила она, поспешно облачаясь.

— А что же за дело? — настаивал он.

— Оставила я облачение в некоем месте, его надо забрать. Восемь шелковых платьев, вышитых золотом, восемь брошей бесценных чеканного золота, три диадемы золота чистого.

— В эдакий час, — терпеливо проговорил король, — постель лучше дороги.

— Пусть так, — отозвалась она.

— Кроме того, — продолжал он, — странствия по воскресеньям приносят дурную удачу.

— Пусть будет любая удача, — сказала она.

— Не пускать кота к сливкам или женщину к ее нарядам — не королевское дело, — сурово изрек властитель.

На все умел Ард Ри смотреть невозмутимо и взирать на что угодно спокойно, однако следует знать, что один-единственный проступок совершенно ему ненавистен, и за свершение его накажет он по всей строгости: несоблюдение воскресенья. Шесть дней в неделю что б там ни случалось — пусть его, по мнению Дермода, но на седьмой день ничего не должно случаться вообще, если способен Верховный король такое устроить. Будь по силам ему, он бы в те дни привязывал птичек к их веткам и запрещал облакам с возней их и цветом тесниться в верхних мирах. Это король разрешал — наверное, поджав губы, — но все остальное, что было в руках, чуяло его власть.

Таков был его обычай: просыпаться воскресным утром и забираться на самую главную возвышенность Тары, смотреть оттуда во все стороны, чтобы видеть, не тешатся ли во владеньях его Дивные или же сиды⁵⁰, ибо полностью запрещал он этим созданьям использовать землю по воскресеньям, и горе всякой милой твари, какую застанет он за таким беззаконием.

Мы не знаем, каких бед мог наделать он феям, но во время правления Дермода весь белый свет молился по воскресеньям, а народ сидов сидел под своими холмами.

Можно, стало быть, вообразить, с каким гневом увидел Дермод, что жена готовится в путь, но, хоть король и способен на все, что по силам супругу?.. Устроился вновь засыпать.

— В таких не ко времени странствиях я не участник, — сердито буркнул он.

— Пусть так, — сказала Бекфола.

Она вышла из дворца с одной лишь служанкой, но, когда переступила порог, что-то случилось с Бекфолой, а вот как оно случилось, трудно сказать: шагнула она прочь из дворца и из мира, а на втором шаге возникла у Дивных, но о том не ведала.

Намеревалась она прийти на Клуань да Хайлех[13] и там встретиться с Кривтанном, но, покинув чертоги короля, позабыла о Кривтанне.

Ее глазам и глазам служанки мир виделся тем же, каким и всегда, и приметы мест были те же. Но цель их странствия стала иной, хоть и неведомой, и люди, что шли мимо них по дорогам, тоже были чужие, но при этом знакомые.

Двинулись они на юг от Тары, в Даффри, что в Лейн-стере, и вскоре забрались в глушь, заблудились. Наконец остановилась Бекфола и проговорила:

— Я не знаю, где мы.

Служанка сказала, что и она не знает.

— И все же, — продолжила Бекфола, — если пойдем и дальше прямо, куда-нибудь точно придем.

И двинулись они дальше, а служанка мочила дорогу слезами.

Спустилась ночь — серый холод, серая тишина, и холодом да тишиной заволокло их; далее шли они в ожидании и страхе, ибо знали обе — и не ведали, — что ждет их.

Пока пробирались они уныло по шептавшему шорохами склону холма, служанка вдруг обернулась и тут же вскричала, замахала рукой и повисла на плече у Бек-фолы. Бекфола глянула туда, куда показала служанка, и увидела внизу обширную черную тучу, что двигалась рывками вперед.

— Волки! — вскричала служанка.

— Бежим вон к тем деревьям! — велела хозяйка. — Залезем на них и пересидим в ветвях.

И помчались они, служанка стенала и ныла без умолку.

— Не могу я на дерево, — рыдала она, — меня съедят волки.

Так и сталось.

Но хозяйка ее на дерево влезла — в одном локте от лязга, стука, слюны стальных челюстей. А дальше сидела на ветке и со злобной угрозой смотрела на орды внизу, что тянулись к ней и рычали, видела множество белых клыков в оскаленных пастях и раскаленный красный посверк метавшихся, рыскавших глаз.

