Испания. Горы, херес и сиеста

Глава 5 Старые калоша и форель

Я думаю, узкая горная дорога — это не место для философских размышлений и тем более не для выяснения отношений между супругами. Жители Валье-де-Ронкаль, очевидно, думают иначе, потому что отличительной чертой этого места являются граффити. Действительно, почему бы не подняться на высоту две тысячи метров и не написать в стиле граффити такие избитые фразы, как «Деньги — зло», «Закон для всех один», «За все надо платить».

Кроме этих банальных фраз вокруг меня простиралось целое море слов, складывающихся в предложения, которые обычно выкрикивают во время ссоры. Я решила, что это неплохой способ выплеснуть свою злобу. Мысленно представила себе, как я не без удовольствия хлопаю дверью и с визгом взбираюсь на гору высотой две тысячи метров с жестяной банкой краски-спрея в руках. И вот после долгого и утомительного подъема, когда оказываюсь на вершине горы, эндорфины берут свое и душевная боль стихает. На самом деле не всегда все то, что представляется скучным, оказывается бесполезным. С другой стороны, многое в моем поведении объяснялось тем, что рядом со мной не было того сильного, мудрого, остроумного, богатого и сексуально привлекательного мужчины моей мечты. Но я поняла, сейчас не время размышлять об этом, так как у меня сильно заболели ноги.

На одном холме было выведено крупными белыми буквами: «Деньги ведут к предательству». Я призадумалась и сбавила скорость. Проехав еще пятьдесят метров или чуть больше, увидела еще граффити: «Предупрежден — значит, вооружен». А потом самые последние: «Никто не любит быть запертым в собственном доме».

Что же могло подтолкнуть людей на создание таких граффити? Поднимаясь все выше и выше, я сочинила такую историю:

Гора-Мужчина женится на Горе-Женщине. Они двоюродные брат и сестра, но об этом не задумываются, потому что они — горы и живут уединенно. Двоюродный брат все-таки лучше, чем какой-нибудь дурак. Горы являются для них домом. Им много не требуется для жизни. Они разводят свиней и овец, поэтому им хватает ветчины, домашнего сыра и масла, которое Гора-Женщина быстро и ловко сбивает в чане на своей кухне в горах. К тому же она умеет прясть пряжу и вязать шерстяные свитера. И так они жили долго и счастливо, как вдруг в городе появляется паломник по имени Педро. Он богат и мудр. Педро родом из Мадрида. Благодаря своей ловкости он сколотил состояние, продавая туристам постеры, рекламирующие корриду. Педро надел настоящий дождевик из гортекса и побрился. Увидев его, Гора-Женщина упала в обморок. Никогда раньше она не видела таких гладко выбритых щек, мягких словно шелк.

Паломник Педро рассказывает Горе-Женщине о мире, который существует за пределами гор, об оживленных улицах, где полно баров и ресторанов, и о модных дамах, которые покупают свитера в магазинах.

— Если хочешь, — говорит он, — я могу прокатить тебя намоем автомобиле, «сеате» восемьдесят восьмого года выпуска, и показать тебе мир за пределами гор.

Гора-Женщина чувствует, как ее душа наполняется теплом и светом. Раньше она никогда не ходила по магазинам, но слышала, что на это нужны деньги.

— Или ты дашь мне столько денег, чтобы я смогла купить себе свитер в магазине, или я уеду в Мадрид с паломником Педро, — призналась Гора-Женщина своему мужу. — И не говори, что я тебя не предупреждала.

В жестяной консервной банке, где он хранил деньги, не оказалось столько, сколько ей было нужно.

Он очень расстроился и поэтому пошел куда глаза глядят. Когда он вернулся домой, двери их дома были заперты, хотя их никогда не запирали. Гора-Мужчина даже не знал, что у них были ключи. И он решил бросить все и уйти.

Ну, по крайней мере, эта история отвлекла меня от трудного подъема в гору.

День предстоял чудесный: голубое небо, медленные нескончаемые подъемы и головокружительные спуски. Когда рано утром я стартанула на велосипеде из Бургете, на улице не было ни души. Воздух освежал и бодрил, потому что ночью случились заморозки, а утром температура поднялась чуть выше нуля, но потом стало заметно теплеть — на чистом, ярко-синем небе вставало солнце. Когда я повернула налево, оказалась на том самом месте, которое описывал Хемингуэй. Вокруг царило полное безмолвие, но вдруг его нарушило тихое ржание лошадей на лугу. Они галопом поскакали к изгороди, чтобы поприветствовать меня, резко вскидывая головы и фыркая. Из ноздрей валил пар. Они на своем лошадином языке говорили мне, что сегодня меня ждет фантастический день.

