Испытание пламенем

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Молли зевнула, потянулась и стала выбираться из-под тяжелых шелковых простыней. Утреннее солнце потоком вливалось в комнату, заполняя ее мягким теплом.

Так легко сдаться, принять всю эту роскошь как должное, как свою неотъемлемую собственность. Молли всегда без труда представляла себя в более изысканной обстановке, чем пусть чистенький и вполне приличный, но все же весьма далекий от роскоши трейлер.

Она всунула ноги в пару отделанных каменьями и подбитых кашемиром туфель и плотней завернулась в халат. Чувствовала она себя прекрасно, и это, пожалуй, стоило бы обдумать. Уже сколько дней ей не приходилось страдать от чужой боли, и так легко забыть, что эта боль снова хлынет в нее, как только она вернется домой! Как не хочется думать об этом! Ведь сколько она себя помнит, в первый раз Молли чувствует себя среди людей не хуже, чем в одиночестве.

Наполняя инкрустированную ванну, она невольно задумалась, сколько может такая вещь стоить там, дома? Разумеется, куда больше, чем она может себе позволить! Под аккомпанемент мягкого гула воды за спиной Молли подошла к окну и в который раз стала вглядываться в этот новый для нее мир, все еще не в силах до конца в него поверить. Мир совсем несказочный — со своего наблюдательного пункта она видела огороженную каменной стеной деревню, а в ней и хорошенькие, уютные домики, и жалкие, полуразвалившиеся хижины. Но ей все казалось живописным: и булыжная мостовая, и странные закругленные линии архитектуры — домики напоминали вырезанные из дерева грибы, с трудом вырвавшиеся из земляного плена. Прохожие на улицах лишь напоминали людей, но все равно это были люди. Они любили своих детей, любили друг друга, надеялись, мечтали, тяжким трудом добывали хлеб свой насущный, болели и в назначенный час умирали.

Положив ладони на прохладный медный подоконник, Молли смотрела сквозь толстую медную решетку и пыталась представить, как она могла бы врасти в эту новую жизнь, жизнь, где ничто не причиняет ей боли. Пыталась придумать причину, чтобы остаться.

Прошлой ночью поговорить с ней приходил синий Бирра. Объяснил, что его народ — вейяры — умирает, потому что рроны наслали на него проклятие. Все ее прежние пациенты — жертвы магии рронов.

Молли и сама не знала, верит ли ему, хотя своими глазами видела, как магия стекает с кончиков ее пальцев. Мысль о проклятии, тяготеющем над целым народом, выглядела уж слишком архаичной, смехотворной, параноидальной. Но с другой стороны, прикосновение к телу женщины, которое омывает ее зеленым огнем и выжигает пожирающий ее рак, тоже кажется не слишком правдоподобным.

Да, это вам не Кэт-Крик…

Разве может она судить об Ории только по собственному земному опыту?

— Ты сегодня далеко унеслась мыслями…

Опять Бирра! Но Молли не вздрогнула от неожиданности при звуках его голоса, хотя и не слышала, как вошел вейяр. Тем не менее надо придумать какую-то штуку, чтобы знать, когда кто-нибудь входит. Может, и не волчью яму, какую она планировала устроить прежде, хотя вовсе бросать эту идею не стоит, пусть полежит в загашнике. Но что-то все равно надо.

— Я здесь, — отозвалась она. — Размышляю, как долго еще здесь пробуду. — И отвернулась от окна.

Бирра появлялся чаще всех, хотя и тот, цвета морской пены, кажется, Лаат, заглядывал чуть не каждый вечер. Узнать, не нужно ли еще шоколаду. Молли всегда предлагала ему кусочек, Лаат никогда не отказывался. Остальные все время менялись, и никто из них не носил таких богатых одежд, как Бирра и Лаат. Ни у кого на лицах не было таких изысканных и изощренных татуировок.

— А, ну да. Вполне законный вопрос. После нашего вчерашнего разговора я получил известие от его светлости.

Переговоры приняли неожиданный оборот, так что он вынужден задержаться еще на несколько дней. Он желает тебе всяческого благополучия и счастья, а вернувшись, отдаст все полагающиеся тебе почести.

Бирра встал рядом с Молли, выглянул из того же окна, а потом задал странный вопрос:

— У тебя не было впечатления, будто что-то к тебе взывает, побуждает подойти к окну?

Молли резко обернулась, сложила на груди руки и смотрела на него в упор до тех пор, пока их глаза не встретились.

— Я нахожусь не менее чем в шестидесяти футах над землей, в гладкой, как стекло, башне. Что именно может заставить меня подойти к окну?

Лицо Бирры осталось бесстрастным, Молли не смогла прочесть на нем ни единого проблеска чувства, его выражение не изменилось ни на йоту.

— Видишь ли, в Ории имеется несколько разумных видов, которые умеют летать, — безразличным тоном пояснил он.

— Вроде рронов…

На сей раз он скривился.

— Даже здесь не следует произносить их имя слишком громко. Мы верим, что они являются, если позвать их по имени. Ты уже знаешь, к чему это может привести.

Молли кивнула:

— Значит, вы боитесь, что они могут околачиваться возле моего окна?

— Не столько они, сколько… — Бирра прикрыл глаза, глубоко вздохнул и закончил: —…другие. Я даже шепотом не смею их упомянуть. Сами они никогда не повышают голос, но говорят прямо с душой человека. Они прекрасны. Они коварны. Они могут заставить любого смертного сделать все, что им заблагорассудится. И они непременно пожелают владеть Води, если только проведают, что она здесь.

Молли повернулась к окну спиной.

— Медь отгоняет их?

— Медь преграждает путь их магии. Но физические барьеры не в состоянии оградить души от их искуса. Если они станут к тебе взывать, ты сделаешь все, что в твоих силах, лишь бы им подчиниться. Хотя кто знает… Может, и нет. Ты ведь Води. Однако будь осторожна. Не доверяй импульсам, которые выманивают тебя, побуждают пренебречь безопасностью.

— Хорошо. Я постараюсь.

Молли повернулась и многозначительно посмотрела в сторону уже наполнившейся ванны.

— Мне пора принимать ванну, — наконец решилась проговорить она.

Бирра поклонился.

— Да, Води. Я уже ухожу. Когда оденешься, позвони, пожалуйста, в колокольчик. В солярии тебя будет ждать прекрасный завтрак, а также союзники вейяров, которые явились приветствовать тебя. Исцелений не будет — сегодня Шестнадцатидневье, вся Баллахара отдыхает.

Молли принимала ванну, одевалась и все это время непрерывно размышляла: что стоит за рассказом Бирры о существах, забирающихся в душу человека? Искреннее желание предупредить или же стремление напугать и отвратить ее от любых дальнейших попыток бегства? Слова Бирры явственно отдавали искусственной страшилкой. Во всяком случае, выглядели они не очень натурально. Но с другой стороны, разве поверила бы она в рронов, не случись ей увидеть своими глазами последствия их визита?

Выбирая наряд, она сунула в рот кусочек шоколада. Одежда в этих местах представляла собой довольно сложные конструкции, и Молли почти пожалела, что у нее нет прислуги, чтобы помочь облечься во все эти одеяния. Вроде бы она сделала все, как надо, но ведь на других она видит только внешний покров одежды, а вот относительно некоторых деталей белья у нее по-прежнему сохранялись значительные сомнения. А потому, сталкиваясь с предметами неясного назначения, она предпочитала их просто игнорировать.

