Испытание пламенем

ГЛАВА ВТОРАЯ

Мертвецы лежали вдоль дороги, как брошенные безжалостным ребенком разломанные игрушки. На белом, едва тронутом рассветными лучами снегу кровь казалась совсем черной. Разбитые повозки, убитые животные, оружие, изломанное и искореженное какой-то невероятной силой. Прежде Молли не доводилось участвовать в боях. Мертвых она видела, но не так, не в тех самых позах, когда их настигла смерть. На морозе от трупов еще шел пар. Этот безжалостный лик смерти поверг Молли в ступор. Каждый вдох давался с трудом. Несмотря на пронизывающий холод, пот градом катился у нее по спине.

— Почему это случилось? — шепотом спросила она. — Кто это сделал и зачем?

Мужчина, который шел слева — он был на два фута выше Молли и шел вдоль поля сражения, как будто что-то (бог знает что) искал, — не поворачивая головы, ответил:

— Рроны чувствуют магию. Они выслеживают и уничтожают ее источник.

Магию? Та исцелившаяся девочка…

— Значит, когда я отогнала смерть ребенка…

— Рроны тебя почуяли. Да. — Почему же никто меня не остановил? Не остановил отца этой девочки?

— Рроны не всегда рядом. К тому же мы думали, что защищены: мы носим медь. Каждый из нас носит медь. Ты тоже. Твоя попытка использовать магию должна была оказаться безрезультатной.

Молли нахмурилась:

— Мне не хочется спорить, но на мне нет никакой меди.

— Была. Твои руки были связаны. Мы считали, что связаны. В веревке были медные жилы, чтобы защитить тебя, защитить нас, доставить тебя в целости в Медный Дом. Никто не думал, что ты и твоя энергия окажетесь сильнее меди.

Но она распутала веревку, и сотня солдат погибла.

— А девочка и ее отец смогли убежать? — спросила Молли и тут же поняла, что она не хочет знать ответа.

Но ее похититель, единственный, кто пока с ней разговаривал, спокойно отозвался: — Да. Слава Богу. Хоть с этим порядок.

— А другие в нашем обозе? Гражданские?

— Мы все солдаты, — ответил сопровождающий, потом добавил: — Добровольцы. Когда мы вызвались послужить Ималлину, то понимали, чем рискуем.

Тут вмешался второй охранник:

— Ты — Води. Ты украла ребенка у смерти. Ты вызвала пламя Води. Это чудо, которого мы ждали. Ты доказала, что все обещанное Ималлином — правда. Мы все это видели. Поэтому они, — он взмахом указал на разбросанные тела, — сражались за тебя насмерть. Поэтому мы с Биррой охраняем тебя.

Стражники замолчали, и дальше все трое шли молча вдоль страшных следов. Молли тоже не хотелось говорить. Трупы принадлежали не людям, но эти существа погибли, спасая ее от чего-то ужасного. Настолько ужасного, что от мысли о нем стыла кровь в жилах и судорогами сводило мышцы. Молли чувствовала тех, что пришли за ней; их голод, бешенство, злоба все еще отзывались в каждой клеточке тела, словно и на расстоянии они пытались ее отыскать.

Она не поняла, что имели в виду ее спутники, говоря о меди. Их нечеловеческая мимика, странный акцент размывали смысл происходящего, а почти благоговейные речи приходили в противоречие с тем, что они похитили ее, связали, сунули на дно повозки с сеном. У нее до конца не укладывалось в голове, что все это действительно произошло. Если бы не эти тела вдоль дороги, не запах металла и крови в воздухе, не распахнутые в ужасе и застывшие навсегда глаза, не эти лица, искаженные болью, понятной представителю любой расы, Молли могла бы решить, что ей просто приснился кошмарный сон.

Она шла между своими спутниками, содрогаясь от зрелища этой жуткой резни. Никогда ей не хотелось, чтобы кто-нибудь за нее погиб.

Человек и вейяр стояли у парапета добротной стены каменного замка над бескрайними лесами, чистой холодной порожистой рекой и необъятными сочными лугами.

— Ты это имел в виду? — спросил вейяр.

— Если не считать мышей, то — да. Замок идет вместе с землей?

Вейяр кивнул:

— Народу здесь немного, но ежегодные налоги приносят достаточно зерна и скота, чтобы вести приличное существование. И сам видишь — леса тебе хватит, а местная речка и небольшое озеро к югу очень богаты рыбой. Если ты согласен, я обеспечу тебя списками податей и на год-два предоставлю счетовода, который поможет во всем разобраться и проследит, чтобы десятина выплачивалась своевременно и в должном размере.

Человек положил обе руки на парапет.

— Ты хочешь многого.

— Ты прав. Но сам видишь, в ответ я предлагаю тоже немало.

— И местное население должно будет принять людей и считать их хозяевами всех этих земель?

— Ты принадлежишь к роду Старых Богов. Они станут служить тебе с полным повиновением.

Человек рассмеялся.

— Знаю я это полное повиновение, когда доходит до дела. «А сегодня не моя очередь!» Да ладно. Думаю, это не важно. Земля и замок вполне подходят для моих целей.

По внутренней стенке парапета бежала мышь, распластываясь по камню. Человек нахмурился и указал на нее пальцем. На мгновение ее окутал зеленый огонь, потом свечение угасло, мышь запищала и кинулась наутек, забыв о своих воровских планах.

— Я думал, ты ее убил, — с удивлением заметил вейяр.

Человек пожал плечами:

— Убивать одну мышь — впустую тратить время.

— Верно. На это есть кошки. — Вейяр помолчал, потом взмахом очертил замок и прилегающие земли и спросил: — Ну, что, займешься этим?

— Я согласен доставить их тебе.

— Когда они окажутся у меня в руках, и в должном состоянии, ты получишь замок и обученную прислугу, которая станет тебе служить. Счетовод будет единственным лицом, которое не останется навсегда в замке, но я прослежу, чтобы у тебя было время выучить его преемника, и только тогда прежний вернется ко мне.

Значит, договорились. — Человек повернулся, чтобы идти, потом добавил: — Знаешь, проводил бы ты меня до выхода. Боюсь, я не скоро изучу все здешние лабиринты.

Молли не стала сопротивляться, когда сопровождающие завязали ей глаза. Она успела заметить угол стены, а в тихом предрассветном воздухе услышала звуки, похожие на пробуждение небольшого городка. Раз сейчас она находилась вблизи тепла, вблизи укрытия, где можно спастись от того крылатого кошмара, который с воплями падал с небес, то, пожалуй, стоит подождать, осмотреться, и лишь тогда предпринимать какие-нибудь действия.