Я крутила педали, двигаясь по горным дорогам, по темно-зеленым пастбищам. То там, то здесь виднелись белые прямоугольники ничем не примечательных домов. Эти дома, одиноко стоящие на склонах гор, казались заброшенными. Интересно, здесь кто-нибудь живет? Может быть, они принадлежат семьям фермеров, дети которых на рассвете отправляются в школу, находящуюся далеко отсюда. Когда подъехала совсем близко, я увидела перед собой небольшой табун из шести лошадей. Среди них были два жеребенка и одна кобыла, которая ждала прибавления. Они двигались рысью.

Когда я добралась до второго перевала, все еще стояло утро. Там я решила перекусить — у меня был с собой банан. Да, подумала я, мое путешествие протекает не так уж и плохо. Я пристально вглядывалась вдаль. Передо мной открывался живописный вид на Пиренеи. Эти величественные горы занимали все пространство вокруг, и их невозможно было окинуть взглядом. Я была на седьмом небе от счастья, ведь добралась сюда сама, без чьей-либо помощи. Я гордилась собой.

Сегодня была пятница. В Гонконге подходили сроки сдачи материалов нашего журнала. А я находилась здесь, в одном из самых изумительных мест в мире. Я мчалась на своем велосипеде, и тишину нарушали лишь тихое ржание одинокой лошади или еле слышный щелчок переключения скоростей велосипеда. В Гонконге уже было шесть часов вечера, и рабочие материалы должны были быть готовы к сдаче, но я не была уверена в этом. Я представила себе, как наш шеф пытается успокоить типографского работника, готового убить всех. «Полегче-полегче! Не кипятись!» — говорит он. А главный редактор в свою очередь пытается успокоить нашего шефа: «Да, дорогуша, конечно, дорогуша, в любой момент, дорогуша!» Так он пытается перевести удар со своих сотрудников на себя. Издатель злобно смотрит, как из-под рук типографского работника выходит первый сигнальный дизайн-макет журнала с броскими, колкими заголовками, и кричит: «Кто, черт возьми, сделал эту ужасную фотографию? Передайте ему, что он уволен! Пусть немедленно выметается отсюда!»

А может, мне сейчас им позвонить с мобильного, прямо отсюда, с вершины горного перевала, и рассказать им, как прекрасно я провожу время? Нет, наверное, не стоит.

Я села на велосипед и начала спускаться. Спуск был невероятно крутым и опасным. На меня снова подействовали эндорфины: бурная радость охватила меня — это было сродни эйфории, которую испытываешь на большой высоте. От бешеной скорости у меня захватило дух, а ветер был такой силы, что у меня звенело в ушах.

— Я свободна, я свободна! — выкрикивала я изо всех сил в никуда, продолжая мчаться вниз.

В тот день я ночевала в доме некой доньи Алисии в Ронкале, довольно мрачной деревушке с домами, плотно стоящими друг к другу, находившейся в самой восточной части Пиренеев, в Наварре. Донья Алисия уже несколько лет была заядлым коллекционером. Все стены ее столовой были сплошь увешаны декоративной посудой — горшками и расписными тарелками. На них отбрасывала тень огромная голова кабана, покрытая черной щетиной. Казалось, что она искоса поглядывала на всех, кто входил в дом. Пасть кабана, слегка приоткрытая, обнажала два страшных клыка. Я не осмелилась спросить донью Алисию, сама ли она застрелила, а может быть, задушила этого зверя. Если бы так оно и было, то имело смысл расплатиться с ней за ночлег заранее.

То, что донья Алисия была страстно увлечена коллекционированием, не было ее прихотью. На протяжении веков испанцы испытывают к этому занятию особую слабость и интерес, причем как представители высших чинов, так и простые люди. Некоторые из предков доньи Алисии коллекционировали более странные вещи. Король Испании Филипп II, находившийся у власти во второй половине XVI века, стал известен в истории благодаря своему спартанскому образу жизни. Он был суров и жесток в борьбе с мусульманами и протестантами. «Если бы мой сын был против католической церкви, я бы сам принес охапку хвороста и сжег его на костре», — заявил Филипп.

В то же самое время он очень любил заниматься коллекционированием книг и картин. Среди живописных полотен выделялась картина под названием «Сад земных наслаждений» Иеронима Босха, висевшая над его кроватью. Эта картина считалась греховной, хотя ее владелец слыл набожным человеком. Кроме того, у Филиппа была большая коллекция частей тела в растворе формальдегида: сто три отрубленные головы, включая голову святого Лаврентия, большая коллекция рук и ног, а также пальцев рук и пальцев ног. Можно предположить, что это были останки язычников, то есть своего рода религиозные реликвии.