Молли натянула мягкие хлопковые панталончики и бюстгальтер, вздохнула и взялась за корсетообразное сооружение, которое удерживало всю конструкцию, однако тут она заметила, что все его шнуровки оказались слишком свободны — значит, пока она спала, кто-то надевал ее одежду!

Черт возьми, надо готовить волчью яму! Тогда уж никто не будет крадучись проникать в комнату ночью! Она этого не потерпит!

Молли наконец зашнуровала корсет и начала цеплять юбки к особым крючкам, которые шли от бедер почти до талии — отдельная юбка на каждый слой. Все юбки были шелковыми, прозрачными и почти невесомыми, но, когда дело дошло до седьмой, Молли уже чувствовала тяжесть своего одеяния. Затем две легких шелковых блузы, одна черная, а сверху — гладкая белая. На каждой — воротник с брыжами, который надо правильно отложить. Теперь верхняя мантия — специально для сегодняшней встречи. Молли выбрала рыжевато-медную — в тон комнате, с густым красноватым отливом. Поле ткани украшала богатая вышивка — изумрудно-зеленые побеги винограда, каждая ветка заканчивается драгоценным бутоном, скорее всего рубином, решила Молли, любуясь темно-алой глубиной камней. А может, это просто гранаты.

Кажется, рукава немного коротки — кисти слишком торчат. Молли вздохнула — ну не затевать же переодевание снова — и закатала рукава. Потом натянула вязаные хлопковые колготки, пару матерчатых туфель, покончила со всеми бесчисленными завязками, убрала волосы в одну косу, подошла к высокому — в человеческий рост — зеркалу… и застыла.

Ее волосы, обычно глубокого каштанового цвета, теперь казались медными. Карие прежде глаза смотрели сейчас чистым янтарем, а всегда бледноватая кожа заиграла тем же янтарным отблеском. Конечно, такой эффект можно было бы отнести к освещению — свет отражался от медных стен и окрашивал все в рыжеватые оттенки, однако Молли видела: изменилась сама костная структура лица. Уголки глаз словно вытянулись к вискам, резче обозначились скулы, шея стала длиннее и тоньше. Теперь из-за роста зеркало стало ей маловато. Еще вечером его наклон позволял Молли видеть себя целиком, но сейчас пришлось его поставить прямее, иначе срезалось добрых шесть дюймов головы. К тому же из-под нижней юбки теперь торчали щиколотки, а раньше подол лишь на полдюйма не доставал до пола.

Молли все смотрела в зеркало, а где-то на самом дне ее разума шевелилась мысль, возникшая еще в разговоре с Биррой. Теперь она проявилась с кристальной ясностью. Беседуя, Молли смотрела ему в глаза, но ей не пришлось напрягать шею, задирая голову, как случалось прежде.

— Я перестала расти в шестнадцать лет, — пробормотала она, но, глядя в зеркало, не могла больше отрицать, что еще подросла, и заметно. Стала выше и стройней. За одну ночь.

Что за черт?!

Молли позвонила, вызывая Бирру. Может, у него найдется объяснение? Ей уже осточертели сюрпризы и тайны!

Готовя Джейку поесть, Лорин увидела в окно, как мимо в полицейской машине проехал Эрик с одной из «Богинь судьбы» — старухой Джун Баг. Интересно, куда это они?

Джун Баг — одна из сентинелов, значит, эти двое заняты чем-то неблагоприятным для самой Лорин. Тем не менее думать об Эрике, как о враге, оказалось не так-то легко. В школе они не дружили, он был признанным Плохим Мальчишкой, а она — Хорошей Девочкой, но иногда после уроков, когда Эрика лишали права ездить на семейном автомобиле, они вместе шли домой. Шли и разговаривали. Причем не о школьных приятелях и жалких достижениях местной футбольной команды. Разговаривали по-настоящему.

Да, забавно. Лорин намазала кусок пшеничного хлеба ореховым маслом и джемом, разрезала сандвич на треугольнички — Джейк называл их «тролички» и не желал переучиваться. Она все еще помнила, о чем они с Эриком беседовали в те далекие дни. О его мечтах поступить в Вест-Пойнт, стать таким, как любимые герои: Роберт Ли, Джордж Паттон, Дуглас Мак-Артур, Дуайт Эйзенхауэр и, разумеется, лейтенант Найнингер, паренек из Джорджии, чей поединок с врагами на Филиппинах был для Эрика образцом выполнения воинского долга. Он самозабвенно глотал книги о войне, и это несказанно поражало Лорин: ведь Эрик никогда не читал положенного по программе и никогда не делал домашних заданий. И это скорее всего помешало-таки ему поступить в Вест-Пойнт. А может, все дело в том, что он был обречен стать сентинелом и отец не позволял ему даже помыслить о военной карьере? Лорин прекрасно помнила, какие баталии разгорались у них в доме по поводу того, что Эрик не станет офицером.

А еще они с Эриком обсуждали неопределенность ее собственного будущего, ее абсолютную решимость не изучать машинопись, потому что она никогда и ни за что не станет работать ни в каком машинописном бюро! Обсуждали ее жадное стремление к иным местам, внутреннее беспокойство и ощущение, что она что-то упускает, что в жизни ей предназначено сделать нечто важное, а она даже не представляет, в чем это важное заключается.

Когда Лорин рассказывала Эрику об этой своей жажде, он лишь грустно улыбался. Он понимал! И потому нравился ей. Очень нравился. Разумеется, встречаться они не могли. В таком крохотном городке, как Кэт-Крик, люди придерживаются назначенных им ролей. Ее роль состояла в том, чтобы быть Хорошей Девочкой, чистой, усердной, а ему следовало оставаться Плохим Мальчишкой, гонять на машине, нарушая правила, курить и выпивать, встречаться с девушками, чьи имена родители иначе как шепотом не называли. Еще не став взрослыми, Эрик и Лорин уже осознавали важность сохранения социальной роли.

Но однажды они поцеловались, на заднем дворе, под окнами старой мастерской ее отца. Просто стояли и болтали, в разговоре возникла неловкая пауза, и они — это было, конечно, ошибкой — вдруг заглянули в глаза друг другу. И вот он уже обнимает ее, нежно, осторожно, и она обнимает его. Словно люди, которые видят нечто, что они смогут сохранить. И сейчас, стоя на кухне через столько лет, она все еще помнила тот поцелуй.

А потом они отступились: Лорин не слишком соответствовала его репутации, а он — ее. Вскоре ему снова позволили ездить в школу на родительской машине, а еще через какое-то время она окончила учебу и уехала.

С Брайаном Лорин никогда не говорила об Эрике. Всего один поцелуй, о чем тут рассказывать, к тому же он ничего не значил ни для нее, ни для него.

Разве что теперь, стоя на кухне и зная о сентинелах, об Эрике, о собственных родителях, она вдруг заметила, как он проезжает мимо ее окон, и вспомнила того мальчишку, его мечты о величии, вспомнила солнечный луч на щеке, когда он ее поцеловал.

Бирра не смог ничего объяснить.

— Ты и правда выглядишь выше, но, может, это просто из-за туфель.

Молли показала ему свои плоские подошвы.