Спутники вели ее, совсем незрячую, к чему-то грохочущему и лязгающему. Подъемный мост, подумала Молли, и, проверяя первое впечатление, прислушалась. Под ногами звякал металл, а еще ниже шумела река, слишком стремительная, чтобы замерзнуть даже на таком лютом морозе.

— Почти пришли, — проговорил один из похитителей.

Молли шла, спотыкаясь на неровной брусчатке улицы.

Открылась железная дверь, послышался чей-то шепот, и Молли наконец с мороза ступила в тепло. Под ногами снова были каменные плиты, потом металл.

— Мы приносим свои извинения, Води, — с чувством произнес один из мужчин, когда ее усадили на что-то мягкое и удобное.

Молли услышала, как у нее за спиной открылась дверь, стукнули засовы, лязгнул в замке ключ. «Железо, железо и железо, — подумала Молли. — Очевидно, я в тюремной камере. Темница». Может, стоило попытаться сбежать, когда они завязывали ей глаза? Но ведь она понятия не имеет, куда бежать. Где искать спасения? Как попасть домой? Ведь она не просто затерялась в чужой стране. Ее положение куда серьезней. Она даже не знает, в каком она мире.

Один из стражников сообщил:

— Мы старались устроить тебя как можно удобней. Ты ни в чем не будешь испытывать недостатка. Волос не упадет с твоей головы.

Глаза ее по-прежнему были завязаны. Молли вспомнила фотографии американских пленных в иностранных тюрьмах. Привязанные к стульям, они часто сидели с мешками на головах. Если ее тоже будут держать в таких условиях, она сойдет с ума. Практика поведения заложников, пройденная в Военно-воздушных силах, позволила узнать о себе очень многое. Но любой заложник хотя бы догадывается, в какой стране он находится, кто его похитил и почему. Ничего из этого ей неизвестно, и пока не за что зацепиться.

Наконец один из похитителей снял с ее глаз повязку, и Молли на мгновение полностью ослепла, зато потом впервые получила возможность разглядеть своих спутников. Теперь их лица были открыты — ни капюшонов, ни масок. Трое мужчин стояли и сверху вниз смотрели на Молли. Их кожа пастельных тонов имела целую гамму оттенков, от бледно-голубого у того, который снял с нее повязку, до зеленоватого у стражника подле двери и золотисто-кремового у мужчины, на коленях подававшего ей пушистое мягкое полотенце и чашу с исходящей паром душистой жидкостью, очевидно, для омовения рук. Их густые, длинные волосы были темнее кожи, но сохраняли тот же оттенок. Молли они вдруг представились забавно выкрашенными к Пасхе цыплятами-переростками, костлявыми и невероятно высокими. Волосы стражников были убраны в сложные и даже изысканные прически: косы, пучки, прихотливо уложенные пряди, а в миндалевидных изумрудных глазах все-таки обнаружились зрачки, но никаких признаков склер. И эти глаза не мигая смотрели на нее с напряжением, которое действовало ей на нервы. На всех троих были великолепные, тяжелого бархата одеяния, шитые серебряной, золотой и шелковой нитью. Отвернутые рукава и распахнутые полы демонстрировали шелковое белье с богатой вышивкой. Для промышляющих киднепингом бандитов слишком изысканно. Лица всех троих покрывала причудливая татуировка.

Их внешность вполне соответствовала комнате, где находилась Молли. Только это оказалась не комната, а целая анфилада. Небо и земля по сравнению с ее пристанищем — трейлером в Кэт-Крике. Сидя на краю резной деревянной кровати, Молли видела уходящие вдаль сводчатые медные потолки, сходящиеся у пятисторонних многогранников, из каждого спускалась на цепочке серебряная лампа. Множество огней создавали мягкое, теплое сияние. Колонны, тоже медные, в форме гладких, полированных стволов, тянули вверх по сводам свои ветви, которые при малейшем движении воздуха звенели тысячами серебряных листочков. Медные панели на потолке, широкие рамы каждой двери сверкали эмалями с изображением листьев, цветов, фруктов и овощей. Покрытие медного пола имитировало деревянный паркет.

Однако медными были только пол, потолок, стены и двери. Начищенная до мягкого блеска инкрустированная мебель оказалась деревянной, а лампы, блюда, чаши, столовые приборы — серебряными. Кровать покрывали шелковые простыни, занавеси полога украшала обильная вышивка. На мягкой кушетке и на стене — роскошные гобелены, место которым в королевском дворце. На окнах — тяжелые кружевные шторы.

Красивое место. Красивая тюрьма. Но Молли не желала быть пленницей, а ее похитители, видно, расслабились. Она выбила чашу из рук желтолицего, обхватила рукой его шею и потянула назад, заставив его встать на ноги и выгнуться почти дугой, чтобы уберечь шею.

— Я хочу домой, — заявила она. — Я не знаю, что вы за люди, не знаю, что вам от меня нужно, и знать не желаю. Ведите парня, который сделал зеленый тоннель, пусть сделает еще один, и быстро! Иначе я сломаю шею этому костлявому ублюдку. Понятно?

Тот, кого она держала, не сопротивлялся. Он взглянул на нее огромными, грустными глазами и сказал:

— Если я должен отдать жизнь, чтобы ты осталась здесь, возьми ее.

Остальные двое кивнули.

— Любой из нас был готов умереть за тебя там, в лесу. Сейчас за тебя умрет он. Если тебе надо убить его — ты так и сделаешь, но мы все равно не можем доставить тебя обратно. Пока не можем. Сначала ты должна понять, почему мы согласны платить такую ужасную цену, чтобы привести тебя к нам.

И как, черт возьми, спорить с такими аргументами?! Ей вовсе не хочется убивать этого желтолицего парня. Она просто хотела паритета. И не добилась. Если она убьет своего заложника, даже если убьет всех троих в этой медной комнате, то все равно ни на шаг не приблизится к дому. Не узнает ничего нового, кроме того, что ей и так уже известно.

От разницы между тем миром, который она знала и где все имело смысл, и этой непонятной, бессмысленной реальностью у нее ломило все кости. Найти бы хоть одну зацепку, не потерять голову!

Молли отпустила своего пленника и сидела, переводя взгляд с одного тощего татуированного великана на другого. Наконец она глубоко вздохнула, чтобы справиться с дрожью в голосе, и спросила:

— Кто вы?

— Меня зовут Бирра.

— Нет, не имя. Я имею в виду… что вы такое… что за существа. Пришельцы? Эльфы? Врачи в психиатрической клинике? Я что, рехнулась? На то похоже.

