Искушение для грешника (СИ)

Глава 37. Народное средство

Ничего я не горю. Просто ты холодный. Холодный Раевский, который отказывается от меня, потому что дядя Гера ему милее. Холодный-прехолодный Федорас…

Пить хочется.

— Давай-ка, Эля Давидовна, — он подтягивает меня к себе поближе и снимает с подоконника. — И как только не вывалилась, зараза рыжая…

Ворчит, как старый дед, пока мы идем. Ну как мы? Олег идет, а я еду у него на руках, положив голову ему на плечо, и радуюсь, что не надо самой перебирать ногами. Даже в моей затуманенном мозгу возникают подозрения, что сейчас самостоятельное передвижение для меня затруднительно и может кончиться плачевно.

Правда, покатушки длятся недолго. Жаль. Мне нравится. Хочу рабов, чтобы меня носили, или, хотя бы, носили кофры с объективами.

Раевский сгружает меня на что-то мягкое, и я сразу же сворачиваюсь в клубок.

Слышу тяжкий вздох, а потом меня накрывает шерстяным одеялом, оно такое тяжелое, что просто придавливает меня. Перебирая пальцами, я подтягиваю его к самому подбородку.

— Эля? Эля? — пытается достучаться до меня Олег.

Да слышу я все. Только говорить лень. Разлепляю слезящиеся глаза и смотрю на него с укоризной.

— У тебя аллергия на какие-то лекарства есть?

Мозги ворлчаются с трудом, но, хорошенько подумав, я отвечаю:

— На аспирин, парацетамол и анальгин…

— Блядь!

И чего он так нервничает? Ничего страшного. Я немного отлежусь. Пару часиков. И буду в норме. Переохладилась просто. Вон даже насморк передумал начинаться…

Но Раевский не успокаивается и продолжает меня щупать то за лоб, то за шею, а я вяло отбиваюсь. Мне хочется, чтобы меня оставили в покое, и через некоторое время я догадываюсь донести до него это вербально.

— Пить и спать.

Посопев Олег выходит из комнаты, а я смеживаю тяжелые веки и проваливаюсь в забытье.

— Элька… Эль?

Ну что опять?

— Выпей, — требует противный Раевский.

— Отвали, — сопротивляюсь я.

— Жопа Давидовна, пей давай, и тогда отвалю. Будешь упираться, напою насильно.

— Грехи мои тяжкие, — постанывая я чуть приподнимаюсь на своем лежбище.

Олег закашливается:

— По грехам и плата. Мозгов нет — терпи.

Хочу на него зыркнуть, но, видимо, эффект слабоват, потому что Олег только хмыкает:

— Не работает, ведьма, твое колдовство: я огнеупорный. Пей.

Пить и вправду хочется. Я делаю из протянутой чашки большой глоток и с запозданием радуюсь, что там не кипяток, но вот вкус… У меня даже глаза на лоб лезут:

— Что это? — спилю я.

— Народное средство. Бабушкин рецепт. Еще давай хлебай.

— Ну уж нет!

Похоже, у Раевского бабушка тоже садюга.

Потому что в здравом уме и при наличии хоть какого-то сочувствия к больному лечить им пойлом никто не станет.

В, по видимости, когда-то приличный чай бухнуто сумасшедшее количество малинового варенья. И откуда оно у него только? Не поверю, что сам варит. Мало этого, туда выдавлено не меньше двух целых лимонов и добавлены какие-то специи. Я распознаю только перец и куркуму.

Букет непередаваемый.

— Рыжая, давай еще три глотка, и можешь дальше трепать нервы дяде Олегу.

— Я треплю нервы только одному дяде — Гере, — отпихивая от себя кружку, тяну я время.

— Ему вообще можешь делать это круглосуточно и в первоочередном порядке, — соглашается Раевский и придвигая кружку обратно мне к самому носу.

— Три не смогу, — начинаю торговаться я. — Один.

— Два, или зажму нос и сам волью, сколько получится.

Вся еврейская родня покрыла бы меня позором за бездарный торг, но Олег выглядит решительно, и я под его давящим взглядом сморщившись отхлебываю два раза.

— Ирод! — откашливаюсь я.

— Жопа Давидовна!

Обменявшись любезностями, мы расстаемся. Раевский куда-то уходит, а я благополучно опять засыпаю.

Просыпаюсь сама от того, что замерзла. Начинаю возиться, пытаясь закуклиться в одеяло поплотнее.

— Ты чего? — раздается вопрос справа.

Оказывается, Олег перетащил кресло к кровати и высиживает в нем меня, читая какой-то потрепанный томик.

— Холодно.

— Тут жарища. Ну-ка? — он опять трогает лоб, и я ёжусь от покалывания кожи там, где он прикасается.

— Знобит?

Прислушиваюсь к ощущениям и киваю головой.

Раевский, задумчиво барабаня пальцами по книжке, смотрит на меня хмуро.

— Ладно, — принимает решение он и снимает рубашку. — Двигайся.

— Ты чего делаешь? — вылупляюсь я.

— Греть тебя собираюсь.

— Это еще одно народное средство?

— Не поверишь, но да. И очень надежное. Двигайся уже давай, коза.

Я чуть отползаю от края, оставляя место Олегу, который ныряет под одеяло и начинает шнырять по мне руками.

— Ты маньяк! Ты что творишь? — возбухаю я словесно, потому что сил сопротивляться произволу у меня не хватает.

— Свитер твой снимаю. Так теплее, — терпеливо поясняет он.

— Это неприлично! — возмущаюсь я.

— Твою ж мать! — взрывается Раевский. — Голую задницу мне показывать не стыдно, мою разглядывать не стыдно, а это — прям капец позор! У тебя есть выбор: или снимаешь свитер или вызываю скорую, и пусть они с тобой возятся.

Скорую не хочу. Мне в детстве вызывали. Врачи пахнут противно лекарствами, и руки в перчатках у них холодные. Смиряюсь и позволяю снять свитер, Олег не заморачиваясь стаскивает его вместе с футболкой.

— Эй!

— Отвернись на другой бок, — командует Олег.

Я торопливо разворачиваю свои перси на восток, и к обнаженной спине тотчас прижимает будто раскаленная грудь Раевского.

Лежу, боясь пошевелиться. Все-таки это какой-то новый уровень сотрудничества. Но через пару минут чувствую, что действительно начинаю согреваться. Тепло распространяется по моему телу, жаль медленно, и я инстинктивно пытаюсь прижаться поближе к его источнику.

— Эля, — строгий голос пытается призвать меня к порядку. — Не ерзай.

Но как-то оно не выходит: не ерзать. Олег даже пытается зафиксировать меня на месте, перекинув через меня руку, что мне тоже нравится, потому что от ладони по животу тоже идет приятный жар.

— Эля, — снова рыкает Раевский. — Не заставляй меня чувствовать себя мудаком!

Он чуть меняет положение, пытаясь отодвинуть от меня бедра и набухший орган.

— А почему мудаком? — удивляюсь я.

— Потому что склонять к сексу племянницу приятеля плохо, но еще хуже хотеть отодрать больную девушку с температурой, которая толком не соображает. Поэтому не надо проверять степень моего благородства, потому что я ни ху… не благородный!