— Тогда, наверное, это не из-за туфель.

— Я сама стала выше! — нетерпеливо воскликнула Молли. — У меня изменились лицо, цвет волос, цвет глаз! Я хочу знать, что происходит!

Бирра поднес длиннопалую руку ко лбу и прикрыл глаза.

— Ималлин скоро вернется. Очень скоро. Возможно, у него найдутся нужные тебе ответы. Но я, Води, я этих ответов не знаю. Я всего лишь смиренный слуга.

— Что за чушь ты несешь! Ты вовсе не слуга, и тем более не смиренный. Думаю, по положению ты здесь занимаешь второе место. Может, ты даже главнокомандующий вооруженными силами. Во всяком случае, тебе все кланяются, а ты — никому. Кроме меня. Я знаю бюрократию и знаю военную иерархию. И я чувствую, когда мне лапшу на уши вешают!

Выражение лица Бирры вдруг изменилось. Он распрямился, глубоко вздохнул, мрачно кивнул и произнес:

— Отлично. Ты абсолютно права. В твоем положении я бы тоже потребовал искренности. Выслушай же правду. Указания, данные мне, не позволяют обсуждать происходящие с тобой изменения. Это долг и привилегия Ималлина. Ты понимаешь, что такое приказ?

Молли кивнула:

— Понимаю.

— Тогда, пожалуйста, пойдем со мной. Познакомься с нашими гостями. Наслаждайся устроенным в твою честь празднеством. А я сделаю все возможное, чтобы Ималлин скорее вернулся. Сообщу ему, что ситуация чрезвычайная и требует немедленного вмешательства.

— Ты даешь слово?

— Слово чести.

Молли полагала, что гостями будут тоже вейяры. Но оказалось, что дело обстоит совсем иначе. В конце длинного стола сидели и изящно прихлебывали из чашек опушенные прекрасным мехом кругленькие, коротенькие создания в роскошных плащах, перехваченных расшитыми поясами. Они вели легкую беседу с полудюжиной морщинистых, серолицых доходяг, чья речь показалась Молли смесью поющих и булькающих звуков. Когда они с Биррой вошли в зал, беседа тотчас прервалась и все встали.

Доходяги поклонились так низко, что остренькие подбородки уперлись им в голые узловатые колени. Раздался шепот: «Добро пожаловать, Води!», но глаз они не подняли, словно не смели на нее взглянуть. Маленькие меховые создания оказались менее застенчивыми. Они тоже склонились до земли, но, распрямившись, подняли головы и прямо посмотрели ей в глаза.

— Ты не похожа на Води, — заявил один из них, но на него тотчас зашикали серолицые и один из вейяров.

Он указал на поросших мехом товарищей и сказал:

— Позволь представить тебе Темного, Яркого и Глубокого из народа традонов. — И, поклонившись все еще согбенным серым фигурам, добавил: — А наши соседи — Зимний Сын Зимней Реки и Дочь Длинной Тропы Пустого Огня из народа фаолши.

Молли поклонилась в ответ на поклоны приветствовавших ее гостей и, обернувшись к Бирре, шепотом спросила:

— Это что, имена: Темный, Яркий, Глубокий?

— Низшие сословия традонов имеют имена, но здесь присутствуют самые высокопоставленные из высших. Их имена — это местности. Темный правит колонией традонов в Скорбном лесу. Яркий — колонией в Белом Уделе на дальнем Айеме, а Глубокий — великим городом традонов, Гримарром, в Серебряной Цепи. Эти трое — самые могущественные из традонов, простота их титулов это как раз и демонстрирует.

Молли кивнула и двинулась к предложенному ей креслу во главе стола.

Фаолши казались еще одной тайной. Молли не могла понять, почему они так ее боятся. Кто она для них? Что у них там за история о Води, как она сама в нее вписывается?

На самом деле именно этот вопрос ей следует задать всем в Ории. За кого они ее принимают? Каких действий ждут от нее?

Как только она села, появились слуги с широкими подносами исходящих паром овощей и большой чашкой чая, которую поставили прямо перед Молли. Двое фаолши впились взглядом в свои тарелки, как будто от них зависело их спасение. А вот традоны продолжали изучать Молли своими немигающими взглядами, что немало ее смущало.

— Ты уверен, что она — Води? — спросил Темный у Бирры.

Тот склонил голову.

— Великий Темный господин! Мы уверены в этом так же, как в том, что солнце восходит на востоке, что вода в море холодна и глубока, а Лес огромен и несет смерть.

Тон Бирры к концу фразы стал таким резким, что Молли могла поклясться: последнее замечание таит в себе какую-то скрытую колкость. Однако лицо говорившего оставалось абсолютно спокойным, а поза — расслабленной.

— На самом деле, — отвечал Темный, — опасности, с которыми мы все сталкиваемся, поджидают нас не только в пределах Леса. — Голос его звучал еще более напряженно, чем голос Бирры.

Значит, во фразе действительно был тайный смысл, но она пока не могла разобрать какой.

Однако она сумела понять, что сама не является тем, что все они надеялись увидеть: традоны явно ею не интересовались, а фаолши ее боялись.

— Что такое Води? — спросила Молли и увидела, как моргнул Бирра и как съежились лица фаолши. А вот традоны рассмеялись.

— Значит, уверены, как в том, что вода мокрая? — насмешливо спросил Яркий. — И вы хотите заставить нас поверить, что она очистит мир от неестественной смерти, вернет Истинных Людей к власти, загонит рронов и кеттов обратно в ад, который их породил?

Двое из фаолши спрятали лица в ладонях и испуганно заголосили, а двое других традонов обернулись к своему соплеменнику. Даже Бирра побледнел и резко произнес:

— Да не услышит этот дом подобных слов! Ваше право навлекать на свои дома все, что угодно, но здесь упоминать Их нельзя!

Темный пожал плечами:

— Смысл того, что я хотел сказать, остается все тем же, упоминаю я… Их… — он снисходительно поклонился в сторону Бирры, — …по имени или нет. Вы хотите заставить нас поверить, что она — Води. Мне легче поверить, что она может вернуть звезды в прежние гнезда или взмахом руки погасить свет Луны. Она даже не знает, кто такая Води.

— Пока она прошла все испытания, которые мы ей устроили.

— Она не из наших. Из чужаков.

— Вы ее не знаете. Не видели ее. А потому не понимаете. Она — одна из нас.

— Будущее покажет. Если она — та, за кого вы ее принимаете, это выяснится совсем скоро, не так ли?

Бирра потер виски жестом, который неожиданно напомнил Молли ее приемного отца в те времена, когда она была еще маленькой, а он постоянно маялся мыслью, как оплатить счета. Она ждала, что воспоминание ее расстроит, но, как ни странно, вышло иначе. На мгновение Молли даже почувствовала нечто вроде жалости к человеку, который пытался, по крайней мере в ранние годы, растить ее, а ведь она была нелегким ребенком, даже любить ее было не просто.

Она ласково похлопала Бирру по руке, и он обернулся к ней с таким потрясенным видом, как будто…

…как будто она его вылечила. Именно это выражение она видела на лицах приходивших к ней каждый день просителей.

…как будто его коснулся сам Бог.