Бирра рассмеялся. Странный звук, сухой, шелестящий.

— Все не так. Мы — люди этого мира. Твоего нового мира. Твоего истинного дома.

— Мой дом в Кэт-Крике, штат Северная Каролина. Людей не похищают, чтобы доставить в истинный дом.

— Мы сделали это, чтобы спасти тебя… и себя.

— Я сама могу о себе позаботиться — в большинстве случаев. Так что нечего петь себе дифирамбы по случаю водворения меня в эту тюремную камеру. — Молли огляделась. — Хотя здесь очень мило. Расскажите лучше, что вам нужно, от кого нужно и какое это имеет отношение ко мне. У меня нет богатых друзей. Нет связей с власть имущими. Я не в состоянии влиять на дипломатию или военную политику. — Положив руки на колени, она продолжала: — Так что, полагаю, вы сейчас сообщите мне, что похитили меня, чтобы заполучить рычаг, преимущество в каком-то деле. И хочу вам сказать, что вы не добьетесь никакой выгоды, упрятав меня в камеру. В конце концов вам придется извиниться и отправить меня домой.

Бирра покачал головой:

— Твой мир был для тебя вреден, разрушал тебя. Почему ты так хочешь туда вернуться? Здесь тебя ждут любовь и почитание, которых ты действительно заслуживаешь. Твой дом — здесь. Ты такая же, как мы.

Молли вскочила, пронеслась мимо троих мужчин, подлетела к окну и жадно вдохнула воздух. Любовь и почитание — это, конечно, хорошо, но как бы они не оказались ловушкой… К тому же не очень приятной ловушкой, ведь на ее окнах — решетки. Пусть решетки очень красивые — толстые витые медные прутья, заплетенные изящными ромбами, но они явственно дали ей понять: если в какой-то момент она настолько сильно захочет уйти отсюда, то путь через окно не покажется ей слишком опасным. По гладкой, как стекло, стене башни. Не меньше пяти этажей. К тому же положение может оказаться еще хуже, чем выглядит на первый взгляд.

А вдруг решетки нужны, чтобы защититься от… как их там называли ее стражники? Рронов?

От этой мысли у Молли мурашки пробежали по спине, и она постаралась выбросить ее из головы.

Если здесь царит такое великолепие и если она настолько почетный гость, то почему они просто ее не пригласили? Зачем похищать, связывать, совать в повозку с сеном? Почему честно не объяснить положение?

Молли отвернулась от окна и увидела, что все трое похитителей столпились у двери, которая, очевидно, служила выходом из ее кельи. Они смотрели на нее, словно три птенца в гнезде на ползущую по ветке змею. Ну и черт с ними. Молли развернулась и стала осматривать череду роскошных комнат своего узилища. Кроме громадной, изящно убранной спальни, здесь были салон, небольшая кладовка, элегантная столовая и гардеробная, забитая множеством нарядов, судя по всему, вполне подходящих ей по размеру, и, наконец, прекрасно отделанная ванная. И слава Богу: она уж думала, что взорвется, если прямо сейчас не найдет ничего подобного!

Ни кухни, ни оборудования для приготовления пищи. Значит, в еде она будет зависеть от тюремщиков. Однако в кладовой Молли нашла сухофрукты и баночки с разными деликатесами. Их можно съесть просто так. Здесь же обнаружились большие запасы любимых лакомств: орехового масла «Питер Пэн» и шоколада «Дав» с пониженным содержанием сахара. Обнаружив его, Молли вздрогнула. Она обожает шоколад «Дав», но не покупала его уже целую вечность — полгода… восемь месяцев? Может, даже больше. Сколько же времени они следили за ней, прежде чем похитить? И как много о ней знают? В салоне нашелся великолепный набор шерсти для вязания всех оттенков радуги, а кроме того, еще и коллекция спиц любых размеров. Рядом стоял мольберт и принадлежности для письма акварелью, все очень хорошего качества. В углу спальни поджидала двенадцатиструнная акустическая гитара Гибсона. Рядом примостился солидный, по виду очень древний, резной пюпитр. И бумага для табуляторной записи музыки, от чего у Молли мурашки побежали по спине. Достаточно неприятно, что они знают о ее увлечении гитарой, еще хуже то, что им известно про двенадцатиструнную гитару, хотя она никогда не играла на людях, только в уединении собственной гостиной в трейлере. Но хуже всего, что они так плотно за ней наблюдали и знают, что нот она не читает и потому пишет только в табулятуре.

Они похитили ее, связали, завязали глаза, заперли в какой-то фантастической тюремной камере, они умирали дюжинами, чтобы спасти ее от чудовищ, они старались обходиться с ней со всей возможной почтительностью. Какая-то шизофрения. Вся их почтительность означает: им требуется от нее нечто, чем она в силах располагать. Целительная магия? Разумеется. От нее потребуют жертв. Чтобы она поглощала боль и смерть. И этот так глубоко упрятанный кошмар начнется снова.

А может, им и еще что-нибудь нужно. Что-нибудь такое, с чем она расстанется еще более неохотно.

Ясно, что эти существа не могут быть ей друзьями. Значит, враги и надо узнать побольше, чтобы понять, что это за враги.

Лорин снилось, что она у себя в доме и где-то за горизонтом грохочет гром. Во сне она выглянула в окно и увидела, как черные грозовые облака несутся над широкой золотистой равниной, совсем не похожей на пейзаж, который она обычно видела наяву. Тучи летели очень низко, резкий ветер гнал перед ними облака пыли, обрывки бумаги, всякий мусор. В самом начале сон был беззвучным, слышались только раскаты грома, но вот появилась первая молния, зеленая и мерцающая, как неоновый знак. И как только разряд ударил в землю, Лорин услышала завывание ветра.

Потом из туч родился первый смерч. Словно питон с низкой ветки, ринулась вниз темная точка, пронеслась по земле и двинулась в сторону Лорин, вертясь и петляя. За первым смерчем родился второй, третий, еще и еще, и вот к ней летит уже целая стая. Настоящие волосы Горгоны Медузы, а сама она каменеет от ужаса, как древний воин.

Двадцать, а может, и больше смерчей неслись над землей, и все рвались к ней, к ее дому. Но вот она шевельнулась и мучительно медленно, как всегда бывает во сне, отлепилась от окна и побежала к Джейку. Но когда Лорин наконец добралась до него, деться им обоим было все равно некуда.

Затем она услышала голос Брайана, он приказывал им с Джейком бежать к зеркалу — там они будут в безопасности.

Да, да. К зеркалу.