Глава третья

Но чуть погодя вышла луна, и волки убрались, ибо водитель их, премудрый и ловкий вожак, объявил, что, покуда они там, где есть, дева сидит там, где есть, а потому, от души проклиная деревья, орда удалилась. У Бек-фолы от сидения на ветвях ломило ноги, но и во всем ее теле не было такой части, чтоб не болела, ибо благородная дева на дереве всегда сидит без удобства.

Сколько-то ей не хотелось слезать.

— Волки могут вернуться, — рассудила она, — ибо вождь их ловок и мудр, и по взгляду его, какой я приметила, когда они уходили, уж точно желает изведать меня на вкус даже больше, чем любую другую женщину, каких он видал.

Бекфола осторожно огляделась — убедиться, не притаились ли волки; смотрела внимательно, долго на тени под дальними деревьями — не движутся ли те; слушала всякий ветер — не уловит ли лай, вой или фырк. Но ничего не увидела и не услышала, и понемногу спокойствие завладело ее умом, и стала она считать, что опасность былая есть опасность, какой можно пренебрегать.

И все же, пока спускалась, посмотрела еще раз на мир черноты и серебра, что дремал вокруг, и приметила красный огонек среди дальних деревьев.

— Там, где свет, нет опасности, — решила она, слезла с дерева и побежала к тому огоньку.

Между тремя громадными дубами Бекфола набрела на человека, жарившего на костре вепря. Поприветствовала его Бекфола и села рядом. Но после первого взгляда и привета он больше не смотрел на нее — и не заговаривал.

Когда вепрь зажарился, странник поел, Бекфоле тоже досталось. Затем он поднялся и ушел от костра за деревья. Бекфола двинулась следом, горестно чуя, что в жизнь к ней вошло что-то новое: «Ибо, — думала она, — это обычно, если юнец не говорит со мной, коли я жена короля, но совсем не обычно, что юнец на меня даже не смотрит».

Но пусть юнец и не смотрел на нее, она-то смотрела пристально, и то, что увиделось ей, показалось таким приятным, что для дальнейших раздумий не было времени. Ибо Кривтанн пригож был, а этот юнец в десять раз красивей. Кудри у Кривтанна — спору нет, блаженство королевским взорам, от которого она и ела лучше, и спала крепче. Но облик этого юноши лишил ее желания питаться, а сна она устрашилась: стоит закрыть ей глаза, как отнимется единственная услада всей жизни — услада смотреть на него и не прекращать смотреть, покуда глаза созерцают, а голова не клонится.

Пришли они к заливу морскому, милому, тихому, под круглой, серебрившей луной, и юноша вошел в лодку — Бекфола за ним по пятам — и стал грести к скалистому красивому острову. Там они двинулись в глубь к громадному чертогу, где не было никого, кроме них, и там юноша лег почивать, а Бекфола уселась смотреть на него, пока неумолимый покой не смежил ей веки и не заснула она.

Проснулась поутру от громкого крика.

— Выходи, Фланн, выходи, сердце мое!

Юноша сорвался с лежанки, оправил одежду и вышел. Трое юнцов ожидали его, все в боевом облачении, и вчетвером пошли они навстречу еще четверым, ждавшим их в отдалении на лужайке. Затем две четверки эти сражались со всей воинской честью, но и со всей воинской лютостью, и в конце той битвы стоять остался всего один, а остальные семеро валялись убитые.

Бекфола воззвала к юноше.

— Сражался ты доблестно, — сказала она.

— Увы, — отозвался он, — может, и доблестно, однако не к добру, ибо три моих брата мертвы — и четыре племянника.

— Ахти! — вскричала Бекфола. — Зачем же сражался ты?

— Ради владения этим островом — островом Фёдаха, сына Дала⁵¹.

Но, хоть Бекфолу и взволновала, и устрашила та битва, манило ее совсем иное, и потому она задала вопрос, что лежал у нее на сердце:

— Почему не говорил ты со мной и не глядел на меня?

— Пока не отбил я владение этой землей у всех соперников, не пара я жене Верховного короля Ирландии, — ответил он.

И этот ответ пролился бальзамом на сердце Бекфолы.

— Что мне сделать? — спросила она со всей радостью.

— Вернуться домой, — посоветовал он. — Я сопровожу тебя и твою служанку, ибо не мертва она по-настоящему, и, когда завоюю владение, — приду к тебе в Тару.