Молли поняла, что для него это частично так и есть. До сих пор ей не приходилось размышлять, как относятся к ней ее тюремщики. Слишком они были чужими, слишком связаны с обстоятельствами ее похищения, слишком господствовали над ее нынешним положением и будущей судьбой, чтобы она допускала мысль о «человеческом» в их природе.

И вот теперь, глядя на Бирру, она вдруг задумалась: а есть ли у него дома жена и дети и чего он от нее ждет? Что она должна сделать для него и его мира такого, чего он не может осуществить сам?

Внезапно Молли почувствовала раздражение из-за этих маленьких, но самоуверенных традонов, которые имели дерзость усомниться в ней, а она даже не знает, зачем оказалась в Ории.

Она знала, что иногда заложники начинают отождествлять себя с захватившими их террористами. Молли прошла курс обучения по выживанию в таких условиях, знала, как вести себя на допросах и при пытках, как выбраться из подобной ситуации с минимальными потерями — разумеется, при условии, что вообще выживешь. И вот теперь обнаружила в себе признаки, которые не слишком ей понравились. Признаки того, что она уже отождествляет себя со своими тюремщиками.

Надо отсюда выбираться, и побыстрей.

Эрик и Джун Баг сидели в полицейской машине в паре миль от Кэт-Крика. Машина стояла на пыльной боковой дороге, тянущейся параллельно Хепнер-роуд и хлопковым полям старика Мак-Рэди.

— Ну что, не будем подъезжать к Рокингему ближе? — спросила Джун.

— Пока нет. Надо понять, что здесь происходит. Не желаю, чтобы враги зашли с тыла, пока мы тут будем разбираться.

Джун Баг кивнула:

— Я знаю, что заклинание навел не ты, и знаю, что не я. А сам ты что об этом думаешь, кто это? Есть какие-нибудь улики?

Эрик медленно покачал головой, не сводя глаз со своих рук, которые стиснули руль с такой силой, что костяшки пальцев побелели, словно очищенный миндаль.

— Кто бы он ни был, этот сукин сын нас обставил. Может теперь идти, куда хочет, делать, что ему вздумается…

— Это может быть и женщина, — перебила его Джун Баг.

— Я говорю он в обобщенном смысле.

— Ну и прекрасно. Я имею в виду, что не стоит упускать из виду такую возможность.

— Ну так вот… — Он посмотрел на нее, желая убедиться, что на сей раз она даст ему договорить. Джун ответила ему спокойным, уверенным взглядом и промолчала. Эрик прочистил горло. — Я и говорю… кто бы это ни сделал, он… или она может ходить куда пожелает и делать, что ему вздумается, потому что он… или она… знает, кто мы, где находимся, как работаем. В общем, может вести себя, как будто нас вовсе не существует. Мы слепы, а он по сравнению с нами имеет двести процентов зрения, всякие долбаные радары, сонары, приборы ночного видения.

— Однако сейчас нам известно кое-что, чего он не знает, — вновь перебила его Джун Баг.

— И это?..

— То, что он — один из нас.

Эрик откинулся в кресле, прикрыл глаза и потер виски. Где-то в голове, за глазными яблоками, формировался комок боли, давление поднималось, словно внутри черепа нарождалась грозовая туча. Он все время недосыпает. А когда спит, то это все равно не отдых. Кошмары, которые терзают его во сне, теперь вырвались в реальную жизнь, и если он не сумеет разобраться, что происходит, и разобраться быстро, мир, каким он его знает, перестанет существовать.

И все из-за него!

— Да, один из них — это один из нас, — согласился Эрик. — Если мы сумеем скрыть, что нам это известно, то, возможно, поймем, что он сделал, и ликвидируем последствия.

— Подожди-ка! — Джейн выглядела по-настоящему удивленной. — Один из них! С чего ты взял, что это не один человек?

— Есть пара-тройка деталей. Во-первых, Лорин Дейн уже появилась в городе. Ворота в доме открыты, а до ее приезда они были закрыты. Ее родители предали сентинелов. Как только она возникла на горизонте, исчезла Молли Мак-Колл. И начались проблемы в Рокингеме.

— У Лорин никогда не было даже тени способностей к магии. Именно я, а не кто другой, проверяла ее в те времена. Она просто магнитом притягивала к себе неприятности, даже когда была совсем маленькой, но она никогда не умела делать то, что могли ее родители. Для них это было тяжелым разочарованием.

— А если могла?

— Говорю тебе, не могла! Дети не умеют скрывать такие вещи.

— Это правда, не умеют. Но если их родители — предатели, они все же могут суметь.

— Когда я проверяла Лорин, — продолжала настаивать Джун Баг, — ее родители были в прекрасных отношениях с другими сентинелами. Это случилось как раз в тот период, когда начали погибать создатели ворот и мы искали, кем бы заменить потери. Тогда мы были готовы учить даже совсем маленьких детей, если бы только обнаружили таких, кто мог бы помогать Вилли.

Эрик посмотрел на нее с особенным выражением. Джун нахмурилась:

— В чем дело?

— У тебя нет детей, но представь, что есть. Представь, что создатели ворот начали дохнуть, как мухи от дихлофоса. А у тебя есть ребенок с потенцией создателя ворот. Причем такой мощной, что, когда дитя вырастет, оно наверняка сможет открыть ворота, которые были запечатаны одним из самых одаренных создателей ворот, когда-либо работавших с сентинелами. Ты любишь свое дитя. Не хочешь, чтобы с ним случилось что-нибудь дурное, и пока никто не знает, что девочка может стать создателем ворот, ничего скорее всего и не случится. И что бы ты в таких обстоятельствах сделала?

Джун Баг задумалась.

— Я бы нашла способ скрыть ее потенциал. Но ты не понимаешь. Взрослые могут что-то скрыть от взрослых, но дети — плохие врунишки. С ней ничего специально не делали. Я бы заметила.

— Насколько мне известно, у ее родителей были поразительные способности. Они могли бы попасть в Северный совет, могли бы стать представителями в Европейском совете… Они были слишком сильны, чтобы оставаться здесь. Но остались. Остались, даже когда их вышвырнули из рядов сентинелов.

— Значит, ты утверждаешь, они сумели что-то с ней сделать, выполнили просто поразительную работу и скрыли ее способности? Даже я не смогла обнаружить никаких следов. Утверждаешь, что уже тогда, в те годы, они имели относительно нее тайные намерения, что сейчас она появилась здесь для претворения в жизнь некоего конспиративного плана, который они составили четверть века назад? И что она действует в союзе с одним из наших людей? А это означает, что предатель в наших рядах действует по крайней мере четверть века.

— Нет. Я просто говорю, что она здесь, ворота в ее доме открыты, и, насколько мне известно, никто другой туда не входил. И что с тех пор, как она вернулась в город, у нас начались неприятности, причем широкомасштабные и очень серьезные. — Боль сжимала голову так, что Эрику казалось, она и правда может взорваться. Он прикрыл глаза ладонями и надавил на них, надеясь утихомирить таким образом боль, но это не помогло. — Я больше ничего не могу добавить, не поговорив с ней. Думаю, это необходимо.

— А если она ничего не знает о сентинелах, воротах и потоке магии между мирами?

— Тогда она решит, что я просто накурился травы. Когда мы были с ней прежде знакомы, она скорее всего так и считала.

— Ну, в те времена доля правды в этом была, не так ли?

Эрик открыл глаза и повернул ключ зажигания.