В его глубине Лорин чувствовала отзвуки молний, но ведь смерчи принадлежат этому миру и этому времени, а зеркало предлагает спасение от здесь и сейчас. Прижав к себе Джейка, Лорин бросилась вниз, замерла перед высоким старинным зеркалом и вовсе не испугалась, что там нет ее отражения. Она положила ладонь на стекло, и оно открылось, как дверь. Лорин вбежала в темноту Зазеркалья.

Но в этой темноте было что-то неправильное. Лорин совершила ошибку, сделала ложный шаг. Брайан все еще звал ее, но она никак не могла найти его и вдруг увидела, что Джейка тоже нет. Она оставила его в доме, на который сейчас обрушатся смерчи. Она бросила его! Лорин хотела бежать назад, вернуться, но темнота держала. Не было ни прохода, ни дороги. Лорин выкрикивала имена Джейка и Брайана… и с этим проснулась.

Она села в кровати, сердце колотилось, как будто сорвалось с цепи, а в самой глубине сознания, все ближе и все страшнее, по-прежнему грохотал гром, ревели нарастающие торнадо. Лорин выглянула из окна спальни: разумеется, ни грозы, ни смерчей не было. Стоял ноябрь, синеватые отсветы полной луны поблескивали на подмороженных лужах. На бархатном фоне черного неба сияли яркие звезды. Грома не слышно. Нет и молний. Только у нее в душе.

Лорин пересекла холл, подошла к комнате Джейка и заглянула внутрь. Ребенок крепко спал в своей кроватке — уже настоящей, «как у большого». Одной рукой он обнял громадного белого кролика — пасхальный подарок Брайана в тот год, когда родился Джейк. Джейк как будто чувствовал, что этот кролик особенный, хотя он и не мог помнить Брайана. Та трагедия разбила ее сердце, ведь отец любил малыша больше самой жизни. Джейк был красавец. Глядя на него, Лорин видела Брайана. Джейк — единственное, что осталось у нее от Брайана.

Лорин закусила губу, чтобы сдержать слезы. В последнее время она научилась сдерживаться. Сперва ей казалось, что она не сможет пережить смерть Брайана, но Джейк не давал распускаться, а потом, как раз ко времени выплаты страховки за Брайана, Лорин узнала, что дом, где прошло ее детство, снова выставлен на продажу. Это знак свыше, решила она. Убраться подальше от Поупа, от всех женщин, чьи мужья по-прежнему возвращаются домой, от друзей, которые стали вдруг ощущать неловкость в присутствии вдовы, как будто вдовство — заразная болезнь и ее следует опасаться. Убраться в спокойное, знакомое место, которое что-то для нее значило до встречи с Брайаном. Увести Джейка домой, в единственное место, где в понятие «дом» не входит Брайан.

В тот момент идея показалась ей удачной.

А сейчас? Сейчас она не знает.

Слава Богу, ее кошмарный сон не был каким-то подсознательным сигналом о неблагополучии с Джейком. Убедившись, что с ним все в порядке, Лорин прикрыла дверь и вышла в холл, однако, дойдя до своей комнаты, почему-то не могла заставить себя войти. Она все еще видела эту стену торнадо в освещении зеленых, неземных молний. Хотя Лорин давно проснулась, сновидение не уходило. Ей сейчас не заснуть. Никак.

И голос Брайана все так же звучал в ее мозгу, голос, призывающий войти в зеркало.

Лорин спустилась по парадной лестнице, сама не понимая, почему это делает. Она же взрослая женщина, с чего бы ей бояться зеркала? Но с другой стороны, с чего бы ей идти к нему в три часа ночи?

Лорин поплотнее завернулась в купальный халат и на какой-то миг снова увидела женщину в платье с громадными алыми маками. Увидела застежку-молнию у нее на спине, заметила, как хорошо облегает фигуру лиф, какая широкая и пышная юбка у платья, скорее всего не обошлось без чехла. Снова удивилась ярким и живым краскам цветов. Мечта любой домохозяйки начала шестидесятых! На женщине были нейлоновые чулки. Лорин сама удивилась своей уверенности, что это именно нейлон, но в то же время знала, что права. Все те же высокие каблуки, темные волосы коротко острижены, от их тугих завитков идет слабый аромат лака.

Потом воспоминания растаяли. Лорин тряхнула головой. Так странно; она не знала, у кого было такое платье, а ведь подобный наряд наверняка должен запечатлеться в детской памяти. Эти огромные алые маки…

Лорин слабо улыбнулась. Когда переезжаешь в дом своего детства, вполне может случиться, что Духи Былых Времен явятся с визитом. И радоваться надо, что этот визит состоялся в форме крошечных обрывков воспоминаний, а не чего-нибудь более устрашающего, например, Физического Явления Прежних Возлюбленных. В Кэт-Крике наверняка осталась парочка отвергнутых ухажеров. Лорин надеялась, что все они счастливо женаты и имеют по дюжине ребятишек.

И тут она снова оказалась лицом к лицу с зеркалом. В темноте не разглядеть отражения. Мягкое лунное сияние играет на косых стеклах боковых окон у входной двери и создает такой яркий фон, что ее собственная фигура в бесформенном банном халате выглядит просто темным, размытым силуэтом, когда не видно ни лица, ни характерных черт фигуры. Зеркало отражает стекло окон, серебристый сад за входной дверью, черно-белый интерьер прихожей, весь в бликах лунного света и глубоких пятнах теней. Не разглядев себя в зеркале, Лорин снова испугалась, как будто вернулся ночной кошмар. По телу опять пробежали мурашки, но она упрямо решила: это просто от холода.

Самое обыкновенное зеркало.

Но даже сейчас, в темноте, не видя лица своего отражения, Лорин чувствовала, как за этим тонким стеклом с серебряной амальгамой продолжает бушевать шторм, привлекая ее и взывая к ее душе. Непогода всегда притягивала Лорин. Еще ребенком она выходила на крыльцо и смотрела, как мечется ветер в вершинах деревьев, радостно подставляла голые ноги дождевым струям, с наслаждением ощущала близость могучей стихии, слушала, как гремят водяные потоки на железной крыше, как грохочет над головой гром. Если молния била достаточно близко, она испытывала восторг, чувствуя, как содрогается от удара земля. Девочка жадно вбирала в легкие наэлектризованный воздух, порой настолько влажный, что в нем можно было захлебнуться. Но был он так чист, так свеж, пронизан такой живительной силой, что она представить себе не могла, чем станет дышать, когда стихия уймется. А потом ее бедная мать, которая всегда страшно боялась грозы, обнаруживала дочь во дворе, с криками выскакивала на крыльцо и силком тащила ее в дом, прочь от дикой красоты мира, танцующего у самой грани хаоса.