— Ты придешь, — утвердила она.

— Ручаюсь, — заявил он, — я приду.

Втроем вернулись они, и на исходе того дня и той ночи увидели вдалеке могучие кровли Тары в утренней дымке. Юноша засим оставил их, и, много раз обернувшись, неохотно волоча ноги, Бекфола шагнула через порог дворца, раздумывая, что ей сказать Дермоду и как объяснить, почему три дня ее не было.

Глава четвертая

Было так рано, что и птицы еще не проснулись, и тусклый серый свет, что лился с неба, увеличивал и превращал в смутное все, на что ни гляди, а всякий предмет обертывал в холод и сизый мрак.

Бекфола, бредя по темным переходам, радовалась, что, не считая стражей, ничто живое еще не пробудилось, и недолгое время ей еще можно двигаться без всякой оглядки. Радовалась она и передышке, что позволит ей обустроиться дома и облечься спокойствием, какое женщины чуют в родимых стенах, когда видят вокруг пожитки, которые женская сущность, присвоив, делает чуть ли не частью себя. Отлученная от своих принадлежностей, никакая женщина не будет покойна, сердце не будет на месте, пусть ум ее и задействован, но под открытым небом или в чужом доме она — не тот знающий, ловкий человек, каким делается, стоит ей лишь завидеть свое хозяйство в порядке, а домашние приспособления — под рукой.

Бекфола толкнула дверь в королевскую опочивальню и бесшумно вошла. Затем тихо села в кресло и вгляделась в спавшего владыку, изготовившись размышлять, с чем подойти к нему, когда он проснется, какие сведения поднести, спроси он о чем-либо или же укори.

«Я сама укорю его, — думала она. — Скажу ему, что он плохой муж, и тем ошеломлю его, и он забудет про все, кроме собственной тревоги и возмущения».

Но в тот миг король поднял голову с подушки и по-доброму глянул на нее. Сердце забилось, и она собралась сразу и громко заговорить, прежде чем сможет он составить вопрос. Но король сказал первым, и то, что он произнес, изумило ее так, что все объяснения и упреки, какими трепетал у нее язык, вмиг слетели с него, и оставалось ей лишь глазеть на короля оторопело, онемело.

— Ну, родное сердце, — сказал король, — решила ли ты доделать то дело?

— Я… я!.. — запинаясь, проговорила Бекфола.

— Вот правда, не время для дел, — продолжил король, — ни единая птица из птиц не слетела с ветвей, и, — продолжил он угрожающе, — свет таков, что ты бы и не разглядела то дело, даже на нем споткнувшись.

— Я… — пыхтела Бекфола, — я…

— Воскресное странствие, — продолжал владыка, — всем известное скверное дело. Никакого добра от него. Заберешь свои платья и венцы завтра. А в такой час мудрый бросает дела летучим мышам, да лупатым совам, да прочим созданьям с глазищами, что рыщут во тьме и вынюхивают. Возвращайся к теплой постели, милая женщина, а в дорогу пустишься утром.

И уж такой груз тревоги пал с сердца Бекфолы, что тут же послушалась она сказанного, и уж такая оторопь овладела ею, что не смогла она даже подумать или сказать хоть слово о чем угодно.

Но все-таки одна мысль пришла ей на ум, когда растянулась она в теплом сумраке: Кривтанн, сын Айда, ждет ее прямо сейчас на Клуань да Хайлех — и подумала она о юноше том как о чуде и о нелепости, а то, что ждет он ее, трогало Бекфолу не более, чем если б овца поджидала ее — или куст у дороги.

Бекфола уснула.

Глава пятая

Поутру, когда сели завтракать, объявили приход четверых церковников; вошли они, и король глянул на них с суровым осуждением.

— Это что же такое — странствие по воскресеньям? — спросил он грозно.

Святой брат — щеки впалые, узкий лоб, пальцы неловкие, заплетаются, глаза глубоко посаженные, ядовитые — заговорил за всех.

— Верно, — сказал он, и пальцы правой руки вцепились в пальцы левой и удавили их до смерти, — верно, мы нарушили правило.

— Объясняйтесь.

— Нас поспешно направил к тебе наш владыка, Моласий из Дёвениша⁵².

— Набожный, святой человек, — перебил его король, — он не потерпит нарушения воскресенья.