— Пожалуй. Я был далеко не идеальным ребенком, но рад, что мне удалось вырасти приличным человеком.

Джун Баг мягко рассмеялась и похлопала его по руке.

— Это точно, — заметила она. — Знаешь, я все время думаю про то твое заклинание, которое сегодня в кругу провалилось.

— Господи…

— Разумеется, получилось нехорошо, но я ловлю себя на мысли, что почти хотела, чтобы оно обратилось на меня…

Эрик готовился уже нажать на газ, но убрал руку с переключателя скоростей и посмотрел на нее.

— Ты хочешь что-то рассказать хоть кому-нибудь, Джун Баг?

— Не любому. Но кому-нибудь — обязательно. Очень трудно хранить тайну слишком долго.

— Значит, хочешь поделиться со мной. Я отнесусь к этому как к конфиденциальной информации. Не скажу никому, разве что ты сама попросишь.

Он смотрел, как она повернулась и молча уставилась в окно, играя молнией на своей куртке — вверх-вниз, вверх-вниз, потом тихонько произнесла:

— Я знаю. Просто хочу, чтобы кто-нибудь знал. Ладно, к черту! Как давно ты меня знаешь?

— Всю жизнь.

— Никогда не задавался вопросом, почему я не вышла замуж?

— Нет, не случалось. Как-то слышал, что во времена Депрессии тут появлялся один коммивояжер, у вас с ним что-то было, а потом он исчез туда, откуда пришел, а ты осталась с разбитым сердцем и больше никогда не искала любви.

— Одна из лучших моих версий.

Эрик повернул голову и увидел, что она смотрит на него со странным, почти вызывающим выражением лица.

— Ну, если это версия, то неплохая. Мне приходилось слышать рассказ об этом парне от ребят в городе. Говорили, что твой отец гонялся за ним с ружьем. Ну и всякое такое.

— Если врать достаточно долго, люди начинают верить, что это правда, и уже сами украшают историю своими выдумками. Не было никакого коммивояжера. Никого не было. Никогда.

— Да, невесело.

Джун Баг поджала губы и отвернулась.

— Да уж. Но пару раз я все же влюблялась. Однако не могла получить того, кого хотела, и остаться жить в Кэт-Крике, выполняя свой долг сентинела.

Эрик, завороженный этим признанием, спросил:

— И кто это был? — Он ожидал услышать имя католического священника из Лоринбурга или какого-нибудь женатого человека, который никогда не обращал на нее внимания.

Ответ поразил его.

— Мэриэн Хочкисс, пока она была жива, а в последние годы — Чарлиза Таббс.

Джун Баг проговорила это так тихо, что сначала он не понял, действительно ли она произнесла то, что он, казалось, услышал, или это его разум породил и пустил на волю ветра эти ужасные признания.

— Мать Лорин и старшая сестра Нэнсин?

— Так и есть.

Он довольно долго взвешивал услышанное и возможные последствия того, что узнал.

— Ну… — начал было он, но так и не придумал, что можно добавить.

Джун Баг бросила на него косой, оценивающий взгляд:

— Ну что, станешь теперь избегать меня, встретив на улице?

Эрик слабо улыбнулся:

— Вовсе нет. Знаешь, забавно — мы могли смотреть на одного и того же человека и одинаково о нем думать.

— Я никогда не действовала, исходя из своих чувств, — помолчав, сказала Джун Баг. Она упрямо смотрела на бурую стерню, которая только и напоминала о летнем урожае хлопка. — Такое уж воспитание. Всегда считала, что это неправильно. А теперь… иногда я жалею об этом. Если миру суждено скоро погибнуть… Неплохо было бы… попробовать. Хоть разок.

Наконец-то Джейк уснул, а Лорин, облегченно вздохнув, растянулась на кровати с записями своих родителей и собственной ручкой. Она хотела разобраться во внезапно полученном наследстве, намеревалась расплести путаный клубок своего прошлого и найти истину под многолетними наслоениями лжи.

Записи, когда она принялась читать их по порядку, а не вырывать наугад куски из середины, показались более осмысленными, и это обнадежило Лорин. Родители четко обозначили цель — разработать метод перекачки магической энергии из Ории через Землю в мир, который они называли Керрас, и при этом не допускать потерь или трансмутаций. Тут Лорин кое-что понимала, знала, где расположена Земля, где — Ория, к тому же теперь у нее имелся некоторый опыт работы с магией. А вот Керрас — настоящее белое пятно, но очень странное: думая о нем, Лорин каждый раз ощущала в своем мозгу те участки, на которые, очевидно, было оказано воздействие. Она понимала: воспоминания о Керрасе целы и хранятся за устроенным ее родителями барьером. Стоит ей найти средство его убрать, и она до них доберется.

Лорин продолжала читать. Приближалась ночь. Тишина вокруг стала гуще, окрасилась темнотой. Здесь, в доме, за желтым облаком света вокруг лампы на столике, и там, снаружи, под взглядом холодных бледных звезд, в тусклом мерцании заиндевевшей, облитой лунным сиянием травы, Лорин ощущала тяжелое движение, чей-то внимательный, немигающий взор; кто-то или что-то терпеливо дышало ей в затылок, ожидая, пока она попадет в расставленную ловушку. И среди этих пожелтевших страниц Лорин настойчиво пыталась найти ответ на вопрос о форме, структуре, механизме этой уготованной ей ловушки.

Прикрыв на секунду глаза, она снова ощутила поток магии: отдаленные раскаты грома, бешенство молний, на которых можно переноситься из этого мира в соседний. В самом сердце бури Лорин видела улыбающееся ей лицо Брайана. Казалось, он так близко, что можно до него дотронуться, так близко, что можно перешагнуть хаос смерти, взять его за руку и привести сюда, к себе. Можно утонуть в его объятиях…

Она плавала на волнах этой близости, покачивалась в коконе безопасности, который свила вокруг нее его близость. Вот она уже почти видит его лицо… слышит голос…

Он стоит рядом. Еще шаг, несколько дюймов… Постараться, протянуть руку, на миг задержать дыхание и попробовать. Она дернулась, заметалась в поисках чего-то, что отнесет ее к Брайану, споткнулась, словно во сне, и очнулась. Иллюзия его близости рассыпалась на осколки, как пластинка льда. Лорин застыла с широко открытыми глазами, по щекам градом катились слезы. Она рыдала. Совсем как в ту ночь, когда получила известие о его смерти. Сейчас чувство потери казалось таким же свежим и невыносимым, как в самые первые сутки, острая боль почти не давала ей вздохнуть. Брайана отняли у нее во второй раз.

Когда Лорин чуть-чуть успокоилась и глаза перестали бесконечно наполняться слезами, вытирай их не вытирай, ее взгляд упал на фотографию Брайана. Без этой фотографии Лорин не провела ни одной ночи, ни до его смерти, ни после. Сейчас она смотрела на портрет, и ей казалось, что Брайан как будто отдалился от нее, как будто она, Лорин, не сдала какой-то экзамен, и в результате провала сама ее память о муже стала бледнеть, таять, опустошаться.

Орденские ленточки на груди — следствие поездок в Германию, Италию и Саудовскую Аравию — свидетельствовали о его любви к родине, лихо сдвинутая фуражка говорила о неистребимом оптимизме, а теплый, надежный свет в глазах — о любви к ней, Лорин. Брайан рассказывал, что, когда его снимали, он думал о ней, хотел, чтобы она знала: он любит ее и всегда будет с ней.