Там, в зеркале, гроза по-прежнему ждала Лорин.

Что за странный самообман?!

Лорин протянула руку к зеркалу и услышала, как что-то дрогнуло, когда пальцы почти коснулись стекла. Она замерла, не смея вдохнуть. Снова дождь стучал по ногам, в глаза летела водяная пыль, порывы ветра обдавали лицо потоками брызг, воздух наполнялся запахом озона и пыли, и мокрой зелени, и влажной земли.

Моя буря. Моя.

Ее ладонь замерла в миллиметре от зеркала, вибрация усилилась, и вдруг она поняла, вернее, осознала, что зеркала она боялась не зря. В детстве у нее было богатое воображение, но от беспричинных страхов Лорин не страдала. Она никогда не зажигала ночник, не просила мать проверить, не прячется ли под кроватью страшилище. Всегда прекрасно себя чувствовала в закрытых помещениях, не боялась высоты, в воде плавала, как рыба, не больше других беспокоилась, когда предстояло впервые пойти в школу, да и с этими страхами моментально справилась, как только ей довелось дать сдачи юному задире, решившему, что она будет легкой добычей. В начальной школе у нее была репутация сорванца, хорошенького сорванца, но из тех, чьи косички лучше оставить в покое. Тем не менее все свое детство она заходила в дом через заднюю дверь и предпочитала подниматься по боковой лестнице, лишь бы только не приближаться к зеркалу.

«Я ведь была неглупым ребенком», — подумала Лорин.

Она вглядывалась в темноту зеркала и вновь заметила мгновенную, очень слабую вспышку зеленоватого света. На сей раз никакой волны воспоминаний. Ни Брайана, ни голосов, ни женщины с маками. Но огонек мерцал совсем далеко, в самой глубине зеркала, и ладонь потянулась к стеклу, все ближе, ближе. Ее влекла неведомая сила, неописуемая, призрачная жажда того, что помнило тело, но отказывался признать разум. Что-то связанное с зеркалом.

Лорин прижала ладонь к стеклу, дребезжание стало еще сильнее, зеленые вспышки засверкали чаще, ближе. В темноте Зазеркалья стали возникать контуры: горизонт, деревья, одинокий дом, заколоченный и покинутый. Странно округлый, слишком высокий, слишком узкий, но Лорин откуда-то знала, что это правильно, что так и должно быть. Поверхность зеркала оказалась теплой на ощупь, теплой, как что-то живое, как пригревшийся на солнышке кот. Но какая-то часть мозга, все еще остававшаяся здесь и сейчас, понимала, что это неправильно, что стекло должно быть холодным. В холле было нетоплено, босые ноги стыли на деревянном полу, нос покраснел от холода. Стекло должно быть холодным как лед. Другая часть ее разума диктовала: «Вот сейчас следует испугаться». Но она не боялась, и сознание того, что надо бояться, а она не боится, пугало сильнее, чем происходящие с зеркалом перемены, потому что какая-то часть ее души знала о зеркале все.

Зеленый свет добрался наконец до ладони, нежно коснулся ее, растекся между пальцами, потом заструился по всему зеркалу. Поверхность его мягко, призрачно засветилась. Лорин смотрела в огонь и сквозь огонь и по другую сторону ясно, словно белым днем, видела могучий лес, засыпанный глубоким снегом, голые, переплетенные в кружево ветки, заросшую подлеском поляну с маленьким одиноким домиком. А вокруг ни единого человеческого следа. Значит, жилье давно заброшено. И вот она уже видит внутренность дома, пыльные доски полов, затянутый паутиной потолок, закрытые ставнями окна, через которые все же проникает немного света, и вот уже виден большой круглый стол и вдруг — нет, невозможно! — Лорин вспоминает, как сидела под этим столом с карандашом и писала на нижней поверхности свое имя, радуясь, что мать ничего не видит.

Моя буря. Моя.

Ее рука скользнула внутрь зеркала по самый локоть. Лорин чувствовала, как манит, притягивает ее Зазеркалье. Только один шаг — и все. Она ведь уже бывала там, давно, много лет назад. Бывала, а потом почему-то забыла. Сейчас она вернулась, почти вернулась. Этот мир принадлежал ей, принадлежал по рождению, его магия тоже принадлежала ей, потом ее кто-то украл, а сейчас возвращает — только протяни руку. Нужно сделать всего один шаг, один шаг — и все вернется!

Но Лорин нашла там еще кое-что. Она чувствовала, как ее охватывает рука Брайана, как переплетаются их пальцы. Словно они снова бредут, взявшись за руки, по лесам Северной Каролины… Лорин чувствует его, чувствует тепло Брайана, его силу, свое спокойствие оттого, что он здесь, рядом. Чувствует так ясно, как будто он жив и находится в этой комнате. Она не видит Брайана, но ощущает: он тут.

Если она сделает этот шаг, найдет ли там Брайана? Неужели он жив и здоров и просто ждет ее по другую сторону магии?

В этот момент она почти ступила за грань. Она спустилась бы и в ад — лишь бы найти Брайана, а уж через зеркало прошла бы не размышляя. Но в этот миг Лорин вдруг вспомнила другую часть своего кошмарного сна, ту часть, где она потеряла Джейка. Ее тело застыло, и зеркало потеряло значительную долю притягательной силы.

Может, она и найдет по ту сторону Брайана, а может, и нет. И скорее всего нет. Почти наверняка нет, что бы ей ни казалось. И не знает она, где находится этот домик. Не знает, как вернуться в Кэт-Крик, когда окажется в Зазеркалье, но она понимает, где бы ни находился тот, другой, дом, он — не в Кэт-Крике. Она не может оставить спящего наверху Джейка одного и уйти в этот незнакомый дом в чужом лесу.

Правая рука ее уже просунулась сквозь содрогающееся стекло, тело ныло и взывало: иди, иди — но Лорин остановилась. Совсем как в девятнадцать лет, когда сидишь на заднем сиденье «шевроле нова», уже почти раздетая, но вдруг говоришь: «Нет, подожди!» Сейчас, в воспоминаниях, та история в автомобиле кажется куда приятнее, чем была. Что ж, для того и взрослеем.

Лорин убрала руку, но зеркало продолжало мерцать зеленоватым сиянием. Ждало ее.

Ну, разумеется, подумала Лорин. Вот только откуда она знает, что так и должно быть?

Где-то в глубине ее мозга зазвучал голос отца: «Как только ты откроешь ворота, они останутся открытыми до тех пор, пока не произойдет одно из двух. Или что-то перейдет отсюда туда, или наоборот — оттуда сюда. Иначе они сломаются. Никогда, никогда не оставляй ворота открытыми».