Отец Филиппа II, Карлос I, был также одержим собирательством, но слыл большим оптимистом и совершенно не интересовался формальдегидами. Карлос I потакал всем своим прихотям и был ненасытным обжорой. В 1556 году он отрекся от престола и, отойдя от дел, ушел в мужской монастырь, где, будучи уже беззубым стариком, страдающим подагрой, собрал обширную коллекцию часов, которые спешным образом чинил, желая слышать мелодичный звон всех часов одновременно.

«Теперь, когда понимаю, что не в моих силах заставить часы бить одновременно, я осознаю, каким был глупцом, мечтая подчинить своей власти все мои владения». Говорят, что в минуты особого отчаяния бедный старый Карлос проводил время за кружкой пива и за тарелкой анчоусов, что доставляло ему огромное наслаждение.

Будучи любителем хорошо и вкусно поесть, Карлос был бы разочарован, оказавшись в деревушке Ронкаль. Она знаменита своим сыром, однако местные рестораны оставляют желать лучшего. Мне удалось найти лишь одно место, где можно поесть. Им оказалась мрачная столовая одного-единственного общежития этой деревни. Она открывалась только в девять вечера, поэтому я пыталась заглушить голод, купив маленькую бутылку местного сидра. Наварра — это край, где выращивают яблоки, и здешний брю тут ценится. Мне же достался кислый, к тому же мутный из-за осадка сидр, и после этого случая у меня больше не возникало желания снова его попробовать.

Через две минуты после открытия я появилась в ресторане. Было заметно, что он не пользуется особой популярностью. Может быть, в деревне существовало какое-то по-настоящему сказочное место, затерявшееся на одной из улиц и не найденное мной. Впрочем, какой бы ни была причина, главное, что, когда я приблизилась к ресторану, в окнах по-прежнему свет не горел. Увидев одного-единственного посетителя, лица обслуживающего персонала выразили беспокойство, тем не менее свет быстро включили и предложили мне поесть. На столах стояли приборы, хотя ножи и вилки были разложены не по этикету. Это было плохим знаком.

Выбор блюд в меню был ограничен. Рыбный салат из кукурузы, мидий, спаржи, тунца и фасоли, который мне принесли, был явно приготовлен из консервированных продуктов. Сама же порция оказалась огромной, и я не смогла бы одолеть ее до конца. Плюс ко всему я была в этом ресторане одним-единственным посетителем. Едва я притронулась к салату, мне принесли второе блюдо, которое своим внешним видом чуть-чуть подняло мое настроение: это была яичница из двух яиц с несколькими кусочками чоризо, все это плавало в масле коричневого цвета. В этот момент неожиданно появилась пара средних лет, и официантка перевела на них свои глазки-бусинки. Я решила, что настал тот самый удобный момент, чтобы незаметно переложить содержимое тарелки и спрятать. Приход этой пары вызвал некоторое оживление в ресторане.

Мои случайные сотрапезники имели хмурый вид. Она была костлявой, с худыми впалыми щеками и осунувшимся лицом. Он — сутулым и покорным на вид, что говорило о долгих годах понуканий с ее стороны. Она заказала рыбу, он — свинину, и официантка с блокнотом неуверенной походкой направилась на кухню.

— Тебе бы следовало заказать рыбу, как это сделала я, — прошипела с кислым видом женщина.

— Но я не хочу рыбы. Я хочу свинину.

Этот разговор продолжался в том же тоне еще некоторое время. В итоге они, недовольные друг другом, замолчали. Установившаяся тишина подходила им как нельзя лучше. Через несколько минут им принесли важную рыбу и несколько обиженную свиную отбивную. Озадаченный мужчина откинулся на спинку стула. Дождавшись, когда официантка ушла, он заговорил:

— Порция очень большая, я заказывал меньше.

— Я же говорила тебе, что лучше взять рыбу, как это сделала я.

— Но я не хотел рыбы. Я хотел свиную отбивную, но теперь вижу, что для меня этого много.

Его кикимора, лишенная чувства юмора, с огромными шпильками в волосах, даже не соизволила сказать ему что-либо в ответ. Вместо этого она театральным жестом взяла в руки нож и вилку и с торжествующей злорадством улыбкой накинулась на рыбу, самодовольно покачивая головой. Увы, рыба оказалась пережаренной и плавала в скользкой луже масла. При первом же прикосновении вилкой твердая, засохшая форель выпрыгнула из тарелки, на несколько секунд нелепо зависнув в воздухе, а затем, раненная вилкой, грохнулась под стул соседнего столика прямо головой об пол. Еще какое-то время она скользила по полу, обваливаясь в грязи недельной давности.

— Вот черт! — выругалась женщина.

Мне вдруг стало ее жаль, потому что это были единственные разумные слова, произнесенные ею за весь вечер.