В ночь, когда Лорин получила известие о его смерти, эта улыбка, этот взгляд казались ей предательством.

Произошла глупая, бессмысленная авария. Он ехал с базы домой в автобусе. Автобус забуксовал на обледенелом участке и покатился. Последствия были ужасны. Автобус напоминал консервную банку, по которой проехался трактор. Но все успели отбежать — или отползти — от него. Кроме Брайана. Господи, это мог оказаться любой другой. Должен был! Но оказался Брайан.

Врач сказал, что он погиб мгновенно, не успел испытать никакой боли. Капитан с базы успокаивал ее, как мог. Друзья Брайана плакали и рассказывали, каким он был великолепным парнем. Жены других летчиков приходили со своими пирогами, сочувствием, слезами.

Хоронили его в закрытом гробу, но Лорин знала: он действительно там, он ушел, ушел навсегда. Она чувствовала это по тому, как опустела планета, по пустоте в своем собственном сердце, по нехватке воздуха в атмосфере. Он ушел, нарушил слово. А мечта, которая так мучительно манила ее с фотографии, оказалась ложью.

И вот теперь она лежит в постели и чувствует, как вокруг нее витает какая-то его часть, чувствует, как доставшаяся ей по рождению магия струится по жилам. И ей приходит в голову мысль: что, если обещание было не просто словами, которые говорят друг другу влюбленные, чтобы прогнать мрачную тень разлуки? Что, если его можно вернуть? Обмануть смерть, по-настоящему вырвать его из объятий небытия?

Смерть хохочет в ответ. Это и есть настоящая реальность, она просто дура, если считает, что магия поможет снова его увидеть, коснуться, хоть на мгновение превратиться в целое человеческое существо, каким она себя чувствовала, лишь пока в ее жизни был Брайан. Его эхо, которое она ощущала, перемещаясь между мирами, было просто эхом. Эхом и все.

Ей хотелось взвыть, зашвырнуть родительскую тетрадь в дальний угол. На миг захотелось даже умереть. Хотелось верить, что Брайан ждет ее по ту сторону смерти. Хотелось ненавидеть его, ведь он не взял ее с собой, оставил одну, после того, как, прожив пустую, одинокую жизнь, она встретила наконец любовь, которой всегда жаждала. Если магия не в состоянии вернуть Брайана, зачем тогда она нужна?

Лорин выбралась из постели и, дрожа от холода, подошла к окну. Голые ветви деревьев стискивали стылую луну, сейчас они не казались ни приветливыми, ни знакомыми. Резкий свет луны бил в глаза. Ни звука не отдавалось в том колодце молчания, где стояла Лорин.

Она вглядывалась в темноту, в чужой, ледяной мир за пределами маленького оазиса тепла и света. Россыпи звезд на бесконечном черном бархате пространства обещали чудеса иных миров, до которых ей никогда не дотянуться. «Я никогда не хотела многого, — думала Лорин. — Лишь крохотного местечка во времени и пространстве, своего уголка, где будут царить порядок, любовь, цель, и нескольких близких людей, чтобы обозначить границы моей Вселенной и придать ей смысл. Брайан, Джейк, я… Я смирилась со смертью родителей. Смирилась с тем, что мы трое — это все, что у нас есть.

Но я хочу его вернуть! Я чувствую, он там. И я не собираюсь просто стоять, опустив руки и признав свое поражение, если существует какой-то способ, любой способ, уничтожить ужасную несправедливость, которая отняла его у меня!»

Она прекрасно понимала, почему греческий герой спустился в Аид за своей возлюбленной. Она с радостью согласилась бы с суровыми требованиями такого испытания, лишь бы иметь четкую цель и ясно понимать условия. Спустись в ад, бери что нужно, прорвись к выходу, не оглядывайся.

Она могла бы совершить такое. И совершит.

Скажите только, что надо делать!

Но этого не случится. В тетради родителей не говорится, что можно поднять мертвого, вернуть любовь, облечь в плоть призрак. Никаких простых испытаний, никаких правил, ничего, лишь смутное чувство, что она могла бы… что-то сделать.

Лорин задрала подбородок и расправила плечи. «Могла бы что-то сделать…» Кто из вдов имел хотя бы такую призрачную надежду?!

Она сунула ноги в пушистые тапочки, набросила толстый халат, спустилась по парадной лестнице, подошла к зеркалу в холле и остановилась, вглядываясь в его непроглядную глубину и всей душой желая, чтобы к ней снова пришел зеленый огонь. Сначала зеркало было совсем темным — возможно, она недостаточно жаждала ощутить прикосновение другого мира или просто была слишком потрясена мечтой о Брайане. Лорин дотронулась до стекла, приблизила лицо, чтобы заглянуть в темные озера отразившихся глаз. Какое знание спрятали родители в глубине ее мозга? Какие тайны похоронены в израненной памяти Лорин? Насколько нужны они кому-либо еще? Эмбер утверждает, что из-за них погибли ее родители и есть некто, готовый уничтожить и ее.

Придется в этом разбираться.

Тут Лорин вспомнила о Джейке. Что будет с ним, если с ней случится беда? В глазах отражения появился страх, смешанный с гневом, затрещал зеленый огонь, рассыпались далекие раскаты грома.

На этот раз Лорин удержала зеленый огонь на расстоянии, не стала призывать его к себе. Ворота оставались закрытыми, но ладонями она чувствовала покалывание, чувствовала, как из зеркала в них вливается энергия, притягивает ее, манит соединиться. Сама Лорин хотела лишь ощутить магию, вновь испытать ревущую в крови бурю.

Холодное зеленое пламя покалывало ей кончики пальцев. Лорин прикрыла глаза, вслушиваясь в ощущение потока магии. Сначала она испытывала лишь слабые удары волн, бьющихся ей в ладони. Но, закрыв глаза и распахнув чувства, она стала воспринимать больше.

Мягкое прикосновение этих волн почти ввело Лорин в транс. Она позволила себе услышать грохот прибоя и обнаружила, что если отдаться потоку магической энергии, то мозг начинает воспринимать ее в виде паутины. Во все стороны разбегаются яркие лучи, а в центре — сама Лорин. Она казалась себе крохотным паучком в центре громадной сети, однако Лорин знала: любая паутина имеет сложную, но строго организованную структуру, нити ее четко вытянуты в определенном направлении. Обволакивающая ее магическая паутина не имела ничего подобного. Все яркие зоны соединяются и беспрепятственно тянутся из этого мира в Орию, а потом еще ниже. Сеть тянется и вверх, но ее верхние нити выглядят ссохшимися и омертвевшими; Лорин не могла ни понять, ни объяснить, почему они выглядят так пугающе.

Потом она сосредоточилась на единственном, чего жаждала в этом энергетическом потоке, — позвала Брайана.