Еще один приступ дрожи, на сей раз такой силы, что у нее застучали зубы. Лорин снова взглянула на заснеженный пейзаж, на закрытые ставни дома и подумала, что, пожалуй, не стоит идти туда босиком и в одной пижаме. Теплая одежда. Ботинки. Шапка. Перчатки. Ты уже взрослая, Лорин.

Однако если она и правда собирается вести себя как взрослая, может, ей вообще не стоит туда идти? Очевидно, самое разумное — это подняться сейчас наверх, а завтра поутру нанять кого-нибудь, чтобы это зеркало навсегда унесли из дома. Конечно, оно тяжелое, но сдвинуть все-таки можно. И, черт возьми, за старинное десятифутовое зеркало она наверняка выручит хорошие деньги.

Но быть взрослым — не значит искоренить из собственной жизни внезапно явившуюся магию. А значит это — идти на разумный риск, при случае надежно подстраховаться, обдумывать каждый шаг до того, как его сделать. Но не значит, что следует совсем избегать риска. Такое под силу только мертвецам. Ведь какая-то доля ее существа, она и сама не подозревает какая, связана с этим зеркалом, с тем, что лежит за ним. И она собирается по необходимости пройти туда. Но сначала запасется теплой одеждой, продуктами и, конечно, решит проблему с Джейком — куда его тем временем деть. Оставить с надежной няней? Взять с собой в Зазеркалье?

Насколько ей известно, существуют две школы, определяющие поведение родителей относительно детей в сложных ситуациях. Лорин имела широкие возможности выслушать аргументы обеих сторон. Ее двоюродная сестра Кэролайн и муж Кэролайн Эд были фанатами Иисуса. Фанатами настолько преданными, что решили: единственный путь послужить Ему — это поехать в самые непотребные и Богом забытые дыры в странах третьего мира, чтобы проповедовать подыхающим с голоду обитателям трущоб, что умирать с Иисусом лучше, чем без него. Отправляясь в этот круиз во славу Иисуса, они прихватили с собой детей.

Приезжая в отпуск, они каждый раз приглашали Лорин посмотреть слайды.

— Вот здесь на нас напал носорог. Джимми, помнишь того огромного носорога? А здесь мы с партизанами. Они держали нас в горах. Представляешь, нас раздумали расстреливать, только когда мы сказали, что работаем на «Роллинг стоунз». Слава Богу, что у Китти был с собой номер журнала. У тебя он сохранился, малышка? Ну да, правильно. Он сгорел со всеми вещами в том доме. А это мы во время восстания. Местные жители тогда жгли дома всех иностранцев. Вот тут как раз был наш дом. Видишь, какое пламя? Да-да, здесь. Вот это приключение! А вот уже новый дом. Правда, красивый? А здесь он снят сразу после землетрясения. Папочке пришлось откапывать Джимми из развалин, на него рухнул потолок. Помнишь, Джимми?

Эти совместные просмотры слайдов приводили Лорин в настоящий ступор. Сама-то она жила в Кэт-Крике и никогда никуда не ездила и ни в чем не участвовала (а внутренний голос тихонько нашептывал: даже когда ты была совсем малышкой, у тебя хватало здравого смысла ни во что не влипнуть). А ее кузины с мужем в это время сражались с носорогами, попадали в плен к партизанам и дрожали под дулами их автоматов, переживали землетрясения и бог знает что еще. Родители Лорин придерживались точки зрения Кэролайн и ее мужа:

— Чем бы ты ни занимался, детей следует брать с собой. Самое страшное, что можно только представить, это если дети окажутся отрезаны от тебя и нельзя будет воссоединиться.

Однако друзья родителей возмущенно спрашивали:

— Почему они не отдадут несчастных детишек в интернат? Все эти ужасы могут подорвать нервную систему ребенка.

Лорин тоже задумывалась над этими проблемами. У нее было достаточно времени, чтобы посмотреть, к чему приведут эксперименты ее тетушки и дядюшки по вовлечению детей в свои приключения. Джим стал свободным фотографом. Много работал на «Нейшнл джеографик» и, кстати, на «Роллинг стоунз». Дикие животные, парни с автоматами в странах третьего мира, катастрофы… Если его нервная система и была подорвана, он сумел превратить это в неплохой источник заработка. Кейт закупает модную одежду для «Пятой авеню» Сака, знает множество языков, мотается по всему свету в поисках идеального платья для коктейля. На взгляд Лорин, это тоже работа с популяцией диких животных — не так много парней с автоматами, и катастрофы там совсем другого масштаба и иной природы, — но, судя по всему, Кейт счастлива. Ни один из них не пошел тропой Иисуса, на которой истерли себе ноги их родители, но, насколько известно Лорин, ни один не стал ни психопатом, ни серийным убийцей.

А в глубине души по-прежнему звучал обращенный к Кэролайн голос матери:

— Чем бы ты ни занималась, дети должны быть с тобой. Самое страшное, если окажешься отрезана от детей и нельзя будет воссоединиться.

И Лорин думала: «Как это верно, мама. Оказаться в этом глухом лесу и не иметь возможности вернуться… Чтобы я была там, а Джейк — здесь… Нет!»

Значит, Джейк отправится с ней. Путешествие будет… познавательным. Да-да, Кэролайн и Эд всегда так говорили, говорили, что дадут детям образование, которого за деньги не купишь. Время показало, что, похоже, они правы.

Значит, проблему открытых ворот надо решать, и быстро. «Никогда, никогда не оставляй ворота открытыми!» — требовал голос отца, а ведь он, скромный пенсионер, бывший почтовый служащий, по большей части ни в чем не проявлял настойчивости.

Вот только Лорин почему-то не помнит, когда он ей это говорил и почему. На самом деле она почти ничего не помнит и чем больше об этом думает, тем удивительнее кажутся эти пробелы в прошлом. Но она точно знает, отец сказал именно так. И хотя она не понимает, чего следует опасаться, но знает, что выяснять это ей не хочется.

Лорин принесла из гостиной стул, перенесла его в вестибюль и, не задумываясь о том, что делает, просунула его сквозь поверхность зеркала. Стул исчез с мягким хлюпающим хлопком. Мерцающий зеленый свет задрожал, стал закручиваться, сворачиваться в густеющую спираль, меркнуть, уменьшаться, как вода, убегающая в сток раковины.