— Нам велели сказать тебе вот что, — сказал угрюмый церковник и похоронил пальцы правой руки в левом кулаке, без всякой надежды на их воскрешение. — Таков был долг одного из братьев Девениша, — продолжил он, — загонять скот поутру до рассвета, и тот брат, выполняя долг, видел восемь пригожих юнцов, что сражались друг с другом.

— Поутру в воскресенье! — взорвался Дермод.

Церковник кивнул с суровым пылом.

— Поутру того самого священного дня.

— Излагай далее, — яростно проговорил король.

Но ужас схватил Бекфолу за сердце внезапными пальцами.

— Не надо ужасных рассказов по воскресеньям, — взмолилась она. — Не будет добра никому от подобных рассказов.

— Нет, это должно быть рассказано, жена моя милая, — сказал король. Однако церковник уставился на нее мрачно, безжалостно и продолжил рассказ, по королевскому знаку.

— Из тех восьмерых семеро были убиты.

— Они в аду, — сумрачно молвил король.

— Как есть в аду, — вдохновенно отозвался церковник.

— А тот, который не был убит?

— Он жив, — ответил церковник.

— Разумеется, — согласился король. — Излагай.

— Моласий велел похоронить тех семерых негодяев и снял с их нечестивых шей, поганых рук и без-благодатного оружия вес двоих человек в золоте и серебре.

— Вес двоих человек! — раздумчиво молвил Дермод.

— Да, столько, — сказал тощий церковник. — Ни больше ни меньше. И отправил нас выяснить, какая часть этого адского клада принадлежит братии Деве-ниша, а какая есть собственность короля.

И вновь вмешалась Бекфола — заговорила величественно, по-королевски, но живо:

— Пусть братия оставит себе все сокровище, ибо оно воскресное и никому удачи не принесет.

Церковник вновь посмотрел холодно — с суровым прищуром, близко посаженными серыми глазками, — и стал ждать ответа от короля.

Дермод поразмышлял, качая головой, словно доводу слева от себя, а затем кивая — будто доводу справа.

— Сделаем так, как советует милая королева. Да будет сотворен ковчег изощренной работы из того золота и серебра, отмечен днем моим и подписан моим именем, в память о моей бабушке, что породила агнца, лосося, а следом отца моего, Ард Ри⁵³. А то, что останется, пусть пойдет на пастырский посох чеканный в честь Моласия, набожного человека.

— Но рассказ не окончен, — проговорил угрюмый церковник с подбородком-острием.

Король завозился с добродушным нетерпением.

— Если продолжишь, — молвил он, — рассказ когда-нибудь кончится наверняка. Камень на камень — сложится дом, родное сердце, а слово за словом совьется рассказ.

Церковник весь облекся собою и сделался тощ и зловещ. Прошептал:

— Помимо того юнца по имени Фланн, которого не убили, был там и другой человек — при битве и нарушении воскресенья.

— Кто же тот человек? — спросил, тревожась, владыка.

Церковник навострил подбородок, а следом боднул лбом.

— Жена короля, — вскричал он. — Женщина по прозванью Бекфола. Вот эта женщина! — проревел он и указал тощим, негнущимся, бесконечным пальцем на королеву.

— Чтоб мне! — вымолвил король, вперяясь в королеву.

— Если она и вправду женщина! — неистовствовал церковник.

— Что ты хочешь сказать? — в гневе и ужасе переспросил король.

— Либо женщина этого мира, и тогда ее б наказать, либо женщина-сида, и тогда ее б изгнать, но в это священное утро была она среди сидов и обнимала Фланна.

Король рухнул в кресло ошеломленно, переводил взгляд с одного на другого, а затем обратил незрячий, затуманенный страхом взор на Бекфолу.

— Правда ли это, трепет сердечный? — пробормотал он.

— Правда, — сказала Бекфола и стала вдруг в глазах короля белизной и недвижностью. Он указал на дверь.

— Уходи по своим делам, — запинаясь, вымолвил он. — Иди к Фланну.

— Он ждет меня, — отозвалась Бекфола с гордым стыдом, — и мысль о том, что должен он ждать, сокрушает мне сердце.

И вышла она из дворца. Покинула Тару, и во всей Ирландии и на всем белом свете живых не видали ее с тех пор — и не слыхали о ней.