Энергия трепетала под кончиками ее пальцев, вибрировала, накатывала волнами. Лорин искала с ней контакт, вспоминала все, что знала и помнила о Брайане, все, что в нем любила. Обращаясь к зияющей перед ней пустоте, она просила:

— Если он здесь, если он еще существует, если он еще помнит и любит меня, как помню и люблю его я… приведи его ко мне…

Лорин была уверена: если она войдет в ворота, то сможет ясней различить ответ, не сомневалась, что, непосредственно протекая сквозь ее жилы, нервы, плоть, магия будет говорить с ней куда более понятным языком. Но пока наверху спит Джейк, беспомощный, крохотный и беззащитный, она не покинет его даже на мгновение. Она прочтет ответ магии одними кончиками пальцев, на расстоянии. А если пустота промолчит, то утром Лорин возьмет Джейка и спросит снова.

Она ждала, вглядываясь в магическую бурю в зеркале, в беззвучных стонах своего дома улавливая и каким-то образом слыша раскаты грома в иных временах и мирах. Ждала и дрожала от холода, а может, от чего-то большего.

И вдруг из зеркала на нее взглянули глаза, не ее глаза, но эти она знала не хуже, чем собственные. Ни звука, никакого предупреждения, только что она видела лишь себя, и вдруг появился Брайан. Лорин едва не вскрикнула.

Брайан прижал ладони к другой стороне зеркала, словно смотрел на нее сквозь обычное стекло. Он выглядел в точности таким, каким Лорин его помнила: высокий, сухощавый, красивый. В черной футболке, которая была на нем, когда она в последний раз его видела. Он улыбнулся. Лорин заплакала.

— Брайан…

Губы его шевелились, но она не слышала ни слова.

— Я тебя не слышу! — прокричала она и тут же прочла по его губам: «Я тебя не слышу!»

Между ними стеной стояла сама вселенная. Но если она сумела пройти сквозь нее, может, и он сумеет? Ворота действуют в обе стороны. Если оставить их открытыми, они не закроются, пока кто-нибудь или что-нибудь не пройдет сквозь них в любом направлении. Если бы этим «кто-нибудь» был Брайан…

Лорин прижала ладони к зеркалу и, ни о чем не думая, пожелала, чтобы ворота открылись.

На мгновение она очутилась в центре бури. По зеркалу пробежало зеленое пламя, высветило комнату; обольстительный шепот магии молил Лорин погрузиться в ее объятия. Но на сей раз женщина отступила, лишь позвала Брайана.

Его ладони надавили сильнее, зеркало прогнулось наружу и стекло с него, как вода, словно он поднялся из тихого, гладкого озера. Сначала появилось лицо. Зеленый огонь потух, Брайан стоял так близко к Лорин, что она ощущала тепло его кожи, чувствовала запах лосьона. Так близко, что можно было протянуть руку и коснуться его. Так она и сделала, дрожащими пальцами дотронулась до локтя, ощутила плотную, теплую кожу, мягкие золотистые волоски, твердые мускулы…

Вдруг горло сдавил мощный спазм, Лорин не могла ни вздохнуть, ни произнести ни слова, из глаз потоком катились слезы, она ничего не видела.

— Брайан, — прошептала Лорин и упала в его объятия, обхватив его шею руками и рыдая ему в рубашку. — Господи, Брайан, ты и правда пришел! — Лорин всем телом ощущала силу сжимавших ее рук, его пальцы, грудь, к которой она прижималась. Запрокинув лицо, она потянулась поцеловать его, поцеловать, как мечтала, как жаждала…

Но он отстранился и отрицательно покачал головой: нет.

— Брайан! — с болью прошептала потрясенная Лорин.

— Я не твой Брайан, — объяснил он тем самым голосом, голосом, который она никогда не забудет и никогда не перестанет любить.

— Мой! Ты мой! Ты вернулся ко мне, и теперь все будет прекрасно!

Но он снова качнул головой: нет. Нет.

Нет.

Сдерживая рыдания, Лорин выкрикнула:

— Да! Я вернула тебя. Теперь ты мой! Смерть проиграла. Мне нельзя тебя отпускать.

— Я не умирал, — ответил он. — Никогда не умирал. — Брайан нахмурился, потом продолжил (Лорин видела боль в его взгляде): — Ты — Лорин. Но не моя Лорин. Моя Лорин беременна нашим вторым ребенком. Шесть месяцев. Через три недели я увольняюсь из военно-воздушных сил. Мы переедем в Шарлоттвилль, там я смогу завести охранное агентство.

Охранное агентство. Брайан всегда о нем мечтал. Этим и собирался заняться после увольнения в запас. Только о нем и говорил. И вот теперь он собирается осуществить свой план. Только не с ней. С какой-то другой Лорин. Беременной Лорин.

— Как такое может быть? — прошептала она. — Где ты был? И почему говоришь, что ты не мой Брайан, что у тебя есть другая Лорин? Посмотри на меня! — Она раскинула руки. — Посмотри!

— Моя Лорин — создательница ворот, — ответил Брайан. — И ты — тоже. Иначе я не был бы здесь. Я проходил с ней ворота множество раз. — Он улыбнулся. — На время ей придется это оставить, чтобы проводить больше времени с детьми, со своими родителями, с моими.

— С ее родителями?!

— Ну да.

— Мои родители погибли.

— Мне очень жаль. Другая вселенная, другие правила.

Ее била крупная дрожь.

— Расскажи мне! Расскажи, что тебе известно.

Он кивнул:

— Мне надо спешить. Чем дольше я здесь пробуду, тем ближе мое присутствие сдвигает наши миры. Я — аномалия. Тебе известно о верхнем мире, нижнем, о будущем мире, о прошлом, о боковых ответвлениях?

— Только о верхнем и нижнем мирах. Сама я была лишь в нижнем, правда, еще ребенком. А все остальное… — Лорин пожала плечами.

Брайан нахмурился.

— Тебе следует об этом знать. Следует сознавать опасность того, что ты меня вызвала.

— Были кое-какие проблемы, — начала она, но не стала уточнять.

— Тогда кратко. Будущий мир — это тот, что движется по времени впереди твоего, но по тому же пути. Ты можешь достичь только тех его частей, которые существуют после твоей смерти, однако эти части день ото дня меняются. Если ты вдруг начнешь курить, то обнаружишь, что можешь достичь точки на двадцать лет более ранней, чем могла день назад, то есть результат твоего решения, если все останется по-прежнему, сократит твою жизнь на двадцать лет. Если ты на следующий день бросишь курить, то те двадцать лет опять станут недостижимыми. В будущий мир входить опасно — ты попадаешь туда твердым телом, можешь во что-то вмешаться, внести изменения; однако если это произойдет, вернуться уже не получится. Все время позади того момента, когда ты что-то изменила, становится твоим прошлым. С прошлым миром — то же самое. Ты можешь попасть лишь в то время, когда тебя еще не было. С момента зачатия этот мир для тебя закрыт. К тому же туда попадаешь не в виде твердого тела, там ты почти дух, совсем как в верхнем мире.

— Про верхний мир я знаю.

— О'кей. В прошлом мире нельзя произвести физических изменений, но иногда можно повлиять на решения, сделать какое-либо предложение. И никакой магии. Ни в будущем мире, ни в прошлом ты не можешь больше, чем в своем собственном.

— А ответвления?

— Меня ты вызвала как раз из ответвления. Ответвления — это миры, существующие параллельно с твоим. Те, что ближе, почти такие же. Но чем дальше они от твоего мира, тем разница все больше. Ты не можешь попасть в мир-ответвление, в котором уже существуешь.

— А потому ты — здесь, но ты — не мой Брайан.