Лорин не позволяла себе слишком задумываться над своими действиями. Она словно состояла из двух отдельных женщин. Одна понимала, что делает, а вторая металась во тьме. Однако впечатление было такое, будто именно эта беспомощная составляющая руководила основным ходом ее жизни. Теперь Лорин начинала понимать: что-то она прежде упускала, что-то большое, а та ее часть, которая знала, что происходит, молчала, знаниями не делилась. Беспомощная же составляющая была насмерть перепугана и не желала задавать вопросы, словно подозревая, что ответы ей не понравятся.

Сильная думала: «Я только что протолкнула стул через зеркало в другой мир, теперь чудовища не смогут проникнуть в дом, пока мы спим». Слабая же просто насвистывала погромче, чтобы не вникать в такие страшные мысли. Пока эти две особы спорили между собой, Лорин тем временем настроила мозг на голос разума, который тотчас напомнил, что ее энергичный двухлетний сынок очень скоро проснется и начнет действовать. Если она не сможет хоть немного поспать, то предстоящий день ей просто не выдержать. А потому Лорин сделала вид, что не произошло ничего странного, и отправилась спать.

— Эрик, прости, что звоню в такое собачье время, но у нас опять сигнал, и довольно сильный.

Эрик Мак-Эйвери перевернулся в постели, потер глаза и взглянул на будильник. Полчетвертого утра. Он сел, но свет не включил. Может, еще удастся поспать.

— Ну что там?

— Вибрируют все ворота в контуре. Судя по размеру блика, можно предположить несколько вариантов. По большей части абсолютно бессмысленных. Либо что-то проникло из верхнего мира…

— Ерунда.

— …либо что-то распахнуло ворота из нижнего…

— Распахнуло ворота?

— …либо кто-то просто вломился через запертые ворота или… или прорезал новые.

— Бред. — Эрик зевнул, прижал трубку плечом и, продолжая разговор, стал шарить рукой по обе стороны кровати в поисках разбросанной одежды. — Ты говоришь «блик». Ты говоришь «вибрируют». Я так понимаю, что «блик» — это мелочь, которая сама собой проходит. «Вибрация» — незначительное отклонение в потоке ворот. Все это совсем не из той оперы, что «вломился», «прорезал» и тому подобное.

Том Ватсон, молодой, серьезный и не имеющий такого богатого опыта ночных дежурств инженер, усомнившись, пошел на попятную:

— Ну может, сигнал был и не таким, как мне показалось, а ворота не то чтобы вибрировали… Ворота Таббса сломались, а у Джорджа Мерсера ворота так шатаются, что он уже вызвал Вилли их ремонтировать. Остальные уже практически вернулись в нормальное состояние… насколько я могу судить по данным контура… Но что бы в них ни попало, это была крупная штука. Я сам в тот момент был в контуре и… мама моя!

Эрик начал бормотать ругательства еще со слов «Ворота Таббса сломались», и, когда Том добрался до «Мама моя!», он уже натянул на себя какие-то брюки из кучи ношеной, но еще приемлемой с точки зрения чистоты одежды первую попавшуюся рубашку и пару носков. Еще натягивая их, Эрик видел, что они разные. Теперь он шарил ногами по полу в поисках туфель.

— А пеленги?

— Ну, я… вроде как… Когда ворота открылись, мне досталось по голове. Ну и вышло вроде как… помутнение. Я-то считал, что вы поставили меня в ночную смену, потому что ночью спокойно, и вот когда все это случилось… я… В общем, в голове прояснилось только через минуту или даже две… Удар пришел из города. Простите. Я не мог ничего сделать.

— Значит, ворота не из контура?

— Нет.

— Должно быть, это связано со вчерашним сигналом.

— Не обязательно. Я имею в виду, что вчерашний и правда мог быть естественной флуктуацией. У нас нет никаких доказательств, что Молли Мак-Колл действительно забрали в нижний мир. Может, она еще найдется. Молли, насколько я знаю, всегда была немного… странной с тех самых пор, как переехала в город.

— Том! — Эрик нашарил наконец два ботинка. Хорошо бы они оказались из одной пары, но если нет, он переживет. Люди в маленьких городках привыкли, что шериф выглядит так, будто он только что проснулся и одевался в темноте. Во всяком случае, с ним дело обстоит именно так. — Ты на наблюдательном пункте?

— Да.

— Оставайся на связи. Вернись в контур, активизируй датчики, следи за любым изменением. Я собираюсь по дороге захватить Вилли Локлира. Думаю, он или у Джорджа, или на пути туда, а потом я сразу туда. Если получишь хоть какие-то пеленги… да что угодно… отмечай их немедленно. И чтоб никаких отговорок. За два дня у нас два отказа ворот. И пропала женщина. Тебе ясно?

— Да, сэр.

Если на Тома нашуметь, он всегда становится очень вежливым. Эрика это всегда поражало: его собственная реакция на подобный раздражитель была абсолютно противоположной.

Он бросил трубку и вылетел из дому, даже не потрудившись запереть дверь. Есть шерифские дела, которые в Кэт-Крике можно выполнять без спешки или вообще лежа в гамаке, а есть дела сентинелов. Это было как раз из таких.

Когда Эрик стал выруливать по подъездной дорожке, Вилли был уже у Джорджа и даже успел погрузиться в работу. Фары осветили фасад, и на крыльцо вышел Джордж. Купальный халат болтался на нем, как на огородном пугале, тощие ноги, узловатые коленки, костлявые ступни в разношенных шлепанцах выглядели до странности беззащитно. Он близоруко щурился сквозь толстые линзы очков без оправы и, едва взглянув в лицо Эрика, заявил:

— Я сейчас его позову.

Эрик и слова не успел сказать.

На крыльце появился Вилли, казалось, плавающий в персональном океане спокойствия.

— Неплохо вышло, — с удовлетворением проговорил он, рассмотрел лицо Эрика и поперхнулся, проделав это и круглым белобородым лицом, и широкими плечами, и огромным брюхом. Массивной рукой он провел по все еще густым седым волосам и спросил: — Это Том тебя выдернул из постели? Парень жаждал приключений с того самого времени, как мы его взяли. Сегодня он получил их сполна и, могу спорить, обделался.

— Это уж точно. — Эрик сделал неопределенный жест рукой. — Тебе кто-нибудь уже сообщил, что у Таббса полетели ворота?

— Сломались?

— Так по крайней мере мне сказали.

— Да, дела. Это серьезно. И здесь и там очень надежные, хорошие ворота. Джордж нянчится с ними, как с собственным новорожденным сыночком. И я что-то не помню, чтобы у Эрнеста и Нэнсин когда-нибудь были поломки…

— Том утверждает, что по всему контуру ворота вибрировали, но говорит, сейчас уже все в порядке.