Он снова кивнул:

— Мне действительно жаль. Дальше. Ни в одном из параллельных миров остаться нельзя. Связь между мирами рвется, как бы перетирается о реальность.

— Значит, если бы я даже нашла Брайана, который потерял свою Лорин и который согласился бы остаться со мной…

— Ничего бы не вышло. В лучшем случае, вы сумели бы провести вместе пару часов, а потом все стало бы рушиться. Вы могли бы лишь изредка смотреть друг на друга.

— Насколько изредка?

— Думаю, несколько раз в год. Повторяющиеся пересечения истончают вещество реальности между мирами, проломы становятся обычным делом, даже если ваши встречи становятся все короче и короче.

— Могу ли я его хоть как-то вернуть?

Брайан закусил губу.

— В нужном тебе виде — нет.

— Но иногда я ощущаю его присутствие. Когда я перехожу из одного мира в другой, то чувствую его прикосновение, его взгляд, слышу его голос.

— Мне не известно, как это объяснить. Я не больше твоего знаю, что с нами происходит после смерти. Но от Лорин, моей Лорин, я узнал следующее: смерть — это дверь, которую мы не смеем открыть.

— Он там! Я чувствую его! И я не могу его вернуть? Не могу использовать магию, чтобы он по-настоящему ко мне вернулся?

— Нет.

— Существует бесконечное количество миров, где он жив…

— И бесконечное число миров, где он мертв. Эта истина одинакова для любого из нас.

— Бесконечное…

— Да.

— И я не могу его вернуть?

— Не можешь.

— Я готова отправиться и в рай и в ад, лишь бы он был со мной.

Брайан, не ее Брайан, Брайан, который смотрел на нее сочувствующими глазами, но без той любви, какую она сама чувствовала к своему Брайану, ответил:

— И быть может, на самом краю рая и ада он ждет тебя. Но ты не можешь вернуть его сюда. Можешь только пойти к нему.

— Я могу умереть.

— В свой срок. Не сейчас.

— Я могу умереть!

— Но это и все.

— Я могу творить своим дыханием, мыслью. Могу строить и разрушать одной силой желания и единым взглядом. Могу переходить из одного мира в другой. Могу вызывать бури и сметать горы. И ты говоришь мне, что я не могу получить обратно моего Брайана?

— Ты и твой мир и твоя вселенная платят за каждое твое действие. Ты можешь путешествовать между мирами, можешь вызывать штормы и уничтожать горы, Лорин, но… ты… не… Бог! — Голос его становился все тише.

Он положил ей на плечи руки, руки, которые она знала, любила и потеряла. Колени у нее подогнулись, глаза затуманились слезами. Эти руки она так жаждала вернуть! И голосом, который она хотела слышать с другой стороны кровати всю оставшуюся жизнь, мужчина сказал:

— Ты всего лишь человек, однако из-за твоей способности выходить за пределы своего мира ты можешь искалечить свою судьбу и судьбы всех его обитателей до такой степени, что не выживет сама планета. Твои действия могут ее уничтожить!

— Всю планету?

Мужчина кивнул.

Лорин хотелось завыть. Это несправедливо! Хотелось ткнуть в него пальцем и крикнуть: теперь ты будешь моим Брайаном! Хотелось уничтожить свой мир и вновь воссоздать его, но только с живым Брайаном!

Но она — не Бог. Где-то в самой глубине разума, где, похороненные, спят ее не вернувшиеся воспоминания, родилась абсолютная уверенность, что этот человек говорит правду. Она не может вернуть умершего, а если бы и могла, это был бы не тот, чьего возвращения она жаждет. Ее Брайан ушел, ушел далеко, и ей до него не дотянуться. Что бы она ни сделала, его не воскресить, не воскресить таким, какого она любила и какого хотела бы вернуть. Он был смертным, и он умер. Она тоже смертна, и ей придется жить с этой истиной, с этой болью до самой смерти и лишь тогда узнать, ждет ли ее что-нибудь за пределами черной пустоты смерти.

Лорин опустила голову и постаралась успокоиться: сжала кулаки, стиснула зубы, плотно зажмурила глаза, пока не унялись слезы.

— Почему ты пришел на мой зов? — спросила она, когда наконец смогла справиться с голосом.

— Потому что я люблю твою… сестру-двойняшку — не придумаю слова. Люблю всей душой и сердцем. Потому что она услышала и стала просить меня ответить до того, как кто-нибудь или что-нибудь явится на мое место.

При этих словах Лорин ощутила внезапный озноб, словно кровь застыла в ее жилах.

— Что ты имеешь в виду?

— На твой зов мог откликнуться любой из бесчисленных Брайанов бесчисленного количества миров. Все зависит от того, насколько громко ты звала и насколько сильно стучалась. Но не каждый Брайан любит тебя. Не каждый, кто явится на твой зов, будет желать тебе добра. На каждого Брайана, готового ради твоей любви перевернуть мир, существует Брайан, готовый перевернуть мир, чтобы навредить тебе. Но когда ты зовешь, то не знаешь, кто придет.

Она вдруг подумала о Джейке, так доверчиво и безмятежно спящем в своей кроватке. Как легко она позволила человеку, который выглядел, как Брайан, войти в свой дом! Как легко была готова верить ему, желать его! Он мог оказаться кем угодно, чем угодно! Она так хотела вернуть Брайана и не задала бы ему ни единого вопроса, пока не стало бы слишком поздно! Пожелай этот Брайан ей навредить, он мог бы пройти сквозь зеркало, убить ее и Джейка и исчезнуть, не оставив следа. Лорин вздрогнула. Брайан кивнул:

— Теперь ты понимаешь опасность?

— Да, — прошептала она, обхватив себя руками и не отрываясь глядя на Брайана.

— Ну и хорошо. — Он отвернулся. — Я не смею здесь больше оставаться. Когда мы проникаем в ответвления, в обоих мирах быстро начинается распад. Я не могу рисковать моей Лорин и моим Джейком. Я должен вернуться.

Она молча кивнула, обхватила себя руками и все смотрела на Брайана, на мощную шею, изгиб к плечам, на коротко стриженный затылок. Она и во сне могла нарисовать эту мягкую линию, могла закрыть глаза и представить, какова она на ощупь в постели. Ее руки обвивают его, лицо прижато вот к этому местечку на шее, его запах щекочет ноздри… Он так близок. Так близок, что можно протянуть руку и коснуться его, но он ей не принадлежит и никогда больше принадлежать не будет.

— Что я должна сделать, чтобы отправить тебя домой?

— Открой ворота, дорогу я отыщу сам.

Лорин обошла его, стараясь не дотронуться даже случайно. Сейчас, зная, что это будет в последний раз, она не могла вынести мысли о его прикосновениях. Прижав ладони к зеркалу, она позвала зеленый огонь и грозу, а когда по стеклу пробежало потустороннее пламя, отступила в сторону и еще сумела выговорить:

— Спасибо. — Голос под контролем, плечи расправлены, голова высоко поднята. Улыбнуться она и не пробовала — это будет уж слишком.

Брайан легко коснулся ее плеча и сказал:

— На каждую закрытую дверь всегда отыщется распахнутое окно.

Любимая поговорка Брайана. Ее Брайана. Лорин вновь сжала кулаки и кивнула, не в силах произнести ни слова — горло опять сдавил спазм.

И он ушел.