— Одни сломаны… одни разболтались… а остальные, значит, тряслись?

— Да.

Вилли молчал очень долго. Но это как раз в его духе. Эрик всегда считал, что мысли уж слишком долго пробираются сквозь эту белую бороду и густые волосы, сквозь всю непоколебимую стену спокойствия к тому потайному месту, где, собственно, и осуществляется весь процесс мышления. Наконец Вилли сказал:

— Значит, я ошибся. — Произнося эти слова, он тем не менее излучал все ту же непоколебимую самоуверенность. Из всех сентинелов он был самым старшим — около семидесяти — и повидал, разумеется, больше любого из них. Вилли частенько говаривал, что его удел в этой жизни — сохранять спокойствие, когда остальные паникуют. — Я так понимаю, Эрик, что тебе придется собрать всех.

— Пусть Джордж всех оповестит и вызовет на наблюдательный пункт. А мы оба должны попасть туда как можно скорее.

Джордж взглянул на Эрика. Эрик кивнул.

— Тогда я начну звонить, — заспешил Джордж.

Эрик задумчиво смотрел ему вслед.

— Ну, не знаю, — протянул Вилли, отвечая на невысказанную мысль. — Может, стоило нанести каждому нежданный визит… Вдруг узнали бы что-нибудь интересное…

Эрик ответил ему долгим взглядом.

— Может, узнали бы, а может, и нет, а при этом упустили бы возможность снять информацию с контура, пока сохраняются следы возмущения.

Вилли поставил на крыльцо чемоданчик с инструментами и в задумчивости потер спину.

— Ты что, повредил ее? — спросил Эрик.

Вилли посмотрел на него с недоумением, потом заметил, что делает, и слегка удивленно ответил:

— Спину-то? Это все годы, сынок. Так сказать, налог на возраст. — Он снова подобрал инструменты, подхватив чемоданчик с привычной легкостью. — Значит, ты думаешь, это может быть кто-нибудь из нас?

— Черт возьми, Вилли, я вынужден учитывать такую возможность! Но это не проблема, перебежчика я отыщу на счет раз. Однако если к нам прорвется что-нибудь из Ории… какой-нибудь дикарь-одиночка… или… я сам не знаю, что тут можно предположить… Но думаю, сейчас мы по крайней мере обязаны установить, чем оно не является. А когда отсечем лишнее, станем разбираться, что же это, черт возьми, такое.

— Тогда пошли.

Когда последние прибывшие спрятали свои машины за цветочным магазином Нэнсин Таббс «Маргаритки и георгины», место действия напоминало декорацию для криминальной комедии с Эбботтом и Костелло. Только комического было мало, как отметил про себя Эрик. С какой стороны ни посмотри, а дело плохо. Прошлой ночью ему позвонила Джун Баг Тейт и сообщила, что случилась неожиданная подвижка, зацепившая контур. Джун полагала, произошло быстрое открывание-закрывание ворот. Ничего особенного, сказала она, может быть, какие-то естественные ворота пересеклись с контуром. Однако Эрик по опыту знал, что масштаб проблемы очень часто совсем не соотносится с ее внешними проявлениями. Это похоже на… субмарину-призрак: кильватерного следа почти нет, но мощь в ней заключена страшная.

А в середине дня одна дама решила навестить Молли Мак-Колл и не застала ее. Дверь в трейлер оказалась открыта, кругом горел свет, а голос у позвонившей Эрику дамы звучал, пожалуй, чуть более нервно, чем следовало. Так что Эрик решил сам прогуляться к трейлеру. Никакого беспорядка он не заметил. Ничего не пропало. Кроме, разумеется, самой Молли. Он проверил память в ее телефоне и выяснил, что жизненные приоритеты у Молли сводились к доставленной на дом пицце, китайским готовым блюдам и жареным цыплятам, все это из Лоринбурга. Ни единого личного номера в памяти не оказалось. Довольно странно, подумал Эрик.

Он знал Молли в лицо, но в городке всего с тысячным населением это и неудивительно. Надо быть совсем идиотом, чтобы не запомнить ее имени и лица. Однако на этом уютное ощущение, что он полностью владеет ситуацией в Кэт-Крике, давало трещину. Эрик обнаружил, что он понятия не имеет, чем Молли зарабатывала себе на жизнь, кто были ее друзья и родные, как найти хоть кого-нибудь, кто в курсе ее дел.

У него не было никаких доказательств, что с ней произошло нечто дурное, но он нутром чувствовал: девчонка попала в беду. Нельзя забывать, что за ней водилась некоторая эксцентричность. Например, склонность к одиночеству. Жители городка мало о ней знали и не стремились знать больше, но за три года, что она здесь жила, Эрик ни разу не слышал о ней ни единого плохого слова.

Весь день он занимался исчезновением девушки, потому что ничего другого в этот день больше не произошло. Когда Питер Старк, единственный его помощник, явился сменить его, Эрик не мог сообщить почти ничего нового. И разумеется, он не мог сказать правду, или то, что считал правдой, — девушка либо сама каким-то образом отправилась в Орию, либо была уведена туда силой. Проблемы сентинелов не относились к ведомству шерифа. И не должны были относиться, если, разумеется, желать, чтобы планета по-прежнему оставалась в более-менее приемлемом состоянии.

Так что Эрик оставил свои подозрения при себе. В трейлере девушки был абсолютный порядок. Чисто, кровать застелена, использованное белье — в контейнере, никакой грязи на кухне, запас продуктов аккуратно сложен в крошечной кладовой — даже специи в алфавитном порядке. Никаких признаков борьбы.

А дверь не заперта, и даже не на задвижке. И это, по мысли Эрика, совсем не характерно для человека, который потрудился поставить кориандр перед корицей, но позади кардамона. По рассказу женщины, которая звонила шерифу, издали казалось, что дверь заперта, однако когда она подошла и решила постучать, стало ясно, что трейлер открыт. Она просунула внутрь голову и позвала хозяйку. Не услышав ответа, гостья решилась заглянуть — вдруг на полу лежит труп, однако в помещение она все-таки не входила. Для нее незапертая дверь означала беду.

Для Эрика — тоже. Два несчастья за два дня, оба из которых случайным образом связаны с сентинелами (а возможно, и угрожают их работе), — это уж слишком неправдоподобно. Эрик не способен был переварить мысль о таком совпадении. Надо будет проверить контур, определить пеленги, связи, якоря. Попытаться отследить, когда нечто, не принадлежащее этому миру, снова двинется через поток. Сначала надо идентифицировать проблему, говорил себе Эрик, а потом решать. Он не допустит, чтобы начало конца света пришлось на его смену.